В 80-е годы все большее внимание исследователей привлекает проблема самоорганизации, перехода от Хаоса к Порядку. Немецкий ученый Г. Хакен назвал теорию самоорганизации синергетикой (теория совместного действия). Синергетика изучает такие взаимодействия элементов системы, которые приводят к возникновению пространственных, временных или пространственно-временных структур в макроскопических масштабах. Особое внимание уделяется структурам, возникающим в процессе самоорганизации.

Г. Хакен отмечает, что синергетика как междисциплинарная наука связана с различными областями физики, химии, биологии, кибернетики. “С более общих позиций можно считать, что и теория динамических систем, и синергетика занимаются изучением временной эволюции систем. В частности, математики, работающие в теории бифуркаций, отмечают, что в центре внимания синергетики (по крайней мере в современном виде) находятся качественные изменения в динамическом (или статическом) поведении системы, в частности при бифуркациях. Наконец, синергетику можно рассматривать как часть общего системного анализа, поскольку и в синергетике, и в системном анализе основной интерес представляет общие принципы, лежащие в основе функционирования системы” [31, с. 17].

Таким образом, теория катастроф, системная динамика, теория диссипативных структур “самоорганизовались” в новую междисциплинарную науку - синергетику. Г.Р. Иваницкий считает, что термин “синергетика” мало что поясняет и лучше говорить о “динамических процессах в нелинейных системах, приводящих к хаотизации движения или, наоборот, к его упорядочению и появлению пространственно-временных структур” [9, с. З].

Рассмотренные в данной главе динамические процессы протекали в непрерывной среде, но оказывается, что явления самоорганизации могут возникать и в дискретных средах. Наиболее яркие примеры появления упорядоченных структур в дискретных системах были получены при анализе

[109]

игр, моделирующих процессы эволюции [121. Около 20 лет назад математик из Кембриджского университета Джон Конвей предложил игру “Жизнь”. Название связано с тем, что возникающие в процессе игры ситуации аналогичны реальным процессам зарождения, развития и гибели колоний живых организмов. Основная идея игры заключается в том, чтобы, начав с произвольно заданного исходного положения, проследить за эволюцией исходной позиции под действием “генетических законов” Конвея, которые управляют рождением, гибелью и .выживанием “организмов”.

Генетические законы Конвея сводятся к следующему.

Таким образом, если у клетки более трех живых соседей, то она погибает от “перенаселенности”. Клетка погибает от “одиночества”, если жива только одна соседняя клетка или все соседние клетки “мертвы”. Выживает и переходит в следующее поколение клетка, имеющая два или три живых соcеда.

Имея под рукой лист бумаги в клетку, читатель убедится, что любая начальная популяция претерпевает необычные и неожиданные изменения. Некоторые первоначальные колонии организмов постепенно вымирают, однако большинство исходных конфигураций либо переходит в стационарные структуры, не зависящие от времени, либо переходят в колебательный режим.

<…>

[110]

<…>

В процессе исследований выяснилось, что с помощью игры “Жизнь” можно не только изучать процессы эволюции, но и моделировать основные компоненты современных ЭВМ, изучать прообразы параллельно работающих ЭВМ решать задачи распознавания образов. С помощью обобщений игры “Жизнь” делались попытки объяснить спиральные ветви небесных туманностей [5].

Данная ветвь синергетики относится к теории коллективного поведения автоматов [12], но все-таки наибольший ин-

[111]

терес исследователей привлекают проблемы самоорганизации в биологических системах, формализованных на языке динамических систем. Но и в этом случае, как показал Дж. Томпсон [25], возможно исследование достаточно сложных эволюционных процессов игровыми методами.

