Г.В.Ф. Гегель Письма
(Работы разных лет. В 2-х тт. Т.2. М., "Мысль", 1973)

36 (94). ГЕГЕЛЬ—НИТХАММЕРУ

Бамберг, вторник, 7 апреля 1807 г.

Пишу Вам, любезнейший мой друг, из двух соображений.

Прежде всего я не сказал Вам ничего о том, как распоряжаться с экземплярами [“Феноменологии духа”], эти рассуждения я и досылаю в настоящем письме. Из трех сброшюрованных экземпляров один на веленевой бумаге — для Гёте, другой на писчей бумаге — для тайного советника фон Фойгта, третий на веленевой бумаге — для Вас. Из трех несброшюрованных экземпляров пошлите, пожалуйста, один Фромманну. Как Вы знаете, время не позволяло брошюровать или переплетать. Далее, прошу Вас вернуть мне два других непереплетенных экземпляра. Взамен я оставлю здесь распоряжение о том, чтобы Фромманну отправили два экземпляра, которые мне пришлет сегодня Гебхардт. Следите, пожалуйста, за тем, чтобы один из них был передан майору фон Кнебелю, а другой — Зеебеку[...].

37 (95). ГЕГЕЛЬ — ШЕЛЛИНГУ

Бамберг, 1 мая 1807 г.

[...]Ты предоставил мне новые разъяснения о сидеризме1, которые заставили меня сойти с той позиции, которую я занимал во время эксперимента с маятником — его я воспринял вполне объективно. Что сидеризм уже ближе к психическому или целиком включен в него, я теперь понимаю, особенно после того, как ты мне рекомендовал прекрасную работу Карла в “Медицинских анналах” (она мне доставила удовольствие вновь вспомнить о нем. Интересно, где он теперь?). То, что имеется в животном магнетизме с его поразительной силой, это единение лиц, причем одно из них доходит до того, что становится акциденцией другого в естественной сфере: ведь в духовной сфере это явление достаточно хорошо известно, причем в сидеризме это низводится до так называемого неорганического и детализируется в магическом единении и симпатии низших и высших

270

натур. Это приблизительно и есть сформировавшееся у меня общее представление о предмете. Можешь быть уверен, что я с нетерпением жду дальнейших опытов и ожидаю от тебя, от Риттера или от .вас обоих дальнейших, более развернутых сообщений в печати.

Мое сочинение наконец готово2. Но даже когда я дарил экземпляры моим друзьям, произошла та же самая безотрадная путаница, которая царила во всем процессе печатания и распродажи, а отчасти сказалась и на композиции книги. Из-за этого ты не получил еще в руки экземпляра, однако я постараюсь устроить все так, чтобы ты вскоре получил его. Мне интересно, что ты скажешь об этой первой части, которая по существу является введением, так как я не вступил еще за пределы этого введения in mediam rem [в самую суть дела]. Включение частностей, как я чувствую, повредило усмотрению целого. Однако это целое по самой своей природе представляет собой такое переплетение переходов, что, даже если бы все это было четче выявлено, более ясное и цельное изложение заняло бы у меня еще очень много времени. Что отдельные части еще нуждаются в многократной переработке, чтобы привести их в надлежащий вид, мне не приходится говорить — таких мест ты сам найдешь достаточно много. Что касается нарушения формы в последних частях, то ты должен быть снисходителен к этому по той причине, что я редактировал их вообще в ночь перед сражением при Иене. В предисловии ты не обнаружишь, что я слишком иду навстречу плоскому стилю, который особенно употребляет во зло твои формы и сводит твою науку к простому формализму. В остальном же мне нет необходимости говорить тебе, что для меня ценнее, чтобы ты одобрил хотя бы несколько строк всего целого, чем если другие останутся довольны или недовольны всем в целом. Я не знаю никого, кто бы лучше тебя мог рекомендовать это сочинение и высказать мне самому суждение о нем.

