Идель М. Каббала: новые перспективы. Глава 2.

Идель М. Каббала: новые перспективы.– М.: Мосты культуры, Иерусалим: Гешарим, 2010, – 462 с.

Глава вторая

МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

5. МЕЖДУ УЧЕНЫМИ И МИСТИКАМИ

Высказывалась идея о том, что практическое участие исследователя мистики в мистическом опыте может способствовать лучшему пониманию им изучаемых феноменов. Это утверждение кажется мне весьма проблематичным, хотя и не лишенным некоторой истины. Пережи-
вание, испытанное данным человеком, может быть в высшей степени своеобразным, так что использование собственных впечатлений или ощущений с целью лучше понять и выразить таковые у другого человека способно как принести пользу, так и ввести в заблуждение. Однако общение с каббалистами, которые изучают каббалу и организуют свою жизнь в соответствии с ее требованиями, безусловно может обогатить академические представления о том, чем она является. Непосредственное соприкосновение с тем, как каббалисты обращаются с мистическими текстами во время своих занятий, сам вид молящихся каббалистов и особенно обсуждение с ними мистических проблем - все это может позволить ученому получить намного более четкое и систематическое представление о каббале. Достаточно удивительно,
что несмотря на непосредственную близость каббалистических кружков в Иерусалиме и Бней-Браке к научным центрам изучения каббалы академический истеблишмент не считает продуктивными подобные контакты, а потому все исследования каббалы по-прежнему строятся исключительно вокруг письменных текстов. По этой причине в современной науке нет никакого представления о современной каббалистической мысли. Прошло уже более сотни лет с того момента, как этнологи начали собирать данные и вступать в контакт с самыми удаленными племенами, считая это важной частью своей работы, и два десятилетия с начала изучения психофизиологии мистических переживаний, но исследователи еврейской мистики по-прежнему работают исключительно над текстами, совершенно не понимая необходимости познакомиться со своими ближайшими соседями-каббалистами.

Установление контактов между учеными и каббалистами содержит в себе ряд сложностей, которые отсутствуют при встрече этнологов с представителями примитивных культур, однако оно имеет, конечно, и некоторые облегчающие обстоятельства. Их не так уж и мало: ученый и каббалист уже заранее обладают значительными познаниями в области экзотерических религий; они говорят на одном языке (или языках - в том смысле, что знание идиша широко распространено среди ученых - исследователей хасидизма); оба они уже изучили определенное количество эзотерических текстов. Однако камни преткновения тоже весьма существенны, хотя и не непреодолимы. Каббалист с самого начала испытывает подозрения в отношении странного «уродства» того, с кем он собирается встретиться, - нерелигиозного

человека (а таково большинство ученых), занятого изучением «святая святых» иудаизма, царства, уготованного, по мнению каббалистов, лишь для избранных и даже святых людей, уже ставших настоящими знатоками галахи. Но несмотря на первоначальную сдержанность и недоверие, диалог все-таки возможен, и даже для женщин-исследовательниц, которые, согласно традиционному иудаизму, вовсе не допускаются к изучению каббалы. Больше проблем связано с огромной разницей в восприятии текстов и концепций, заложенной в самом отличии академического подхода от традиционного. Исторический уклон академического подхода, если он не сочетается с особой чуткостью, укорененной в феноменологическом стремлении познать мистическое явление как некую самостоятельную сущность, может прервать диалог в самом его начале. Например, современная наука пользуется дурной славой в религиозных кругах в связи с тем, что она отрицает, что автором Зогара был р. Шимон бар Иохай, – а этот вопрос исключительно важен для каббалистов. Таким образом, сосредоточенность на исторической проблематике может заложить мину на пути дальнейшей дискуссии.

