Репина Л. П. История исторического знания: пособие для вузов / А. П. Репина, В. В. Зверева, М. Ю. Парамонова. — 2-е изд., стереотип. — М.: Дрофа, 2006. — 288 с.

 

Глава 3 АНТИЧНАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ: РОЖДЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

История же — свидетельница времен, свет истины, жизнь памяти, наставница жизни, вестница древности.

Цицерон

 

Античная историография, с точки зрения формального определения, — это совокупность исторических сочинений на греческом и латинском языках, возникших в эпоху античности. Верхняя граница этой историографической традиции определя­ется временем дописьменной культуры, а нижняя — более аморфная и трудно определяемая наступлением эпохи по­стримской средневековой традиции. Хронологически этот пери­од может быть обозначен 1000 г. до н. э. — 500 г. н. о.

 

У истоков нового знания

В начале своего развития история была прежде всего жанром художественной прозы. Место ее рождения — малоазийская Иония, и в частности Милет, выдаю­щийся центр греческой культуры архаической эпохи. Великие ионийские философы рассматривали мир природы (космос) как единое целое, а человеческое общество как его часть. Первона­чально они писали, продолжая эпическую традицию, в поэтиче­ской форме, но вскоре возник новый литературный жанр, кото­рый более соответствовал развитию критической и научной мысли. В VI в. до н. э. подверглись пересмотру многие присущие эпосу представления о космосе, богах, об известных грекам землях и пародах, и помнились прозаических о п и с а н и я произведения нового типа, противостоящие традиционной поэзии и мифологии. Интерес их авторов был направлен не ТОЛЬКО на окружающую действительность, но и па прошлое, которое помогало понять настоящее.

Основой для реконструкции прошлого служили мифы и ЭПОС, при этом прозаическая запись традиционных преданий была не только их пересказом, но и критикой — отбором и пе­реосмыслением. Так создавались первые хроники, этнографиче­ские описания местностей и городов. Насколько можно судить по дошедшим до нас фрагментам этих произведений, внимание их авторов было сосредоточено па родословных основателей го­родов, достопримечательностях и обычаях разных народов. Для всех авторов было характерно наивное представление о том, что исторические предания, старинные сказы и мифы воспроизво­дят подлинную, только несколько приукрашенную действитель­ность и для установления истины достаточно устранить все сверхъестественное и неправдоподобное. Если факты казались бессмысленными, им пытались дать иное, более разумное объяс­нение. Главным было стремление «найти правду» и взять из пре­дания то, что можно так или иначе проверить. Такая работа оп­ределялась словом «история», имевшим двойной смысл: свиде­тельство очевидца и расследование, расспрашивание. Авторов таких сочинений называли логографами (гр. logos — слово, сочи­нение). Позднее этот термин приобрел много значений, но вна­чале он употреблялся для противопоставления прозаического слова поэтическому. В качестве литературного жанра рассказ-логос отличался от басни, сказки и мифа.

Логографы черпали сведения в устных и письменных источ­никах. Устными являлись новеллы городского фольклора, эпиче­ские предания о богах и героях, письменными — погодные спи­ски должностных лиц и победителей Олимпийских игр, а также описания путешествий по суше и морю, которые велись для нужд торговли и мореплавания. На этой основе логографы со­здавали труды, более крупные по объему и широкие по кругозо­ру: рассказы разного происхождения объединялись в них вокруг общих тем — народ, страна, город, генеалогия знатных родов.

В V в. логографами были созданы еще более масштабные про­изведения, объединявшие рассказы о прошлом целых стран: Ха-роп составил описание Персии, Ксанф — Лидии. Отличительной чертой их писательского метода была фактографичность — стрем­ление снабдить читателя точными и достоверными данными, что определяло их способ общения с материалом: механическое объ­единение вокруг одной темы разрозненных рассказов без попыток их синтеза и раскрытия внутренних связей между ними.

 

Геродот — отец европейской истории

О жизни ГЕРОДОТА (190/80 - ок. 125 до н.э.). известно чрезвычайно мало. Предполагают, что он родился в 484 г. до н.э.). и около десяти лот (455—447 до н.э.) пу­тешествовал по странам, с которыми греки воли торговлю. Геродот собирал сведения о природных условиях тех мест, которые посещал, об обычаях, образе жизни и истории разных народов, вел наблюдения лично, записывал рассказы очевидцев. Несколько лет в середине 440-х гг. до н. э). он провел в Афинах, где сблизился с кружком Перикла. Там же он, вероятно, читал отдельные части своего труда, и котором история Афин занимает центральное место. Последние годы жизни Геродот провел в Фуриях, греческой колонии на юге Италии.

Трудно установить, зачем Геродот путешествовал: только ли из любознательности или основной его целью была торговля. По­мимо греческих колоний, он побывал в Египте, дойдя по Нилу до Элефантины, и Передней Азии, дойдя до Вавилона. Эти области были хорошо известны грекам. Здесь находились греческие (фак­тории; сюда постоянно направлялись греческие торговцы и наем­ники. Все остальные места, которые посетил Геродот, представ­ляют собой греческие поселения: это Малая Азия, Финикия, Си­рия, Геллеспонт, западный берег Черного моря, Ольвия.

Геродот заимствовал многие знания и приемы изложения у своего предшественника Гекатоя Милетского (рациона га-тичоскую аргументацию, универсальную карту мира, этнографические экскурсы), но в центр своих исследований он поместил человека, и в этом его главная заслуга. Геродот был первым универсальным историком, не ограничившим себя рамками ка­кого-нибудь одного государства или народа. Например, выше­упомянутый Гекатей Милетский при всей широте и универсаль­ности знаний был мифографом и географом, но не историком. Труд Геродота «История» представляет решительный переход от «описания земель» к истории в собственном смысле слова.

