МИР-СИСТЕМНЫЙ АНАЛИЗ КАК ТЕОРИЯ ГЕОИСТОРИЧЕСКИХ ИЗМЕНЕНИЙ

А.А. Фисун
(Харьковский национальный университет им. В.Н. Каразина)
 

МИР-СИСТЕМНЫЙ АНАЛИЗ КАК ТЕОРИЯ ГЕОИСТОРИЧЕСКИХ ИЗМЕНЕНИЙ

“В терминах традиционной социальной науки, я, в сущности, являюсь, и всегда был с самого начала, еретиком” (Иммануил Валлерстайн [1, p. xi])

“Наиболее значительные достижения в области социальных наук были результатом не преумножения собранных фактов, а преодоления самообманов, принятых за очевидную истину” (Теодор Шанин [2, с.23])

Для большинства ученых имя Иммануила Валлерстайна (р. 1930) - профессора, многолетнего директора Центра Фернана Броделя по изучению экономик, исторических систем и цивилизаций при Университете штата Нью-Йорк в Бинxемтоне, США, - не нуждается в особом представлении. Фундаментальные исследования И. Валлерстайна посвященные проблемам анализа исторических систем, в особенности, становлению и развитию капиталистической мир-экономики (КМЭ), получили всемирную известность и открыли новый этап в изучении глобальных процессов развития и трансформации человеческих обществ. “И. Валлерстайн является как видным мировым историком, так и мечтательным пророком. Такое сочетание является необычным, особенно для нашей эпохи интеллектуальной фрагментации и академической специализации, - отмечает один из самых авторитетных современных историков У. Макнил, - Такая комбинация превращает его в доминирующую фигуру, чьи риторические обращения, радикальные идеи и отменная эрудиция бросает вызов ординарным установленным образцам профессионального дискурса” [1, p.476].

Развиваемая И. Валлерстайном концепция мир-системного анализа (МСА) в последние два десятилетия превратилась во влиятельное направление современной социальной теории. Данная статья не претендует на всесторонний анализ всех сторон и аспектов МСА или даже одного валлерстайновского творчества. Скорее это попытка представить и оттенить те новаторские аспекты МСА, которые мне представляются особенно значительным и оригинальным вкладом в развитие современного обществознания. Поэтому содержательно статья организована вокруг нескольких основных тем:

-- МСА как метадисциплинарная альтернатива традиционной социальной науке;
-- специфика, эволюция и типология мир-систем;
-- циклы гегемонии в контексте исторической эволюции капиталистической мир-экономики;
-- сценарии и прогнозы развития современной мир-системы в период 2000-2025/50 гг.

1. МСА как метадисциплинарная альтернатива традиционной социальной науке

“Мир-системный анализ - это не теория о социальном мире или какой-то его одной части, скорее это протест против тех способов, с помощью которых социальное научное познание было структурировано для нас при своем возникновении в середине XIX столетия”, - так открывает И. Валлерстайн одну из своих программных частей о МСА в известном коллективном сборнике “Социальная теория сегодня” [3, р. 309]. В самом широком смысле мир-системный анализ является продолжением и распространением идей “всемирной революции” 1968 года на сферу социального знания, реакцией на “идеологизированный позитивизм и фальшивый аполитизм” социальных наук 50-60-ых гг. В более узком смысле, МСА бросил вызов двум господствующим в это время теориям - девелопментализму (теории “развития”) и концепции модернизации. “Хотя мир-системный анализ был только одним вариантом этой критики, сейчас уже понятно, что он порывал с социальной наукой XIX века более глубоко, чем это делали другие критики” [4, p. 266].

Острие валлерстайновской критики сконцентрировано вокруг ключевых, парадигмальных оснований современного социального знания, которые он называет “ужасным наследством социальной науки XIX столетия” [4, р. 264]. По мнению И. Валлерстайна, мы нуждаемся не просто в переосмыслении, а в радикальной замене социальной науки XIX столетия, “ибо множество ее предпосылок (на мой взгляд, ошибочных и ограниченных) все еще слишком укоренены в нашем мышлении. Эти предпосылки, когда-то способствующие освобождению духа, сегодня выступают главным интеллектуальным барьером для успешного анализа социального мира” [4, р.1].

Прежде всего, это представление о том, что социальная реальность якобы существует в трех особенных и отдельных сферах: политической, экономической и социокультурной. Под экономическими явлениями при этом понимается то, что относится к функционированию рынка, политическими - то, что относится к сфере функционирования государственных институтов, а социокультурными - то, что определяется преимущественно состоянием нашего духа. Каждая из этих сфер - экономика, политика и культура представляет автономный вид деятельности и имеет собственную внутреннюю логику развития (поэтому между ними могут возникать противоречия и происходить взаимные конфликты). Однако, по мнению И. Валлерстайна, разделение экономики, политики и культуры является скорее догмой господствующей либеральной идеологии, чем отражением реальных механизмов функционирования современного мира. Вариацией этого мифа является и представление о том, что в докапиталистических системах эти сферы действительно были нерасчленимы, и только капитализм (“модернизация”, “переход от традиционного к современному”) разделяет их между собой. По сути и последняя схема отдает дань типичным представлениям о сущности процесса развития как движения на пути бесконечной дифференциации социальных структур и институтов [См. подробнее: 5].

В действительности, по мнению И. Валлерстайна, и внутри капиталистической системы указанные три сферы работают вместе и неразрывно: на личностном уровне не существует обособленных (экономических, политических, социокультурных) видов мотиваций, как и не существуют объективные институты, которые действовали исключительно в одной сфере. Например, функционирование экономической сферы не может быть правильно понято на основе только того, что относится к сфере “рынка”: любая производственная система организована как сеть социальных отношений, которая воплощает определенную ценностную систему представлений, в свою очередь, подразумевающих и реализующихся через определенные политические процессы. Даже “экономические” рынки являются скорее социально-политическими образованиями, а, например, истинный уровень цен зависит от многих социально-политических обстоятельств. Вся политическая деятельность служит цели обеспечения экономических преимуществ или потребностей, так же как и достижению определенных социокультурных целей. И может ли быть стремление к политической власти, указывает И. Валлерстайн, отделено от данных моментов? Наконец, и социокультурная деятельность делается возможной и объяснимой через экономические и политические обстоятельства. Как можно вообразить социальную (и/или культурную) деятельность отдельно от этих факторов? “Все институты, -отмечает И. Валлерстайн, - действуют одновременно и политически, и экономически, и социокультурно и не могут быть эффективными иначе” [5, с.36, см. также: 4, р.264-265, 271].

Поэтому, делает вывод И. Валлерстайн, “три предполагаемых сферы коллективных человеческих действий - экономическая, политическая и социальная (или социокультурная) не являются автономными сферами человеческого действия. У них нет свой отдельной “логики” и, более того, переплетение ограничений, возможностей, решений, норм и “рациональностей” таково, что ни одна применяемая исследовательская модель не может разделить “факторы” соответственно указанным категориям экономического, политического и социального, и обходиться только одним видом переменных, имплицитно рассматривая другие в качестве констант. Мы утверждаем, - продолжает И. Валлерстайн, что существует единый “набор правил” или единый “набор ограничений”, внутри которых действуют эти разнообразные структуры” [3, р.313]. Этот единый “набор правил” определяет функционирование институтов системы, “которые в конечном счете управляют социальным действием, ограничивают его таким образом, что базисные принципы системы реализуются в большей или меньшей степени, а индивиды или группы социализируются в поведении, отвечающим системе” [5, с.36].

Следовательно, “святая троица политики, экономики и культуры сегодня не имеет никакой интеллектуальной ценности, и возможно - никогда не имела (или, что более точно, это было не очень долго)” [4, р.265]. Мы нуждаемся, по мнению И. Валлерстайна, в фундаментальной реорганизации всей познавательной деятельности в социальных науках в глобальном масштабе, что предполагает выход за рамки того дисциплинарного разделения социальной науки, которое сложилось в XIX столетии. Современная институциализация социальных дисциплин (создание кафедр, ассоциаций, журналов) была обусловлена либеральной догматикой “проекта Модерна”, постулирующей противопоставление: 1) рынка и государства; 2) современного настоящего и исторического прошлого; 2) цивилизованного Запада и остального (нецивилизованного) мира.