Может возникнуть вопрос: а зачем вообще каббалисту вступать в столь сомнительный диалог? Причины, почему к этому может стремиться ученый, вполне очевидны. Он может обогатить себя и как человека, и как исследователя, вступив в непосредственный контакт с
представителем мировоззрения, которое он пытается постигнуть. Кроме того, он может узнать о традициях, которые распространяются только в устной форме, или о существовании рукописей, не известных из других источников. С другой стороны, современные каббалисты находятся в странной ситуации: временами это совершенно изолированные, обособившиеся в своей собственной среде личности, пусть даже они и занимают лидирующее положение. Заинтересованные в более тонком и точном самоопределении, они могут стремиться встретиться лицом к лицу с «еретической» академической наукой. Кроме того, значительные достижения академических исследований в области библиографии и истории каббалы превращают ученого в потенциальный источник информации о некоторых технических деталях даже для самых эрудированных каббалистов. Систематическая классификация биобиблиографических знаний о каббале в академическом мире намного превосходит сравнительно слабое знакомство самих каббалистов с этой областью. Сегодня впервые ученые могут не только учиться у каббалистов и получать знания из их сочинений, но и помогать им,
предоставляя информацию о рукописях или биографические сведения о каббалистах, которые иначе были бы для них недоступны.

6. ЕВРЕЙСКАЯ МИСТИКА КАК ЭМПИРИЧЕСКОЕ ЗНАНИЕ

При внимательном прочтении научных работ о каббале складывается впечатление, что это система теософских концепций, разнообразных верований и герменевтических приемов и правил. Часто каббала изображается скорее как некое теоретическое знание, некий гнозис, чем практическое или опытное отношение к реальности. Прежде чем обсудить проблемы, которые влечет за собой подобная теоретическая концепция каббалы, будет полезно рассмотреть, каким образом современные ученые представляют себе более ранние эпохи еврейского мистицизма, предшествующие появлению каббалы.

Шолем настойчиво изображает литературу Гейхалот или Меркавы как некий комплекс мистических учений, включающий в себя также и описания мистических переживаний. Однако с начала 1980-х гг. ряд ученых стал настаивать на неэмпирической природе
различных текстов, составляющих эту литературу. Некоторые из них, в частности Э.Э. Урбах, объясняют определенные мистические описания, принадлежащие к литературе Гейхалот как развитие содержащихся уже в Талмуде и Мидраше дискуссий о событии Синайского
откровения23. Согласно этому взгляду, к таким текстам следует подходить с литературной точки зрения: открытие их письменного источника превращает эти кажущиеся мистическими тексты в продукты литературного развития и уточнения более древнего материала; этого взгляда придерживается и Дэвид Гальперин24. Детальное изучение рукописей текстов Гейхалот привело Петера Шефера к выводу о том, что эти сочинения явяляются редакциями более древних традиций, что также уменьшает возможность считать их описаниями аутентичных мистических переживаний25. На сегодняшний день такой «литературный» подход является преобладающим.

Следующий этап в развитии еврейской мистики, ашкеназский хасидизм (хасидей ашкеназ), ранее описывали скорее как некую «эзотерическую теологию», чем собственно мистическое движение26. Однако есть достаточно данных в поддержку попыток представить и эмпирические грани этой теологии. Многочисленные упоминания о «пророках» из Рейнских земель и Северной Франции и о существовании техник, свидетельствующих о глубоком интересе к экспериментальной мистике, являются вескими доказательствами распростра-
ненности мистических опытов среди франко-германских авторов.

Опять-таки, однако, никто так и не начал исследовать этот вопрос27.

Ученые проанализировали литературную структуру ряда каббалистических трактатов и вовлеклись в пространные дискуссии о природе сфирот, источнике зла, женских аспектах сферы божественного и т.п. То есть считается, что понять каббалу - это значит понять ее доктрины. Такой подход вовсе не нов; он известен уже с эпохи Возрождения, когда христианские авторы, интересовавшиеся оккультными науками, занялись изучением каббалы. Для них каббала была прежде всего некой сокровенной философией, внутреннее содержание которой было необходимо расшифровывать из-за сложности и непонятности ее терминологии и символизма28. Эту позицию занимали и многие мыслители эпохи Просвещения, а в конце
концов ее переняли и современные исследователи каббалы29.

