Шпенглер О. Воссоздание Германского рейха / Пер. с нем. А. В. Перцева и Ю. Ю. Коринца, послесл. А. В. Перцева. – СПб.: Владимир Даль, 2015. – 223 с.

ПРОТИВ НАЛОГОВОГО БОЛЬШЕВИЗМА

Налоги – чуть ли не единственная сфера, на которую никогда не взирали с заоблачных теоретических высот. Ведь кажется, будто это – самое прозаическое, обыденное дело – поступление [в казну] средств, изымаемых из деловой жизни; безразлично, где они изымаются и как. Наука о финансах ограничивается рассмотрением самого этого процесса и технической его организацией – и тем не менее существует философия налогов; нужно только уметь видеть ее. У проблемы есть нравственный и практический аспекты. Пока ее рассматривают исключительно как административную задачу или как задачу партийно-политической тактики, то есть имеют в виду только величину потребности в средствах или подбор налогооблагаемых категорий населения; однако и того, и другого чересчур мало. Без внимания остается в одинаковой степени и экономическая жизнь, и сознание долга, не уделяется внимания и практической цели, что наносит ощутимый вред. Во всех странах мира сегодня чистый доход от налогов никак не связывается с расходами на их сбор, а также не учитывается ущерб, наносимый экономиче-

103

ской жизни и ожесточение, вызываемое налогами в социальной сфере.

Налоги – это та величина, на которую понижается уровень жизни индивида ради обеспечения уровня жизни общества как целого. Чем в большей степени общество в целом берет на себя защиту чести, безопасности и собственности (право), жизни (большая политика, война), предпосылок экономического процветания (транспорт, порядок), поскольку каждый индивид в отдельности не может или не хочет обеспечивать все это, тем большей будет часть бюджета хозяйства индивида, которую надлежит переписать на государство – ради экономии. Ведь полицейский на улице – это экономия расходов индивида на обеспечение его личной безопасности. В какой мере задачи такого рода надо решать всем обществом, зависит от мировоззрения. В Англии издавна было принято предоставлять индивиду самостоятельно заботиться о себе как можно больше, а в Германии – наоборот, как можно меньше, и это связано с различием судеб этих народов, с географическим положением их стран и с традициями. Однако государство в любом случае вынуждено прибегать к налогообложению постольку, поскольку у него нет своего имущества. И членам этого сообщества – сообразно их чувству долга или, если выразиться прозаичнее, сообразно их порядочности в делах – не следует уклоняться от уплаты налогов, втихомолку перекладывая свою долю расходов на других. Здесь не может быть и речи о принесении жертвы, потому что мы получаем компенсацию понесенных расходов, на которую, правда, большинство не обращает внимания – компенсацию, которая отличает наше положение от положения людей бесправных, на которых не распространяется защита закона. Это – очевидный факт, который, однако, еще никогда не рассматривали всесторонне и не толковали верно. Налоги всегда воспринимались как бремя и повинность, а потому их устанавливали пристрастно и выборочно, и размеры их определяли так, что возникала

104

угроза как жизненному укладу отдельного индивида, так и всей хозяйственной жизни; приходили в упадок целые отрасли хозяйства – и убытки от этого приходилось опять-таки компенсировать новым повышением налогов. В системе финансов дело обстоит так же, как в правовой жизни: существует слой экспертов и чиновников, не знающий по собственному опыту практическую экономику; превратно понимая смысл суверенных прав государства, они всецело ограничиваются точкой зрения своей компетенции: в их понимании задача сводится только к тому, чтобы обеспечивать поступление в государственную казну определенной суммы, и они при этом не несут никакой ответственности за экономические последствия [своей налоговой политики] и ничуть не задумываются о состоянии экономики, считая это компетенцией другого министерства. Вдобавок к этому, у нас есть отвлеченная наука о финансах, которая, как и отвлеченная правовая наука, проистекает из литературы и порождает литературу, решительно не выходя за пределы формальных классификаций, методов и целей.