Первое противопоставление обусловило возникновение экономической науки (“экономикс”) и политологии, которые в своем классическом, мэйнстримовском варианте изучали свои предметы в “идеальном” виде, очищенном от пут традиции и “случайностей” и подчинялись универсальным закономерностям (последние, в конечном счете, “говорили” на языке математических формул и алгебраических выкладок). Все, что осталось на обочине социальной реальности (семья, религиозные институты, жизнь локальных сообществ, криминальная деятельность, демография и т.д.) в качестве “остатков” было свалено в мешок, который обрел в качестве компенсации великое имя социологии (“которая, - как пишет И. Валлерстайн, - должна была объяснить внешние “иррациональные” явления, которые экономика и политическая наука были не в состоянии разрешить” [3, р. 312]. Развитие “святого семейства” экономики, политологии и социологии закрыло путь формированию потенциально возможной иной конфигурации социальных дисциплин: ведь в самом начале эпохи Модерна существовало множество конкурирующих “научных программ”: политическая экономия, социальная экономия, политическая арифметика, статистика и др. [6, р. 13].

В зависимости от ориентации на номотетические методы естественных наук или на идеографическую методологию наук гуманитарных, всего И. Валлерстайн выделяет шесть основных социальных наук, которые делятся на трио номотетических (политология, экономика, социология) и трио идеографических дисциплин (история, антропология, востоковедение). Кроме того, “наследие XIX столетия” проложило пропасть между экономикой, политологий и социологией, с одной стороны, и историей, с другой, - первые имеют дело с текущей современностью, в то время как последняя изучает прошлое. Однако эти четыре науки едины в том, что изучают преимущественно “западный мир” - и в этом, они противостоят тем дисциплинам, которые аккумулировали знания о всех остальных (незападных, не осовремененных) типах социума - антропологии (которая занималась “примитивными” бесписьменными обществами) и востоковедению (которое занималось “азиатскими” обществами с “высокими” письменными религиозно-культурными традициями) [См.: 1, p. 190-195; 6, p. 12-17; 7, p. 2-4].

По мнению И. Валлерстайна, “различия между допустимыми темами, методами, теориями или теоретизированием внутри любой из так называемых “дисциплин” являются более значительными, чем различия между самими дисциплинами” [3, р.312]. Внимательный и непредвзятый анализ критериев, используемых для определения границ между ними показывает, что практически все они - уровень анализа, предмет, методы, теоретические предпосылки, - либо оказываются неверными на практике, либо, при сохранении, являются скорее барьерами для дальнейшего знания, чем стимулами для его развития.

Вывод И. Валлерстайна состоит в призыве к выходу за навязанные (и идеологически обусловленные) дисциплинарные рамки социальной науки XIX столетия - причем скорее не через развитие междисциплинарных исследований (которые могут привести лишь к институциализации еще одной “дисциплины”), а через метадисциплинарный анализ единой и целостной социальной реальности. Ведь “наложение” и “перекрытие” дисциплин все более возрастает и поэтому пришло время вырваться из этой “интеллектуальной трясины”, признав что все они, в сущности, - одна наука о человеческом обществе, а именно, историческая социальная наука.

И. Валлерстайн отмечает, что в самой социальной науке всегда существовали “очаги сопротивления” господствующему видению социального мира, которые выступали как против теоретических предпосылок “интеллектуального проекта” социальной науки XIX столетия, так и против ее политических следствий. Первым очагом сопротивления, по мнению И. Валлерстайна, была Staatswissenschaft, историческая школа политической экономии в Германии, представленная именами Ф. Листа и Г. Шмоллера. “Их идея была в сущности очень простой: либеральная, фри-трейдерская Великобритания не является моделью, которой могут или должны следовать другие страны. Социальные структуры различных регионов мира являются следствиями их разных историй, которые необходимо ведут к различным институциональным структурам, которые, в свою очередь, определяют разность современных социальных процессов” [4, р.192].

Вторым очагом сопротивления была школа “Анналов” во Франции, представленная такими выдающимися именами, как М. Блок, Л. Февр и Ф. Бродель. “Анналы”, по мысли И. Валлерстайна, возникли как “интеллектуальная реакция”, как движение, направленное против сложившейся во второй половине XIX - начала XX века организации научного знания в области социальных наук, предполагавшей подразделение на дисциплины со строго очерченным исследовательским полем, против общей схемы исторического развития общества, как неуклонно прокладывающего путь прогресса с критической точкой на рубеже XVIII-XIX веков. В общем, критика “Анналами” традиционной социальной науки, считает И. Валлерстайна разворачивалась в “войне на два фронта”: с одной стороны, против идеографической, а с другой, против номотетической эпистемологий, т.е., как против представлений об “историзирующей” событийно-описательной истории, так и против “объяснения” развития событий в прошлом действием универсальных закономерностей, детерминирующих человеческое поведение.

Не отрицая плодотворности валлерстайновского тезиса о “войне на два фронта”, следует подчеркнуть, что вопрос о единстве (генезисе и границах) антиидеографической и антиномотетической тенденций “Анналов” продолжает оставаться дискуссионным: в достаточно сложных сочетаниях обе они все-таки преломились в две основные линии развития - “линию Броделя” (“историю структур”) и “линию Февра” (“историю ментальностей”). Достаточно хорошо известно, что в значительной степени именно эти анналовские наработки послужили истоком, соответственно, как неосциентистской волны (бума “новой социальной” и экономической истории) 60-70-ых, так и противоположной антисциентистской волны (“возрождение нарратива”) 80-90-ых.

Третьим очагом сопротивления, по И. Валлерстайну, был марксизм, в котором была разработана идея историчности человеческой природы. Маркс, пишет И. Валлерстайн, “доказал, что человеческое поведение является социальным, а не индивидуальным, исторически обусловленным, а не трансисторическим, кроме того, структурно анализируемым - “вся история является историей классовой борьбы”” “ [4, р. 194]. Трагедия трех указанных направлений состоит в том, что со временем их критическое содержание оказалось выхолощенным, а сами они в конечном счете влились в общий мэйнстрим социальной науки, были адаптированы и интегрированы в ее господствующую дисциплинарную модель (в определенном смысле, еще ее усилив): историческая школа Staatswissenschaf в конечном итоге приняло вид респектабельного и влиятельного веберианства, “Анналы” ныне представлены так называемым “третьем поколением”, марксистская теория же в конечном счете выродилась в “советский марксизм”.

Что же предлагает И. Валлерстайн в качестве альтернативы “ужасному наследию” социальной науки XIX столетия? Каково позитивное содержание его метадисциплинарного подхода? Можно выделить несколько новаторских концептуальных положений, которые образуют теоретические предпосылки МСА: во-первых, это переосмысление проблематики исторической темпоральности (от календарного линейного времени к множественности различных видов “времени-и-пространства”); во-вторых, это новая единица анализа (исторические системы, а не отдельные общества и/или государства); в-третьих, это переосмысление сущности социальных изменений (стохастическое развитие вместо линейного прогресса).

Отправной точкой валлерстайновского анализа исторической темпоральности является броделевская теория множественности различных типов времени, акцент на их взаимосвязи с различными пространственными уровнями и масштабами. Предложенная Ф. Броделем альтернатива состоит в разработке двух новых взаимосвязанных типов темпоральности: “темпоральности медленно изменяющихся устойчивых структур и циклической [темпоральности] конъюнктурных колебаний (conjonctures) внутри этих структур” [4, р. 223], которые И. Валлерстайн называет, соответственно, “структурным временем” (вяло текущих долговременных вековых трендов “большой длительности) и “циклическим временем” (более быстрых конъюнктурных ритмов). Продолжая броделевскую линию двойного (количественного - по продолжительности отрезков времени, и качественного - по субстанциональной сущности) типологизирования времени, И. Валлерстайн приходит к выводу о том, что существует пространственная параллель продолжительности отрезков времени, состоящая в соответствующей широте пространственного масштаба, поэтому “время и пространство являются не двумя отдельными категориями, а одной, которую я буду называть “временем-и-пространством” (TimeSpace)” [4, р. 139].

Переосмысление проблематики исторической темпоральности позволяет И. Валлерстайну предложить и новую единицу анализа: вместо скомпрометированного социальной наукой XIX века понятия “общества”, он вводит понятие “исторической системы” - качественно иной объект исследования, соответствующий структурному “времени-и-пространству”. И. Валлерстайн отмечает, что исторические системы 1) они относительно автономны, то есть параметры их функционирования определяются действием внутренних процессов; 2) они имеют временные границы, т.е. они имеют начало и конец; 3) они обладают пространственными границами, которые, однако, могут изменяться в ходе их исторического существования [см.: 8, с. 198].

