Феномен прошлого. –М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2005. –476 с.

 

А.Ф. Филиппов

КОНСТРУИРОВАНИЕ ПРОШЛОГО В ПРОЦЕССЕ КОММУНИКАЦИИ:

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ПОДХОДА

 

В социальных науках распространено воззрение на темпоральные структуры общества как на его собственные конструкции. Это означает, что прошлое является конструктом. В социальных науках также распро­странено воззрение на общество как на систему или сеть коммуникаций. Это значит, что социальные конструкты возникают в коммуникации. Прошлое, таким образом, конструируется в коммуникации. В прошлом имели место события и процессы, к прошлому отсылает нынешнее су­ществование социальных систем, институтов и структур. В данной ста­тье мы сосредоточиваем внимание на определении и анализе понятия "конструкция прошлого" в связи с понятием "событие", поскольку, с одной стороны, это последнее имеет широкое хождение в исторической науке, а с другой — рассматривается некоторыми видными социоло­гами (прежде всего, Н. Луманом) как базовый элемент социальности. Говоря о событии как элементе социальности, мы без дальнейших обо­снований выбираем основную интуицию наших описаний социально­сти: это интуиция социального как дискретного. Тем самым отнюдь не утверждается особого рода онтология социальности. Мы говорим лишь о том, как она может быть дана научному мышлению, оперирующему четкими и, по возможности, однозначными понятиями.

Событием будет называться смысловой комплекс, означающий со­относительное акту наблюдения единство. В этот смысловой комплекс

96

 

входит свершение в пространстве и времени. Событие идентифици­руется наблюдателем как нечто совершающееся (т.е. происходящее) и свершающееся (т.е. имеющее внятную для наблюдателя завершен­ность, позволяющую отделять его от прочих событий). Единству вре­мени, в течение которого событие сохраняет свою тождественность (момент совершения события), соответствует единство пространства (место совершения события). Как время, так и пространство события идентифицируются в некоторой системе координат или в рамках взаи­мосвязанной совокупности однородных моментов и мест.

Временной характер события предполагает различение "прежде" и "после". Событие происходит, собственно, в интервале между "со-бытием-прежде" и "событием-после", которые не могут принадлежать длительности события, потому что оно, по определению, не включает иные события. Однако, будучи не мгновенным, но длительным, оно предполагает возможность различения "прежде" и "после" в нем са­мом. Это хорошо понимал Георг Зиммель. В докладе "Проблема исто­рического времени"¹ он говорил:

"То, что событие, значимое для нас как предельный познаваемый исторический элемент (т. е. части его не обнаруживают для нас содержательно детерминиро­ванного «прежде» и «после» и не заменяются в этом смысле переплетением с иными, чуждыми ему рядами), — что такое событие имеет временное протяже­ние, исторически совершенно безразлично, ибо продолжительность, которая не важна, все равно, какой она величины, практически не есть продолжительность. Такое событие есть исторический атом, а значение именно исторического оно об­ретает исключительно в силу того, что ...является более поздним, чем другое, и более ранним, нежели третье"².

Поэтому не только краткие мгновения, но и сколь угодно продол­жительные явления (вроде Семилетней войны), могут рассматриваться в качестве события. Смещение же интереса приводит к тому, что собы­тие рассматривается уже не в качестве элементарного, а с точки зрения

____________________________________

¹ См.: Зиммель Г. Проблема исторического времени / Пер. A.M. Руткевича // Зиммель Г. Избранное. Т. 1. Философия культуры. М.: Юристь, 1996. С. 517—529. Далее цитируется по изданию: Simmel G. Das Problem der historischen Zeit // Georg Simmel Gesamtausgabe. Bd. 15 / U. Kosser., H.-M.Kruckis, O. Rammstedt (Hrsg.). Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 2003. S. 287—304.

² Simmel G. Das Problem der historischen Zeit. S. 297.

97

 

того, какие события его составили. Эти события, в свою очередь, могут быть также далее расчленены. До какого предела? Так или иначе, "распадение явления на элементы, в качестве суммы которых оно должно затем пониматься, на определенной ступени измельчения снимает самое индивидуаль­ность явления. ...Соответственно можно говорить о пороге измельчения"³.

Распространим рассуждения об историческом времени на общую проблематику события. Зиммель предполагает, что порог измельче­ния — не минимальная длительность, но минимальная историческая индивидуальность событий. Объективно (не заинтересованно) за­меряемая длительность не значима. Поэтому "исторический атом" "практически" не имеет продолжительности. Заменим "исторический" на "социальный". Характеристика события как смыслового единства может быть конкретизирована, если определяющим для события счи­тать его социальную индивидуальность, т.е. сразу акцентировать не однократность появления, но специфику его содержания. Однако тем самым проблема мгновения и интервала отнюдь не будет снята. Может ли событие, не будучи индивидуальным, быть элементарным? Иначе говоря, что именно является индивидуальностью как порогом измель­чения? Если специфика любого события, как события, состоит в его однократности, то это можно назвать количественной характеристикой индивидуальности. Однако именно это количество, квант-событие, по соображениям логическим, могло бы члениться все дальше, если бы у события не было значимого для наблюдателя качества ("что" собы­тия). В свою очередь, именно историческая индивидуальность собы­тия связана с его временнбй определенностью. Событие произошло в такой-то момент времени, и это обстоятельство может быть значимо для наблюдателя. Момент фиксируется как время данного события: в такой-то момент времени произошло именно это событие. "То же самое" событие, совершившееся в иной момент, не является "тем же самым". Оно — другое, потому что произошло в другое время. Другое время является "другим", потому что в другое время произошли другие события. Если мы рассматриваем событие в ретроспективе, последую­щие события частично (в той части, в какой они следуют за прошлыми

____________________________________

³ Simmel G. Das Problem der historischen Zeit. S. 302, 303. См. о "пороге измель­чения" (со ссылкой на соответствующее место у Зиммеля): Koselleck R. Die vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1979. S. 145.

98

 

событиями, но предшествуют наблюдению) теряют статус возможных. При этом "настоящее" в рамках наблюдения, в свою очередь, есть со­бытие, до которого простираются прошлые будущие события того со­бытия, которое совершилось в предпрошедшем (plusquamperfectum), причем в этом модусе оно находится в совокупности с предшествую­щими ему событиями.

Разумеется, здесь Зиммель совершенно прав: такой исторический атом не имеет внутренней длительности. Она обнаруживается лишь при смене перспектив. Однако неправильно предполагать, что смена перспектив может быть только одного рода: либо в сторону последова­тельного измельчения, либо в сторону последовательного укрупнения. На самом же деле вопрос стоит иначе.

