А. Магун Единство и одиночество. Гоббс

Магун А.В. Единство и одиночество: Курс политической философии Нового времени. –М.: новое литературное обозрение, 2011. –544 с.

ТОМАС ГОББС И ЕГО "ЛЕВИАФАН"

3. Гоббс и другие

Гоббс вобрал в себя и синтезировал очень много влияний, много тенденций политической мысли своей эпохи: это и схоластический номинализм Оккама, и политический прагматизм Макиавелли, и легизм Бодена, и вновь популярные античные авторы, такие как Фукидид и Лукреций, и эмпиризм Фрэнсиса Бэкона, и математическая физика Галилея, и многие другие.

Как и Макиавелли, Гоббс развивает светское учение о государстве (status). Он тоже делает из суверена-государства экзистенциальную единицу, подчиненную заботе о самосохранении. Как и Макиавелли, Гоббс исходит из принципиальной хаотичности, неопределенности естественного мира. Но в отличие от Макиавелли, государство Гоббса — это не художник, а машина, политика — не искусство, а техника, и обращена теория Гоббса не к правителям, решающим, как действовать в политической игре, а к под данным, чтобы они осмысленно подчинялись властям. Поэтому Макиавелли говорит на языке истории, а Гоббс — на языке права и даже схоластики (с которой он все время полемизирует).

Как и Боден, Гоббс создает учение об абсолютной власти, развивая понятие «суверенитета». Но в отличие от Бодена, у Гоббса суверен создается самим обществом и является его функцией. Он ' еще менее ограничен, чем у Бодена, так как не является субъектом никакого договора. Но его мощь — это объединенная мощь самого общества.

Но ближе всего по духу учение Гоббса, конечно, к протестантской традиции и к великим протестантским теологам, к Лютеру и Кальвину.

Именно Лютер, вернувшись к Августину, проложил путь для чисто светского и основанного на насилии понимания политики.

279

Идея внутренней, личной веры облегчила полное подчинение внешних вопросов государственным властям. Гоббс разделяет многие доктринальные положения Лютера и Кальвина, в частности их низкую оценку человеческой природы. Как и Лютер, Гоббс предпочитает цитировать Ветхий, а не Новый Завет, подчеркивая разрыв между человеком и Богом и страх, а не любовь как основу их отношений. Государство Гоббса — не просто смертный Бог, но Бог номиналистский и протестантский, всесильный и непредсказуемый. Как и Бог Кальвина, гоббсовский суверен является legibus solutus, исключенным из сферы действия собственных законов.

Мы уже сравнивали Гоббса с некоторыми позднейшими мыслителями в ходе нашего изложения. Влияние Гоббса на политическую мысль Нового времени трудно переоценить. Во многом на открытия Гоббса опирается позднейший англосаксонский либерализм, в частности Локк, который, правда, опасается напрямую ссылаться на автора «Левиафана». Бернар Мандевиль усиливает парадоксальность учения Гоббса, но в то же время и упрощает его в своей «Басне о пчелах», где он выводит социальную гармонию из злой и порочной природы человека. Руссо строит свою теорию общественного договора как антитезу Гоббсу и Локку, но заимствует именно у Гоббса саму «абсолютистскую» структуру договора. Трансцендентальный метод Канта в Критике чистого разума имеет в лице Гоббса одного из своих ближайших предшественников, но сам Кант этого никогда не признает, хотя охотно цитирует Гоббса в своих политических трудах. Гегель Гоббса тоже цитирует мало, но просто потому что он вообще мало кого цитирует. И знаменитая диалектика господина и раба из «Феноменологии духа», и вытекающая из нее доктрина о государстве в «Философии права» выглядят зачастую как пересказ Гоббса — настолько близко Гегель придерживается логики, открытой английским философом. Ницше, когда он задумывается о государстве, также понимает его в гоббсовском смысле. Все это время продолжалось и влияние Гоббса на англосаксонскую мысль: утилитаризм Бентама во многом строится на вульгаризации его идей.

