МИР-СИСТЕМНЫЙ АНАЛИЗ КАК ТЕОРИЯ ГЕОИСТОРИЧЕСКИХ ИЗМЕНЕНИЙ

“В терминах традиционной социальной науки, я, в сущности, являюсь, и всегда был с самого начала, еретиком” (Иммануил Валлерстайн [1, p. xi])

“Наиболее значительные достижения в области социальных наук были результатом не преумножения собранных фактов, а преодоления самообманов, принятых за очевидную истину” (Теодор Шанин [2, с.23])

Для большинства ученых имя Иммануила Валлерстайна (р. 1930) - профессора, многолетнего директора Центра Фернана Броделя по изучению экономик, исторических систем и цивилизаций при Университете штата Нью-Йорк в Бинxемтоне, США, - не нуждается в особом представлении. Фундаментальные исследования И. Валлерстайна посвященные проблемам анализа исторических систем, в особенности, становлению и развитию капиталистической мир-экономики (КМЭ), получили всемирную известность и открыли новый этап в изучении глобальных процессов развития и трансформации человеческих обществ. “И. Валлерстайн является как видным мировым историком, так и мечтательным пророком. Такое сочетание является необычным, особенно для нашей эпохи интеллектуальной фрагментации и академической специализации, - отмечает один из самых авторитетных современных историков У. Макнил, - Такая комбинация превращает его в доминирующую фигуру, чьи риторические обращения, радикальные идеи и отменная эрудиция бросает вызов ординарным установленным образцам профессионального дискурса” [1, p.476].

Развиваемая И. Валлерстайном концепция мир-системного анализа (МСА) в последние два десятилетия превратилась во влиятельное направление современной социальной теории. Данная статья не претендует на всесторонний анализ всех сторон и аспектов МСА или даже одного валлерстайновского творчества. Скорее это попытка представить и оттенить те новаторские аспекты МСА, которые мне представляются особенно значительным и оригинальным вкладом в развитие современного обществознания. Поэтому содержательно статья организована вокруг нескольких основных тем:

-- МСА как метадисциплинарная альтернатива традиционной социальной науке;

-- специфика, эволюция и типология мир-систем;

-- циклы гегемонии в контексте исторической эволюции капиталистической мир-экономики;

-- сценарии и прогнозы развития современной мир-системы в период 2000-2025/50 гг.

Острие валлерстайновской критики сконцентрировано вокруг ключевых, парадигмальных оснований современного социального знания, которые он называет “ужасным наследством социальной науки XIX столетия” [4, р. 264]. По мнению И. Валлерстайна, мы нуждаемся не просто в переосмыслении, а в радикальной замене социальной науки XIX столетия, “ибо множество ее предпосылок (на мой взгляд, ошибочных и ограниченных) все еще слишком укоренены в нашем мышлении. Эти предпосылки, когда-то способствующие освобождению духа, сегодня выступают главным интеллектуальным барьером для успешного анализа социального мира” [4, р.1].

Прежде всего, это представление о том, что социальная реальность якобы существует в трех особенных и отдельных сферах: политической, экономической и социокультурной. Под экономическими явлениями при этом понимается то, что относится к функционированию рынка, политическими - то, что относится к сфере функционирования государственных институтов, а социокультурными - то, что определяется преимущественно состоянием нашего духа. Каждая из этих сфер - экономика, политика и культура представляет автономный вид деятельности и имеет собственную внутреннюю логику развития (поэтому между ними могут возникать противоречия и происходить взаимные конфликты). Однако, по мнению И. Валлерстайна, разделение экономики, политики и культуры является скорее догмой господствующей либеральной идеологии, чем отражением реальных механизмов функционирования современного мира. Вариацией этого мифа является и представление о том, что в докапиталистических системах эти сферы действительно были нерасчленимы, и только капитализм (“модернизация”, “переход от традиционного к современному”) разделяет их между собой. По сути и последняя схема отдает дань типичным представлениям о сущности процесса развития как движения на пути бесконечной дифференциации социальных структур и институтов [См. подробнее: 5].

Следовательно, “святая троица политики, экономики и культуры сегодня не имеет никакой интеллектуальной ценности, и возможно - никогда не имела (или, что более точно, это было не очень долго)” [4, р.265]. Мы нуждаемся, по мнению И. Валлерстайна, в фундаментальной реорганизации всей познавательной деятельности в социальных науках в глобальном масштабе, что предполагает выход за рамки того дисциплинарного разделения социальной науки, которое сложилось в XIX столетии. Современная институциализация социальных дисциплин (создание кафедр, ассоциаций, журналов) была обусловлена либеральной догматикой “проекта Модерна”, постулирующей противопоставление: 1) рынка и государства; 2) современного настоящего и исторического прошлого; 2) цивилизованного Запада и остального (нецивилизованного) мира.