Наблюдаемое событие коррелятивно событию наблюдения. Со­бытие наблюдения происходит во времени и пространстве. Это значит, что членение на плотно пригнанные друг к другу интервалы сопряжено с позицией наблюдателя во времени и пространстве. Наблюдатель за­нимает место в пространстве, и событие наблюдения следует за одним событием, предшествуя другому событию. Это значит, что другой на­блюдатель событий может не только иметь иной интерес, заставляю­щий его по другому фиксировать "что" события, но и само событие его наблюдения может быть рассогласовано с тем событием наблюдения, из которого мы исходили.

Это будет лучше всего заметно не тогда, когда мы обратим внима­ние на два события наблюдения, но тогда, когда их будет, по меньшей мере, три, вменяемых трем различным наблюдателям. Итак, предпо­ложим, что мы имеем дело с тремя наблюдателями. Обозначим их X, У и Z. Наблюдатель X фиксирует событие у_г Наблюдатель У фик­сирует событие х₍. Наблюдатель Z фиксирует, что событие х, было наблюдением события у,, а событие у, было наблюдением события х,. Иначе говоря, X и У взаимно наблюдали наблюдения друг друга, но только с точки зрения Z можно было установить, что они наблюдали в одно время или в разное время. На первый взгляд, это выглядит не­обоснованным утверждением. Действительно, наблюдатель фиксирует событие сейчас, в настоящем. Отсюда легко сделать популярный вы­вод о том, что прошлого уже нет, будущего еще нет, а реально есть лишь настоящее. Но это рассуждение уведет нас к вопросу о природе времени или, по меньшей мере, природе восприятия времени. Для нас же важен иной вопрос, а именно, вопрос о восприятии события как

99

 

события во времени и его (восприятия) квалификации как настоящего. Смещая таким образом акценты, мы видим, что наблюдение события в настоящем может быть интерпретировано двумя способами. Либо мы акцентируем время совершения наблюдаемого события, либо — время совершения наблюдения.

В первом случае легко напрашивается утверждение, что время на­блюдения и время события никак не связаны: хотя наблюдение про­исходит в настоящем, наблюдаемое событие могло произойти в про­шлом. "К Вам письма в октябре придут, а он убит еще в июле". На это можно возразить, что событие, которого нет в настоящем, не воспринимается. Если что-то воспринимается в настоящем, то оно и есть именно в настоящем. Следовательно, сейчас наблюдается неко­торое теперешнее событие, причем наблюдение в настоящем позволя­ет лишь судить о том, чего нет в настоящем, но не воспринимать его. Можно сказать, что воспринимаемое сейчас событие не тождественно прошлому, к которому оно отсылает ("как звезды умершей свет до­ходит"). Но значит ли это, что событие, которое происходит, проис­ходит именно в настоящем, т.е. в момент наблюдения? Это сомнитель­но. Ведь наблюдение фиксирует состоявшееся, завершенное событие. Должны ли мы сказать, что оно предшествует наблюдению? Но тогда его уже нет, и нечего воспринимать. Должны ли мы сказать, что оно одновременно наблюдению? Но тогда наблюдение начинается вместе с событием, завершается вместе с событием. Поскольку событие кор­релятивно наблюдению, можно также сказать: событие начинается с наблюдением и завершается с наблюдением. Однако этому противо­речит понятие элементарности события. Идентифицировать длящееся как элементарное можно только задним числом, рефлектируя длитель­ность наблюдения и его коррелята как нечто обособленное и неделимое. Таким образом, событие снова оказывается в прошлом, а наблюдение настоящего — парадоксальным феноменом: наблюдение настоящего невозможно, ибо настоящее ненаблюдаемо; наблюдение же прошлого возможно лишь как наблюдение настоящего.

Особый вопрос — пространственная удаленность события. Ко­нечно, то обстоятельство, что о совершении события мы можем лишь судить, наблюдая нечто иное, находящееся "вблизи", т.е. в зоне не­посредственной достижимости для органов чувств, может показаться важным. Но эта важность релятивирована развитием средств комму­никации. Свет умершей звезды идет долгие годы, но телефонный раз-

100

 

говор собеседников, находящихся на двух разных континентах, мало чем будет отличаться, в смысле достижимости события, от телефонно­го разговора собеседников, находящихся в двух разных офисах одного здания. Проблема физической дистанции, как и социальной границы здесь может быть проявлена⁴, но это не та достижимость, о которой сейчас идет речь. Социальная конструкция смысла, в том числе и смысла дистанции, играет большую роль, но мы не можем говорить о ней на данном этапе изложения.

Во втором случае наблюдение события в настоящем значит преж­де всего, что в настоящем есть наблюдение как событие. Именно на­блюдение, будучи всякий раз в настоящем, собственно, подтверждает реальность настоящего. На это можно возразить, что настоящее есть настоящее лишь постольку, поскольку оно отличается от прошлого и бу­дущего. Для того чтобы событие наблюдения было идентифицировано как настоящее, оно должно уже состояться и быть отличаемо от про­шлого и будущего. Однако для такого различения нужна рефлексия: событие (в данном случае это событие наблюдения) должно уже свер­шиться, чтобы отличаться от прочих событий. Иначе говоря, оно пара­доксально: оно должно быть в прошлом, чтобы быть в настоящем⁵.

Итак, мы обнаруживаем парадоксальность обоих членов корреля­ции: события и наблюдения. Можно, впрочем, сказать, что поскольку наблюдение мы также считаем событием, то обнаруживается парадок­сальность события, взятого в двух аспектах: наблюдения и наблюда­емого. Роль парадокса, возникающего по ходу рассуждений, можно оценивать по-разному. Во всяком случае, мы вправе предположить не­которое неблагополучие в исходной формулировке. Обратим внимание на то, что как наблюдаемое событие, так и событие наблюдения всякий раз отсылают нас к иным событиям. Мы видим, что, будучи элемен­тарным, событие не может мыслиться в качестве сингулярного. Иначе размышление о нем приводит к противоречивым характеристикам и парадоксам. Следовательно, для непротиворечивого мышления о собы­тиях необходимо, по меньшей мере, включение в рассмотрение с самого начала нескольких событий, включая событие наблюдения. Именно

_______________________________________

⁴ См. об этом подробнее: Филиппов А.Ф. Наблюдатель империи // Вопросы социологии. 1992. № 1.

^s Более сложное рассуждение должно было бы показать справедливость этой формулы и для будущих событий.

101

 

об этом мы говорили выше, утверждая, что лишь третий наблюдатель может установить одновременность (или неодновременность) событий наблюдения двух других. Разумеется, это заставляет, в свою очередь, поставить вопрос об этом третьем наблюдении и наблюдателе в той же плоскости. Очевидно, что и оно не может мыслиться в качестве сингулярного. Следовательно, первоначальное предположение о том, что мы можем обойтись только тремя наблюдателями и тремя актами наблюдения, необходимо уточнить. На самом деле, либо в отношении количества наблюдателей, либо в отношении количества актов наблю­дения это число должно быть умножено. Возможность умножения количества участников и количества актов наблюдения сама по себе предполагает известные ограничения. Мы не должны останавливать­ся на том, возможно ли для одного наблюдателя единовременно осу­ществлять несколько наблюдений. В любом случае множественные наблюдения являются делом нескольких наблюдателей, причем их наблюдения одновременны, а одновременность устанавливается лишь наблюдением, которое, в свою очередь, может быть фиксировано в своей одновременности с другими событиями (наблюдаемыми собы­тиями и событиями наблюдения) только в акте наблюдения.

