А. Бадью Трактат по метаполитике

А. БАДЬЮ

МЕТА/ПОЛИТИКА:

МОЖНО ЛИ МЫСЛИТЬ ПОЛИТИКУ? КРАТКИЙ ТРАКТАТ ПО МЕТАПОЛИТИКЕ. М., 2005.

КРАТКИЙ ТРАКТАТ ПО МЕТАПОЛИТИКЕ

Пролог. Философы-участники Сопротивления ...95

1. Против "политической философии" ...103

2. Политика как мысль: труды Сильвена Лазарюса ...117

3. Альтюссер: субъективное без субъекта ...144

4. Расцепление политической связи ...152

5. В высшей степени умозрительные рассуждения

о концепте демократии ...162

6. Истины и справедливость ...179

7. Рансьер и сообщество равных ...189

8. Рансьер и аполитичное ...195

9. Что такое термидорианец? ...204

10. Политика как истинностная процедура ...218

Под "метаполитикой" я имею в виду выводы, которые философия в себе и для себя может извлечь из того, что реальные разновидности политики являются мыслями. Метаполитика противопоставляет себя политической философии, полагающей, что, поскольку политики не являются мыслями, "политическое" надлежит мыслить именно философу.

А. Б., апрель 1998 г.

9. Что такое термидорианец?

205

Согласно наиболее распространенной идее, "парламентский" заговор 9 термидора, а затем - Термидорианский Конвент положили конец террору. Во времена, когда на всякий проект освободительной политики неприкрыто обрушиваются как на "преступления коммунизма", любая идея такого рода равнозначна отпущению грехов термидорианцам и даже их благословению. Главный автор бестселлера16, посвященного вышеназванным преступлениям, чтобы оправдать свое предприятие, аргументирует тем, что двадцать лет назад сам он был активным маоистом. Так что этот бестселлер является его личным термидором. То, что он принес ему много денег, - в порядке вещей: ведь исторические термидорианцы именно так и понимали термидор.

Сколь бы простой ни была эта идея, характерная для сразу и линейного, и периодизированного взгляда на историю революции, она не может не вызвать множество возражений. В основании самого Термидорианского Конвента лежит массовый террор. Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон - вместе с девятнадцатью другими - без какого бы то ни было суда были казнены 10 термидора. Партия приговоренных \ 1 термидора насчитывала семьдесят одного человека - самая многочисленная из казней за все годы революции. В течение 1794 и 1795 гг. контрреволюционный террор практически не прекращался. Он имел как "правовые" формы, так и формы стихийных расправ. Вооруженные банды повсюду провоцировали воинствующих якобинцев, чтобы развязать репрессии. Среди прочих документов есть один, представляющий в этом отношении особый интерес: речь идет о "Термидорианских воспоминаниях" Дюваля. Дюваль был

одним из активистов так называемого движения золотой молодежи Фрерона. Боевым кличем этих наемных убийц был: "Долой якобинцев!" Даже закрытие якобинского клуба было вызвано потасовкой, устроенной бандами Станисласа Фрерона. То есть образцовой правительственной провокацией.

Здесь надо напомнить, что с точки зрения Сен-Жюста, субъективной максимой политической мысли является добродетель, а террор является лишь обусловленной конкретными обстоятельствами заменой неустойчивости добродетели - на то время, пока бушует внутренняя и внешняя контрреволюция. Из-за этой неустойчивости политический курс оказывается подвержен опасности коррупции. Именно поэтому, в конечном итоге, на террор - как на гарантию против слабостей добродетели и как на силу, способную защитить от коррупции - следовало заменить общественные институты.

Какой же была институциональная практика термидорианцев? Суть ее изложена в Конституции III года, где отчетливо видно, что добродетель оказалась заменена государственным механизмом власти собственников, что было равнозначно утверждению коррупции в средоточии государства. Центральным принципом здесь, без сомнения, являлось установление цензовых критериев для выборщиков, в свою очередь, назначаемых активными гражданами: 30 тыс. выборщиков на всю страну!

Но максимы, регулирующие репрессии, еще интереснее. Ведь они открыто нацелены против всякой формы народного волеизъявления, дистанцированного от государства. Так, в статье 366 упомянутой конституции провозглашается: "Все собрания невооруженных людей должны рассеиваться". Статья 364 требует, чтобы петиции (протесты) были строго индивидуальными: "Никакая ассоциация не имеет права подавать их от имени коллективов, если только это не конституционные власти, подаваться же они могут только по вопросам, входящим в их компетенцию." Статья 361 отслеживает употребление прилагательных: "Никакое собрание граждан не может обозначать себя как народное общество (societe populaire)"

Термидор открывает политическую последовательность, при

206

которой конституционное осуществление репрессий опирается на антинародные воззрения государства. Речь идет не об окончании террора против политических врагов, а о радикальном изменении и истока, и цели этого террора. Истоком террора отныне служит цензовое государство богачей, а мишенью - всякая сформировавшаяся или сплоченная воля народного волеизъявления. Тем самым Конституция III года поворачивается спиной к Конституции 1793 г., до сих пор не имеющей себе равных по демократичности своих положений. Директория продолжала идти по этому пути вплоть до - поистине грандиозного -решения: казнить всякого, кто сошлется на Конституцию 1793 г.!

Как мы видим, эмпирически идея того, что переворот 9 термидора привел к какому-то "окончанию террора", едва ли выдерживает критику.

Но можно ли тогда сказать, что Термидор стал точкой, прояснившей революционную последовательность в 1792-1794 гг., внутри же этой последовательности - моментом, когда Террор оказался "поставлен на повестку дня"? Это означало бы вернуться к логике результата, к синтетической диалектике, согласно которой лишь будущее конкретной политической последовательности высказывает ее истинность. Именно так, например, Собуль 17 рассматривает отношение между термидорианским Конвентом и диктатурой больших комитетов. С его точки зрения, якобинцы стали жертвами собственных противоречий, и тот синтез, который дал Термидор, Директорию, Консульство и Империю, явил истину этих противоречий: буржуазная сущность революции якобы не может свободно развертываться без упразднения ее народных атрибутов.

