Периодизация укоренена в исторической теории. Она отражает наши приоритеты, наши ценности и наше понимание сил постоянства и изменения. При этом периодизация является также предметом практических нужд. Из педагогических соображений мировые историки должны стремиться к разумной симметрии между главными историческими эрами, несмотря на огромные диспропорции в доступности исторических данных для отдельных временных периодов и для различных регионов мира.

Периодизация связана с политическими вопросами. Должна ли мировая история обеспечивать целостное рассмотрение эволюции цивилизации, сосредоточиваясь на наиболее развитых обществах (главным образом в Евразии)? Или ей следует уделять равное время культурам вне главного эволюционного потока (Африке южнее Сахары и доколумбовой Америке)? Если предпочтительна целостность или интегративный подход, которые отстаиваются в данной статье, то интеграционисты обязаны предоставить некоторую всеобъемлющую теорию (или теории) изменения, чтобы продемонстрировать, как судьбы народов мира были связаны на протяжении тысячелетий.

Хотя в статье делается попытка показать, как всесторонние теории изменения могут облегчить формулирование периодизации Всемирной истории, в ней не преуменьшаются трудности развития универсальной действенной органической теории изменения. В статье анализируется несколько теоретических ориентации, но принципиальное внимание уделяется миросистемному анализу, наиболее полно разработанной хорошо изложенной теории, зарекомендовавшей себя в настоящее время как движущий механизм для структурирования Всемирной истории.

Признавая, что ни одной теории в текущий момент не удалось предложить удовлетворительной вариант универсальной интеграции мировой истории и что эта ситуация может преобладать и в будущем, автор пока предлагает эклектическую периодизацию из четырех эпох, разделенных приблизительно 1000-м г. до н.э., 400-600-ми гг. н.э. и примерно 1492-м г.

Периодизация является как продуктом теории, так и ее источником. Организующие принципы, согласно которым мы пишем историю, приоритеты, которые мы приписываем различным аспектам человеческой деятельности,

теории изменения, которые мы используем для объяснения исторического процесса, – все это представлено в периодизации. Твердо установленная периодизация оказывает огромное, часто подспудное влияние на уточнение и дальнейшую разработку теории.

Используемая в настоящее время формула “Древность – Средневековье – Современность” восходит к итальянской гуманистической мысли, однако принятие этой трехчастной модели не стало универсальным вплоть до XIX столетия. Начиная с этого времени трехчастная периодизация опутала западную академическую науку, словно смирительная рубашка, определяя то, как мы организуем исторические факультеты, обучаем студентов, образуем профессиональные сообщества и издаем многие из наших лучших профессиональных журналов. Она пронизывает все привычки нашего ума; она определяет само [его] основание; она порождает большинство абстракций, которые поддерживают профессиональный дискурс. Данная модель определяет то, как мы удерживаем образы и как мы воспринимаем начало, середину и конец вещей. Ее присутствие незаметно, и она поддерживается влиятельными заинтересованными кругами, а также просто инерцией.

Ученые, старающиеся сформулировать приемлемую периодизацию Всемирной истории, сталкиваются с гораздо меньшими практическими препятствиями, чем те, кто стремится изменить границы периодов в европейской истории или истории других хорошо устоявшихся региональных историй. Мировые историки не сталкиваются ни с устойчивой схемой разделения на эпохи, ни с мертвым грузом инерции. Существует лишь сравнительно небольшая профессиональная литература, сознательно обращающаяся к глобальной перспективе. Сама мировая история как поле приложения сил в немногих аспирантских программах сложилась совсем недавно. В результате нет ни большого устоявшегося состава подготовленных преподавательских кадров, приверженных, в силу образования и традиций, определенному способу периодизации, ни общепринятых хронологических параметров – областей подготовки всесторонних исследований, – что позволило бы осуществить стандартное разделение на эпохи.

Значимое практическое рассмотрение периодизации Всемирной истории предполагает наличие аудитории. Нашей первой аудиторией являются студенты университетов (как правило, первого и второго курсов), а основным средством передачи знаний по мировой истории – учебник. Исходя из практических педагогических соображений, мы вынуждены стремиться к разумной симметрии в нашей периодизации, несмотря на большую диспропорцию в доступности исторических данных по различным эпохам и регионам земного шара.