Таким образом, мы самой логикой рассуждения о наблюдениях событий вынуждены предполагать некоторую неопределимую множе­ственность событий, которые отсылают одно к другому, причем не все могут быть связаны со всеми. Невозможность связи всего со всем вы­нуждает к избирательности: одни события связаны между собой, дру­гие не связаны. Взаимосвязанность означает отграничение от прочих, понятие границы наводит на мысль о системе: внутреннее (система) и внешнее (окружающий мир) различаются как области связанного и несвязанного. Так и есть. Начиная с единичной операции наблюдения единичного события, мы пришли к понятию системы, которое разраба­тывал Никлас Луман⁶. Однако понятие системы, которое мы находим у Н. Лумана, не может нас устроить. По Луману, социальные системы суть принципиально непространственные образования. Это связано с тем, что элементами системы являются именно события. У Лума­на это "события коммуникации". События не обладают собственной длительностью, они моментальны, но они также не обладают и про-

________________________________________

⁶ См., прежде всего: Luhmann N. Soziale Systeme. GrundriB einer allgemeinen Theorie. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1984.

102

 

странственной определенностью, точно так же, как наблюдатель, в его интерпретации, не телесен и не имеет места в пространстве. Это весьма существенно отличается от нашего определения события как простран­ственно-временного единства, а равным образом и от концептуализации наблюдателя, который занимает место в пространстве. Соответственно, из непространственных событий-коммуникаций могут состоять лишь не имеющие места системы. А что же образуется из тех связей между событиями, которые мы обнаружили выше в нашем изложении?

Имеется множество наблюдателей и наблюдений. Сами по себе наблюдения не просто элементарны (атомарны), они еще и не связаны между собой, в том числе и наблюдения одного и того же наблюдателя. Связь атомарных наблюдений возможна за счет идентификации объ­екта. Поскольку в число наблюдений попадают чужие наблюдения, то необходимо согласие наблюдателей относительно объекта {тот же самый объект для разных наблюдателей). Таким образом, речь идет о социальной (согласие есть социальный результат) конструкции тож­дества объекта во времени (пребывание).

Это будет хорошо видно, если (следуя указаниям самого Лумана) встать на точку зрения Дж.Г. Мида. Мид, по его собственным сло­вам, был намерен "взять из философии природы Уайтхеда ...концеп­цию природы как организации существующих в природе перспектив"⁷. Объективность перспектив связана с интерпретацией события. Со­бытия совершаются в "четырехмерном мире Минковского" в поряд­ке, который соотносителен некоторому "согласованному множеству" (consentient set).

"Согласованное множество определяется отношением к воспринимающему со­бытию, или организму. Воспринимающее событие конституирует (establishes) постоянный характер «здесь» и «там», «теперь» и «тогда», и само по себе есть длительный образец. Образец повторяется в ходе событий. Эти повторяющиеся образцы охватываются или схватываются в единство, которое должно иметь та­кую временную протяженность, которая требуется организму, чтобы быть тем, что он есть, будь то период обращения электронов в атоме железа или красота человека"⁸.

______________________________________

⁷ Mead G.H. The Philosophy of the Present / A.E. Murphy (ed.). La Salle, III.: Open Court, 1932. P. 163. • Ibid. P. 162.

103

 

Итак, здесь мы опять встречаемся с постоянством, сохранением во времени некоторой вещи, хотя эта вещь и называется "воспринимаю­щим событием" и "образцом". Мы, так сказать, не видим событийнос­ти в этом событии. Тем не менее стоит проследовать за Мидом чуть дальше, чтобы обнаружить весьма плодотворные идеи.

Организация "воспринимающим событием" согласованного и дли­тельного множества образцов или событий, так сказать, дифференци­рует природу, конституирует ее "куски" (slabs), отделяет пространство от времени. Вот это и есть "перспектива организма", присутствующая в природе. И таких перспектив, способов организации событий соответ­ственно длительным образцам, множество. Именно это представляет особый интерес для Мида: множество перспектив как раз составляет предмет любой социальной науки. Социальная наука имеет дело с че­ловеческим индивидуальным опытом. Но для нее, продолжает Мид, важно не только то, как индивид действует "в своей собственной пер­спективе", но и то, как он действует в перспективе другого или других, в "общей перспективе группы". Индивид способен принять установки других, встать на их точку зрения: "В поле любой социальной науки в качестве объективных данных выступает тот опыт индивидов, в кото­ром они перенимают установку сообщества, т.е. входят в перспективы других членов сообщества"⁹.

Именно соотношение индивидуальной и общей перспектив имеет особую важность. В полной мере мы обнаруживаем это соотношение только в коммуникации. Коммуникация возникает во взаимодействии, в котором определенные фазы действий одного участника (Мид го­ворит "формы") являются стимулами для других совершить "свою часть" социальных действий. Коммуникация в полном смысле слова есть только там, где стимул ("значимый символ"), который Мид на­зывает "жестом", пробуждает в самом производящем его индивиде ту же ответную реакцию, что и в других участниках.

"В процессе коммуникации индивид есть другой прежде, нежели он есть он сам. Его самость возникает в коммуникации именно постольку, поскольку он адресу­ется самому себе в роли другого. ...Затем он может стать обобщенным другим, адресуясь себе в установке группы или сообщества. В этой ситуации он стал опре­деленной самостью по отношению к своему социальному целому. Это — общая перспектива. Она существует в организмах всех членов сообщества... Механизм

________________________________

'Mead G.H. The Philosophy of the Present. P. 166.

104

 

человеческого общества — это телесные самости, которые помогают или мешают друг другу в актах совместной деятельности по манипулированию физическими вещами"¹⁰.

Физическая вещь, продолжает Мид, есть вещь перцептуальная (т.е. данная в восприятии). В полной мере она

"присутствует в области манипуляции, где она видима и чувствуема, где обна­руживается как обещание контакта, так и исполнение обещания, потому что для удаленного стимулирования и акта, который этим стимулом инициируется, ха­рактерно, что установки на манипуляцию — я их буду называть предельными установками перцептивного акта — уже появились: это та готовность схватить, войти в эффективный контакт, которая в некотором смысле контролирует доступ к удаленному стимулированию"¹¹.