В отличие от логографов (которые обычно давали разрознен­ное описание отдельных местностей и народностей), Геродот объединил разнородный материал темой борьбы Востока и Запа­да. Он начинает свою «Историю» с установления причин конф­ликта между Азией и Европой, отыскивая виновников войны.

Историк посетил все страны современного ему культурного мира и изучил образ жизни, нравы прошлое и религиозные обычаи древних народов. Не зная местных языков, Геродот был вынужден пользоваться рассказами посредников- переводчиков, проводников, жрецов. Поэтому его сообщения часто относятся к области фольклора и иногда передают исторические факты в искаженном виде. В основном однако, эти факты подтвержда­ются археологическими рас копками и сведениями из других ис­точников.

Цицерон назвал Геродота «отцом истории»: с его труда начи­нается греческая историография, как ПОЭЗИЯ — с Гомера. Имен­но он утвердил связь понятий «история», «исследование», «узна­вание» с целью составления повествования о течении дел чело­веческих. История сформировалась как повествование о цепи взаимосвязанных событий, причинно обусловленных и приво­дящих к определенным последствиям, чаще всего непредвиден­ным.

Греко-персидские войны, вдохновившие4 Геродота предпри­нять свой труд, укладываются в четверть века, но для освещения этих событий ему понадобилась громадная историческая ретро­спектива: истоки конфликта он прослеживает в глубоком про­шлом втянутых в него стран и народов. Хотя тема «Истории» по сути своей военно-политическая, Геродот нагромоздил в ней массу разнообразных, нередко единственных в своем роде све­дений по исторической географии, археологии, этнографии, ис­тории мореплавания и торговли, религии и мифологии. Все эти экскурсы имели весьма отдаленное отношение к главным собы­тиям повествования, однако в них были заданы границы предме­та истории (независимо от того, в какой мере это понимал автор). Предмет истории в глазах самого Геродота великие и до­стойные удивления деяния, а задача историка в сохранении зна­ния о минувшем, чтобы «прошедшие события с течением време­ни не пришли в забвение» .

Геродот выступил первооткрывателем и в области историче­ского метода: он впервые подошел к историческому сюжету как проблеме, ставя перед собой конкретную познавательную зада­чу — поиск ответа на вопрос: почему эллины и варвары воевали друг с другом?

Заранее определенная познавательная цель диктовала необ­ходимость установления истинности собранных сведений, а так­же отбора и упорядочения событий, т. е. элементов историче­ского повествования. У Геродота причудливо сочетаются два различных принципа историописания — рациональный и мифологический. Первый основывается на фактах, очевидцем которых был сам историк, второй — на сведениях о далеком прошлом, почерпнутых преимущественно из устной традиции. Геродот иногда подвергает сомнению некоторые рас-

'Геродот. Иcтория: В 9 кн. Д., 1972. Кн. 1. С. П.

 

Фукидид заявляет, что его цель — «отыскание истины», но, не­смотря на провозглашаемое стремление к точности и беспристраст­ности, он часто субъективен. Мы находим у него односторонний подбор событий и даже намеренное замалчивание некоторых фак­тов (например, договоров афинян с персами). Духовное превосход­ство Афин дает им право на гегемонию в Элладе — таково убеж­дение Фукидида, которое он хочет внушить читателю. Почему же все-таки война была проиграна? Преемники Перикла не справи­лись с поставленными перед ними задачами. Результатом длитель­ной междоусобной войны стало, по словам Фукидида, вырождение человеческой натуры. Честолюбие, жадность, корыстолюбие на­следников Перикла сделали Афины самым ненавистным из грече­ских государств: теперь вся Эллада единодушно желала уничтоже­ния афинской мощи.

В неизменности свойств человеческой натуры Фукидид ви­дит залог пользы от своего труда в будущем. Он ставит себе практическую задачу: сообщить государственным деятелям не­обходимые знания о психологии и поведении отдельных личнос­тей и политических групп. Человеческая натура, независимо от племени, рода, пола и возраста ее носителей, имеет некоторые общие черты: стремление к свободе, эгоизм, зависть, мститель­ность, жестокость, безрассудные надежды и стремления, жела­ние властвовать над другими. Человеческая натура — неизменно эгоистична. Она развивается с возрастом и незаметно приспосаб­ливается к обстоятельствам, под давлением которых либо изменя­ется в направлении к «зверству» и вырождению, либо облагоражи­вается под влиянием стремления к свободе, как в перикловых Афинах. Свойство человеческой натуры угнетать окружающих (сильный всегда господствует над слабым) — вот психологический принцип истории, устанавливаемый Фукидидом.

В политической истории (так же как и в космосе) господст­вуют стихийные силы (непредвиденные стечения обстоятельств, землетрясения, эпидемии и т. д.), которые нарушают каузаль­ные, или причинные, связи исторических событий. «Слепой слу­чай» проявляется не только во внезапных ударах судьбы, но и в человеческом поведении. Он иррационален и не подчинен этическим нормам. Эта безличная сила оказывает решающее влияние на успех человеческих замыслов, она может вредить или помогать людям. Напротив, все то, что в истории восходит к людским планам и решениям, историк выводит из законов че­ловеческого мышления, расчетов и воли. События, представляв­шиеся современникам трагическими несчастьями, он раскры­вает как необходимые и неизбежные. Однако великие люди, выдающиеся государственные деятели могут, с точки зрения Фукидида, предвидеть ход исторических событий и влиять па них. Если им на время удается обуздать «заносчивость» демо­са и «раздражение» толпы, то наступает краткий период процветания. Но затем события вновь набирают силу, достигая кульми­нации во время войн и междоусобиц, за чем следуют возмездие и катастрофа.