Против диалектики результата здесь необходимо пустить в ход тезисы Сильвена Лазарюса: любую политическую последовательность следует идентифицировать и мыслить как гомогенную сингулярность, исходя из нее самой, а не из гетерогенной природы ее политического будущего. В частности, политическая последовательность прерывается или завершается не в силу каких-то внешних причинно-следственных связей, или же противоречий между своими сущностью и средствами, но из-за стро-

207

го имманентного эффекта исчерпания своих возможностей. Как раз эту исчерпанность имеет в виду Сен-Жюст, констатируя, что "Революция застыла".

Иными словами, категория поражения здесь неуместна, поскольку она всегда соразмеряет политическую ситуацию с внешним и гетерогенным положением вещей. Не бывает поражений - происходят прекращения: политическая последовательность начинается и завершается, но мы не можем измерить ее реальную и мыслительную силу ни из предшествовавшего, ни из последовавшего. С этой точки зрения Термидор не может быть смысловым именованием Террора. Термидор - имя того, что пришло, когда прекратилось то, что Сильвен Лазарюс называет революционным политическим режимом.

Следовательно, моей целью будет проанализировать "термидорианца" как имя сразу и сингулярной, и типичной субъективности, чье пространство - пространство прекращения.

Следует должным образом уточнить статус нижеследующих рассуждений. Они не относятся к историографии. Исторических термидорианцев можно цитировать, но их нельзя помыслить как отдельные фигуры в истории государства. На эту тему существуют превосходные труды, в первом ряду которых стоит "Термидорианская реакция" Матьеза18. Но наши рассуждения так же не принадлежат и к политике как мысли. Сильвен Лазарюс непрестанно настаивает на том, что политика есть то, исходя из чего имеется мысль о политике. Однако же термидорианский Конвент - в отличие от революционной последовательности 1792-1794 гг. -трудно счесть сингулярной политической последовательностью. И даже если бы термидорианский Конвент образовывал сингулярную политическую последовательность, то было бы необходимо .мыслить ее исходя из нее самой, и "термидорианец" представал бы тогда не каким-то возможным "родовым" понятием, а именем сингулярности.

Наш подход является философским. Речь идет о том, чтобы превратить слово "термидорианец" в концепт. В концепт того, что субъективно конституируется в стихии прекращения некоей политики. Этот концепт воплотится в философии, обуслов-

208

209

ленной проведением политик освобождения, или, как писал Ла-зарюс, политик "изнутри" ("en interiorite"), что также означает: обусловленной редким и прерывным характером этих политик, их неизбежным, ничем не отменяемым прекращением.

Общеизвестен тот великий вопрос, что ставил Сен-Жюст: чего хотят те, кто не хочет ни добродетели, ни террора? Эта загадочная воля как раз и узурпирует прекращение политики. Объектом прекращения политики является государство - государство, выведенное из-под каких бы то ни было предписаний добродетели; государство, террористическое измерение которого (очевидно, сохраняемое) совершенно разнится с террором в якобинском и революционном смыслах. Центральный момент здесь заключается в том, что принцип добродетели оказывается заменен на принцип интереса.

Образцовым термидорианцем, которому принадлежат высказывания, определяющие "родовую" фигуру термидорианца, несомненно, является Буасси д'Англа. Его великий канонический текст - речь от 5 мессидора III года. Процитируем ее: Нами должны управлять наилучшие [...], но ведь, за редкими исключениями, вы сможете обнаружить таких людей лишь среди тех, кто, обладая собственностью, привязаны к стране, где эта собственность находится, к законам, которые ее защищают, к спокойствию, которое ее охраняет. Добродетель есть безусловное субъективное предписание, не отсылающее ни к какой другой объективной детерминации. Потому-то Буасси д'Англа и отвергает ее. От лидера требуется не быть добродетельным политиком, но представлять в правительстве "лучших". Лучшие же не производят никакой субъективной детерминации. Это определимая категория, абсолютно обусловленная объективной фигурой собственности. Три основания, выдвигаемые Буасси д'Англа в пользу предоставления государства в руки "лучших", чрезвычайно существенны, и их ожидало большое будущее:

- Для термидорианца, в отличие от патриота-якобинца, страна не является возможным местом проявления республиканских добродетелей. Страна есть то, где находится собственность.

Страна есть экономическая объективность.

- Для термидорианца, в отличие от якобинца, закон не является максимой, производной от отношения между принципами и ситуацией. Закон есть то, что защищает - и в частности то, что защищает собственность. В этом отношении его универсальность совершенно второстепенна. В счет идет именно его функция.

- Для термидорианца восстание не может быть священным долгом, каким оно является для якобинца в случае попирания универсальности принципов. Ибо основным и легитимным требованием собственника является спокойствие.

Здесь мы обнаруживаем основополагающий триплет объективной концепции страны, консервативной концепции закона и охранной концепции ситуаций. В первом описании концепта термидорианца мы видим связку объективизма, "естественного" порядка вещей и безопасности.

Нам известно, что для Сен-Жюста противоположностью добродетели является коррупция. Безусловно, сегодня размышлять о коррупции небесполезно. Сильвен Лазарюс показал, что "коррупция", прежде всего, обозначает неустойчивость политики, связанную с тем, что реальный принцип такой политики субъективен (добродетель, принципиальность). Материальную коррупцию мы обнаруживаем лишь впоследствии и в качестве результата. Термидорианец коррумпирован по своей политической сущности. Это означает: он извлекает выгоду из неустойчивости политических убеждений. Однако в политике только и существуют, что убеждения (и воли).

