М. Шильман
ИЗДЕРЖКИ ПРАВА ПИСАНИЯ
Долго, заунывно и со смаком перечислять все то, чего в массе своей не знают современники – истории, географии, биологии, физики… – тривиально. Но если не ходить далеко, то трудно не заметить, что сегодня мало кто умеет читать. Буквы складывать в слова и понимать надписи на заборах, футболках и транспарантах – не фокус. А вот повторить трюк, которому учили в начальных классах – прочесть текст с выражением вслух – поди попробуй.
Позывные для немых
Как же, все-таки, забавно следить за современностью – орущей, галдящей, музицирующей и болтающей! Она нашпигована звуками, звучаниями и отзвуками, пропитана модуляциями ремингтонов и сигналами компьютера. Вся цивилизация вдоль и поперек исчеркана позывными радиостанций и телеканалов, она пищит из кассового аппарата в супермаркете, из рамки металло-детектора в аэропорту, она гавкает, мяукает и поет из утробы детской игрушки. Мир непрерывно напоминает о себе, сигналит, дает позывные… но не призывает к чему-либо и никуда не зовет. Подавляющее большинство сообщений, нацеленных на человека, не требуют персонального ответа, но стараются просто вызвать нужную реакцию. Только в шутку или под шофе мы вступаем в диалог с мобильным телефоном, отпускаем комплименты рекламным теткам или трясем мягкотелого зайца плохо прощупываемым динамиком во внутренностях, желая получить ответ на вопрос «ты меня уважаешь?»
Сущее голосит на все лады: о чем-то – никому. Оно не нуждается в ответе того, кто его услышал, и не провоцирует подать голос того, кому есть что сказать. Получая по электронной почте очередное послание, заканчивающееся фразой «на это письмо не надо отвечать, оно написано роботом», легко понять, что этот текст не адресован лично нам, а просто рассылается – кому попало, «на кого бог пошлет». Когда сходная программа заставляет призывно звенеть телефонный аппарат, то поднявший трубку чувствует себя полным идиотом – сказав «алло», он сталкивается даже не с человеческим голосом, а с бездушной записью. И в том, и в другом случае остается безмолвствовать – молчать и читать или молчать и слушать.
Электронный зов глобальной рекламной кампании, пиара мира-супермаркета вызывает у среднестатистического потребителя буйно растущих благ сермяжные физиологические позывы – вкусить, приобрести, приобщиться. Для этого есть простой, проторенный и проверенный путь – следовать авторитетным указаниям. И в том случае, когда молча, без лишних слов и муторных рассуждений во всеуслышание о смысле, стиле и предыстории написанного черным по белому в инструкции, человек воспроизведет всю последовательность немых операций, перед ним раскроется во всей красе искомая реальность. Но только она одна.
Говорливое сословие
Соблюдение технологического процесса не есть, строго говоря, создание или, чего больше, творение. Доля личного участия здесь равна нулю. Просто считывая информацию, мы не добавляем к ней ничего от себя – ни чувства, ни интонации, ни оценки. В конце концов, текст выразителен лишь тогда, когда его кто-то произносит, т.е. оглашает и одушевляет. «Животворящее слово» требует исполнения, изречения вслух. Пока «слово было у Бога» ничего не происходило, но лишь только «сказал Господь» – возник целый мир из ничего.
О магии творения новых реальностей путем игры со звуками и знаками люди знали издавна. Первыми профессиональными исполнителями, популяризаторами и авторами аранжировок сакральных текстов были жрецы, маги и шаманы. Их естественным порядком сменили священники всех мастей, проповедующие во всех мыслимых и немыслимых диапазонах. Но параллельно – рядом с молящимися, взывающими к небесам и заклинающими духов – родились иные мастера звучащего слова, вплетающие свои голоса в мировую ораторию. Поэты, глашатаи, певчие, трибуны, герольды – все они не были носителями исключительной благодати, и не довольствовались одним лишь Гласом Божьим. Эти «рупоры эпохи», «горланы-главари», бесчисленные гласящие от имени закона, озвучивающие повеления власти или оглашающие волю народа – глаголили почем зря. Они обращались к людям и говорили публично (пусть даже и по-писаному) – выразительно, с чувством, с толком, с расстановкой.
По ходу истории фигура жреца – грамотея и носителя сокровенного знания, посредника между людьми и богами – расщепилась. Изначально служитель культа был един в трех лицах – и Жрец, и Чтец, и на папирусе Писец. Вскоре у него появился заместитель по связям с общественностью: точь-в-точь как у косноязычного Моисея – говорливый Аарон. Потом в штат богоугодных заведений определили писцов для увековечения слов и дел во имя высших целей. Наконец, после того, как в храмах обязанности читающих Писание, ведущих службу и поющих хором были распределены, пришло время рождения аналогичных светских фигур.
Священник оглашал волю Бога, глашатай – волю короля, судья – приговор суда, командир – приказ перед строем. Герольды оглашали правила поединка и имена его участников, мажордомы – имена и титулы входящих, газетчики – предавали огласке нелицеприятные факты. Чтецы оглашали литературные произведения, певцы сходным образом поступали с произведениями музыкальными, а дикторы – с решениями партии и правительства.