Успехи синергетики в объяснении закономерностей динамики процессов в сложных системах неживой природы и биологической эволюции (следует иметь в виду, что оценки авторов этих исследований нередко чересчур оптимистичны) привели к тому, что все большее число ученых пытаются объяснить эволюцию социума по аналогии или прямым следствием биологических законов. Так, советский биофизик Г. Р. Иваницкий пишет, что объяснение поведения людей “следует искать не только на социальном уровне, но и изучать эту проблему снизу вверх, т. е. двигаясь к человеку от животного, так как при таком подходе становятся ясными физиологические механизмы подавления человеческого начала первичными комплексами реакций, базовые закономерности которых проявляются в поведении коллективов животных” [10, с. 37).

Иваницкий считает экономическое объяснение социальных отношений недостаточными. Особенно это относится к межнациональным отношениям, которые имеют тенденцию время от времени обостряться. “Суть этих явлений не только в генетических дефектах отдельных личностей и не только в особенностях социальных формаций, а в историческом взаимодействии траекторий развития культур различных человеческих популяций, которое в свою очередь зависит от биосферных циклов и циклов миграций людей, поддерживающих планетарное единство человечества и предохраняющих его от биологического вырождения и самоуничтожения. Изучение этих биофизических проблем требует создания новой системы понятий, знания механизмов автоволновых пульсирующих процессов в различных системах Природы и новой консолидации усилий специалистов различного профиля” [10, с. 37].

Большой вклад в изучение биосферы и общества как единой системы - ноосферы внесли работы Н.Н. Моисеева, который рассматривает их в философском плане как развитие идей В.И. Вернадского и русского космизма [16]. Опираясь на результаты исследований, опубликованные в последние годы, Н.Н. Моисеев приходит к выводу, что “единый мировой процесс развития - это не просто игра случая, а непрерывное усложнение организации, происходящее в результате взаимодействия объективной необходимости со столь же объективной стохастичностью нашей Вселенной. Реальность такова, что необходимость вовсе не исключает случайность, но определяет потенциальные возможности развития, которые опи-

[112]

сываются законами природы” [16, с. 34]. Рассматривая в качестве ключевых понятий эволюции дарвиновскую триаду “изменчивость, наследственность, отбор”, Н. Н. Моисеев предлагает следующую схему.

Состояния сложной системы имеют определенные рамки, границы изменений, определяемые законами физики и химии. Для каждой системы существуют как бы “каналы”, внутри которых могут протекать процессы ее эволюции. Воздействие различных случайных факторов все время пытается нарушить эти границы и изменить организацию системы. Если эти возмущения подавляются механизмами отрицательной обратной связи, то можно сказать, что развитие носит адаптационный характер.

Аналогии в поведении человека и животных известны не одну тысячу лет, но в XX в. и эта проблематика зазвучала неожиданным образом, причем главное внимание уделялось не кооперативному началу (альтруизм), а его антиподу (агрессия).

В поздних работах 3. Фрейда периодические вспышки агрессивности рассматривались как месть за подавление культурой первобытных инстинктов человека. Всплески недовольства, агрессивности могут являться важнейшими причинами возникновения кризисных ситуаций. Фрейд считал, что склонность к агрессивному поведению является неистребимым человеческим инстинктом, а эволюция цивилизации является непрерывным процессом внутренней борьбы между инстинктами “сохранения и воспроизводства жизни” и инстинктом “агрессии и истребления” [35].

Война, полагал Фрейд, может рассматриваться как попытка психологического самосохранения народа, как попытка переноса деструктивного влечения к самоуничтожению со

[113]

своего народа на другие народы. История, по Фрейду, определяется взаимодействием и соотношением присущих человеку влечений к жизни и к смерти, соответственно, наступает либо прогресс либо регресс, либо мир либо война.

Немецкий психоаналитик А. Мигерлих считал, что избежать агрессии невозможно и общество периодически дает своим членам разрешение на убийство представителей своего рода, которые объявляются заклятыми врагами [32].

Проблеме единства физиологии и психологии человека значительное внимание уделяли классики этологи - К. Лоренц и Н. Тинберген [15; 24].