Заслугой Фукидида как историка считается использование им документальных источников (текстов договоров, официальных постановлений и других документов), установление хронологии, а также применение открытого им метода реконструкции про­шлого путем ретроспективных заключений, опирающихся на характеристику сохранившихся пережитков. Во введении к исто­рии Пелопоннесской войны Фукидид подтверждает свои сообра­жения о культурном состоянии Древней Эллады ссылками на обычаи наиболее отсталых племен, могильные находки, место­положение эллинских городов. Фукидид отказывается от тради­ционных представлений о древности, почерпнутых главным об­разом из эпоса, и смело ставит на их место собственные «обратные заключения», сделанные на основании определения роли Афин в эпоху греко-персидских войн. Истоки могущества Афин он видит в их исторической заслуге спасения Эллады при Мара­фоне и Саламине. Фукидид излагает историю соперничества Афин и Спарты и показывает, как усиление Афин привело к роковому конфликту двух держав. В знаменитой надгробной речи, (эпитафии), посвященной Периклу, Фукидид рисует картину «зо­лотого века» афинской демократии под руководством ее велико­го вождя. Этот исторический момент — вершина духовной мощи Афин, с которой Фукидид обозревает весь ход войны, взгляд на светлое прошлое перед лицом грядущих трагических событий.

 

Греческая историография эпохи эллинизма

Если греческое историческое сознание классической эпохи было сосредоточено на осмыслении вражды между греками и варварами, то в эллинистический пе­риод оно направлено на понимание единства человеческого ми­ра как исторического целого. В результате завоеваний Александ­ра Великого вся основанная им огромная империя приобщилась к единой истории греческого мира. Знакомство с яркими картинами прошлого, созданными Геродотом и Фукидидом в V в. до н. э. существенно расширило горизонты исторической мысли всех последующих поколений, и это подготовило появление военной и политической. Он требует, чтобы историк был совре­менником, а еще лучше — участником изображаемых событий. Государственный и военный опыт историка — очень важное ус­ловие полезности его труда. Лучше всего, если историю пишут сами государственные деятели. Важный признак прагматиче­ской истории — последовательное изложение событий с учетом каузальных связей. Только такая история отвечает на вопросы; что, почему и для чего происходит. События, считает Полибий, соединены между собой некой внутренней связью и взаимно обусловливают друг друга. При этом Полибий допускает лишь внутриисторическую причинность, коренящуюся в самих со­бытиях. Подобные связи между событиями существовали всег­да, но они были менее очевидны, и большинство историков их либо не замечали, либо оставляли без должного внимания. Полибий неоднократно отмечает, что в его время сцепление событий стало не только намного очевиднее, но и полностью определило характер исторического процесса сближения полити­ческих интересов римско-карфагенского Запада и греко-маке­донского Востока.

Однако, чтобы правильно понимать ход исторических собы­тий, необходимо, как считает Полибий, владеть приемами углуб­ленного анализа причинно-следственных связей. Эти связи ав­тор определяет, как соединение причины, предлога или повода и непосредственного начала событий, чаще всего военных дей­ствий. Эта последовательность звеньев причинно-следственной цепи, по мнению Полибия, является неизменной. Многие исто­рики, говорит он, пытались объяснить связь событий, но делали это неправильно, путая указанные компоненты. Однако Поли­бий вынужден признать, что не все события поддаются такому анализу. Он отказывается, например, искать причины неурожа­ев, внезапных эпидемий, стихийных бедствий.

Не следует, однако, переоценивать меру рационализма в ис­толковании Полибием проявления «закона природы» в рамках событийной истории. Именно об этом предупреждают его пас­сажи, посвященные всемогущей мистической силе фортуны. Очевидно, что ее непредсказуемое вмешательство в течение со­бытий и судьбы людей плохо сочетается с концептом «закона природы». Представление о судьбе является существенным эле­ментом мировоззрения Полибия. Если грекам архаической и классической эпохи она представлялась индивидуальным предопределением, которое можно узнать с помощью оракулов и гаданий, но нельзя изменить, то в эллинистическую эпоху по­нятие судьбы усложняется, а ее функции становятся разнооб­разнее. Она может выступать в качестве полновластной правительницы мира, дарительницы, судьи, помощника в человече­ских делах, наставницы или источника испытаний.

Но главное — судьба, по мнению историка, решает значи­тельнейшие из дел вопреки расчету, она постоянно обновляет мир и изменяет ход событий. И все же в ряде случаев Полибий не признает решающую роль судьбы и ищет причину в действи­ях людей. Римляне достигли успехов не благодаря судьбе и не случайно, а совершенно естественно. Читателям следует знать, почему римляне обычно одерживают верх в сражениях, дабы не приписывать их успех судьбе. Полибий считает, что допустимо относить к сфере судьбы только те явления, причины которых невозможно или трудно распознать. Когда причина ясна, средст­во помочь делу находится в руках самих людей. С точки зрения задач прагматического историописания, Полибию важно было сузить сферу необъяснимых явлений, для обозначения которых он пользовался понятием судьбы, правящей миром, и макси­мально расширить область применения причинно-следственного метода.

 

Греческое наследие в римских исторических сочинениях

Большое влияние на формирование римской ис­ториографии оказали способы историописания, выработанные в древнегреческой и эллинистической культурах. Вместе с тем, у римлян идея истории была напрямую связана с понятиями традиции и места: они вели счет времени от осно­вания города, и Рим мыслился как центр всего известного мира. Римляне воспринимали историю как непрерывный процесс, свя­занный с традициями предков — полумифических этрусских ца­рей, сената, императоров.

В основе римской историографии — история Вечного горо­да, с которым соотносились идея республики, а затем империи, гражданские добродетели, традиции, обычаи. Прошлым всей Италии и провинций Империи авторы долгое время не интере­совались.