Но восприятие каббалы как прежде всего теоретической, а не практической дисциплины совершенно ошибочно. Хотя значительное количество опубликованных каббалистических текстов и на самом деле посвящено теоретическим проблемам, представление о каббале, основанное преимущественно на этом материале, является весьма и весьма сомнительным, поскольку она не может быть понята должным образом без учета того, что кажется мне ее конечными и главными целями. По мнению самих каббалистов, это учение является
прежде всего практическим и эмпирическим и лишь во вторую очередь теоретическим. Однако практические и эмпирические аспекты содержатся главным образом в рукописных текстах, которые намеренно сберегались для использования ограниченным кругом людей. Достаточно упомянуть здесь многочисленные сочинения Авраама Абулафии, включая и ряд руководств по мистическим техникам, которые никогда не публиковались. Многие книги, написанные каббалистами из школы экстатической каббалы, также остались в рукописном виде; среди них четвертые «врата» Шаарей Кдуша р. Хаима Виталя, на содержание которых оказала сильное влияние эта ветвь каббалы. Другим показательным примером подобного «утаивания» является объемистый труд Сефер гa-Мешив, который, насколько мне известно, первоначально заключал в себе несколько сотен листов. Несмотря на все его влияние на цфатскую каббалу и на саббатианскую мысль, значительная его часть никогда не публиковалась, а ряд фрагментов был, по всей видимости, утрачен. В этой книге содержатся тексты божественных и ангельских откровений, а так-

же наставления о том, как их получить. Каббалисты считали и эти откровения, и эти техники (которые будут обсуждаться ниже) слишком тайными, чтобы делать их достоянием широкого читателя. И все же академическая наука о каббале не обратила внимания даже на это
фундаментальное произведение каббалистической мистики.

Еще один важный жанр каббалистической литературы, оставшийся почти незамеченным учеными, представлен большим количеством текстов, посвященных объяснению смысла заповедей. Как я уже отмечал, с момента появления каббалы на исторической арене кабба-
листы написали огромное количество теософско-теургических комментариев к заповедям - несколько тысяч листов. Лишь малая их часть была опубликована, большая же остается в рукописном виде. Содержание этой области каббалы было оставлено наукой без внимания. Публикация и подробный анализ этого материала, имеющего огромную важность для более глубокого понимания духовных аспектов каббалы, может привести к изменению нашего взгляда на это учение и переносу центра тяжести с теоретической в более практическую и эмпирическую область. Исполняя заповеди, исходя из каббалистических устремлений, каббалист не только поступал в соответствии с предписанным и зафиксированным ритуалом, но также вступал в область особого переживания, связанного с участием в жизни божественного мира и влиянием на него. Это утверждение легко можно подтвердить на примере особой, хотя и общепринятой заповеди – молитвы. Несмотря на то что эта заповедь была изучена в большей мере, чем какая-либо другая, некоторые каббалистические комментарии о молитве все еще остаются в рукописях и были проигнорированы теми учеными, которые писали обзорные работы о мистической молитве в иудаизме. Даже множество комментариев к молитвеннику - среди них ряд чрезвычайно интересных, в частности, составленные р. Моше Кордоверо и р. Нафтали Герцем Тревесом, - остались вне поля зрения исследователей, писавших о молитве. Такое пренебрежительное отношение испытала на себе значительная часть каббалистической литературы, что способствовало формированию одностороннего взгляда на природу каббалы. Кроме того, адекватный анализ сочинений этого типа мог бы привести к важным изменениям в понимании нами той роли, которую играл теоретический элемент каббалистической литературы в мистической жизни каббалистов.

Будучи в основном своеобразной топографией божественного мира, эта теоретическая литература служила скорее некой картой, чем умозрительным описанием. Как мы знаем, карты предназначены для того, чтобы помочь человеку совершить путешествие; для каббалистов же мистический опыт и был таким путешествием. Хотя я и не утверждаю, что все «теоретические» сочинения на самом деле служили этой

цели, это было, по-видимому, главным предназначением большей части этой литературы. Опять-таки я допускаю, что существовали и такие каббалисты, которые никогда не предпринимали мистических путешествий, но были озабочены тем, чтобы собрать, классифицировать и затем описать материал, полученный предшественниками или коллегами, - точно так же, как тот, кто чертит карту, вовсе не обязательно должен действительно видеть изображенные на ней территории. Однако несмотря на эту оговорку целостное понимание различных областей каббалистической литературы может обнаружить неожиданную близость между литературными жанрами, которые кажутся совершенно несопоставимыми; так, например, комментарии о десяти сфирот могут помогать соблюдению заповедей или молитве, совершаемой с каббалистическими целями.