Будь здоров, передай привет Нитхаммерам, которые, как я надеюсь, благополучно добрались до вас, и особый привет госпоже Шеллинг.

Твой Гегель,

45 (107). ШЕЛЛИНГ — ГЕГЕЛЮ

Мюнхен, 2 ноября 1807 г.

Посылаю тебе текст моей речи, которую я произнес недавно. Ты будешь судить о ней, как нужно судить о речах на случай, рассчитанных на большую публику.

Я давно тебе не писал. В своем последнем письме ты обещал мне свою книгу. Но после того, как я ее получил, я должен был прочесть ее, прежде чем писать тебе. Однако всякого рода препятствия и отвлекающие обстоятельства этим летом не оставили мне ни достаточного времени, ни покоя, необходимых для чтения такого произведения. По этой причине я до сих пор прочитал только предисловие. Поскольку ты сам обратил мое внимание на его полемическую сторону, то я должен был думать о себе слишком скромно, чтобы отнести эту критику за свой счет, хотя я и так умеренного мнения о самом себе. Твоя полемика поэтому, возможно, направлена против злоупотреблений и болтунов, насколько я могу судить по твоему письму. Тебе нетрудно представить, как был бы я рад когда-нибудь избавиться от них. То, в чем мы действительно придерживаемся различных убеждений и точек зрения, следовало бы нам выявить и разрешить без всякого примирения. Ведь примирить можно, конечно, все, кроме одного. Так, я признаюсь, что я не понимаю смысла того, почему ты противопоставляешь понятие интуиции (Anschauung). He можешь ведь ты подразумевать под понятием нечто иное, чем то, что мы с тобой называем идеей, которая, с одной стороны, является понятием, а с другой — интуицией.

Будь добр дать почитать экземпляр моей речи Либескин-дам. Из-за того, что ее издали в очень небольшом количестве, у меня у самого один экземпляр. Если мне удастся достать другой, я им пришлю.

До свидания, сохрани свое доброе расположение и пиши своему

искреннему другу Шеллингу.

 

74 (198). ГЕГЕЛЬ — НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 5 февраля 1812 г.

[...] Уже отпечатано девять листов моей “Логики”. Перед пасхой отпечатают, наверное, еще двадцать. Предварительно могу сказать лишь то, что эти 25—30 листов составляют лишь первую часть, что они не содержат пока ничего из обычной так называемой логики и что они представляют собой метафизическую или онтологическую логику. Первая книга — о бытии, вторая — о сущности (если вторая вообще войдет в первую часть). Я по уши погряз в этом деле. Ведь нелегко в первый семестр брачной жизни написать книгу в тридцать печатных листов сложнейшего содержания. Однако — injuria temporum! [несправедливость времени]. Я ведь не академик. Для того чтобы придать моему труду нужный вид, я должен был бы работать еще год, но мне нужны деньги на жизнь! [...]

Ваш Гегель

328

75 (200). ГЕГЕЛЬ — НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 24 марта 1812 г.

Надежда не дает погибнуть, говорится в Библии. Я бы прибавил: она часто заставляет очень долго ждать. Опять наступила пасха, а дела обстоят все так же, как и прежде...

На предстоящую пасхальную ярмарку выходит в свет первая часть моей “Логики”. Она содержит первую книгу — о бытии, часть онтологии. Вторая книга содержит учение о сущности, третья — учение о понятии. Что касается разработки моей “Логики” для гимназий, то я колеблюсь между этим и разработкой для университетов. Я просто не представляю себе, как мне сделать ее подготовительной или вводной, точно так же как не представляю, как можно написать введение в геометрию, не изложив самое геометрию. В официальных разъяснениях нормативов составления планов школьного обучения, изданных осенью 1810 года, ясно указывается: проводить не систематическое преподавание целого, но лишь практические упражнения в спекулятивном мышлении. Но именно это кажется мне наиболее трудным. Какой-нибудь конкретный предмет или какое-нибудь отношение действительности обсуждать в спекулятивном плане — это то же, что судить о какой-нибудь музыкальной пьесе по генерал-басу. Под практическим упражнением в спекулятивном мышлении я не способен понимать что-либо иное, кроме обсуждения действительных, чистых понятий в их спекулятивной форме, а именно это и есть сама истинная логика. Спекулятивному мышлению может или должно предшествовать абстрактное мышление, рассудочное абстрактное понятие в его определенности. Однако ряд таких понятий опять-таки представляет собой систематическое целое. В гимназическом обучении можно было бы ограничиться этим. И так уж в гимназии философия занимает слишком много места, в низших классах можно было бы обойтись без нее. Я преподаю ученикам абстрактные понятия права, затем понятия морали, а ученики, усваивая их в их определенности, упражняются тем самым в абстрактном