То, как мы периодизируем мировую историю, будет подвержено влиянию наших целей при преподавании данного предмета. Мировые историки пытаются объяснить, как человеческие общества превратились из групп охотников и собирателей в типы людей, которыми сегодня являемся мы. Даже сегодня, в век исследования космоса, охотники и собиратели сохранились в отдаленных
[134]

регионах мира. Организационные проблемы, порожденные подобным разнообразием человеческого опыта, вызвали различные стратегические подходы к написанию мировой истории.

Один подход дает трактовку Всемирной истории как единого главного потока. Другой подчеркивает региональное разнообразие. Интегративный подход сосредоточивается обычно на наиболее развитых и сложных обществах, на их подъемах, упадке, взаимодействии друг с другом и драматических столкновениях с менее развитыми народами. Этот подход уделяет первостепенное внимание Евразии. Африка к югу от Сахары, доколумбова Америка, Австралазия менее освещены и на протяжении долгих периодов большей частью проходят незамеченными. Всемирная история как главный поток развития позволяет историкам использовать общие механизмы изменения для объяснения исторического процесса, облегчая таким образом определение границ универсальных эпох.

Региональная стратегия охватывает большую часть народов мира на протяжении более продолжительных периодов, будь то народы, входившие в этот главный эволюционный поток или находившиеся на некотором удалении от центров цивилизации. Задуманный как скопление региональных историй, этот подход к мировой истории ставит акцент на межкультурном взаимопонимании и имеет меньше риска задеть политические чувства. Те, кто защищает подход “регион за регионом”, могут утверждать, что для большей части человеческой истории действительно важное взаимодействие между главными мировыми цивилизациями было ограниченным и большей частью непоследовательным. Поскольку скорость изменения варьирует от одного региона к другому, региональный подход препятствует использованию всеобъемлющих теорий изменения, которые облегчили бы установление универсальных границ эпох.

Бремя доказательств в этих вопросах ложится на интеграционистов. Они должны продемонстрировать, что начиная с ранних времен судьбы народов мира (или по меньшей мере некоторой значительной части народов мира) были связаны между собой. Необходимо показать, что механизмы изменения, действующие на глобальном уровне, были решающими при задании как темпа, так и направленности изменения среди разнообразных и отдаленных друг от друга культур. До тех пор пока интеграционистская теория не ответит убедительно на этот вопрос, наиболее целесообразным подходом к написанию (и периодизации) мировой истории мог бы быть фрагментарный подход “регион за регионом”.

В этом отношении значительную проблему для интеграциониста представляет Америка. Главные цивилизации четырех регионов Восточного полушария достигли своего расцвета несколькими тысячелетиями ранее подъема столь же сложной и комплексной цивилизации в Америке. Устойчивых взаимодействий между всеми континентами не было до 1492 г. Возможно, были сходные опыты в каждом из полушарий, но до 1492 г. история на своем важнейшем уровне могла быть только полушарной. Полностью единая Всемирная
[135]

история возможна лишь после установления постоянного контакта между полушариями. До тех пор пока кому-нибудь не вздумается отрицать, что доколумбова Америка составляет значительный компонент человеческого опыта, некоторая фрагментарность в написании и периодизации глобальной истории является неизбежной.

Мы не можем надеяться на свободу от ценностей при формулировании теории. Наши теории отражают наши приоритеты. Средневековые авторы приписывали Богу направляющую длань в истории. Их стадиальное членение соотносилось с драматическими моментами божественного вмешательства. Маркс отбросил концепции божественного вмешательства, утверждая, что человеческое действие всегда было движимо материальными силами. Именно Маркс более, чем любой другой мыслитель, установил приоритеты для XX в. Другие исследователи развили альтернативные теории изменения (часто в ответ Марксу), но все они или почти все согласны относительно первостепенной значимости материальных сил.

