М. Шильман

ЖИЗНЬ ВНИЧЬЮ

 

Жизнь проходит в постоянных заботах, но – при всей ее повседневности – нет-нет, да вызывает у человека непрактичные мысли. Понять откуда берутся вечные вопросы – о смысле жизни, о добре и зле, об истине, о красоте… всех не перечислишь – непросто, и исчерпывающего ответа на них нет. Ясно лишь одно: изредка людей интересует их жизнь. Но как определить – чья же она, эта «человеческая жизнь»?

 

Антураж нелепого вопроса

            Заданный в лоб вопрос о том, кому принадлежит жизнь, рискует угодить в разряд абсолютно идиотских. Ведь моя жизнь – независимо от чьих-либо посягательств извне – исключительно моя. Несмотря на то, что кто-то или что-то ее может испортить, усложнить или поломать, она неотделима от меня, во что бы то ни стало. В первом приближении кажется очевидным, что сознание собственного «я» равносильно утверждению «я живой». А игривое «я мертв» относится к тому же типу заведомо неистинных утверждений, что и «я сплю» или «я молчу». Все бы хорошо, но эту логику здравого смысла подрывают известные всем фигуры речи, бытующие в юридическом или политическом жаргоне. Что, например, означает «отнять жизнь» или «лишить жизни»? У кого отнять и кого лишить? Что имеет в виду призыв «отдать жизнь» за какое-то правое дело или «положить жизнь» на достижение какого-то результата? Конечно, в любом случае речь идет о смерти, на которую прямо не принято указывать и всуе условлено не поминать. Но как непротиворечиво увязать смиренное «бог дал – бог взял» и пафосное «жизнь – высшая ценность»? Мы оперируем жизнью – строим ее, налаживаем, изменяем – но можно ли увериться в том, что жизнь нам принадлежит, или необходимо признать, что жизнь дам дается?

 

Хроники Харона

Древним грекам, нашим культурным прародителям, жизнь представлялась смачной и устроенной весьма демократично. В огромном мире, который просто чудом не впадал в хаос, жили и люди, и боги. Общение между ними не шло на равных, но в некоторых вопросах смертные и бессмертные, не задумываясь, переходили на «ты». Герои появлялись на свет от вольных или невольных союзов небожителей с земными женщинами. В дни войн человеческих боги тоже не сидели как болельщики на трибунах, но ввязывались в драку, обманывали друг друга, строили козни и подуськивали бойцов по обе стороны фронта. Этим они окончательно сбивали с толку вдохновенных жрецов, а те, в свою очередь, без всякого злого умысла морочили голову прекраснодушным эллинам. В конце концов, все простолюдины и цари, воины и философы покидали мир живых и гуськом направлялись в царство мертвых. Там, впрочем, имелись свои правила и своя жизнь по своим понятиям. Почившие не исчезали бесследно, но становились хорошо различимыми тенями, помнящими о своем прежнем существовании. Оттуда, как говорят легенды, можно было и выбраться. Туда – в случае крайней необходимости – можно было спуститься, навести шороху, разжиться трофеем и вернуться в сиянии земной славы. А на случай форс-мажорных обстоятельств предусматривалась опция вызова из Аида некоего крутого провидца, который, поломавшись для порядку, обрисовывал в деталях неумолимое будущее.

            При этом на вопрос «что есть человек?» вдохновленные Сократом греки, не задумываясь, отвечали: «Душа». И выходило так, что не умирающая и совершенная душа обеспечивала жизнь, протекающую в теле… и не в теле. Смерть на душу не распространялась, но жизнь связывалась с одушевленностью – богов, людей, животных и растений. И выходило, что обязанный «своей» жизнью гипотетической душе, человек по разумению греков мыслился довольно несуразной конструкцией, в которой тело играло роль надоедливого придатка. А где начиналась и заканчивалась та самая жизнь, которой в меру дорожили и в меру пренебрегали, было не совсем ясно. Приходилось либо возводить очи к небесам в поисках прядущих мойр, либо пускаться в филигранные логические рассуждения. 

 

Вдувание шестого дня

            В отличие от древних греков, не менее древние евреи в своем совершенно Ветхом Завете к вопросу жизни подходили намного строже. Демократизму многобожия они не доверяли. И потому постановили, рассудив здраво, что за все в мире ответственен один Бог. Его возвеличили как Создателя, произвели в Управителя и обязали функциями Подателя Жизни. Эта схема подразумевала однозначную субординацию: Всевышний создавал человека из праха и одаривал его жизнью, одушевляя посредством сакрального вдувания. Богу – как автору проекта и его продюсеру, принадлежали отныне все права и дивиденды. А сотворенный человек терял даже повод мыслить себя независимым, автономным или самостоятельным существом. Ибо всем, что у него есть, он был априори обязан Патрону.

            Итак, жизнь – как временное и легко устранимое свойство тела – всецело от бога зависела. Как, скажем, мобильный телефон – от действующего оператора мобильной связи. Тем магическим чипом, благодаря которому провайдер небесный (он же – системный администратор) обеспечивал адекватную своим настройкам работу разветвленной сети земных пользователей, по-прежнему считалась душа. Тот, чьим уделом была вечность и господство, скрупулезно отмеривал рабам своим их время. Понятное дело, разбазаривание божественного дара не приветствовалось, но важнее в этой схеме совсем другое. Поскольку между человеком и богом устанавливались отношения «начальник – подчиненный», приказы сверху подлежали безукоснительному исполнению. А в качестве поощрения заведомо нерадивых исполнителей была внедрена универсальная приманка, которую безнадежные оптимисты назвали «жизнь вечная» – видимо, в отличие от обыденной, земной, временной жизни. Вот тут-то понятие жизни раздвоилось окончательно и бесповоротно.

