О.Г. Эксле
"Факты и фикции: о текущем кризисе исторической науки"*

(“Диалог со временем”. Альманах интеллектуальной истории Под ред. Л.П. Репиной. Выпуск 7. М., Эдиториал УРСС, 2001, 392 c. )

Самым важным было бы понять, что все фактическое – уже теория.

Историческая наука берет свое начало в эпоху Модерна и с того самого момента и до сих пор пребывает в кризисе. На современном этапе этот кризис определяется “постмодернистским вызовом”, дискуссией о “фактах и фикциях”.

Британский историк Ричард Эванс стал известен благодаря своей книге “Смерть в Гамбурге” (1990) о городском обществе и политике городов во время эпидемий холеры XIX – начала XX в. Далее в своей полемической работе “В защиту истории” (In Defence of History, 1997), в немецком переводе вышедшей под заголовком “Факты и фикции”1, с пафосом, за которым скрывается глубокий ужас от содеянного, он объявляет поход против “Постмодерна” в историографии и исторической науке. Речь, по мнению Р.Эванса, идет о том, что “постмодернистский вызов” с его “лингвистическим поворотом” ставит на место “фактов” и “причин” чистые “дискурсы” и тем низвергает предмет в фундаментальный “эпистемологический кризис”. “История, – пишет Эванс, цитируя книгу трех американских историков2 – была поколеблена до самого ее научного и культурного фундамента”. Подобным образом высказываются и другие британские и американские историки, которых Эванс обильно цитирует. Так, в 1991 г. Лоуренс Стоун высказался в том смысле, что “постмодернистский вызов” вверг предмет “в кризис доверия самому себе в том, что он делает и как он это делает”. По мнению Габриель Спигел, истории угрожает “растворение” и даже, как выразился один австралийский историк, “насильственная смерть”3.

Эванс хочет положить конец благодушию тех историков, которые еще не успели почувствовать кризис повсюду, Эванс хотел бы пробудить от их самодовольства и ощущения самодостаточности, дабы по-

___________________________________
* Печатается с разрешения редакции журнала Rechtshistorisches Journal.
1 Richard J. Evans. Fakten und Fiktionen. Ьber die Grundlagen historischer Erkenntnis. Frankfurt; New-York, 1998.
2 Joyce Appleby/ Lynn Hant/ Margaret Jacob. Telling the Truth about History. New-York/London, 1994.
3 K.Windschuttle. The Killing of History. How a Discipline is being Murdered by Literary Critics and Social Theorists, 1994.

казать им, как они могут парировать атаки постмодернизма и сметать их со своего пути. “Пришло время, когда мы, историки, должны взять на себя ответственность за то, чтобы объяснять, что мы делаем, как мы это делаем, и почему это стоит делать”, – пишет Эванс4, как будто прежде эта мысль никому не приходила в голову. Однако и в этом случае он цитирует троих американских коллег, которые по тем же соображениям выдвинули в 1994 г. “новую теорию объективности”, а именно, “новый практический реализм”.

Правда, Эванс не нашел в нем ничего хорошего, поскольку они отказываются признать, что “прошлое может навязать историку свою действительность через ее остатки”6, тогда как именно это обстоятельство он считает самым важным и одновременно само собою разумеющимся. Для него “факт” в том, что “прошлое” есть и что “оно само постоянно продуцирует свои материальные остатки”. И эти “реальные, материальные следы прошлого”, т.е. “исторические источники”, “самодостаточны” и говорят “фактически сами за себя”, “посредством них” “прошедшая действительность” берет в свои руки историка, более того, накладывает на него определенные “обязательства”7. Историк, таким образом, непосредственно поучаемый, ведомый прошлым, может познать историю “фактически”, “на деле”. Вопрос, что же собственно такое – исторический факт, не представляет поэтому для Эванса сложности. Факты – дела “давно минувших дней”:

“Исторические факты есть вещи (события), происходившие в прошлом, и соответственно, их можно перепроверить на основании оставленных ими следов. Предпринимали ли историки подобные акты проверки прежде или нет – для фактографии как таковой (Faktizitдt) не существенно: факты существуют полностью независимо от историка”.