Самым старым жанром исторических сочинений, существо­вавших в Риме, были анналы (лат. annus — год) — ежегодные записи событий, которые составлялись в Риме жрецами-понти­фиками (членами высшей жреческой коллегии) с древнейших времен. В особых календарях отмечались имена высших сановников, приводились тексты государственных документов и важнейшие события, произошедшие за год. В своих записях понтифики ограничивались тем, что только называли события, не прибавляя к ним собственных описаний или комментариев. В более поздние времена анналами стали называть историче­ские записи, составленные по годам, в хронологическом поряд­ке. Около 123 г. до н. э. собранные за много лет материалы были помещены в «Великих анналах» (в 80 книгах). Анналы имели большое значение для формирования римской историографии.

Помимо летописной постепенно возникла и собственно исто­рическая традиция. Многие сочинения не сохранились, но из­вестны в отрывках или ссылках более поздних авторов. Самые ранние исторические римские труды — сочинения «старших ан­налистов» — были написаны в III—II вв. до га о. па греческом языке. За ними последовали работы «младших анналистов».

В Древнем Риме история как литературный жанр пользова­лась большим авторитетом. Авторы исторических сочинений часто принадлежали к верхушке общества, были политическими деятелями, военачальниками. На их произведения нередко силь­ное влияние оказывала политика. Хотя основным постулатом ос­тавалось выяснение истины, для римских авторов весьма важ­ной была проекция событий на современность.

В последние десятилетия существования Республики были на­писаны «сообщения» (комментарии) Юлия Цезаря о покорении Галлии и о гражданской войне, где оправдывались его военные и политические действия; после смерти Цезаря — сочинения зна­менитого Саллюстия, историка эпохи упадка Республики.

ГАЙ САЛЛЮСТИЙ КРИСП (86—35 до п. э.) долгое время зани­мался государственной деятельностью, был квестором (ведал финансовыми и судебными делами), народным трибуном, сра­жался во время гражданской войны на стороне Цезаря, назна­чен им претором (высшим должностным лицом) в провинцию Африка. После убийства Цезаря ушел с государственной служ­бы и посвятил себя написанию исторических сочинений. По словам Саллюстия, из всех возможных дел, которые он мог вы­брать после многих несчастий и испытаний, он предпочел заня­тия историографией, как наиболее достойные.

Саллюстию принадлежат такие труды, как «Заговор Катили­ны» (ок. 41 до н. э.), «Югуртинская война» (после 39 до н.э.) и не­завершенная «История», охватывающая период 78—66 гг. до н.э. (до наших дней дошли лишь фрагменты).

Сочинения Саллюстия, непосредственно связанные с тради­цией анналистики, представляют новые для римской историо­графии формы написания истории. Они посвящены отдельным эпизодам недавнего прошлого или современной автору политической ситуации: заговору рим­ского патриция Катилины с целью ликвидации Республики и ус­тановления единоличной власти в 63 г. до н. э., войне с нумидийским царем Югуртой в 111 —106 гг. до н. э. Подобно многим сво­им предшественникам и последователям, он декларировал, что занятия историей требуют не допускать лжи и не бояться прав­ды, а также не испытывать пристрастия или злобы. Однако бес­пристрастность не подразумевала для Саллюстия отсутствие гражданской позиции по отношению к описываемым сюжетам.

Выбор темы о заговоре Катилины он объяснял желанием на­писать о преступлении, опасном для государства. События, со­провождавшие Югуртинскую войну, также представлялись авто­ру большим потрясением для Рима. В основе работ Саллюстия лежало ощущение общей тревоги за состояние дел и за будущее «Великого Рима». Историк попытался представить собственное философское толкование этих событий.

Разрыв между славным прошлым государства и его настоя­щим с потрясениями, войнами и бедствиями беспокоил многих граждан Рима, его государственных деятелей, мыслителей и ис­ториков. При этом обнаружить причины такого положения ве­щей и обосновать их получалось не слишком убедительно. Рас­суждения, которые можно было найти на этот счет у авторитет­ных писателей — Фукидида, Полибия, — не устраивали тех, кто обращался к их трудам. В сочинениях Саллюстия была сформу­лирована версия, объяснявшая общий упадок. Она стала весьма популярной у его современников и последователей.

Римскую республику, согласно Саллюстию, постепенно под­тачивали внутренние силы. От процветания и наилучшего уст­ройства гражданская община прошла путь до «сквернейшего и опозорившегося» государства. Со времени разрушения Карфа­гена в 146 г. до н. э., когда был побежден последний сильный враг Рима, внутренний кризис стал особенно явным.

В качестве примера автор приводил историю Катилины, че­ловека знатного происхождения, больших дарований, но злого нрава, со склонностью к преступлениям, стремлением к наживе и власти. В другом сочинении Саллюстий показывал, как война с Югуртой намеренно затягивалась из-за горделивости и про­дажности знати. В «Истории» была представлена еще более пес­симистическая картина: внутренний распад Рима начался сразу после изгнания царей. Этот процесс прерывался лишь однажды, когда во время Второй Пунической войны весь народ сплотился перед опасностью.

Таким образом, в сочинениях Саллюстия была представлена теория, согласно которой все беды и постепенный упадок Рима были вызваны общей порчей нравов. Основной конфликт про­исходил в сфере общественной морали. Отсюда следовало, что одним из важнейших назначений истории было нравственное назидание современникам и предостережение потомкам. Кон­статация постоянного упадка не означала, что автор был убеж­ден в неискоренимости зол или предвидел скорую гибель Рима. Сам Саллюстий долгое время поддерживал Цезаря, надеясь, что тот укрепит республиканско-демократические устои. В понима­нии образованных римлян город и государство представлялись созданными на века. Историк должен был обнаружить пороки современников и призвать сограждан к сознательному мораль­ному совершенствованию.

