Л.С. Васильев ВОСТОК И ЗАПАД В ИСТОРИИ
(основные параметры проблематики)
[96]
Исторический процесс начинается с эпохи сапиентации (около 40 тысячелетий назад). Сапиентные люди современного физического типа принципиально отличались от своих предшественников, (пресапиенсов), и тем более от боковых ветвей (неандертадоидов) в основном тем, что Homo Sa
piens был уже человеком в полном смысле этого слова, с развитыми функциями и в частности с членораздельной речью. Эти безусловные преимущества способствовали быстрому распространению Homo Sapiens по ойкумене, вначале в пределах Евразии и Северной Африки, а затем и в остальных регионах, вплоть до Нового Света (по Берингову перешейку, в те времена еще существовавшему).Сапиентный человек достаточно быстро создал свою новую культуру, которая легла в основу общества. Как полагают современные антропологи и, в частности, К. Леви-Стросс, социальные связи начали устанавливаться с возникновением регулярного взаимообмена, а первым объектом такого обмена были женщины. Вскоре, однако, обмен распространился и на многие другие предметы, изделия и иные элементы бытия, вплоть до имен, и, обретя форму реципроксного дара', лег в фундамент социокультурных связей нарождавшегося общества и стал общераспространенным явлением.
Представление о генеральной роли реципрокного взаимообмена в истории и особенно в ранней истории человечества было разработано экономантропологами и в первую очередь К.Поланьи (Polanyi 1968). Сущность этого явления сводится к тому, что в обмен должны были быть включены все, причем взаимообмен (дар и отдар) считался обязательным. В рамках первобытных локальных групп верхнепалеолитических людей это касалось прежде всего обмена пищей, ибо без этого группа, в которую кроме взрослых мужчин-охотников входили также
[97]
женщины, дети и старики, не имела бы шансов выжить. Но реципроксный обмен выполнял и еще одну весьма важную функцию в нарождавшемся обществе. Речь идет о том, что люди не равны и никогда не были одинаковыми. Это касалось, в частности, и мужчин-охотников, основных добытчиков групп. Одни из них были сильнее, хитрее, умнее, удачливее, чем другие. В результате лучшие охотники - особенно после того, как мамонты и иные крупные животные вымерли, а охота на сравнительно мелких животных в немалой степени зависела от отдельного охотника, - приносили в группу больше ценной и высоко ценившейся мясной пищи, чем другие. Потребляя принесенное, группа не могла вернуть удачливому охотнику эквивалент в материальной форме. Субститутом его стала новая форма эквивалента - престиж.
Престиж, которым обладал уважаемый группой за его приношения охотник, стоил многого. Те, кто имел его, выделялись среди других, у них появлялись реальные шансы быть избранными лидерами группы. На лидера возлагалось немало обязанностей, в первую очередь связанных с обеспечением группы всем необходимым. Но он имел за это и некоторые привилегии, наиболее заметной среди которых было право на более чем одну женщину (стоит заметить, что парный, пусть даже не очень прочный брак был основой семейной организации группы и только для лидера делалось исключение).
Конец палеолита был связан с некоторыми новыми явлениями. В степной полосе, идущей вдоль Северной Африки и Евразии, сложились наиболее благоприятные условия для охоты за мелкими животными и для собирания пригодных в пищу дикорастущих растений, в том числе злаковых. Именно в это время были изобретены лук и стрелы, очень помогавшие в охоте, а также одомашнена собака. Эти нововведения способствовали ускорению процесса эволюции общества, вступившего в переходную эпоху мезолита. Они же легли в основу так называемой неолитической революции.
Сущность этой революции сводилась к переходу от присваивающего хозяйства к производящему. Доместикация растений, особенно злаков и некоторых видов животных, оседлый образ жизни, изобретение керамических сосудов для хранения и приготовления пищи, прядение и ткачество, изготовление множества весьма совершенных и хорошо обработанных шлифованных орудий из камня, наконец, появление металлургии бронзы - все это следует считать комплексом культурных открытий, которые и произвели в образе жизни людей подлинную революцию. Необходимо при этом заметить, что феномен фундаментального открытия - явление сложное и редкое. Обычно открытия такого рода, требовавшие максимального напряжения социокультурных и интеллектуальных потенций общества, совершались только один раз и в
[98]
одном месте, в одной более или менее компактной зоне, после чего они распространялись по ойкумене в результате миграций и диффузии. Разумеется, это не исключало того, что в разных концах ойкумены на базе этих открытий или в ходе их использования совершались различные изобретения и усовершенствования второго и третьего порядков, что было необходимо для приспособления к местным условиям. Однако фундаментальные изобретения совершались лишь раз.
Неолитическая революция радикально изменила не только формы хозяйства, но и весь образ жизни людей. Оседлый образ жизни с гарантированной пищей способствовал демографическому взрыву. Неолитическое население на первых порах удваивалось чуть ли не с каждым поколением, заселяя вначале все пригодные для земледелия районы по соседству с теми предгорьями, где жили первопроходцы неолита (Анатолия, Загрос, Палестина), а затем переходя в районы плодородных речных долин, которые очищались от камышей, осушались и умело использовались для получения больших урожаев. Все новые и новые волны избыточного населения с каждым новым поколением выплескивались из старых, давно освоенных земледельцами регионов, и направлялись в разные стороны в поисках новых земель. Именно таким образом на протяжении немногих тысячелетий неолитические земледельцы освоили всю ойкумену в пределах Старого Света (в Новом Свете шел особый аналогичный процесс, практически не соприкасавшийся с описываемым, - Берингов пролив надежно отделял Америку от других континентов) и оттеснили в неудобные районы остатки палео- и мезолитических групп, обреченных тем самым на стагнацию и вымирание.