Впрочем, исторические термидорианцы - коррумпированные элементы в самом обыденном смысле слова, о чем ясно свидетельствуют документы. И ведь неслучайно они пришли вслед за Неподкупным19. Упомянем английские деньги, которые они получали в изобилии, беспрецедентный "дележ" национальных богатств, спекуляцию зерном. Упомянем мародерство (Термидор - это еще и переход от войны республиканской, оборонительной и принципиальной к войне завоевательной и грабительской) и сделки по поставкам для армии. Упомянем - и

210

211

это, возможно, наиболее показательно - тесные связи термидорианцев с колониальными администрациями и работорговцами. Это прекрасно освещено в книге Флоранс Готье "Триумф и поражение естественного права в революции"20. Мы также встречаем в этой книге Буасси д'Англа, который произносит 17 термидора III года речь, направленную против самой идеи независимости колоний. Аргументом здесь служит богатство, накопленное в течение почти двух столетий; этим аргументом и сегодня пользуется Паскаль Брюкнер, когда в своем чрезвычайно термидорианском "Плаче белого человека" публично умывает руки, говоря о том, что происходит с людьми и странами "Третьего мира": колонизированные народы якобы не "дозрели" до независимости (т. е. сами несут ответственность за свою досадно недемократичную нищету). Ведь единственное, на что эти народы могут уповать, - это внутренняя автономия под надзором (т. е. развитие, контролируемое МВФ и направленное на прогресс в "современном демократическом" духе). Процитируем Буасси д'Англа:

Отнюдь не уповая на свободу, сохранение которой как завоевания потребовало бы от них чересчур много усилий, они засыпают под сенью изобилия и наслаждений, которые свобода доставляет [... ] железо плуга больше не ранит их руки, как и железо оружия. Стало быть, такой народ должен удовольствоваться желанием быть мудро и мирно управляемым людьми гуманными и справедливым, врагами тирании.

Буасси д'Англа не устает высказывать институциональные предостережения, касающиеся народов, которые пока еще очень далеки от какого бы то ни было "устремления" в направлении свободы. Между тем, любопытно, что эти предостережения имеют целью "утихомирить" энергией законов "революционные движения" в этих именуемых "сонными" колониях:

Мы предлагаем вам разделить колонии на различные департаменты; разместить в каждом из них, как и в тех, что окружают вас, администрацию, состоящую из пяти членов, наделенных теми же функциями и подчиняющихся тем же законам. Но поскольку в этой части Франции еще имеется революционное движение, которое могут утихомирить лишь привычка к свободе и

энергия вводимых вами законов, мы думаем, что вы должны постановить, что временно - до тех пор, пока ваши преемники не постановят иначе - эти администрации будут назначаться исполнительной Директорией.

На самом деле Буасси д'Англа только и стремится, что удовлетворить своих друзей, плантаторов и работорговцев, сообразно трем максимам образцового термидорианца: колонии образуют часть страны, так как у нас там собственность. Закон должен "утихомирить" эмансипационный и освободительный пыл, поскольку он ставит под угрозу нашу собственность. И наконец, желателен режим прямого управления, так как речь идет о нашей безопасности.

Но опять-таки эта законодательная и материальная коррупция всего лишь вторична. Даже сегодня мы видим, что и в Италии, и во Франции чисто эмпирическая и юридическая трактовка темы коррупции сопряжена со значительным риском, что на смену прижившимся у нас бандитам и торгашам придут еще более отъявленные бандиты и безжалостные торгаши. Идея, посредством каких-то мелких судейских чинов заменить грязные деньги чистыми, - смехотворна. Можно считать аксиомой, что если денег слишком много, если счет идет на десятки миллионов, то все эти капиталистические деньги неизбежно являются грязными. Если бы оказалось возможным сохранять чистоту, манипулируя такими количествами всеобщего эквивалента, это было бы известно всем. Нет, мы реально имеем дело с темой коррупции лишь тогда, когда схватываем ее основание: неизбежную слабость политики. Сердцевина термидорианского вопроса - это не очевидная зависимость термидорианских политиков от колониального лобби, спекулянтов и генералов-мародеров. Мы достигаем искомой глубины вопроса, когда видим, что для всякого термидорианца - исторического или сегодняшнего - категория истины провозглашается как не имеющая политической силы. Эта категория якобы сопряжена с безнадежным усилием, необходимо приводящим к наихудшему: к Террору. И опять-таки процитируем Буасси д'Англа:

Человеку без собственности необходимы постоянные усилия

212

213

добродетели, чтобы быть заинтересованным в порядке, который не сохраняет для него ничего.

Прежде всего, бросается в глаза, что политическая субъективность отсылает здесь к порядку, а не к способности, руководствуясь какой-либо максимой, осуществить то, чем чревата ситуация. Этот поворот можно назвать этатизацией политического сознания. Если угодно, прямая противоположность этой установке выражена в принципе Мао Цзэдуна: "Бунт - дело правое."

Далее, следует заметить, что для Буасси д'Англа "интересоваться чем-либо" предполагает (объективный) интерес. Здесь именем этого интереса является "собственность". Но, говоря формальнее, развиваемая им идея - та, что ядром всякого субъективного требования служит некий интерес. И сегодня это представление еще остается главным, если не единственным, аргументом в пользу рыночной экономики.

Итак, "постоянным усилиям добродетели", являвшимся для великих якобинцев самим принципом всякой политики, Буасси д'Англа противопоставляет связь государства (порядка) и интереса. Сдвиг происходит от усилия к заинтересованности.

Тогда можно утверждать, что термидорианская субъективность, укореняющая себя в прекращении некоторой политики, производит сцепление Государства и интереса. Именно такое сцепление свидетельствует, что отныне политическое предписание (в данных обстоятельствах именуемое "добродетелью") отсутствует.

В моих философских терминах эту диспозицию можно обобщить следующим образом:

- Центр тяжести теперь приходится не на ситуацию, но на состояние ситуации.