Поэтому Эванс, излагая суть своих противоречий с “постмодернистским мышлением” остается оптимистичным, продолжая верить, что “объективное историческое знание как желательно, так и вполне достигаемо”. Поэтому перед лицом “постмодернистского вызова” он “смиренно вглядывается в прошлое” и в пику всем этим “вызовам” утверждает: прошлое “происходило в действительности, и мы, если будем добросовестны, осторожны и самокритичны, можем фактически выяснить, как именно оно происходило и развить дальше некоторые устойчивые толкования прошлого”9.

________________________________
4 Evans (см.№1). S.31. Ср.: Appleby/Hant/Jacob (см.№2). S.9.
5 Appleby/Hant/Jacob (см.№2). S.247.
6 Evans (см.№1). S.115,129.
7 Ebd. S.115f.
8 Ebd. S.79.
9 Ebd. S.242f.

[51]

II

Дебаты о “фактах и фикциях” – проблема не одних только британских и американских историков. Споры начались и в Германии. Здесь тоже следует принимать во внимание веру историков и историков права в “факты”.

Историк – никто иной как “только(!) разновидность поэта/писателя”, но высокоученый и опирающийся на более старые тексты и свидетельства; за так называемыми “фактами” скрывается “не что иное(!)...как языковые послания”, которым верят ныне по причинам, скорее, прагматическим10." Но какого рода литературу должна продуцировать историческая наука” в качестве “истории фикций”?

С другой стороны, в тоне заклятий раздаются голоса, требующие “спасения фактов”. “Факт” – “опора, основной элемент всей истории как науки” – был растворен, как в кислоте, и современная историческая наука рискует пасть под тяжестью “лиан теоретических сомнений”11. Так же и здесь борются против “постмодернистского произвола” и запущенного им в ход мнимого “саморазрушения исторической науки”, призывают к “спасению исторической науки” посредством “спасения фактов”12. Ведь существует же “непреложность фактов, которая является безусловной и не может быть оспорена”, и существует “прагматическая очевидность, от которой мы не должны отмахиваться”. Прежде всего “в прежнее достоинство должен быть возведен первичный факт (Primдrtatsache) – как бы невероятно это бы ни звучало”. Более того: “Факт будет спасен, потому что он должен быть спасен. И в то время как “факт открывается заново”, заново обретается и “истина”. Но что это, собственно, такое – “факты”?

III

Этот спор между теми, кто говорит о “прошлом”, которое “берет в свои руки” историка и даже “накладывает на него обязательства, о существующих независимо от историка “непреложных фактах”, о “первичных фактах” и их “статусе”, с одной стороны, и теми, кто констатирует фиктивность “того самого” прошлого – с другой, приводит в недоумение, пока не взглянешь на него со стороны.

(1) Удивительно, насколько уверены в собственной правоте представители спорящих сторон и насколько мало озабочены слабыми местами в своих позициях. Где, например, у сторонников “истории

_____________________________________________
10 Michel Stolleis. Rechtsgeschichte als Kunstprodukt. Zur Entbehrlichkeit von "Begriff und Tatsache". Baden-Baden, 1997. S. 16, 27.
1 Werner ParavicinL Rettung aus dem Archiv? Eine Betrachtung aus AnlaЯ der 700-Jahrfeier der Lьbecker Trese.// Zeitschrift des Vereins fьr Lьcbekische Geschichte und Altertumskunde 78 (1998). S.11-46 (S.23).