До настоящего времени распознавание границ между периодами принимало главным образом две формы. Одна сосредоточивается на совпадении сил, другая – на ведущем секторе. Первый подход выделяет схождение многих значимых тенденций в определенный момент истории. Время около 1500 г. как водораздел западной трехчленной периодизации основывается во многом именно на этом типе наблюдения. На несколько десятилетий вокруг этой даты приходятся многие важные события: был брошен вызов птолемеевскому видению Вселенной, стали значимыми книгопечатание и порох, Колумб
[136]

достиг Америки, Васко да Гама приплыл в Индию, пал Константинополь под натиском турок, Лютер запустил процесс протестантской Реформации, консолидировались монархии Англии, Франции, Испании. Утверждалось, что все эти события в совокупности разрушили предыдущую непрерывность и дали начало новой эпохе в истории Запада.

Историки находятся на противоположном конце подобного процесса. Для историков пирог истории уже приготовлен. Задача историка – установить, насколько он или она в состоянии это сделать, ингредиенты, из которых он составлен, их относительный вес и способ, которым они были соединены. Для приготовления пирога нужен рецепт. Чтобы понять, почему и как история развивалась таким образом, как она это делала, историку нужна теория изменения. Теория дает больше, чем выделение ингредиентов исторических проблем. Она объясняет процесс, который придает этим составляющим смысл.

ны были бы выдвигать XI и XVIII столетия гораздо более настойчиво, чем XVI столетие, как решающие моменты в европейской истории1.

Могут ли теории изменения помочь нам в периодизации Всемирной истории? Да, если... Да, если до XVI в. функциональные взаимосвязи в обоих полушариях были бы постоянно развиты до такой степени, что некий общий механизм (или механизмы) изменения оказывал интегрирующее и глубоко трансформирующее влияние на ведущие цивилизации и их внешнее окружение.

Если так, то каким образом каждая цивилизация усваивала и приспосабливала к себе этот общий механизм изменения? Как этот общий механизм влиял и на скорость, и на направленность изменения? Наконец, как он с течением времени влиял на относительный статус каждой из главных цивилизаций?

Это совсем не малое предприятие. Выявление общих опытов главных цивилизаций не является проблемой. Продемонстрировать, что общий опыт был важнейшим средством, благодаря которому трансформировалось целое полушарие и каждая из его цивилизаций, – вот в чем настоящая проблема. Одно дело – применять органические модели к региональным цивилизациям, где мы имеем продолжающееся, хорошо документированное взаимодействие между главными историческими субъектами (группами, институтами, индивидами). И совсем другое дело – применять органические модели там, где наше знание о взаимодействии исторических субъектов (в данном случае это целые цивилизации) ограничено и где имеется немного достоверных сведений о том, как различные цивилизации отвечали на общие стимулы и испытывали их воздействие (например, торговля, болезни, вторжения). Для ранних тысячелетий Всемирной истории доступные исторические свидетельства недостаточны, чтобы предоставить сильную поддержку любой общей теории изменения.

Самое большее, на что мы можем надеяться, – это разумная приемлемость. Разумная приемлемость – отнюдь не маловажная или малосущественная цель. Это именно то, чего добиваются ученые в других областях исторического исследования, где теория имеет решающую значимость, как, например, в психоистории.

С каких позиций историки подходят к периодизации? Какие теоретические ориентации они использовали? В основном современные авторы текстов по мировой истории усвоили прогрессистские, эволюционистские, материалистические теории изменения. Их теоретическая ориентация соответствует ориентации ведущих теоретиков-прогрессистов и эволюционистов XIX в. и те, и другие охватывают человеческую историю с ее начала до настоящего времени, пытаясь обнаружить критические стадии в долгом процессе перехода человеческого рода от охотников и собирателей к современным гражданам мира. И те, и другие допускали, что в человеческой природе имеются общие универсальные качества и что человеческая природа неизбежно порождает

Именно методы современных ученых, а не понимание проблемы – вот что главным образом отличает современных мировых историков от Конта и Спенсера. Эволюционисты XIX в. наибольший приоритет отдавали этнографическим свидетельствам. Поскольку подразумевалось, что люди имеют одинаковую природу, а также потому, что большая часть изменений рассматривалась как имманентная обществу, все люди мыслились как развивающиеся по единственной восходящей линии. Каждая изучаемая антропологами культура, от наиболее примитивной до наиболее утонченной, мыслилась как репрезентация одной ступени в прогрессивной эволюции вида. Современные мировые историки сместили акцент с этнографических на исторические формы эмпирических свидетельств. Мы менее склонны к единообразию. Все же мы в своей самонадеянности упорствуем в том, что человеческие существа по своей общей природе отвечают на сходные стимулы сходным образом. Из этой предпосылки мировые историки продолжают искать объединяющие законы и периодичности, которые позволили бы им сплести истории различных цивилизаций в единую последовательность.