Есть позиция, которая определяется узкой компетенцией служащих; от нее отличается партийная точка зрения [на налоговую политику], которая определяется завистью и стремлением отомстить. Эта позиция в демократическую эпоху заставляла устанавливать категории налогоплательщиков и определять размеры налогов так, чтобы они были повинностями, которые должны наказывать противника в политической и экономической сфере – человека успешного, состоятельного, умеющего экономить – тогда как привилегированные сословия XVIII века довольствовались тем, что просто дистанцировались от таких людей. У живого тела можно взять много крови без вреда для него – не
говоря уже о том, что это не будет грозить ему смертью. Весь вопрос в том, как и где именно будет производиться такой отбор крови. Налогообложение вызывает у всех народов сопротивление, которое в трудных ситуациях приводит к падению морали в том, что касается

105

уплаты налогов – но это сопротивление вызывается вовсе не простым увеличением налогов как таковым. Однако сегодня нет ни одной страны, в которой законы о налогах создавались бы не чиновниками и партиями, а экспертами в области экономики, чтобы наиболее обоснованным экономически способом собрать возможный максимум средств, не нанося серьезного ущерба телу экономики, и, по возможности, еще усилив в нем кровообращение. Основания для налогообложения выбирались другие, и ни одно из них не происходило из самой экономики. Прежде всего, таким основанием был недостаток мужества проводить непопулярные меры. Собственных избирателей избавляли от налогов и улучшали у них настроение, демонстративно облагая налогами противника – пусть даже вожди и знали при этом, что затраты на сбор таких налогов превышали собираемые суммы. «Справедливое распределение повинностей» – это, конечно, красивые слова, но, спрашивается, до каких пор можно обманывать народ, играя на этом лозунге, соответствующем его желаниям, и незаметно увеличивать налоговое бремя в других местах – и все это вместо того, чтобы объяснить народу суть круговорота, [в котором налоги, уплаченные народом, возвращаются к нему]. Правда, ничто не дает партиям таких преимуществ, [как игра на налогах]. Например, налог на наследство представляет собой не что иное, как вторично собранный налог на имущество – это скверная метода, но в то же время и лучшие возможности уклонения от уплаты этого налога. Можно было бы наверняка увеличить его, если привязать к некоторому среднему возрасту и распределить сумму налога по годам – но тут не принимается в расчет чувство зависти, которое вызывают наследники, [неоднократно появляющиеся для уплаты налога].

На самом деле существует принципиальное различие между налогоплательщиками и налогооблагаемым населением, но демократия желает затушевать эту разницу, играя на общественном настроении, а финансово-

106

му чиновнику она безразлична. Нет налогов, которыми облагается только тот, кто их платит. В действительности нет ни прямых налогов, ни налогов на предметы роскоши, как их понимает народ. Налог на автомобили распространяется и на бедных тоже, хлебный налог распространяется и на богатых. Различается только место, где этот налог уплачивается. Важный аспект экономической жизни заключается в том, что все обременения незаметно распределяются по разным местам. Это происходит, с одной стороны, благодаря формированию заработной платы, с другой стороны – благодаря формированию цен. Один из этих процессов переносит обременение с низов на верхи, другой – с верхов на низы. Настоящая зарплата заключается не в выплачиваемой сумме, а в покупательной способности – и уменьшение покупательной способности представляет собой единственный налог, который реально существует для получателя зарплаты – не важно, достигается ли он путем вычета из зарплаты или путем повышения цен. Налог не становится несправедливым, когда его платит бедный, поскольку бремя этого налога все же облегчается благодаря повышению зарплаты до того уровня, который возможен в данной экономической ситуации, но налог несправедлив, если в одном и том же слое населения его платят одни, а другие – не платят. Но как раз такая избирательность налогообложения и делает несостоятельными и невыносимыми все современные системы налогов.

Пока потребность государств в налогах была незначительной – еще в конце восьмидесятых годов девятнадцатого века – методы их сбора были дороги и неуклюжи, но это не имело практических последствий. Но к 1890 году, когда перед надвигающейся мировой войной возросли расходы на вооружение, налоговая политика стала превращаться в экономическую войну, которая велась парламентскими средствами – ее вели те, кто обладал политической силой, против всех остальных, а также те, кому правительство вынуждено было

107

платить за одобрение расходов на вооружения, то есть, прежде всего, левые партии. Это привело к тому, что значимость обретают исключительно налоги, вызываемые завистью, прежде всего – прямые налоги, причем те, кто ратовал за них, совершенно не замечали, что ущерб от таких налогов, наносимый их противникам, отнюдь не оборачивался их собственными прибылями: те использовали тайные меры противодействия, новые способы уклонения от налогов и переезд налогоплательщиков за границу, чтобы уйти от их уплаты, в результате собираемая сумма уменьшалась, а для сбора новых налогов требовалась быстро растущая масса чиновников, что вело к возрастанию расходов на сбор налогов, а потому весь эффект от них сходил на нет.