[52]

фактов” вопрос об условиях возможности познания преэкзистентных, независимо существующих “фактов” и их “истинности” или даже “прошлого” вообще? Вопрос этот ни разу не был поставлен, будто бы подобная дискуссия и не нужна, и будто бы она и прежде никогда не возникала. У другой стороны удивляет легкость, с которой “постмодернисты” примиряются не только эпистемологической редукцией, но и, упраздняя различия между фактом и фикцией, между историком и “писателем” или “поэтом”, ставят под вопрос и оставляют на произвол судьбы всякую регулятивную идею “истинности” и тем самым – статус истории как науки вообще13. Когда Эванс размахивает дубиной “аргумента Освенцима” (в том смысле, что Освенцим – это не дискурс)14 – можно посчитать, что он перегибает папку, можно скептически покачать головой, когда он в предисловии к немецкому изданию своей книги, характеризуя “теоретиков постмодерна”, предостерегающе напоминает об упадке немецкой исторической науки времен национал-социализма и просоветского режима в ГДР15, прямо так, будто бы нацистские или марксистские историки были предшественниками постмодернизма. И все же можно понять возмущение Эванса, осмысливая практические последствия постмодернистских установок. Как пишет американский философ Hilary Putnam, в преддверии XXI века задача состоит в том, чтобы “не повторять ошибок века XX. Мысль о том, что разум есть не более чем репрессивное понятие, вряд ли нам в этом поможет... Деконструкция без реконструкции – это безответственность”16.

(2) Удивительно, что дебаты о фактах и фикциях воспринимаются как совершенно современные, т.е. ведутся без какого-либо ретроспективного научного осмысления. Но разве не были все эти точки зрения давным-давно представлены? Например, тезис о “спасении фактов”. Он есть еще в программе Ранке. “Моя основная мысль состоит в том, чтобы ...познавать факты такими, какие они есть.., проникать в них и изображать; Истинная наука состоит в познании фактов”, — писал Ранке в письме к своему брату Генриху 21 ноября 1831 г. Это знаменитое “показывать, как оно, собственно, и было” (1824) не нуждается в специальных разъяснениях, т.к. и без того постоянно цитируется. При

______________________________________________
13 Об этом см. размышления Эрнста Ханиша: Ernst Hanisch. Die linguistische Wende. Geschichtswissenschaft und Literatur// Wolfgang Hardtwig/Hans-Ulrich Wehler (Hg.). Kulturgeschichte Heute. Gцttingen, 1996. S.212-230.
14Ewans(cM.№1). S.123.
15 Ebd. S.7ff.
16 Hilary Putnam. Fьr eine Erneuerung der Philosophie. Stuttgart, 1997. S.171. См. также критику Кассирером философии Хайдэггера: Ernst Cassirer. Der Mythus des Staates. Philosophische Grundlagen politischen Verhaltens. Frankfurt a.M., 1985. S.382.

[53]
этом, однако, обычно не принимаются во внимание те условия, в которых такая программа вообще могла возникнуть, а именно, убежденность в возможности метафизически или трансцендентно обоснованного познания идей, своего рода “историорелигия”.
17 И как еще можно было обосновать только наукой познание фактов “как это, собственно, и было” в период, когда в XIX в. пошел интенсивный процесс утраты религиозного сознания?

Определенно: первоначальный контекст понятий “факт” – Tatsache и Faktum – в немецком языке второй половины XVIII в. был теологическим. Действительно, Tatsachen – это Sachen der Tat (подразумеваются деяния Господа); Tatsachen, следовательно, обретенные посредством опыта указания на соответствие мировой истории истории спасения18. Впрочем, все это было уже довольно давно. Уже Ф.Ницше насмешливо называл Ранке “умнейшее из умных творений” (Klьgsten aller klugen 'Tatsдchlichen) и, выступая против ранкеанцев и неоранкеанцев своего времени и их одержимостью “фактами” (1881), называл эти “факты” (Facia) ложными – Facia ficta. Хотя он и не утверждал, что “истории” не было, но считал полной фикцией то, что историки называют “историей” (Morgenrцte, №307):

“Историк, – пишет Ницше, – имеет дело не с событиями, которые действительно произошли, а с событиями предполагаемыми, поскольку только они действовали... Его тема, так называемая мировая история, это только мнения о предполагаемых действиях и их предполагаемых мотивах, которые, в свою очередь, дают повод к мнениям и действиям, реальность которых, однако, снова испаряется и воздействует подобно пару, – беспрестанное зачатие и вынашивание фантомов под густым туманом непостижимой действительности”; “Все историки” рассказывают поэтому, “о делах, которые никогда не существовали, кроме как в представлении”.