Первое противопоставление обусловило возникновение экономической науки (“экономикс”) и политологии, которые в своем классическом, мэйнстримовском варианте изучали свои предметы в “идеальном” виде, очищенном от пут традиции и “случайностей” и подчинялись универсальным закономерностям (последние, в конечном счете, “говорили” на языке математических формул и алгебраических выкладок). Все, что осталось на обочине социальной реальности (семья, религиозные институты, жизнь локальных сообществ, криминальная деятельность, демография и т.д.) в качестве “остатков” было свалено в мешок, который обрел в качестве компенсации великое имя социологии (“которая, - как пишет И. Валлерстайн, - должна была объяснить внешние “иррациональные” явления, которые экономика и политическая наука были не в состоянии разрешить” [3, р. 312]. Развитие “святого семейства” экономики, политологии и социологии закрыло путь формированию потенциально возможной иной конфигурации социальных дисциплин: ведь в самом начале эпохи Модерна существовало множество конкурирующих “научных программ”: политическая экономия, социальная экономия, политическая арифметика, статистика и др. [6, р. 13].

По мнению И. Валлерстайна, “различия между допустимыми темами, методами, теориями или теоретизированием внутри любой из так называемых “дисциплин” являются более значительными, чем различия между самими дисциплинами” [3, р.312]. Внимательный и непредвзятый анализ критериев, используемых для определения границ между ними показывает, что практически все они - уровень анализа, предмет, методы, теоретические предпосылки, - либо оказываются неверными на практике, либо, при сохранении, являются скорее барьерами для дальнейшего знания, чем стимулами для его развития.

Вторым очагом сопротивления была школа “Анналов” во Франции, представленная такими выдающимися именами, как М. Блок, Л. Февр и Ф. Бродель. “Анналы”, по мысли И. Валлерстайна, возникли как “интеллектуальная реакция”, как движение, направленное против сложившейся во второй половине XIX - начала XX века организации научного знания в области социальных наук, предполагавшей подразделение на дисциплины со строго очерченным исследовательским полем, против общей схемы исторического развития общества, как неуклонно прокладывающего путь прогресса с критической точкой на рубеже XVIII-XIX веков. В общем, критика “Анналами” традиционной социальной науки, считает И. Валлерстайна разворачивалась в “войне на два фронта”: с одной стороны, против идеографической, а с другой, против номотетической эпистемологий, т.е., как против представлений об “историзирующей” событийно-описательной истории, так и против “объяснения” развития событий в прошлом действием универсальных закономерностей, детерминирующих человеческое поведение.

Что же предлагает И. Валлерстайн в качестве альтернативы “ужасному наследию” социальной науки XIX столетия? Каково позитивное содержание его метадисциплинарного подхода? Можно выделить несколько новаторских концептуальных положений, которые образуют теоретические предпосылки МСА: во-первых, это переосмысление проблематики исторической темпоральности (от календарного линейного времени к множественности различных видов “времени-и-пространства”); во-вторых, это новая единица анализа (исторические системы, а не отдельные общества и/или государства); в-третьих, это переосмысление сущности социальных изменений (стохастическое развитие вместо линейного прогресса).

Переосмысление проблематики исторической темпоральности позволяет И. Валлерстайну предложить и новую единицу анализа: вместо скомпрометированного социальной наукой XIX века понятия “общества”, он вводит понятие “исторической системы” - качественно иной объект исследования, соответствующий структурному “времени-и-пространству”. И. Валлерстайн отмечает, что исторические системы 1) они относительно автономны, то есть параметры их функционирования определяются действием внутренних процессов; 2) они имеют временные границы, т.е. они имеют начало и конец; 3) они обладают пространственными границами, которые, однако, могут изменяться в ходе их исторического существования [см.: 8, с. 198].

Здесь мы подходим к третьему аспекту валлерстайновской альтернативы традиционной социальной науке XIX века - радикальному отказу от понятия линейной эволюции и идеи “прогресса” как ее квинтэссенции. Понятие прогресса предполагает постоянную и однозначную направленность изменений, тогда как исторические факты свидетельствуют, что социальные процессы могут разворачиваться вспять, замедляться и останавливаться. По мнению И. Валлерстайна, историческая эволюция если и является детерминированной одной ключевой (и безальтернативной) логикой (это логика системного развития, ритма исторической системы), то интенсивность этой детерминации неравномерна и пульсирующая, она лишь постепенно набирает силу и также неизбежно подходит к своему исчерпанию, открывая дорогу целому спектру возможностей разворота развития в любом направлении. Когда историческая система вступает во временную полосу упадка, или разрыва (которые, по определению, случаются только один раз, и только в её конце), все, или почти все становится возможным и реализуемым, а минимальные человеческие усилия способны порождать целый спектр широкий спектр альтернатив.