К. Лоренц, утверждал, что агрессивный инстинкт у человека выработан в результате генетической селекции, человек не в состоянии управлять своей агрессивностью и периодически движим силами врожденного агрессивного территориального инстинкта. В работах этологов развивается тезис об эволюционном значении агрессивности, причем некоторые врожденные поведенческие характеристики (например, групповой территориализм) не устраняются воспитанием.

“Когда мы защищаем право или независимость своей страны, - пишет Р. Ардри, - мы действуем под влиянием побуждений, которые ничем не отличаются от соответствующих побуждений у более низкоорганизованных животных. Эти побуждения являются врожденными и неискоренимыми”. Чужая территория всегда прельщает, и вслед за проявлением слабости тотчас идет вторжение” [34, с. 48].

После сенсационных выступлений этологов в 60-е годы к данной проблематике в 70-е и 80-е годы обратились социобиологи, которые придерживались более умеренных оценок. Один из основоположников социобиологии Э. Уилсон считал, что ученые нередко переоценивают роль борьбы за существование, на самом деле нет достаточных оснований считать агрессивность основной причиной развития способности к культурной эволюции.

Центральной проблемой социобиологии является проблема альтруизма. Альтруистическое поведение - помощь родичам и сообществу, а в предельном случае - жертвенное поведение - рассматривается социобиологами как важный фактор эволюции. Э. Уилсон считает, что во всех культурах человечества альтруистическое поведение преобладает над эгоистическим, но форма и интенсивность альтруистических актов в значительной степени детерминированы культурой [11].

В 80-е годы Э. Уилсон и Ч. Ламзден выдвинули концепцию генокультурной коэволюции, в которой утверждается, что разум сформировался в результате генетической эволюции и культурной истории. В ряде работ авторы пытаются обосновать гипотезу о порождении культуры биологическими

[114]

императивами, при этом биологические черты модифицируются генетической эволюцией, обусловленной культурными изменениями. Верные редукционистской методологии, Уилсон и Ламзден вводят понятие “культурген” как единицы культуры. Под “культургеном” понимаются формы поведения, долгоживущие мыслительные конструкции, научные или религиозные концепции. Результат когнитивных действий с культургенами определяет культуру эволюции, которая детерминирована физиологическими процессами [38].

Несмотря на явные черты физикализма и редукционизма, в концепциях социобиологов есть и рациональные зерна. Более того, советский биофизик М.В. Волькенштейн считает, что борьба с редукционизмом и физикализмом не только бессмысленна, но и вредна для науки [4].

Статья М.В. Волькенштейна, призывающая к объединению естествознания на физико-математической основе и использованию математического моделирования в качестве основного инструментария научно-технического прогресса, опубликована в журнале “Вопросы философии” (1989, №8) в подборке статей И. Пригожина, М. Рьюза, Н.Н. Моисеева - специалистов в “стыковых” областях межнаучного знания. Статьи М. Рьюза и Н.Н. Моисеева посвящены проблемам коэволюции. М. Рьюз, принимая с оговорками концепцию эволюционной этики Э. Уилсона, подчеркивает, что альтруизм, сотрудничество и мораль приносят значительно больший успех в борьбе за существование, чем агрессивность. Н.Н. Моисеев, считая недостаточной концепцию, сводящую развитие духовного начала к чисто биологической эволюции, предлагает рассматривать мораль, нравственность, культуру как “результаты надорганизменной эволюции, как процессы развития сложных систем”. Моисеев называет свою концепцию универсальным эволюционизмом. Краеугольным камнем этой концепции, как указывалось выше, является сочетание закона дивергенции и механизмов кооперативного типа, при этом эволюция нравственности рассматривается как самостоятельный феномен со своей внутренней логикой развития. “Нравственность и культура, - пишет Н.Н. -Моисеев, - не только завязаны в единый узел, но и имеют общие истоки. Постижение и утверждение культуры - сложнейший эволюционный процесс”, который потребовал развитие двух начал: логического и образного. Одним из гениальнейших изобретений Природы называет Н.Н. Моисеев появление двух полушарий головного мозга, выполняющих две различные функции мышления (см. § 3.3).