Естественно, каждый историк свободен, даже сегодня – сознательно или неосознанно – выступать как ранкеанец за познаваемость фактов, существующих независимо от историка, за познаваемость “того” прошлого “как оно, собственно, было”, или – опять-таки сознательно или неосознанно – как ницшеанец за “фикциональность” исторического “познания”. Но разве добросовестность ученого не требует осознать всю историчность этих позиций, равно как и тот факт, что споры между ними ведутся уже очень давно, и что давно уже существуют и другие направления?

(3) Разве не удивительно, что эти “другие направления”, давно существовавшие и эксплицитно выраженные, явно преданы забвению?

__________________________________________
17 Wolfgang Hardtwig. Geschichtsreligion – Wissenschaft als Arbeit – Objektivitдt. Der Historismus in neuer Sicht.// Historische Zeitschrift 252 (1991). S. 1-32.
18 P. Simons. Art. "Tatsache".// Historisches Wцrterbuch der Philosophie 10 (1998). Sp.910-916, (Sp.910).

[54]

Для Иоганна Густава Дройзена, который первым в 1857 г. сформулировал концепцию истории (Historik), т.е. теорию исторического познания, спор о фактах и фикциях относился к aporemata – к каталогу неправильно поставленных вопросов19. Для Дройзена обе позиции были недопустимы. Познание “того прошлого” вообще невозможно. Однако: насколько все происшедшее “было внешней природы, оно прошло, и насколько не прошло – оно принадлежит не истории, а настоящему”. Следовательно, и “спасение из архива” для него также иллюзорное представление: “В архивах лежит не история, а текущие государственные и управленческие дела во всем их объеме, которые столь же мало являются историей, сколь мало цветные пятна на палитре – картиной”. Главная задача Historik для Дройзена направлена скорее не на получение “фактов”, а, скорее, на “транспозицию”, в которой “из деяний (Geschaeften) делается история”, т.е. создается внешнее и историческое сознание. Это позиция ориентированного на философию Канта критицизма. С пафосом выражаемое историками, как тогда, так и теперь, намерение “заставить говорить факты” – наивно, как полагает и Дройзен; поскольку они не замечают того, что факты “вообще не говорят”, кроме как через того, кто их рассматривает. Таким образом, он понял, что “факты как таковые не существуют вообще”. “Историческая истина” поэтому никогда не может быть “истиной абсолютной”, а всегда “относительна”, и познанное – никогда не является адекватным “слепком” с действительности.

Правда, это и не чистая “фикция”. Поскольку “историческая наука” есть “результат эмпирического восприятия, опыта и исследования”. Эта эмпирика однако относится не к “истории”, а к историческому материалу: “Данное для исторического исследования – это не само прошлое, поскольку оно прошло, а то, что от него еще осталось в данное время и в данном месте, может быть, воспоминания о том, что было, что происходило, остатки минувшего и былого”. Результат исторического исследования, таким образом, – не “слепки” с прошедшего, а “система знаков... – мир представлений”. Потому и речь должна идти не о “слепках” или “фикциях”, а в большей мере о познании прошлого как “знаков”, “представлений” и “репрезентаций”.

IV

В русле этой ориентированной на критицизм Канта постановки проблемы развивались и большие дебаты рубежа XIX и XX столетий, в которых речь шла о том, каким быть историческому познанию – по

_________________________________________________
19 Johann Gustav Droysen. Historik. Rekonstruktion der ersten vollstдndigen Fassung der Vorlesungen (1857). GrundriЯ der Historik in der ersten handschriftlichen (1857/1858) und in der letzten gedruckten Fassung (1882). Textausgabe von Peter Leyh. Stuttgart/ Bad Cannstatt, 1977. S.3f., 8,11, 69, 218, 397, 421f.