- Субъективный путь теперь руководствуется не максимой и не высказываниями, которые сочетаются с проверкой максимы на ситуациях. Он руководствуется интересом, связывающим заинтересованных лиц с этатизированным порядком. Это также означает: в счет идет не случайностный путь истины, а калькулируемая траектория включения. Если всякий путь истины пред-

ставляет собой сингулярный труд, зависящий от сверхштатного измерения события, то траектория интереса соразмерна ситуационному месторасположению. Определяющим для термидорианца (как для субъекта) моментом являются поиски места.

Если это так, то "термидорианец" не именует структурным образом вторую ветвь альтернативы, первой ветвью которой является "истинностная процедура" или "родовая процедура". 'Термидорианец" обозначает триплет этатизации, исчисляемого интереса и месторасположения при условии прекращения истинностной процедуры и в не диалектизируемой стихии этого прекращения.

То, что политический революционный режим имел место между 1792 и 1794 гг., и то, что он прекратил существовать 9 термидора, представляет собой определяющий момент для термидорианской субъективности как для сингулярности. Этати-зация, исчисляемый интерес и месторасположение - всего-навсего формальные черты этой сингулярности, мысль о которой указывает на необходимость мыслить прекращение.

Чтобы прояснить здесь строение разбираемого концепта, я хотел бы показать, в каком смысле можно утверждать, что субъективность, носящая, начиная с 1976 г., имя "новые философы" или "новая философия", заслуживает называться термидорианской.

Без всякого сомнения, мы находим здесь следующие формальные черты:

- Этатизация принимает форму присоединения к процессу парламентаризации, безразличия к негосударственным ситуациям, в лучшем случае - мирного существования с миттеранизмом, а в худшем - активной к нему причастности.

- Исчисляемый интерес принимает форму умаления интеллектуалов, отказывающихся от всякого творческого политического предписания, от всех критических и прогрессистских функций, ради покорения медиатического и институционального пространства.

- Месторасположение принимает форму чисто консервативной аргументации - той, что под знаком "прав человека" про-

214

тивопоставляет великолепие западных демократий мерзости восточного тоталитаризма.

Это всего лишь аналогия, поскольку сомнительно, что важнейшие годы прямого политического активизма (между 1965 и 1975 гг.) конституировали подлинный режим политики. Но эта аналогия позволяет продемонстрировать несколько характеристик связанности формальных черт. "Новые философы" появляются вследствие очевидного прекращения некоей последовательности, назовем ли мы ее "левацкой", "маоистской" или "поколением 68-го". Это означает:

- что они сами были активистами в годы рассматриваемой последовательности. Все известные "новые философы" прежде были маоистами, в частности - членами группы "Gauche Proletarienne". Но аналогично этому, исторические термидорианцы - не пришедшие откуда-то извне аристократы, не сторонники реставрации монархии и даже не жирондисты. Они принадлежали к робеспьерианскому большинству Конвента;

- что суждение о том, что являлось политической последовательностью, выступает определяющим для характеристики формальных термидорианских черт. Это суждение построено на выхолащивании высказываний последовательности. Боевая политика 1965-1975 гг. органически сочетала известный активизм и идеологические принципы, средоточие которых составляли народ ("служить народу"), фигура рабочего и заводская

реальность. Термидорианское же ренегатство 80-х гг. XX в. отделяет активизм от всех принципов и ситуаций, представляя дело так, будто он сопрягался исключительно с китайским или советским государствами. Только этим объясним тот факт, что "открытие" Солженицына для термидорианца-"нового философа" могло оказаться чем-то доказательным. Каково отношение между сталинскими лагерями тридцатых годов и тем запутанным, но великолепным путем, что привел тысячи юных студентов на заводы нашей страны, или теми многообразными изобретениями новых практик декларации, манифестации, организации? Отношение здесь - это именно выстраивание не отношения, выхолащивания. Отделенный от своего реального

215

содержания, "левацкий" активизм (от которого так сильно устали термидорианцы) склонился в сторону субъективной патологии, зачарованности тоталитарным этатизмом - что фактически делает его совершенно непрозрачным. Непрозрачность и есть следствие этого выхолащивания. Но это - сингулярная непрозрачность, непрозрачность прекратившейся последовательности. Итак, сингуляризация формальных черт происходит через выхолащивание политической последовательности, которым и производится непрозрачность. Фактически речь идет о производстве немыслимого, дабы сама мысль оказалась дискредитированной, а существующим оставалось лишь положение вещей. Стало быть, "термидорианец" именует субъективность, которая в стихии прекращения некоторой политической последовательности производит из нее сингулярную немыслимость - через выхолащивание высказываний этой последовательности, а также в пользу этатизации, исчисляемого интереса и месторасположения. Немыслимость последовательности всегда в то же время означает упразднение мысли, в особенности - политического поля; ведь то, что должно мыслить, как раз и есть последовательность. Именно так категория тоталитаризма и патетическое коррелирование с ней отстаивания прав человека (некоторые "новые философы" даже занялись их "основыванием") погрузили (в горизонте общественного мнения) в продолжительную немыслимость и произведения Ленина, и сочинения Мао Цзэду-на - тем же движением, каким они погрузили в ночь мысли активистские изобретения шестидесятых и семидесятых годов. Последовательности 1902-1917 гг., 1920-1947 гг., 1965-1975 гг., в коих прерывным образом схватывается история политики XX века, превратились в непрозрачные сингулярности.

Буасси д'Англа сам усердно стремится сделать революционную последовательность невразумительной. Для этого он сводит ее к "яростной конвульсии", происходящей от экономической некомпетентности народных масс (до сих пор расхожий аргумент):

Если вы безоговорочно предоставите людям без собственности политические права, и если они когда-нибудь окажутся на скамьях законодателей, то они возбудят или позволят возбудить вол-

216

нения, не страшась их последствий; они установят или позволят установить прискорбные налоги на торговлю и земледелие, потому что не будут ни ощущать, ни страшиться, ни предвидеть их ужасных последствий, - и в конечном итоге они низвергнут нас в яростные конвульсии, из которых мы только что вышли.