280

В конце XIX века и в XX веке влияние Гоббса как политического мыслителя не ослабло. Его влияние испытали и посвятили ему исследования такие крупные социальные мыслители, как Фердинанд Теннис, Карл Шмитт и Лео Штраусе. Последние двое много полемизировали по поводу Гоббса. Штраусе считал Гоббса первым либералом, создателем холодного нейтрального государства, и тайным атеистом. Шмитт, напротив, считал государство Гоббса по-настоящему религиозным, видел в нем «политического теолога» (то есть того, кто решает теологические задачи в политической форме), а в «Левиафане» видел христианский кате-хон, силу, сдерживающую апокалиптический хаос.

4. Гоббс как философ

Гоббс — типичный представитель нововременной философии, и первый вопрос у него — эпистемологический. Как, что и почему мы можем познавать?

Познание, как и воля, движимо, по Гоббсу, страхом. К исследованию причин явлений располагает беспокойство.23. Начинается познание с опыта, а точнее, с простейших механических эффектов — ощущений. Это эмпиристская, а также «сенсуалистская» позиция. Но, логически реконструируя образование сложных знаний из простых, Гоббс в какой-то момент останавливается и указывает на нарастание неуверенности, пропорциональное росту социальности знания при его усложнении. И перспектива опрокидывается: уже к концу первой части оказывается, что главную роль в познании играет задающее определения государство, и подчинение ему основывается на разумном естественном законе, который мы выводим не из опыта, а из мысленного эксперимента — из дедукции о всяком возможном опыте. От сенсуализма мы переходим к чему-то вроде априорного трансцендентализма, с добавкой в виде «социального конструктивизма», выражаясь сегодняшним языком.

Перейдем теперь к антропологии и этике. Главные человеческие функции, у Гоббса, это познание и воля. С волей происхо-

281

дит то же, что и с познанием-, вначале кажется, что Гоббс выводит ее из примитивных «страстей». Если основная, но элементарная страсть человека — это страх смерти, то его главная волевая «склонность», уже развитая и социально опосредованная, — это воля к власти. Воля к власти опосредована сравнением с другим человеком. Она ведет людей к соперничеству друг с другом не на жизнь, а на смерть.

Поэтому оказывается, что воля в конце концов определяется вовсе не страстями, а неким априорным долгом — заключить общественный договор и подчиняться суверену. Это не просто предписание, а предписание, которое универсально вменяется каждому человеку. Так что трудно не услышать и здесь кантовскую ноту.

Что касается онтологии, то она у Гоббса, в духе его времени, подчинена эпистемологии. Можно считать начало его трактата материалистическим, потому что ощущение вызывается, по нему, механическим воздействием тела на тело. Потом этот материализм как-то забывается в «социальном конструктивизме», но снова возникает в его этике, потому что стремление к сохранению телесного существования, движения, является у Гоббса важнейшей страстью, и даже вступает в конфликт с «естественным законом», когда угроза смерти заставляет человека выходить из общественного договора. Гоббс описывает естественное бытие как хаос, но это для него не все бытие. Техника дополняет и устанавливает природу, делая земное бытие по-настоящему возможным.

5. Значение Гоббса

Гоббс — крупнейшая фигура и в философии вообще, и особенно в философии политической. Его учение о государстве не только отражает и предвосхищает политику Нового времени, но и выходит за рамки своей эпохи, вставая в один ряд с Платоном, Аристотелем и Гегелем (который сильно зависит от Гоббса) — прежде всего потому, что при создании политической теории он пересмотрел философию в целом и вписал государство в общее учение о мире и человеке.

282

Гоббс первым глубоко разработал систему основных политических понятий: государство, репрезентация, суверенитет, общественный договор. Главное из этих понятий — государство. Гоббс первым последовательно осмыслил новшество Нового времени — суверенное территориальное государство. Соответствие его теории вызову новой эпохе — во-первых, в том, что он мыслит власть и государство как абстрактные безличные величины, во-вторых, в том, что он выводит власть из послушания подданных и поэтому ставит вопрос о причинах и основаниях подчинения (как мы бы теперь сказали, о легитимности).