[55]

Ранке или в противоположность Ранке, по Ницше или против него, а также в направлении вызова, брошенного эмпирическим естествознанием, и поставленных им критических вопросов. Что же это значит, говорить о “фактичности” исторического познания?

Какой эпистемологический статус имеет исторический “факт”? Что такое “историческая действительность” как “действительность” познанная, т.е. как “знак чего-либо”? (Дройзен)20. Существует ли историческая “объективность” и в каком соотношении находится она с объективностью, на которую претендуют естественные науки?21 Это были вопросы, занимавшие ученые умы около 1900 г.

Может быть, действительно, стоит еще раз перечитать заключительные документы этих дебатов, прежде чем продолжать спор о фактах и фикциях: Кроме Historik Дройзена, есть еще, например, работы Георга Зиммеля2 , Макса Вебера23, Эрнста Кассирера24, эссе Эрнста Трёльча25. Можно попытаться выяснить, не больше ли поспособствует в решении вопросов эпистемологии исторического познания теория Вебера об “объективных возможностях”26 или теория познания как “знака” и “символической формы” Кассирера, нежели альтернатива “факты” или “фикции”, будь она облечена в старую форму (как у Ранке и Ницше) или в современную.

Из работы Трёльча о кризисе историзма 1922 г. можно в целом почерпнуть для себя кое-что о перманентности кризиса в современной исторической науке, который постоянно воспроизводится во все “новых кризисах” от начала эпохи Модерна и до сего дня. Это, прежде всего, проблема объективности, но также и вопрос общественной обусловленности и релевантности научного познания. Именно Трёльч (в своем эссе и в большой книге “Историзм и его проблема” (1922) остро критиковал работу цеха историков и его ориентации, которые лежали в основе всего его существования и долгое время питали его, и показал, что этот “цех” еще недостаточно осознал ряд действительно важных

________________________________________________
20 Johann Gustav Droysen. Philosophie der Geschichte.// Jahresberichte der Geschichtswissenschaft 1 (1878). S.626-635 (S.628)
21 Otto Gerhard Oex/e. Naturwissenschaft und Geschichtswissenschaft. Momente einer Problemgeschichte// O.G.Oexie (Hg.) Naturwissenschaft, Geisteswis senschaft, Kulturwissenschaft: Einheit – Gegensatz -Komplementaritдt?. Gцttingen, 1998. S.99-151.
22 Die Probleme der Geschichtsphilosophie,1892 и 1905.
23 Objektivitдt, 1904, Kritische Studien auf dem Gebiet der kulturwissenschaftlichen Logik, 1906.
4 Substanzbegriff und Funktionsbegriff. Untersuchungen ьber die Grundfragen der Erkenntniskritik, 1910.
25 Die Krisis des Historismus, 1922.
25 Die Krisis des Hist
26 Barrelmeyer (см. №23). S,159ff, особ., S.209ff.

[56]

вопросов исторического мышления и исторической науки именно в силу того, что успешно функционировал.

Дискуссия о фактах и фикциях – это “ловушка”, поскольку она заранее исключает, что может быть что-то третье, как минимум – еще третье. Слабость дихотомии факты/фикции состоит в ее предполагаемой неизбежности. Иными словами: кажущаяся очевидность этой дихотомии основывается на НЕ-знании того, что это третье – есть. Но как дальше должна развиваться дискуссия?

1) Первое условие для ее дальнейшего развития состоит в признании необходимости историзации истории. Это основная, и как еще в 1857/58 гг. формулировал Дройзен, фундаментальная предпосылка современного исторического исследования вообще: “Историческое исследование исходит из убежденности, что даже содержание нашего Я есть многократно опосредованный, исторический результат”27. Это воззрение, конечно же, означает и историзацию дебатов об истории.