Произведения Саллюстия вполне отвечали этой цели. Они были ориентированы па сочинения Фукидида, Полибия, осново­положника латинской прозы Катона Старшего — с описанием политической и военной истории, раскрытием событий через характеристики основных действующих лиц. Тексты сочинений Саллюстия были построены так, что основной сюжет повество­вания то и дело прерывался экскурсами — отступлениями, в ко­торых автор более подробно говорил о предшествующих собы­тиях или о фактах, помогающих лучше понять суть описываемо­го. К ним относились, к примеру, экскурсы о возникновении римской гражданской общины, о неиспорченных древних нра­вах, о сравнении Цезаря и Катона, о землях и народах Африки, о характере Суллы и т. д.

Внимание Саллюстия привлекали не столько сами факты, сколько герои истории, люди с их добродетелями и пороками. Автор мог допускать неточности в датировке событий, но при этом давал яркие и живые портреты их участников. Важным средством для раскрытия характера человека служили речи, ко­торые произносили от первого лица герои Саллюстия.

В римских исторических сочинениях прием характеристики героев с помощью вымышленных автором речей был достаточно распространен. Однако историки не придумывали их от начала и до конца. В Риме долгое время бытовала практика записи и распространения своих речей самими государственными деяте­лями, так что их тексты были широко известны. Поэтому авторы историй часто отталкивались от сюжета речи, переписывая ее по-своему, придавая ей яркость и силу убеждения. К этому Сал­люстий добавлял письма и отрывки из документов, составлен­ные им самим, переписанные или пересказанные.

По мнению римского автора, деяния надо описывать подхо­дящими словами. Изощренный литературный стиль Саллюстия, его богатый язык, с архаизирующими выражениями и лаконич­ностью высказываний оказали немалое влияние на историков и писателей средневековья и нового времени, для которых его труды были образцом римской прозы. Современные исследова­тели отмечают, что Саллюстий поднял римскую историю на уро­вень высокого литературного искусства.

До времен Цезаря и Саллюстия еще не существовало единой истории Римского государства, созданной его подданными. За­мысел такой истории воплотил в своем труде Тит Ливий, жив­ший на рубеже Республики и Империи.

 

Жанр всемирной истории

Первым крупным римским историком, не обладавшим опытом политического деятеля или вое­начальника, был ТИТ ЛИВИИ (59 до н. э. — 17 н. э.) — прослав­ленный писатель эпохи Августа. Он родился в Падуе, получил хорошее философское и риторическое образование, свое сочи­нение писал в Риме. Несмотря на то что он не занимал государ­ственных должностей, Ливий был близок к императору.

Знаменитый труд Тита Ливия «История Рима от основания города» (ок. 27 — ок. 9 н. э.) состоял из 142 книг. В этом сочи­нении рассказывалось об истории Рима от Ромула до Цезаря. Сохранилось лишь 35 книг — с 167 г. до н. э. до времен самого Ливия.

Ливий впервые попытался создать полную историю Рима. Этот огромный труд снискал автору славу во многих поколени­ях. По мнению читателей разных эпох, главное достоинство этой книги заключалось в том, что она характеризовала не част­ные события, а передавала общий дух Империи. Однако такая точка зрения не исключала серьезной критики «Истории» про­фессиональными историками XIX в. Нарекания исследователей вызывало то, что в своем сочинении Ливий приводит множество недостоверных сведений, не анализируя их.

Большинство авторов придерживалось убеждения в том, что историк должен выявлять истинное положение дел и правдиво писать о событиях прошлого. Однако у многих из них были соб­ственные представления об истинном изложении событий. Само понятие достоверности наделялось при этом различными смыс­лами той культуры, к которой принадлежал исследователь. Исто­рическую достоверность можно понимать как соответствие текста, который пишет историк, его представлению об истинном знании, а также устойчивым правилам литературного изложе­ния, закрепленным в культуре.

Таким образом, истина историка — это не обязательно прав­да факта. Историческую достоверность было предложено пони­мать так лишь в XIX в., с момента определения критериев науч­ной истории. Для авторов других времен и культур данная про­блема выглядела по-иному.

Можно говорить о разных способах познания прошлого. Аналитический способ предполагает реконструкцию фрагментов прошлого с опорой на критику разнородных источников. Худо­жественный способ призван создавать художественными сред­ствами достоверный по своему духу образ истории (недаром покровительницей истории считается одна из муз — Клио). Со­временники и последователи Тита Ливия ориентировались на разные подходы к описанию прошлого. При этом для самого Ливия был важным именно второй подход - художественная правда истории.

В предисловии к своему сочинению Ливии подчеркивает, что задача автора — знакомить читателя с событиями минувшего с целью извлечь пользу из «поучительных примеров». Труд Ли­вия задумывался как история моралистическая, призванная убеждать и учить. По словам историка, он хотел отвлечься от «зрелища бедствий» века нынешнего и обратить взгляд к слав­ной истории, показав ее через противопоставление величествен­ного прошлого недостойному настоящему, мужества и доблести предков — нравственному вырождению современников.

Представление о том, что процветание государства и накоп­ление богатств привело римлян к порче нравов, вызвало граж­данские войны и ускорило падение Республики, стало общим местом для римских историков. На теории «порчи нравов» осно­вывали свои рассуждения Саллюстий и Тацит. Но для Тита Ли­вия становление, расцвет и падение римского гражданского го­сударства стали главным стержнем повествования. Помимо этого, Ливий стремился показать римский народ «в обрамлении величественного целого». Историк видел свою задачу не в по­исках новых сведений, а в воссоздании близких к идеалу картин жизни предков, с их гражданскими добродетелями и воинской доблестью.

