X.Дж.М. Классен “Проблемы, парадоксы и перспективы эволюционизма”
Введение
С некоторых пор в исследованиях эволюционистов на передний план стали выходить новые вопросы, и, кажется, назрела потребность в переформулировании некоторых традиционных подходов. В ограниченной по объему главе нет возможности обсудить все насущны вопросы и проблемы и даже дать обзор всех новых взглядов. Я ограничусь проблемой эволюции политической организации - областью, изучением которой занимаюсь в течение некоторого времени. Сами разнообразные формы политической организации являются подсистемами более всеобъемлющих целостных образований - культур. Невозможно отделять политические структуры от их культурного контекста. Воздействие других элементов данной культуры сказывается на политической структуре, а она оказывает обратное влияние. В настоящей главе это будет показано в тех ее фрагментах, где мы от
специфических черт политической организации будем переходить к культуре, составляющей которой она является, и обратно.Сначала же будут кратко изложены новые взгляды на эволюционизм, а затем рассмотрена проблема противостояния одно- и многолинейного эволюционизма, и, наконец, внимание будет уделено вопросу о том, каким образом в разных районах мира и на различных путях эволюции могли развиваться сходные политические структуры.
Переформулированные основные понятия
Еще недавно было принято определять эволюцию в категориях нарастания степени сложности и однолинейного развития (например: Carneiro 1973; 1995). И доводы в пользу такого подхода, конечно, имеются. Человеческих существ теперь гораздо больше, чем было когда-либо прежде; возможности производства превзошли всякое воображе-
[6]
ние; технология достигла Луны и распространяется далее, а способность объединять все больше и больше людей в сложных социальных системах демонстрируется на примере существования государств и многонациональных образований. Социолог девятнадцатого столетия Спенсер в основу своей концепции эволюции положил принцип изменения от простого к сложному (Spencer 1971), а Карл Маркс (Marx 1964) в работе “Формы, предшествующие капиталистическому производству” расставил общества в порядке возрастания сложности их способов производства. Спустя несколько десятилетий Лесли Уайт (White 1949) “переформулировал” второй закон термодинамики с тем, чтобы объяснить, почему человеческая культура - единственный феномен во вселенной, который характеризуется нарастанием сложности. А в 1970-х годах Роберт Карнейро стал выразителем позиции тех, кто по-прежнему считал, что эволюция характеризуется изменением от простого к сложному и однолинейностью (Carneiro 1973).
Тем не менее имеются основания думать, что процесс изменения от простого к сложному не является сущностью культурной эволюции. Можно привести много примеров такого развития, которое не ведет к усложнению: стагнация, упадок и коллапс столь же характерны для развития человеческой культуры, как рост и расцвет (ср.: Yoffee 1979, 1993). Более того, как при таком подходе объяснить циклическое развитие и те случаи, когда на разных стадиях эволюции вновь появляются сходные политические структуры? И, наконец, как быть с теми обществами, которые никогда не достигали “более высокого” уровня культуры, но все еще претерпевали значительные изменения, например охотники и собиратели (см.: Lee and Devore 1968) или ранние земледельцы Западной Африки, описанные Мюллером (Muller 1985)?
Таким образом, представляется разумным не рассматривать "усложнение" в качестве основного принципа культурной эволюции. Вместо него желательно поискать другой принцип. Может, это будет понятие структурного
изменения. Тогда можно дать определение эволюции как "процесса структурной реорганизации во времени, в результате которой возникает форма или структура, качественно отличающаяся от предшествующей формы" (Voget 1975: 862). Такой подход мы использовали в различных публикациях (Claessen, Van de Velde and Smith 1985; Claessen and Van de Velde 1987; Claessen and Oosten 1996). Тогда эволюционизм превращается в научную теорию, ориентирующую на поиск закономерностей в структурных изменениях подобного рода. Структурное изменение выражает тот факт, что в одной или нескольких сферах культурной системы происходят изменения, которые ска-[7]
зываются на всех (или большинстве) других сторон этой системы. Система как целое будет изменяться вследствие данных изменений. Нет необходимости в том, чтобы вся она трансформировалась сразу; процесс может растянуться на какое-то время.
