ГЛАВА II НОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В ОБЩЕЙ ЛИНГВИСТИКЕ

Неоднократно подчеркивалось, что отличительной чертой языкознания в течение всего XIX века и в начале XX века был его исключительно исторический характер. История как необходимая перспектива и смена фактов во времени как принцип объяснения, членение языка на изолированные элементы и исследование законов эволюции, присущих каждому из них,– таковы были основные положения лингвистической теории. Признавались, правда, закономерности и совершенно иной природы, как, например, действие аналогии, могущей, как полагали, нарушать регулярность эволюции. Но в обычной научной практике грамматика языка сводилась к описанию происхождения каждого звука и каждой формы. Это

Эта тенденция проявляется прежде всего в отказе от постановки некоторых типов проблем. Никто больше не занимается всерьез, вопросом о моногенезе или полигенезе языков, как и, в общей форме, вопросом об абсолютном начале языка. Теперь уже не поддаются так легко, как прежде, соблазну возвести особенности какого-либо языка или типа языков в универсальные свойства языка вообще. Это объясняется тем, что горизонты лингвистики раздвинулись. Все типы языков приобрели равное право представлять человеческий язык. Ничто в прошлой истории, никакая современная форма языка не могут считаться “первоначальными”. Изучение наиболее древних засвидетельствованных языков показывает, что они в такой же мере совершенны и не менее сложны, чем языки современные; анализ так называемых примитивных языков обнаруживает у них организацию в высшей степени дифференцированную и упорядоченную. Индоевропейский тип языков отнюдь не представляется больше нормой, но, напротив, является скорее исключением. С еще большим основанием лингвисты отказываются теперь от исследова-

Сказать, что лингвистика становится наукой, – значит не только подчеркнуть ее стремление к точности – это свойственно всем наукам. Дело заключается прежде всего в изменении ее отношения к своему объекту, которое можно определить как стремление к его формализации. Эта тенденция возникла под влиянием работ двух лингвистов: Соссюра в Европе и Блумфилда в Америке. Впрочем, их влияние осуществляется столь же различными путями, сколь несходны были книги, от которых оно исходило. Трудно себе представить более разительный контраст, чем различие между двумя трудами. “Курс общей лингвистики” Соссюра (1916) – книга, составленная после смерти автора на основе записей его учеников, совокупность гениальных идей, каждая из которых требует толкования, а некоторые до сих пор вызывают научные споры, она переносит язык в плоскость универсальной семиологии и открывает перспек-

тивы, которые современная философская мысль только начинает ощущать; и “Язык” Блумфилда (1933), ставший настольной книгой американских лингвистов, до конца продуманный и зрелый “textbook” – учебник, примечательный как полным отказом от философии, так и строгостью исследовательских приемов. Хотя Блумфилд и не упоминает Соссюра, он тем не менее, несомненно, подписался бы под положением Соссюра о том, что “единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя”. Этот принцип объясняет тенденции, проявляющиеся в лингвистике повсеместно, хотя он и не говорит еще ничего о причинах, по которым она стремится к автономности, и о целях, которые она при этом преследует.

Несмотря на различия школ, перед теми лингвистами, которые пытаются привести свои научные позиции в систему, возникают сходные проблемы, которые можно сформулировать в виде трех основных вопросов 1) Какова задача лингвиста, с чем он имеет дело и что будет он описывать под названием языка? Речь идет, таким образом, о самом объекте лингвистики 2) Как описывать этот объект. Нужно создать приемы, которые позволили бы охватить совокупность характерных черт одного языка в совокупности реально существующих языков и описать их в идентичных терминах. На каком принципе должны быть основаны эти приемы и эти определения? Отсюда видно, какое важное значение приобретает техника лингвистического исследования. 3) По наивному представлению говорящего, как, впрочем, и для лингвиста, функцией языка является “сказать нечто”. Что, собственно, представляет собой это “нечто”, ради которого приводится в действие язык, и как определить его границы по отношению к самому языку? Возникает, таким образом, проблема значения.

последовательных операций, членение каждого элемента на все более простые единицы. Цель этой процедуры состоит в выделении дистинктивных (различительных) единиц языка, я уже в этом заключается радикальное изменение метода. Если раньше объективность исследователя состояла в глобальном описании, что влекло за собой одновременно принятие графической нормы для письменных языков и скрупулезную фиксацию всех произносительных деталей для устных текстов, то теперь стремятся выделить те элементы, которые являются дистинкгивными на всех уровнях анализа. Для того чтобы их установить, а это всегда трудная задача, руководствуются принципом, который гласит, что в языке есть только различия, что язык приводит в действие систему различительных средств. Выделяют только те признаки, которые наделены смысло-различительной функцией, опуская – после того как они определены – те явления, которые представляют собой лишь варианты. Благодаря этому достигается большое упрощение и становится возможным обнаружить внутреннюю организацию и законы взаимодействия этих формальных элементов. Каждая фонема и морфема оказывается существующей относительно каждой другой, будучи одновременно и отличной от всех других и зависимой от них; каждая ограничивает другие и ограничивается ими в свою очередь, взаимное различие и взаимная зависимость с необходимостью предполагают друг друга. Элементы образуют ряды и обнаруживают особый в каждом языке порядок. Это и есть структура, каждая часть которой существует лишь благодаря целому, в свою очередь существующему лишь в совокупности своих составных частей.