Идеал прямых налогов, основанных на собственной оценке своих доходов и суммы, подлежащей уплате – налогов, которые платят лично все граждане без исключения – этот идеал налогообложения сегодня столь безусловно утвердился в общественном сознании, что его справедливость и целесообразность представляются само собой разумеющимися. Критика направляется против деталей и частностей, но никогда не против самого принципа. Тем не менее этот идеал возник не из практических расчетов или опыта, а еще в меньшей степени – из соображений поддержания экономической жизни; он вытекает из философии Руссо. Он противопоставляет грубым методам арендаторов и сборщиков налогов XVIII века, которые были ориентированы только на получение максимальных доходов, понятие врожденных прав человека, которое основано на представлении о государстве как свободном общественном договоре – и противопоставляет этот договор фактическому существованию исторически развившихся форм государственного правления. Согласно этому учению, в обязанности отдельного гражданина входит личное определение и личная уплата своей части общей налоговой повинности – это сообразно достоинству человека. С этого момента в основу современной налоговой

108

политики – вначале полуосознанно, но с растущей демократизацией общественного мнения все более и более определенно – кладется мировоззрение, которое сообразуется с чувствами и политическими настроениями – ив конечном итоге полностью исключает беспристрастное и объективное продумывание целесообразности господствующего метода. И все же сама идея была, пожалуй, поначалу осуществима. Структура экономической жизни была тогда такова, что все отдельные доходы были на виду, и их было легко проконтролировать. Они поступали либо из сельского хозяйства, либо в виде отчислений от должностного оклада, либо из торговли и промыслов, где цеховая организация позволяла каждому видеть положение каждого другого. Не было огромных доходов, державшихся втайне. Все состояния в ту пору были вложены в недвижимость, которая находилась на виду: в землю, в дома, в предприятия и учреждения, о которых каждый знал, кому они принадлежат. Но как раз в конце века произошел переворот, изменивший всю внутреннюю форму хозяйства, его кругооборот и смысл; он выявил нечто, куда более важное, чем капитализм в его понимании Марксом, а именно – господствующее положение руководителей промышленности. Именно учение Маркса – поскольку оно было продиктовано скрытой завистью, а потому осталось поверхностным – исказило картину действительного положения вещей, и этим искаженным представлением экономисты руководствовались на протяжении целого столетия. Эффект от его ярких лозунгов был тем большим, чем больше оно заменяло эмоциональными суждениями суждения, вынесенные на основе опыта. Его влияние было настолько сильным, что его не избежали и противники, и все современное законодательство о труде основано на совершенно марксистских основных понятиях – «наемные работники» и «работодатели»; если верить этой классификации, то работодатель не работает и трудящимся не является. Поскольку эти лозунги были обращены к рабочим

109

больших городов, то в качестве основополагающего тезиса учения был выдвинут тезис о том, что решающий поворот произошел к середине XIX века в результате внезапного подъема крупной промышленности. Но именно в области крупной индустрии развитие протекало гладко, без резких подъемов. Машиностроительная промышленность существовала уже в XVIII веке. Решающее значение имело, скорее, быстро возрастающее отделение собственности как свойства от вещей, которыми владеют – а именно, благодаря посредничеству ценного документа, заема, пая, акции.33 Отдельное имущество становится движимым, невидимым и неосязаемым. Оно более не состоит в видимых вещах, но только вложено в них, и в любой момент место и способ вложения могут измениться. В то же время собственник завода превратился в держателя акций. Держатели акций утрачивают всякую объективную связь с заводами. Они уже ничего не смыслят в их работе и задачах и не заботятся об этом. Они следят только за чистой прибылью. Держатели акций могут быстро ме-
няться, могут выступать в единственном или во множественном числе, могут находиться в любом месте; паи могут находиться в нескольких руках, делиться на более мелкие или уходить за границу. Никто не знает, кому действительно принадлежит завод. Ни один собственник не знает те вещи, которыми владеет. Он знает лишь стоимость своих акций по биржевому курсу. Нельзя даже определить, что из собственности, находящейся в стране, принадлежит ее жителям. Ибо с тех пор
как существуют агентства, использующие современные средства связи, можно посредством устного распоряжения приобретать собственность и продавать ее, перемещать собственность в далекие части света; стоимость предприятий внутри страны может в течение биржевого часа увеличиваться или уменьшаться на огромные сум-

___________________________

33 С нижеследующим ср. также: «Politische Pflichten der deutschen Jugend». S. 12ff.