Что касается вопроса о том, в каких случаях подобные структурные изменения возникают, то я думаю, что здесь следует различать две стороны вопроса: как именно такие изменения происходят и почему. Рассмотрим вкратце обе стороны вопроса.
В “Раннем государстве” (Claessen and Skalnik 1978:624ff) была предпринята попытка вскрыть общие факторы эволюции данного феномена. В то время как было выявлено несколько факторов, играющих роль в этом процессе, оказалось, что сам процесс напоминает падение снежного кома: по мере скатывания с горы он увеличивается в размерах. Было обнаружено, что существует взаимное усиление воздействия феноменов на все изучавшиеся эволюционные процессы. Здесь надо подчеркнуть, что взаимное усиление, возможно, и в самом деле действует в двух направлениях: где оно действует позитивно, организация имеет тенденцию к росту размеров и сложности; где его воздействие негативно, развитие, кажется, останавливается, причем политическая структура приходит в упадок или даже в состояние коллапса. У социальной эволюции нет предписанного направления развития. Анализ, предпринятый в “Раннем государстве” (Claessen and Skalnik 1978:625ft), показал, что имеется шесть факторов, особенно тесно связанных с появлением и последующим развитием раннего государства: рост населения, война, завоевание, идеология, производство избыточного продукта и влияние уже существующих государств. Однако эти факторы встречались в различных сочетаниях и варьировались по степени интенсивности. Идеология и производство избыточного продукта рассматривались как необходимые условия: без их позитивного влияния развитие более сложных форм политической организации не представлялось возможным.
Эти выводы были заново рассмотрены и оценены в работе “Изучение государства”
(Claessen and Skalnik 1981, ch.25). В этом томе было приведено больше примеров и представлено несколько обобщающих глав. В свете новой информации возникла необходимость в переформулировке некоторых прежних обобщений. Значение идеологического фактора возросло (1981: 479,484), в то время как война и завоевание были низведены до вторичных ролей как следствия экономической, демографической и идеологической конкуренции. Более того, на передний план вышли некоторые новые переменные; среди них ирригация, роль торговли и эндогамия. Отсюда стало ясно, что фактор избыточного продукта - как он формулировался прежде -трактовался слишком узко (1981: 484). Поэтому было предложено пере-[8]
формулировать этот фактор, как "господство и контроль над экономикой" вместо производства избыточного продукта. Таким образом, переменные более низкого ранга, в частности торговля и ирригация, были подведены под более содержательную рубрику.
Как отмечалось выше, все упомянутые факторы играли определенную роль в каждом анализировавшемся случае. Однако выделить какой-нибудь из них в качестве перводвигателя невозможно, поскольку последовательность факторов варьировала в каждом случае, причем сила действия факторов тоже всякий раз оказывалась совершенно различной. В монографии “Развитие и упадок”
(Claessen, Van de Velde and Smith 1985) мы пытались построить общую модель эволюции социально-политических феноменов на основе прежних выводов и новых результатов изысканий в этом издании. Эту модель мы обозначили как "модель комплексного взаимодействия". Оказалось, что в этом процессе фактор "роста населения" работает весьма неудовлетворительно (ср.: Hay den 1981). Важна не только численность населения, но также количество населения по отношению к средствам производства и его пространственное распределение, которые тоже играли роль в эволюции социально-политической организации. Поэтому мы ввели понятие "социальный формат" (social format), которое охватывает численность населения, допустимое демографическое давление на занимаемую им территорию и пространственное распределение населения.Поскольку ни одна политическая система не развивается в вакууме, каждую отдельную систему следует "размещать" в пространстве и времени. Анализ начинается с воссоздания этого пространства (природной среды) и времени (исторического контекста) (ср.: Kottak 1980; Renfrew and Cherry 1986).
Поскольку из первоначальных шести факторов, принятых во внимание в “Раннем государстве”, война и завоевание были отброшены, а влияние уже существующих государств слишком специфично, чтобы включать его в общую модель, мы сохранили только три фактора -идеологию, экономику и социальный формат, которые в тесном взаимодействии направляют процесс социально-политической эволюции. Так как возникающие социально-политические структуры обладают собственным импульсом движения и интенсивно взаимодействуют с тремя другими факторами, их можно включить в модель в качестве четвертого фактора (Claessen, Van de Velde and Smith 1985: 255).