Структура – один из важнейших терминов современной лингвистики, один из тех терминов, которые продолжают сохранять программное значение. Для тех, кто употребляет этот термин со знанием дела, а не просто следуя моде, он может означать две разные вещи. В частности, в Европе под структурой понимают целое, состоящее из частей, и взаимозависимость между частями целого, которые взаимно обусловливают друг друга; для большинства американских лингвистов структура – это наблюдаемая расстановка элементов и их способность к взаимосвязи или взаимозамене. Выражение “структурная лингвистика” получает поэтому различную интерпретацию, во всяком случае настолько различную, что операции, которые при этом имеются в виду, приобретают неодинаковый смысл. Лингвист-“блумфилдианец” под названием “структура” будет описывать фактически встретившееся ему в речи явление, которое он будет членить на составляющие элементы и давать определение каждому из этих элементов, исходя из того места, которое этот элемент занимает в составе целого, и того варьирования и взаимозамен, которые допустимы в том же месте речевой цепи. Понятия равновесия системы и тенденций системы, которые Трубецкой добавил к понятию структуры некоторые доказали свою плодотвор-

Как бы то ни было, подобный анализ возможен только тогда, когда лингвист в состоянии полностью наблюдать, контролировать или варьировать по своей воле функционирование описываемого языка. Только живые языки, письменные или бесписьменные, предоставляют достаточно широкие возможности и достаточно надежный материал для проведения такого исследования с исчерпывающей точностью. Предпочтение отдается разговорным языкам. Некоторые ученые считают это условие необходимым по эмпирическим соображениям. Для других лингвистов, например американских, толчком к пересмотру методов описания, а затем и общей теории послужила прежде всего необходимость записывать и анализировать индейские языки, языки сложные и многообразные. Но постепенно пересмотр принципов распространяется и на описания древних языков. Появляется даже возможность дать иную интерпретацию, в свете новых теорий, данным, которые были добыты сравнительно-историческим методом. Такие труды, как работы Е. Куриловича, посвященные реконструкции стадий общеиндоевропейского языка, показывают, чего можно ожидать от подобным образом ориентированного исследования. Признанный специалист в области исторической лингвистики, Ж. Вандриес выступает в защиту и лингвистики “статической”, понимаемой как сравнительное

Понятно теперь, что преобладающим в последние годы типом исследования было системное описание, частичное или полное, того или иного конкретного языка, выполняемое с невиданным ранее вниманием к технике анализа Лингвист ощущает необходимость обосновывать всю процедуру своего анализа, от начала до конца Он предлагает аппарат определений с целью узаконить статус, который он находит у каждого из определяемых им элементов, а все операции излагаются эксплицитно, так чтобы они были доступны проверке на всех этапах анализа. Результатом этого явилась коренная перестройка терминологии Используемые термины настолько специфичны для каждого направления, что начитанный лингвист с первых же строк узнает, к какому именно принадлежит то или иное исследование, а ход рассуждений иной раз становится понятным для представителей того или иного метода лишь тогда, когда они изложат его в своей собственной терминологии к описанию предъявляются требования эксплицитности и последовательности, а также отказа при анализе от использования значения, с привлечением только формальных критериев. Эти принципы получили широкое распространение особенно в Америке и послужили там поводом для продолжительных дискуссий. В своей книге “Методы в структурной лингвистике” (1951) З.С. Харрис¹ свел эти принципы в своего рода кодекс. В этой работе автор подробно, шаг за шагом излагает приемы выделения фонем и морфем на основе формальных признаков их распределения в тексте или речи: дистрибуции, окружения, субституции, взаимодополнительности, сегментации, корреляции и т.д., причем каждая из операций иллюстрируется конкретными задачами, которые автор рассматривает с помощью квазиматематического аппарата графических символов. Думается, что трудно было бы пойти дальше по этому пути. Но удалось ли по крайней мере выработать единый и постоянный метод? Автор готов первым согласиться, что возможны и другие приемы и что некоторые из них были бы даже более экономичны, особенно если допустить использование значения. Возникает вопрос: не становится ли самоцелью вся эта демонстрация строгости метода? Но, что еще более важно, мы видим, что лингвист занимается, по существу, только речью, которую он молчаливо приравнивает к языку. Это обстоятельство, имеющее принципиальное значение, следует обсудить в связи со своеобразной концепцией структуры, принятой у сторонников этого метода. Схемы дистрибуции, как бы строго они ни были установлены, не образуют структуры, точно так же как перечни фонем и морфем, выделенных путем сегментации речевой цепи, не являются описанием языка. Здесь нам дается, по существу, лишь метод записи и членения материала, применяемый к языку,

Подчеркнем еще раз это обстоятельство, которое даже больше, чем особая тщательность исследовательской техники, характерно для данного метода принципиально утверждается, что лингвистический анализ, чтобы быть подлинно научным, должен абстрагироваться от значений и ограничиться исключительно определением и дистрибуцией элементов. Требование строгости, предъявляемое к процедуре анализа, с необходимостью приводит к отказу от такого неуловимого, субъективного, не поддающегося классификации элемента, каким является значение, или смысл. Все, что возможно сделать,– это лишь удостовериться, что такое-то высказывание соответствует такой-то объективной ситуации, и, если повторение ситуации вызывает появление того же высказывания, между ними устанавливают корреляцию. Отношение между формой и смыслом сведено, таким образом, к отношению между языковым выражением и ситуацией, в терминах бихевиористской теории, причем выражение может быть одновременно и реакцией и стимулом. Значение фактически сводится к некоторой внешней обусловленности речи. Что касается отношения между языковым выражением и действительностью, то эту проблему предоставляют решать специалистам в области естественных наук. “Мы определили значение (meaning) языковой формы, – говорит Блумфилд, – как ситуацию, в которой говорящий ее произносит, и как реакцию, которую она вызывает у слушающего” (“Язык”, стр. 142)*. Харрис также настойчиво подчеркивает трудность анализа ситуаций “В настоящее время не существует никакого метода для измерения социальных ситуаций и для непротиворечивого представления социальных ситуаций как состоящих из элементарных частей, так чтобы языковое высказывание, появляющееся в той или иной социальной ситуации или ей соответствующее, можно выло бы расчленить на сегменты, которые соответствовали бы частям ситуации. Мы вообще не можем в настоящее время опереться ни на какое естественное или научно проверяемое членение семантического поля культуры того или иного народа, потому что пока не существует методики подобного исчерпывающего анализа культуры путем разложения на дискретные элементы, напротив, язык является одним из основных источников наших знаний о культуре (или о “мире значений”) данного народа и о различиях или членениях, которые там существуют” (цит. соч., стр. 188) Можно только опасаться, что если этому методу суждено всеобщее применение, то лингвистика никогда уже не сможет сотрудничать с другими науками, изучающими человека и культуру Сегментация высказывания на дискретные элементы ведет к анализу языка не более, чем сегментация вселенной ведет к созданию теории физического мира.