Н.Н. Моисеев рассматривает эволюционный процесс развития культуры как один из способов выхода из тупика, обусловленный механизмами инноваций и традиций: "Может оказаться, что эта внутренняя логика развития приходит в

[115]

противоречие с изменяющейся реальностью: традиция, привычный образ мышления становятся тормозом общественного прогресса. Наступает пора мучительного переосмысления привычных истин и трафаретов. Но “традиционность” традиции, ее консервативность - необходимое для человека свойство его духовности. Оно ограждает человека от неоправданных перестроек поведения при случайных флуктуациях внешних условий жизни" [17, с. 63-64].

Выявление закономерностей эволюции культуры является первостепенной, но чрезвычайно сложной задачей науки о человеке. Чтобы найти полезные аналогии, метафоры, “спустимся” к проблемам социобиологии и, в частности, обратим внимание на методологию поиска социобиологических инвариантов, т. е. черт поведения, общих для животных и человека, для людей разных культур. Социобиологи надеются, что изучение инвариантов, проблем их изменения, способно пролить свет на эволюционные закономерности в живой природе. Интерес биологов к инвариантам обусловлен универсальностью генетического кода, широким проникновением системного подхода в биологию, процессами математизации биологического знанля [20]. Основное внимание уделяется выявлению инвариантных поведенческих форм: агрессивных, сексуальных, альтруистических.

В интересной монографии Ю.М. Плюскина, посвященной проблемам биосоциальной эволюции [20], рассматривается проблема инвариантов социальной организации в более широком плане - проблема социального архетипа. Автор выделяет четыре витальные потребности животного организма, выступающие как разные формы потребности сохранения: потребность самосохранения, потребность воспроизводства себя в других, потребность сохранения себя в сообществе и потребность сохранения своего сообщества.

Соответственно выделяются четыре инварианта:

1) территориальность - отношение индивида к своему ближайшему окружению (с элементом агрессивности);

2) семья - отношения по поводу воспроизводства;

3) отношения, направленные на поддержание порядка (этот инвариант связан с иерархией и асимметричностью взаимодействий);

4) альянс - поддержание дружеских и родственных связей.

В [20] делается попытка свести все богатство социальных взаимодействий к выделенным инвариантам.

Естественно попытаться использовать биологические аналогии при изучении цикличности развития социокультурных процессов, рассмотренных в третьей главе. Мы уже упоминали “волны жизни” биологических популяций, но ритмы

[116]

пронизывают и жизнь человеческого организма. Это биоритмы мозга, циклические процессы обновления крови, ритмы сердцебиений, чередование сна и бодрствования (у человека этот период близок к 25 часам [26]). Биологические часы имеются даже у простейших организмов.

Широкую известность получила теория трех биоритмов: “мужской” 23-суточный цикл физической потенции, “женский” 28-суточный цикл эмоционального состояния и 33-суточ-ный “интеллектуальный” цикл, открытые в начале XX в. Однако проведенные в 70-х годах независимые исследования не подтвердили наличие соответствующих корреляций [26].

Как отмечает Ю.М. Плюснин, “любая биологическая система является автоколебательной (существуют определенный ритм жизнедеятельности всей системы и ритмы активности ее биохимических и физиологических подсистем) и обладает поэтому релаксационным поведением (период активности сменяется периодом расслабления, релаксации). Две или несколько таких автоколебательных релаксационных систем, находящихся в непосредственной близости друг от друга (популяция), обладают качеством взаимной синхронизации своей активности” [20, с. 172]. Синхронизация может происходить либо под воздействием внешней среды (смена дня и ночи, приливов и отливов), либо вследствие взаимодействия биосистем. Если различия между частотами возбуждения и релаксации велики, то синхронизация не происходит. Необходимым условием синхронизации является близость частот колебаний, например, в популяции одного вида. В однородной среде синхронизация может происходить спонтанно с помощью самоорганизации индивидуальных ритмов. В [20] предполагается, что в однородной среде выделяется центр активности - “автогенератор”, или “водитель ритма”, под частоту которого подстраивают свой ритм соседние организмы.