В прагматическом аспекте, кажется, имеет мало смысла, обсуждать сегодня вопросы, которые весьма интенсивно обсуждались столетие, даже полтора столетия, назад и часто гораздо лучше, чем теперь. Подходящих или “истинных” ответов нет тут и сегодня, хотя есть лучшие или худшие. Можно спорить о критериях качества. Конечно, привлекательнее выступить с новой теорией, нежели узнавать что-либо про уже существующие. Но их количество не столь уж велико. И не станет ли новая теория лучше, если для нее будет позаимствовано что-либо из старых?.

Речь не идет при этом об исполненном пиетета упоминании всего фонда традиций. Но следует задаться вопросом, а не были ли основные современные проблемы исторического познания осмыслены более полно и, преоде всего, более радикально, чем это делается теперь, к примеру, в “осевое время” современной эпистемологии во всех науках, т.е. в период между 1880 и 1933 гг.?

Недавно молодые социологи заново открыли для себя исключительную важность этих дебатов28 и заговорили о более внимательном отношении к ним. Их нынешняя актуальность обосновывается тем, что нерешенные тогда структурные проблемы суть те же самые, что и се-

_________________________________________________
27 Droysen (см. №18), S.399.
28 Uwe Barrelmeyer. Geschichte Wirklichkeit als Problem. Untersuchungen zu geschichtstheoretischen Begrьndungen historischen Wissens bei Johann Gustav Droysen, Georg Simmel und Max Weber. Mьnster, 1997; Volker Kruse. "Geschichts- und Sozialphilosophie" oder "Wirklichkeitswissenschaft"? Die deutsche historische Soziologie und die logischen Kategorien Renй Kцnigs und Max Webers. Frankfurt a. M., 1999.

[57]

годня. Тот период (около 1900 г) рассматривается как “эпоха расцвета” культурного модерна, “на рельсах которого мы в настоящее время все еще находимся и который поставил как раз те проблемы, которые еще и сегодня являются нашими проблемами” (Клаус Лихтблау)29. Речь идет при этом, повторю еще раз, не о благоговейном чтении того или иного “классика”. Скорее, – о восприятитии всего ансамбля “классиков”, того, как они формулируют проблемы и анализируют их. Они появились в период кризиса и быстрых изменений, поэтому не утратили своего значения и сегодня. “Мы придаем значение “классикам”, поскольку они важны для переходных эпох и их интеллектуального преодоления” (Оттхайн Раммштедт)30.

2) Дискуссия о фактах и фикциях является международной. Но действительно ли это только “одна” дискуссия? Или их несколько, ведущихся параллельно на одну и ту же тему? В любом случае неоспоримо, что позиции историков так или иначе опосредованы национальными научными традициями, связаны с культурно обусловленным “национальным” образом мышления. Немецкие историки, к примеру, так или иначе “фиксируются” на традиции, восходящей к Ранке – все равно, выступают ли они за “спасение фактов” или, наоборот, против тезиса о познании прошлого “как оно, собственно, и было” и ранкеанского “метафизического объективного идеализма” (J.Rьkert), непреодоленному по сей день воздействию которого был противопоставлен тезис о “фикциях”.

Столь же очевидно книга Эванса принадлежит традиции “эмпиризма”. Поскольку в ней, по существу, речь идет о фактах, и можно спорить лишь о том, какой смысл вкладывается в это понятие: факты в смысле Джеффри Элтона31 как имплицирующие объективную истину о прошлом, или факты, как их понимал Эдвард Kapp32, в том смысле, что они также несут на себе влияние воззрений историка (“История это прогрессирующий процесс взаимовлияния между историком и его фактами, бесконечный диалог между настоящим и прошлым”)33. Книга Эванса в целом является огромным комментарием к противоречиям между Элтоном и Карром. Сама она полностью лежит в русле традиции Элтона: как и он, Эванс говорит о things that happen, true facts, real, hard history и представляет историка ремесленником, который изго-

___________________________________________________________
29 Klaus Lichtblau. Georg Simmel. Frankfurt a.M./New-York, 1997. S.14.
30 Otthein Rammstedt. Umgang mit Klassikern.// Soziologische Revue 18 (1995). 8.515-520(8.520).
31 Geoffrey Elton. The Practice of History, 1967.
32 Edward Hallet Carr. What is History? 1961.
33 Evans (cm. №1). S.11f., 78ff. Цитата из: Edward Hallett Carr Was ist Geschichte?. Stuttgart, 1963. 8.30.