__________________________________

* Цит по изданию Л Блумфилд, Язык, М., 1968.

Формализация частей высказывания таким способом угрожает снова привести к атомизации языка, потому что естественный язык представляет собой результат процесса знаковой символизации на нескольких уровнях, а анализ этого процесса еще даже не начат. Наблюдаемый языковой “материал” не есть поэтому первичная данность, которую остается лишь расчленить на составные части, это уже сложное целое, значимости которого возникают либо из индивидуальных свойств каждого элемента, либо из условий их соотношения, либо, наконец, из объективной ситуации. Поэтому возможны различные типы описания и различные типы формализации, но все они должны с необходимостью исходить из того, что их объект, язык, наделен значением, что именно благодаря этому он и есть структура и что это – основное условие функционирования языка среди других знаковых систем. Трудно представить себе, что дала бы сегментация культуры на дискретные элементы. В культуре, как и в языке, мы имеем совокупность знаков, и задача состоит в том, чтобы определить отношения между ними. До сих пор наука о культуре остается решительно и намеренно “наукой о субстанции”. Окажется ли возможным выделить в системе культуры формальные структуры, подобные тем, которые Леви-Стросс ввел в системы родства? Будущее покажет. Во всяком случае, очевидна необходимость – для всех наук, оперирующих символическими формами,– изучения свойств знака. Исследования, начатые Пирсом (Реirсе), не были продолжены, о чем приходится только сожалеть. Ведь именно прогресс в изучении знаков может способствовать лучшему пониманию сложных семантических процессов в языке, а возможно также, и за пределами языка. И поскольку функционирование знаков является бессознательным, как бессознательна и структура поведения, то психологи, социологи и лингвисты могли бы с пользой объединить свои усилия в этой работе.

стремятся к строгости анализа, стараются заимствовать приемы и даже аппарат символической логики для своих формальных операций, оказывается, что и логики со своей стороны обратились к языковому “значению” и вслед за Расселом и Витгенштейном все больше интересуются проблемой языка. Их пути скорее пересекаются, чем совпадают, и логики, занимающиеся языком, не всегда могут завязать диалог с лит вистами. По правде говоря, лингвисты, которые хотели бы сделать изучение языка наукой, предпочитают обращаться к математике, они ищут скорее приемы записи материала, чем аксиоматический метод, и слишком легко поддаются соблазну некоторых новых исследовательских методик, например кибернетики или теории информации. Полезно было бы подумать о том, как применить в лингвистике некоторые из операций символической логики. Логики исследуют условия истинности, которым должны удовлетворять высказывания, составляющие основу науки. Они отвергают “обычный” язык, как двусмысленный, неточный и неустойчивый, и стремятся создать полностью символический язык. Но предмет изучения лингвистов – как раз этот “обычный язык”, его они рассматривают как данный и структура его исследуют во всей полноте Для них представляло бы интерес попытаться использовать в анализе языковых классов всех порядков, которые они определяют, приемы, разработанные логикой множеств, для того чтобы выяснить, возможно ли установить между этими классами отношения, поддающиеся логической символизации. Тогда можно было бы получить хоть какое-то представление о типе логики, которая лежит в основе организации языка, стало бы ясно, одинаковы ли по природе типы отношений, свойственные обычному языку, и типы отношений, характеризующие язык научного описания, или, иными словами, как взаимно соотносятся язык поступков и язык разума. Недостаточно просто констатировать, что один поддается записи в системе логических символов, а другой не поддается или не поддается сразу и прямо, ведь факт остается фактом: тот и другой ведут свое происхождение из одного и того же источника и в основе их лежат в точности те же самые элементы. Эту проблему ставит сам язык.

Шпитцера, Фосстера В той мере, в какой автор подобного исследования прибегает, сознательно или бессознательно, одновременно к эстетическим, лингвистическим и психологическим критериям, он затрагивает одновременно и структуру языка, и его способность служить средством воздействия, и реакции которые он вызывает. Хотя критерии эти еще слишком часто носят “импрессионистический” характер, тем не менее наблюдается стремление уточнить метод, применяемый для изучения и эмоционального содержания и лежащего в его основе намерения, а также для изучения языка, который служит средством выражения этого эмоционального содержания. Путь к этому лежит через изучение порядка слов, качества звуков, ритма и просодии, а кроме того, лексических и грамматических средств языка. Здесь также широко используют данные психологии, не только потому, что в анализе постоянно подразумеваются эмоциональные оценки, но и потому, что психология дает методики для их объективации: тесты на запоминание, исследования в области цветового слуха, в области тембра гласных, и т.д. Все это область символизма, который мало-помалу начинают расшифровывать.