329

мышлении — в формальном смысле слова, но я не могу это еще назвать спекулятивным мышлением. В средних классах я преподаю — в течение целого года — психологию, а на следующий год — логику (согласно вышеупомянутому делению на бытие и сущность), но в психологии я даю лишь учение о сознании. Мне кажется вполне достаточным преподавать в средних классах один год право и мораль, другой — психологию, а в старшем классе — энциклопедию, которая начинается с логики. Только об абсолютном, о безразличии, интеллектуальной интуиции и других упомянутых выше высоких материях еще не должна идти речь (здесь ведь не может быть целью вообще сообщать учащимся абсолютную точку зрения философии). Сущность дела и без того уже содержится в том, что им дается. Как сказано, по этой же причине не может быть никаких упражнений, не относящихся к существу дела и содержанию. Нельзя мыслить, не имея мысли, нельзя понять, не располагая понятиями. Научиться мыслить можно лишь в том случае, если в голове есть мысли, а понимать лишь тогда, когда в голове есть понятия. Мыслям и понятиям нужно точно так же учить, как учат единственному и множественному числу, трем лицам, частям речи, как учат символу веры и катехизису. В этом смысле я мог бы взяться за такую работу. Диалектическое здесь порождает себя само, и в нем именно и заключено спекулятивное, поскольку уже понято позитивное в диалектическом. Диалектическое можно было бы преподносить учащимся только эпизодически, причем скорее в виде недостаточности какого-нибудь определения мысли, чем в соответствии с его собственной природой, так как юношество воспринимает вначале позитивное содержание. Если бы Вы сообщили мне о Ваших соображениях на этот счет, я бы смог лучше ориентироваться в своих занятиях. У меня уже давно возникла мысль изложить основные принципы теоретического преподавания геометрии и арифметики, как его следовало бы вести в гимназиях, ибо в ходе преподавания в Иене и здесь я обнаружил, что эта наука без примеси философии, не имеющей к ней никакого отношения, может излагаться бо-

330

лее понятно и систематически, чем обычно, когда не видно, откуда все берется и к чему идет, так как не дано никакой руководящей теоретической нити [...].

76 (211). ГЕГЕЛЬ — НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 23 октября 1812 г.

Вы поручили мне изложить на бумаге и представить Вам мои мысли относительно преподавания философии в гимназии. Некоторое время тому назад я уже сделал на бумаге первый набросок, но у меня не оказалось достаточно времени, чтобы привести их в надлежащий порядок'. Но чтобы не откладывать дело в долгий ящик и послать Вам, согласно Вашему пожеланию, хоть что-нибудь по данному поводу, я перепишу их и перешлю Вам незамедлительно в том виде, в котором это у меня получилось после некоторой доработки. Поскольку текст изложения не имеет никакой иной цели, кроме приватной, надеюсь, он удовлетворит Вас и в таком виде. Разрывы в цепи мыслей, а в еще большей степени то полемическое, что есть тут, я прошу Вас отнести к несовершенной форме изложения, которую я сделал бы более гладкой, если бы поставил перед собой иную цель, чем простое изложение моих мыслей для Вас. Может быть, моя полемика иногда ведется в непринятой форме, поскольку текст я направляю Вам и он никому более не станет доступным из тех, с кем я полемизирую. Но Вы сами сможете увидеть, что это можно расценить как мимолетную горячность, которая овладевала мной при упоминании того или иного взгляда или манеры изложения.