Схема Буасси д'Англа сочетает иррациональность ситуации (яростные конвульсии) с иррациональностью действователей (несобственники пренебрегают "законами экономики"). Следовательно, он превращает революционную последовательность в политическую немыслимость. Выхолащивание заключается в отделении террора (под именем "ярости") от добродетели с использованием для этого принципа интереса. Так и "новые философы" отделили левацкий активизм от его реального содержания (против всякого здравого смысла считая, будто его "субъективным" двигателем служили иллюзии, питаемые ими в отношении социалистических государств).

О живучести этой схемы мы можем судить не только по ее повторяющемуся применению в период прекращения политической последовательности - а значит, в момент реакционный и консервативный, - но и в ее присутствии в самой марксистской историографии. Ведь делать из экономики средоточье проблемы, упразднять политические сингулярности, превращать разновидности налогообложения в альфу и омегу любого объяснения - такова склонность академического "марксизирующе-го" анализа Революции, воодушевлявшего ФКП в пятидесятые годы, и надо признать, что она определенным образом представляла собой "превернутого" Буасси д'Англа. Доказательством этого может послужить следующая ошеломительная фраза Со-буля: "9 термидора знаменует собою не разрыв, но ускорение".

В конечном итоге, "термидорианец" является именем кон-ституирования, в стихии прекращения некоторой истинностной процедуры, немыслимости этой процедуры. Способность этого конституирования немыслимого, как мы только что видели, характеризуется долгосрочностью. Это - историческая матрица устранения мысли.

Отсюда мы можем опять вернуться к Террору. В действи-

217

тельности, "террор", взятый сам по себе, является одним из выхолощенных терминов, обозначающих немыслимое. Проект "помыслить террор" как таковой неосуществим, поскольку изолирование категории террора как раз и представляет собой термидорианскую операцию (совершенно так же, как термидорианской операцией является попытка мыслить социалистические государства, исходя только из их террористического измерения). Назначение этой операции - произвести непрозрачность и немыслимое. Будучи изолированным, террор становится инфраполитической, политически немыслимой данностью. Тем самым открываются вакансии для моральной проповеди, направленной против насилия (подобно этому, выхолащивание левацкой последовательности, делающее политику немыслимой, оказывается незаменимым ресурсом гуманистических проповедей, этики, "права-человека-защитных" кампаний).

Однако невозможно высвободиться из-под термидорианской альтернативы, неловко пытаясь оправдать или пояснить террор "сам по себе". Поступая таким образом, вы попадете в немыслимое, избранное за вас термидорианцем. Революционный труд необходимо рассматривать как гомогенную множественность. Террор здесь - неотделимая, в частности - от добродетели, категория.

В политике, а особенно - в отношении Французской революции, предварительным для всякой мысли моментом служит разрушение термидорианской схемы, которая также - надо согласиться - в значительной степени является марксистской. Со-буль подготовил Фюре.21

А что же в философии? Надо исследовать следующий трудный вопрос: действительно ли при прекращении истинностной процедуры всегда совершаются продуцирования немыслимого, поражающие эту процедуру? Должна ли мысль сносить термидорианские схемы, обрекающие ее на крушение?

Будет лучше оставить этот вопрос неотвеченным. Закончим же мы позитивным наброском: эскизом онтологических характеристик политической процедуры.

10. Политика как истинностная процедура

219

Когда и при каких условиях мы называем событие политическим! Чем является "происходящее", когда оно происходит политически?

Мы полагаем, что событие является политическим, а вводимая им процедура причастна к политической истине, при соблюдении нескольких условий. Эти условия связаны с материей события, с бесконечным, с соотнесенностью с состоянием ситуации и с числовым порядком, нумеричностью, этой процедуры.

1. Событие является политическим, если материя этого события коллективна - или же если событие можно приписать исключительно множественности некоего коллектива. "Коллектив" здесь - не числовой концепт. Мы называем событие онтологически коллективным в том случае, если это событие является носителем некоего виртуального требования ко всем. "Коллектив" есть нечто немедленно универсализирующее. Эффективность политики сопряжена с утверждением того, что "для всякого х имеется мысль".

Под словом "мысль" я имею в виду какую угодно взятую в субъективности истинностную процедуру. "Мысль" есть имя субъекта истинностной процедуры. Т. е. словом "коллектив" признается, что если мысль является политической, то она распространяется на всех. В отличие от прочих типов истины, это не только вопрос ее адресата. Разумеется, всякая истина обращена ко всем. Но в случае политики универсальность представляет собой внутреннюю сущность, а не просто характер назначения. В политике для всех в любой момент явлена возможная доступность мысли, идентифицирующей субъект. Тех, кто сформированы в субъектов конкретной политики, называют акти-

вистами процедуры. Но "активист" - это категория без границ, субъективное обозначение без идентичности и без концепта. Коллективный характер политического события предписывает, чтобы все виртуально являлись активистами мысли, которая производится исходя из события. В этом смысле политика - единственная истинностная процедура, являющаяся "родовой" не только по результату, но и по локальному составу субъекта.

Только от политики как сущностной требуется провозглашать, что мысль, каковой политика является, есть мысль всех. Политике органически необходимо провозглашать это. Математику, например, требуется всего-навсего еще один математик, который признает, что в его доказательстве нет изъянов. Любви, чтобы заручиться в том, что она является мыслью, требуется существование лишь двух. Художнику - в конечном итоге - не требуется никто. Наука, искусство и любовь суть аристократические истинностные процедуры. Разумеется, они обращены ко всем и универсализируют свою сингулярность. Но в них не явлен коллективный режим. Политика же невозможна без высказывания, что все, какие угодно, люди способны к мысли, постсобытийно формирующей политический субъект. В этом высказывании высказывается то, что политическая мысль является топологически коллективной, а это означает, что она может существовать только как мысль всех.