Здесь уместно сказать несколько предостерегающих слов. Хотя упомянутые факторы можно различать аналитически, их невозможно отделить друг от друга в реальности; в изучавшихся культурах такие различия обычно не проводятся. И когда мы говорим об экономических или идеологических факторах, мы не намерены в каждом изучаемом
[9]
случае всецело вникать в экономику или идеологию; они привлекаются к анализу только в той степени, в какой важны для социально-политической организации. Тем не менее это может дать толчок для более всеобъемлющего анализа в данных областях с тем, чтобы углубить понимание реальности этих факторов [см., например, (Claessen and Van de Velde 1991) об экономике, (Claessen and Oosten 1996) об идеологии]. Мы полагаем, что при помощи "модели комплексного взаимодействия" нами найден ответ на вопрос о том, как эволюционируют культуры.
Остается решить, в какой степени можно ответить на вопрос: почему культуры изменяются? Что вынудило людей отказаться от "исконного общества изобилия" (Sahlins 1968; 1972) и перейти к земледелию, городской жизни или государству? Глупо ставить вопрос подобным образом: такого пути развития никто свободно не выбирал и никто не предвидел того набора феноменов, которые сегодня определяют нашу жизнь. Поэтому заданный Саутхоллом (Southall 1991:78) вопрос о том, "как люди позволили заманить себя в ловушку и дали возможность расти государству у них и над ними до тех пор, пока у них уже не оставалось выбора и сил, чтобы отвергнуть его", сформулирован не очень удачно. Такого выбора никогда не было: социально-политические феномены возникали как непредвиденные следствия предшествующего выбора и ранее принятых решений, большинство из которых были неизбежными ответами на большие или меньшие изменения в образе жизни людей [о подобном выборе см.: (Van Parijs 1981)].
Эволюционные изменения в основном происходили непреднамеренно, без какого-либо планирования (Hallpike 1986; Claessen and Skalnik 1978:624). Едва ли это удовлетворительный ответ на вопрос, почему такие вещи случались; к счастью, об этом можно сказать подробнее. За отправную точку рассуждений можно принять утверждение Малиновского о том, что у человеческих существ есть насущные потребности, такие, как нужда в пище, укрытии или сексе. Чтобы удовлетворить эти потребности, люди должны действовать, и когда они действуют, то сталкиваются либо с препятствиями окружающей среды, либо с ответными действиями других людей. Таким образом, чтобы обрести пищу, партнера, жилье, воду, одежду - удовлетворить свои потребности, - они должны бороться с природой и устанавливать отношения с другими человеческими существами. Действие всегда вызывает противодействие; если пищевые ресурсы истощились, то необходимо найти новые способы их добычи (ср.: Hayden 1981); человеческие реакции могут существенно варьировать, но какова бы ни была природа этих реакций (страх, агрессия, защита, кооперация, установление брачных связей или что-нибудь еще), человек всегда реагирует, когда с ним вступают в контакт.
[10]
В течение долгого времени человеческие коллективы были маленькими и расщеплялись, когда численность группы достигала критической точки по отношению к наличным ресурсам, или когда больше не оставалось возможности сдерживать мирным путем социальное напряжение. Контакты с другими группами, тем не менее, всегда поддерживались. Вечная нужда в усилиях для удовлетворения человеческих потребностей, вытекающие отсюда действия, на которые следуют ответные реакции, составляют, как я думаю, первичную динамическую силу социальной эволюции. Человек должен действовать, и это вынуждает других на ответные действия; избежать этого невозможно.
Традиционная дилемма: однолинейность или многолинейность?