Оригинальность подхода И. Валлерстайна состоит в том, что он предлагает принципиально новую исследовательскую перспективу анализа социальных, экономических и политических процессов, - мир-системную перспективу, в которой мир выступает как определенное системное и структурное целое, законы развития которого определяют траектории движения всех отдельных национальных обществ и государств. Непосредственное появление мир-системной теории относится к началу 70-х, когда рождался замысел и создавался первый том “Современной мир-системы” - главного произведения И. Валлерстайна (опубликован в 1974 [9]). Каковы же непосредственные концептуальные истоки концепции мир-систем, какие школы и направления в наибольшей степени повлияли на ее зарождение и развитие? Скорее всего, этот теоретический подход явился синтезом сразу нескольких теоретических традиций:

-- во, первых, геоистории Ф. Броделя и, шире, всего наследия школы “Анналов”,

-- во-вторых, “теории зависимости” в версии А.Г. Франка (которая, в свою очередь, восходит к марксистским теориям империализма),

-- в-третьих, неклассической экономической теории (включая концепции экономических циклов), где особо следует выделить работы К. Поланьи, Й. Шумпетера и Н. Кондратьева.

Не трудно заметить, что подход МСА претендует на объединение и творческое развитие трех основных очагов сопротивления господствующей социальной науки (зародившихся в школе “Анналов”, марксизме и исторической школе политической экономии и позднее утративших свой критический потенциал).

Развивая концепцию Ф. Броделя дальше, И. Валлерстайн предлагает использовать более широкое понятие “мир-системы”, при этом мир-экономика является лишь одним ее вариантом, наряду с мир-империями. Первый вариант исторических систем, мини-системы, представляют из себя пространственно небольшие, относительно кратковременные и культурно-однородные локальные образования, господствующей логикой развития которых является реципрокный (взаимный) обмен различными благами. Мини-системы основывались на присваивающей экономике и были очень неустойчивой формой развития, постоянная гибель которых, возможно, была следствием экологических бедствий или демографического роста. После перехода к производящей экономике в ходе сельскохозяйственной революции появилась возможность возникновения более значительных и устойчивых образований, - мир-систем, которые охватывали более широкие пространственно-временные границы.

Наиболее общим и распространенным вариантом мир-систем в докапиталистическую и раннесовременную эпоху являлись мир-империи - широкие политические образования, которые отличались многообразием культурных кодов и которые в периоды экспансии разрушали и/или поглощали более слабые мини-системы и мир-экономики, и “высвобождали” их в периоды “сжатия” или упадка. Основной логикой системы являлось взимание военно-политическим центром ренты-налога (или дани) с локальных непосредственных производителей (в основном сельских общин) и его последующая административно-бюрократическая редистрибуция (перераспределение). Очевидно, что понятие мир-империи И. Валлерстайна близка различным “расширенным” версиям азиатского способа производства (трибутарного С. Амина, рентного В.П. Илюшечкина), в которых он рассматривается в качестве общего принципа развития всей докапиталистической формации, а не ее отдельного этапа (наряду с античным/рабовладельческим и феодальным).

Мир-экономики, в отличие от мир-империй, представляют из себя прежде всего объединенные экономические цепи производства, которые существуют поверх многочисленных политических границ. Мир-экономики интегрируются скорее экономически, чем политически: в отсутствие централизованного контроля экономические агенты обладали большей свободой в накоплении богатств. А политические образования внутри мир-экономики способствовали разделению труда и неравному распределению в масштабах всей системы. Основная логика мир-экономики заключается в том, что аккумулируемая прибыль распределяется неравномерным образом в пользу центра, а не периферии системы, т.е. тех, кто способен достигнуть различных видов временных монополий в рыночных сетях. Типологию исторических систем И. Валлерстайна можно суммировать в следующей таблице:

Таблица 1. Типология исторических систем И. Валлерстайна

И. Валлерстайн подчеркивает, что мир-экономики были всегда неустойчивыми и хрупкими образованиями, которые в докапиталистическую эпоху, как правило, поглощались или трансформировались в мир-империи. Скорее всего, наступление и откат как мир-империй, как и альтернативных им мир-экономик, носило циклический характер и тенденция к политической централизации (и административно-бюрократической редистрибуции) сменялась обратной тенденцией к децентрализации (и подъему приватных, частнохозяйственных сетей рыночного обмена). Возможно, что те структуры, которые, например, Л.С. Васильев называет античным способом производства, противопоставляя их доминированию отношений “власти-собственности” в “азиатской” линии развития, как раз и являются валлерстайновскими мир-экономиками, и они периодически возвышались не только в Средиземноморье, но и в Индии и Китае (ареале Индийского океана и Южных морей).