110

мы – в зависимости от того, продают или скупают пакеты их акций за границей; возможно, только на день.
Сегодня во всех экономически высокоразвитых странах уже более половины имущества стало движимым, а его меняющиеся держатели рассеяны по всей Земле и не имеют никакого интереса к работе предприятий, которыми владеют, кроме чисто финансового. И предприниматель все в большей степени становится служащим, работающим на этих собственников, он перестает быть
субъектом и превращается в объект их воздействия. Все это невозможно заметить, наблюдая за жизнью самих предприятий, и невозможно точно установить никакими налоговыми методами. Но тем самым утрачивается и возможность проверить, насколько выполняет свои обязанности налогоплательщика тот или иной индивид, обладающий движимым имуществом, если он не желает этого. Еще больше это относится к доходам. Право свободного передвижения и повсеместного проживания, свобода ремесел и упразднение цехов делают индивида независимым от контроля со стороны его коллег. С тех пор как существуют железные дороги, пароходы, пресса и телеграф, передача сведений, сообщений и коммуникация обрели формы, которые избавляют покупки и продажи от ограничений, накладываемых пространством и временем. В экономике преобладают покупки, совершаемые на расстоянии. Договоры о поставках и сделки, предусматривающие поставки на определенные сроки в будущем, далеко опережают реальность простой взаимосвязи между производителем и потребителем. На смену локальному спросу, ориентируясь на который, работал ремесленный цех, приходит товарная биржа, которая отделяет друг от друга изготовление, хранение и приобретение вещей – ради получения спекулятивного дохода. Если в XVIII веке банки зарабатывали на операциях с векселями, то теперь главным источником их прибыли становится кредитование, и спекуляции имуществом, которое стало движимым, определяют изо дня в день на фондовой бирже величину

111

всего национального богатства. Таким образом, предпринимательские и спекулятивные доходы ускользают от всякого официального контроля, и [под контролем государства] остаются в конце концов лишь средние и малые доходы, которые так же легко контролировать, как зарплаты и оклады – насчет их размеров обмануться невозможно.

Таков был великий поворот, который произошел к 1800 году; он прочертил резкую границу между двумя эпохами в экономике; благодаря ему, все идеологии эпохи Руссо стремительно устарели: устарел не только буржуазный либерализм, но и социализм Маркса, который, в принципе, смотрит глазами не добившегося успеха либерала образца 1789 года на положение, сложившееся к 1848 году, и замечает лишь то, что его раздражает, а также то, почему его это раздражает. Предприниматель вызывает раздражение именно потому, что результаты его работы поднимают его над другими (а ведь он довольно часто сам начинал рядовым рабочим); о достигнутых им результатах (от масштабов которых зависит существование городского населения) умалчивают, а расписывают в ярких красках только видимое выражение успеха, [что и вызывает раздражение масс].
И с тех пор, когда социализм во всех странах утратил веру в Маркса и в коммунистическую конечную цель, а теперь пытается всего лишь обеспечить влияние и материальные выгоды для представляемых им социальных слоев, во всяком практическом вопросе он вернулся к либеральным представлениям о жизни, сколь бы старомодными они ни стали за прошедшие годы.

Как видим, одного только идеала человеческого достоинства, воплощенного в принципах налогообложения, оказалось недостаточно, чтобы обеспечить необходимый доход, а потому XIX век открывает нам картину постоянного роста полчищ налоговых служащих, которые, затрачивая огромный труд, массу денег и бумаги, пытаются способствовать добросовестности гражданина, оценивающего самого себя – добропо-