Фердинанд де Соссюр скончался 22 февраля 1913 года. Через 50 лет в тот же день мы собрались здесь, в его городе, в его университете, чтобы торжественно почтить его память Личность этого человека обретает теперь подлинные черты и предстает перед нами в своем истинном величии. Ныне нет лингвиста, который не был бы хоть чем то ему обязан. Нет такой общей теории, которая не поминала бы его имени. Его с ранних лет уединенною жизнь окружает некоторая тайна. Мы будем говорить здесь о его творчестве. Такому творчеству подобает лишь хвалебная речь, которая объяснит его истоки и его всеобщее влияние

Для ответа на этот вопрос можно было бы, разбирая одно его сочинение за другим, анализировать, сравнивать, обсуждать. Подобный критический разбор, несомненно, нужен. Превосходное капитальное исследование г-на Годеля¹ уже внесло существенный вклад в эту работу. Но у нас иная цель. Оставляя другим

_________________________

* Эта глава воспроизводит основное содержание лекции, прочитанной по приглашению Женевского университета в Женеве 22 февраля 1963 года в ознаменование пятидесятой годовщины со дня смерти Фердинанда де Соссюра. Несколько вводных фраз личного характера здесь автором опущены. Не следует забывать, что доклад был сделан не для лингвистов, а в расчете на более широкую публику, и это обстоятельство исключало всякую дискуссию и даже всякие слишком специальные выражения – Прим автора

¹ R Go del Les Sources manuscrites du Cows ue lingiiisfiqiie generate de reidi-nand de Saussure, Geneve – Paris, 1957.

Соссюр – прежде всего и всегда человек, ищущий первоосновы. В своих размышлениях он инстинктивно стремится открыть основные признаки, которые определяют все разнообразие эмпирических данных В том, что касается языка, он предчувствовал такие его особенности, которые нельзя обнаружить более нигде С чем бы его ни сравнивать, язык всегда предстает как нечто отличное Но в чем его отличия? Рассматривая язык как речевую деятельность, в которой соединяется столько факторов – биологических, физических и психических, индивидуальных и социальных, исторических, эстетических, прагматических,– он задается вопросом где же, собственно, сам язык?

Мы находим эти проблемы у Соссюра уже с момента его вступления в науку, в работе “Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках”*, опубликованной, когда автору был двадцать один год, и составляющей до сих пор одну из ступеней его славы. Гениальный дебютант в науке берется здесь за одну из труднейших проблем сравнительной грамматики, за вопрос, который, говоря точнее, еще не существовал и который он первым сформулировал в собственных терминах. Почему в столь обширной и многообещающей области он выбрал такую трудную тему? Перечитаем еще раз его предисловие. Он говорит здесь, что в его намерения входило изучить многочисленные формы индоевропейского а, по он пришел к необходимости рассмотреть “систему гласных как целое”. Это приводит его к анализу “ряда проблем фонетики и морфологии, одни из которых только ждут своего решения, а некото-

строгим доводам, и уже самая трудность восприятия “Мемуара” была достаточна для того, чтобы оттолкнуть большинство. Соссюр мог бы пасть духом. Необходимо было новое поколение, чтобы постепенно его идеи получили признание. Счастливая судьба привела его тогда в Париж. Он вновь обрел некоторую уверенность в себе благодаря тому исключительному стечению обстоятельств, когда ему удалось одновременно найти и доброжелательную опеку со стороны Бреаля и встретиться с группой молодых лингвистов, таких, как А. Мейе и М. Граммов, на которых его учение произвело глубокое впечатление. С этого времени начинается новая фаза сравнительной грамматики, когда Соссюр, завершая создание своей доктрины, одновременно излагает ее некоторым из тех лингвистов, кому в дальнейшем суждено было ее развить. Вот почему – не только для того, чтобы показать личное влияние Соссюра, но и для того, чтобы оценить преемственность идей,– мы хотим напомнить слова посвящения, сделанного Мейе своему учителю Соссюру в 1903 г. в книге “Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков”: “По случаю 25-летия со времени выхода в свет “Мемуара...” (1878-1903)”. И если бы это зависело только от Мейе, это событие было бы отмечено еще более: из одного неизданного письма Соссюра мы узнаем, что Мейе хотел сначала написать: “К годовщине опубликования...”, от чего Соссюр его дружески отговорил.

Естественно, фонетическая реализация этой единицы как h в хеттском языке внесла в споры новый момент, но другого порядка. Начиная с этого времени наметилось два направления исследований. Для одних лингвистов задача заключалась прежде всего в том, чтобы, развивая дальше теоретические изыскания, вскрыть, в частности в области индоевропейской морфологии, следы и комбинации этого “сонантического коэффициента”. Ныне известно, что эта фонема не единична, что она является одним из представителей целого класса неравномерно наличествующих в исторических языках фонем, называемых “ларингалами”. Другие лингвисты, напротив, делают упор на дескриптивный анализ этих звуков, они пытаются определить их реальный фонетический характер, а поскольку количество этих ларингалов все еще составляет предмет дискуссии, то их интерпретации из года в год умножаются, что дает основания для новых споров. Сегодня эта проблема находится в центре индоевропеистики, она в равной мере увлекает и диахронистов и дескрип-; тивистов. Все это свидетельствует о плодотворности предвидений Соссюра, которые сбылись лишь в последние десятилетия, через полвека после того, как были высказаны. Даже те современные лингвисты, которые не читали “Мемуара”, обязаны ему многим.