То, что центральной разновидностью политической деятельности является собрание, представляет собой локальную метонимию ее в сущности коллективного, а значит - принципиально универсального бытия.

2. Коллективный характер политического события имеет следствием то, что политика как таковая предъявляет бесконечный характер ситуаций. Политика демонстрирует или затребует бесконечность ситуации. Всякая политика освобождения опровергает конечность, опровергает "бытие к смерти". Поскольку конкретная политика включает в ситуацию мысль всех, она действует посредством выявления субъективной бесконечности ситуаций.

Конечно же, всякая ситуация онтологически бесконечна. Но

220

221

только политика, как субъективная универсальность, непосредственно затребует эту бесконечность.

К примеру, наука есть захват пустоты и бесконечного посредством письма. Ее нисколько не беспокоит субъективная бесконечность ситуаций. Искусство предъявляет чувственное через конечность произведения, оно - образцовое производство конечного, и бесконечное вмешивается сюда лишь в случаях, когда художник готовит бесконечному участь конечного. Политика же как раз есть то, что, следуя принципу того же самого, или эгалитарному принципу, имеет дело с бесконечным как таковым. Вот ее отправная точка: ситуация открыта, она никогда не бывает закрытой, а возможное обрабатывает ее имманентную субъективную бесконечность. Поэтому и верно, что в числовом порядке политической процедуры первым термом является бесконечность. Тогда как для любви первым термом является единица, для науки - пустота, для искусства - конечное число. Бесконечное вмешивается во все истинностные процедуры, но в первой позиции оно находится только в политике. Ведь только в политике размышление о возможном (а значит - о бесконечности ситуации) и будет самим ее процессом.

3. Наконец, какова соотнесенность политики с состоянием ситуации, а конкретнее - с государством, - одновременно в онтологическом и в историческом смысле этого понятия?

Состояние ситуации есть операция, которая внутри ситуации квалифицирует ее участников, ее подмножества. Состояние есть своего рода метаструктура, которая способна учитывать все подмножества ситуации. Всякая ситуация допускает некое состояние. Всякая ситуация есть предъявление ее самой, того, что ее составляет, того, что к ней принадлежит. Но она задается и как состояние ситуации, т. е. как внутренняя конфигурация ее частей или подмножеств, а следовательно, как репрезентация, пред-ставление. В частности, состояние ситуации пред-ставляет коллективные ситуации, тогда как в коллективных ситуациях сингулярности не пред-ставляются, но предъявляются. По этому вопросу я отсылаю к размышлению 8 из моей книги "Бытие и событие".

Одной из основополагающих данностей для онтологии является то, что состояние ситуации всегда больше, чем сама ситуация. Частей всегда больше, чем элементов; репрезентативная множественность всегда превышает по своему типу множественность предъявляемую. Этот вопрос фактически является вопросом могущественности, мощности. Мощь государства всегда превосходит мощь ситуации. Государство, а следовательно, и экономика, являющаяся теперь нормой государства, характеризуются неким структурным следствием разделения и сверхмощности по отношению к тому, что просто предъявлено в ситуации.

Можно математически доказать, что этот избыток неисчислим. Нет ответа на вопрос о том, насколько мощь государства превосходит мощь индивида, насколько мощь репрезентации превосходит мощь предъявления. В этом избытке присутствует нечто блуждающее. Впрочем, простейший опыт соотнесенности с государством показывает, что мы соотносимся с ним так, что никогда не в силах назначить меру его мощи. Репрезентация государства через его мощь, в данном случае - через его публичную мощь, показывает, с одной стороны, ее избыточность, с другой, неопределенный или блуждающий характер этой избыточности.

Все мы знаем, что политика, когда она существует, сразу же вызывает манифестации мощи государства. Это очевидно из того, что политика - явление коллективное, а значит она универсальным образом касается всех частей ситуации, т. е. того, что является полем существования состояния ситуации. Политика затребует государственную мощь - и она представляет собой единственную истинностную процедуру, делающую это напрямую. Ординарной фигурой этого вызывания государственной мощи является то, что политика всегда сталкивается с репрессиями. Но репрессии - это эмпирическая форма блуждающей сверхмощи государства - не характеризуют политику сущностным образом.

Подлинная характеристика политического события и задействованной в нем истинностной процедуры состоит в том, что

222

223

политическое событие останавливает блуждание, назначает меру сверхмощи государства, фиксирует мощь государства. Следовательно, политическое событие прерывает субъективное блуждание мощи государства. Политическое событие конфигурирует состояние ситуации. Оно задает фигуру состоянию ситуации, фигуру его мощи, оно измеряет эту мощь.

Эмпирически это означает, что когда имеется действительно политическое событие - государство выказывает себя. Государство выказывает избыточность своей мощи, т. е. свое репрессивное измерение. Но оно выказывает и меру этой избыточности, которую обычно разглядеть невозможно, поскольку для нормального функционирования государства существенно, чтобы его мощь оставалась неизмеримой, блуждающей, неназначаемой. Как раз всему этому политическое событие кладет конец, назначая избыточной мощи государства видимую меру.

Политика дистанцирует государство, полагая дистанцию его меры. Смиренность неполитической эпохи происходит из отсутствия дистанцированности, поскольку мера его мощи остается блуждающей. Ни к чему не предписанное блуждание мощи государства парализует. Политика представляет собой прерывание этого блуждания, она задает меру государственной мощи. Именно в этом смысле политика есть "свобода". Государство, по сути дела, представляет собой безмерное порабощение частей ситуации, порабощение, тайным оружием которого как раз является блуждающий характер сверхмощи государства, отсутствие меры сверхмощи государства. Свобода здесь - дистанцирование от государства через коллективное установление меры его избыточности. И если эта избыточность измерена, то коллектив может помериться с ней силами.