Но человек способен заблуждаться относительно своих воспри­ятий (например, в бреду); он может отбросить как ложные некото­рые интерпретации своих восприятий (например, систему Птолемея), говорит Мид. Отказ от непосредственности восприятия и прежних интерпретаций восприятия возможен благодаря перспективе органи­зации событий "воспринимающим событием" в "согласованном мно­жестве", о чем и шла речь выше. А согласованное множество согласо­вано сообществом. У животного не только восприятия носили бы не­посредственный характер, но и его "акты" носили бы исключительно, как называет это Мид, "консуматорный характер": человек, будь он всего лишь животным, стремился бы только "ухватить и употребить". Но человеческое действие опосредовано коммуникацией и значимыми символами, оно не обязательно завершается собственно потреблени­ем вещи, на которую направлено: в частности, потому, что действие может быть символическим, указательным, т.е. коммуникативным жестом, направленным на "перцептуальные вещи". Именно это, а не "физиологическая дифференциация" организмов, говорит Мид, делает социальное взаимодействие таким сложным.

В социальном взаимодействии люди участвуют как разумные су­щества и как физические тела. Эти тела могут быть в непосредствен­ной близости друг к другу, т.е. в "области манипуляции", или нахо­диться на удаленной дистанции одно от другого. Что происходит при

________________________________

¹⁰ Mead G.H. The Philosophy of the Present. P. 168,169. » Ibid. P. 170.

105

 

пространственном удалении? Тот, чье действие выходит за пределы области манипуляции, может только предполагать, что произойдет, когда его действие как стимул достигнет другого участника. То, что произойдет с другим участником, произойдет в будущем, этого еще нет в момент совершения действия. Того, что произойдет с первым участником в ответ на реакцию другого участника на его действие (ре­акция на реакцию), тем более еще нет. То, что произошло с тем, кто совершил действие, — это уже прошлое для того, кого достиг "уда­ленный стимул". Но есть здесь и другая сторона: действие представ­ляет собой стимул не только для удаленного Другого, ибо тот "первый" участник коммуникации, как мы видели, есть Другой для самого себя прежде, чем он есть самость. Его действие, направленное на Другого, инициирует его самого как Другого непосредственно, моментально.

"Именно идентификация этих реакций с удаленными стимулами конституирует одновременность, придает внутреннее существование этим удаленным стиму­лам и дает самость организму. Без такого конституирования одновременности стимулы находятся на пространственно-временном удалении от организма, а их реальность — в будущем. Конституирование одновременности обращает эту бу­дущую реальность в возможное настоящее, ибо все наше настоящее за пределами области манипуляций есть, что касается его перцептуальной реальности, толь­ко возможное. ...Реальность ждет результата акта. Реальность настоящего есть возможность"¹².

Эти рассуждения Мида мы можем продолжить также и несколько иным образом, чем, вероятно, сделал бы сам философ. Одновремен­ность, говорит он, конституируется. Но если так, то конституиру­ются и прошлое, и будущее. Точнее говоря, если следовать за аргу­ментом Мида, прошлое и будущее несомненны, и только настоящее нуждается в конституировании. Прошлое — это то, чем для участни­ка коммуникации, на которого направлено действие и которого достиг стимул, являлся бы источник действия, если бы не было согласованной синхронизации. Будущее — это то, чем для источника действия, т.е. "первого" участника коммуникации, являются предполагаемые реак­ции Другого и его собственные реакции на свое собственное поведение, поскольку он смотрит на себя в перспективе Другого или обобщенно­го Другого, т.е группы. Строго говоря, действие вполне свершилось

________________________________

¹² Mead G.H. The Philosophy of the Present. P. 172,173.

106

 

только тогда, когда оно достигло адресата: мы вправе говорить я ему сказал", "я ее обидела", "я бросил в них камень", только если жест достиг адресата и вызвал реакцию, которая, в свою очередь, достигла нас и вызвала реакцию¹³. Поэтому, говоря то же самое до того, как мы получили эту ответную реакцию, мы не судим о настоящем, но пред­восхищаем будущее в модусе настоящего. Синхронизация и означает такое предвосхищение со смещенным модусом. Таким образом, то на­стоящее, которое непосредственно есть действие как событие, оказы­вается при ближайшем рассмотрении прошлым (поскольку оно уже совершилось), будущим (поскольку оно только может свершиться) и собственно настоящим, потому что собственно настоящее не не­посредственно, а синхронизировано в согласованном множестве или сообществе.

Все это очевидно при внятном пространственном удалении участ­ников друг от друга. Если участники взаимодействия находятся в зоне манипуляций друг друга, объективно существующие между ними дис­танции, а равным образом и время их преодоления становятся не реле­вантными, стягиваются в моментальность события, и чтобы разложить его на последовательность более мелких событий, а тем более — чтобы признать за этими последними статус элемента, требуется решитель­ная перемена модуса внимания. Однако пространственное удаление только делает очевидной, а отнюдь не впервые возможной ту органи­зацию перспектив, о которой говорит Мид¹⁴. Выходящее за пределы зоны манипуляции взаимодействие позволяет привлечь внимание к тому, что каждое из трех возможных временных определений события (прошлое, настоящее или будущее) может иметь, по меньшей мере, два разных значения. Легче всего это увидеть в отношении прошлого. Когда мы говорим "я сейчас отправил Вам письмо", то сам язык вы­дает парадоксальность недавнего прошлого в коммуникации. С одной стороны, письмо уже отправлено, мы говорим о свершившемся собы-

__________________________________

¹³ Любопытно, что Мид находит зачатки этого уже в нашем действии на не­живую природу: мы не знаем, с какой силой стукнули по камню, пока рука его не коснулась и не встретила отдачу.

¹⁴ Совершенно иначе смотрел на дело Никлас Луман. С точки зрения Лумана, соединять время и движение, время и пространство (что предполагает в качестве ис­ходного различения различение "прежде" и "после") — это "традиционный", т.е., во всяком случае, не единственно возможный, а скорее всего устаревший подход. Воз­можна иная семантика темпоральность.

107

 

таи. С другой стороны, оно отправлено именно "сейчас", мы готовы говорить об этом как о едином событии: отправил письмо — и тут же сообщил — и как раз собирался сделать что-то еще. Иначе говоря, со­бытие раскрывает свой сложный характер. Оно является смысловым единством, которое выступает пределом измельчения. Но вот, ока­зывается, что, не меняя модус внимания, мы не можем не различать "прежде" и "после", без которых не профилируется само смысловое единство¹⁵. Однако и в пределах самого события мы замечаем нечто сходное, что позволяет, не меняя модуса внимания и не сообщая каче­ство события его "логически", как сказал бы Зиммель, необходимым моментам, рассматривать его как внутренне неоднородное единство.