Уже с самого начала эволюционизм столкнулся с противоречивыми данными - данными, которым не находилось места в стройной эволюционной схеме, где, как тогда считалось, каждое общество и каждый обычай должны занять свое место. Тайлор (Tyior 1871) пытался преодолеть эти аномалии за счет оперирования широкими категориями, Морган (Morgan 1877) старался учесть все данные в своих бесконечно расширяющихся классификациях и типологиях, а Энгельс (Engelsl884) добавил к схемам Моргана экономические соображения. Эти предложения, однако, убеждали не всех. Поэтому в 1930-х годах Джулиан X. Стюард пришел к мысли о том, что эволюция шла по различным направлениям: эволюция была многолинейной (Steward 1955). Свою позицию он противопоставлял взглядам своего современника Лесли Уайта, который решительно защищал идею однолинейной эволюции. В работе “Эволюция и культура” (Sahlins, Service 1960) Маршалл Салинз и Элман Сервис, ученики и Уайта, и Стюарда, попытались объединить взгляды своих учителей. С этой целью они стали различать "общую" и "специфическую" эволюции. “Общая эволюция” рассматривалась ими как эволюция человеческой культуры в целом, она характеризовалась нарастанием сложности и однолинейностью, причем культура скачкообразно изменялась от одной
формы общества к другой. Чтобы учесть огромное многообразие вариантов исторического развития, они ввели понятие “специфической эволюции”, которое предназначалось для объяснения качественной реорганизации в конкретных обществах при помощи общих категорий. Действуя таким образом, они редуцировали идею многолинейности до разновидности побочных линий развития.[11]
В важной статье Роберт Карнейро (Carneiro 1973) пришел к выводу, что фундаментального противоречия между однолинейной и многолинейной эволюцией не существует: один и тот же специфический институт, который находят в ряде обществ, вполне мог иметь различное происхождение. Или, другими словами, если принять за отправную точку более или менее сопоставимые уровни социально-политического развития и следовать различными путями, то по истечении некоторого времени можно достичь более высоких и более или менее сходных уровней развития. Таким образом, принцип однолинейности может быть сохранен, в то время как реальность многолинейности не отрицается (Carneiro 19
73: 102-103).Этот взгляд нашел некоторое подтверждение в нашем исследовании происхождения государства. В монографии “Раннее государство” (Claessen and Skalnik 1978: ch. 25-27) Петер Скальник и я представили многочисленные данные о том, что в нашей выборке всем ранним государствам предшествовала политическая организация типа вож-дества и что, следуя различными путями, они достигли уровня раннего государства. Кажется, это подтверждает верность модели Карнейро. В той же самой вышеупомянутой статье Карнейро также утверждал, что, вопреки своим принципам многолинейности. Стюард на самом деле придерживался однолинейности. Такой взгляд он обосновывал ссылками на статью Стюарда (Steward 1949/1955) об эволюции государства, в которой во всех пяти приводимых примерах траектория движения к государству оказывалась более или менее идентичной (1973: 95-96). Казалось, что факт однолинейной эволюции решительно подтвержден.
Однако в проведенном Карнейро анализе есть серьезный изъян. Начнем с выборки, использовавшейся в коллективной монографии “Раннее государство” (Claessen and Skalnik 1978): она включала двадцать одно общество, каждое из которых достигло уровня государства, - и мы это знали до того, как предприняли наш анализ. Фактически, мы подобрали примеры преднамеренно с заранее заданной целью! То же самое относится к примерам Стюарда, в которых он прослеживал развитие государства в пяти регионах. Поскольку все примеры представляли собой только те случаи, когда был достигнут уровень государства, их эволюционный анализ не мог
дать иного результата, чем вывод об однолинейности развития, хотя в какие-то моменты могли встречаться и проявления его многолинейности. Как только это осознаешь, аргумент Карнейро в пользу того, что эволюция в конечном счете была однолинейной, теряет свою убедительность.[12]
Тот же самый недостаток присутствует в хорошо известных типологиях Сервиса ("локальная группа - племя - вождество - государство") (Service 1971) и Фрида ("эгалитарное общество - ранжированное общество - стратифицированное общество - государство") (Fried 1967). В обоих случаях авторы строят генеалогию государства и мало беспокоятся из-за того, что их цепочки основаны на принципах однолинейности и роста сложности. Оба начинают свой анализ с низкого уровня развития и прослеживают эволюцию общества до уровня государства. Нельзя сказать, что их типологии неверны или что их схемы бессодержательны, но следует подчеркнуть, что ряд вариантов развития не мог не выпасть из их поля зрения. Как следствие такого подхода, общества, которые не достигли государственного уровня развития, были квалифицированы как “отсталые” или “застойные”. Но есть ли в такой квалификации смысл? Однолинейный подход к эволюции представляется весьма уязвимым, но каковы альтернативы?