Здесь мы подходим к третьему аспекту валлерстайновской альтернативы традиционной социальной науке XIX века - радикальному отказу от понятия линейной эволюции и идеи “прогресса” как ее квинтэссенции. Понятие прогресса предполагает постоянную и однозначную направленность изменений, тогда как исторические факты свидетельствуют, что социальные процессы могут разворачиваться вспять, замедляться и останавливаться. По мнению И. Валлерстайна, историческая эволюция если и является детерминированной одной ключевой (и безальтернативной) логикой (это логика системного развития, ритма исторической системы), то интенсивность этой детерминации неравномерна и пульсирующая, она лишь постепенно набирает силу и также неизбежно подходит к своему исчерпанию, открывая дорогу целому спектру возможностей разворота развития в любом направлении. Когда историческая система вступает во временную полосу упадка, или разрыва (которые, по определению, случаются только один раз, и только в её конце), все, или почти все становится возможным и реализуемым, а минимальные человеческие усилия способны порождать целый спектр широкий спектр альтернатив.

2. Специфика, эволюция и типология мир-систем

Оригинальность подхода И. Валлерстайна состоит в том, что он предлагает принципиально новую исследовательскую перспективу анализа социальных, экономических и политических процессов, - мир-системную перспективу, в которой мир выступает как определенное системное и структурное целое, законы развития которого определяют траектории движения всех отдельных национальных обществ и государств. Непосредственное появление мир-системной теории относится к началу 70-х, когда рождался замысел и создавался первый том “Современной мир-системы” - главного произведения И. Валлерстайна (опубликован в 1974 [9]). Каковы же непосредственные концептуальные истоки концепции мир-систем, какие школы и направления в наибольшей степени повлияли на ее зарождение и развитие? Скорее всего, этот теоретический подход явился синтезом сразу нескольких теоретических традиций:

-- во, первых, геоистории Ф. Броделя и, шире, всего наследия школы “Анналов”,
-- во-вторых, “теории зависимости” в версии А.Г. Франка (которая, в свою очередь, восходит к марксистским теориям империализма),
-- в-третьих, неклассической экономической теории (включая концепции экономических циклов), где особо следует выделить работы К. Поланьи, Й. Шумпетера и Н. Кондратьева.

Не трудно заметить, что подход МСА претендует на объединение и творческое развитие трех основных очагов сопротивления господствующей социальной науки (зародившихся в школе “Анналов”, марксизме и исторической школе политической экономии и позднее утративших свой критический потенциал).

Основной единицей геоисторического анализа у Валлерстайна являются исторические системы, которые могут существовать в двух основных формах: мини-систем и мир-систем, последние дифференцируются им на мир-империи и мир-экономик. Вообще, ключевое для И. Валлерстайна понятие “мир-системы” восходит к соответствующим идеям Ф. Броделя, а именно, концепции “мир-экономики”. По Ф. Броделю, последняя представляет из себя “экономически самостоятельный кусок планеты, способный быть в основном самодостаточным, такой, которому его внутренние связи и обмены придают определенное органическое единство” [10, Т.3, с.14]. Мир-экономики, по Броделю, существуют поверх политических, культурных и религиозных границ характеризуясь тремя признаками: 1) они занимают определенное географическое пространство, границы которого могут колебаться; 2) в них всегда присутствует некий полюс, центр тяготения или экономическая столица; 3) вокруг этого центра образуются концентрические зоны: вокруг центра (или ядра) располагаются области “срединной зоны” полупериферийного типа, далее ближняя и дальняя периферия и, наконец, внешнее пространство. Классическими примерами устойчивых мир-экономик является Средиземноморье, Индия, Россия, Китай.

Развивая концепцию Ф. Броделя дальше, И. Валлерстайн предлагает использовать более широкое понятие “мир-системы”, при этом мир-экономика является лишь одним ее вариантом, наряду с мир-империями. Первый вариант исторических систем, мини-системы, представляют из себя пространственно небольшие, относительно кратковременные и культурно-однородные локальные образования, господствующей логикой развития которых является реципрокный (взаимный) обмен различными благами. Мини-системы основывались на присваивающей экономике и были очень неустойчивой формой развития, постоянная гибель которых, возможно, была следствием экологических бедствий или демографического роста. После перехода к производящей экономике в ходе сельскохозяйственной революции появилась возможность возникновения более значительных и устойчивых образований, - мир-систем, которые охватывали более широкие пространственно-временные границы.

Наиболее общим и распространенным вариантом мир-систем в докапиталистическую и раннесовременную эпоху являлись мир-империи - широкие политические образования, которые отличались многообразием культурных кодов и которые в периоды экспансии разрушали и/или поглощали более слабые мини-системы и мир-экономики, и “высвобождали” их в периоды “сжатия” или упадка. Основной логикой системы являлось взимание военно-политическим центром ренты-налога (или дани) с локальных непосредственных производителей (в основном сельских общин) и его последующая административно-бюрократическая редистрибуция (перераспределение). Очевидно, что понятие мир-империи И. Валлерстайна близка различным “расширенным” версиям азиатского способа производства (трибутарного С. Амина, рентного В.П. Илюшечкина), в которых он рассматривается в качестве общего принципа развития всей докапиталистической формации, а не ее отдельного этапа (наряду с античным/рабовладельческим и феодальным).

Мир-экономики, в отличие от мир-империй, представляют из себя прежде всего объединенные экономические цепи производства, которые существуют поверх многочисленных политических границ. Мир-экономики интегрируются скорее экономически, чем политически: в отсутствие централизованного контроля экономические агенты обладали большей свободой в накоплении богатств. А политические образования внутри мир-экономики способствовали разделению труда и неравному распределению в масштабах всей системы. Основная логика мир-экономики заключается в том, что аккумулируемая прибыль распределяется неравномерным образом в пользу центра, а не периферии системы, т.е. тех, кто способен достигнуть различных видов временных монополий в рыночных сетях. Типологию исторических систем И. Валлерстайна можно суммировать в следующей таблице:

Таблица 1. Типология исторических систем И. Валлерстайна

Тип исторической системы

Способ интеграции

Тип обмена

мини-системы

традиционный (на основе отношений родства, обычая и т.д.)

взаимообмен

(реципрокность)

мир-империи

военно-политический

перераспределение

(редистрибуция)

мир-экономики

экономический

рыночный обмен

И. Валлерстайн подчеркивает, что мир-экономики были всегда неустойчивыми и хрупкими образованиями, которые в докапиталистическую эпоху, как правило, поглощались или трансформировались в мир-империи. Скорее всего, наступление и откат как мир-империй, как и альтернативных им мир-экономик, носило циклический характер и тенденция к политической централизации (и административно-бюрократической редистрибуции) сменялась обратной тенденцией к децентрализации (и подъему приватных, частнохозяйственных сетей рыночного обмена). Возможно, что те структуры, которые, например, Л.С. Васильев называет античным способом производства, противопоставляя их доминированию отношений “власти-собственности” в “азиатской” линии развития, как раз и являются валлерстайновскими мир-экономиками, и они периодически возвышались не только в Средиземноморье, но и в Индии и Китае (ареале Индийского океана и Южных морей).

Если все докапиталистические мир-экономики, в конечном итоге, поглощались сосуществовавшими с ними мир-империями, то в начале “долгого XVI столетия” (т.е., около 1450 года), в силу ряда конъюнктурных причин в приатлантической части Европы, по мнению И. Валлерстайна, зарождается локальная мир-экономика, которая оказалась менее хрупкой чем другие. Вместо того, чтобы раствориться в более мощной континентальной мир-империи Габсбургов, она к концу данного длинного столетия выживает (т.е. к 1640 году) и сама начинает расползаться по всему свету, став каркасом для развития капиталистического способа производства.

Главная особенность валлерстайновской трактовки генезиса капитализма состоит в том, что он отрицает все “цивилизационистские” объяснения происхождения этих процессов (через исключительность, “эксепционализм” европейской культуры, уникальные особенности экономических и/или политических структур и т.д.) которые, по его мнению, откровенно телеологичны и строятся на принципе post hoc ergo propter hoc [“после, значит - поэтому”]. Никаких особых “цивилизационных” предпосылок появления капитализма именно в Европе, считает И. Валлерстайн, не существовало: происхождение “европейского чуда” не запрограммировано внутренней имманентной “логикой” развития европейского общества.