В труде Ливия излагалась история, давность которой значи­тельно превосходила память поколений его современников. Та­кое повествование не могло строиться только на основе рас­спросов очевидцев минувших событий. Большую часть текста составили извлечения из книг предшественников, разнообраз­ных записей, преданий и легенд о ранней римской истории. На основе этого материала автору было необходимо составить связный рассказ — со своими героями, сюжетом, внутренней структурой.

В труде Ливия названы двенадцать писателей, работами кото­рых автор пользовался. Однако, компилируя материал из более или менее надежных источников, историк не считал необходи­мым сопоставлять свидетельства для выяснения точной версии происходивших событий. Ливий излагал различные суждения, не пытаясь примирять их друг с другом. При этом он предупреждал читателя, что не уверен в истинности приводимых свидетельств. Ливий, как правило, по истолковывал и не критиковал предания и чужие мнения, сознательно отказываясь от вынесения событи­ям собственной оценки. Подбор свидетельств и фактов служил иллюстрацией определенной идеи, и поэтому историк мог ис­пользовать менее достоверные источники, не ссылаться на из­вестные ему документы.

В тексте Ливия прослеживаются отсылки к разным способам исторического письма. Прежде всего это понтификальная тра­диция и анналистика, что сказалось не только на уровне ис­пользуемых источников, но и на манере построения частей текста. Так, в большинстве дошедших до наших дней книг Ли­вий заканчивает описание событий каждого года рассказом о выборах магистратов и ритуалах жрецов; следующий год от­крывается вступлением магистрата в должность, распределе­нием провинций, приемами посольств и перечнем прочих офи­циальных дел.

Из работ анналистов Ливий заимствовал не только фактиче­ский материал, но и установку на то, чтобы, говоря словами од­ного из этих авторов, показать, каким образом событие про­изошло и какие намерения за этим стояли. Для этого требова­лось создавать яркие и живые литературные описания. Большое влияние на труд Тита Ливия оказало сочинение Полибия.

Темы повествования - «меч и тога» - военные действия и институциональная история, рассказы о воинах и основателях устоев. Тит Ливий следовал скорее традиции Фукидида, чем Ге­родота: его рассказ был наполнен событиями, людьми, драмати­ческими действиями, с непременной моральной оценкой.

«История Рима от основания города» представляет собой вы­дающееся литературное произведение. Ливий стремился к ху­дожественному совершенству, описывая события в эпическом стиле, используя возвышенный слог, приемы риторики, драма­тизации повествования. Особую выразительность его рассказу сообщали исторические портреты действующих лиц. На основе речей героев, а также тщательно выбранных эпизодов, незначи­тельных на первый взгляд, Ливии демонстрировал величие духа и добродетели римлян — их преданность семье и государству, стойкость и готовность к самопожертвованию. В хронологиче­ски выстроенное повествование вплетались рассказы о простых и суровых нравах в семьях древних римлян, сцены единения и патриотического подъема народа в моменты опасности.

Ливия не слишком интересовали происхождение и обычаи выходцев из чужих земель. История, по его убеждению, должна увековечить подвиги первенствующего на земле «Римского на­рода».

Законы римлян мыслились автором как существующие с древнейших времен. По словам Ливия, легендарный Ромул со­звал толпу на собрание и дал ей эти законы. По мнению истори­ка, Рим самой судьбой был превращен из обычного государства в могущественное и великое. Таким образом, вся история сосре­доточивалась вокруг Вечного города. В изложении Ливия исто­рия Рима предстает не одной из многих других историй, а как единственная и всеобщая, поскольку Рим воплощал в себе весь известный мир.

Благодаря такому подходу сочинение Ливия послужило в бо­лее поздние времена моделью, образцом для историй других на­родов, впоследствии — национальных историй. В своем сочине­нии Тит Ливий описал и закрепил «Римский миф», созданный на закате Республики. Суммирование прошлого было необходи­мо в тот момент, когда оно было готово стать коллективной ис­торией, целостным образом. Как правило, подтверждение тради­ций требуется тогда, когда сама традиция нарушается, и поэтому становится видимой, превращается в предмет рефлексии.

 

Историки Ранней империи

Никто из последователей Тита Ливия не пытался переделывать его труд. Хотя римляне не утрати­ли интереса к истории, в целом ее рамки были сужены. Во мно­гом это было связано с особенностями политической ситуации в имперском Риме. В I в. н. э. исторические произведения, но­сившие оппозиционный Принципату (Ранней империи) харак­тер, были враждебно встречены властями, и из них сохранилось мало сочинений. Писать историю с независимых позиций было трудно и небезопасно. Большое впечатление на современников произвел пример историка эпохи правления Тиберия Кремуция Корда, который из-за прославления Брута и Кассия как послед­них республиканцев был вынужден совершить самоубийство, а его сочинение публично сожгли. Оставалось писать официаль­ную историю в честь правящей династии Юлиев-Клавдиев (Веллей Патеркул), сообщать о древних событиях (Квинт Курций Руф, книга «О деяниях Александра Великого») или собирать ис­торические анекдоты («Девять книг достопамятных деяний и из­речений» Валерия Максима).

Публий Корнелий Тацит (ок. 55 — ок. 120) начал писать только после убийства тирана Домициана в 96 г., когда эпоха «дурных цезарей» завершилась. Происходивший из аристокра­тической семьи, Тацит получил обширные познания в области риторики, что позволило ому в молодости стать известным ора­тором. Тацит исполнял должности претора, консула, проконсула римской провинции Азия. Не принадлежа к сенаторской знати от рождения, Тацит был близок по оппозиционным настроениям к ее представителям.

Основные исторические труды Тацита — «История» (105— 111; из 14 книг сохранились только 1—4 и начало 5-й) и «Анна­лы» (после 111; из 16 книг до нас дошли 1—6 и 11—16), повест­вующие о прошлом Римской империи — от смерти Августа (14) до убийства Домициана (96). Сочинениям Тацита свойствен глу­боко пессимистический взгляд на события, происходившие в го­сударстве. Это объединяет их с произведениями Саллюстия, ко­торые оказали на Тацита большое влияние.