Плюснин считает, что в биологических системах “водителем ритма” становится либо более чувствительная к внешним воздействиям система, либо система, собственная активность которой выше, чем у остальных в данной популяции. Таким образом, лидер-автогенератор “навязывает” свой собственный ритм активности другому организму, заставляя того подстраиваться. Изучение подобных процессов на разных уровнях интеграции позволило сформулировать тезис о системообразующей функции синхронизации в живой природе [20].

Среди внешних причин цикличности биологических процессов заметную роль по-прежнему играет солнечная активность. Так, международный еженедельный журнал Nature (v. 275, р. 86) опубликовал в 1978 г. заметку Р.Б. Хоип-Симпсона, обнаружившего замечательное совпадение между

[117]

пиками солнечной активности и эпидемиями гриппа, ассоциированными с модификациями вируса гриппа. С 1919 по 1969 г. автор обнаружил 5 таких совпадений.

Подобные исследования повторяют во многом результаты Чижевского и подтверждают его выводы о взаимосвязи социально-исторических и естественно-природных аспектов жизнедеятельности общества [16].

[118]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Осуждая “мистический” стиль работ Р. Тома, В.И. Арнольд тем не менее предлагает следующую модель перестройки (рис. 32).

Трудность проблемы перестройки обусловлена ее нелинейностью, в таких условиях уже не работают привычные методы управления, при которых результаты пропорциональны

[119]

усилиям. “Контринтуитивное” поведение нелинейных систем вынуждает вырабатывать нелинейную интуицию.

Если административная система достаточно развита и устойчива, то перейти в другое состояние данная нелинейная система может только ценой временного существенного ухудшения состояния. При этом, как отмечает В.И. Арнольд, слабо развитая система может перейти в лучшее состояние почти без предварительного ухудшения.

Теоретически возможен вариант перевода системы из плохого состояния сразу скачком достаточно близко к хорошему состоянию. В этом случае нелинейная система далее будет сама собой эволюционировать в сторону хорошего состояния.

Таковы объективные законы функционирования нелинейных систем, с которыми, как считает В. И. Арнольд, нельзя не считаться.

В.ф. Венда формулирует закон трансформационного спада, лежащий в основе возникновения волн развития сложных систем (в том числе волн прогресса общества), следующим образом. Если система при существующей структуре достигла максимума какого-либо показателя, то его дальнейшее повышение возможно лишь при условии смены структуры системы, переход к новой структуре связан при прочих равных условиях с обязательным временным снижением данного показателя [4].

Несмотря на достижения компьютеризации и успехи прикладной математики, не утихают споры вокруг проблемы со-

[120]

отношения закономерности и случайности, роли свободной воли в историческом процессе.

Л. фон Берталанфи, анализируя роль моделирования в познании социальных процессов, отмечает, что “всякая математическая модель есть определенное упрощение, ив каждом случае требуется еще решить, раскрывает ли такая модель действительные события в их внутренней сущности или “обрубает” жизненно важные части анатомии этих событий... Каждая модель становится опасной только тогда, когда она не передает ничего, кроме заблуждения” [2, с. 77-78].

Близких взглядов придерживается и Л. Гумилев: “...Целесообразно изучать не нюансы ощущений исторических персон, а процессы: социальные, этнические и культурогенные. При сборе первичных сведений степень точности мала, но при прослеживании долгоидущего процесса случайные ошибки взаимно компенсируются, благодаря чему можно получить описание, удовлетворяющее практической задаче - пониманию эпохи. И чем шире охват, тем выше точность. При такой постановке дела нет смысла увеличивать количество мелочей сверх необходимого, потому что они создают кибернетические “шумы”. А принцип отбора данных подсказывается поставленной задачей” [6, с. 341].