В важной обобщающей работе “Запад, капитализм и современная мир-система” [11] И. Валлерстайн подчеркивает, что происхождение капитализма в известном смысле случайно и объясняется конъюнктурной “констелляцией”, кумулятивным сочетанием в XIV-XV вв. совокупности обстоятельств, образовавшихся в краткосрочной временной перспективе в силу неожиданных изменений в экономических, государственных и религиозных структурах в результате “Черной смерти” (эпидемии чумы) и кризиса межконтинентальной торговли (“Великого Шелкового пути”) из-за падения “монгольского звена” в XIV-XV вв. (что “отозвалось” в Западной Европе тройным кризисом - сеньориального хозяйства, феодального государства, католической церкви). Причины европейской капиталистической трансформации поэтому скорее связаны не с внутренней логикой развития европейских структур (которые никуда ни к какому капитализму сами по себе не эволюционировали), а объясняются скорее всемирными геополитическими и геоэкономическими сдвигами, которые неожиданным образом привели к “краткосрочному” (конъюнктурному) ослаблению европейской мир-империи Габсбургов, оказавшейся неспособной (в отличие от мир-империй Китая, Индии и исламского мира) заблокировать или поставить под контроль протокапиталистические структуры своей мир-экономики. Конъюнктурный кризис европейских структур 1350-1450 гг. оказался (в силу их сравнительной неразвитости и периферийности) более глубоким, чем в центрах остальной ойкумены: образовавшуюся “брешь” смогли заполнить структуры капиталистической мир-экономики не потому что они были более развитыми, или иными по своей сущности, чем в исламском мире, Индии или Китае, а потому, что среда их развития была менее сильной и более “отсталой”, чем в остальных развитых регионах ойкумены.

И. Валлерстайн выделяет несколько основных этапов развития МКС:

-- в конце длинного XVI столетия (ок. 1640) Голландия, Англия и северная Франция образуют ядро, полупериферия состоит из Средиземноморской Европы (Испании, Португалии, Италии, Южной Франции), периферия из Восточной Европы и Латинской Америки;
-- в период 1640-1760 происходит умеренный рост КМЭ: в полупериферию перемещается север США, Пруссия и Швеция, в периферию - Юг США и Карибский регион, большинство мира находится за пределами МКС, образуя ее внешнюю зону;
-- в период с конца XVIII по начало XX столетия, который И. Валлерстайн называет “второй эрой великой экспансии капиталистической мир-экономики”, возникает устойчивая конфигурация ядра из США, Великобритании, Франции, Германии, полупериферии из государств Восточной и Южной Европы, Россия, Япония и некоторых развитых стран Латинской Америки (Аргентины, Бразилии, Мексики, Чили, Уругвая), периферии из колониальных и полуколониальных государств Азии, Африки и Латинской Америки.

Отличительными чертами капиталистической мир-экономики является:

1) непрерывное накопление капитала в качестве движущей силы КМЭ;
2) осевое разделение труда, создающее напряжение между центром и периферии системы, ибо неравный обмен внутри КМЭ принимает пространственные формы;
3) существование в структуре КМЭ полупериферийных зон;
4) значительная роль, наряду с наемным, различных форм ненаемного труда;
5) соответствие границ КМЭ границам межгосударственной системы суверенных государств;
6) происхождение КМЭ не в XIX, а значительно ранее - в “долгом XVI столетии”;
7) возникновение КМЭ первоначально в одной части мира (северо-западной Европе) и позднее ее распространение на весь остальной мир через особый процесс “инкорпорации”;
8) обязательное существование в структуре КМЭ государств-гегемонов, чей период полного и неоспоримого господства является, однако, относительно кратким;
9) вторичный характер государств, этнических групп и семейных единиц, которые постоянно создаются и пересоздаются;
10) фундаментальное значение расизма и сексизма в качестве организующих принципов функционирования системы КМЭ;
11) возникновение антисистемных движений, одновременно подрывающих и усиливающих КМЭ;
12) структурная модель циклических ритмов и вековых трендов, которые воплощают внутренние противоречия системы (и которые являются причиной системного кризиса КМЭ, переживаемого нами ныне) [см: 4, р.267-268].

Принципиальная новизна подхода МСА к анализу глобальных структур истории заключается в акценте на примате “внешних”, экзогенных факторов социальных изменений, имеющих скорее не внутреннюю, а внешнюю, мир-системную природу. Как справедливо указывает И. Валлерстайн, мы не сможем понять динамику, или смысл социальных изменений, если будем по прежнему исходить из примата внутренних факторов изменений вне всего глобально-всемирного контекста развития каждого общества или государства. Не существует отдельных автономных и изолированных государственных, политических, культурных образований со своей собственной, имманентной логикой эволюции: “бесполезно анализировать процессы общественного развития наших многообразных национальных “обществ”, - пишет И. Валлерстайн, - так, как если бы они были автономными внутренне развивающимися структурами, в то время как они являются и всегда были в первую очередь структурами, созданными всемирными процессами и обретающими свою форму в качестве реакции на эти процессы” [12, с.86].

3. Циклы гегемонии в контексте исторической эволюции КМЭ

Одним из важных аспектов МСА является акцент на волновой природе развития исторических систем, которая выражается в исторической динамике циклических ритмов и вековых трендов. Важнейшим циклическим ритмом является т.н. кондратьевский цикл, который длиться в среднем 45-60 лет и состоит из двух фаз: расширения (А-фаза) и упадка (Б-фаза). Данный цикл отражает процесс создания крупнейших монополий (этот период образует фазу “А”), и их упадка в результате появления на рынке новых конкурентов (фаза “Б”). Вековые тренды (“логистики”) впервые выделены Р. Камероном и составляют период 150-300 лет. По мнению И. Валлерстайна, вековые тренды связаны с так называемыми “циклами гегемонии” тех или иных “великих держав” (Great Powers) в КМЭ [1, р.216-217, 258-260].

Эволюция КМЭ представляет собой чередование периодов соперничества и гегемонии государств ядра за относительный (в противоположность мир-империям) контроль над мир-системой. В целом, понятие гегемонии можно определить в качестве таких отношений доминирования одних государств над другими, которые позволяет им устанавливать принципы, процедуры и правила поведения, общие для (всех остальных акторов и) всей международной системы в целом. Дело в том, что максимальное и наиболее эффективное накопление капитала в КМЭ происходит тогда, когда она достигает некого срединного состояния между мир-империей (предлагающей непосредственную военно-политическую интеграцию всего ядра) и “открытым” соперничеством нескольких примерно равных игроков. “Идеальной ситуацией с точки зрения накопления капитала внутри системы как целого, - пишет И. Валлерстайн, - является существование доминирующей державы, достаточно сильной для того, чтобы определять правила игры и следить за тем, чтобы они выполнялись до конца. Когда соперничество, в качестве системного условия, замещается гегемонией, это не значит, что держава-гегемон (hegemonic power) может всё. Но это означает, что оно может препятствовать изменению (нарушению) правил со стороны других” [13, р.98]. То есть, гегемония в КМЭ определяется наличием достаточно сильных акторов, располагающей возможностью (экономической, политической, военной или идеологической) принудить других к воспроизводству установленного (гегемоном) режима “распределения” различных форм капитала.

Стремление к гегемонии в межгосударственной системе по И. Валлерстайну аналогично стремлению к обладанию монополией в мировой системе производства и это стремление в полной мере никогда недостижимо. Ключевыми поэтому, по мнению И. Валлерстайна, является поиск ответа на следующие вопросы в отношении гегемонии: 1) как то или иное государство достигает превосходства по отношению к другим сильным государствам, т.е. такого положения, которое мы можем называть его “гегемонией”? 2) какую мироструктурную политику проводят державы-гегемоны? 3) почему доминирующие державы утрачивают свою гегемонию?

В истории СМС было всего три державы - гегемона: 1) Соединенные провинции (Голландия) в середине XVII века (1620-1672), Великобритания в середине XIX столетия (1815-1873) и США - в середине двадцатого (пик - 1945-1967/73). По И. Валлерстайну, первоначальной предпосылкой возникновения гегемонии является отнюдь не военная сила, хотя её обретение с течением времени необходимо. Наиболее значительным аспектом на пути к гегемонии для каждой из них являлось достижение первенства в эффективности производства в мир-экономике, которое имеет три измерения: производственное, торговое и финансовое превосходство. Каждая из трех держав-гегемонов доминировала лишь в течение короткого периода, а именно тогда, когда превосходство достигалось одновременно во всех трех сферах [1, р.256-257].

