Михаил Шильман

ДИАГНОЗ: «УЧИТЕЛЬ ИСТОРИИ»

Историческая профессия всегда была склонна сплетаться с поденной политикой, но век нынешний дивит сочетаниями старых приемов «исторической аргументации» политических проектов и новых «социальных тестов» историографии. Спрос на исторический товар под маркой «справедливость», «правда» и «объективность» теперь регулируется требованиями двух типов – в угоду Ф. Ницше их можно назвать «неисторическими». Степенные требования недопущения «фальсификации» истории и «переписывания» прошлого аукаются с вольными требованиями «переосмысления» истории и переквалификации прошлого. Будучи сторонами одной (фальшивой) монеты по имени «идентичность», они начищаются до блеска журналистским рвением.

Основание требований – недовольство; в первом случае уход от потенциальных последствий мыслится через нейтрализацию гипотетических угроз «сложившемуся исторически» порядку вещей, во втором случае речь идет об устранении активных причин того «закрепленного историей» (не)порядка, с которым нет (более) желания мириться. Последнее суть недовольство унаследованной, инкриминированной историей идентичностью – именно это подразумевает Ницше, рисуя фигуру того, кто нуждается в освобождении, а потому «…чувствует потребность в критической, т.е. судящей и осуждающей истории» [1, с. 104]. Тактика разрыва с априорным прошлым ради иной идентичности ясна: во-первых, перестать внимать «учителю истории», ибо «…всякое прошлое достойно того, чтобы быть осужденным [там же, с. 108]. В-вторых, попытаться «…создать себе a posteriori такое прошлое, от которого мы желали бы происходить в противоположность тому прошлому, от которого мы действительно происходим…» [там же, с. 109]. И тут зияет проблема отношений с прошлым: для его разрушения достает пыла исторического чувства, но его создание – дело исторической дисциплины.

Отправной пункт современной историографии – политическое решение, но оно бессильно перед современной исторической эпистемологией: как резюмирует А. Мегилл, сегодня «упрямые» факты, «чистые» свидетельства и любое «...предложение взгляда «глазами Бога» – является несостоятельным» [2, с. 160]. Прошлое, которым можно «располагать», существует лишь посредством нарратива, задающего определенную точку зрения на него, – но не препятствующего существованию нарративов, представляющих иные точки зрения. Поэтому революционное отрицание-отречение от (унизительного) прошлого есть перенос привилегий с «несправедливых» нарративов, которые уже есть в избытке, – на перечащие им «справедливые» нарративы, которые должны быть, пусть их и недостает. Профессиональный историк, не кадящий временам Л. фон Ранке, отдает себе отчет в том, что – как формулирует Ф. Анкерсмит – «…нет… объективного критерия, чтобы измерить меру соответствия каждого из двух нарративов самому прошлому…» [3, с. 198]. Но обеспокоенный потребитель нуждается в «объективной» истории, дабы безошибочно (со)ответствовать новой идентичности – и навстречу его чаяниям возникает «учитель истории», зовущий отдать предпочтение «правдивому» нарративу, т.е. выбрать-принять «свою историю». 

Переход на сторону «исторической правды» есть оправдание выбора идентичности, о которой доподлинно известно лишь то, что она обязана своим (по)явлением осужденному прошлому или, точнее, отвержению нарративов, образ сего прошлого предлагающих. Этот «отрицающий выбор» опирается не столько на знание того, какая история – «своя» (ибо ее может еще не быть), сколько на память о том, какое прошлое – «чужое». Развернув в обратном направлении вывод Анкерсмита из парадоксальной истории о Канте и слуге его Лампе, можно сказать, что если «…наша идентичность определяется теперь отказом от прежней идентичности», то мы «…суть те, кем мы больше не являемся…», поскольку вынуждены помнить то, что следует забыть [4, с. 433].

Трудно не согласиться с Мегиллом в том, что нетвердая идентичность истово апеллирует к «памяти», дефицит которой способна восполнить утвердительная «история», вовлеченная в принадлежащие настоящему времени «проекты формирования и продвижения идентичности» [2, с. 169]. Но здесь уже заканчивается история – замещаемая коммеморацией, возникающей «…из желания сообщества…подтверждать чувство своего единства и общности… через разделяемое отношение к репрезентации прошлых событий» [там же, с. 116]. И правильному поминанию того, от чего нужно отрекаться, служит третий лик «учителя истории» – символ старательной верности разрушению ужасного прошлого, извиняющей огрехи созидания прекрасного будущего.

ноябрь 2020

1. Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни. Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 1/2: Несвоевременные размышления. Из наследия 1872-1873 гг.·/ Пер. с нем. В. Бакусева, В. Невежиной, И. Эбаноидзе и др.; общ. ред. И.А. Эбаноидзе. – М.: Культурная революция. – 2013. – 480 с. С. 83-172.

2. Мегилл А. Историческая эпистемология: Научная монография (перевод Кукарцевой М., Катаева В., Тимонина В.). – М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2007. – 480 с.

3. Анкерсмит Ф. Р. История и тропология: взлет и падение метафоры./ пер. с англ. М. Кукарцева, Е. Коломоец, В. Катаева. – М.: Прогресс-Традиция, 2003. – 496 с.

4. Анкерсмит Ф. Р. Возвышенный исторический опыт. - М.: Издательство -Европа», 2007. - 612 с.