Другой подход к соотношению закономерного и случайного, базируясь на теории Пригожина, развивает Ю. Лотман в эссе “Клио на распутье” [9]. Лотман выделяет два фактора, осложняющих предсказуемость исторических процессов: случайность и сознательный выбор.

[121]

О роли cлучая в истории. А.С. Пушкин и ответе горячему стороннику изучения исторических закономерностей Н. Полевому писал: “Не говорите: иначе нельзя было быть. Коли было бы это правда, то историк был бы астроном, и события жизни человечества были бы предсказаны в календарях, как и затмения солнечные. Но провидение не алгебра. Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая - мощного, мгновенного орудия провидения” [10, с. 147].

Однако на ход социальных процессов влияют не только случайные события (смерть вождя, стихийное бедствие и т. д.). Лотман считает, что целесообразно рассмотреть два типа социальных процессов. В первом типе социальных процессов события носят внеличностный характер, так как участники процесса практически лишены права выбора. Можно сказать, что люди играют роль частиц в броуновском движении гигантских социальных процессов (развитие общественных формаций, классовые, национальные движения).

Второй тип социальных процессов связан с событиями, которые совершаются через сознание людей и с помощью этого сознания. “Человек оказывается перед возможностью выбора поведения и неизменно соотносит свои действия с образом цели, представлением о результатах” [9, с. З]. Таким образом, там, где социальный процесс предстает как множество альтернатив, выбор между которыми осуществляется интеллектом и волей человека, необходим поиск новых и более сложных форм и моделей причинности.

Опираясь на работы И. Пригожина, Ю. Лотман предлагает рассматривать социальный процесс как многофакторный поток. “Когда достигается .точка бифуркации, движение как бы останавливается в раздумье перед выбором пути”. Из этой точки может выходить несколько равновероятностных устойчивых траекторий развития. В этом моменте социального процесса люди имеют возможность осуществлять выбор. “Как бы ни были бессильны при нормальном течении истории эти факторы, они оказываются решающими в момент, когда система задумалась перед выбором. Но вмешавшись в общий ход процесса, они сразу же придают его изменениям необратимый характер” (9, с. 3, 4].

Основываясь на входящих в настоящее время в научный оборот представлениях, Ю. Лотман предлагает следующее образное представление о социальных процессах: “Клио предстает не пассажиркой в вагоне, катящемся по рельсам от одного пункта к другому, а странницей, идущей от перекрестка к перекрестку и выбирающей свой путь... Архаические символы - конденсаторы тысячелетнего опыта челове-

[122]

чества: замкнутые (фигуры - круг, треугольник, квадрат - символизируют высшие надчеловеческие силы; крест, перекресток уже в санскрите означал выбор, судьбу, человеческие начала: разум и совесть. Перепутье предоставляет выбор идущему” [9, с. 4].

Данный подход не случайно возник в наше время. По мнению Ю. Лотмана, он связан не только с современным состоянием естествознания, но и со спецификой переживаемой нами эпохи: время итогов, время “концов” - заканчивается XX в., тысячелетие. Подведение исторических итогов неизбежно связано с вопросом “куда идешь?”. История - взгляд на прошлое из будущего, взгляд на произошедшее с точки зрения какого-то представления о “норме”, “законе”, “коде”, - о том, что возводит происшествие в ранг исторического факта и заставляет воспринимать события как имеющие смысл [9,с.4].

На рубеже веков обостряется также ощущение единства социокультурной сферы. Так, Блок в предисловии к поэме “Возмездие” писал: “Зима 1911 года была исполнена глубокого внутреннего мужественного напряжения и трепета. Я помню ночные разговоры, из которых впервые вырастало сознание неразделенности и неслиянности искусства, жизни и политики... Я привык сопоставлять факты из всех областей жизни, доступных моему зрению в данное время, и уверен, что все они вместе всегда создают единый музыкальный напор” [3, с. 296-297].