При этом важным фактором достижения гегемонии являлось то, что они в течении долгого времени не делали крупных капиталовложений в создание многочисленных армий, однако каждая создавала крупный торговый флот, который помимо своей очевидной экономической функции, поддерживал возможности этих государств в содержании военно-морских сил. “Возможно, - пишет И. Валлерстайн, - это был действительно ключевой фактор того, что данные государства оказались в состоянии одолеть своих главных соперников в борьбе за гегемонию, а именно тот факт, что они не вкладывали деньги в создание крупных армий” [13, р.99].

Однако общий последовательное достижение производственного, торгового и финансового превосходства лишь частично может быть объяснено достижением победы в соответствующем виде свободного рыночного состязания на мировом рынке, общая победа всегда требовала государственного влияния для создания преимуществ нерыночного происхождения, постепенное накопление которых, рано или поздно, трансформировалось в общую структурно-привилегированную позицию внутри КМЭ. Финальная стадия борьбы за гегемонию (качественно преобразование нерыночных преимуществ в структурно закрепленную привилегированную позицию) в конечном итоге приводит к решающему военному столкновению, которое И. Валлерстайн называет “тридцатилетней войной”, в которой участвуют все противоборствующие силы и противоборство идет по всему земному шару.

Таких мировых тридцатилетних войн в истории КМЭ было всего три: 1) В Тридцатилетней войне (1618-1648) голландские интересы взяли верх над интересами Габсбургов, 2) в наполеоновских войнах (1792-1815) англичане взяли верх над французами, 3) в тридцатилетней “американо-германских” войнах 1914-1945 США победили Германию [1, р.258]. “Протекали они скорее спорадически, нежели непрерывно (причём участвующие в них государства зачастую меняли стороны и союзников, по ходу изменяя и своим идеологическим убеждениям), а завершались в конечном итоге разгромом одной из воюющих сторон. Во всех трёх случаях морская (/авиационная) мощь одолевала сухопутную. И в каждом случае силы, приверженные сохранению базовой структуры капиталистической мир-экономики, побеждали те силы, которые стремились преобразовать её в мир-империю” [13, р.99-100]. Так, голландская гегемония, приведшая к политической институциализации КМЭ, выступила исторической альтернативой мир-империи Габсбургов, британская - мир-империи Наполеона, а американская - мир-империи Гитлера. При этом в длительный период упадка гегемонии всегда появлялось два потенциальных “претендента на наследство”: Англия и Франция в после упадка голландской гегемонии, США и Германия - в после упадка британской, а теперь Западная Европа и Япония - после постепенного заката гегемонии США.

Окончание “тридцатилетней войны” каждый раз знаменовалось перестройкой международной системы и установление новой концепции мирового порядка, обеспечивающей долгосрочные политико-экономические преимущества державе-гегемону: это Вестфальский мир 1648 года, это система “европейского концерта” после Венского конгресса 1815 и это ООН после 1945 года. Доминирующая держава может сохранять свою гегемонию в периоды средней длительности только до тех пор, пока она в состоянии навязывать институциональные ограничения на степень свободы и открытости мирового рынка, который бы работал в этом случае исключительно на её благо (ибо в силу своей большей эффективности, производители державы-гегемона в краткосрочной перспективе выигрывали в условиях максимально открытого и свободного мирового рынка, однако в среднесрочной перспективе они, в конечном итоге, становились бы проигравшими, так как сталкивались с новыми не менее эффективными конкурентами). Непосредственный период гегемонии каждом случае является относительно кратким и обычно составляет период 25-30 лет, после чего прежняя держава-гегемон снова становится обычной великой державой среди прочих (даже если она и остается какое-то время наиболее сильной среди них в военном отношении) [1, р. 435-436]. Упадок гегемонии определяется снижением общей экономической эффективности через появление дополнительных видов непроизводственных издержек, определяемых “бременем лидерства” (перераспределения монопольных доходов в пользу средних и низших слоев, вложения крупных средств в развитие военной инфраструктуры), отсутствие которых в свое время как раз и послужило основой для подъема государства-гегемона.

Таблица 2. Концепция циклов гегемонии И. Валлерстайна

Гегемония

Мировая “тридцатилетняя война”

Реструктуризирующее соглашение

Период доминирования

Упадок и новые соперники

Нидерланды

Тридцатилетняя война (с мир-империей Габсбургов),

1618-1648

Вестфальский договор, 1648

1620-1650

1650-1672, Великобритания и Франция

Великобритания

Наполеоновские войны (с мир-империей Наполеона), 1792-1815

Венский конгресс, 1815

1815-1873

1873-1896, США и Германия

Соединенные Штаты

Первая и Вторая мировая война (с мир-империей 2 и 3 Рейха)

Ялтинская конференция, 1945

1945-1967

1967 - ?,

ЕС и Япония/

Китай

Таким образом, по мнению И. Валлерстайна, в истории постоянно происходили циклические взлеты и падения держав-гегемонов, которые обеспечивали необходимую степень устойчивого равновесия межгосударственных отношений внутри СМС, а также процессы беспрепятственного накопления капитала. “Гегемония, просуществовавшая слишком долго, превратила бы систему в мир-империю. А система, в которой не возникла держава-гегемон, не имела бы возможностей для создания устойчивых временных порядков, необходимых для максимального накопления” [13, р.102].

Анализ “циклов гегемонии” показывает достаточно точную корреляцию и с вековыми трендами, и с циклическими ритмами Кондратьева. Например, вековые тренды (“логистики”) 1450-1730 (с пиком в 1600-1650), 1730-1897 (с пиком в 1810-1817) и неоконченный тренд с 1897 г. показывают, что мировая “тридцатилетняя война” и последующий период гегемонии приходятся на период (до или после) пика векового тренда [1, р.216-217, 258-259]. Медленный рост гегемона происходит в условиях долгосрочного экономического подъема в условиях относительно свободной конкуренции множества игроков, закрепление доминирующей позиции самого удачного (т.е., эффективного) из них происходит через победу в мировой “тридцатилетней войне” и последующее реструктуризирующее соглашение. Закрепление монопольной позиции гегемона ведет к долгосрочному относительному падению эффективности и возвращения к состоянию соперничества многих держав.

Данная закономерность сохраняется и в вековых трендах, выделенных Ф. Броделем на основе новаторской работы Г. Эмбера: первый цикл 1250-1507/10 (пик в 1350), второй цикл 1507/10-1733/43 (пик в 1650), третий цикл 1733/43-1896 (пик в 1810/17), четвертый цикл начинается в 1896 (1973 пик?) [10, Т.3, с.73]. Следует заметить, что, по Ф. Броделю, пиковая точка отмечает кульминационный момент, где вековой тренд начинает свое нисходящее движение, иными словами, точку кризиса. С точки зрения МСА, вековые тренды Ф. Броделя связаны с постоянным перемещением (возвышением и падением) локусов гегемонии в европейской мир-экономике: в первым цикле ее гегемоном были торговые республики Италии (Венеция, Генуя и др.), во втором цикле - сначала Португалия, а потом Соединенные провинции (Голландия), в третьем цикле - Великобритания, и в четвертом - Соединенные Штаты Америки. Следует специально подчеркнуть, европейская (а после голландской гегемонии, мировая капиталистическая) мир-экономика в ходе всех этих циклов отчаянно противодействовала попыткам подчинения (и включения) в европейские континентальные мир-имперские структуры - соответственно, в Священную римскую (германо-итальянскую) империю, империю Габсбургов, Наполеоновскую империю, Германский рейх.

Наконец, оригинальная модель взаимосвязь циклов гегемонии и вековых трендов была предложена Дж. Арриги в монографии “Длинное двадцатое столетие” [14]. Дж. Арриги считает, что столетние тренды Ф. Броделя определены прежде всего эмпирически на основе исследования долгосрочного колебаний товарных цен и необходим поиск более глубинных механизмов “запуска” и исчерпания циклов гегемонии. По его мнению, таким механизмом являются вековые тренды “системного цикла накопления” (СЦН), которые образуются чередованием фаз (1) материальной и (2) финансовой экспансии, определяемых различными режимами накопления капитала. Дж. Арриги выделяет четыре вековых тренда гегемонии (“долгие столетия”), внутри которых действуют соответствующие “системные циклы накопления” капитала:

1) “долгое XV-XVI столетие” 1340-1630 гг. с генуэзским СЦН в период 1450-1630 гг.
2) “долгое XVII столетие” 1560-1780 гг. с голландским СЦН в период 1630-1780 гг.
3) “долгое XIX столетие” 1740-1930 гг. с британским СЦН в период 1780-1930 гг.
4) “долгое XX столетие” с 1870 г. и американским СЦН начиная с 1930 г.