Изменилась и социальная структура неолитических земледельцев. Крестьянская деревня не была похожа на бродячие группы охотников и собирателей. Каждая деревня обычно состояла из нескольких больших семейно-клановых коллективов во главе с отцом-патриархом.
Жены патриарха, его сыновья со своими женами и детьми (дочери уходили замуж в другие семейные группы) - вот обычный состав такого коллектива, к которому иногда в качестве аутсайдеров, младших членов, примыкали и случайно оставшиеся одинокими чужие люди. Каждый из членов семейной группы имел свое строго определенное положение. Патриарха, руководителя коллектива, здесь не выбирали -он был во главе по праву рождения, положения в семье (Sahlins 1968:17,64, 75-80). Глава семейно-клановой группы не только руководил ею, но и имел право распоряжаться от имени группы всем ее достоянием. Именно он обычно занимался и перераспределением ресурсов группы, имея при этом в виду прежде всего собственные личные интересы, связанные с все тем же уже упоминавшимся стремлением к обретению социального престижа.
[99]
Современные антропологи, в частности в лице уже упоминавшегося К.Поланьи, полагают, что в неэгалитарном обществе, каким следует считать семейно-клановые группы с их отчетливым ранговым неравенством, редистрибуция становится важным социально-экономическим институтом. Используя его, патриарх может занять место в руководстве всей деревенской общиной, состоявшей обычно из нескольких уже описанных семейных коллективов. Механизм достижения подобного рода цели сводился обычно к тому, что патриарх, концентрируя в своих руках все ресурсы группы (имеются в виду прежде всего ее пищевые запасы, главным образом наиболее ценные мясные, но не только они), вступает в дарообмен с соседями. Правила реципрокного дарообмена, как упоминалось, требуют обязательного возврата эквивалента. В результате тот из глав семейных коллективов, который сумел устроить самое щедрое угощение с наибольшей демонстративной раздачей подарков всем жителям деревни, оказывается в выигрыше
2. Он не только обретает престиж, но и оказывается рядом с желанной целью - получить место старейшины общины. Старейшина обладает большим авторитетом и немалой властью. Именно из числа такого рода старейшин в ходе их соперничества и при благоприятных внешних обстоятельствах (климатический, экологический, экономический, демографический оптимум и т.п.) возникали первые известные истории надобщинные политические структуры, протогосударства, в частности в долинах Нила и в низовьях Тигра и Евфрата. Проблематика появления подобного рода первичных структур обстоятельно разработана в современной антропологии (см., в частности: Service 1971 [1962]). К сказанному стоит добавить, что первичные протогосударства в долинах великих рек возникали обычно параллельно с урбанизацией, так что каждое из них являло собой группу общинных поселений, центром которой оказывался небольшой, но быстро развивавшийся город с храмом и иными постройками, в которых проживали правитель с его родственниками, приближенными, жрецами, воинами и обслуживающим персоналом (ремесленники, слуги и т.п.). В городе хранились запасы и ценности всей новой политической общности.По законам цепной реакции вокруг первичных протогосударственных центров быстро возникали новые. Не все они имели городские центры и элементы урбанистической цивилизации. Некоторые сохраняли племенную доурбанистическую структуру. Но племена такого рода тоже
[100]
следует считать протогосударственными образованиями, как убедительно показал в своих исследованиях М. Фрид, описавший процесс трибализации, то есть становления на основе аморфной этнической общности структурированного племени во главе с вождем (Fried 1975).
Вождь племени и тем более правитель урбанизованного протогосударства уже сильно отличаются от старейшины общины. Они заметно возвышаются над коллективом своих подданных и при этом обладают не только престижем и авторитетом, но и реальной властью. Главная из прерогатив этой власти - безусловное право главы укрупненного коллектива и действующих от его имени помощников на редистрибуцию всего достояния племени или протогосударства. Иными словами, руководитель надобщинной структуры становится высоко над нею и в результате такого рода позиции достаточно быстро - особенно в урбанистических центрах - обретает сакральную святость. Он и его близкие становятся неприкосновенными для остальных. Иногда на правителя нельзя даже смотреть. Соответственно возникает и новая процедура замещения должности вождя и правителя. Если на начальном этапе развития надобщинных структур после смерти правителя происходили выборы нового (обычно из числа близких его родственников, считавшихся как-то причастными к его сакральности), то затем возникает институт так называемого конического клана, нормы которого требуют передачи власти по наследству в старшей линии разветвленного клана с его многочисленными линиями.
Сакральный лидер протогосударства оказывается центром политической и экономической структуры, которая не знакома еще с частной собственностью. В силу этого на плечи власти ложится не столько право, сколько обязанность взять на себя руководство хозяйством большого и имеющего тенденцию к разрастанию и усложнению коллектива. Все имущество и все хозяйство протогосударства обретают в силу этого (как и в силу традиционного права руководителя земледельческого коллектива на редистрибуцию его ресурсов) облик собственности правителя. Возникает феномен власти-собственности: высшая власть рождает верховную собственность носителя этой власти с его аппаратом администрации (подробнее см.: Васильев 1982).