Если все докапиталистические мир-экономики, в конечном итоге, поглощались сосуществовавшими с ними мир-империями, то в начале “долгого XVI столетия” (т.е., около 1450 года), в силу ряда конъюнктурных причин в приатлантической части Европы, по мнению И. Валлерстайна, зарождается локальная мир-экономика, которая оказалась менее хрупкой чем другие. Вместо того, чтобы раствориться в более мощной континентальной мир-империи Габсбургов, она к концу данного длинного столетия выживает (т.е. к 1640 году) и сама начинает расползаться по всему свету, став каркасом для развития капиталистического способа производства.

И. Валлерстайн выделяет несколько основных этапов развития МКС:

-- в конце длинного XVI столетия (ок. 1640) Голландия, Англия и северная Франция образуют ядро, полупериферия состоит из Средиземноморской Европы (Испании, Португалии, Италии, Южной Франции), периферия из Восточной Европы и Латинской Америки;

-- в период 1640-1760 происходит умеренный рост КМЭ: в полупериферию перемещается север США, Пруссия и Швеция, в периферию - Юг США и Карибский регион, большинство мира находится за пределами МКС, образуя ее внешнюю зону;

-- в период с конца XVIII по начало XX столетия, который И. Валлерстайн называет “второй эрой великой экспансии капиталистической мир-экономики”, возникает устойчивая конфигурация ядра из США, Великобритании, Франции, Германии, полупериферии из государств Восточной и Южной Европы, Россия, Япония и некоторых развитых стран Латинской Америки (Аргентины, Бразилии, Мексики, Чили, Уругвая), периферии из колониальных и полуколониальных государств Азии, Африки и Латинской Америки.

Отличительными чертами капиталистической мир-экономики является:

1) непрерывное накопление капитала в качестве движущей силы КМЭ;

2) осевое разделение труда, создающее напряжение между центром и периферии системы, ибо неравный обмен внутри КМЭ принимает пространственные формы;

3) существование в структуре КМЭ полупериферийных зон;

4) значительная роль, наряду с наемным, различных форм ненаемного труда;

5) соответствие границ КМЭ границам межгосударственной системы суверенных государств;

6) происхождение КМЭ не в XIX, а значительно ранее - в “долгом XVI столетии”;

7) возникновение КМЭ первоначально в одной части мира (северо-западной Европе) и позднее ее распространение на весь остальной мир через особый процесс “инкорпорации”;

8) обязательное существование в структуре КМЭ государств-гегемонов, чей период полного и неоспоримого господства является, однако, относительно кратким;

9) вторичный характер государств, этнических групп и семейных единиц, которые постоянно создаются и пересоздаются;

10) фундаментальное значение расизма и сексизма в качестве организующих принципов функционирования системы КМЭ;

11) возникновение антисистемных движений, одновременно подрывающих и усиливающих КМЭ;

12) структурная модель циклических ритмов и вековых трендов, которые воплощают внутренние противоречия системы (и которые являются причиной системного кризиса КМЭ, переживаемого нами ныне) [см: 4, р.267-268].

Стремление к гегемонии в межгосударственной системе по И. Валлерстайну аналогично стремлению к обладанию монополией в мировой системе производства и это стремление в полной мере никогда недостижимо. Ключевыми поэтому, по мнению И. Валлерстайна, является поиск ответа на следующие вопросы в отношении гегемонии: 1) как то или иное государство достигает превосходства по отношению к другим сильным государствам, т.е. такого положения, которое мы можем называть его “гегемонией”? 2) какую мироструктурную политику проводят державы-гегемоны? 3) почему доминирующие державы утрачивают свою гегемонию?

В истории СМС было всего три державы - гегемона: 1) Соединенные провинции (Голландия) в середине XVII века (1620-1672), Великобритания в середине XIX столетия (1815-1873) и США - в середине двадцатого (пик - 1945-1967/73). По И. Валлерстайну, первоначальной предпосылкой возникновения гегемонии является отнюдь не военная сила, хотя её обретение с течением времени необходимо. Наиболее значительным аспектом на пути к гегемонии для каждой из них являлось достижение первенства в эффективности производства в мир-экономике, которое имеет три измерения: производственное, торговое и финансовое превосходство. Каждая из трех держав-гегемонов доминировала лишь в течение короткого периода, а именно тогда, когда превосходство достигалось одновременно во всех трех сферах [1, р.256-257].

При этом важным фактором достижения гегемонии являлось то, что они в течении долгого времени не делали крупных капиталовложений в создание многочисленных армий, однако каждая создавала крупный торговый флот, который помимо своей очевидной экономической функции, поддерживал возможности этих государств в содержании военно-морских сил. “Возможно, - пишет И. Валлерстайн, - это был действительно ключевой фактор того, что данные государства оказались в состоянии одолеть своих главных соперников в борьбе за гегемонию, а именно тот факт, что они не вкладывали деньги в создание крупных армий” [13, р.99].