Множественность направлений эволюции
Когда европейцы начали открывать мир, они столкнулись с огромным многообразием обществ, каждое из которых демонстрировало невероятное многообразие обычаев и ценностей. Эти общества возникли как следствие реализации многочисленных региональных вариантов развития. Лишь с огромным трудом наши предшественники XIX столетия смогли систематизировать сведения об этом сбивающем с толку многообразии человеческих культур. Чтобы достичь подобного результата, им пришлось позаимствовать идеи биологической эволюции (Ingold 19
86). При попытках выстроить общества вдоль линий развития на эволюционных схемах XIX столетия возникал вопрос, в какой степени данные о современных “примитивных” людях допустимо использовать для интерпретации жизни доисторических людей. В свое время Тайлор (Tyior 1871) утверждал, что это, конечно, делать можно, поскольку культуры современных охотников и собирателей на самом деле гораздо древнее, чем наша собственная, возникшая совсем недавно. По прошествии времени Элман Сервис (Service 1971: 7) использовал тот же самый аргумент, утверждая, что аранда (одна из групп австралийских аборигенов) являются "палеолитическими по типу, хотя палеолитическая эра уже закончилась там, где на смену пришли более высокие стадии". Отметим, что А.И. Першиц утверждает (Pershits 1977: 47), что современные общества, "отставшие в своем развитии, не эквиваленты, а лишь аналоги древних первобытных обществ". Короче говоря, в XIX столетии было обнаружено огромное количество обществ,[13]
которые не достигли государственного уровня развития и соответственно должны причисляться к совершенно иным ступеням эволюции. Более того, не было ни малейшего признака деградации или стагнации этих обществ; они были абсолютно жизнеспособны и явно шли по иным
путям развития.Интересно, что ни Сервис, ни Салинз, ни Фрид, ни Карнейро не сделали этого очевидного вывода из имеющихся в наличии данных. Это еще более удивительно, поскольку сам Сервис выступал в защиту глубокого возраста культуры охотников и собирателей, что также отмечалось участниками специальных конференций, посвященных этим народам (см., например: Lee and Devore 1968). Те же самые соображения высказывались в отношении всех остальных "примитивных современников" (Murdock 1933). Они были современниками и были полны жизни, но в эволюционных схемах они классифицировались как представители недоразвитых, отсталых или даже деградировавших типов общества.
Мне кажется, что возможен другой подход к этим культурам. Если мы принимаем точку зрения, согласно которой охотники и собиратели представляют очень древний тип культуры, и мы знаем, что они существуют вплоть до сегодняшнего дня (см. например: Murdock 1968; Persoon 1994; Jochim 1996; но см.: Guenther 1996), то нельзя не принять идею о том, что в эволюции существует более одной линии развития, и только одна, ведущая к государству [уместно напомнить, что Карнейро (Carneiro 1973:103) дает схему развития, похожую на модель эволюции, которую я здесь предлагаю]. По крайней мере, эта модель теоретически приемлема, раз уж идея о том, что эволюция неизбежно означает развитие от простого к сложному, отброшена, а идея однолинейности обнаружила свою уязвимость. Тот факт, например, что в Меланезии развивались своеобразные типы социально-политических систем с бигменами, старейшинами, в редких случаях с вождями (Oliver
1955; Douglas 1979; Van Bakel, Hagesteijn and Van de Velde 1986; Baker 1983; Goldelier 1982), наводит на мысль о существовании эволюционной линии, отличающейся от той, которая в Европе вела к развитию капиталистических обществ. То же самое относится к гипотезе Коротаева об особом пути развития у горских народов (Korotayev 1995 [= Коротаев 1995]) и моделям социально-политического развития номадов по Кра-дину (Kradin 1995a [= Крадин 1995а]; также см.: Khazanov 1984).Предлагаемая здесь модель противоположна упомянутым в начале работы схемам, поскольку за точку отсчета берутся истоки человеческого общества, а не высшие уровни развития (как обычно делалось). Дать представление об этих истоках позволяет культура неан-
[14]