Точки наложения “долгих столетий” (1560, 1740, 1870) обозначают, с одной стороны, переключение режимов накопления капитала в рамках данного СЦН (от промышленно-торговой к финансовой экспансии), а, с другой стороны, “сигнальный кризис” заката гегемонии и появления новых активных претендентов, т.е., наступлении нового “долгого века”. Точки окончания “долгих столетий” (1630, 1780, 1930) являются знаком, с одной стороны, “заключительного кризиса” гегемонии, ее окончательного исчерпания во всех сферах, а, с другой стороны, указывают на наступление следующей гегемонии, в рамках которой начинается очередной СЦН (в своей первой фазе как режим материальной экспансии и накопления). Концепция Дж. Арриги разрешает многие дискуссионный проблемы внутреннего развития циклов гегемонии и реконструирует политико-экономический механизм ее эволюции.

Таблица 3. Модель взаимосвязи циклов “долгих столетий” и СЦН по Дж. Арриги

гегемония

Голландия

Великобритания

США

начало текущего “долгого столетия” (“сигнальный кризис” предыдущей гегемонии)

1560

1740

1870

начало текущего СЦН

(“заключительный кризис” предыдущей гегемонии и предыдущего “долгого столетия”)

1630

1780

1930

“сигнальный кризис” гегемонии, переключение режима текущего СЦН

(начало следующего “долгого столетия”)

1740

1870

1974

“заключительный кризис” гегемонии

(окончание текущего “долгого столетия” и текущего СЦН)

1780

1930

?

Связь ритмических кондратьевских циклов с “циклами гегемонии” носит более сложный характер, однако в целом один гегемонистский цикл охватывает, как считают многие исследователи, два полных цикла Кондратьева. По мнению Т. Хопкинса и членов исследовательской группы “Циклические ритмы и вековые тренды в КМЭ” [См.: 15] их взаимосвязь имеет следующий вид:

фаза А1 - период восходящей гегемонии и острых конфликтов между претендентами;
фаза Б1 - достижение победы в борьбе за гегемонию, новый гегемон обгоняет другие государства;
фаза А2 - зрелость (и структурное закрепление) гегемонии;
фаза Б2 - постепенный упадок гегемонии, появление новых претендентов на гегемонию.

Последние исследования Дж. Модельски и У. Томпсона подтвердили наличие взаимосвязи между волнами Кондратьева и “циклами гегемонии” [16, р. 65-69], в частности то, что кардинальное установление гегемонии (макро-решение, по их терминологии) находится примерно на стыке первой и второй кондратьевской волны. Однако нестыковки и противоречия в определении последовательности смены гегемоний, особенно в XVII-VXIII столетиях, по нашему мнению, не укладываются в 4-х тактную модель из двух кондратьевских циклов. Об этом, в частности, говорить полемика по поводу двух накладывающихся друг на друга циклов голландской или британской гегемонии, когда “вторая” голландская и (она же) “первая” британская гегемония приходится на один и тот же период в XVIII ст. Это говорит о том, что кондратьевские ритмы связаны с “циклами гегемонии” более сложным образом. Полный цикл развития и упадка гегемонии в КМЭ, как мы считаем, не только определенным образом коррелирует с вековыми трендами Дж. Арриги и Ф. Броделя, но и составляет период из трех кондратьевских циклов.

Учитывая работы Ф. Броделя, И. Валлерстайна, Дж. Модельски и У. Томпсона, Дж. Арриги, Т. Хопкинса и др., соотношение вековых трендов Ф. Броделя, “долгих столетий” и СЦН Дж. Арриги с кондратьевскими циклами и “циклами гегемонии” для современной КМЭ может быть, по нашему мнению, реконструировано следующим образом:

Таблица 4. Взаимосвязь “циклов гегемонии”, вековых трендов и циклических ритмов в современной КМЭ

вековые тренды Ф. Броделя

первый вековой тренд 1507/10-1733/43

второй вековой тренд 1733/43-1896

третий вековой тренд 1896- 2050(?)

“долгие столетия”

1560/80-1780/92

1740-1930/45

1870/97-?

СЦН

1630/40-1780/92

1780/92-1930/45

1930/45-?

подъем и упадок гегемонии

Голландия

Великобритания

США

основной противник

Иберийско-европейская

империя Габсбургов

Франция

Германия

А1 фаза К-1

1580-1609

1740-1763

1897-1913/20

Б1 фаза К-1

1609-1640

1763-1792

1913/20-1945

структурное доминирование

Вестфальский мир

1648

Венский конгресс

1815

Ялта и ООН

1945/47

А2 фаза К-2

1640-1660

1792-1817

1945-1973

Б2 фаза К-2

1660-1688

1817-1851

1973-2000/05

новые соперники

Великобритания и Франция

США и Германия

Япония и ЕС

А3 фаза К-3

1688-1713

1851-1873

2000/05-2025/30

Б3 фаза К-3

1713-1740

1873-1897

2025/30-2050/55

Первая кондратьевская волна (К-1) отражает постепенный подъем державы-гегемона в условиях острого экономического и военно-политического соперничества, вторая волна (К-2) связана с собственно установлением и зрелостью гегемонии, третья волна (К-3) является периодом постгегемонии (для державы-гегемона это период заката или “осени’, когда рядом появляются новые мощные соперники и конкуренты, а сама она становится одной из нескольких “великих держав”).

“Долгие столетия” и СЦН показывают достаточно высокую степень корреляции с кондратьевскими волнами: фиксируемые Дж. Арриги временные точки, как правило, приходятся на середину или вторую половину нисходящих Б-фаз и их более корректно, на наш взгляд, отодвинуть еще дальше к началу следующей волны, что более точно фиксирует перелом и начало новой тенденции. “Долгие столетия” включают четыре кондратьевские волны - три волны собственно гегемонии плюс первую волну следующего гегемонного цикла, которая, однако, является “финансовым” отростком предыдущего СЦН. Собственно СЦН начинаются с установления структурного доминирования гегемонии и охватывает две кондратьевских волны в режиме материального накопления/экспансии капитала (К-2 и К-3) и одну следующую кондратьевскую волну в режиме финансового накопления/экспансии (тогда, когда уже начался цикл подъема следующего гегемона).

Различие между классическими теориями циклов гегемонии и подходом Дж. Арриги состоит, таким образом, прежде всего, в интерпретации кондратьевской волны К-1: с одной стороны, она работает в рамках финансовой фазы СЦН, установленного предыдущим гегемоном, это своеобразный остаточный “хвост” предыдущей гегемонии, индустриальная, торговая и военная экспансия (и преобладание) которой остались в прошлом, с другой стороны, это период подъема нового наследника (на основе финансовых ресурсов предыдущего гегемона) и замещения последнего на международном рынке. В этот же период К-1 наследник (опираясь на финансы предшествующего гегемона) вступает в решающее военное столкновение со своими конкурентами, благодаря этой поддержке (и союзу) побеждает в мировой “тридцатилетней войне”, после чего занимает привилегированную позицию внутри КМЭ, которая, в свою очередь, создает возможность запуска собственного СЦН.

4. Сценарии и прогнозы развития СМС в период 2000-2025/50 гг.

Какие же существуют возможные варианты реконфигурации основных “Great Powers” в период 2000-2025/50 гг.? Основой их построения является прогнозируемый постепенный упадок гегемонии США, что создает широкие возможности моделирования геостратегических сценариев развития мирового порядка в период 2000-2025/50 гг. с учетом уже отработанных схем и установленных алгоритмов смены гегемонии. Как отмечает сам И. Валлерстайн в статье “Мир, стабильность и легитимность, 1990-2025/2050” “периоду с 1990 по 2025/2050, вероятно всего, будет недоставать мира, недоставать стабильности и недоставать легитимности. Частично это объясняется упадком США в качестве гегемона мир-системы, но еще в большей степени кризисом последней именно как мир-системы” [1, р. 435]. В этом смысле период, следующий за американской гегемонией в чем-то аналогичен постбританскому периоду во второй половине XIX и постголландскому периоду во второй половине XVII столетия, однако будет отличаться от них гораздо большей степенью беспорядка и дезинтеграции, тем состоянием “хаоса”, которые характерны для точек бифуркации исторических систем.