Вот так, с печатью гения, совсем молодым вступил Соссюр на , научное поприще. Его с симпатией принимают и в Высшей школе, где он сразу находит учеников, которых восхищают и воодушевляют его идеи, и в Лингвистическом обществе, где вскоре Бреаль возлагает на него обязанности второго секретаря; перед ним открывается легкая карьера, и все, кажется, возвещает много дальнейших открытий. Нельзя сказать, что ожидания были обмануты. Напомним хотя бы его фундаментальные статьи о балтийской интонации, которые демонстрируют глубину его анализа и остаются образцом для тех, кто предпринимает подобные исследования. Тем не менее остается фактом, который был замечен и о котором сожалели те, кому приходилось говорить о Соссюре в те годы, что вскоре в его научной деятельности наступает спад. Время от времени, и все реже, он публикует одну-другую статью, и то делает это лишь по настоянию друзей. Вернувшись в Женеву, чтобы занять университетскую кафедру, он почти совсем перестает писать. И однако, он никогда не переставал работать. Что же удерживало его от публикаций? Теперь мы начинаем понимать это. За этим молчанием скрывается драма, которая, по-видимому, была мучительной, которая обостря-

лась с годами, которая так никогда и не нашла выхода. С одной стороны, она связана с обстоятельствами личного порядка, на которые могли бы пролить некоторый свет свидетельства его близких и друзей Но главным образом это была драма мысли. В той самой мере, как Соссюр постепенно утверждался в своей собственной истине, он отдалялся от своей эпохи, ибо эта истина заставляла его отвергать все, что писачось и говорилось тогда о языке. Но, колеблясь перед этим радикальным пересмотром идей, который ощущался им как необходимый, он не мог решиться опубликовать хотя бы самую маленькую заметка, пока фундаментально не обоснованы сами исходные потожения теории. Какой глубины достигало в нем это противоречие и как иногда он почти готов был пасть духом, показывает единственный в своем роде документ – отрывок из письма к Мейе (от 4 января 1894 г ), в котором, касаясь своих этюдов о балтийской интонации, он сообщает ему доверительно: “Но мне порядком опротивело все это, как и вообще трудность написать десять строчек о языке с точки зрения здравого смысла. С давних пор занимаясь в особенности логической классификацией языковых явлений, классификацией точек зрения, с которых мы их рассматриваем, я все отчетливее вижу и необъятность того труда, какой был бы нужен, чтобы показать лингвисту, что он делает, сводя каждую операцию к ее предустановленной категории, и в то же время тщетность всего, что можно в конце концов сделать в лингвистике.

ных с точки зрения логики, потому что для этого нужна была бы решительная и радикальная реформа”²

“В других случаях прежде даны вещи, объекты, которые затем человек волен рассматривать с различных точек зрения. Здесь же сначала даны точки зрения, истинные или ложные, но исключительно точки зрения, с помощью которых вторично создаются объекты. Эти вторично созданные вещи соответствуют реальным, если отправная точка исгинна, или не соответсгвуют им в случае противного, но в обоих этих случаях никакая вещь, никакой объект ни на одно мгновение не даны сами по себе, даже когда речь идет о самом что ни на есть материальном явлении, которое на первый взгляд самым очевидным образом определенно само по себе, как, например, некоторая последовательность звуков голоса” ³.

“Вот наше лингвистическое кредо в других областях можно говорить о вещах с той или другой точки зрения, будучи уверенными, что мы найдем твердую почву для этого в самом объекте. В лингвистике мы в принципе отрицаем, будто имеются данные объекты, будто имеются вещи, которые продолжают существовать, когда мы переходим от идей одного порядка к идеям другого порядка, и будто можно, следовательно, допустить рассмотрение “вещей” в нескольких аспектах, как если бы эти вещи были даны сами по себе”⁴

Это, как мне кажется, центральный пункт учения Соссюра, тот принцип, из которого вытекает весь аппарат понятий и различий, образующий опубликованный позднее “Курс”. В самом деле, все в языке необходимо определять в двояких терминах, на всем лежит печать оппозитивного дуализма:

“Конечный закон языка мы решаемся сформулировать в таком виде: никогда нет ничего, что могло бы заключаться в каком-либо одном термине, в силу прямого следствия из того, что у языковых символов нет связи с тем, что они призваны обозначать; в силу того, следовательно, что а неспособно ничего обозначить без помощи в, и это последнее – без помощи а, иначе говоря, или оба они имеют значимость только благодаря взаимному различию, или ни один из них ничего не значит даже в какой-то своей части (я имею в виду “корень” и т.п.), кроме как на основе этого переплетения вечно негативных различий” ⁶

“Поскольку язык ни в одном из своих проявлений не выявляет субстанцию, а лишь комбинированное или изолированное действие физиологических, психических, умственных факторов и поскольку, несмотря на это, все наши определения, вся наша терминология, все наши способы выражения сформировались при невольном допущении, что существует субстанция языка, нельзя не признать, что вржнейшая задача теории языка – разобраться в том, как обстоит дело с нашими первоначальными определениями. Для нас невозможно согласиться, что ученые имеют право возводить теорию без этой работы с определениями, хотя такой удобный способ, по-видимому, и удовлетворял лингвистов вплоть до нынешнего времени” ⁶.

“По мере того как мы углубляемся в материал, данный нам для лингвистического изучения, мы все более убеждаемся в той истине, которая – бесполезно закрывать на это глаза – заставляет глубоко задуматься: связь, которую мы устанавливаем между вещами, в данной области существует до самих вещей и служит их определению” ⁷.

Это кажущееся парадоксальным положение способно удивить еще и теперь. Некоторые лингвисты упрекают Соссюра за то, что он любит подчеркивать парадоксы в функционировании языка. Но язык и есть как раз самое парадоксальное в мире, и жаль тех, кто этого не видит. Чем дальше, тем больше будет чувствоваться контраст между единством как категорией нашего восприятия объектов и двойственностью, модель которой язык навязывает нашему мышлению. Чем дальше мы будем проникать в механизм значения, тем лучше будем видеть, что вещи имеют значение не в силу их субстанциального бытия, а в силу отличающих их от других вещей того же класса формальных признаков, выявлять которые нам и надлежит.