Феномен власти-собственности можно считать имманентной специфической сущностью, квинтэссенцией всех неевропейских (незападных по происхождению) обществ в истории. Несмотря на то, что со временем в развивавшихся государственных образованиях Востока, вплоть до великих его империй, в результате
процесса приватизации появлялась и порой играла даже важную роль частная собственность, она всегда была ограничена в своих возможностях и строго контроли-[101]
ровалась государством. Система власти-собственности там всегда доминировала. Она имела различные формы, включая советско-социалистическую. Но суть ее неизменно была одной и той же: частная собственность подчинена власти и бессильна перед произволом администрации. Что же касается правящих верхов, аппарата власти, то они всегда недолюбливали частных собственников и стремились ограничить их потенциальные возможности по той простой причине, что эти собственники были посредниками между производительным населением и властью. Власть, имевшая традиционное право не столько даже на ре-дистрибуцию всего продукта и всех ресурсов огромного и все возраставшего и усложнявшегося коллектива - государства, сколько на избыточный продукт этого коллектива
3, не могла мириться с тем, что проворные частные собственники стремились положить как можно большую часть этого продукта себе в карман.Институт власти-собственности совершенствовался на протяжении тысячелетий. Народы и государства приходили и уходили, а он оставался незыблемым. Более того, он способствовал сохранению централизации власти. Динамика исторического процесса на Востоке, как известно, была цикличной, периоды централизации сменялись временами кризисов и децентрализации. Но что характерно: ни феодализация, ни вторжения варваров не меняли нормативного принципа традиционной восточной социальной, экономической и политической структуры. Опиравшейся на древние институты реципрокного взаимообмена, власти-собственности и централизованной редистрибуции. Более того, никто не хотел изменять эти принципы, ибо это не было выгодно ни одному из влиятельных социальных слоев, включая и самих частных собственников. Все предпочитали сохранение консервативной стабильности. Почему?
Прежде всего потому, что существовал незыблемый консенсус между административным меньшинством и производящим большинством: первые управляли, вторые производили и находились под надежной опекой управителей, существовавших за счет произведенного ими продукта. Иными словами, труд умственный постоянно и со взаимной выгодой (ощущавшейся обеими сторонами) обменивался на труд физический. Что же касается частных собственников, то у них не было ни особых прав и привилегий (как то было в антично-капиталистической Европе), ни соответственно сил и возможностей для защиты своих кор-
[102]
поративных интересов. А во времена кризисов только государство могло защитить их, спасая их собственность от разъяренной толпы голодных и разорившихся бедняков. Неудивительно, что собственники были за стабильность. Их унизительное подчиненное положение вполне их устраивало, тем более что ничего другого они не знали.
Кроме того, на страже незыблемой структуры, все той же консервативной стабильности на Востоке, особенно в наиболее развитых странах, стояли мощные цивилизации, опиравшиеся на развитые религиозные системы с их крепкими моральными запретами и веками освященными культурными традициями. Эти цивилизации проявили себя уже в древности в Египте, Западной Азии, в доколумбовой Америке. Но наиболее сильными и развитыми были три великие бессмертные цивилизации Востока, о которых следует сказать особо.
Одна из них, китайско-дальневосточная конфуцианская, в основе своей даже не имеет развитой религии. Несмотря на то, что в зоне влияния этой цивилизации существовали и существуют религиозные системы, в том числе достаточно развитые (даосизм, синтоизм, буддизм), главную роль играет и стержнем всей цивилизационной культуры является этико-политическая система, восходящая к доктрине Конфуция с ее культом добродетели, сыновней почтительности, патернализма старших и постоянного самоусовершенствования в сочетании с соревновательностью. Эта соревновательность (если угодно, конкуренция) должна быть выделена особо, ибо генеральным принципом администрации в Китае всегда было выдвижение в администрацию умных и способных и конкуренция между ними - в том числе в
форме сложных экзаменов - за право занять наивысшие посты в империи. Считалось, что в результате управления умными и способными будут достигнуты желанные Порядок и Гармония. Что же касается остального населения, то оно находилось под патронажем старших и всегда отличалось высокой культурой труда и социальной дисциплиной. В той или иной степени эти качества и достоинства были присущи и периферийным вариантам конфуцианской цивилизации, начиная с Японии, при всех специфических особенностях каждой из них.Вторая цивилизация - мусульманская, возникшая намного позже (в VII в.) и структурно гораздо более жесткая. Предписания Корана и шариата несравнимы по их безапелляционности с конфуцианским церемониалом. Иная ментальность, которой близки фатализм и фанатизм, насильственный прозелитизм, вплоть до религиозных войн под знаменем джихада, сводит к минимуму роль самоопределения личности, ее волю. Все мусульмане - песчинки перед лицом великого Аллаха и Его представителей на земле, в чьих руках соединена и духовная, и светская
[103]
власть. Хорошо известное в Европе представление о восточном деспотизме с абсолютной властью повелителей и бесправным народом формировалось в основном на базе территориально близкой к Западу мусульманской модели.