           

Из жизни в жизнь переходя

            Вскоре по миру, который боготворил библейский текст и с гордостью называл себя «христианским», поползли упорные слухи о том, что всякий человек от рождения получает не только эту жизнь во временное пользование, но и шанс заработать ту жизнь навсегда. Правда, теорию сию была непросто проверить на деле, но уже сама мысль о том, что после смерти будет даже лучше, чем при жизни, захватывала дух. Теперь картина мира рисовалась контрастно в две краски: за полной страданий недолгой жизнью здесь мерещилась жизнь без конца где-то там. В лучшем для раба божьего случае грядущая жизнь была исполнена наслаждений; в худшем его, напротив, ожидали вечные муки. Никто всерьез не объяснял внятно как можно – не обладая органами чувств, оставленными в похороненном теле – испытать нечто приятное или неприятное. Но в целом идея была принята «на ура». А текущая жизнь – как прелюдия к настоящей жизни – девальвировалась. Ведь, воистину, невелика цена того, что вскоре пройдет, по-сравнению с тем, что длится вечно.

            Так человек начал жить впрок, с оглядкой на посмертное далеко, во имя светлого будущего. Данную ему жизнь он счел бренной. А жизнь, которая его исподволь манила, он всячески пытался заслужить. Дабы обменять то, что ему не принадлежало, на то, что уже никто не в силах отобрать. Весь этот плохо скрываемый торг облекался в рассуждения о благочестии, был завуалирован коллекционированием добродетелей и рождал дискуссии о технологиях наиболее эффективного попадания в ранг блаженных. Время шло, человечество менялось… Но почитающая бессмертие души мода приносить свою жизнь в жертву ради чего-то большего, чем просто жизнь, оказалась исключительно живучей. Мало-помалу она перекочевала в светскую мораль, прижилась в обществе и окрасила собой политику. Наконец, именно она стала причиной расщепления человеческой жизни на бесчисленное множество более или менее значимых аспектов, сторон, моментов и форм.

 

 Размножение ничьих жизней

            Долгое время загадочная «жизнь» виделась человечеству цельной, относительно понятной снаружи и закономерной. Люди не умирали, но уходили в мир иной. Дети рождались, если Господь благословлял чрево свыше, а не планировались врачом, производящим манипуляции снизу. Даже число выживших отпрысков регулировалось сугубо божьей волей. Люди жили ровно столько, сколько им было отпущено: изрядно поживших относили к пожилым, но все – так или иначе – умирали «вовремя». Продлить свои дни на земле не считалось зазорным, но и старение не превращалось в трагедию. Что отмерено, того не нарастишь. Одним словом, люди видели жизнь как кредит, судьбу и задачу. Они ее использовали по мере сил, но заранее знали о неизбежной убыли и растрате. В общем, они жили, а не вели жизнь: молили небо «продлить годы» и не «прибрать до срока».

Когда же трезвая въедливая наука приступила к поиску рецепта долгой жизни не между строк сакральных текстов, а в цепочках ДНК, широкоформатное таинство поблекло и распалось на множество частностей. Появились перемежающиеся друг с другом жизни-короткометражки – семейная, общественная, личная, в науке, в труде, в спорте, в детях… А их растерянный «обладатель» попал в далекую от комфортной ситуацию постоянного пребывания на распутье. Человек здесь и сейчас столкнулся с необходимостью жертвовать одной своей жизнью в пользу другой или вести одну из многих в ущерб другим. Ширящийся выбор стилей и форм на любой вкус и цвет сделал свое дело: меняя жизни как перчатки, примеряя их как маски, перелицовывая свое естество под стандарт того или иного существования, человек превратился в ненасытного пользователя самых разнообразных, но унифицированных и, по сути, ничьих жизней.

А о смерти и вовсе все почти забыли. По крайней мере, о своей, такой неминуемой, маячащей на горизонте и требующей думать о смысле той, что нисколько не меняется при переодевании. Забыли о смерти ради славы в веках, высокой жертвенной смерти или смерти как последнего аргумента в пользу своей свободы. Действительно, жизнь ныне ведут не реальные люди, а номинальные формы, которыми может обладать кто угодно. Кто это – «бизнесмен», «домохозяйка», «политик», «супруг» или «наемный работник»? Верным ответом тут будет корректировка вопроса: не «кто?», а «что?». И всякий раз, примеряя на себя эти бездушные роли, мы тщимся обменять по текущему курсу жизнь, которая нам не принадлежит, на жизнь, которой мы хотим принадлежать.

Стоит, смеху ради, упомянуть и некий позитив. Никакое «что» не может умереть, всякая роль бессмертна, а значит «ролевая жизнь» никак не может завершиться реальным событием смерти. Если бы каждого Гамлета предавали земле, то цивилизация уже давно ютилась бы на окраине кладбища.

"События", июнь 2008

 

Rambler's Top100
Hosted by uCoz