Государство (status) у Гоббса вводится диалектически, по контрасту с «естественным», безгосударственным состоянием, состоянием войны. «Естественное состояние» — новая, популярная фигура мысли того времени. Драматические события XVI—XVII веков — выход в океан, религиозные войны — приводят к мысли о хаотическом, асоциальном состоянии людей, которое предшествует общественному порядку. Государство растет из катастрофических событий и постоянно соседствует с хаосом (так обстояло дело уже у Макиавелли). Порядок в обществе, вопреки схоластическим учениям об естественном праве, не является природным, а появляется в результате постоянного усилия и человеческого искусства. Искусство в XVII веке понимается прежде всего как техника. От культа открытий человечество приходит к культу технических изобретений.

В то же время учение Гоббса о государстве возникает в ответ на существенные социально-экономические изменения. Это, несомненно, буржуазное государство, то есть государство, в котором интересы, ценности, практики буржуазии считаются универсальными. Буржуазией можно в целом считать ту часть третьего, непривилегированного сословия, которая в результате развития капиталистических отношений, роста торговли, монетизации экономики, а также в результате реформации приобретает в обществе вес и статус, встающий в противоречие с ее непривилегированным положением. В XVI и XVII веках идет интенсивное разрушение феодальных и сословных отношений. Капиталистические

283

 отношения разлагают групповую солидарность и атомизируют общество, дробят его на индивидуальные ячейки. За буржуазией стоят деньги, за аристократией — политическая власть и военная сила. Церковная иерархия рушится под ударами реформации. Буржуазия просит поделиться властью. Но она не хочет просто занять место аристократии, а несет специфические классовые ценности. Буржуа ненавидит почести, пышность, феодальные войны. Он глубоко внутренне религиозен, проповедует бережливость, ценит труд и мир. Абсолютная монархия является приемлемым для буржуазии компромиссом, потому что, хотя она и не передает ей власть, но обуздывает феодальную аристократию, объединяет экономическое пространство на большой территории (обеспечивая свободу и безопасность торговли) и ведет, как правило, протекционистскую («меркантилистскую») политику в отношении собственных производителей и коммерсантов.

Гоббс усматривает в своей теории главную черту абсолютизма, которая на первый взгляд может показаться парадоксальной. В этом режиме совмещаются небывалая мощь и единство государства, с одной стороны, и индивидуалистическое устройство общества, с другой. Индивид, «гражданин», пусть он еще и не имеет больших «прав человека», является образующим элементом государства, субъектом «общественного договора». Оказывается, что мощь целого тем больше, чем более дробно и однородно оно внутри. Индивидуалистическое общество подходит для абсолютного монархического управления лучше, чем феодальное общество, состоящее из групп, пронизанное различными типами не всегда прозрачных отношений. Единство и единичность вступают в абсолютистском государстве XVII века в тесный союз. Именно эта новая связка вдохновляет Гоббса в его новаторской политической философии.

Теперь уже менее неожиданно, что Гоббс, будучи идеологом абсолютного государства, в то же время считается родоначальником и предшественником либерализма. Звучит это несколько странно, учитывая ярость, с какой Гоббс ополчается на всяческие свободы, отстаиваемые апологетами старого общества. Но факт

284

остается фактом —либеральная теория государства многим обязана Гоббсу. Как мы уже упоминали, абсолютистские и даже иррациональные черты его теории служат обснованию безличного «правового государства». А это и есть центральная доктрина либерализма.

Экскурс: Либерализм

Здесь самое время сделать небольшое отступление и ввести понятие либерализма1.

В принципе сам этот термин — позднего происхождения. Он возник из реакции умеренной буржуазии на Французскую революцию, а затем на социализм. «Либерализм» — слово, которое впервые употребил в современном смысле Бенжамен Констан, — принимает программу Французской революции в той ее части, которая связана с правами и свободами человека, с ограничением государственной власти, с участием широких слоев общества во власти, но не принимает радикально-демократическую и эгалитарную часть этой программы. Другими словами, это идеология постреволюционного компромисса.