[58]

тавливает “вещи”34. Не та ли это традиция, которая обусловила стремительность “постмодернистского вызова” именно у американских историков и столь же стремительное противодействие ему, которое имеет место, в частности, в книге Эванса?

“Культурную” дифференциацию видно отчетливее, если сравнить аргументы Эванса против “постмодернистского вызова” с аргументами против него француза Роже Шартье35. Шартье также констатирует кризис исторического познания, crise de l'intelligibilitй historienne, который еще более усилился из-за потери исторической наукой в последнее время уверенности в себе; веры в квантифицирующую историю, в классическое разделение исторических дисциплин, в привычные понятия “ментальность”, “народная культура”; к этому добавляется еще провал классических образцов интерпретации истории марксистской или структуралистской историографией. Поэтому историческая наука находится сейчас, по его мнению, “на краю утеса” или даже “пропасти”, по меньшей мере – “между уверенностью и неуверенностью”. Во всяком случае Шартье далеко отстоит от простой веры Эванса в познаваемость “фактов” и “прошлого” в целом. Он заново определяет путь исторической науки между “рассказом” и “наукой” (entre rйcit et connaissance), вместе с Мишелем де Серто36 определяя историческое познание, с одной стороны, как “конструкцию” и “композицию”, которое, однако, с другой стороны, определяется принципом поиска истины и в той степени “научно”, насколько оно конституируется с помощью установленной совокупности правил. Шартье стоит не в русле традиции “эмпиризма”, а скорее континентального “рационализма”. Историческое познание для него поэтому – как и для Дройзена – не “слепок” с “действительности”, но и не фикция. Оно – “репрезентация” (reprйsentation)37.

Культурное или национальное влияние ощутимо даже уже в том, как применяется само понятие “наука”. Является ли “история” “наукой”? В немецкой традиции “история” – при всей разнице ее обоснований (Ранке, Дройзен, Дильтей, Вебер) – всегда понималась и обос-

__________________________________________________
34 Об этом: Quentin Skinner: Sir Geoffrey Elton and the Practice of History.// Transactions of the Royal Historical Society. Sixth Series 7 (1997). S.301-316.
35 Roger Chartier, Au bord de la falaise. L'histoire entre certitudes et inquiйtude. Paris, 1998.
36 M. Certeau. L'йcriture de l'histoire, 1975.
37 “possibilitй d'йtablir un ensemble de rиgles permettant de "contrфler" des opйra tions proportionnйes а la production d'objets dйterminйs: Abandonner cette intention de vйritй, peut-кtre dйmesurйe mains sыrement fondatrice, serait laisser le champ libre а toutes les falsifications, а tous les faussaires qui, parce qu'ils trahissent la connaissance, blessent la mйmoire. Aux historiens, en faisant leur mйtier, d'кtre vigi lants. – Ebd. S.104f.; S.16, S.105.

[59]
новывалась как наука. В Кембридже или Стэнфорде по этому поводу проскальзывают скептические улыбки
38, т.к. там понятием “наука” обозначаются только естественные дисциплины, физика – наука, а история – нет. Что такое “история” – в различных местах определяют по-разному, и это тоже обусловлено исторически. Что такое “история” – объяснение должно быть историчным и культурно обусловленным. Сейчас, как никогда, историки должны договориться об этом.