Мы назовем политическим предписанием послесобытийное установление фиксированной меры мощи государства.

Теперь мы можем перейти к выстраиванию числового порядка политической процедуры.

Почему любая истинностная процедура характеризуется нумеричностью? Дело в том, что существует фиксация соотнесенности любой истины с различными типами сингуляризую-

щего ее множественного: с ситуацией, с состоянием ситуации, с событием и с субъективной операцией. Это соотношение выражается числом (также и канторовскими числами, или бесконечными). И получается, что существует некая абстрактная схема этой процедуры, фиксируемая в нескольких типичных числах, в которой задается "траектория" множественных, онтологически конституирующих эту процедуру.

Воздадим должное Лакану: он первым систематически воспользовался числами, когда речь шла о назначении субъективности нулю как промежутку между 1 и 2 (субъект есть то, что выбирает между двумя изначальными означающими S1 и S2), о синтетическом значении 3 (борромеев узел реального, символического и воображаемого) или о функции бесконечного в наслаждении женщины.

Когда речь шла о политике, мы говорили, что первым ее термом, сопряженным с коллективным характером политического события, является бесконечное ситуации. Это простое бесконечное, бесконечное предъявления. Это бесконечное детерминировано, значение его мощи фиксировано.

Кроме того, мы говорили, что политика с необходимостью вызывает состояние ситуации, а значит - второе бесконечное. Это второе бесконечное избыточно по отношению к первому, его мощь больше, но, как правило, мы не можем узнать, насколько больше. Избыточность здесь безмерна. Следовательно, мы можем сказать, что второй терм политической нумеричнос-ти - это второе бесконечное, бесконечное мощи государства, а также, что об этом бесконечном мы знаем лишь то, что оно превосходит первое, что между ними есть разница, которая остается неопределенной. Если мы обозначим через о зафиксированную бесконечную количественность ситуации, а через е коли-чественность, которой измеряется мощь государства, то за пределами политики у нас не будет средств узнать ничего, кроме того, что е превосходит о. За этим неопределенным превосходством скрывается отчуждающая и репрессивная природа состояния ситуации.

Политическое событие - в возникающей материальности

224

225

универсализируемого коллектива - предписывает меру безмерности государства. Блуждающее е оно заменяет на фиксированную меру, которая, разумеется, почти всегда еще превосходит мощь простого предъявления, выражаемую через о, но уже не обладает отчуждающими и репрессивными силами неопределенности. Через ?(?) мы обозначим результат политического предписания, воздействующего на государство.

Символом ? обозначена политическая функция. У нее есть несколько (здесь мы не будем вдаваться в детали) пространств действия, соотносящихся с местами ("местами" в смысле Лаза-рюса) сингулярной политики. В ситуации политическая функция является следом исчезнувшего политического события. Мы берем здесь политическую функцию в ее наибольшей действенности: она прерывает неопределенность государственной мощи.

Итак, тремя первыми членами нумеричности политической процедуры (все - бесконечные), в конечном счете, будут:

1. Бесконечное ситуации, как таковое затребуемое коллективным измерением политического события, т. е. соотнесение с

"для всех" мысли. Обозначим это бесконечное через ?;

2. Бесконечное состояния ситуации, затребуемое в репрессиях

и отчуждении, так как оно относится к предполагаемому контролю всех коллективов или подмножеств ситуации. Это неопределенное бесконечное количественное числительное, причем оно всегда больше бесконечной мощи ситуации, состоянием которой является. Итак, запишем: ? > ?;

3. Фиксация посредством политического предписания - при условии коллективности события - меры государственной мощи.

Через это предписание прерывается блуждание государственной избыточности, так что становится возможным через активистские лозунги практиковать и измерять свободную дистанцию между политической мыслью и государством. Запишем

это как ?(?), и эта запись будет обозначать определенное бесконечное количественное числительное.

Чтобы прояснить основополагающую операцию предписания, мы можем привести несколько примеров. Большевистское восстание 1917г. выказало слабость государства, показало, что война сделала его шатким, - тогда как царизм являл собой par

excellence квазисакральную неопределенность сверхмощи государства. В общем плане, политическая мысль, ориентирующаяся на восстание, сопряжена с постсобытийным определением государственной мощи как очень слабой или даже уступающей мощи простого коллективного предъявления.

С другой стороны, маоистский выбор длительной народной войны и осады городов деревнями предписывает государству еще достаточно значительную меру мощи, с осторожностью высчитывая свободную дистанцию от этой мощи. Эта осторожность сказывается и в следующем вопросе Мао: почему в Китае может существовать "красная власть"? Или же: как слабейший может в течение длительного периода одержать победу над сильнейшим? Это означает, что для Мао ?(?), предписание, касающееся мощи государства, длительное время остается превосходящим бесконечность о ситуации, вызывание которой организует политическая процедура.

Это значит, что три первых члена числовой последовательности, три бесконечных числа ?, ?, ?(?), применяются в каждой сингулярной политической последовательности, не будучи где-либо определенно фиксируемыми, кроме как в этих своих отне-сенностях. В частности, всякая политика производит свое собственное постсобытийное предписание относительно мощи государства: в сущности, политика представляет собой творение политической функции А, происходящее в просвете за событием восстания.

Когда существует политическая процедура - вплоть до предписаний относительно государства, - тогда и только тогда может развернуться логика того же самого, т. е. эгалитарная максима, свойственная любой политике освобождения.