Поскольку в XIX и XX веках либерализм превратился в могущественную и даже доминирующую политическую идеологию, то и значение слова расширилось: «либерализмом» стала называться вся политическая доктрина, которая возводила себя уже не только к Констану, но ко всей истории современной мысли начиная с Локка, если не с Гоббса. Говорят в этой связи о «классическом либерализме». Несмотря на свою гегемонию, то есть на то, что обычное, нерефлексивное массовое сознание рассматривает догмы этой идеологии как очевидность или моральную норму, в XIX и XX веках либерализм для людей, политически и философски озабоченных, ясно представляется идеологической позицией, в целом связанной с определенным классовым (буржуазия всего мира, бюрократия и «средний класс» ведущих стран), геополитическим (англосаксонские страны как ядро, континентальные европейские как полупериферия, остальной мир как периферия либерализма) и даже психологическим (прекраснодушие, смесь нарциссизма и

285

морального ригоризма) содержанием. Исторически говоря, сегодняшний либерализм имел свой формативный период в эткщ Просвещения, и то, что мы сегодня называем Просвещением (см. ниже соответствующую главу), — это почти точно то же самое, что в политико-идеологическом контексте мы бы назвали либерализмом: вера в прогресс и власть экспертов, рассудочный рационализм, эмпиризм — но также и вера в необходимость моральной критики общества и его постоянного морального совершенствования.

При всем широком единстве традиции, необходимо различать либерализм как политическую теорию, доктрину — и либерализм как мировоззрение, идеологию, набор догм.

В чем же основные положения либерализма как политической доктрины? Перечислим их, отдавая себе отчет в том, что полный набор этих положений встречается разве что в качестве мишени для критиков. Либерализм разнообразен. Однако можно использовать этот набор признаков в качестве модели «семейного» сходства — либералом будет тот, для кого верна большая часть этих признаков.

1. Господство формального, нейтрального права и учение о правовом государстве. В этом смысле Новое время наследует позднему Средневековью, которое открыло для себя римское право. Почти в любом обществе есть какие-то правовые нормы, но для классического либерализма право является основной формой политики, способом политического мышления (далеко не все школы политической мысли в истории были согласны с этим — достаточно упомянуть того же Макиавелли). Право обеспечивает как функционирование государственной машины, так и возможности его постоянной критики, на соответствие собственному идеалу. В целом перевод политической дискуссии в юридический план свидетельствует о глубоком идеализме Просвещения (со всеми сильными и слабыми сторонами идеализма).

3. Обесценивание политики как сферы жизни, ее сугубо утилитарное понимание. Мы упомянули, что буржуазия в XVII веке взбунтовалась против культа доблести и чести, присущего аристократам. Лютер, возвращаясь к Августину, рассматривал государство как утилитарный институт, не затрагивающий сущностных нужд человека. Буржуазия согласна с этим, даже если зачастую она

286

понимает под этими сущностными нуждами не спасение души, а достижение материального благополучия, или, как сегодня говорят неолибералы, «качество жизни». То же самое мы найдем у Гоббса: государство, во всей своей библейской мощи, выполняет сугубо негативную роль: отпугнуть человека от конфликтов и установить мир, который позволит ему заниматься своими делами.

Многие либералы XIX—XX веков (Гегель, Констан, Токвиль, Ве-бер и др.) отошли от этой традиции и попытались сочетать ценность политического участия с ценностью и автономией экономики. Однако в их теориях политика предстает как верхушка айсберга или пирамиды, которая отделена от автономного гражданского общества, причем рациональный экономический интерес предстает как сила, ограничивающая свободу и творчество политика. В этом смысле идея «автономии политического», в духе Вебера или Арендт, остается в рамках либерализма, хотя и спорит с традиционно либеральным обесцениванием политики.