Третья из великих цивилизаций Востока - индо-буддийская с ее отчетливой ориентацией на приоритет внефеноменального существования. Сильные самоуправляющиеся социальные институты в Индии (община и каста) обусловили относительную слабость государства - при сохранении им его основных уже охарактеризованных выше типичных для Востока функций. В доисламской Индии децентрализаторские тенденции были весьма сильны, да и в период господства мусульман они постоянно оказывали свое воздействие. Что же касается буддийских стран Юго-Восточной Азии, то там в силу отсутствия каст и сильной общины государства были обычными для традиционного Востока, а ценностные ориентации - типичными для индо-буддизма, с поисками спасения во внефеноменальном мире, в небытии.
Очевидно, что цивилизационные различия между восточными странами были весьма и весьма ощутимыми (подробнее, см.: Васильев 1998). Однако все страны традиционного Востока близки друг другу по структуре и неизменной склонности к консервативной стабильности. Ситуация в этом смысле стала несколько меняться только с началом эпохи колониализма. И здесь следует сказать несколько слов о Европе как о символе оппозиции Восток - Запад.
Европейский путь развития с античности уникален. Если вплоть до гомеровских времен Европа в структурно-типологическом плане была близка традиционному Востоку, то примерно с VII в. до н.э. в ней, на юге континента, в Греции, появилась новая структура полисного типа и начала складываться соответствующая ей цивилизация. По сути своей рождение буквально из ничего столь сложного и принципиально нового социально-политического, экономического и цивилизационно-культурного феномена было чем-то вроде социальной мутации, великой революции, сопоставимой по ее значению для исторического процесса с неолитической.
Ранние эллинские полисы были самоуправляемыми городами-государствами. Но, в отличие от древних египетских или шумерских про-тогосударственных урбанистических образований, эти структуры в обычной своей форме (бывали и исключения) не имели единоличных правителей. Это были протореспубликанского типа организации, власть в которых принадлежала избранным на строго ограниченный срок магистратам, руководителям. Избрание и осуществление руководства определялись строго разработанными демократическими по
[104]
характеру процедурами, в результате чего все жители данного полиса, имевшие землю, считались полноправными гражданами (существовали и неполноправные - метеки и рабы, но тон задавали именно граждане), причем как раз для защиты их интересов избирались и функционировали магистраты. Экономика полисов была ориентирована на свободный рынок, а все граждане являлись частными собственниками, причем именно на страже священных институтов частной собственности и свободного рынка как раз и стояла вся структура полисов, чем эти полисы принципиально отличались от любых обществ Востока.
Следует заметить, что античный мир был знаком и с царями, и с тиранами, что демократические процедуры и нормы подчас бесстыдно попирались власть имущими, как это было особенно заметно в пришедшем на смену античной Греции Риме. Однако при всем том основы оставались непоколебленными. Тираны приходили и уходили, а античная структура существовала и совершенствовалась - достаточно упомянуть о знаменитом римском праве (частном праве, детально регулирующем права граждан и собственников). И именно это наследство легло в фундамент европейского гражданского общества и продолжало оказывать свое ощутимое воздействие после крушения Рима и появления на его территории варварских королевств, восточных по типу происхождения.
Появившись на территории бывших римских владений в Европе, эти многочисленные и достаточно быстро сменявшие или оттеснявшие друг друга королевства развивались как под воздействием христианства, ставшего на рубеже III-IV вв. официальной государственной религией Рима, так и античных традиций. Это наследство отразилось на экономике и иных институтах феодальной Западной Европы уже достаточно рано. Особенно оно было заметным в структуре торговых республик (Венеция, Генуя, Флоренция, города Ганзы) и городов, где развивались рынки и пользовалось поддержкой власти частное предпринимательство. Города средневековой Европы, становясь союзниками королей в борьбе за объединение раздробленных феодальных владений, пользовались льготами и привилегиями, что принципиально отличало их статус от восточных
городов, бывших в это время (X-XV вв.) гораздо более развитыми и богатыми.Это принципиальное структурное различие между традиционным Востоком и Европой было непреодолимым. Несколько раз самой историей ставились эксперименты по ее преодолению. Первым можно считать период эллинизации Ближнего Востока, растянувшийся примерно на тысячелетие, от Александра до Мухаммеда, вторым - статус ориентализовывавшейся Византии, в средние века все очевиднее сближав-
[105]
шейся с традиционным Востоком. В обоих случаях победителем выходила традиционно-восточная структура. Зато в случае с германской Европой верх взяла европейская структура, уходящая корнями в античность. Но что характерно - во всех трех случаях ожидаемого синтеза не произошло, верх брала либо та, либо другая
структура, что явно свидетельствовало о принципиальной их несовместимости.Ситуация изменилась кардинальным образом после наступления эпохи колониализма, которой предшествовали в Европе такие кардинальной важности процессы, как Ренессанс, Реформация и Великие географические открытия, способствовавшие возрождению многих из утраченных античных рыночно-частнособственнических и цивилизационных традиций и трансформации феодальной Европы в предка-питалистическую. В результате этой трансформации новоевропейская история стала совсем иной. Начав полностью ориентироваться на рынок, частное предпринимательство, право и иные сопутствующие новым условиям существования институты, европейцы во всеоружии двинулись на Восток. Все началось с завоевания Америки, что дало им некоторый опыт, но главным образом - драгоценные металлы, золото и серебро.