7. КАББАЛА: ГНОСТИЧЕСКОЕ ЭХО?

Наконец настал момент сделать некоторые исторические замечания. Теория Шолема о возникновении каббалы в Провансе основана на предположении о том, что этот религиозный феномен был результатом слияния древних гностических мотивов или традиций с неоплато-
нической философией30. Шолем так никогда и не написал отдельного исследования в поддержку этого тезиса, хотя в конечном счете и указал на то, что он считал параллелями между раннекаббалистическими текстами, прежде всего Сефер га-Багир, и гностическими мотивами. Однако эти параллели очень редко обсуждались им сколько-либо подробно31, и остается впечатление, что Шолем видел в «новых» элементах в каббалистической версии иудаизма древние традиции, которые проникли в еврейскую среду, передавались как эзотерическое знание внутри замкнутых кружков и в конечном счете вышли на поверхность в конце XII в. в Провансе, где и соединились с неоплатоническими идеями. Такой взгляд на возникновение каббалистического учения теоретически допускает влияние на него более древних пластов еврейской мысли: Талмуда и мидраша, литературы Гейхалот, пиюта, еврейской философии и, наконец, ашкеназского хасидизма. Однако практически ни один из них не считается значимым источником тех элементов, которые придают особый, характерный облик феномену каббалы; в сущности, каббала рассматривается как результат некоего взрыва новых идей, которые интерпретировали раввинистический иудаизм в соответствии с религиозными категориями, достаточно чуждыми литературе классического иудаизма. Таким образом, усилия Шолема были направлены на обнаружение гностических и неоплатонических представлений, лежащих в основе ранней каббалы; хотя и считая ее еврейским явлением, он стремился показать, что ее корни принадлежат к пространству нееврейской мысли32. Такова, mutatis mutandis, наиболее разработанная, детальная и документированная версия позиции Адольфа Франка и Генриха Греца.

Взгляд на каббалу как на еврейский гностицизм является логическим следствием отношения к литературе Гейхалот как к «гностическому» явлению. Процесс «гностификации» еврейской мистики, впоследствии проявившийся в шолемовском понимании саббатианства, происходил

в специфической интеллектуальной атмосфере, в которой приобрели особое влияние труды Ханса Йонаса. Изучение взаимоотношений между гностицизмом и еврейской мистикой, основанное на современных исследованиях гностицизма, выглядит вполне оправданным и своевременным. Проведенные в последние десятилетия изыскания способствовали выработке нового подхода к столь долго обсуждавшейся проблеме происхождения гностической мысли. В намного большей степени, чем ученые первой половины XX в., современные исследователи гностицизма отмечают еврейское влияние на раннюю гностическую литературу. Работы Жиля Киспела33, Джорджа Макрэя34, Б. Пирсона35, Гедальи Струмзы36 и Ярла Фоссума37 внесли изменения в прежние представления об ирано-египетско-греческих истоках феномена гностицизма38. Однако на исключительно важное и чреватое далеко идущими последствиями значение этих современных исследований для истории еврейской мистики так до сих пор и не обратили никакого внимания. Признание того факта, что еврейские мифологемы оказывали влияние на древнюю гностическую литературу, а не наоборот, позволяет создать совершенно иную гипотезу о первоисточниках каббалы.

Если отмеченные Шолемом параллели и на самом деле представляют собой нечто большее, чем просто случайное сходство, и свидетельствуют о некой исторической близости, я предложил бы в этом случае другое объяснение: древнееврейские мотивы, которые проникли в гностические тексты, в то же время оставались наследием еврейской мысли, продолжали передаваться в еврейской среде и в конце концов сформировали концептуальную структуру каббалы. Эта теория предполагает существование длинной цепи промежуточных звеньев, наличие которых не может быть доказано сохранившимися еврейскими текстами. Однако та же трудность возникает и в том случае, если мы примем теорию Шолема о том, что древнейшие каббалистические документы происходят от гностических традиций. Кроме того, допущение о том, что так называемые гностические элементы, которые оказали влияние на формирование ранней каббалы, первоначально имели нееврейское происхождение, вовсе не объясняет,