Писать, согласно намерению Тацита, следовало sine ira et studio — без гнева и пристрастия. Эта установка говорила ско­рее о стремлении к непредвзятости, чем об отсутствии лично­го переживания и опыта, поскольку Тацит был свидетелем многих событий. Кажется, что Тацита как историка сопровож­дало чувство вины — не только за государственную службу при императоре, но и за то, что его сограждане вообще могли допустить преступления таких императоров, как Нерон и До­мициан.

По мнению Тацита, при единовластной форме правления свободе и добродетели всегда угрожает опасность. Трагедия об­щества заключалась в том, что императорская власть и свобода оказались несовместимыми, хотя падение Республики и было предопределено. Историку, по мысли Тацита, следовало чест­но описать для наставления потомков недавнее прошлое с его преступлениями и позором. При этом надлежало прославить подвиг немногих граждан, кто не побоялся бросить вызов тира­нам.

Такое видение задачи повлияло на композицию, отбор сведе­ний для «Истории» и «Анналов». Тацит писал о событиях, проис­ходивших в государстве год за годом. В конце каждого описания следовали перечни посольств, избранных официальных лиц, упоминания о кончинах известных людей, процессах и судах, природных бедствиях. Но историк не стремился фиксировать все происходящее, а подходил к материалу выборочно. Жизнь огромной империи и ее провинций оставляет за пределами повествования. Основное внимание привлекло к Новому Риму — императорскому двору, верхушке армии, сенату.

Центральное место в истории Тацит отводил отдельным лич­ностям, людям, определявшим ее ход. Прежде всего это относи­лось к тем, кто стоял у власти. В сочинениях была представлена последовательность их дел и речей, по дела, как правило, оказы­вались злодеяниями и бесчинствами, а слова ничего не значили. По сравнению с прежними временами, когда государством уп­равляли наиболее мудрые люди, власть утратила и мудрость, и нравственные основания. Пороки римлян в настоящем и про­шлом становились более очевидными при их противопоставле­нии нравам и порядкам других народов, в частности суровых и мужественных германцев (в трактате «Германия»).

Историк пытался узнать не только внешнее течение собы­тий, которое по большей части зависит от случая, но также их смысл и причины. В объяснении причин беззакония И рабства Тацит следовал за своими предшественниками — Саллюстием и Ливнем. Гражданский дух и общественную мораль уничтожи­ло богатство; жадность, роскошь испортили и вождей, и народ. Хотя Тацит как историк осознавал неизбежность такого измене­ния в структуре власти Рима, как гражданин, он не мог с этим мириться.

Все ли зависит от человеческих усилий? В текстах Тацита боги вмешиваются в жизни людей не для награды и дарования счастья, а только для наказания. Неясными представлялись влия­ния фортуны и судьбы. Кажется, со времени Саллюстия рим­ским историкам становилось все сложнее объяснять ход собы­тий.

 

На закате античной традиции

Последним крупным представителем римской историографии считают АММИАНА МАРЦЕЛЛИНА (ок. 330 - ок. 400). Марцеллин писал в эпоху Домината, По­здней империи, когда па территории Римского государства на­чинали складываться новые общности. Постоянным фактором римской истории стали германские племена. Все возрастающую роль в государстве играло христианство. Несмотря на это, дух древнего языческого Рима еще не исчез окончательно.

Грек по происхождению, уроженец Антиохии, Марцеллин служил в римском войске и участвовал в походе императора Юлиана Отступника против персов. Он много путешествовал, а с 380-х гг. обосновался в Риме, где им было написано истори­ческое сочинение под названием «Деяния».

Марцеллин был близок группировке просвещенных рим­лян-язычников из сената. Подобно им, он высоко оценивал лич­ность и деятельность императора Юлиана, для него много значи­ла история Рима с древними обычаями, традиционными ценнос­тями, язычеством.

Марцеллин взял за образец «Историю» Тацита, продолжив ее С 96 г. - начала правления императора Нервы (из 31 книги до наших дней дошли книги 14-31, с описанием событий 353-378 гг.). История императоров, выстроенная в хронологическом порядке, была соединена с многообразными отступлениями, на­учными экскурсами. В сочинении можно найти различные све­дения о событиях внутренней и внешней политики, о положе­нии дел в Римской империи, у балканских народов, германцев, в Передней Азии. История у Марцеллина по-прежнему развора­чивается вокруг Вечного города, но интерес историка привлека­ют и соседние территории. «Обзоры состояния города Рима» пе­ремежаются рассказами о событиях в провинциях, разбросан­ных по всему миру.

Герой труда Марцеллина — не отдельная личность, а Импе­рия, государство, сочетающее римскую организацию и грече­скую образованность, место, где встречаются выходцы из раз­ных народов и племен. В его истории на передний план выходят и новый герой - варвары, противостоящие цивилизованности римлян. Все повествование у Марцеллина заканчивается ги­белью императора Валонта в битве при Адрианополе (378). Для Марцеллина характеры его героев неизменны.

В трудах римских историков отчетливо видна некая констан­та. Суть ее в том, что авторы ощущали себя последними свидетелями Рима на фоне постоянной порчи нравов, угрозы перемен и упадка. При этом они сами не верили в падение Вечного горо­да. Те же настроения отразились и в «Деяниях» Марцеллина. Риму, по словам историка, при всех его пороках и недостатках, суждено жить, пока будет существовать человечество.