________________________________________

' “Cahiers F. de Saus^isre”, 12 (1954), стр. 57,

Полезно, пожалуй, в этой связи вспомнить об одной из структуральных школ, национальный характер которой наиболее ярко выражен, – об американской школе, постольку, поскольку она заявила о своей приверженности идеям Блумфилда. Не все знают, что Блумфилд написал хвалебный отзыв о “Курсе общей лингвистики”; в конце своей рецензии, ставя в заслугу Соссюру то, что он ввел различение языка и речи, Блумфилд говорит: “Он дал нам теоретическую основу науки о человеческой речи”⁸. При всем своеобразии своего дальнейшего пути американская лингвистика сохраняет связь с Соссюром.

Но здесь мы хотим отметить важность самого этого принципа, .согласно которому единица языка – знак. Отсюда следует, что язык – семиотическая система. “Задача лингвиста, – говорит Соссюр, – определить, что делает язык особой системой во множестве семиологических явлений... Для нас лингвистическая проблема есть прежде всего проблема семиологическая”⁹. Теперь же мы видим, как этот принцип, выйдя за рамки лингвистических дисциплин, проникает в науки о человеке, которые начинают осознавать

свою семиотическую природу. И при этом понятие языка вовсе не растворяется в понятии общества, напротив, само общество начинает рассматриваться как “язык”. Социологи задаются вопросом, не следует ли рассматривать определенные социальные структуры или, в другом плане, те сложные высказывания, какими являются мифы, как некие означающие, означаемые которых предстоит найти. Эти новаторские исследования дают основание думать, что присущая языку знаковая природа есть общее свойство всей совокупности социальных феноменов, которые составляют культуру.

Нам кажется, что следует остановить фундаментальное различие между явлениями двух разных порядков, с одной стороны, физическими и биологическими данными, обладающими “простой” природой (какова бы ни была степень их сложности), потому что они целиком лежат в той области, в которой они проявляются, а все их структуры формируются и развиваются по уровням, последовательно достигаемым в системе одних и тех же отношений, и с другой стороны – явлениями, присущими человеческой среде, которые характеризуются тем, что их никогда нельзя принять за простые данные и нельзя определить в рамках их собственной природы; их всегда следует рассматривать как двойственные, поскольку они соотносятся с другой вещью, каков бы ни был их “референт”. Факт культуры является таковым лишь постольку, поскольку он отсылает к какой-то другой вещи. Когда наука о культуре оформится, она, вероятно, будет основываться на этом главном принципе и разрабатывать свои собственные двусторонние сущности, отправляясь от той их модели, какую дал Соссюр для двусторонних сущностей языка, хотя и не обязательно во всем с ней сообразуясь. Никакая гуманитарная наука не избегнет этих раздумий о своем объекте и своем месте внутри общей науки о культуре, ибо человек рождается не в природной среде, а в среде определенной культуры.

идеи, которые высказал Фердинанд де Соссюр в своей первой работе, не потеряли актуальности И тем не менее его ученики созгают, что в лингвистике своего времени он далеко не занял места, которое соответствовало бы его гениальному дарованию”¹⁰. Меие заканчивал словами глубокого сожаления: “Он создал самую превосходную книгу по сравнительной грамматике из всех, какие были написаны, посеял идеи и возвел прочные теории, воспитал многочисленных учеников – и все же не осуществил всего, предначертанного ему судьбой”¹¹.

За последние двадцать лет, с тех пор как термин “структура” приобрел теоретический и в некотором роде программный смысл, он получил широкое распространение в лингвистике. Однако важнейшим понятием, которое определенным образом характеризует лингвистику, стал не столько сам термин структура, как образованное от него прилагательное структурный или структуральный. А оно быстро вызвало появление терминов структурализм и структуралист. Так возник целый комплекс названий¹, которые теперь и другие науки заимствуют из лингвистики, вкладывая в них свое собственное содержание². Сегодня, листая любой лингвистический журнал, обязательно встретишь один из этих терминов, часто в самом заглавии работы Нетрудно видеть, что такому их распространению отчасти способствует желание быть “современным” и что за некоторыми декларациями “структуралистов” скрываются работы сомнительной новизны и ценности Но цель данной статьи не в разоблачении злоупотреблений этим термином, а в разъяснении его употребления. Речь идет не о том, чтобы предписывать структуральной лингвистике ее сферу и ее границы, а о том, чтобы выяснить, каким потребностям отвечал и какой смысл имел термин структура у тех лингвистов, которые первыми применили его в точном значении³.

__________________________________________________

' Однако ни один из этих терминов еще не фигурирует в словаре Ж Марузо (J. Marouzeau, Lexiquedela terminologie linguistique, 3^е ed , Pans, 1951. Русский перевод “Словарь лингвистических терминов'), М , 1960) См также исторический, впрочем слишком общий, обзор Дж. Р. Ферса (J. R. Firth, Structural Linguistics, “Transactions of the Philological Society”, 1955, стр. 83–103).

² Но термины структурировать, структурирование в лингвистике не привились.

³ Мы рассмотрим здесь только работы на французском языке, это тем более необходимо подчеркнуть, что указанная терминология стала ныне интер-