4. Разделение публичной и частной сфер. В XIX веке эта тенденция привела к разделению понятий государства и (гражданского) общества. У Гоббса эта тенденция выражена еще мало, но она следует из предыдущей: есть нечто более важное, чем политика и государство (религия, экономика, но также, например, искусство, наука, образование). Поэтому государство не должно лезть в эту сферу. И наоборот, более политизированные либералы (Арендт, Хабермас) призывали ограничить публичную жизнь от влияния частных интересов (отдавая последним должное).

5. Ограничение государственных полномочий через установление конституционных прав и через разделение властей. Этого принципа нет у Гоббса, который обосновывает абсолютный суверенитет государства. В то же время из его учения об общественном договоре вытекает, что человек сохраняет в общественном состоянии право на жизнь. Охранять ее — его собственная задача, но она, с точки зрения доктрины Гоббса, вполне легитимна.

6. Индивидуализм. Элементом государства является индивид, а не корпорация или другая группа. Индивид исходит в своем поведении из широко понятого интереса.

7. Равенство. Либерализм исходит из равенства индивидов между собой, по природе и по праву. Но это не предполагает фактического имущественного равенства. Либерализм как бы отделя

287

ет «качественное» равенство от просто «количественного», отрицая классовый характер имущественных различий и возводя их к трудолюбию индивида.

8. Свобода совести. Это право, или норма отделения Церкви от государства, лежит в основе либеральной доктрины и носит даже более фундаментальный характер, чем все остальные «права человека». У Гоббса мы его в чистом виде не найдем, потому что в его понимании государство свободно предписывать какой угодно культ. Но эта же норма девалоризует официальный культ — неважно, какой ритуал ты отправляешь публично, если в душе ты веришь в истинного Бога. Концептуально, для свободы совести здесь есть все предпосылки.

9- Рассудочный рационализм и опора на техническую науку. Либерализм, как правило, обосновывает себя научно-раци-онально. Это позволяет ему легитимировать себя, обращаясь к калькулирующему рассудку буржуа, привыкшему сравнивать дебет и кредит. В то же время либеральное государство часто рассматривается как продукт технического хитроумия. Гоббс играет в обе эти игры, но на деле достигает глубины диалектического синтеза, выходящего за рамки буржуазного рассудка или технической науки.

Эта последняя черта либерализма не универсальна. Она в основном характерна для англосаксонской политической мысли и для ее малозначительных континентальных эпигонов, но не для немецкого либерализма, который питался трансцендентальным, романтическим или диалектическим методом, и не для французского либерализма, который отталкивался от исторических построений, а позже от социологических наблюдений.

Отдельно от либеральной традиции политической мысли нужно рассматривать либерализм как идеологию. Как уже сказано, идеология эта сегодня, в начале XXI века, является доминирующей, «ге-гемонной» идеологией современного мира. Конкретное содержание ее меняется от периода к периоду и от страны к стране, так что разные версии либерализма определяет не родовое, а скорее «семейное» сходство. На сегодняшний день либеральную идеологию можно распознать по хотя бы некоторым из следующих критериев:

288

1) Рационализм, вера в рассудок и здравый смысл как средство разрешения многочисленных конфликтов. Здесь предполагается, во-первых, что социальные конфликты субъективны, случайны и в перспективе разрешимы. Во-вторых, что рассудок и здравый смысл опираются на практический интерес каждого индивида или социальной группы и что эти интересы в целом можно примирить и объединить. Здесь современный либерализм исходит из утилитаристской политической XVIII—XIX веков (Дж. Бентам, Дж. Милль и др.), в свою очередь восходящей к учению Гоббса.

2) Утверждение действующего права — правового государства, конституционного разделения властей, «прав человека» — как ключа к здоровому обществу. Здесь, как и у Гоббса, предполагается масштабная нейтрализация содержательных — классовых, национальных, религиозных, идеологических — конфликтов.