Помимо этого здесь отсутствует заключительное суждение, так как я сам еще не совсем выяснил себе Собственное отношение к предмету, а именно, что, возможно, всякое преподавание философии в гимназиях может показаться излишним, что изучение древних есть то, что больше всего подходит гимназической молодежи и по своей субстанции является действительным введением в философию. Только я не представляю себе, как я, преподаватель философской пропедевтики,

331

могу сражаться со своей собственной специальностью и лишать самого себя куска хлеба? С другой стороны, я как педагог по философии, каковым я должен быть, и как ректор, занимающий официальный пост, должен бы сделать и следующий шаг, объявив всех преподавателей философской пропедевтики в гимназиях ненужными и предоставить им другие уроки или устроить их в другом месте. Но одно обстоятельство тянет меня назад, а именно филология, которая становится целиком ученой и стремится к словесной мудрости. Отцы церкви, Лютер и древние проповедники цитировали текст Библии, интерпретировали его и вообще пользовались им в свободной манере, причем им ни на грош не было дела до его исторической учености, и, видимо, именно вследствие этого они вкладывали в свои труды много учений и наставлений. Вместо эстетической болтовни о pulcre, quam venuste [О прекрасное, как прелестно!], заметные отклики чего мы слышим и до сих пор, теперь в моде ученость, касающаяся критики слов и метрики. Я не знаю, повлияло ли все это на подчиненный Вам персонал; так или иначе это с ним все равно случится, причем в том и в другом случае с пустыми карманами окажется философия [...]. Передайте, пожалуйста, мои поздравления президенту Якоби в связи с выходом на пенсию. Покой — лучшее благо на свете, и, если бы я его имел, я вдвойне охотно пригласил бы его приехать в наш город тишины.

Шеллинг дружески навестил меня. При встрече мы не касались философских материй [...].

77 (215). ГЕГЕЛЬ—ВАН ГЕРТУ

Нюрнберг, 18 декабря 1812 г.

Я не стану рассказывать Вам подробно об обстоятельствах, преимущественно повинных в том, что я столь долго не отвечал Вам. К ним отчасти относятся мои горькие семейные судьбы — рождение ребенка и последовавшая через несколько недель смерть его. Если я всегда мог выбрать время написать Вам,

332

то я нуждался еще в том спокойствии духа и свободе, которые являются для меня условием, чтобы на бумаге выразить, что я помню своих друзей, и чтобы беседовать с ними в письмах.

Поздравляю Вас с подученной Вами должностью, которая оставляет Вам свободное время для занятий философией '. Я очень интересуюсь Вашими работами в области магнетизма. Вы, наверное, знаете издававшийся Нордхофом в Вестфалии журнал, который был посвящен этому предмету, — я его не видел и слышал, что он не был продолжен. Быть может, Вы вступили в контакт с издателем. В Берлине этот предмет вновь обратил на себя внимание. Вы сможете прочитать в публичной печати заявление о слухах, будто прусское правительство послало депутата к Месмеру.

Только что закончено печатание второго раздела первого тома моей “Логики”, в котором содержится вторая книга — учение о сущности. Из даты прилагаемой расписки Вы узнаете, что я еще при появлении первого раздела думал о Вас и предназначал Вам некоторые из авторских экземпляров, но не знаю, как скоро книготорговец пришлет Вам второй раздел. Второй том, который является завершением и содержит обычную так называемую логику, должен выйти в свет до пасхи.