Однако общий последовательное достижение производственного, торгового и финансового превосходства лишь частично может быть объяснено достижением победы в соответствующем виде свободного рыночного состязания на мировом рынке, общая победа всегда требовала государственного влияния для создания преимуществ нерыночного происхождения, постепенное накопление которых, рано или поздно, трансформировалось в общую структурно-привилегированную позицию внутри КМЭ. Финальная стадия борьбы за гегемонию (качественно преобразование нерыночных преимуществ в структурно закрепленную привилегированную позицию) в конечном итоге приводит к решающему военному столкновению, которое И. Валлерстайн называет “тридцатилетней войной”, в которой участвуют все противоборствующие силы и противоборство идет по всему земному шару.

Таких мировых тридцатилетних войн в истории КМЭ было всего три: 1) В Тридцатилетней войне (1618-1648) голландские интересы взяли верх над интересами Габсбургов, 2) в наполеоновских войнах (1792-1815) англичане взяли верх над французами, 3) в тридцатилетней “американо-германских” войнах 1914-1945 США победили Германию [1, р.258]. “Протекали они скорее спорадически, нежели непрерывно (причём участвующие в них государства зачастую меняли стороны и союзников, по ходу изменяя и своим идеологическим убеждениям), а завершались в конечном итоге разгромом одной из воюющих сторон. Во всех трёх случаях морская (/авиационная) мощь одолевала сухопутную. И в каждом случае силы, приверженные сохранению базовой структуры капиталистической мир-экономики, побеждали те силы, которые стремились преобразовать её в мир-империю” [13, р.99-100]. Так, голландская гегемония, приведшая к политической институциализации КМЭ, выступила исторической альтернативой мир-империи Габсбургов, британская - мир-империи Наполеона, а американская - мир-империи Гитлера. При этом в длительный период упадка гегемонии всегда появлялось два потенциальных “претендента на наследство”: Англия и Франция в после упадка голландской гегемонии, США и Германия - в после упадка британской, а теперь Западная Европа и Япония - после постепенного заката гегемонии США.

Таблица 2. Концепция циклов гегемонии И. Валлерстайна

Таким образом, по мнению И. Валлерстайна, в истории постоянно происходили циклические взлеты и падения держав-гегемонов, которые обеспечивали необходимую степень устойчивого равновесия межгосударственных отношений внутри СМС, а также процессы беспрепятственного накопления капитала. “Гегемония, просуществовавшая слишком долго, превратила бы систему в мир-империю. А система, в которой не возникла держава-гегемон, не имела бы возможностей для создания устойчивых временных порядков, необходимых для максимального накопления” [13, р.102].

Анализ “циклов гегемонии” показывает достаточно точную корреляцию и с вековыми трендами, и с циклическими ритмами Кондратьева. Например, вековые тренды (“логистики”) 1450-1730 (с пиком в 1600-1650), 1730-1897 (с пиком в 1810-1817) и неоконченный тренд с 1897 г. показывают, что мировая “тридцатилетняя война” и последующий период гегемонии приходятся на период (до или после) пика векового тренда [1, р.216-217, 258-259]. Медленный рост гегемона происходит в условиях долгосрочного экономического подъема в условиях относительно свободной конкуренции множества игроков, закрепление доминирующей позиции самого удачного (т.е., эффективного) из них происходит через победу в мировой “тридцатилетней войне” и последующее реструктуризирующее соглашение. Закрепление монопольной позиции гегемона ведет к долгосрочному относительному падению эффективности и возвращения к состоянию соперничества многих держав.

1) “долгое XV-XVI столетие” 1340-1630 гг. с генуэзским СЦН в период 1450-1630 гг.

2) “долгое XVII столетие” 1560-1780 гг. с голландским СЦН в период 1630-1780 гг.

3) “долгое XIX столетие” 1740-1930 гг. с британским СЦН в период 1780-1930 гг.

4) “долгое XX столетие” с 1870 г. и американским СЦН начиная с 1930 г.

Точки наложения “долгих столетий” (1560, 1740, 1870) обозначают, с одной стороны, переключение режимов накопления капитала в рамках данного СЦН (от промышленно-торговой к финансовой экспансии), а, с другой стороны, “сигнальный кризис” заката гегемонии и появления новых активных претендентов, т.е., наступлении нового “долгого века”. Точки окончания “долгих столетий” (1630, 1780, 1930) являются знаком, с одной стороны, “заключительного кризиса” гегемонии, ее окончательного исчерпания во всех сферах, а, с другой стороны, указывают на наступление следующей гегемонии, в рамках которой начинается очередной СЦН (в своей первой фазе как режим материальной экспансии и накопления). Концепция Дж. Арриги разрешает многие дискуссионный проблемы внутреннего развития циклов гегемонии и реконструирует политико-экономический механизм ее эволюции.