3) Вера в постепенный необратимый прогресс человечества на пути к секуляризации, к господству права и так далее В XIX и XX веках эта идеологема часто предстает в перевернутом виде: либералы (например, Алексис де Токвиль, Макс Вебер) признают, что этот «прогресс» является во многом и регрессом — «расколдовыванием» мира, прекращением его истории. Однако и в этой грустной форме либерализм продолжает утверждать необратимую тенденцию к рационализации, «глобализации» и индивидуализации (плюрализации) мира. Поэтому идеологические — по сути, нравственно-этические — положения часто преподносятся здесь как грустная неизбежность: «о какой революции, о какой классовой борьбе вы можете еще говорить? Неужели вы не видите, что мир движется к: эгоизму, скуке, цинизму, распаду» — и далее по списку. Отсюда следует неизбежный императив никого не трогать и быть по возможности мягкими по отношению к окружающим.

4) Моральная позиция субъекта по отношению к окружающему обществу, которое нуждается либо в исправлении нравов (то есть в росте калькулирующего рационализма, в умеренности и так далее), либо в установлении правильных институтов, которые бы работали как машина.

5) Но с другой стороны, либеральный субъект исходит из экономического, «материального» детерминизма. Мораль и экономика действуют одновременно, они разорваны друг с другом. Тем самым либерализм воспроизводит основную философему Нового времени — разделение субъекта и объекта (практики и познания).

289

В современном обществе можно выделить несколько разновидностей либеральной идеологии. Так, экономический либерализм, или «неолиберализм», видит ключ к решению всех проблем в саморегулирующейся экономике, основанной на частном интересе и на определенной предпринимательской этике. Политические и правовые институты кажутся тогда «надстройкой» экономических. Но и в этой, казалось бы, грубо материалистической теории есть место моральной проповеди человека без комплексов и без агрессивных намерений. Поэтому в американских консервативных кругах эта позиция сейчас часто сочетается с моральным традиционализмом (защита семьи, запрет на аборты) и даже с религиозным фундаментализмом (свободная экономика тогда воспринимается как наследие иудеохристианской цивилизации).

Немного иную позицию занимает социальный либерализм, который делает ставку на государство, занимающееся как защитой бедных и обездоленных, так и обеспечением свободной циркуляции идей. Эта выросшая из социал-демократизма идеология остается либеральной, потому что не видит никаких исторических перспектив, кроме управляемого развития капитализма, потому что исходит из возможности примирения социальных противоречий и потому что государство остается в нем сильным, нейтральным и правовым.

Кроме того, можно выделить «консервативный либерализм», который не зациклен, как неолиберализм, на экономической свободе, но разделяет с ним апологию традиционных ценностей, а часто также (иудеохристианскую) религиозность и прогрессивный национализм. Эта версия либерализма доминирует в нашей стране начиная с 1990-х годов. Господствующие в России либералы — это те, кто верят в естественную, органичную жизнь общества, в которую минимально должно вмешиваться государство, верят в то, что этот естественный ход событий воплощен в стабильном и либеральном западном обществе, верят в то, что человек реализуется в семье и карьере, а государство не должно ему в этом мешать. Самым страшным злом являются при этом революции и другие социальные конфликты, которые в России также приводят к власти страшный невоспитанный народ. Как видим, здесь произошло почти полное слияние либерализма и консерватизма, и этот сплав в течение 1990-х годов плавно дрейфовал от

290

примата либеральной позиции (прозападноеть, вера в автоматическую действенность права и свободной экономики) к примату консервативных элементов (органичность, контрреволюционность, необходимость силы для сдерживания опасных народных масс, понимание чрезмерно пермиссивной и мультикультурной сущности современного Запада).

Наконец, к либерализму на сегодняшний день тяготеет республиканизм, который предлагает вернуться к несколько идеалистически понятым идеалам гражданственности и политической вовлеченности, в «гражданском обществе» (которое либералы теперь понимают как спонтанную самоорганизацию общества) — но рассматривает эту гражданственность как активность уже сформированных, ответственных и достойных индивидов, выражая тем самым невнимание к социально-экономическим противоречиям и стремясь отделить политику от экономики.