Для процессов развития типичен циклический характер чередования стабильных, “спокойных” этапов и “революционных”, скачкообразных переходов на новый уровень. Такого типа ситуацию прослеживает Т. Кун [8] на примере развития науки. На этапе нормальной науки развитие осуществляется в рамках данной парадигмы (альтернативные научные подходы к объяснению эмпирического материала подавляются) до тех пор, пока объяснительные возможности данной парадигмы не вступают в противоречие с новыми фактами. В такой ситуации доверие ученых к старой парадигме ослабляется, появляются новые, конкурирующие между собой теории, их количество резко растет. Данная кризисная ситуация (дивергирующий этап) проходит довольно быстро и заканчивается переходом к новой парадигме.

Изложенная модель развития науки находит свое подтверждение в наукометрических исследованиях. Так, Гофман и Хармон [12], анализируя развитие символической логики, выявили довольно устойчивые циклы с периодом 12,5 года. Циклы разделяются кратковременными (менее года) периодами неустойчивого состояния, в течение которых появлялись крупные, фундаментальные результаты. Выдающиеся открытия вызывают экспоненциальный рост научных публикаций. Од-

[123]

нако творческий потенциал даже выдающихся работ постепенно истощается, и в ожидании нового революционного толчка система входит в состояние насыщения.

Период неустойчивого состояния играет важную роль в процессах развития. Действительно, абсолютно устойчивая или гиперустойчивая система не будет развиваться, так как механизмы отрицательной обратной связи будут подавлять любые отклонения от устойчивого состояния. Как отмечается в ('5, с. 48], “гиперустойчивость устраняет всякую возможность развития, необходимым условием которого всегда является неустойчивость по отношению к определенным изменениям”. С другой стороны, длительная неустойчивость препятствует закреплению “полезных” характеристик систем, что может привести к потере структурной устойчивости и гибели системы.

Полемизируя с заместителем заведующего отделом политического планирования госдепартамента США Френсисом Фукуямой, возвестившим наступление “постисторического” периода в эволюции человечества с перспективой многовековой скуки, концом философии и искусства, апофеозом потребительства и т. п., советский философ Ю.А. Замошкин утверждает: “Никакая идеология не может раз и навсегда решить вопрос о приоритетности, первенстве тех или иных, по своему существу антиномичных, потребностей. Любые конкретные проекты их согласования, сколь угодно результативные, в исторической перспективе не могут не быть относительными. В истории были, есть и, вероятно, будут циклы, когда то одна, то другая потребность заявляет о себе с большей остротой и силой. При смене этих циклов неизбежно появление альтернативных идеологических позиций и программ, неизбежны перемены акцентов, споры и конфликты” [7, с. 154].

Сложность предсказания в социальных процессах обусловлена также тем, что прогноз может скорректировать поведение участников процесса. Причем спектр возможных взаимодействий прогноза и индивида весьма широк. На одном его полюсе находятся люди, для которых верен принцип “самонаведения” (самоосуществления) прогноза. Поясним его на примере волн Кондратьева. Предприниматели, зная прогноз об ухудшении конъюнктуры, начинают вести более осторожную, менее динамичную политику, что ускоряет наступление кризисных явлений в экономике.

На другой полюсе восприятия прогноза находятся индивиды, для которых верен принцип рефлексивного опровержения социальных законов. Данные члены общества поступают наперекор прогнозу, демонстрируя свободу воли и даже пытаясь кого-то обойти и что-то приобрести на данном историческом повороте.

[124]

Объективно существующие в настоящее время для социальных наук трудности исследования социальной динамики означают, по мнению А. Кайе, что состояние кризиса сменилось агонией. Естественно в этом случае задать вопрос: стоит ли в такой ситуации заниматься математической социологией? Несомненно. Во-первых, это надежно. Математические результаты (в рамках сделанных предположений) верны всегда, в любой момент истории, при всех режимах и не зависят от состояния политической “погоды”. Во-вторых, междисциплинарные исследования такого рода именно в настоящее время весьма плодотворны, о чем свидетельствует информационный взрыв в таких областях науки, как искусственный интеллект и математическая биология.

[125]