Таблица 3. Модель взаимосвязи циклов “долгих столетий” и СЦН по Дж. Арриги

Связь ритмических кондратьевских циклов с “циклами гегемонии” носит более сложный характер, однако в целом один гегемонистский цикл охватывает, как считают многие исследователи, два полных цикла Кондратьева. По мнению Т. Хопкинса и членов исследовательской группы “Циклические ритмы и вековые тренды в КМЭ” [См.: 15] их взаимосвязь имеет следующий вид:

фаза А¹ - период восходящей гегемонии и острых конфликтов между претендентами;

фаза Б¹ - достижение победы в борьбе за гегемонию, новый гегемон обгоняет другие государства;

фаза А² - зрелость (и структурное закрепление) гегемонии;

фаза Б² - постепенный упадок гегемонии, появление новых претендентов на гегемонию.

Учитывая работы Ф. Броделя, И. Валлерстайна, Дж. Модельски и У. Томпсона, Дж. Арриги, Т. Хопкинса и др., соотношение вековых трендов Ф. Броделя, “долгих столетий” и СЦН Дж. Арриги с кондратьевскими циклами и “циклами гегемонии” для современной КМЭ может быть, по нашему мнению, реконструировано следующим образом:

Таблица 4. Взаимосвязь “циклов гегемонии”, вековых трендов и циклических ритмов в современной КМЭ

Первая кондратьевская волна (К-1) отражает постепенный подъем державы-гегемона в условиях острого экономического и военно-политического соперничества, вторая волна (К-2) связана с собственно установлением и зрелостью гегемонии, третья волна (К-3) является периодом постгегемонии (для державы-гегемона это период заката или “осени’, когда рядом появляются новые мощные соперники и конкуренты, а сама она становится одной из нескольких “великих держав”).

Различие между классическими теориями циклов гегемонии и подходом Дж. Арриги состоит, таким образом, прежде всего, в интерпретации кондратьевской волны К-1: с одной стороны, она работает в рамках финансовой фазы СЦН, установленного предыдущим гегемоном, это своеобразный остаточный “хвост” предыдущей гегемонии, индустриальная, торговая и военная экспансия (и преобладание) которой остались в прошлом, с другой стороны, это период подъема нового наследника (на основе финансовых ресурсов предыдущего гегемона) и замещения последнего на международном рынке. В этот же период К-1 наследник (опираясь на финансы предшествующего гегемона) вступает в решающее военное столкновение со своими конкурентами, благодаря этой поддержке (и союзу) побеждает в мировой “тридцатилетней войне”, после чего занимает привилегированную позицию внутри КМЭ, которая, в свою очередь, создает возможность запуска собственного СЦН.

Таблица 5. Динамика циклов гегемонии и трансформация основных моделей мирового порядка

Основными особенностями периода 2000-2025/30 гг. по И. Валлерстайну будут следующие черты:

1) примерное геоэкономическое и геополитическое равновесие японо-американского кондоминиума и европейского альянса;

2) если в период предыдущей А-фазы 1945-1967/73 из экспансии мировой экономики Юг смог извлечь определенную пользу, то в период будущей А-фазы 2000-2025/30 гг. основные инвестиции пойдут в Китай и Россию, что еще в большей степени маргинализирует и усилит разрыв между Севером и Югом;

3) стабилизация численности населения в ядре КМЭ и его резкий рост на периферии приведет к значительному увеличению миграции с Юга на Север, что вызовет ответную реакцию в виде призывов к ограничению социально-политических прав “южных” мигрантов. Примерно к 2025 г. “южане” могут составить 25-50% населения Северной Америки, ЕС и (даже) Японии, не обладая при этом полными политическими и социальными правами коренных граждан Севера. В известном смысле это воспроизводит ситуацию первой половины XIX века во Франции и Англии, когда для обуздания “опасных классов” было предложено либеральное государство (со всеобщим избирательным правом и идеей “всеобщего благосостояния” для умиротворения “плебеев”). “Не обнаружат ли себя Западная Европа, Северная Америка и Япония в той же ситуации, в какой находились Великобритания и Франция в 1830?” [1, р.444];

4) существенно изменяется в худшую сторону положение среднего класса в странах ядра КМЭ. За резкое, как относительное, так и абсолютное увеличение величины среднего класса, который стал одним из основ стабильности государств ядра КМЭ, приходится расплачиваться повышением стоимости продукции, ростом инфляции и серьезным замедлением процессов накопления капитала. Поэтому период 2000-2025/30 гг. будет отмечен попытками уменьшить, как относительную, так и абсолютную величину среднего класса в ядре КМЭ (через демонтаж социального государства “всеобщего благоденствия”, сокращения госбюджетов и т.д.). Однако образованные и привыкшие к комфорту “средние слои” вряд ли пассивно согласятся со своей репролетаризацией и ремаргинализацией (снижением как своего статуса, так и общих доходов). “В любом случае, - отмечает И. Валлерстайн, - КМЭ столкнется в ближайшее время с дилеммой выбора между ограничением накопления капитала, с одной стороны, и возможными политико-экономическими протестами былого среднего класса, с другой” [1, р. 445].