Я обязан преимущественно Вам тем, что в Голландии обратили внимание на мои книги. Мне очень горестно было узнать, что там жалуются на трудность изложения. Сама природа таких абстрактных предметов такова, что их разработке невозможно придать легкость обычной книги для чтения. Истинно спекулятивная философия не может иметь обличья и стиля локковской или обычной французской философии. Спекулятивная философия по своему содержанию может показаться непосвященным, сверх того, еще и вывернутым наизнанку миром, противоречащим всем их привычным понятиям, всему тому, что действительно согласно с их так называемым здравым рассудком. С другой стороны, я должен высказать свою удовлетворенность тем, что заложил начало. Сложившиеся обстоятельства привели меня к заключению, что я не могу еще десять лет носиться с этими своими трудами,

333

непрерывно улучшая их, с тем, чтобы преподнести их публике в совершенном во всех отношениях виде. Что касается этих моих работ или по крайней мере их основных идей, то я убежден, что они получат распространение.

В отношении моей диссертации я бы с удовольствием выполнил Вашу просьбу, но у меня нет ни одного экземпляра. К тому же Вы потеряете немногое. Для изучения астрономии безразлично, какое введение Вы возьмете. Учебники Воде отличаются большой популярностью2. Но чтобы проникнуть в глубины, требуется знание дифференциального и интегрального исчислений, особенно по последним французским изложениям [...].

78 (216). ГЕГЕЛЬ — НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 20 декабря 1812 г.

[...] Что касается другого пункта, а именно моей полемики в моих разрозненных мыслях о преподавании философии в гимназиях, то, по-видимому, форма изложения, в которой я выразил свои мысли по этому вопросу, дала повод для недоразумений. Я хотел сделать именно так, чтобы Вы не сочли написанное мной направленным против Ваших взглядов и принципов, и — надо же! — именно этим объяснением дал Вам, кажется, повод воспринять дело не так, как следовало бы. Мое объяснение было вызвано только тем, что я при перечитывании текста нашел в нем полемику с теми или иными приемами [философствования]. И поскольку текст статьи предназначен только Вам, то мне показалось, что здесь меньше всего уместна подобная полемика, поскольку в этом письме я оспариваю требования, которые предъявляли мне третьи лица, не Вы. По этой причине я хотел отвести от себя подобное недоразумение относительно того, к чему вел меня сам предмет, вообще отстаивать иные взгляды. Вы, наверное, заметили из содержания текста, что я даже не нахожу нужным проводить разницу между Вами и автором нормативов, ибо Вы сами найдете, что я с ним во всем согласен, за исключением одного пункта — рекомендации спекулятивного, которое в строгом смысле мне ка-

334

жется слитком трудным для гимназии; я хотел в отличие от него предложить как нечто более реальное преподавание абстрактного мышления. Ибо этот пункт — как нож в моем сердце во время уроков. Без спекулятивного я не в состоянии ни с чем справляться и чувствую трудность всего этого. Однако я нахожу, что кое-где оно уже пролагает себе путь, и я утешаю себя мыслью, что если кому-то оно бесполезно, то, там с самого начала овчинка не стоила выделки.

По-моему, идеалом гимназического философствования было бы философствование в духе Цицерона. Но моя природа иная, как у Платона, у которого Сократ, беседуя с молодыми людьми, остается по преимуществу диалектичным и спекулятивным. Собственно говоря, этот пункт объяснения, направленный против спекулятивного, направлен больше всего против меня самого, ибо я не могу обходиться ни с помощью спекулятивного (из-за слушателей), ни без него (из-за меня самого).

Второй раздел первой книги моей “Логики” вышел на днях из печати. Как только у меня будет авторский экземпляр, я пришлю его Вам с просьбой милостиво его принять [...].

335

133 (422). ГЕГЕЛЬ - ДЮБОКУ

Берлин, 30 июля 1822 г.