3) В этих дискуссиях удивляет, наконец, то безразличие, с которым историки в своих дебатах оставляют без внимания отношения между естественными науками и гуманитарными. В этом смысле нынешние дебаты в корне отличаются от тех, что велись с середины XIX века и до конца 20-х годов, например, в Германии39. Историки и представители других наук о культуре (Kulturwissenschaften) должны безотлагательно проявить интерес к тому, чтобы обсудить с представителями естественных наук статус истории и эпистемологический статус исторического познания и его последствий. Тому есть много причин.

Прежде всего следует учитывать, что в основе современных споров о фактах и фикциях было положено скрытое предпочтение одобрение естественных наук: например, у Хейдена Уайта40, одного из крестных отцов постмодернизма, на которого именно поэтому яростно нападает Эванс41. Как и Эванс, Уайт полагает, что историк противостоит реальности, как он выражается, “уже свершившегося события”42. Но в противоположность Эвансу Уайт убежден, что историк не может познать эту действительность адекватно. Результатом этого, по мнению Уайта, и является “ненаучный или прото-научный характер исторических исследований”43. Такая оценка исторических исследований покоится на том основании, что Х. Уайт меряет историю критериями естественных наук, а именно: нынешняя историческая наука еще не достигла статуса естественнонаучного объяснения, такого, какой был достигнут для физики уже в XVII в. Поскольку, таким образом, историческое мышление эпохи модерна до сих пор не смогло “теоретически приемлемым” образом сделать выбор “между различными пониманиями истории”, это остается “единственным критерием” для предпочтения одного или другого способа исторического рас-

____________________________________________
38 Lorraine Daston. Die Kultur der wissenschaftlichen Objektivitдt.// Naturwissen schaft, Geisteswissenschaft, Kulturwissenschaft (см. № 20). S.9-39,( S.11f.)
39 Об этом: ???/? (??. №20). S. 111 ff.
40 Otto Gerhard Oexle. Sehnsucht nach Klio. Hayden Whites "Metahistory" – und wie man darьber hinwegkommt.// Rechtshistorisches Journal 11 (1992). S. 1-18.
41 Evans (см.№1). S.71ff, 82ff., 123ff.
42 Hayden White. Metahistory. Die historische Einbildungskraft im 19. Jahrhun dert in Europa. Frankfurt a. M., 1991. S.569.
43 Ebd. S.555

[60]

смотрения “моральной или эстетической природы”. Уайтовская “литераризация истории”, таким образом, обоснована его видением физики, которое срочно нуждается в историзации.

Такое объяснение различия и соответствия исторического и естественнонаучного познания в любом случает приведет, кроме всего прочего, к осмыслению и объяснению собственной позиции.

К этому следует добавить, наконец, научно-политический момент. Спор о статусе всякого познания не остается без последствий. Дебаты о “фактах и фикциях” в том виде, в каком они сейчас ведутся, кажется, имеют мало пользы, поскольку утверждение, что мы имеем “истинное” познание фактов или “того” прошлого, не впечатлит эпистемологически информированного естественника, а совсем наоборот45. Утверждения, что историческое познание есть не что иное как сочинительство, а историк – только разновидность писателя/поэта, очень понравится тем естественникам, которые и без того желали бы отодвинуть науки о культуре (Kulturwissenschaften) и саму историческую науку на задний план или вообще упразднить.

Здесь историки могут еще чего-то добиться. Но они должны также хотеть этого. И: они должны хотеть добиться этого на том уровне, который предоставляют им их интеллектуальные ресурсы. Дебаты о “фактах и фикциях” мало в этом помогут.

Перевод Ю.Е.Арнаутовой

______________________________________________________________
4 Ebd. S.560, 563.
45 См. об этом, напр.,: Alfred Gierer. Naturwissenschaft und Menschenbild.// Naturwissenschaft, Geisteswissenschaft, Kulturwissenschaft (см. №20). S.41-60; Idem: Im Spiegel der Natur erkennen wir uns selbst.// Naturwissenschaft und Men schenbild. Reinbeck, 1998.
Rambler's Top100



Hosted by uCoz