Внутренняя неоднородность связана, на первый взгляд, со специ­фикой временного совершения события. Ведь если мы согласились с тем, что оно не моментально, но занимает некий интервал времени, то, следовательно, даже признавая неделимость этого интервала, мы все равно предполагаем его асимметрию относительно "прежде" и "после". Так, в событии "написал и отправил письмо" мы можем и не вычленять два разных события. Но, подобно тому, как падающий с крыши камень сначала был на крыше, потом между крышей и почвой и лишь в конце оказался на земле, так и письмо не могло быть отправлено, не будучи написано. Это — не временная структура события, если только мы не членим его на более мелкие события. Это — логика его смыслового устройства, поскольку событие размещено в некотором временном интервале в рамках объемлющей хронологии, и, с точки зрения наблю­дателя, для которого значима и эта хронология, и цельность события, оно предстает не как некое заполнение однородного однородным ( "пус­того" времени хронологии "стоячим" временем события), но как некое предельное смыкание неоднородного в нерасчленимой цельности.

Напомним, что выше мы указывали на сходство и различие в ин-туициях целого и элемента. Мы говорили, что элемент, как и целое, не членится на части, поскольку он релевантен для наблюдения безот­носительно к существующим в нем внутренним связям (как и целое), но не безотносительно к внешним (в отличие от целого). Мы также констатировали, что внимание к элементарному характеру события означает, собственно, отказ видеть в нем однородные ему события как

____________________________________________

¹⁵ См. у Козеллека: "Лишь минимум «прежде» и «после» конституирует смысловое единство, которое из обстоятельств делает событие" (Koselleck R. Op. cit. S. 147).

108

 

составные части. Но не можем ли мы тем не менее видеть в нем не­кую последовательность, члены которой не имеют внятных очертаний, четких пространственно-временных границ и обретают смысл лишь в контексте целого? Иначе говоря, не можем ли мы усмотреть в нем не­кие квазиэлементы, которые слишком размыты и несамостоятельны в рамках события, чтобы казаться его дискретными составляющими? Встать на такую позицию значило бы отказаться от понимания со­бытия как элемента и, следовательно, от всего представленного здесь подхода. Попробуем подойти по-другому.

Что означает определение одного и того же события как прошлого, настоящего и будущего? В сложной концепции Мида, как мы рекон­струировали ее выше, оно выступает как единство прошлого, настоя­щего и будущего в одном и том же наблюдении. Но ведь "прошлое / настоящее / будущее" — это различение! Сказать, что нечто имеет все три характеристики, — совсем не то же самое, что сказать про какую-то вещь, что она и тяжелая, и красная, и гладкая. "Быть прошлым" зна­чит "не быть будущим" и т.д. Но логического противоречия здесь все-таки нет. Событие, которое идентифицировано как событие в настоя­щем, отличается от однородного ему события в прошлом. Но условия конституирования события как события в настоящем таковы, что оно, как мы видели, под определенным углом зрения предстает как событие в прошлом или событие в будущем. Событие в настоящем, представ­ленное как событие в прошлом или событие в будущем, не становится тем самым ни прошлым, ни будущим событием, однородным событию в настоящем. Иначе говоря, различение события в рядах событий и различение аспектов события суть разные различения, пригодные для разных контекстов. Именно поэтому мы можем говорить о логическом устройстве события, о последовательностях, предполагаемых данным устройством, не впадая в риск смешения атомарности и делимости.

Что же такое "логическое устройство" события? Проще всего было бы говорить о том, что существует что-то вроде "идеи события", ко­торая в этой логике представлена в многоразличии своих компонентов. Однако аналитическое представление фундаментальных характери­стик события как коррелята наблюдения позволяет нам уйти от этого традиционного и малопродуктивного взгляда. Зиммель, упоминающий о логической связи моментов события, не раскрывает эту формулу подробно. Между тем есть разница в логической связи положений падающего камня и эпизодов военной кампании (если последняя, как

109

 

предполагает Зиммель и как склонны утверждать вслед за ним и мы, тоже может трактоваться как единое событие).

Подойдем к вопросу иначе. Что позволило нам характеризовать одно и то же событие как настоящее и прошлое? То обстоятельство, что оно именно таково в разных аспектах взаимодействия. В контек­сте взаимодействия, с разных точек зрения, в разных смыслах иден­тичность события конституируется по-разному и всякий раз, будучи идентифицировано как прошлое, настоящее или будущее, оно откры­вает себя наблюдателю, находящемуся вне контекста взаимодействий, как многоаспектное смысловое единство. Зафиксируем этот момент и перейдем к следующему. Выше мы говорили о том, что для нас важна телесность наблюдателя, поскольку именно то, что у него "есть место", позволяет иначе конструировать наблюдение и единство событий. На­блюдатель — это не участник социального взаимодействия, он нахо­дится "вне". Он идентифицирует события во взаимодействии в про­странстве и времени, причем сам в них не участвует. Но если наблюде­ние и наблюдатель — это характеристики логические, а не реальные, тогда наблюдатель, как "вот этот" живой человек, может участвовать в свершающемся наблюдаемом и при определенных условиях все-таки быть наблюдателем. При каких условиях? Если событие в настоящем может быть идентифицировано наблюдателем как таковое лишь по­стольку, поскольку оно уже свершилось, т.е. отошло в прошлое, то соб­ственное участие есть для него также прошлое участие. Это именно та рефлексия свершившегося, о которой, опираясь на Бергсона и Гуссерля, говорит Шюц в "Смысловом строении социального мира"¹⁶. Для реф­лексии никакого иного настоящего, кроме прошлого, не существует.

Но почему в точном смысле слова прошлое, т.е. прошедшее, иден­тифицируется как настоящее? Прежде всего, потому, что это прошлое еще не атомарно, еще не само по себе. Это именно аспект того на­стоящего, которое еще не вполне рефлектируется участвующим на­блюдателем именно в силу вовлеченности последнего в живой процесс взаимодействия (т.е. рефлектируется лишь постольку, поскольку его моменты отходят в прошлое). Это прошлое того настоящего, которое всякий раз вычленено из потока и идентифицировано как таковое при следующем акте рефлексивного внимания. Поэтому для наблюдате-

_________________________________________

¹⁶ См.: Schiitz A. Der sinnhafte Aufbau der sozialen We\t. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1983. Кар. 1.

110

 

ля-участника такое прошлое-настоящее не является в полном смыс­ле прошлым. Оно есть преддверие настоящего, то, что придает ему смысл и определенность. Чтобы стать полноценным прошлым для участвующего наблюдателя, событие должно утратить эту живую связь с его участием. У него должна быть та несомненность, какой не бывает у недосказанного предложения, незавершенного жеста, про­должающегося действия. У полноценного прошлого есть несомнен­ность того, что состоялось и что связано с проживаемым настоящим (если вообще связано с ним) только в целом, будучи как бы отделено от него барьером смысловой завершенности. Оперируя различениями и проясняя содержание актов рефлексивного внимания, наблюдатель использует или подразумевает использование определений "сначала" и "затем". "Сначала я принял душ, а затем принялся за работу" — это значит, что работа, быть может, еще продолжается, но душ уже при­нят, краны завернуты, полотенце сушится. То же самое относится к описаниям взаимодействий: "После семинара мы отправились на вы­ставку" — подразумевается, что уж семинар-то во всяком случае уже завершен, причем завершен точно до похода на выставку. Напротив, "мы продолжаем заседание" означает, что настоящее отличается непо­средственной вовлеченностью наблюдателя, и ситуация, схваченная в акте рефлексивного внимания, хотя и может быть представлена в че­реде последовательных эпизодов, как таковая еще не завершена, не стала в собственном смысле прошлым, как бы далеко ни отстоял от актуального наблюдения тот или иной ее эпизод.