112

рядочного гражданина, наличие которого демократия предполагала, но в реальности так и не находила. Наполеон сократил число налоговых служащих с 200 000 до 6000, и, установив разумную систему, добился того, что финансы вскоре пришли в порядок, так что за все время его правления ему ни разу не пришлось прибегать к займам. Мы же лишаем все большее и большее число трудоспособных людей возможности работать производительно, в чем мы сегодня нуждаемся более, чем когда-либо – чтобы занять их расчетами и взысканием нецелесообразных налогов, причем множим число таких людей не только на государственной службе, но и – в таких же масштабах – на самих предприятиях, чтобы они исполняли или хотя просто разбирались во все более и более запутанных предписаниях и инструкциях, которые невозможно выполнить, и снова и снова находили способы нейтрализовать разрушительные последствия этой методы, изобретая изощренно-сложные шахматные комбинации. В 1923 году в Германии были заполнены более ста миллионов отдельных налоговых деклараций, были произведены многие сотни миллионов отдельных платежей и был разослан почти миллиард документов. Таким образом, почти полмиллиона человек были лишены настоящей работы, и они – учитывая их зарплату, материальные расходы и затраты на
занимаемые ими помещения – уже израсходовали на свое собственное содержание большую часть средств, собранных в виде налогов, что осталось незамеченным только благодаря тому, что в государственном бюджете избегают приводить сумму чистого дохода от налогов, а вместо этого приводят вообще только сумму налоговых поступлений, тогда как расходы на взимание налогов показывают где-то в другом месте. Все сказанное относится как раз к прямым налогам, соответствующим народным представлениям о справедливости – чистый доход от их сбора – еще не учитывая затраты потерянного впустую времени, ущерб от пережитого негодования и экономические потери – исчезающее мал, и если

113

бы бюджет составлялся по чисто коммерческим, а не по бюрократическим правилам, то вместо дохода вышел бы убыток. Из 3189 миллионов, собранных в 1913 году в виде налогов и пошлин в рейхе и в землях, на подоходный налог приходился 691 миллион, а на налог с наследства – 70 миллионов. Но из общей суммы расходов финансового управления на сбор налогов – 881 миллиона – большая часть пришлась как раз на то, чтобы собрать именно эти налоги, которыми облагаются люди, а не имущество. Чтобы компенсировать эти расходы, усиленно облагается как раз то, что хорошо заметно, то, что находится на виду у всех – бросающиеся в глаза доходы и имущества; им приходится нести на себе часть бремени вместо того, что не поддается контролю и остается невидимым для государства – вместо различных зарплат, доплат и прочих выплат, вместо малых
гешефтов, вместо сдающихся в наем квартир и банковских вкладов. Уточнение метода отслеживания доходов ничего бы в этом не изменило, так как структура сегодняшнего денежного обращения стала настолько непрозрачной, что даже обученный технике банковского дела налоговый служащий уже не в состоянии полностью понять искусно составленный баланс, и в важнейших случаях подлинный смысл его формально верных цифр знает только тот, кто его составлял.

Но тем прочнее позиции этого «идеального налога» в ограниченном и никем не просвещаемом мышлении именно тех социальных слоев, которые оказываются жертвами этого представления. «Мировоззрение налогоплательщиков», в котором отразилась смесь стремления к справедливости, зависти, досады, гнева и хитрости, слишком удобно для демократических партий, чтобы эффективно играть на нем, а потому его не желают разрушать и подвергать критическому разбору.
А с другой стороны, существуют финансовые воротилы, которые живут в мире биржевых курсов, но поддерживают представление о том, что количество налоговых платежей человек должен определять для себя лично –

114

со всем влиянием этого представления на прессу и партии – как некий народный идеал, ибо он удобен для них: ведь он способствует перекладыванию налогового бремени на противостоящие им силы – на производящую промышленность и сельское хозяйство, основная составляющая которых – недвижимое имущество. Налог, при котором каждый призван определять величину налога сам на основании того, что он видит, став демократическим идеалом, скрывает невидимо движущийся
за фасадами банков и трестов капитал, способствуя все большему переводу собственности в движимые формы и подчинению производительного труда спекулятивным методам получения прибыли – так, что это уже не в интересах ни рабочего, ни инженера, ни предпринимателя. И мелкий вкладчик, владеющий всего несколькими акциями, в любой момент может стать жертвой финансистов, которые ведут крупную игру на изменении курсов, – они способны негласно купить или продать контрольный пакет акций, и никто не сможет проследить за этим со стороны.