Мне надлежит принести Вам, глубокоуважаемый господин, свои извинения за задержку ответа на благосклонное письмо, каковым Вы пожелали почтить меня. Первое Ваше письмо обрадовало меня возможностью познакомиться с искренним другом истины, а второе теперь и со знатоком форм, в каковые стремится философия облечь истину, равно как с человеком, зрелым благодаря опыту внешней и внутренней жизни, деятельным в практическом призвании, удовлетворенным как своими трудами, так и семейной жизнью. Эти сведения, сообщенные Вами о себе, облегчают мне ответ, не только предоставляя мне более конкретные исходные моменты для изложения мыслей, но и являя мне душу, единую с самой собой и своим положением, внутреннее здоровье духа, каковое, верно, создает для индивида основу подлинного познания, тогда как в противном случае раздумья легко могут приводить к болезненному копанию в своей душе, не знающему ни начала, ни конца прежде всего потому, что она и не желает знать их.

Что касается объяснения мыслей моих об истине, о чем Вы просите меня, то вы сами знаете, что подобные мысли, дабы быть оправданными, требуют исчерпывающего истолкования и письмо может ограничиться лишь общими указаниями; равным образом Вы желаете, чтобы я указал то из моих сочинений, где Вы могли бы обнаружить требуемое. Постараюсь соединить ответ на оба вопроса.

Мне не надо говорить о том, что вообще истина ближайшим образом открыта для человека в религии, что она оживлена и оплодотворена опытом его жизни и его души; ибо постигать в форме мысли есть уже дальнейшая потребность — то есть потребность в том, чтобы, пользуясь употребленным Вами выражением, не просто обладать ею в вере, но и видеть ее — именно глазами духа, ибо телесными глазами это невозможно — ведать истину. А интересы Вашего духа давно уже привели Вас к точке зрения такой потребности.

414

[Итак, мне не приходится указывать на первую форму, равно как говорить о переходе ее во вторую, то есть веры в знание. Только одно позвольте мне заметить, что сразу же составляет важное различение, берутся ли вера и знание как различные по своему содержанию или же как разные формы одного и того же содержания. И в этом отношении мой взгляд состоит в том (причем это для меня один из важнейших пунктов), что религия, конечно, могла обманывать индивидов, но не народы и не поколения и что философия до тех пор не завершена, по крайней мере в изложении своем, пока ей не удастся осуществить примирение и гармонию веры и знания.]1 О соотношении этих форм я рассуждал недавно на нескольких страницах, экземпляр которых осмелюсь приложить теперь к письму (прошу сначала внимательно исправить указанные опечатки) и которые являются предисловием к сочинению одного из моих учеников, д-ра Хинрикса, “О религии в отношении к науке”.

Но мысль о понимании, постижении истины в мышлении сейчас же встречается с кантовским взглядом о простой субъективности мышления — взгляд этот известен Вам и Вы поднялись над ним. Поскольку Вы, как вижу я из Вашего письма, француз по рождению и, кроме того, человек, занятый здравой деятельностью, Вы не могли остановиться на таком немецком ипохондрическом взгляде, который обратил в тщету все объективное и только наслаждается этой тщетой в своей душе. [Говоря так, я отнюдь не забываю о заслугах кантовской философии — на ней я сам воспитан — для прогресса, и даже в особенности для революции в философском образе мысли.] Но и отвлекаясь от прочих заслуг кантовской философии, приведу в пример только одно — насколько интересно и поучительно не только видеть у Канта, в его так называемых постулатах, потребность в идее, но и ближайшее определение таковой. Все сказанное в его “Критике способности суждения” о мысли созерцающего рассудка, цели в самом себе, которая в то же время существует и естественным образом — в органических вещах, все