Мы помним, однако, что представление одного и того же события как настоящего, прошлого и будущего было связано с множествен­ностью наблюдений и наблюдателей — участников ситуации. Ведь (1) если наблюдатель отвлекается от взаимодействия и рефлектирует свое участие в продолжающемся взаимодействии, то в нем, очевидно, больше, чем один участник; (2) если мы говорим о непосредственной вовлеченности, прекращении вовлеченности и о том, что, как мы сей­час увидим, отстоит от наблюдателя чуть дальше, чем едва прекратив­шаяся вовлеченность во взаимодействие, то это наводит на мысль о разнокачественных временных характеристиках того, что обычно счи­тается настоящим. Эти простые соображения могут стать более про­дуктивными, если рассмотреть в этой связи два вопроса.

Первый вопрос — об источнике и характере различений, кото­рыми пользуется наблюдатель. Наблюдатель, говорим мы, поскольку

111

 

он именно наблюдатель, а не участник, перестает быть вовлеченным в течение взаимодействий. Он не просто обращает внимание на свер­шившееся, но и отличает его от всего последующего хода переживаний и действий. Но ни эти различения не являются результатом его соб­ственных измышлений, ни применение этих различений не является делом одного только произвола. Конечно, можно было бы сказать, что эти ограничения произвола присутствуют в реальной жизни и не имеют отношения к логической природе наблюдения. Но это заблуж­дение — и как раз потому, что именно исследование логических харак­теристик события привело нас к утверждению о множестве не только участников, но и наблюдателей. Можно сказать, что различения име­ют хождения среди участников взаимодействия, причем их примене­ние носит как теоретический, так и практический характер, поскольку явное или неявное единодушие относительно завершения некоего эпи­зода является важным аспектом продолжения или прекращения взаи­модействий. Практика социального оперирования с синхронизацией, с определением и членением прошлого, настоящего и будущего — это тема весьма благодарная, но разработка ее опасна соскальзыванием к очень тривиальным, хотя и нуждающимся время от времени в допол­нительной вербализации, ходам мысли. Несколько слов об этом мы еще скажем ниже.

Второй вопрос намного сложнее. В этой части нашего рассужде­ния мы говорим о прекращении вовлеченности, о завершении эпизо­да¹⁷. Слова "событие" мы старались избегать. Ведь событие имеет не только завершение, но, как мы видели, и начало! Собственно, именно проблема дистанции между началом и завершением события разре­шается при исследовании его логического устройства. Но стоит нам обратиться к началу события, как весь аргумент от вовлеченности на­блюдателя теряет свою силу. Прежде всего, если наблюдатель уже не вовлечен постольку, поскольку фиксирует завершение события, то тем менее он вовлечен, фиксируя начало! Следовательно, между на­чалом и завершением события, с точки зрения вовлеченности наблю-

_____________________________________

¹⁷ Понятие эпизода вводится и далее используется без каких-либо обоснований, поскольку оно берется только как технический термин, на нем не выстраиваются в данном контексте никакие аргументы. Но это — только в данном контексте. При бо­лее подробном исследовании темы понятие события и понятие эпизода должны быть поставлены в категориальную связь.

112

 

дателя, нет никакой разницы. Если же мы скажем, что между ними вообще нет никакой временной разницы, поскольку событие фикси­руется именно как событие, а не как поддающийся дальнейшим чле­нениям эпизод, то это не только не помешает, но, напротив, заставит нас снова отойти от идеи простой единой длительности и трактовать начало и конец единого события как характеристики его логического устройства. Если же мы будем утверждать, что у события нет ника­кого начала и конца, ни в смысле единой длительности, ни в смысле логического устройства, то это не поможет нам на следующем эта­пе рассуждений. Ведь не только вслед за завершившимся событием что-то произошло (например, длилось взаимодействие, в которое мог быть вовлечен наблюдатель), но ему также и предшествовало что-то, что также могло быть, но могло и не быть событием. Если не­что, предшествующее событию, было событием, то оно, разумеется, было прежде того события, о котором мы говорили как о ближайшем к (прекращению) вовлеченности наблюдателя. Это предшествующее событие завершилось, прежде чем состоялось следующее событие. Иначе говоря, если ближайшее событие трактуется как прошлое в силу его завершенности, ибо только прошлое обладает этим качеством завершенности, то предшествующее ему событие (plusquamperfectum, предпрошедшее время, указывает Шюц) является безусловно про­шлым. Но зафиксировать это безусловное прошлое можно только в том случае, если у нас есть ясность с завершением данного события, а равно и началом того ближайшего прошлого, которое может пред­ставать как настоящее.

Нам всегда легче зафиксировать событие как нечто определенное, если его можно датировать между двумя другими. Но почему вообще должно быть какое-то членение на события? Оно оправдано в нашем изложении пока только одним, а именно обращенностью наблюдателя на собственный опыт, отличием непосредственной вовлеченности от того, что отрефлектировано в качестве настоящего. Дополнительный аргумент мы находим у Мида, который говорил, что новое событие, разрыв непрерывности происходящего есть необходимое условие вся­кого опыта постижения событий.

"Без этого разрыва непрерывности невозможен опыт непрерывности. ...Непре­рывность всегда имеет некое качество, но поскольку настоящее переходит в на­стоящее, имеется разрыв в непрерывности — [разрыв] внутри непрерывности,

113

 

а не самой непрерывности. Этот разрыв обнаруживает, что есть непрерывность, тогда как непрерывность есть фон для нового"¹⁸.

Иначе говоря, даже трактуя свой опыт как непрерывный и даже трактуя непрерывный опыт как опыт настоящего (якобы настоящего, specious present, говорит Мид), мы самой возможностью опыта обяза­ны членениям на события. А поскольку с чем-то новым мы сталкива­емся постоянно, даже только что случившееся событие идентифициру­ется как "прошлое настоящее", потому что происходит уже следующее событие, которое в чем-то ново, а в чем-то нет. В настоящем есть не только новое, но и то, что связывает поток опыта, делает его не совер­шенно разорванным и дискретным, а именно единым опытом. Значит, то, что не является "самым новым" в актуальном опыте, хотя и есть в настоящем, но указывает на прошлое, которое не появляется, но и не исчезает совершенно, длясь в настоящем. Связность опыта обеспечи­вается именно тем, что наш опыт "переполнен настоящим", так что не­обходимо, если воспользоваться позднейшей терминологией Лумана, редуцировать этот избыток, относя часть настоящего к прошлому.