Итак, падение нравственности налогоплательщиков, превышение затрат на сбор налогов над количеством собираемых средств, тяжкое бремя, которое ложится на труд, создание вольготных условий для спекуляции, подрыв значения национального недвижимого богатства и усиление позиций безродного финансового капитала – ко всем этим давно уже существующим следствиям, вытекающим из господствующего представления об идеальном налоге, теперь добавились и последствия того факта, что с началом войны и уже в ходе подготовки к ней потребность в сборе налогов резко увеличилась во всех государствах. Дефицит государственного бюджета приобрел чудовищные размеры, экономика зашаталась, общество потрясено, поскольку составлявшие его основу древние, культурные и хорошо воспитанные семьи обеднели, а во множестве появились нувориши
сомнительного происхождения и сомнительных моральных качеств; внутренняя политика оказалась в пле-

115

ну множества противоречий. Тем самым оказывается, что улица приобретает главенствующее влияние на формирование налоговой политики и на связанные с этим политические тенденции. Если правительства и не приходили к власти сами под давлением улицы, им все равно приходилось покупать свободу рук для своих политических действий уступками именно в этой, налоговой сфере. Сегодня никто не осмелился бы предложить такой налог, который не соответствовал бы народному идеалу и не ложился преимущественно бы на «сильные плечи» [богатых], а на самом деле – на успешных, расторопных и умелых, старательных и экономных людей или по крайней мере наносил им минимальный вред при сомнительном эффекте. Мы живем в эпоху явно выраженного налогового большевизма, который потихоньку, без кровопролития пытается добиться того же, что в России было достигнуто ценой целых рек крови: полная социальная перегруппировка внутри наций, слом старого западноевропейского общественного уклада, который отличался утонченностью и благородством как по происхождению, так и по духу, который был проникнут великими традициями и характеризовался великими общественными формами – пока в конце концов не остается ничего, кроме группы реально правящих финансистов и пролетарской массы рабов, причем и те, и другие не имеют ничего общего с вызревавшей на протяжении веков внутренней культурой, не могут ее обрести и не нуждаются в ней. В Англии проводившаяся уже в 1908 году налоговая политика тогда леворадикального Ллойда Джорджа была совершенно открыто
направлена против аристократии с ее недвижимым имуществом и нерентабельным землевладением, то есть против того слоя, который столетиями поставлял кадры для высокой политики и теперь медленно гибнет из-за гнетущих налогов с наследства и оценочных налогов. В Голландии инициированные радикалами в 1918 году налоговые законы представляют собой почти неприкрытую конфискацию старого, видимого, честно нажитого

116

семейного имущества и собственности, которые будут пущены по ветру в течение ближайших пятидесяти лет благодаря решениям о том, какими должны быть налоги на наследство. В Германии работающее тело экономики изранено, словно ножевыми ударами, несметным множеством чрезмерно завышенных, перекрещивающихся, губительных налогов – ради того, чтобы, не обращая
внимание на кровопотерю, отовсюду выжать последние соки – и именно во время конвульсий это тело наиболее беззащитно для профессиональных спекулянтов. Что подразумевается даже на самых высоких постах под словами «включение в обращение материальных ценностей» и «проникновение в самую основу», совершенно ясно: разбазаривание недвижимого имущества, составляющего основу национального богатства, вкупе с уничтожением связанного с ним среднего слоя и с получившими образование опытными интеллектуалами; этой судьбы сможет избегнуть благодаря своим спекуляциям только финансовый капитал.

Это – именно большевизм. Сегодня едва ли кто будет настолько смел, чтобы указывать на губительные следствия этого перераспределения, ибо радикалы откровенно желают его, а доктринальная демократия по меньшей мере не рассматривает его как большую беду. Это – бескровная социальная революция, которая не обезглавливает, а покупает буржуазных министров; это – замаскированная экспроприация посредством квитанции на уплату налогов, это эмиграция высшего слоя – не из страны, но из собственности. Это – безусловное господство зависти, которая с помощью на-
логов желает уничтожить волевые, лидерские натуры, старательные и превосходящие других. Мы, немцы, в большей степени, чем другие народы, испытали на себе после переворота применение также и тайных конфискационных налогов – отчасти по причине несостоятельности наших властей и их трусости перед избирателями, отчасти – по злой воле партий, которые несли ответственность за финансовую политику. Спер-