Первая стадия колониализма (XVI-XVIII вв.) - это время торговой экспансии европейцев, поиски путей к восточным странам, борьба за восточные рынки, сопровождавшаяся энергичной работорговлей с целью заработать на переселении африканцев в малонаселенную Америку, где весьма быстрыми темпами развивалось протокапиталистических по духу (но основанное на труде рабов) плантационное хозяйство. Вначале пионерами колониализма были испанцы (в основном в Америке) и португальцы (на Востоке). Именно их усилиями прокладывались морские пути, создавались плантации и воздвигались первые торговые форпосты в разных странах. При этом стоит учесть, что, в отличие от Америки с ее слабыми и отсталыми протогосударственными и догосударственными образованиями, богатый Восток был в основном Представлен сильными государствами, а то и целыми империями. С ним можно было только торговать, причем платить за желанные европейцам пряности и раритеты следовало драгоценными металлами, так что именно на Восток потекла большая часть вывезенного из Америки золота и серебра.
В XVII-XVIII вв. португальцев в качестве основных колонизаторов на Востоке сменили сначала голландцы, а затем англичане, которые стали действовать намного шире. Теми и другими были основаны Ост-Индские компании с большими средствами и возможностями, включая право вести переговоры и войны, заключать соглашения. Усилия-
[106]
ми этих компаний были достигнуты немалые успехи в развитии торговли и в первых ощутимых территориальных приобретениях, особенно в Индии и Индонезии, которые в этот период находились в состоянии политического кризиса и децентрализации.
С начала XIX в. наступил второй период колониализма с его активной промышленной экспансией и резким ростом территориальных приобретений в разных регионах Востока. Мощное давление индустриальной экономики и политической силы европейского колониального капитала поставило под вопрос дальнейшее существование привычной традиционной структуры и всего стиля жизни на Востоке. Наряду с привычными для Востока государственным и строго контролируемым частным секторами хозяйства, появился новый, колониально-капиталистический, со свойственными ему свободным и защищенным правами и привилегиями рынком и энергично функционирующими в его пространстве частными собственниками-предпринимателями. При этом традиционная восточная структура с ее системой власти-собственности и централизованной редистрибуции, с ее негибкой бюрократией и экономически неэффективным хозяйством не могла успешно противостоять напористой и полной энергии колониально-капиталистической экономике, защищенной государственной протекцией европейских стран-метрополий и вкладывающей все новые и новые капиталы в столь прибыльное дело, как эксплуатация колоний или зависимых от европейцев стран Востока.
Естественно, что народы Востока в большинстве своем были недовольны столь бесцеремонным вторжением чужаков в их жизнь. Это недовольство проявлялось подчас и в народных движениях, на которые возлагали большие надежды европейские революционеры прошлого и начала нынешнего веков, включая Маркса и Ленина. И действительно, Восток на рубеже XX столетия явственно пробуждался от вековой спячки. Крупнейшие восточные монархии под влиянием вызванного европейцами кризиса разваливались и замещались республиками; так произошло с Османской и Китайской империями. Но значение этого факта едва ли стоит преувеличивать. Ответ традиционного Востока вызову со стороны агрессивного европейского колониального капитала был сложным переплетением вынужденной трансформации и энергичного противостояния с опорой на традиционные цивилизационные ценности. При этом сила сопротивления во многом зависела именно от характера и мощи той либо иной из великих восточных цивилизаций.
Конфуцианский Дальний Восток с его исключительной способностью к усвоению полезных новаций дал наилучший результат, что хорошо видно на примере Японии (Китай отставал в силу ряда важных причин, прежде всего из-за стойкости консервативной административ-
[107]
ной структуры и силы самодостаточной традиции). Индо-буддийские страны со свойственной им религиозно-политической пассивностью тоже могли адаптироваться к новой ситуации - особенно при активной юли колонизаторов - достаточно спокойно, хотя и не очень быстро и нe слишком легко. Наиболее сильное сопротивление оказывали страны ислама. Только длительный процесс вынужденной адаптации к но-вым формам жизни позволил колонизаторам добиться в некоторых из этих стран (Турция, Египет, Пакистан) позитивных результатов. Но остальная часть мира ислама, особенно арабские страны и Иран, не принимала европейских стандартов, причем многие из этих стран занимают такую позицию и сегодня.
Здесь стоит сделать некий политологический экскурс и обратиться к феномену колониализма как такового. Как известно, на Востоке и среди радикалов на Западе господствует заведомо негативное отношение к этому явлению, причем нередко все несчастья и невзгоды списывают именно на колонизаторов. Разумеется, колониализм принес традиционному Востоку немало бед. Но нельзя ведь на учитывать, что, не будь колониальной экспансии, все страны Востока, включая и Японию, находились бы сегодня практически на уровне едва ли не XV в. Можно спорить о том, хорошо это или плохо, и я предполагаю в заключении статьи вернуться к этой проблеме. Тем не менее очевидно, что все новое и современное пришло на Восток из Европы в результате процесса вестернизации и модернизации. И современный Восток охотно этим всем или почти всем пользуется. В данном смысле именно колониализм сблизил современный Восток с Западом.