почему евреи вообще были заинтересованы в их восприятии и каким образом они стали восприниматься как эзотерическая интерпретация иудаизма. Далее, если подобная метаморфоза действительно имела место в древности и с тех пор не выходила на поверхность, едва ли разумно полагать, взглядах современных ученых, что первые каббалисты, многие из которых были членами раввинского истеблишмента, были готовы принять эти традиции в качестве авторитетного толкования еврейских текстов. В таких знатоках иудаизма, как р. Авраам бен Давид из Поскьеры, Нахманид или р. Шломо бен Авраам ибн Адрет едва ли правомерно видеть наивных мыслителей, которые могли принять в качестве мистического ядра иудаизма традиции, к нему в принципе не имеющие никакого отношения. Поскольку же такая позиция была бы совершенно нехарактерна для этих людей, подобная ошибка с их стороны кажется маловероятной.

Однако вполне можно допустить, что, коль скоро такие мотивы, передававшиеся в этих неведомых кругах, составляли часть античного мировосприятия, их сходство с раввинистическим мышлением было более органичным, и они намного легче воспринимались мистическим типом иудаизма. Согласно этой гипотезе, нам нет необходимости объяснять, почему древние евреи приняли гностические доктрины, почему они передавали их и, наконец, почему этот «гностический» иудаизм был возрожден в Средние века представителями консервативного иудаизма. Кроме того, попытка исследовать еврейскую мистику в предложенном мной направлении имеет явное методологическое преимущество: этот подход постулирует сравнительно органичную эволюцию еврейской мистики, что можно продемонстрировать, используя еврейский материал, обнаруженный в различных пластах еврейской литературы, и что, следовательно, можно также и опровергнуть филологическим или историческим анализом текстов. Вполне очевидно, что предложенный мной проект согласуется с утверждениями самих каббалистов, постоянно заявлявших о том, что каббала - это подлинная древняя традиция, представляющая собой эзотерическую интерпретацию иудаизма. Такое самоопределение систематически игнорируется современными исследователями каббалы без сколько-либо детального его анализа. Поэтому традиционное понимание каббалы должно быть внимательно и добросовестно переоценено и проверено в связи с новыми данными, полученными при изучении смежных областей - гностицизма, Мидраша и Талмуда. Эти типы

литературы могли предоставить необходимый материал для того процесса, с которым, как я полагаю, было связано постепенное и не проявлявшееся вовне развитие древнееврейского эзотеризма. Я предлагаю не игнорировать гностический материал, но изучить его для того, чтобы обнаружить свидетельства существования еврейских воззрений, которые были частично или полностью обойдены вниманием в древнееврейских текстах. Однако самая серьезная работа должна быть связана именно с еврейскими текстами, которые необходимо изучить самым тщательнейшим образом как возможные источники для более поздних мистических или мифических мотивов.

8. НЕСКОЛЬКО СЛОВ О РЕКОНСТРУКЦИИ

Элементы сходства между каббалистическими концепциями, прежде всего теософскими, и древнееврейским материалом важны по многим причинам. Они могут не только подтвердить древность ряда каббалистических воззрений, как я уже отмечал выше. Средневековые мистические трактаты развивали выглядящие древними идеи, которые, в конечном счете, могут существенно помочь нам понять их истинное значение и структуры, в которые они были включены. Теософская каббала как таковая является систематическим изложением мировоззрения, которое превосходит фрагментарную трактовку теологических вопросов в Талмуде и Мидраше, а также в гностической литературе. Если каббала сохранила некий материал, исторически связанный с древнееврейскими представлениями, которые все еще можно найти в древней литературе, вполне вероятно, что и ранняя каббалистическая литература сохранила другой древний материал, не сохранившийся в других литературных жанрах. Это в высшей степени гипотетическое предположение, однако не следует отвергать его, не проведя более глубокого изучения этого вопроса.