117

ва инфляция – тот страшный налог, который поглотил не только все малые сбережения и прибыли среднего сословия, но и тяжело добытый и честно вложенный капитал высших слоев и те части дохода, которые не были растрачены сразу. Затем последовал налог на квартиры, сдающиеся в аренду, который привел к обеднению домовладельцев, то есть опять-таки ценной части средне-
го сословия, и привел к разбазариванию жилищного фонда – к передаче домов спекулянтам и иностранцам, привел к застою в строительной индустрии и смежных отраслях, соответственно увеличил безработицу – и, вследствие потери налоговых поступлений и расходов на выплату пособий безработным, поглотил такие суммы, что девальвация марки пошла очень быстро, и компенсацию были вынуждены искать на пути обременения видимого дохода и имущества – в форме налогов и в форме уменьшения покупательной способности: в действительности это была самая высокая «плата за квартиры», которую когда-либо приходилось платить. Затем появились абсурдные виды налогов – «налоги наизнанку» – которые принуждали экономику уделять значительное время перерасчетам по налогам вместо того, чтобы заниматься производственными вопросами, заставляли реорганизовывать или останавливать промышленные и сельскохозяйственные предприятия, чтобы избежать их закрытия вследствие мнимого увеличения их стоимости [и, соответственно, увеличения налогообложения]; наконец, налог для обеспечения восьмичасового рабочего дня, который привел к растранжириванию оборотного капитала, что постепенно снижало прибыли предприятий до нуля, а потому бремя этого налога пришлось нести и рабочим, у которых понизилась заработная плата и возникли вынужденные простои.

Такое медленное скольжение по наклонной плоскости, если оно длится несколько лет, действует хуже, чем война и революция. Долго такое состояние не выдержала бы и самая богатая страна в мире. Но Германия на-

118

столько бедна и экономически недужна, что освобождение ей требуется быстрее, чем другим странам – и это такая область, где требуется приступать к делу со всем немецким даром организации и со всей духовной энергией; требуется разом устранить ставшую бессмысленной налоговую систему, отказаться от всей идеологии лично определяемых налоговых платежей и впервые выстроить такую систему, которая основывается на полном осознании внутренней формы экономической жизни, и не парализует ее, но побуждает к большей продуктивности, проводя хорошо обдуманные вмешательства в нужных местах. Если план удастся провести в жизнь, то Германия за несколько лет станет тем образцом, которому будет подражать весь мир. Если же это не удастся, то наша экономика погибнет.

Решить эту задачу сравнительно легко, если понять, в чем она состоит, и набраться мужества встать выше предрассудков. Сопротивление поначалу будет большим. Но в конце каждый удивится, почему потребовалось так много времени, чтобы провести в жизнь само собой разумеющееся. Итак, налоги следовало вводить на основе выявления того, что имеет ценность, исходя из самого живого потока экономики – и вопрос заключается в том, чтобы определить места, где вмешательство целесообразно и может быть осуществлено без нанесения ущерба. Для индивида это выражается в ограничении его малого частного хозяйства, которое будет осуществляться не за счет платежей, размеры которых должны определяться им самим, лично, а будут устанавливаться со стороны, извне, и это будет разуметься само собой – причем будет совершенно безразлично, сократятся ли при этом доходы или повысятся расходы. Последнее предпочтительнее, потому что уменьшатся расходы на сбор налогов – вместо взимания множества малых сумм в различных местах произойдет уплата нескольких крупных сумм. Индивид [сам с честью] несет налоговое бремя, а не кто-то взимает с него налоги. Таким образом, самостоятельная оценка того, какую