Принцип “структуры” как объекта исследования выдвинула в самом конце 20-х годов небольшая группа лингвистов, выступивших тем самым против господствовавшей тогда исключительно исторической точки зрения на язык и против такого языкознания, которое расчленяло язык на изолированные элементы и занималось изучением их исторических преобразований. Принято считать, что истоки этого течения связаны с учением Фердинанда де Соссюра в том виде, как оно было обобщено его женевскими учениками и опубликовано под заглавием “Курс общей лингвистики”⁴. Соссюра по праву называют предтечей современного структурализма⁵. И он действительно является таковым – во всем, кроме самого термина. При описании этого идейного течения нельзя подходить к вопросу упрощенно и следует подчеркнуть, что Соссюр никогда не употреблял слова “структура” в каком бы то ни было смысле. Для него самым существенным было понятие системы. Новизну его учения составляет именно идея о том, что язык образует систему, из этой идеи вытекают далеко идущие следствия, которые в течение долгого времени постепенно осознавались и развивались лингвистами “Курс” представляет язык именно как Систему, и эти формулировки следует напомнить: “Язык есть система, которая подчиняется только своему собственному порядку” (стр. 43); “Язык – это система произвольных знаков” (стр. 106); “Язык – это система, все части которой можно и должно рассматривать в их синхроническом единстве” (стр. 124). Соссюр в особенности утверждает примат системы по отношению к составляющим ее элементам: “Большое заблуждение рассматривать слово просто как соединение какого-то звучания с каким-то понятием. Определять слово подобным образом – значит изолировать его от системы, часть которой оно составляет; это означало бы, что, отправляясь от отдельных слов, можно построить систему как их сумму, тогда как на самом деле, наоборот, следует исходить из сложного единства, чтобы путем анализа дойти до составляющих его элементов” (стр. 157). Последняя фраза содержит в зародыше всю суть “структуральной” концепции. Но Соссюр во всех своих рассуждениях оперирует понятием системы.

_______________________________________________

национальной, но покрывает не одни и те же понятия в литературе на разных языках. (См. стр. 65 в конце этой главы ) Мы также не будем принимать в расчет узкоспециальное употребление термина “структура” у некоторых лингвистов, например у Ж. Вандриеса (J. Vendryes, Le langage, 1923, стр. 361,408 “Грамматическая структура”, Русский перевод- “Язык”, М , 1937, стр 313).

⁴ Напомним, что эта книга, вышедшая в свет в 1916 году, является посмертной публикацией. Здесь она цитируется по 4-му изданию, Париж, 1949 О происхождении данной редакции книги см R. Godel, Les Sources manuscntes du g Cows de linguistic/tie generate de F de Saussure, Geneve, 1957, I

⁵ “Предтеча пражской фонологии и современного структурализма” (В Malmerg, Saussure et la phonetique moderne, “Cahiers F. de Saussure”, XII, 1954, 1'9'P' 17). См. также A. J. Greimas, L'actualite du saussurisme, “Le francais modertte”, 1956, стр. 191 и ел.

Это понятие было знакомо парижским ученикам Соссюра задолго до появления “Курса общей лингвистики”. Его несколько раз употребил Мейе, не преминув связать его с теорией своего учителя, о котором говорил, что “на протяжении всей своей жизни он всегда стремился установить систему в тех языках, которые он исследовал”. Говоря, что “каждый язык представляет собой строго упорядоченную систему, где все взаимообусловлено” (ой tout se tient)⁸, Мейе подчеркивает заслугу Соссюра, показавшего это на примере индоевропейского вокализма. К этой мысчи Мейе возвращается снова и снова: “Всегда неправомерно объяснять отдельный факт вне системы данного языка в целом”⁹, “Язык представляет собой сложную систему средств выражения, где все взаимообусловлено”¹⁰. Граммон также отдает дань уважения Соссюру за то, что он показал, “что каждый язык образует систему, в которой все взаимообусловлено, в которой факты и явления определяют друг друга и потому не могут быть ни изолированными, ни противоречащими друг другу”^и Рассматривая вопрос о “фонетических законах”, он утверждает “Изолированного фонетического изменения не существует. Совокупность артикуляций какого либо языка на деле образует систему, в которой все взаимообусловлено, все находится в тесной взаимосвязи. Из этого следует, что если в какой то части системы возникает изменение, то достаточно велика вероятность, что оно отразится на всей системе в целом, поскольку для последней сохранение целостности есть непременное условие”¹²

Таким образом, понимание языка как системы было давно уже усвоено теми, кто воспринял теорию Соссюра, сначала на материале сравнительной грамматики, затем – общей лингвистики¹³ Если к этому добавить два других соссюровских принципа, а именно, что язык есть форма, а не субстанция, и что единицы языка можно определить только через их отношения, то тем самым мы укажем основные положения той доктрины, которая несколько лет спустя привела к появлению понятия структуры языковых систем.

рую три русских лингвиста – Р. Якобсон, С. Карцевский и Н. Трубецкой – представили 1-му Международному конгрессу лингвистов в Гааге в 1928 г. Эти ученые-новаторы заявили, что своими предшественниками они считают Соссюра и Бодуэна де Куртенэ. Но их взпяды приняли вполне самостоятельное развитие и в 1929 г. были изложены (на французском языке) в опубликованных в Праге тезисах к I Съезду славистов¹⁵. Эти тезисы без личного авторства, ставшие настоящим манифестом, положили начало деятельности Пражского лингвистического кружка. В тезисах и появляется термин структура, содержание которого можно иллюстрировать несколькими примерами. В заглавии сказано “Проблемы метода в связи с пониманием языка как системы”, а в подзаголовке “сравнение структурное и сравнение генетическое”. Выдвигается требование “метода, позволяющего открыть законы структурной организации языковых систем и законы их эволюции”. Понятие “структура” тесно связывается с понятием “отношение” внутри системы: “Физическое содержание этих фонологических элементов не столь существенно, как их взаимные отношения в системе (структурный принцип фонологической системы)”¹⁷ Отсюда выводится следующее правило метода: “Характеризовать фонологическую систему следует обязательно определяя отношения между вышеуказанными фонемами, т.е. намечая схему структуры в рассматриваемом языке”¹⁸ Эти принципы пригодны для исследования любой стороны языка, в том числе и для “лексических категорий, представляющих собой систему, объем которой, ее точное определение и внутреннюю структуру (взаимоотношения ее элементов) нужно выявлять для каждого языка в отдельности”¹⁹ Нельзя определить место какого-либо слова в лексической системе, и исследовав структуру данной системы”²⁰ Термин “структура” употребляется и в некоторых других статьях чешских лингвистов (Матезиус, Гавранек), напечатанных на французском языке в том же сборнике, что и тезисы²¹ Отметим, что в тех из приведенных