Но что ни говори, во все времена именно молчание ценилось на вес золота.
Героическое безмолвие
Вся история Запада – это непрекращающийся конфликт голоса и письма. По сей день на пажитях социальных наук культуры делятся на письменные и неписьменные. Наличие алфавита считается признаком развитости, равно как умение писать означает высшую степень грамотности. С таким подходом тяжело спорить, ибо, как известно, говорение присуще почти всем, умением читать уже блеснет не каждый, а складное изложение мыслей на бумаге по плечу и вовсе немногим. Но, с другой стороны, даже самый невежественный, человек от природы наделен как органом речи, так и органом слуха. В отличие от письма, которое требует определенного устройства ума и телесного навыка, издавание звуков и их прослушивание есть такие же функции человеческого тела, как слюноотделение или дыхание.
Тут и гнездится проблема: если человек – венец природы, то он должен превзойти ее – животную, дикую, вопящую, чаще и вовсе бессловесную. Для этого он делает звуки членораздельными, подвергая артикуляции все, на что способны его голосовые связки. А чтобы не забыть правильного произношения записывает звуки, фиксируя их последовательность, длительности и паузы. Так человек совершает сугубо разумную операцию – пишет, перемежая вербальные символы вспомогательными знаками препинания. И впредь пребывает в полной уверенности, что разумность и рациональность воплощена в грамматически организованном описании, а неописуемое – зазорно, так как выражает нечто чувственное, животное, низкое.
Как тут не согласиться? Звучание музыки, также как и звучание голоса, порождается страстями, приводит к смятению чувств, возбуждает воображение. Свои потребности человек записывает, а желания – оглашает. Тексты, передающие работу ума, состоят из гласных и согласных букв; в них смена положения одной-единственной точки или запятой способна изменить передаваемую информацию и породить иной смысл. А язык страсти, любви и ненависти, наслаждения и недовольства гудит гласными – восклицаниями, криками, стонами. Несдерживаемые «А-а-а!», «О-о-о!», «Э-э-э-х!» исторгаются телом, которое корчится, нежится, страдает, содрогается, пульсирует и дрожит. И эта подлинность, граничащая с безумием, ставит под сомнение любую логику, рассудительность и здравомыслие.
А потому – во имя идеалов вменяемости, ради триумфа морали и победы скромности во всем мире – рты разумнее держать на замке, а необходимое излагать ясно и раздельно на бумаге, держа равнение на бесполое письмо типа заявления или объяснительной записки.
Писчие духом
Сказано: «имеющий уши – да услышит», но нигде не написано «имеющий уста, да отверзет». Раньше волосы скрывал парик, тело драпировалось одеждой, оргазм обозначала серия точек в конце предложения или абзаца. Ныне пуританство не в чести – волосы распущены, тело оголено… а «подать голос» по-прежнему боязно. Ведь «лучше промолчать», ни к чему «нести отсебятину» и велик шанс «сказать лишнее», которое можно «понять неправильно». Вот мы и предпочитаем писать, писать и писать – уповая на «прописные истины» и грезя о «священном писании». Жрецы занимают верхние этажи общества, Чтецы отправляются в отстой, а самой адекватной социальной фигурой становится Писец. Полный писец.
Со времен Платона, мечтавшего о государстве поголовного блага, до наших дней, когда власть старается принудить к счастью всех поданных, помехой высоким начинаниям служат исполнители – поэты и музыканты, чтецы и певцы. И хотя не запретишь человеку творить, его можно лишить права голоса – т.е. права на непредсказуемое по форме, неподконтрольное вследствие своей публичности, а потому предельно опасное оглашение произведения. Ведь то, что транслируется в прямом эфире, не скрыть, не подчистить и не переписать.
Огласи не к месту то, что испокон веку пишется на заборе – придется туго. Врать удобно в эпистолярной манере – интонация не выдаст и оболганный не съест. Текст на бумаге – он ни для кого и для кого угодно; а все, что произносится, – это не вообще, в воздух, а всегда как-то, когда-то и кому-то. Знакомиться куда легче визитками, признаваться в любви записками, а назначать свидание – sms-сообщениями. Соблазнять, хамить или похабничать – одно удовольствие, если делать это молча, тыча пальцами в безответную клавиатуру. Преподаватель, избегая бесконечных объяснений, отсылает к учебнику: «Там все ясно изложено!». Чиновник огрызаясь, уходит от ответа, боится, что в его голосе дрогнут человеческие нотки, и указывает на двери кабинета или на доску с информацией: «Там все ясно написано!». Такая нечеловеческая ясность стоит кругом, что хочется общения без права переписки.
Эрзацы голоса, симуляции неповторимого звучания множатся. В нашем распоряжении – звукозапись, программы проговаривания текста, аудио-книги, «голос» GPS, электронные гиды и прочая бубнящая нечисть. Но живых тянет к живым – туда, где могут «пустить петуха», оговориться, сфальшивить или осечься, – в театр, на поэтический турнир, на концерт или даже в лекционную аудиторию.
"События", октябрь 2008