Процесс деколонизации начался, как хорошо известно, после второй мировой войны. В это время колониальный и зависимый Восток оказался перед альтернативой: капитализм или марксистский социализм. Марксистский социализм как система был впервые реализован в России после большевистского переворота 1917 г. Можно спорить о том, что в данный момент представляла собой Россия, но я лично уверен в том, что исторически Россия как государство и общество всегда была более Востоком, нежели Западом. От Запада в ней, кроме восточного типа православного христианства, всегда находившегося под железной пятой правивших страной деспотов, были только те сдвиги, которые инициировал Петр I и в меру своих возможностей осуществляли его преемники. Иными словами, в России - как и на остальном Востоке - начался процесс модернизации и вестернизации лишь с XVIII в. Разница, причем очень существенная, сближающая Россию разве что с Японией, но не с остальным Востоком, была в том, что этот процесс шел изнутри, а не под силовым воздействием извне, со
[108]
стороны колонизаторов. Но даже при всем том к 1917 г. Россия добилась на пути вестернизации не слишком многого, причем именно это печальное обстоятельство помогло марксистскому социализму укрепиться в стране.
Парадокс в том, что указанная доктрина, первоначально рассчитанная только на Запад (диктатура пролетариата), для него оказалась неприемлемой, но зато нашла себе почву на Востоке, где пролетариата в марксистском его понимании не было вовсе (или почти не было, как в России). Не углубляясь в анализ этого парадокса, замечу лишь, что в процессе деколонизации ряд стран Востока (Китай, Вьетнам, Северная Корея, затем также Камбоджа и Лаос, не говоря уже о многочисленных странах Африки) избрали в качестве образца советский вариант марксистского социализма. Почему?
Ответ очевиден. Марксистский коммунизм с его командно-административно-редистрибутивной системой - копия традиционного Востока. Новая и сильно модифицированная, с развитой индустрией (особенно военной) и наукой, специфической идеологией и политической мощью, но все же именно копия. Судить об этом следует на основании того, что и правящий аппарат с его жесткой административной системой, и суровое преследование частной собственности и предпринимательства, и экономическая неэффективность государственного хозяйства, явно тяготеющего не к быстрому развитию, но к консервативной стабильности (застой), и запуганное властью несвободное население, порой низводившееся до уровня поголовного рабства, - все это очень хорошо знакомо именно Востоку. А успехи,
достигнутые Россией при Сталине за счет жесточайшего террора, были особенно очевидны как раз тогда, когда странам Востока предстояло сделать свой исторический выбор. Выбрать капитализм означало болезненное продолжение вынужденной трансформации. Выбрать марксистский социализм значило, как в то время многим казалось, иметь шанс избежать этого и стать могучим государством в рамках старых структур, да к тому же получить за это помощь от СССР.Так рассуждали в момент выбора достаточно многие из руководителей стран Востока, не говоря уже о коммунистах, позиции которых в этих странах, особенно в Азии, были весьма сильны. Сегодня уже известно, когда и чем марксистский эксперимент во всех этих странах, включая и Россию, завершился. Марксисткий социализм, за редчайшими исключениями, остался, как реально существующая и пытающаяся соперничать с капиталистическим Западом система, в прошлом. Изменился за ряд последних десятилетий и капитализм. Вопреки предостережениям, он не только не погиб, запутавшись в противоречиях, но на-
[109]
против, сумел успешно решить свои сложные проблемы. Новый капитализм второй половины нашего века имеет немало достижений как в фере социальной поддержки нуждающейся в этом части населения, так и во многих иных сферах. Это спасло западные страны от очередных кризисов и дало им новые импульсы для быстрого развития. Неудивительно, что в таких условиях - тем более после краха системы марксистского социализма - развивающийся мир в большинстве своем стал сознательно ориентироваться на рыночно-частнособственнические принципы Запада. Но этот выбор для современного Востока не стал большим облегчением.
Сложности и трудности в том, что для выбора марксистко-социалистического пути нужна была лишь смена политической ориентации (остальное легко вписывалось в давно сложившуюся традиционно-восточную структуру), тогда как выбор противоположного пути требовал кардинальной внутренней перестройки, для чего необходим был долгий и трудный переходный период. Нужно было время и для соци-опсихологической адаптации, что обычно требует смены поколений. И здесь опять-таки многое зависело от цивилизационного фундамента того или иного из регионов Востока.
Мир ислама, как упоминалось, настроен наиболее антизападно и антикапиталистически. Это не означает, что в соответствующих странах не принимают ничего современного. Напротив, там охотно ездят яа автомобилях и летают на самолетах, используют современную бытовую технику и т.д., не говоря уже об активной торговле нефтью с Западом. Но тем не менее там и особенно в странах, где господствует фундаментализм, как, например, в Иране, резко не приемлют духовную культуру и многие нормативные принципы поведения по западному стандарту, предпочитая этому демонстративное следование обычаю (женщины, например, не должны выходить на улицу, не закрыв лицо). За последние годы позиции исламского фундаментализма резко усилились, причем не только в беднейших странах типа Судана, Афганистана или Бангладеш, но и в странах достаточно передовых и развитых - в Алжире, Египте. Даже в Турции военные недавно вынуждены были вмешаться в такого рода процесс и запретить политическую партию (пользовавшуюся в стране немалым признанием) с явно исламско-фундаменталистским уклоном.
