Вольфганг Вельш

«Постмодерн». Генеалогия и значение одного спорного понятия

(фрагмент начала)

 

Несколько лет тому назад в обиход вошло новое понятие —  «постмодерн». Ни один фельетон, ни одна конференция, ни один эрудированный современник уже не обходятся без него. И все же, произнося это слово — «постмодерн», вряд ли кто-нибудь представ­ляет себе, о чем он в сущности говорит. Этот термин, призванный стать определяющим для нашего настоящего и обозримого будущего и показать, что мы живем уже не в «модерне», а в эпоху после «мо­дерна», — крайне неоднозначен и в целом спорен.

Спорность его касается, во-первых, его легитимности. Одни го­ворят, что нет вообще новых явлений, оправдывающих введение ново­го термина. И «постмодерн» потому есть просто новое вино, разлитое по старым мехам, а пересуды, с ним связанные, суть либо шумиха, поднятая модными пророками в рекламных целях, либо легко прочи­тываемая попытка бегства тех, кто, провозглашая наступление новой эпохи, хотел бы улизнуть от невыполненных обязательств по отноше­нию к настоящему. Другие же толкуют, что даже если и существуют новые явления, то современники никогда не имеют права на фикса­цию эпохальных рубежей, ибо это — задача грядущих поколений и будущих историков. Заниматься этим сейчас, мол, просто дерзость.

Выражение «постмодерн» спорно, во-вторых, и в отношении области его применения. Нарастает инфляция в его употреблении. Будучи поначалу литературоведческим понятием, оно последова­тельно внедрялось и в другие сферы, прежде всего — в архитекту­ру, как, впрочем, и в живопись, а затем было подхвачено в соц­иологии, достигло значительной конъюнктуры в философии, а се­годня, кажется, уже нет области, куда бы не проник этот вирус. В 1984 г. в США опубликована книга о «постмодерной» теологии, в 1985 г. — о «постмодерных» путешествиях, а в 1986 г. — о «постмодерных» пациентах. Мысленно этот ряд можно продолжить 1987-м и последующими годами: от взаимности в «постмодерне» (о чем, кстати, уже беседовали в одном из радиоинтервью), от «по­стмодерной» кулинарной книги вплоть до «постмодерной» нежно­сти. И это не считая всевозможных негативных сочетаний типа «ши-ки-мики»-постмодерн, «салонный» постмодерн, вплоть до «хлевного» постмодерна, — которые документально зафиксированы.

Спорным выражением «постмодерн» является, в-третьих, и каса­тельно времени его появления. В США, где и разгорелись дебаты, его первоначально относили к явлениям 50-х годов. Когда в Европе после­довали за американцами — примерно с 1975 г. и с учетом явлений семи­десятых годов, — в журнале «Нью-Йоркер» уже можно было прочитать, что постмодернизм в ауте, закончился, и сейчас на дворе пост-постмо­дернизм. С другой стороны, «постмодерн» все больше завоевывал сферу прошлого. Для Рудольфа Паннвица, у которого мы впервые встречаем это выражение, все это было еще музыкой будущего. Однако, согласно Арнольду Тойнби, косвенно способствовавшему распространению тер­мина, «постмодерн» начался уже в 1875 г. А Умберто Эко в «Постскрип­туме» к своему весьма постмодерному роману «Имя розы» высказал опасение, что если так пойдет дальше, то категорию постсовременного отыщут даже у Гомера. И это не преувеличение. Ибо когда Жан-Фран­суа Лиотар, один из отцов философского постмодерна, несколько лет то­му назад провел смотр европейских классиков, чтобы уяснить, кто из них ближе всех подходит к его постмодерной позиции, он достоверно установил, что это — Аристотель, у которого постмодерн — и ничего тут не поделать — встречается до появления всякого модерна.

В-четвертых, выражение «постмодерн» является спорным по самому содержанию. Для одних постмодерн — эпоха новых техноло­гий, короче, идеология СОИ. Для других, напротив, под знаком по­стмодерна как раз и происходит прощание с засилием технократии, и для них постмодерн — идеология «зеленых», экологистов, альтернативников. И еще одно противостояние: если одна группа под лозунгом «постмодерна» уповает на новую консолидацию расколотого общества (скажем, при помощи нового мифа), то другая, наоборот, надеется на наступление эпохи активной плюрализации и фрагментации. Однако эти противоположности могут вновь прийти к согласию в другом отноше­нии; так, в нашем примере — отрекаясь от разума, причем здесь и мифолюбы и фрагментисты не уступают друг другу, правда, по разным причинам: если мифолюбы упрекают разум в том, что он не способен осуществить требуемое единение и торпедирует его, то фрагментисты недовольны диаметрально противоположным — разум, дескать, ео ipso, сам по себе продуцирует единство и террористичен по своей сути.

Перед лицом этих парадоксов становится ясно, почему люди ос­тавляют все надежды понять это явление и стремятся последовать дан­ному не так давно совету: удовольствоваться привычными старинны­ми сложноеловиями типа Post-amt, Post-bote, Post-scheck* и больше не ломать голову над постмодерном.

Вспоминается и другой не слишком удачный каламбур на эту тему, прозвучавший на одной конференции по архитектуре. После констатации факта, что многие постмодерные здания восходят к ха­рактерному образчику раннего модерна — большому кассовому залу Венского управления почтовых сберкасс (архитектор Отто Вагнер, 1906 г.), один из участников сострил, что наконец-то найдено пут­ное объяснение корней слова «постмодерн»: «пост-модерн» — это очевидно модерн этой почты* и идущая отсюда традиция.

Надо сказать, что, хотя у этой поверхностной шутки есть и бо­лее глубокий смысл (ведь и в самом деле между современным по­стмодерном и тогдашним ранним модерном есть известная бли­зость), все же перед тем, как углубляться в такие тонкости, следует предварительно — избегая поспешного наклеивания ярлыков и удерживая себя от расхожих бонмо — набросать генеалогию и про­следить судьбу выражения «постмодерн».

Поначалу натыкаешься на поразительные флуктуации этого термина, но довольно скоро начинают прорисовываться четкие кон­туры настоящего понятия. В дальнейшем мы и будем стараться вы­работать это понятие постмодерна.

Итак, мы не станем включаться в фельетонную болтовню, из ко­торой можно узнать немного: что в постмодерне речь идет о настрое­ниях, что там царит вседозволенность и свирепствует слезливость. Тот, кто может писать только об этом, являет собой дурнейший при­мер того, что сам и ругает. Положить конец этим фальшивкам могут лишь серьезные усилия по прояснению понятия постмодерна.