Как правило, они дифференцируют общества прошлого иерархически на основании технологий и степени, до которой инновация и изобретение допускали разделение груда и социальную стратификацию. Они рассматривают диффузию как главный механизм, благодаря которому был реализован технологический прогресс. Это процесс, благодаря которому отдельные цивилизации распространяли вовне, на соседние регионы, свои специфические навыки и умения, свою продукцию, организацию и культуру, подобно камешку, брошенному в спокойную воду и вызывающему на ее поверхности расходящиеся концентрические круги. Диффузия передовой продукции и поведенческих моделей компрометировала и соблазняла варварские народы на периферии цивилизованных регионов. Концентрическая культурная рябь, исходящая от нескольких отдельных цивилизаций, вызывала действие и реакцию, заимствование, изменение и согласованность между цивилизациями. Одним из средств диффузии была война, но торговля была ее главным движителем.

Теория обусловленности разделения труда торговлей – современный производный вариант работы Адама Смита – последовательно использовалась

как руководство для объяснения темпа и направленности изменений внутри цивилизаций. Эта “коммерческая” теория помогает в описании взаимодействий цивилизованных народов и “варваров” и позволяет прояснить способ, каким контакты, большие или малые, между ведущими цивилизациями содействовали межрегиональным заимствованиям и таким образом стимулировали социальную трансформацию, пересекающую культурные границы. Несмотря на широкое применение, эта теория в своей классической форме не была использована для всех народов региона или всех цивилизаций полушария в рамках единого интегрированного исторического процесса. Одна из ее разработок, а именно теория мировых систем, пытается это сделать.

Коммерческая теория обеспечила материальный фундамент для периодизации, основанной на духовных и интеллектуальных прорывах. Отметив быстрый рост торговли в I тыс. до н.э., Карл Ясперс установил, что стремительное материальное развитие породило интеллектуальные прорывы в четырех регионах высокой цивилизации. Ясперс назвал это осевым временем, определяя данные прорывы как трансцендентальные, как поиск бессмертия и спасения. Этими четырьмя прорывами были монотеизм евреев, рациональная философия в Греции, конфуцианство и даосизм в Китае, буддизм и джайнизм в Индии3.

нальной торговлей, создало благоприятный интеллектуальный климат для этих прорывов, утверждал Ходжсон. В слиянии иудейского монотеизма и греко-римской философии выросло христианство. Из этой триады появился ислам. Помимо обеих “вторичных революций” с I тысячелетия до н.э. свершилось лишь несколько глубоких религиозных и философских революций.

Эти “прорывы” осевого времени вызывают вопросы о соотношении между материальными силами и культурными ценностями. Вызвало ли одно другое, прямо или косвенно? Были ли четыре трансцендентальных прорыва связаны сколь-нибудь отчетливым образом? Свидетельствуют ли они о межрегиональной интеграции в пределах полушария? Или эти прорывы являлись отдельными феноменами, связанными лишь тем, что они появились в обществах,

которые обладали литературной традицией, некоторой степенью материального комфорта и социальной стратификации?

Эти вопросы были поставлены двумя отдельными группами ученых. Обе пришли к заключению, что трансцендентальные прорывы не были продуктом прямой диффузии идей от одной цивилизации к другой0. Китайская цивилизация была в значительной мере замкнутой, трансформации в Индии были производными от местных условий и культуры. Как греки, так и евреи испытали воздействие месопотамской и египетской культуры, но различная природа их обществ и особенный характер трансцендентальных прорывов исключают вероятность взаимосвязанности опыта. Две главных цивилизации той эпохи – Египетская и Ассирийская – не имели трансцендентальных прорывов.