дертальцев. Из этих истоков (Graves 1991) развивалось все многообразие человечества. Первые маленькие группы людей современного вида под давлением недостатка пищи или конфликтов рассеялись по всей земле; в то время не было организации для разрешения конфликтов, и когда конфликт возникал, некоторая часть членов группы уходила прочь (см., например: Stauder 1971; Service 1966; Persoon 1994). Постепенно они достигали таких мест, где сезонные различия вынуждали их создавать запасы на суровое время года: возникала необходимость менять диету, тип жилища
и одежды (Testart 1982). Наиболее развитые группы контролировали лучшие районы, а более слабые были загнаны в периферийные районы. Последняя идея уже высказывалась Уайтом: группы, овладевшие большей энергией, стремятся вытеснить более слабые группы (White 1949; также см.: Kaplan 1960; Sahlins 1961; Adams 1975). С течением времени внутренняя динамика вела к возникновению различных линий развития, часто связанных с особенностями регионов, в которых развитие культуры и, следовательно, социально-политической организации шло различными путями. Этот взгляд более или менее подробно уже был изложен К.Р.Холлпайком в его “Принципах социальной эволюции” (Hallpike 1986), где он при помощи нескольких стержневых принципов описывает китайский (1986: 294-328) и индоевропейский (1986: 329-368) пути развития. Он подчеркивал большие способности стержневых принципов к адаптации, в качестве примера ссылаясь на Полинезию, где лишь несколько стержневых принципов определяли особую эволюцию полинезийских обществ в течение многих столетий (1986: 293). Подобного взгляда придерживаются и некоторые другие исследователи Полинезии (Kirch and Green 1987).В настоящее время нет возможности проследить весь потенциал этой гипотезы. И количество вероятных эволюционных потоков ныне указать тоже невозможно. Тем не менее то, что эволюция человеческой культуры - а в нашем случае особенно социально-политической организации - шла различными путями, представляется очевидным, так же как представляется очевидным, что не везде был достигнут один и тот же уровень развития. То, что сегодня многие народы, принадлежащие к разным путям эволюции, оказываются под влиянием доминирующего индустриально-капиталистического пути развития, данной модели ущерба не наносит. Это как раз является примером “закона культурного доминирования” (о котором уже шла речь выше). Одна из проблем, связанных с предложенной здесь моделью, заключается в том, как объяснить наличие похожих типов социально-политической организации в разных эволюционных потоках и в разные эпохи?
[15]
Похожие типы организации в разных потоках эволюции
Прежде чем пытаться дать ответ на этот вопрос, следует уяснить, в какой мере мы можем говорить о “сходном” или “идентичном” (см. об этом дискуссию: Wason 1995 [=Уосон 1995]). Прежде всего, мы не намерены сравнивать целые культуры. Такие сопоставления практически невозможны. Для столь сложного комплекса феноменов определенная степень редукции неизбежна всегда. Следовательно, сопоставляются лишь некоторые характеристики культуры, такие, которые можно различить и более или менее отделить от целого. Одной из них является социально-политическая структура общества, но можно также выделить средства жизнеобеспечения, обмен, религиозные системы или системы родства в качестве предмета межкультурных сравнений. Чтобы такое сопоставление стало возможным, данные для сопоставлений необходимо подготовить и оформить определенным образом. Это значит, что специфические функции и виды деятельности следует подвести под более широкие категории. Например, при сопоставлении политических организаций в Полинезии все правители типа таитянских арии рахи, тонганских туи тонга и гавайских алии нуи были подведены под категорию сакральных правителей, представляющих старшую линию в кровно-родственной группе - рэмидже. При таком сопоставлении можно выявлять сходства, а также различия между правителями (Claessen and Oosten 1996). При осуществлении подобной процедуры специфические черты утрачиваются, а возможности сопоставления усиливаются (ср.: Wason 1995 [=Уосон 1995]). Эти процедуры разработаны в “Раннем государстве” (Claessen and Skalnik 1978: 533-537). В принципе сведение этнографических данных к более общим типам представляется неизбежным при проведении сравнительного анализа и построении моделей социополитических структур.