5) развитие современной мир-системы в период 2000-2025/30 гг. будет происходить в условиях постоянных экологических ограничений, ибо последнее и самое больше расширение КМЭ в период предыдущей А-фазы 1945-1967/73 гг. вплотную подошло к пределу ее экологических возможностей;

6) современная мир-система вступает в период 2000-2025/30 гг., достигнув крайней точки своей географической экспансии, в условиях практически полного исчерпании возможностей включения новых периферийных зон и пролетаризации населения КМЭ (что все время воссоздавало новые возможности снижения издержек производства и блокировало тенденцию нормы прибыли к понижению, т.е. служило ключевым механизмом воспроизводства процессов накопления капитала в масштабах КМЭ). Поэтому неизбежен рост издержек производства в глобальном масштабе и резкое снижение абсолютного и относительного объема прибыли.

7) в период 1945-2000 гг. политическая энергия формирующегося среднего класса на Юге КМЭ была направлена на “деколонизацию” (Африка, Южная и Юго-Восточная Азия, Карибский регион) или другие различные сравнимые формы политической активности (в Китае, части Среднего Востока, Латинской Америке, Восточной Европе и России), при этом предполагалось, что достижение политических целей - национальной независимости, либерализация режима и т.д., - способно обеспечит в будущем экономическое процветания. Трагедия же периода 2000-2025/30 гг. будет состоять в том, что никакого процветания среднего класса на периферии и полупериферии КМЭ так и не наступит, что может вызвать новый всплеск политической активности и начало нового витка “антисеверной” мобилизации (еще более успешной, чем в период предыдущей А-фазы 1945-1967/73).

8) самой важной особенностью периода 1945-2000 гг. будет закат либерализма и рост требований подлинной демократизации всех сторон жизни КМЭ, в т.ч. и социально-экономической. Дело в том, что сущностью либерализма, по мнению И. Валлерстайна является противодействие и ограничение требований демократизации, а непосредственная задача состоит в сдерживании ”опасных классов” сначала в рамках ядра КМЭ, а потом и в рамках всей мир-системы в целом. “Решение, которое предлагалось либерализмом, состояло в предоставлении [“опасным классам”] ограниченного доступа к политической власти и ограниченной доли прибавочной стоимости на уровне, не способном угрожать процессу непрерывного накопления капитала или той государственной системе, в которой этот процесс происходит” [1, р. 448]. Хотя разработанная в XIX веке формула либерального государства (всеобщее избирательное право и “государство всеобщего благосостояния”) на национальном уровне сработала удачно в ядре КМЭ, однако попытка ее проекции на уровень межгосударственной системы (через идею национального самоопределения и экономической модернизации недоразвитых государств) выявило невозможность создания “государства всеобщего благосостояния” на мировом уровне без нарушения основного процесса накопления капитала. Объясняется это тем, что либеральная программа, реализуемая в ядре КМЭ основывалась на эксплуатации Юга, когда же ее попытались применить за пределами ядра, то ресурсов для ее осуществление, понятно, не нашлось.

Фиаско либерализма, его неспособность усмирить “опасные классы” в масштабах всей мир-системы без существенного изменения глубинных принципов ее функционирования (усугубляемая обратным дрейфом среднего класса ядра к маргинально-полупролетарскому состоянию XIX века) делает опять актуальным требование настоящей, подлинной демократизации, т.е., все-таки постановки вопроса о изменении принципов функционирования КМЭ и замене ее иным, более эгалитарным видом исторической системы.

Указанные основные особенности развития современной мир-систем в период 2000-2025/30 гг., скорее всего, по мнению И. Валлерстайна, приведут к следующим последствиям:

1) Значительно уменьшиться способность государств поддерживать внутренний порядок, как и уменьшиться их роль в СМС. Возможен даже распад многих государств не только на периферии и полупериферии, но и в ядре системы. При этом социальный беспорядок опять может стать нормальным состоянием многих государств ядра КМЭ, а в некоторых из них могут разгореться даже гражданские войны. Уже сейчас современные государства не в справляются с требованиями обеспечить необходимый уровень безопасности и благосостояния, что определяет тенденцию к приватизации этих сфер жизни и означает начало движения в направлении, противоположном тому, которое развивалось в течении последних 500 лет. Поэтому произойдет расширение частных вооруженных формирований и полицейских структур, создаваемых разнообразными этнокультурными группами, корпорациями, местными общинами, религиозными объединениями и преступными синдикатами [19, р.25].