Как и любая идеология, либерализм не представляет собой глубокой системы понимания общества, а строится вокруг принципиального и непримиримого разрыва — разрыва объекта и субъекта, который выражается у либералов в сплаве морализма и цинизма; почти религиозной веры в разум и холодного, абстрактного позитивизма. Вместо того чтобы конкретно развивать и опосредовать этот разрыв, либерализм, если мы берем его в качестве идеологии, навязывает его, отвергает любые попытки синтеза как «тоталитарные» и предлагает только фиктивные, мифологические способы скрещивания субъекта с объектом, на деле воспроизводящие и углубляющие разрыв (репрезентативное правление, опросы общественного мнения и так далее).

Значение Гоббса, конечно, не сводится к его влиянию на либерализм. Как уже сказано, он разработал одно из самых глубоких и систематических политических учений во всей истории и обосновал основные понятия современного конституционного права: государство, суверенитет, репрезентация, общественный договор. В учении Гоббса мы можем хорошо видеть всю двойственность этих понятий, которые могут использоваться как для обоснования неограниченной политической власти, так и для обоснования народовластия и народного участия во власти. Сила государства — это имманентная мощь (власть) его народа, точнее, народного

291

 единства. Это единство воплощено (в представителе-суверене), но можно ли развоплотить его и вернуться к учредительному моменту? Может ли народ вернуться к себе, из состояния единства, и осуществлять свою форму из еще не сформированной точки? Гоббс отвечает отрицательно, но он создал все условия, чтобы другие ответили на этот вопрос положительно.

В учении Гоббса можно ясно видеть и теолого-политическую двойственность современных политических понятий. Гоббс сознательно и открыто проводит операцию секуляризации теологии. Суверен у него — рукотворный кальвинистский Бог, Бог-законода-тель. Государство пугает свой народ ужасами библейских масштабов. Идея репрезентации, инкорпорации народа в суверене прямо отсылает к католической литургии и к догме о воплощении Бога в Христе. Но в то же время вся эта теология используется, чтобы обосновать величие светской власти, которую нужно строго отделить от истинно религиозной веры. Можно читать Левиафана как теологический трактат (примерно так делает Карл Шмитт), а можно как атеистический (как делает Лео Штраусе). На деле, конечно, осуществляется мощный синтез светской и теологической мысли, и результат трудно определенно отнести к той или иной категории.

Гоббс открывает, что в глубине, в основании государственной мощи находится не просто народ, но хаос и кризис. Религиозные войны и океанские просторы отливаются в его сознании в идею несостоятельного «естественного состояния». Из бездны этого кризиса, из нищеты и смерти черпает свою возвышенную мощь государство. Но кризис всегда продолжает тлеть в его основании, окружать его границы, и если бы эта угроза отступила, то государство бы сразу рухнуло. Поэтому оно само заинтересовано в том, чтобы поддерживать островки анархии, зоны тотальной войны, чтобы напоминать людям о «естественном состоянии». И больше того, вопреки Гоббсу, вполне вероятно, что само государство задним числом организует эти якобы естественные братоубийственные состояния, чтобы разрушить общественные узы и подчинить атомизированное, напуганное, одинокое общество своей несравнимой власти.

292

Литература для чтения:

ШмиттКарл. «Левиафан» в учении о государстве Томаса Гоббса. СПб.: Владимир Даль, 2006.

Macpherson СВ. The political theory of possessive individualism: Hobbes to Locke. Oxford: Oxford University Press, 1964.

Mansfield Harvey C., Jr. Hobbes and the Science of Indirect Government // The American Political Science Review. Mar., 1971. Vol. 65, № l.P. 97-110.

OakeschottMichael. Hobbes on civil association. Oxford: Blackwell, 1985.

Strauss Leo. The Political Philosophy of Hobbes: Its Basis and Its Genesis. The University of Chicago Press, 1996 [1936].

Tonnies Ferdinand. Hobbes, Leben und Lehre. Stuttgart, 1896; Tonnies Ferdinand. Thomas Hobbes, der Mann und der Denker. Osterwieck: Zickfeldt, 1912.