Сравнительный подход в данном случае нацелен на классификацию или сопоставление культур в целом. В мою задачу это не входит, поскольку означало бы применение принципа
pars pro toto - когда полагают, что по отдельным сторонам можно судить обо всей культуре. Так, Николай Крадин после замечания о том, что мы в одной схеме объединили такие столь различные общества, как древний Китай, Египет, Гаваи, Норвегия, средневековая Франция, Таити, Скифия и т.д., спрашивает: “Неужели все перечисленные общества ничем не отличаются друг от друга?” (Kradin 1995b: 8 [= Крадин 19956: 9). Конечно же, ответ на этот вопрос таков: да, они сильно отличаются, и мы это знаем очень хорошо. Поэтому мы сравнивали только поли-[16]
тические системы этих обществ, причем на довольно высоком уровне абстрагирования, и обнаружили, что, несмотря на огромные различия их специфических культур, они демонстрируют поразительную степень сходства.
Сходные социально-политические структуры могут встречаться в совершенно разных обществах. Например, вождества встречаются в самых различных регионах (ср.: Carneiro l98l), даже если между рассматриваемыми обществами отсутствуют видимые исторические связи. Тот факт, что вождеский тип социально-политической организации встречается в Меланезии XIX столетия (Douglas 1979), у индейцев Карибского бассейна ко времени их открытия Колумбом (Fried 1979), в Западной Африке наших дней (Muller 1985,1996), в доисторической Западной Европе (Roymans 1990) и еще во множестве случаев, описанных Ёрлом в работе “Вождества: власть, экономика и идеология”
(Earle 1991), иллюстрирует парадоксальную ситуацию: после того, как идея однолинейной социальной эволюции была отброшена, нам приходится иметь дело с тем фактом, что сходные социально-политические структуры, такие как государство или вождество, неожиданно появляются в самых разных регионах мира и в различных эволюционных потоках.Мне кажется, что решение этого парадокса следует формулировать в широких категориях, с тем чтобы оно было применимо ко всем случаям, когда сходные социополитические структуры появляются в различных эволюционных потоках. Первая попытка решения этой проблемы около шестидесяти лет назад была предпринята Джулианом X. Стюардом (Steward 1936/1955), который пытался объяснить появление патрилокальной группы в ряде не связанных друг с другом обществ. Прежде чем давать объяснение, он установил, что никаких взаимных контактов не было и что в каждом случае экологическая ситуация сильно разнилась. Таким образом, появление сходных структур надо было объяснять, исходя из культуры данных групп. Он выделил четыре фактора, которые при комплексном взаимодействии давали патрилокальную группу (Steward 1955:135): очень низкая плотность населения; немигрирующая дичь как главная пища; транспортировка, ограниченная носильщиками; наконец, соблюдение экзогамии в группе. Если эти факторы встречаются вместе, то каждый раз будет развиваться патрилокальная группа [см. комментарии к данному тезису: (Service 1971: 61; Steward 1968: 332-333)]. Важность этого наблюдения, по моему мнению, заключается в том, что выясняется следующее: сходные культурные формы могут развиваться в разных районах мира при наличии специфических условий.
[17]
Ранние государства, независимо от их последующего деления на начальные, типичные и переходные (см.: Korotayev 1995: 61, note 3 [Koротаев 1995: 78, примеч. З]), находятся в различных эволюционных потоках и в разных исторических периодах. Этот феномен привлек внимание Джонатана Хааса (Haas 1995: 18 [= Xaac 1995: 22]), который отмечает, что историческое
развитие государств шло разными путями, но в то же самое время они “обладают такими важными общими чертами, как зарождающаяся бюрократия, правящая элита, государственная религия, постоянная армия и централизованная экономика. Эти общие черты, выражающие суть государственной организации, возникают в культурах, дающих ответ на действие таких сходных сил, как демографическое давление, сокращение ресурсов и усложнение общества”.В нашей недавней работе “Идеология и появление ранних государств” (Claessen and Oosten 1996) мы выделяем несколько региональных типов ранних государств: полинезийский, западно-африканский, индоевропейский и центрально-американский (1996: 365-372). Мы подчеркиваем, что сходные
политические структуры возникли в различном культурном окружении независимо:“Различные общества, вероятно, столкнулись с одинаковыми проблемами: как поддержать закон и порядок, как сохранить территориальную целостность страны, как сохранить правительственный аппарат и т.д. Для решения этих проблем надо было создавать организационные структуры, а насущная необходимость вынуждает правительство быстро находить эффективные решения взамен непрактичных и функционально неудачных. Они часто перенимались у более преуспевших соседей” (1996: 366; ср. Haas 1995: 17 [= Xaac 1995: 21]).