119

сумму налогов нужно заплатить, подвигает к подаче честных сведений о своих доходах лишь меньшинство налогоплательщиков, причем как раз не самых богатых; она сменяется общественной, публичной оценкой предприятий, которые находятся у всех на виду, и каждый индивид чувствует, что несет затраты на их содержание. Автоматически исчезает ложное представление о несправедливости в распределении доходов – ведь приходит понимание того, что рост реальной заработной платы до размеров, которые реально позволяют поддерживать существующее экономическое положение, несколько сглаживает разницу. Сегодня нет сомнения в том, что каждый добросовестный налогоплательщик тратит одну десятую часть покупательной способности своего дохода на содержание налоговых служащих, одну десятую у него отнимают спекуляции мошенников, и одна десятая уходит на выплату прямых налогов. Общую потребность в собираемых налогах можно было бы покрыть, собирая совсем немногочисленные, но сравнительно более крупные налоги. Начать можно было бы с предложенных Рабетге (Rabbenthge)34 налогов на право пользования и налогов на зарплату, которые дополняют друг друга, так как одни из них сильнее затрагивают предприятия с малым количеством работников и высокой эффективностью их труда (как, например, оптические мастерские), а другие больше затрагивают предприятия с большим количеством рабочих, но меньшей эффективностью их труда (как, например, горные и металлургические предприятия). Под первые подпадают все вещи, которые можно наблюдать в реальности, которые дают или должны давать доход, определяемый в соответствии со средней рыночной стоимостью – фабрики, земля, леса, здания, предприятия и заведения, мастерские, инструменты, однако не сырье само по себе и не товарные запасы. Налог зависит не от реального или мнимого дохода, определяемого посредством не-

_______________________

34 Rabbenthge Е. Verfall oder Rettung? 1923. S. 24ff.

120

гласной самостоятельной оценки, но от возможного (вмененного) дохода, который возникает в среднем при хорошем ведении хозяйства – он не составляет тайны, поскольку постоянно находится под общественным контролем – ведь общественность контролирует это через покупку и продажу таких вещей, то есть через их рыночную стоимость. Таким образом, речь идет о непрерывной ренте, которая связана с любой производительной вещью – независимо от того, кто является в данный момент ее случайным собственником. Итак, эта рента затрагивает и держателей акций, которые приносят мало дивидендов и имеют низкую курсовую стоимость, то есть затрагивает и иностранцев – и она создает сильный стимул для лучших и более высоких достижений, поскольку общая стоимость этой ренты благодаря более интенсивному использованию не повышается, но и не снижается при менее интенсивном использовании. Весь капитал каким-то образом должен
быть вложен в производительные вещи, чтобы там работать; невозможно понять его пребывание без движения в несгораемом шкафу собственника или временного акционера. Дополнением к этому являются налоги с зарплаты каждого работника, которые уплачиваются предприятиями – здесь тоже нет возможности уклоняться от уплаты, поскольку ни один наемный рабочий не заинтересован в этом, так как все находится на виду и под контролем.

Вместе с тем я считаю, что важнейший из всех налогов на предметы потребления – квартирный налог – целесообразен и справедлив; им должны облагаться все жилые помещения, и квартплата не должна составлять тайны для общественности, поскольку будет фиксироваться в домовой учетной книге – квартплата эта должна определяться в соответствии с чистотой воздуха, положением, обстановкой, наличием садика рядом, а также подсобных и вспомогательных помещений (гаражи, флигеля, помещения для гостей); рента, известная как квартплата, должна уменьшаться в зави-

121

симости от количества фактически проживающих жителей; эта рента будет уплачиваться и собственниками гостиниц, так что она скажется и на иностранцах, и на тех, кто любит путешествовать с роскошью. Наряду с этим, сохраняются налоги на табак и алкоголь, а также налог на доход с капитала, который, в сочетании с законом об акционерных обществах, устанавливается на движимое имущество, не вложенное в реальную производительную деятельность – при этом реальные капиталовложения и предоставленные займы должны подтверждаться квитанцией, иначе они учитываться не будут и будут облагаться. Зато полностью упраздняются подоходный налог, вычеты из зарплаты, налог с оборота, налог с наследства, налог на имущество, налог на добавленную стоимость – упраздняются вместе с огромным аппаратом, который занимается их взиманием с каждого индивида, что влечет огромные расходы и создает возможность легкого уклонения от уплаты. Индивид не будет самостоятельно ни определять размер своих налогов, ни выплачивать их лично.
Он будет замечать лишь сокращение своего чистого дохода. Таким образом, сбереженное было бы равносильно удвоению дохода от всех существующих налогов; экономика стала бы свободной и могла бы отказаться от затратных защитных мер; индивид освободился бы от чувства, что он несет на себе налоговое бремя в большей мере, чем другие, а также был бы избавлен от мучений с постоянной писаниной и вычислениями. Но если такая реформа не будет проведена в жизнь, то сегодняшний налоговый гнет приведет одну великую страну за другой в рабство к финансовой олигархии, на благо которой только и действуют существующие ныне системы налогообложения.