Ученые, которые принимали участие в этих исследованиях, соглашались, что высокое материальное развитие было необходимым, если не достаточным, условием прорыва, однако единственным общим для всех движений осевого времени импульсом было “стремление к трансценденции”6. Ходжсон умер в 1968 г. оставив незаконченной свою мировую историю, где в качестве стержня мировой периодизации, по всей видимости, было принято осевое время.

Вильям Макнил поддерживает использование мировой системы как всеобъемлющего ойкуменического процесса с 1700 г. до н. о. Андре Гундер Франк и Барри Гиллс рекомендуют миросистемный анализ в качестве каркаса для афроевразийской истории, начинающейся по меньшей мере с 2700 г. до н. э.10 Франк является наиболее ярким, хотя и занимающим наиболее крайние позиции теоретиком использования миросистемного подхода в истории до Нового времени. Он отвергает традиционные категории анализа, бросает вызов стандартным представлениям о периодизации и представляет новую парадигму изучения Всемирной истории. Уже в течение последних 5 000 лет, а может и больше, – пишет Франк, – в Афроевразии действовала мировая система, основанная на перемещении экономического прибавочного продукта между регионами. Такие перемещения объединяли региональные способы эксплуатации и накопления во всеобъемлющий, взаимопроникающий, основанный на конкуренции порядок. Всеобщее стремление к накоплению капитала было первоначальным двигателем изменения по всему полушарию. Каждый регион обладал центром-гегемоном, связанным с зависимой периферией и отдаленными окраинами, с которыми он взаимодействовал. Постоянное распространение этих региональных систем вовне вызывало возрастающий межрегиональный обмен и конкуренцию. Сдвиг технологического преимущества наряду с другими силами позволял сначала одной, затем другой из великих региональных цивилизаций добиваться сверхгегемонии над остальными.

А.Г. Франк и Б. Гиллс предлагают простую модель, для того чтобы продемонстрировать, как процессы обмена прибавочного продукта связывали не только элиты отдельных регионов, но и все экономические, политические, социальные и идеологические особенности соответствующих обществ. Когда элита общества В получала прибавочный продукт, изымаемый элитой общества /1 (все равно, какой способ извлечения мог иметь место), то этот прибавочный продукт связывал “процессы распоряжения прибавочным продуктом, структуры эксплуатации и угнетения классом или родом, а также институты государства и экономики” обоих этих обществ11. Если В затем обменивалось частью этого прибавочного продукта с обществом С, то не только Н и С были систематически связаны в одну и ту же “всеохватывающую систему накопления”, но также А и С. Для Франка центральное значение имеют способы накопления, а не способы производства. Он убеждает своих читателей (особенно марксистов) в том. что представления о феодализме, капитализме, социализ-

ме, а также о переходах между ними должны быть отброшены как бесполезные искажения правильного видения Всемирной истории12.

Предложит ли теория мировых систем обозримую и последовательную периодизацию Всемирной истории? Пока слишком рано делать вывод. Никто не написал исчерпывающую мировую историю, используя миросистемную теорию как обобщающую концепцию. Скептики могли бы утверждать, имея на то достаточное основание, что всеобъемлющий теоретический труд ученых, подобных Франку, превосходит нашу сегодняшнюю способность систематизировать критическую информацию из различных региональных историй. Мы просто не знаем, как будет разыгрываться всеобщая миросистемная история, какие непрерывности и разрывы привлекут наибольшее внимание. Хотя теория мировых систем и связанные с ней подходы представлены в работах нескольких выдающихся приверженцев, дискуссия по данной теме только начинается. Сейчас самое время ставить вопросы, которые будут питать эти дебаты.