______________________________________________________________

" “Actes du 1 ег Congres international de Linguistes”, 1928, стр 36–39, 86

¹⁶ “Travaux du Cercle linguistique de Prague”, I, Prague, 1129

¹⁶ Там же, стр 8

¹⁷ Там же, стр 10

¹⁸ Там же, стр 10–11

¹⁹ Там же, стр 12

²⁰ Там же, стр 26

^2Х Поскольку названные выше лингвисты активно участвовали в работе Пражского лингвистического кружка (между прочим, и по инициативе В. Матезиуса), уо направление в языкознании часто называют Пражской школой. Для исследования его истории одним из важнейших источников служит собрание выпусков трудов Пражского лингвистического кружка> – “Travaux du Cercle linguistique 118^е Pi'ague” См в частности R Jakobson, La scuola linguistics di Praga, <La 1'Cultura”, XII (1933), стр. 633–641 его же, Die Arbeit der sogenannten Prager цх-hule", “Bulletin du Cercle linguistique de Copenhague”, III (1938), стр. 6–8, Предисловие к франц. изданию “Основ фонологии Н.С. Трубецкого Pans 1949 |“fp XXV-XXVII

нами цитат, где определения сформулированы наиболее полно, “структура” понимается как “структура системы”. Именно в таком смысле этот термин употребляет несколько позже Н. С. Трубецкой в статье о фонологии, написанной по-французски²². “Определить фонему – значит указать ее место в фонологической системе, а это можно сделать, только приняв во внимание структуру этой системы... Фонология, будучи по природе универсальной, при изучении структуры данной системы отправляется от этой системы как от органического целого”²³. Из этого следует, что можно и должно сопоставлять различные системы: “Применяя принципы фонологии к большому количеству совершенно различных языков с целью выявить их фонологические системы и исследуя структуру этих систем, сразу можно заметить, что одни комбинации корреляций равно встречаются в совершенно несхожих языках, тогда как другие не существуют ни в одном. В этом и проявляются законы структуры фонологических систем...”²⁵ “Фонологическая система представляет собой не механическую сумму отдельных фонем, а некую органическую целостность, членами которой являются фонемы и структура которой подчиняется определенным законам”²⁶. В этом отношении развитие фонологии находится в соответствии с развитием естественных наук: “Современная фонология отличается прежде всего своим последовательно структурным характером и систематическим универсализмом, эпоха же, в которую мы живем, характеризуется свойственной всем научным дисциплинам тенденцией к замене атомистического подхода структуральным, а индивидуализма – универсализмом (разумеется, в философском смысле этих терминов). Эта тенденция. наблюдается и в физике, и в химии, и в биологии, и в психологии, и в экономической науке, и т.д. Следовательно, современная фонология – не изолированная наука. Она составляет часть широкого научного течения”²⁶.

Итак, речь идет о том, что трактовать язык как систему – значит анализировать его структуру. Поскольку каждая система состоит из единиц, взаимно обусловливающих друг друга, она отличается от других систем внутренними отношениями между этими единицами, что и составляет ее структуру²⁷. Одни комбинации встречаются чаще, другие реже, существуют, наконец, и такие ком-

бинации, которые теоретически возможны, но никогда не реализуются. Исследовать язык (или каждую часть языка: фонетику, морфологию и т.д.) с целью обнаружить и описать структуру, организующую его в определенную систему, значит принять “структуралистскую” точку зрения²⁸.

Идеи первых фонологов, опиравшиеся на точное описание самых разнообразных фонологических систем, за короткое время завоевали большое число сторонников за пределами Пражского лингвистического кружка, так что стало возможным основать в 1939 г. в Копенгагене журнал “Acta Linguistica”, который имел подзаголовок “Revue internationale de linguistique structurale”. В написанной по-французски вступительной статье датский лингвист Вигго Брёндаль обосновывал принятую журналом ориентацию той важной ролью, которую понятие “структура” приобрело в языкознании. При этом он ссылался на определение структуры у Лаланда, “чтобы в противоположность простой комбинации элементов обозначить этим термином некую целостность, образованную взаимосвязанными явлениями, каждое из которых зависит от других и может быть тем, чем оно является, только в своих (отношениях с ними”²⁹. Он указывает также на параллелизм структуральной лингвистики и “гештальт”-психологии, ссылаясь на данное Клапаредом (Claparede) определение “гештальт-теории”³⁰: [“Эта концепция заключается в том, чтобы рассматривать явления некоторой области не просто как сумму элементов, которые прежде всего необходимо выделить и подвергнуть анализу, а как некоторые совокупности (Zusammenhange), представляющие собой автономные, внутренне связанные единства, подчиняющиеся своим собственным законам. Отсюда следует, что способ бытия каждого элемента зависит от структуры целого и от законов, которые им управляют”³¹.

и каждая из которых зависит от некоторых других и без этих других не была бы доступна ни восприятию, ни определению. Структурная лингвистика, таким образом, сводит свой объект к некоторой сетке зависимостей, рассматривая языковые факты как существующие в силу их отношений друг к другу”³².

Ныне же развитие лингвистических исследований³³ привело к столь по-разному толкуемым разновидностям “структурализма”, что один из сторонников этой доктрины прямо заявляет, что “под обманчивым общим названием “структурализм” объединяются школы, весьма различные по своему духу и тенденциям . Широкое употребление некоторых терминов, таких, как “фонема” и даже “структура”, часто способствует лишь маскировке глубоких расхождений”³⁴.

Одно из этих различий, и, без сомнения, самое показательное, можно констатировать между пониманием термина “структура” в американской лингвистике и определениями этого термина, приведенными здесь³⁵.