Всякое настоящее должно символизировать и реконструировать свое прошлое, поскольку прошлое появляется в перспективе каждого нового события в настоящем¹⁹. Но это, пожалуй, — самый простой и очевидный аспект концепции Мида. Как отмечают авторы цитирован­ной нами статьи о его теории прошлого, есть еще три аспекта, которые заслуживают внимания. Во-первых, прошлое не только символизиру­ется настоящим. Оно также определяет условия настоящего. Собы­тия настоящего обусловлены событиями прошлого. Во-вторых, и это намного более существенно в контексте нашего изложения, прошлое выступает как "подразумеваемое объективное прошлое".

"Время от времени Мид говорит о том, «что, видимо, было» (what must have been). Так, например, он заявляет: «Прошлое есть то, что, видимо, было, прежде чем оно есть настоящее в опыте как прошлое»... Он говорит не о том значении, какое прошлое имеет для настоящего. Скорее, он говорит о существовании пред­шествующих событий, предлагая ситуационную онтологию, которая относится к

_________________________________________

¹⁸ Mead G.H. The Nature of the Past // Essays in Honor of John Dewey / J. Coss (ed.). N.Y.: Henry Holt, 1929. P. 239; цит. по: Maines D.R., Sugrue N.M., Kato-vich M.A. The Sociological Import of G.H. Mead's Theory of the Past // American Sociological Review. 1983. Vol. 48. N 2. P. 162.

¹⁹ См.: Maines D.R. et al. The Sociological Import... P. 163.

114

 

согласию относительно фактов прошлого. Какое-то событие должно было состо­яться, чтобы существовать в настоящем опыте как прошлое событие"²⁰.

Наконец, последний аспект — это "мифическое прошлое", о кото­ром, собственно, сам Мид не говорит, но которое предполагается его концепцией. Мифическое прошлое, говорят авторы, — это, скорее, создание, чем воссоздание, это прошлое, которое социально создается и которым социально манипулируют.

Этот последний аспект интерпретации Мида, конечно, напраши­вается сам собой: прошлое является социальным конструктом, и это широко принятое представление мы додумываем за Мида, даже если оснований для этого его собственные тексты почти не дают. Между тем, куда важнее тот аспект, который авторы статьи о понятии про­шлого у Мида характеризуют как "what must have been". Действи­тельно, настоящее трояким образом свидетельствует о прошлом: (1) как следствие или результат — о причине или условии; (2) как означающее — об означаемом (социальная конструкция означающе­го есть лишь случай такого означивания); (3) как член логической конструкции, в которой другим членом является предполагаемое прош­лое — what must have been. Случай (1) — это недвусмысленное кау­зальное отношение. Причина предшествует следствию, условия имеют место прежде, нежели наступает только в этих условиях возможный результат. Если бы предполагалось, что некие обстоятельства не пред­шествуют во времени другим, а сосуществуют с ними, это отношение, справедливо говорит Луман, не могло бы считаться каузальным. Но что значит "причина" или "условие" были в прошлом? Если их боль­ше нет, т.е. они состоялись, но миновали, можно ли сказать, что это не случай (1), но случай (3)? Все зависит от характера отношения.

А. Данто показывает это на примере трех выражений. Если мы говорим "есть отец", то это, строго говоря, значит, что

"мужчина должен приблизительно за девять месяцев до рождения ребенка опло­дотворить мать этого ребенка. ...Когда мы правильно называем кого-то отцом в первичном смысле, то это логически предполагает ссылку на более раннее собы­тие, которое каузально связано, согласно известным принципам, с настоящим"²¹.

______________________________________

²⁰ Maines D.R. et al. The Sociological Import... P. 164. Цитата: Mead G.H. The Nature of the Past. P. 238.

²¹ Данто А.С. Аналитическая философия истории / Пер. А.Л. Никифорова, О.В. Гавришиной; под ред. Л.Б. Макеевой. М.: Идея-Пресс, 2002. С. 75—76.

115

 

Когда мы говорим "есть шрам", то этот предикат "однозначно ссылается на время". Можно быть отцом в социологическом смысле и не быть в биологическом, равно как и наоборот. Но шрам всегда при­чинен ранением; если нечто только "похоже на шрам", то ни в каком смысле шрамом оно не является²².

Наконец, выражение "есть пушка, поставленная здесь Францис­ком I после битвы при Керизоле в 1544 г."²³ правильно только в том случае, если имело место именно это событие: не кто-то просто по­ставил здесь пушку, она не была, скажем, брошена, но именно водру­жена, именно тогда-то и т.д.

Но это позволяет нам сделать следующий шаг. То, что мы зафик­сировали в предыдущем рассуждении, — это логическое устройство последовательности событий. Можем ли мы точно так же аргументи­ровать применительно к логическому устройству самого события? Все говорит в пользу этого утверждения. Ведь мы теперь утверждаем не то, что отдельные аспекты события при определенном повороте вни­мания сами могут рассматриваться как события. Это, конечно, так, но это было ясно уже Зиммелю, и мы отказались основываться на харак­теристиках внимания как основном идентификаторе события. Вопрос теперь состоит в том, можем ли мы говорить о начале и завершении события, не отказываясь от его атомарности, не ставя даже вопрос о желательном или допустимом "пороге измельчения" и не превращая аспекты события в некие подобия событий. Ответ: да, можем. Логи­ческое устройство события и логическое устройство последовательно­сти событий суть одно и то же. Иначе говоря, мы не аспекты события "возводим" в ранг квазисобытия, но отдельные события в последо­вательности событий "низводим" до значения все тех же "аспектов последовательности". Но здесь нужны существенные уточнения.

"Есть шрам" значит, что было событие ранения и было событие заживления раны, этот шрам оставившей. "Есть шрам" значит "есть причина и есть следствие". Но можно смотреть и по-другому: есть событие "оставившая шрам рана". И в том, и в другом случае, говоря о шраме, мы подразумеваем прошлое. Но в одном случае это прошлое есть отдельное событие, ставшее причиной шрама, а в другом — ло­гическое развертывание выражения "есть шрам". В обоих случаях это

_____________________________________

²² См.: Данто А.С. Аналитическая философия истории. С. 76. ^а Там же. С. 75.

116

 

прошлое того рода, который обозначается "what must have been", по­тому что прослеживание строгой каузальной связи предполагало бы совсем иные вопросы.