Вопросы на понимание:

1) Как связано учение Гоббса о человеке и его политическая философия?
2) Как Гоббс понимает природу и естественное состояние? В чем разница его концепции с христианской? С античной?
3) Какие исторические события подтолкнули Гоббса к написанию его труда?
4) Почему Гоббс называет свою работу «Левиафан»?
5) Кто заключает, по Гоббсу, общественный договор?
6) Что предохраняет «конституцию», предложенную Гоббсом, от тирании суверена?

293

7) Что такое юридический позитивизм? Каковы черты этого позитивизма в книге Гоббса?
8) Что такое либерализм? Перечислите его основные принципы. Какие из них можно найти у Гоббса?

 

1 Пуританизм — религиозное движение в Англии XVI—XVII веков, требовавшее большего приближения англиканской церкви к духу протестантизма (отказ от пышных церемоний, нетерпимость к католицизму и т.д). Близко к кальвинизму.

2 Иов, 41, 26.

3 Иов, 9.3.

4 Гоббс Томас. Левиафан // Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1991. Т. 2. С. 3— 546; цит. гл. 3. С. 22.

5 Левиафан. С. 4.

6 Левиафан. Гл. 4. С. 22

7 Левиафан. Гл. 4. С. 23-24.

8 Левиафан. Гл. 10. С. 63.

9 Левиафан. Гл. 12. С. 66.

10 Паскаль вряд ли был знаком с «Левиафаном» Гоббса, т.к. он бьи переведен на латынь лишь после смерти Паскаля. Но Гоббс писал «Левиафана» в Париже во времена Паскаля, то есть два мыслителя работали в одной и той же интеллектуальной атмосфере, общались с кругом Мерсенна и так далее. У них много пересечений, и одно из них — это логика принудительного выбора, приносящего самостоятельный разум в жертву подчинению, во имя достоверности. У Гоббса это — общественный договор о подчинении, который позволяет определить понятия и таким образом обрести уверенность. У Паскаля это — пари, которое тоже направлено на обретение веры и уверенности (ср. записку Паскаля в момент его обращения. Там дважды повторено слово «уверенность» (certitude)).

11 О потенциализации власти в XVII веке и о связи силы и выражения у Паскаля см.: Ямпольский М. Возврашение Левиафана. М.: НЛО, 2004. С. 93—112,134—135. Ямпольский даже считает силу у Паскаля «репрезентативным эффектом», то есть отрицает за силой приоритет в отношении воображения, отождествляет их. Напротив, Люсьен Гольдман (Сокровенный Бог. М..- Логос, 2001. С. 135) считает, что сила у Паскаля предшествует выражению, хотя и требует его. По-видимому, правда лежит где-то посередине: сила выражается не прямо, а в превращенной идеологической форме. Силу в чистом ее виде, в смысле возможного насилия, прячут (Паскаль

294

описывает, сколь гибельным будет разглашение того, что общественный порядок покоится на силе). Но в театрализованной форме блеска, красоты и так далее она действительно конституируется как таковая. Другими словами, выражается сила, но вытесняется соотношение силы и бессилия, на котором она строится. А именно в бессилии, по Паскалю, секрет человеческой силы (см. цитированный во Введении фрагмент 297).

12 Левиафан. Гл. 13- С. 95.

13 Левиафан. Гл. 13. С. 96.

14 Кант. Идея всеобщей истории во всеобще-гражданском плане, 4 // Кант. Сочинения, I. С. 91.

15 Левиафан. Гл. 17. С. 133.

16 Левиафан. Гл. 13. С. 97.

17 Левиафан. Гл. 14. С. 101; Гл. 21. С. 169-

18 Левиафан. Гл. 26. С. 206.

19 Этот парадокс развивает в ряде трудов Джорджо Агамбен — см. особенно: Homo Sacer. P.: Seuil, 1995.

20 А именно в: Левиафан. С. 460—461.

21 Левиафан. Гл. 43. С. 461.

22 Левиафан. Гл. 46. С. 533.

и Левиафан. Гл. 11. С. 80.

295