Можно принять суть логики Франка, что обмены прибавочным продуктом между А, В и С могли соединить три эти части в единую всеобъемлющую систему накопления. Что нуждается в ответе, так это то. сколь важными относительно всех других сил, действующих в архаических и древних обществах, были такие обмены. Какова была в этих обществах относительная стоимость внешнего обмена к внутреннему? Какая доля совокупного годового дохода была представлена межрегиональным обменом? До какой степени межрегиональные обмены были направлены на стратегические ресурсы, сырье или прочие материалы, которые могли бы повысить оборонительные возможности господствующих элит, использовался ли этот прибавочный продукт, чтобы облегчить поддержание внутреннего порядка или защитить территориальные границы? Какое у нас есть доказательство, что межрегиональный обмен прибавочным продуктом значительным образом изменял культурные обычаи, системы ценностей и религиозные ориентации? Можно было бы вспомнить, что ученые, которые исследовали отношения между материальным развитием и трансцендентальными прорывами осевого времени, не нашли устойчивой корреляции между масштабом межрегиональных торговых контактов и совершением трансцендентальных религиозных или интеллектуальных прорывов.

живается сходной точки зрения в оценке космологической направленности Христофора Колумба1 а.

Какие бы ни были оговорки относительно способности модели “центр – периферия – окраины” предоставить интегрированное (связное) объяснение исторического развития, нам следует изучать теорию мировых систем ради идей, касающихся датировки важных переходов – угасания и нарастания А- и Б-фаз, подъема отдельных гегемонов и сверхгегемонов. Хотя Франк и выделяет А- и Б-фазы, его работа не помогает тем, кто стремится к прагматической и обозримой периодизации. Если я не ошибаюсь в толковании его аргументов, Франк рассматривает 5 000 лет миросистемной истории как единое, осмысленное целое. Хотя могущество гегемона и перемещалось из одного места в другое, в исторической ткани не было ни разрывов, ни скачкообразных переходов. В XX столетии, утверждает он, гегемония перешла от Европы к Америке и Японии. Предположение, что дата, подобная 1492 г., должна представлять собой глобальный водораздел, для Франка является неприемлемым евроцентристским представлением.

сматривается, как можно было бы использовать болезнь в качестве центральной движущей силы в человеческих делах, хотя болезнь должна служить главным фактором в любом эпизодическом построении границ периодов.

Тема болезней провоцирует некоторые сомнения относительно степени, в которой межрегиональный обмен в рамках мировой системы интегрировал Восточное полушарие ранее II столетия до н.э. Если распространение смертельной болезни вдоль торговых путей от Тихого океана до Средиземного моря в конце II столетия вызывало значительный демографический упадок в обоих концах этой системы, то почему, напрашивается вопрос, столь надолго были отложены эти катастрофические эффекты? Если “объемлющая” и действительно “взаимопроникающая” мировая система существовала уже в течение 1000 или даже 2000 лет, то разве не вероятно, что эти разрушительные биологические последствия, вызванные межрегиональными контактами, были испытаны ранее?

За пределами миросистемной теории имеется несколько широких подходов, которые со временем могли бы предоставить солидный теоретический фундамент для мировой истории. Один из них, возможно наиболее интригующий, – это экологический. С его помощью можно было бы поместить истолкование человеческого опыта в контекст универсальной экосистемы, в которую люди включены через сложные паттерны взаимозависимости со всеми другими формами жизни – и животной, и растительной1'. Некоторые ученые предложили тендерные отношения как основу для организации курсов по мировой истории или даже для структурирования всеобъемлющих монографий.

Ни одно из этих направлений не привлекает сейчас столько внимания, сколько уделяется мировым системам. В самом деле, ни одна общая теория изменения, используемая сегодня мировыми историками, не является настолько детально разработанной или так ясно выраженной, как миросистемная теория.

Это действительно мощное объяснительное орудие. Но все же в этой теории должны быть решены многочисленные проблемы, на многие вопросы должны быть даны ответы. Суд все еще откладывается.

Ну, а пока мы должны продолжить написание и преподавание мировой истории, обновляя тексты и реорганизуя программы обучения. Мы должны делать выбор относительно общей платформы и относительно периодизации. Есть большая вероятность, что ни миросистемная теория, ни экологическая теория, ни какая-либо иная теория не” обеспечит достаточный концептуальный каркас всего содержания мировой истории. Если в конце концов мы обязаны принять некоторую степень фрагментации в нашем представлении Всемирной истории, не следует ли нам сделать еще один шаг и допустить явно региональный подход, уделяющий примерно равное внимание всем регионам планеты.