В современной мир-системе, по мнению И. Валлерстайна в настоящее время заканчивается кондратьевская Б-фаза 1973-2000 гг. и наступает новая восходящая фаза очередного кондратьевского цикла (фаза А3 К-3, по нашей классификации), которая придется на период 2000-2025/30 гг. Основой подъема будут образовывать процессы монополизации какого-то нового ведущего продукта “высоких технологий” в одной из трех точек ядра современной КМЭ - Японии, ЕС или США. Так как третья кондратьевская волна в рамках вековых трендов КМЭ всегда открывает эру постгегемонии, то прогноз И. Валлерстайна состоит в том, что постепенно, в течении следующих 50-75 лет, “морская” Япония превратит США в своего младшего партнера (как Великобритания это сделала с Голландией, а США, в свою очередь, с Великобританией) и объединенный японо-американский кондоминиум рано или поздно сойдется в новой крупномасштабной “тридцатилетней” мировой войне с “континентальным” ЕС, победителем из которой выйдет Япония [1, р.439]. Остальные регионы КМЭ в той или иной степени будут распределены между этими двумя альянсами: Северная и Южная Америка, Китай, Юго-Восточная Азия и Тихоокеанский регион войдут в японо-американскую зону, Центральная и Восточная Европа, Россия, Ближний Восток, Африка и Индия - в зону европейскую. Важнейшей проблема развития и консолидации этих двух зон в период 2000-2025 гг. будет состоять в выборе оптимальных методов интеграции, прежде всего, двух гигантов - Китая и России. Для успешной интеграции как Россия, так и Китай должны достигнуть и поддерживать определенный уровень внутренней стабильности и легитимности, которые еще полностью не достигнуты.

По сути, валлерстайновский прогноз распределение союзов в новом туре борьбы за гегемонию прямо противоположен известному сценарию “столкновения цивилизаций” С. Хантингтона, который предполагает борьбу евроатлантического альянса (США-ЕС) в союзе с Россией против японо-китайского объединения, к которому может присоединиться исламский блок [17; перевод отрывка из книги см.: 18].

Таблица 5. Динамика циклов гегемонии и трансформация основных моделей мирового порядка

 

Великобритания

США

Япония/Китай или ЕС/Россия

Глобальная “тридцатилетняя”

война за гегемонию

и формула союза

Великобритания + Нидерланды vs. Франции

1801-1815

США + Великобритания vs. Германии

1914-1945

(Япония/Китай +США) vs. (ЕС/России)

2050/55-2100/05

Реструктуризация международного режима

Венский конгресс, 1815

Ялта и ООН, 1945/47

2100/05

Мировая держава

1815-1848

1946-1973

2100/05-2150/55

Делегитимизация гегемонии

1848-1873

1973-2000/05

2150/55-2175/80

Дезинтеграция международного режима

1873-1913/20

2000/05-2050/55

2175/80-2200/05

Основными особенностями периода 2000-2025/30 гг. по И. Валлерстайну будут следующие черты:

1) примерное геоэкономическое и геополитическое равновесие японо-американского кондоминиума и европейского альянса;
2) если в период предыдущей А-фазы 1945-1967/73 из экспансии мировой экономики Юг смог извлечь определенную пользу, то в период будущей А-фазы 2000-2025/30 гг. основные инвестиции пойдут в Китай и Россию, что еще в большей степени маргинализирует и усилит разрыв между Севером и Югом;
3) стабилизация численности населения в ядре КМЭ и его резкий рост на периферии приведет к значительному увеличению миграции с Юга на Север, что вызовет ответную реакцию в виде призывов к ограничению социально-политических прав “южных” мигрантов. Примерно к 2025 г. “южане” могут составить 25-50% населения Северной Америки, ЕС и (даже) Японии, не обладая при этом полными политическими и социальными правами коренных граждан Севера. В известном смысле это воспроизводит ситуацию первой половины XIX века во Франции и Англии, когда для обуздания “опасных классов” было предложено либеральное государство (со всеобщим избирательным правом и идеей “всеобщего благосостояния” для умиротворения “плебеев”). “Не обнаружат ли себя Западная Европа, Северная Америка и Япония в той же ситуации, в какой находились Великобритания и Франция в 1830?” [1, р.444];
4) существенно изменяется в худшую сторону положение среднего класса в странах ядра КМЭ. За резкое, как относительное, так и абсолютное увеличение величины среднего класса, который стал одним из основ стабильности государств ядра КМЭ, приходится расплачиваться повышением стоимости продукции, ростом инфляции и серьезным замедлением процессов накопления капитала. Поэтому период 2000-2025/30 гг. будет отмечен попытками уменьшить, как относительную, так и абсолютную величину среднего класса в ядре КМЭ (через демонтаж социального государства “всеобщего благоденствия”, сокращения госбюджетов и т.д.). Однако образованные и привыкшие к комфорту “средние слои” вряд ли пассивно согласятся со своей репролетаризацией и ремаргинализацией (снижением как своего статуса, так и общих доходов). “В любом случае, - отмечает И. Валлерстайн, - КМЭ столкнется в ближайшее время с дилеммой выбора между ограничением накопления капитала, с одной стороны, и возможными политико-экономическими протестами былого среднего класса, с другой” [1, р. 445].
5) развитие современной мир-системы в период 2000-2025/30 гг. будет происходить в условиях постоянных экологических ограничений, ибо последнее и самое больше расширение КМЭ в период предыдущей А-фазы 1945-1967/73 гг. вплотную подошло к пределу ее экологических возможностей;
6) современная мир-система вступает в период 2000-2025/30 гг., достигнув крайней точки своей географической экспансии, в условиях практически полного исчерпании возможностей включения новых периферийных зон и пролетаризации населения КМЭ (что все время воссоздавало новые возможности снижения издержек производства и блокировало тенденцию нормы прибыли к понижению, т.е. служило ключевым механизмом воспроизводства процессов накопления капитала в масштабах КМЭ). Поэтому неизбежен рост издержек производства в глобальном масштабе и резкое снижение абсолютного и относительного объема прибыли.
7) в период 1945-2000 гг. политическая энергия формирующегося среднего класса на Юге КМЭ была направлена на “деколонизацию” (Африка, Южная и Юго-Восточная Азия, Карибский регион) или другие различные сравнимые формы политической активности (в Китае, части Среднего Востока, Латинской Америке, Восточной Европе и России), при этом предполагалось, что достижение политических целей - национальной независимости, либерализация режима и т.д., - способно обеспечит в будущем экономическое процветания. Трагедия же периода 2000-2025/30 гг. будет состоять в том, что никакого процветания среднего класса на периферии и полупериферии КМЭ так и не наступит, что может вызвать новый всплеск политической активности и начало нового витка “антисеверной” мобилизации (еще более успешной, чем в период предыдущей А-фазы 1945-1967/73).
8) самой важной особенностью периода 1945-2000 гг. будет закат либерализма и рост требований подлинной демократизации всех сторон жизни КМЭ, в т.ч. и социально-экономической. Дело в том, что сущностью либерализма, по мнению И. Валлерстайна является противодействие и ограничение требований демократизации, а непосредственная задача состоит в сдерживании ”опасных классов” сначала в рамках ядра КМЭ, а потом и в рамках всей мир-системы в целом. “Решение, которое предлагалось либерализмом, состояло в предоставлении [“опасным классам”] ограниченного доступа к политической власти и ограниченной доли прибавочной стоимости на уровне, не способном угрожать процессу непрерывного накопления капитала или той государственной системе, в которой этот процесс происходит” [1, р. 448]. Хотя разработанная в XIX веке формула либерального государства (всеобщее избирательное право и “государство всеобщего благосостояния”) на национальном уровне сработала удачно в ядре КМЭ, однако попытка ее проекции на уровень межгосударственной системы (через идею национального самоопределения и экономической модернизации недоразвитых государств) выявило невозможность создания “государства всеобщего благосостояния” на мировом уровне без нарушения основного процесса накопления капитала. Объясняется это тем, что либеральная программа, реализуемая в ядре КМЭ основывалась на эксплуатации Юга, когда же ее попытались применить за пределами ядра, то ресурсов для ее осуществление, понятно, не нашлось.

Фиаско либерализма, его неспособность усмирить “опасные классы” в масштабах всей мир-системы без существенного изменения глубинных принципов ее функционирования (усугубляемая обратным дрейфом среднего класса ядра к маргинально-полупролетарскому состоянию XIX века) делает опять актуальным требование настоящей, подлинной демократизации, т.е., все-таки постановки вопроса о изменении принципов функционирования КМЭ и замене ее иным, более эгалитарным видом исторической системы.