Логическое устройство события не является его онтологическим качеством. Оно коррелятивно наблюдению, причем не индивидуаль­ному, но социальному практическому использованию различений, которое, однако, не может не быть до известной степени изоморфно самому устройству мира, поскольку он является постижимым для нас миром. Так, логическое устройство различения, выраженное в иден­тификации объекта "шрам", предполагает социальное согласие отно­сительно того, что может называться шрамом и какие события или, при определенном повороте внимания, какие аспекты единого собы­тия должны предполагаться, если это выражение имеет смысл для множества наблюдателей. Однако это социальное согласие не затра­гивает того обстоятельства, что некие объекты в настоящем не могут не свидетельствовать о событиях прошлого, а принятые квалифи­кации этих объектов, будь то шрам или отцовство, не могут не пред­полагать определенный характер этих событий, хотя их точное обо­значение может быть предметом разногласий. Вопросы "когда могла быть нанесена рана, после которой остался шрам?", "кто именно был отцом ребенка?" и т.п. суть те самые вопросы, которые ориентируют нас на поиск строгой каузальной связи. Но сам характер этих вопро­сов столь отчетливо социален, что любые дополнительные соображе­ния о произвольно или непроизвольно сконцентрированном внимании наблюдателя приобретают не более чем побочный интерес.

Вовлеченность наблюдателя может сопровождаться квалификаци­ями объектов без экспликации логического устройства этих квалифи­каций. Прекращение вовлеченности может сопровождаться эксплика­цией логического устройства предполагающих событие квалификаций объектов, т.е. либо вниманием к одному плохо очерченному, хотя и явно завершенному событию ("когда-то была нанесена рана, и остал­ся видимый теперь шрам"), либо вниманием к последовательности событий ("в начале прошлого месяца была нанесена рана, перевязки продолжались три недели, последнюю повязку сняли неделю назад, но до сих пор виден шрам"). Переключение с логического устройства события (т.е., как мы видели, квалификации объекта, который импли­цирует событие как what must have been) на последовательность собы­тий может происходить, разумеется, и благодаря произвольному пере-

117

 

ключению внимания. Однако, повторим еще раз, это не представляет здесь никакого интереса. Совсем иное дело, когда такое переключение происходит в сообществе наблюдателей (которые, как мы видели, суть те же участники взаимодействия, поскольку они расстаются со своей вовлеченностью в ход дел и рефлектируют, со стороны событийной, логическое устройство релевантных объектов). Ведь событие, перед которым также было событие, т.е. событие, относительно которого есть уверенность не только по поводу его завершения, но и по поводу его начала, иначе говоря, полноценное, атомарное событие является для данного сообщества наблюдателей событием абсолютным. Аб­солютное событие конституируется двояким образом: 1) в силу ква­лификации объекта, имплицирующей событие (поскольку иначе эти квалификации теряют смысл в данном коммуникативном сообществе); 2) в силу экспликации абсолютного события первого рода как события, предшествующего некоторому событию, если и только если оба эти со­бытия плотно прилегают друг к другу в пределах одного событийного ряда и общей хронологии.

Характеризуя множество участников взаимодействия как сообще­ство, мы совершаем важный теоретический выбор. Допустим, что со­общество мы понимаем как Gemeinschaft. Тогда это не просто группа или совокупность участников взаимодействия. Gemeinschaft отлича­ется высокой степенью вовлеченности всех его членов, сравнительно малой готовностью каждого из них объективировать свои мотивы и действия, занимать позицию совершенно обособленного наблюдате­ля. Правда, такой Gemeinschaft, каким его описывает Фердинанд Теннис²⁴, вряд ли когда-либо существовал в действительности. Это идеальный тип наивысшей вовлеченности не только одного действу­ющего, но именно совокупности действующих и взаимодействующих, причем не просто в течение дел, но именно в общие, коллективные дела. Следствием вовлеченности является проблематичность внятно­го вычленения событий. В идеальном Gemeinschaft е не может быть сконструировано представление о цепочке атомарных событий, однако здесь жива память об учредительных (сакральных) событиях, т.е. аб­солютных событиях первого рода. Феномен памяти, во всяком слу-

___________________________________________

²⁴ См.: Tonnies F. Gemeinschaft und Gesellschaft. 8. Aufl. Leipzig, 1935. В рус. пер.: Теннис Ф. Общность и общество. СПб.: Владимир Даль, 2003.

118

 

чае, с точки зрения социолога, как раз и означает "живую вовлечен­ность", которая противостоит отстраненной репрезентации отчетливо очерченных событий²⁵.

Прямо противоположным образом конституируется прошлое' в ситуации, которая предполагает взаимное дистанцирование действую­щих, возможность постоянно становиться на позицию наблюдателя. Такое рефлективное отношение к собственному поведению Э. Гидденс называет "reflexive monitoring of action": мы не просто вовлечены в про­цесс, мы оцениваем его результаты, сопоставляем со своими намерени­ями и модифицируем дальнейшие действия. Конечно, обособленность действующих-наблюдателей не стоит преувеличивать. Подобно тому как не существует идеальной ситуации, в которой действующие, бу­дучи полностью вовлечены в процесс взаимодействия, передоверяют наблюдение и синхронизацию специальным наблюдателям, подобно тому, как не существует совершенных Gemeinschaft'ов, так не суще­ствует и такого полного обособления, при котором каждый участник взаимодействия может полностью отрешиться от происходящего и выступить исключительно в роли наблюдателя. Речь идет о сложном, изменчивом, меняющемся от одной социальной ситуации к другой со­отношении вовлеченности и дистанцированности, которому на уров­не базовых социологических категорий соответствует пара "действие (взаимодействие) / наблюдение". Иначе говоря, это тоже идеали­зация, причем столь же базовая, как идеализация Gemeinschaft. Но именно к ней в наибольшей мере применимы те характеристики, кото­рые мы давали выше наблюдению элементарного события.

Чтобы такого рода наблюдение было возможно, необходимо пре­одолеть Gemeinschaft участников и сконструировать сообщество на­блюдателей, которые имеют дело с собственными действиями. Здесь прошлое оказывается необходимым условием консистентности систе­мы. Каждое событие может быть включено в несколько цепочек собы­тий. Это повышает его независимость от различений индивидуального наблюдателя, но это же и расширяет тематическое поле what must have been. И уже в этом поле социально согласованным образом фиксиру-

____________________________________________

²⁵ Этот социологический взгляд отстаивал, как известно, М. Хальбвакс. На рус­ском языке подробный анализ его подхода в связи с разработкой более дифференци­рованной концепции памяти см. в работе: Хаттон П. История как искусство памяти. СПб.: Владимир Даль, 2003. С. 191—228.

119

 

ются не просто действительно бывшие, но социально релевантные сре­ди действительно бывших событий. Наконец, практически ни один из участников взаимодействия не может рассматриваться только как холодный наблюдатель. Релевантные события могут быть релевантны не только для холодного наблюдения. Событие отсылает к некоторо­му прошлому событию, выбранному из цепочек предшествующих со­бытий как релевантное прошлое. Релевантное значит пригодное для включения в ту цепочку событий, в которой прошлое каузально свя­зано с настоящим, а настоящее так же каузально связано с ожида­емым будущим. Логическая чистота событий остается делом логики. Комбинация вовлеченности и отстраненности, действия и наблюдения, знания и памяти может быть делом как историка, так и социолога.

 120