415

это может послужить введением для дальнейшего развития взглядов. Правда, нужно отвлечься от высказан-ной там точки зрения, что подобные идеи берутся только как субъективный принцип рассмотрения. Скажу здесь о том, что приводите Вы в своем письме, — о том, что идею я понимаю как становление, как единство бытия и ничто. Отмечу здесь два момента. Во-первых, бытие и ничто суть наиабстрактнейшие, наибеднейшие, а потому первоначальные формы противоречия; другие такие формы, из которых ни одной нельзя, однако, придерживаться в отдельности, — бытие и сущность, бытие и мышление, идеальность и реальность, понятие и объективность, подобно изменчивому и неизменному у Рейнгольда — соединение и различение и т.д. Напротив, научным способом представления идеи я считаю такое, при котором раскрывается процесс, причем начиная с абстрактного, ибо всякое начало абстрактно, и кончая конкретным, как процесс движущийся сам по себе и саморазвивающийся. Вообще идея по существу своему конкретна как единство различенного, а высшее единство есть единство понятия с его объективностью, почему и истина, но уже в связи с представлениями, определяется как совпадение таковых с предметами. Но затем я беру истину еще и в том более определенном смысле, что она присуща или не присуща предметам в них самих. Неистинный предмет вполне может существовать, а у нас может быть правильное о нем представление, но такой предмет не то, чем он должен быть, то есть он несообразен со своим понятием (это мы называем также дурным). Дурное действие не истинно, понятие разумной воли в нем необъективно, а понятие такое есть то, чем должно быть действие, то есть присущее ему предназначение. Поэтому только идея в высшем ее значении, бог, есть истинно истинное, то, где у свободного понятия в его объективности нет уже неразрешенных противоречий, то есть то, что никоим образом больше не сковано конечным. Во-вторых, замечу, что следует выставлять такие определения, как: идея есть единство бытия и ничто, понятия и объективности, изменчивого и неиз-

416

менного и т.д. — и такие тезисы, как: бытие есть ничто, понятие есть объективность, идеальное есть реальное, и наоборот. Но одновременно нужно знать, что все подобные определения и тезисы односторонни, а посему оппозиция им правомерна. Присущий им недостаток и состоит как раз в том, что они выражают по преимуществу только одну сторону, единство, существование (das Ist) и, следовательно, не выражают наличного различия (бытие и ничто и т.д.) и того негативного, что заключено в сопряжении таких определен-ностей. Поэтому вполне обоснована манера Рейнгольда выражатьсяразличающее соединение и т.д. В этом отношении взгляд мой состоит в том, что идея может быть выражена и постигнута только как процесс в ней самой (пример — становление) и как движение. Ибо истинное не есть нечто только покоящееся, сущее, но есть только нечто самодвижущееся и живое; вечное различение и существующее в Едином сведение всякого различия к тому, чтобы оно уже не было различием; что также, будучи понято как некий способ восприятия, может быть названо вечной любовью. Идея, жизнь, дух — они существуют только как движение в самом себе, как такое движение, которое равным образом есть абсолютный покой.

Однако время кончать и поэтому прибавлю только одно: я склонен думать, что содержание это наличествует во всяком подлинном сознании, во всех религиях и философских системах, но что наша нынешняя позиция состоит в том, чтобы познавать это содержание в его развернутом виде, что не может происходить иначе нежели научным путем, единственным, каким может быть оно подтверждено. Я при моем положении взял на себя труд способствовать возвышению философии до уровня науки, и только эту цель преследуют все мои прежние работы, отчасти несовершенные, отчасти еще не законченные. Обзор проблем я пытался дать в своей “Энциклопедии”, которая весьма нуждается, однако, в переработке. В соответствии с этой целью рассматривайте и Вы мои прежние и будущие сочинения; моя “Логика” и затем моя “Философия права” (бельмо в глазу у демагогического народца) призваны стать такой научной разработкой — первая всеобщего, вторая — одной из частей идеи, открывающейся в действительности, идеи, которая во всем едина. Здесь Вы сможете лучше рассмотреть мой метод, который стремится только развить процесс, необходимо следующий из понятия, а в остальном не должен заботиться ни о каких основаниях и мнениях и не оглядываться в поисках таковых.

Остается только пожелать, чтобы эти немногие слова помогли Вам познакомиться в общих чертах с моими взглядами и способом философского рассуждения, как Вы того просили. Из этого моего опыта Вы по крайней мере увидите, что я был весьма обрадован узнать в Вашем лице друга философии (друзей невежественного самомнения множество). С глубоким уважением

покорнейше проф. Гегель

Rambler's Top100
Hosted by uCoz