Хуже всего обстоит дело с трансформацией и модернизацией в Африке южнее Сахары (кроме Южной Африки, являющейся в этом смысле исключением). И дело отнюдь не в силе исламских или иных явственно антизападных и тем более фундаменталистских традиций. Просто черная Африка с ее архаичным населением и соответствующи-
[110]
ми нормами социо-психологического стандарта слишком далека н только от Запада, но и от любой из развитых цивилизаций мира. В т же время здесь можно зафиксировать любопытный парадокс: тогда ка культура потребления, особенно в городах, растет очень быстрыми темпами (каждый хочет иметь современную бытовую технику, телевизор, а то и автомобиль, не говоря уже об одежде и иных предметах обихода), культура и дисциплина труда такого рода современным потребностям совершенно не соответствуют. Социальная верхушка в этих странах - особенно те, кто
получил образование заграницей и уже по этой немаловажной причине обычно принадлежит к административной или иной элите - обеспечена всем необходимым, а основная масса населения имеет очень мало. Более того, многие едва сводят концы с концами, а в случае стихийных бедствий, войн и т.п. вообще десятками, если даже не сотнями тысяч погибают от голода и болезней.Суммируя сказанное, мы вправе прийти к выводу, что современный Восток весьма многолик. Одни страны благодаря собственным усилиям и цивилизационному фундаменту или Аллаху (имеется в виду нефть) богаты и благополучны. Другие живут скромно, но, напрягая усилия, стремятся как можно быстрее преодолеть пропасть, отделяющую их от богатых и благополучных (как восточных, так и западных) стран. Третьи практически не имеют шансов достичь этого в обозримом будущем, а четвертые даже не пытаются или не могут двигаться вперед. Особо стоит сказать о крупных странах (Китае, Индии, Индонезии), где часть населения в результате общего прогресса за последние десятилетия достигла определенного, подчас заметного уровня благополучия, тогда как основная масса сельского населения остается таким же бедным, едва сводящим концы с концами, как и их далекие предки. Но если здесь все-таки можно говорить об определенном движении вперед и соответственно о надежде, то применительно к наиболее бедным странам Востока, и этого сказать нельзя. Они остаются общемировой болью.
Подводя некоторые итоги, можно в самом общем виде заключить, что примерно половина населения стран Востока (почти все в черной Африке и многие из числа беднейших слоев в других странах, включая крупные вроде Индии, Индонезии, Китая) живет сегодня на уровне бедности или даже нищеты. И, что особенно важно принять во внимание, именно эта половина имеет тенденцию к безудержному
демографическому росту, практически удваиваясь каждые 35-45 лет и тем самым резко увеличивая общий объем бедности и нищеты в нашем мире.Здесь мы имеем дело с очень серьезной проблемой для современного мирового сообщества, причем она не имеет легкого решения. Страны, которые не в состоянии сами прокормиться, живут за счет все возрастающей помощи извне. Данное обстоятельство можно, конечно,
[111]
рассматривать как вынужденную плату богатых западных стран за их прошлую колониальную экспансию, как долг колонизаторов. Но, во-рвых, помощь, о которой идет речь, не способствует успеху беднейших стран в главном для них - в развитии. Напротив, порождает и поддерживает в этих странах иждивенческо-паразитарный синдром. А во-вторых, стремительный демографический рост в
странах Востока и особенно в беднейших из них ставит теперь уже перед всем достаточно густо населенным миром ряд новых глобальных и практически почти неразрешимых проблем. В самом общем виде это проблема взаимодействия между Человеком и Природой.С точки зрения исторического процесса, который в основном затрагивается в настоящей статье, суть проблемы сводится примерно к следующему. Индустриальный прогресс в наши дни резко убыстрился. Соответственно возросла угроза экологического кризиса. Элементарные подсчеты, о чем, в частности, свидетельствуют тревожные доклады специалистов, объединенных в рамках так называемого Римского клуба, убеждают в том, что процесс подобного рода не может тянуться слишком долго. Хорошо известно, например, что, если того уровня отбросов на душу населения, который характерен сегодня для западного мира, достигнет и весь остальной мир, планета просто не выдержит. Будет катастрофа. Уже одно это означает, что что-то в близком будущем должно быть решительно изменено. Но что? И как?
Ясно одно: индустриальный рост, связанный со все возрастающим потреблением энергии, экологический кризис и демографическое давление можно считать тремя факторами, чье воздействие на планету уже достаточно скоро будет способно превысить степень ее терпения. Возникает серьезный вопрос: как долго Земля будет в состоянии выносить это? Когда и чем может кончиться ее уже явно угрожающее всем нам терпение? Быть может, уже сейчас, на пороге XXI в., мы находимся совсем недалеко от критической точки (подробнее см.: Васильев
1997)?Вообще-то говоря, проблема индустриального роста в том плане, как она выглядит сегодня, являясь угрозой будущему, может быть решена легче всего. Компьютерная революция способна дать человечеству некоторые новые технологии для этого. Разумеется, это сделать сравнительно легко на богатом Западе, но не на Востоке, где у большей части стран просто нет средств на необходимую для этого радикальную перестройку экономики. Но в конце концов можно предположить, Что богатый Запад во имя собственных интересов и
интересов будущего всего человечества поможет снабдить страны Востока передовой безотходной технологией XXI в.[112]
Экологический кризис на современном уровне науки и технологии тоже может быть ликвидирован, хотя трудно даже представить, скользко для этого потребуется средств и где их возьмут страны Востока, да и Россия. К тому же стоит учесть, что это в конечном счете те же самые средства, которые во все увеличивающихся масштабах перетекают сегодня из богатых стран Запада в беднейшие страны Востока, неспособные себя прокормить. И все же, учитывая все сказанное, решение технологических и экологических проблем - вопрос денег, и потому проблемы такого рода в принципе могут быть решены в следующем столетии. Но что может быть сделано с угрожающим ростом демографического давления?