Указанные основные особенности развития современной мир-систем в период 2000-2025/30 гг., скорее всего, по мнению И. Валлерстайна, приведут к следующим последствиям:

1) Значительно уменьшиться способность государств поддерживать внутренний порядок, как и уменьшиться их роль в СМС. Возможен даже распад многих государств не только на периферии и полупериферии, но и в ядре системы. При этом социальный беспорядок опять может стать нормальным состоянием многих государств ядра КМЭ, а в некоторых из них могут разгореться даже гражданские войны. Уже сейчас современные государства не в справляются с требованиями обеспечить необходимый уровень безопасности и благосостояния, что определяет тенденцию к приватизации этих сфер жизни и означает начало движения в направлении, противоположном тому, которое развивалось в течении последних 500 лет. Поэтому произойдет расширение частных вооруженных формирований и полицейских структур, создаваемых разнообразными этнокультурными группами, корпорациями, местными общинами, религиозными объединениями и преступными синдикатами [19, р.25].
2) Межгосударственная структура СМС станет менее регулируемой и структурируемой, а авторитет ООН будет неуклонно снижаться (что будет усугубляться распространением ядерного оружия среди все большего количества государств, миграциями с Юга на Север и т.д.).
3) Снижение эффективности институтов государственности (и современной межгосударственной системы) приведет к подъему значения различных форм партикулярной, групповой идентичности (этнической, религиозно-языковой, родовой или гендерной, прочих видов “меньшинств с разнообразными характеристиками). Возможно, они станут своеобразной альтернативой “общегражданской” самоидентификации в национальном государстве, которое строиться на их объединении и интеграции в единое целое. Возможно, что в мире беспорядка и неуверенности именно “группы” (как вчера государство) будут обеспечивать защиту, безопасность и благосостояние отдельного индивида. Парадокс состоит в том, что партикуляризация есть один из симптомов демократизации, результатом “поражения [национального] государства из-за того, что либеральное реформирование оказалось миражом, ибо “универсализм” государств на практике оборачивался требованием забыть или подавить многие более слабые слои” [1, р.451].
4) Значительное распространение получат не только многочисленные локальные вооруженные конфликты в странах Юга (внутренние “южные войны) и столкновения разных “меньшинств” на Севере, но и многочисленные и одновременные “малые” войны Юга против Севера (война в Персидском заливе является первым примером).
5) Последним фактором, который будет усиливать состояния хаоса, может быть некая новая глобальная эпидемия по типу “Черной смерти” в середине XIV столетия. Возможно, что СПИД как раз и открывает новую глобальную волну пандемий, что опять таки, противоположно тенденции, разворачивающейся в последние 500 лет (и параллельно тенденциям уменьшения стабильности государств и процессам дезинтеграции межгосударственной системы СМС). В конечном итоге, данный фактор, увеличивая как нагрузку на государственные механизмы, так и уровень взаимной нетерпимости, лишь усилит общие процессы падения государственности в СМС.

По мнению И. Валлерстайна, когда историческая система входит в зону “перехода”, то мы должны привлечь на помощь утопистику, науку “утопических утопий”, которая состоит в попытке прояснить подлинные исторические альтернативы, которые возникают тогда, когда историческая система входит в фазу кризиса и оценить в этот момент крайних флуктуаций плюсы и минусы альтернативных стратегий [4, р.270].

Какие же существуют исторические альтернативы для периода после 2025/30 гг.? И. Валлерстайн в работе “Капиталистическая цивилизация” выделяет три возможных сценария развития событий [См.: 19, р. 25]:

Первый сценарий состоит в переходе к неофеодализму, который может в значительно более уравновешенной форме воспроизвести эпоху нового смутного времени. Отличительными чертами данной системы будет парцелляризация суверенитета, развитие локальных сообществ и местных иерархий, в общем - возникновение “мозаики” автаркичных регионов, связанных между собой лишь нитями горизонтальных связей. Такая система может оказаться достаточно совместимой с миром высоких технологий. Процесс накопления капитала не может больше служить движущей силой развития такой системы, однако все равно это будет разновидность неэгалитарной системы, способом легитимации которой, возможно, может явиться возрождение веры в естественные иерархии.

Второй сценарий связан с установлением нечто вроде демократического фашизма, когда мир будет разделен на две касты: высший слой примерно из 20% мирового населения, внутри которого будет поддерживаться достаточно высокий уровень эгалитарного распределения, и низший слой, состоящий из трудящихся “пролов”, т.е. из лишенного политических и социально-экономических прав пролетариата (остальные 80% населения). Гитлеровский проект “нового порядка” как раз предполагал что-то близкое к данной системе, однако он потерпел фиаско из-за самоопределения себя в пределах слишком узкого верхнего слоя.

Третьим сценарием может быть переход к радикально более децентрализованному во всемирном масштабе и высокоэгалитарному мировому порядку. Такая возможность кажется наиболее утопичной, но ее не следует исключать. Для ее реализации потребуется существенное ограничение потребительских расходов, но это не может быть просто социализация бедности, ибо тогда политически этот сценарий становится невозможным.

В конечном итоге, И. Валлерстайн приходит к выводу о том, что “после бифуркации, которая произойдет в период 2050-2075 гг., мы сможем быть уверены лишь в нескольких вещах. Мы не будем жить в капиталистической мир-экономике, а при каком-то новом порядке или порядках, при какой-то новой исторической системе или системах. И поэтому мы, вероятно сможем опять узнать относительный мир, стабильность и легитимность. Но будет ли это лучший мир, лучшая стабильность или лучшая легитимность, чем те, которые были известны нам до сих пор, или это будет еще более худший вариант? И то и другое неизвестно, и зависит от нас” [1, р.453].

Примечания

  1. Wallerstein I. The Essential Wallerstein (New York: The New Press, 2000).
  2. Неформальная экономика. Россия и мир./Под ред. Т. Шанина. - М.: Логос, 1999. - 576 с.
  3. Wallerstein I., “World-System Analysis,” in A. Giddens & J.H. Turner, eds., Social Theory Today (Cambridge: Polity Press, 1987), 309-24;
  4. Wallerstein I. Unthinking Social Science. The Limits of Nineteenth-Century Paradigms (Cambridge: Polity Press, 1991).
  5. Валлерстайн И. Социальное изменение вечно? Ничто никогда не изменяется? // Социологические исследования. - 1997. - №1.
  6. Wallerstein I., “The TimeSpace of World-Systems Analysis: A Philosophical Essay,” Historical Geography, Vol. XXIII, No. 1/2 (1993), 5-22.
  7. Wallerstein I., “Open the Social Sciences,” Items, Vol. 50, No. 1 (March 1996), 1-7.
  8. Валлерстайн И. Исторические системы как сложные системы // Вестник ХГУ. Философские перипетии. - 1998. - №409. - С.197-203;
  9. Wallerstein I., The Modern World-System. Vol. 1: Capitalist Agricultural and the origins of the European World-Economy in the sixteenth Century (New York: Academic Press, 1974). Второй и третий том вышли, соответственно, в 1980 и 1989 гг.: Wallerstein I., The Modern World-System. Vol.2: Mercantilism and the Consolidation of the European World-Economy, l600-l750 (New York: Academic Press, l980); Idem, The Modern World-System. Vol.3; The Second Great Expansion of the Capitalist World-Economy, 1730-1840's (San Diego: Academic Press, 1989).
  10. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика, капитализм. XV-XVIII вв. В 3 тт. - М.: Прогресс, 1986-1992.
  11. Wallerstein I., “The West, Capitalism, and the Modern World-System,” Review, Vol. XV, No. 4 (Fall 1992), 561-619.
  12. Уоллерстайн И. Общественное развитие или развитие мировой системы? // Вопросы социологии. - 1992. - № 2. - С.77-88.
  13. Wallerstein I,. “The inter-state structure of the modern world-system,” in Smith S., Booth K., Zalewski M., (eds.) International theory: positivism and beyond (Cambridge: Cambridge University Press, 1996), 87-107.
  14. Arrighi G. The Long Twentieth Century. Money, Power, and the Origins of Our Times (London: Verso, 1994)/
  15. Hopkins T., Wallerstein I., et. al. “Cyclical Rhythms and Secular Trends of the Capitalist World-Economy,” Review, Vol. II, No.4 (1979), 483-500.
  16. Modelski G. and Thompson W. R. Leading Sectors and World Powers: The Coevolution of Global Politics and Economics (Columbia: University of South Carolina Press, 1996).
  17. Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order (New York: Simon and Schuster, 1996).
  18. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций и переустройство мирового порядка // Pro et Contra. - 1997. - № 2. - С.114-153.
  19. Wallerstein I., "Capitalist Civilization," Wei Lun Lecture Series II, Chinese University Bulletin, Supplement 23 (1992), 5-26.