Представленный аргумент является аргументом функциональным: существует мало институтов, которые позволяют управлять страной действительно эффективно; остальные не переживут суровых испытаний действительности - подлинно дарвинистское объяснение (и, по нашему незнанию, очень похожее на ход рассуждений Хааса). Чтобы государство возникло, необходимо наличие нескольких условий: должно быть достаточное количество людей для образования сложного стратифицированного общества; особая территория должна находиться под контролем; необходима система производства, обеспечивающая запас продовольствия на содержание специалистов и привилегированных категорий лиц, и должна существовать идеология, которая поддерживает и оправдывает иерархическую управленческую организацию (Claessen and Oosten 1996: 5). Движущей силой эволюции
[18]
раннего государства здесь также являются действующие и противодействующие человеческие существа (среди которых одни оказывают большее влияние на развитие, чем другие). Там, где эти условия отсутствуют, возникновение государственной организации становится весьма сомнительным, хотя в некоторых случаях его возникновению может способствовать пример уже существующих государств в данном регионе.
Итак, в целом имеется несколько факторов, которые объясняют появление более или менее похожих организационных структур в различных эволюционных потоках:
В этой статье неуместно обсуждать все детали подхода, опирающегося на понятие “эволюционный поток”. Представляется вероятным, что на основе довольно сходных культур охотников и собирателей возникло несколько различных путей эволюции, а с течением времени появлялись новые эволюционные ответвления, тогда как другие потоки поглощались более сильным эволюционным течением. Определение и разграничение отдельных потоков представляет проблему; в высшей степени вероятно, что эти разграничения всегда будут страдать некоторым субъективизмом. Выше я мимоходом упоминал Полинезию и Западную Африку в качестве регионов, пути эволюции которых, по всей видимости, существенно различаются. Не исключено, что выделенные регионы являются слишком узкими. Не следует ли Полинезию включить в более широкий “тихоокеанский эволюционный поток” (Kirch an
d Green 1987), а Западную Африку - в более широкий “эволюционный поток Африки к югу от Са-хары” (Claessen and Skalnik 1981: ch. 4)? И всегда ли поток эволюции следует представлять географически? Например, возможно существование особых кочевого и горского путей развития. Я полагаю, что раз уж идея различных путей эволюции принята, приемлемые решения этой проблемы будут найдены.[19]
Резюме
Нет больше смысла конструировать всеобъемлющие уровни соци-окультурного развития, поскольку установлено, что при определенных условиях вырабатываются сходные типы институтов в различных эволюционных потоках. Установлено, что социальная эволюция многолинейна: можно наметить различные пути эволюции. Некоторые из указанных путей демонстрируют лишь ограниченное развитие; это, например, относится к охотникам и собирателям, представляющим последних участников первого эволюционного потока, а также к некоторым эволюционным потокам в Меланезии и Африке, для которых еще характерен племенной уровень организации. Обнаруженные здесь “более высокие уровни развития” были “импортированы” из индустриального мира. В большинстве эволюционных потоков высокие цивилизации возникли независимо, например: страна фараонов, господствующий индустриально-капиталистический комплекс, имперский Китай. Эволюция не однолинейна, а многонаправленна. Попытка объяснить столь существенные различия в развитии в данной главе не предпринималась. Тем не менее было установлено, что эволюционные изменения в общем представляют результат комплексного взаимодействия экономических, идеологических, демографических и социополи-тических факторов. Кроме того, было отмечено: все подобные изменения возникают в результате действий людей, что является причиной противодействия других людей. Такие категории, как “общая”, или “универсальная”, эволюция, кажется, уже не имеют большого объяснительного значения.