2) Межгосударственная структура СМС станет менее регулируемой и структурируемой, а авторитет ООН будет неуклонно снижаться (что будет усугубляться распространением ядерного оружия среди все большего количества государств, миграциями с Юга на Север и т.д.).

3) Снижение эффективности институтов государственности (и современной межгосударственной системы) приведет к подъему значения различных форм партикулярной, групповой идентичности (этнической, религиозно-языковой, родовой или гендерной, прочих видов “меньшинств с разнообразными характеристиками). Возможно, они станут своеобразной альтернативой “общегражданской” самоидентификации в национальном государстве, которое строиться на их объединении и интеграции в единое целое. Возможно, что в мире беспорядка и неуверенности именно “группы” (как вчера государство) будут обеспечивать защиту, безопасность и благосостояние отдельного индивида. Парадокс состоит в том, что партикуляризация есть один из симптомов демократизации, результатом “поражения [национального] государства из-за того, что либеральное реформирование оказалось миражом, ибо “универсализм” государств на практике оборачивался требованием забыть или подавить многие более слабые слои” [1, р.451].

4) Значительное распространение получат не только многочисленные локальные вооруженные конфликты в странах Юга (внутренние “южные войны) и столкновения разных “меньшинств” на Севере, но и многочисленные и одновременные “малые” войны Юга против Севера (война в Персидском заливе является первым примером).

5) Последним фактором, который будет усиливать состояния хаоса, может быть некая новая глобальная эпидемия по типу “Черной смерти” в середине XIV столетия. Возможно, что СПИД как раз и открывает новую глобальную волну пандемий, что опять таки, противоположно тенденции, разворачивающейся в последние 500 лет (и параллельно тенденциям уменьшения стабильности государств и процессам дезинтеграции межгосударственной системы СМС). В конечном итоге, данный фактор, увеличивая как нагрузку на государственные механизмы, так и уровень взаимной нетерпимости, лишь усилит общие процессы падения государственности в СМС.

По мнению И. Валлерстайна, когда историческая система входит в зону “перехода”, то мы должны привлечь на помощь утопистику, науку “утопических утопий”, которая состоит в попытке прояснить подлинные исторические альтернативы, которые возникают тогда, когда историческая система входит в фазу кризиса и оценить в этот момент крайних флуктуаций плюсы и минусы альтернативных стратегий [4, р.270].

Какие же существуют исторические альтернативы для периода после 2025/30 гг.? И. Валлерстайн в работе “Капиталистическая цивилизация” выделяет три возможных сценария развития событий [См.: 19, р. 25]:

Первый сценарий состоит в переходе к неофеодализму, который может в значительно более уравновешенной форме воспроизвести эпоху нового смутного времени. Отличительными чертами данной системы будет парцелляризация суверенитета, развитие локальных сообществ и местных иерархий, в общем - возникновение “мозаики” автаркичных регионов, связанных между собой лишь нитями горизонтальных связей. Такая система может оказаться достаточно совместимой с миром высоких технологий. Процесс накопления капитала не может больше служить движущей силой развития такой системы, однако все равно это будет разновидность неэгалитарной системы, способом легитимации которой, возможно, может явиться возрождение веры в естественные иерархии.

Второй сценарий связан с установлением нечто вроде демократического фашизма, когда мир будет разделен на две касты: высший слой примерно из 20% мирового населения, внутри которого будет поддерживаться достаточно высокий уровень эгалитарного распределения, и низший слой, состоящий из трудящихся “пролов”, т.е. из лишенного политических и социально-экономических прав пролетариата (остальные 80% населения). Гитлеровский проект “нового порядка” как раз предполагал что-то близкое к данной системе, однако он потерпел фиаско из-за самоопределения себя в пределах слишком узкого верхнего слоя.

Третьим сценарием может быть переход к радикально более децентрализованному во всемирном масштабе и высокоэгалитарному мировому порядку. Такая возможность кажется наиболее утопичной, но ее не следует исключать. Для ее реализации потребуется существенное ограничение потребительских расходов, но это не может быть просто социализация бедности, ибо тогда политически этот сценарий становится невозможным.

В конечном итоге, И. Валлерстайн приходит к выводу о том, что “после бифуркации, которая произойдет в период 2050-2075 гг., мы сможем быть уверены лишь в нескольких вещах. Мы не будем жить в капиталистической мир-экономике, а при каком-то новом порядке или порядках, при какой-то новой исторической системе или системах. И поэтому мы, вероятно сможем опять узнать относительный мир, стабильность и легитимность. Но будет ли это лучший мир, лучшая стабильность или лучшая легитимность, чем те, которые были известны нам до сих пор, или это будет еще более худший вариант? И то и другое неизвестно, и зависит от нас” [1, р.453].