Основываясь на ряде исследований, опубликованных в последние годы, я хотел бы предложить подход, который я называю реконструкционалистским. Его можно определить как попытку использовать достаточно развитые концептуальные схемы каббалы для изучения разнообразных древних мотивов и для представления их в виде согласованных структур39. Такой подход основан на предположении о том, что средневековой каббалой были восприняты не только не связанные друг с другом, разрозненные мотивы, извлеченные из древних текстов, но и более сложные структуры, в других текстах не сохранившиеся. Использование каббалистической литературы в качестве источника материала, который может помочь лучшему пониманию отдельных мотивов, а также источника вдохновения для создания более крупных структур, которые позволят существенно расширить наше понимание древней мистики, - конечно, чрезвычайно сложная задача, и решать ее следует с великой осторожностью. Добросовестное и тщательное изучение одновременно каббалистического материала и докаббалистических традиций может принести очень важные результаты. Но если мы предположим, что древнееврейские мистики, оказавшие некоторое влияние на гностицизм, обладали более сложным пониманием божественной реальности и видели более сложные структуры в еврейской традиции, то обнаружим лишь очень редкие примеры сколько-либо подробного обсуждения этих вопросов в древних текстах. Я полагаю, что каббала, по

всей видимости, сохранила некоторые древние концептуальные структуры, позволяющие получить более целостное представление о мотивах и текстах, которые вне такого подхода остаются совершенно изолированными, а иногда и просто непонятными. Реконструкционалистский подход касается главным образом докаббалистических текстов, понимание которых может облегчить приложение к какому-либо древнему тексту первоначально совершенно неожиданной концептуальной структуры. Однако адекватность такого метода косвенным образом затрагивает и вопрос о древности каббалы. Изучение какого-либо древнего материала с помощью специфических ментальных конструкций, сохранившихся в каббале, может показать, что это учение не только использует более старые мотивы, но также служит развитием более целостных и объемных интеллектуальных структур.

Я лишен возможности привести здесь примеры такого методологического подхода, но я использовал его в ряде статей, где попытался показать, что антропоморфическое восприятие ангельского мира40 и Торы41, сохранившееся в ясном и развернутом виде лишь в каббале, может прояснить понимание нами древних мидрашей, талмудических и гностических текстов, а также некоторые места в литературе Гейхалот. Сходным образом каббалистическое отождествление Метатрона с «Небесным человеком» подтверждается рядом древних текстов, в которых содержится представление о том, что вознесение Еноха было возвращением к состоянию, утраченному Адамом, который рассматривается в данном случае как Космический человек42.

Обсуждение тем в данной книге проводится в соответствии с вышеописанным подходом43. Я буду рассматривать древние еврейские источники с целью обнаружить в них концепции каббалы и техники, ею используемые. Это совсем не легкая задача. Потенциально релевантный материал рассеян в сотнях источников, включая талмудическую, мидрашистскую и поэтическую литературу на иврите, а также апокрифические тексты на самых разных языках. Однако основным камнем преткновения является вовсе не громадное количество материала, но тот факт, что он был весьма странным образом датирован. Мифические элементы, составляющие неотъемлемую часть его концептуальной структуры, были оставлены без внимания наукой, которая оказывала явное предпочтение немифической реконструкции, соответствовавшей теологическим пристрастиям рационалистического подхода к иудаизму, характерного для «науки о еврействе» («Wissenschaft des Judentums»). Без нового понимания мистических, мифических и теургичес-

ких мотивов и концепций или еще более крупных теоретических структур, обнаруженных в древней и раннесредневековой еврейской литературе, каббала по-прежнему обречена оставаться некой средневековой революцией, которая таинственным образом вспыхнула в недрах «немифических» центров раввинской учености44. Сколь бы привлекательным и романтичным ни было такое объяснение, оно не учитывает всерьез ни консервативный характер раввинского умонастроения, ни характерное для него проницательно-критическое отношение к текстам. Кроме того, научная трактовка каббалы как некоего новшества не может объяснить, почему она была принята - сперва в немногочисленных элитарных кругах, а затем и широкой публикой — без сколько-либо существенного противодействия в первые сто лет после своего появления на исторической арене и начала вызывать отдельные и безрезультатные протесты лишь с конца XV в.45 Явно существует глубокое расхождение в восприятии каббалы между распространенным ее пониманием как аутентичного эзотерического древнееврейского учения и более трезвым и «разочарованным» научным отношением к этому феномену, рассматриваемому как результат проникновения идей гностицизма и неоплатонизма под обманчивой маской эзотерического иудаизма.