Романизированный грек Марцеллин не мог испытывать то­ски по утраченной Республике уже потому, что живая память о ней ушла: свидетелей событий не осталось. Для него Поздняя империя переживала состояние не столько упадка, сколько зре­лости и скорой старости. Однако при этом не было и речи о ее грядущей гибели. Марцеллин, как и его предшественники, пытался объяснить причины деморализации Римского государства порчей нравов отдельных личностей, стоявших у власти.

Единственная цель историка — правда. Следовать этому заве­ту особенно трудно, когда свободомыслие ограничено. По словам Марцеллина, он сомневался в необходимости описания совре­менных ему событий из соображений собственной безопасности.

Стиль Марцеллина, сформировавшийся под влиянием грече­ского языка, сильно отличается от стиля Тацита: ему свойствен­ны вычурность, метафоричность, художественная образность. В своем письме Марцеллин допускал множество заимствований из трудов других писателей.

Аммиан Марцеллин ощущал себя язычником, эллином. Сто­ронник неоплатонизма, историк был весьма терпим в религиоз­ных вопросах, в противовес христианству с его спорами о ере­сях и чистоте веры.

Марцеллин — последний из плеяды великих римских истори­ков. Он творил в то время, когда в культуре Римской империи по­явились принципиально новые способы видеть и объяснять мир и историю в связи с христианским вероучением и когда западной части Империи оставалось существовать уже меньше века.

 

Античное историческое сознание и историописание

В чем же заключается своеобразие исторического сознания эпохи античности? Прежде всего, парадоксальным для современного человека представляется взгляд античных авторов на исторический про­цесс. Сознание человека новоевропейской культуры воспринимает историю отдельного индивида, общества или природы как путь развития и изменения, хотя и трактует характер этого ди­намизма по-разному. Античное историческое сознание, напро­тив, было чуждо восприятию прошлого как процесса развития. История мыслилась как совокупность событий и явлений, пред­шествующих современности во временной перспективе, однако принципиально не отличающихся одно от другого. Ситуации и происшествия, разделенные временем, представлялись подобны­ми друг другу, а история выглядела как цепь воспроизводящихся однотипных событий. Для античного понимания истории — в равной степени и для греков, и для римлян — было характер­но отношение к традиции, наследию предков как к благу. Лю­бые преобразования и новации означали изменение сущест­вовавшего порядка вещей и в целом наделялись негативным смыслом. Задача историка заключалась в том, чтобы сохранить смысл повествований предшественников, оставляя за собой пра­во исправлять в рамках этой концепции преемственности стиль и манеру их письма.

Допустимым новшеством считалось освещение событий и фактов, которые не затрагивались предшественниками, главным образом того, что случилось в течение жизни самого историка.

Существование во времени не воспринималось как динами­ческий и линейный процесс: качественное состояние общества оценивалось как изначально заданное и неизменное, отмеченное циклическим повторением сходных событий. Неподвижность и цикличность в восприятии истории позволяют современным исследователям сделать вывод об отсутствии идеи историзма в историческом сознании античного общества. Вместе с тем они признают, что именно античная историография смогла впервые осмыслить и выразить идею важности прошлого для об­щества и отдельного индивида. У античных историков задача со­хранения памяти о прошедших событиях была реализована в практической деятельности по их воспроизведению в литера­турных текстах, которые были адресованы современникам. Именно это дает право говорить, что история как процесс и об­ласть знания — продукт античной культуры.

Необычным является и взгляд античных историков на взаи­мосвязь событий. Их сочинения изобилуют разнообразной ин­формацией и подробностями, однако изолированными друг от друга: конгломерат сведений не сливается в органическое един­ство, целостную картину ушедших эпох. Восстанавливая ход и причины отдельных событий, античные историки находят им ра­циональные объяснения, видят их истоки в действиях и особен­ностях характера отдельных исторических деятелей или целого народа. Их взгляд, однако, скользит по поверхности, их не интересуют глубинные процессы социальной или культурной жизни, которые, собственно говоря, и порождают отдельные события и явления. Античный историк всегда находится вне описываемого прошлого и над ним, по ставит пород собой задачи вникнуть в смысл происходящего.

Античные исследователи описывают смысл тех или иных со­бытий в категориях морали и этики, ищут их причины в сфере человеческого поведения. Добродетели и пороки, успехи и ошиб­ки, следование должному или отступление от пего — предоп­ределяют ход истории. Не случайно столь значительное место в античной историографии занимают образы политических ли­деров — вождей, правителей, полководцев». От их поведения и личных качеств в значительной степени зависит благополучие или крах направляемых ими сообществ, исход событий и судьбы людей. Античный историк является в первую очередь моралис­том, а не беспристрастным исследователем прошлого. Он ищет в событиях тот смысл, который был бы полезен и поучителен для его современников. Античная историография выводит в портре­тах исторических деятелей образцы поведения, достойного под­ражания, либо видит в них примеры дурных и губительных ка­честв, которые демонстрируют, чего человеку следует избегать и опасаться. События прошлого толкуются как поучительный пример того, как следует себя вести в будущем. Можно сказать, что античная историография была не столько формой научного исследования, сколько жанром дидактической, морально-назида­тельной литературы.

Описывая масштабные события или массовые выступления, античные историки не интересуются их реальными причинами. Мы не найдем здесь исследования или сколько-нибудь подроб­ного реалистического воспроизведения условий жизни населе­ния, специфики его экономической, духовной или повседневной жизни. Этот уровень существования общества находится за пре­делами предмета, достойного описания в античном историче­ском сочинении. А значит, столь важное для античной историче­ской мысли требование объективности, полноты и беспристраст­ности обладает глубоким своеобразием. В нем изначально сужен круг тех фактов, из которых складывается воспроизводимая ис­торическая реальность. Следовательно, понятия исторической правды и объективности в античной трактовке только внешне могут быть соотнесены с их современным содержанием: за фор­мальным сходством терминов стоит принципиальное различие подразумеваемых под ними явлении.