На первый взгляд могло бы показаться, что данная проблема наиболее легкая из всех, настоятельно требующих своего решения, или, выражаясь фигурально, наиболее слабая из голов трехглавого Дракона, угрожающего существованию человечества на Земле. Здесь вроде бы все зависит от самих людей и в сущности практически ничего не стоит. Однако такой взгляд обманчив. На деле все обстоит как раз наоборот. Есть основания полагать, что из всех ключевых проблем XXI в. эта будет основной. Специалисты хорошо знают, что нормы размера семьи и количества рождений на одну женщину складываются веками и тысячелетиями, входят в число важнейших элементов обычая во всех странах, у всех народов мира и потому не могут изменяться с легкостью, за короткий исторический
срок. Даже обладающие исключительной социальной дисциплиной китайцы не в состоянии ввести в приемлемые рамки ежегодный прирост населения. А в Индии, странах ислама и в Африке эти проблемы практически не решаются вовсе, хотя многое говорится и пишется на данную тему. К тому же стоит учесть, что успехи современной медицины и элементарные санитарно-гигиенические нормы и правила способствуют выживаемости детей, что резко увеличивает темпы роста населения при сохранении традиционной нормы рождений на каждую женщину. Это, в сущности, означает, что даже если богатый и развитый Запад решит в XXI в. свои две стоящие перед миром сложнейшие и дорогостоящие проблемы, развивающийся и быстрыми темпами разрастающийся Восток окажется не в состоянии решить третью и главнейшую из них.Это означает также, что только небольшая часть стран Востока будет в состоянии обеспечить оптимальные условия своего существования в обозримом будущем. Что касается всех остальных, то их участь представляется достаточно печальной. Настолько безрадостной, что не может не встать тот самый вопрос, который уже был затронут выше:
[113]
благом или злом обернулись для мира и, главное, для самого Востока ”го спровоцированное колониализмом пробуждение и приобщение к стандартам Запада? Не лучше ли было бы, если бы все оставалось так, как это выглядело до XVI в.?
Вопрос подобного рода, скорее, риторический. Он не требует ответа, ибо его быть не может. Случилось так, как должно было случиться. Иного в тех обстоятельствах было бы нереально ожидать. Но вопрос о том, благо или зло принес Востоку колониализм, тем не менее остается. И похоже на то, что наряду с несомненным благом приобщения к высокой современной цивилизации (в планетарном понимании этого термина), ныне становятся все более очевидными трагические издержки, безумная цена, которую человечество завтра уже будет вынуждено заплатить за этот исторический поворот в его судьбах. Лишившись в результате приобщения к западной цивилизации с ее постоянно растущим потреблением своего обычного исторического баланса
с окружающей природой, страны традиционного Востока в подавляющем своем большинстве практически потеряли шансы установить modus vivendi в будущем. В результате создается ситуация постоянно растущего дисбаланса с природой в планетарном масштабе.Но природа не терпит дисбаланса, особенно длительного. Она обычно резко ему противостоит, мобилизуя свои внутренние ресурсы. Последние достаточно многочисленны и хорошо известны. В прошлом это были эпидемии и иные катаклизмы. Ныне, когда медицина и другие отрасли науки нашли средства противостоять им, мобилизуются иные. Можно напомнить о СПИДе, озоновой дыре, парниковом эффекте, ядерной зиме. Пока что современная наука не сдает своих позиций и активно борется со всеми подобными угрозами, предостерегая от одних (ядерная катастрофа или парниковый эффект) и способствуя победе над другими (СПИД или озоновая дыра). Но что будет завтра, когда население планеты - где-то к середине будущего века - удвоится и перевалит за 10 миллиардов человек? И тем более послезавтра, в
конце XXI в., когда оно вполне сможет еще раз удвоиться?Следует полагать, что природа приложит все необходимые усилия для того, чтобы настоять на своем. Она найдет новые и много более Ш, эффективные средства и методы для того, чтобы восстановить утраченный баланс. И хотя человечество тоже мобилизует все свои возможности для предотвращения грозящей ему катастрофы, есть основания полагать, что дело может окончиться для него плохо.
Я бы не хотел претендовать на лавры Кассандры и был бы рад, если бы высказанные здесь опасения оказались напрасными или, во всяком случае, недостаточно обоснованными. Но пока что, к сожалению, существует слишком много оснований для опасений и беспокой-
[114]
ства по поводу будущего. Фантасты обычно, даже если пишут о глобальных катастрофах, полны исторического оптимизма в отношении этого будущего. Они верят в бессмертные потенции человечества. По сравнению с ними я склонен считать себя скорее пессимистом.
Как востоковед, я постоянно держу в голове ситуацию с Востоком, причем не только современным
4. Что же касается сегодняшних и завтрашних проблем, связанных как с технологией и экологией, так и - в гораздо большей степени - с непрекращающимся демографическим ростом на Востоке, и ведущих к увеличению дисбаланса между Человеком и Природой, то они меня беспокоят гораздо больше, чем сказки о звездных войнах и возможных в будущем столкновениях с инопланетянами. Конечно, и я это отлично понимаю, сказки интереснее скучных академических выкладок, на то они и сказки. Но проза жизни дает и всегда будет давать о себе знать. А в этой прозе Восток со всеми его нерешенными и порой неразрешимыми проблемами с каждым годом занимает все увеличивающееся место.