Эгалитарная максима действительно несовместима с блужданием государственной избыточности. Матрица неравенства состоит как раз в том, что сверхмощь государства невозможно измерить. Например, сегодня во имя необходимости - безмерной и непонятийной - либеральной экономики, всякая эгалитарная политика была провозглашена невозможной и бессмысленной. Но эту слепую мощь необузданного Капитала характе-

226

ризует как раз то, что ни в одной точке ее невозможно ни измерить, ни зафиксировать. О ней известно лишь то, что она безусловно преобладает над субъективными судьбами каких бы то ни было коллективов. Отсюда, чтобы в последовательности, открытой неким событием, конкретная политика могла на практике осуществлять эгалитарную матрицу, совершенно необходимо дистанцироваться от состояния ситуации, жестко зафиксировав его мощь.

Неэгалитарное сознание представляет собой смутное сознание, подверженное блужданию и порабощенное мощью, которую оно не в силах измерить. Это-то и объясняет высокомерный и безапелляционный характер неэгалитарных высказываний, тогда как очевидно, что на самом деле они противоречивы и ничтожны. Эти высказывания современной реакции поддерживаются исключительно блужданием государственной избыточности, т. е. совершенно разнузданным насилием капиталистической анархии. Вот почему в либеральных высказываниях сочетаются уверенность, касающаяся мощи государства, и полная нерешительность, проявляющаяся, как только речь заходит о жизни людей и об универсальном утверждении коллективов.

Эгалитарная логика может начать работать лишь тогда, когда государство окажется конфигурировано, дистанцировано, измерено. Эгалитарной логике препятствует не сама избыточность, а именно ее блуждание. Эгалитарной политике препятствует не сама мощь состояния ситуации, но та смутность и безмерность, в которую она облекается. Если же политическое событие позволяет прояснить, зафиксировать, выказать эту мощь, то эгалитарная максима уже может практиковаться, по меньшей мере, локально.

Но какой цифрой обозначается равенство, какова цифра того, что предписывает идентичную коллективную трактовку каждой сингулярности в политической мысли? Эта цифра - очевидно, 1. В конце концов, посчитать за единицу то, что даже не было учтено, - такова цель всякой подлинно политической мысли, всякого предписания, затребующего коллектив как таковой. 1 - числовой показатель одного и того же, а производство одно-

227

го и того же есть то, на что способны освободительные политические процедуры. Единица деконфигурирует всякую презумпцию неравенства.

Чтобы произвести одно и то же, универсально посчитать за единицу каждого, необходимо работать на местах, в открытом промежутке между политикой и государством - в промежутке, чьим принципом выступает мера ?(?). Именно так, например, маоистская политика может практически осуществить пробу аграрной революции в освобожденных районах (недосягаемых для реакционных армий), а большевистская политика может частично препоручить Советам осуществление некоторых государственных действий, по крайней мере, там, где Советы оказываются на это способны. В этих случаях, опять-таки, работает политическая функция ?, применяющаяся в условиях заданной ею дистанции предписания - но на сей раз с целью произвести то же самое - произвести реальное в условиях действия эгалитарной максимы. Итак, мы запишем: ?(?(?)) =>1, таким образом обозначив это удвоение политической функции, которая при условиях свободы мысли/практики, возникающих благодаря фиксации государственной мощи, работает для производства равенства.

Итак, мы можем завершить описание числового порядка политической процедуры. Она состоит из трех бесконечностей: бесконечности ситуации; неопределенной бесконечности состояния ситуации; бесконечности предписания, прерывающего неопределенность и позволяющего дистанцировать государство. И завершается политическая процедура единицей, частично порождаемой политической функцией в условиях, каковые сами возникли благодаря этой функции, дистанцированности от государства. 1 здесь - цифра, обозначающая то же самое и равенство.

Числовой порядок политической процедуры записывается: ?, ?, ?(?), ?(?(?)) =>1.

Политическую процедуру сингуляризует то, что она движется от бесконечного к 1. Политическая процедура дает единице равенства свершиться в качестве универсальной истины коллек-

228

тива - посредством предписывающей операции над бесконечным государства; операции, посредством которой равенство выстраивает свою автономию, или дистанцированность, от государства и может осуществлять собственную максиму.

Мимоходом заметим, что процедура любви, способствующая произведению истины не коллектива, но различия, или пола (sexuation) - как я установил в "Условиях" (Conditions) - наоборот, движется от 1 к бесконечности, через опосредованность двумя. В этом смысле, нумерически, политика есть противоположность любви: возможность поразмышлять на эту тему я оставляю за читателем. Или же: любовь начинается там, где кончается политика.

А поскольку решающими сегодня являются слова, то приведем в заключение наше собственное определение демократии, из которого будет явствовать ее тождественность политике - о чем мы уже говорили.

Демократия есть всегда сингулярное взаимное выправлива-ние (ajustage) свободы и равенства. Но чем является момент свободы в политике? Это момент дистанцирования государства, а стало быть, момент, когда политическая функция я назначает меру блуждающей сверхмощи государства. А что такое равенство, если не операция, посредством которой на таким образом заданной дистанции политическая функция применяется вновь, на этот раз - чтобы произвести 1? Следовательно, политическое выправливание свободы и равенства есть - для определенной (determinee) политической процедуры - не что иное, как выправливание двух последних термов ее числового порядка. Он записывается: [?(?)–?(?(?)) =>1]. Иными словами, такова формула демократии. Два наших примера показывают, что в этой формуле были сингулярные имена: "Советы" в период большевистской революции, "освобожденные районы" в период маоистского процесса. Но в прошлом у демократии были и другие имена. Некоторые имена у демократии есть и сегодня (например: "объединенное движение коллективов рабочих без документов и Политической Организации"), в будущем у нее появятся и другие имена.

10. Политика как истинностная процедура -, ? Q

Сколь бы редкостной политика, а значит - и демократия, ни была, она существовала, существует и будет существовать. А вместе с ней, подчиняясь ее требовательным условиям, и мета-политика: то, что философия, внутри своей собственной сфере действия, объявляет достойным имени "политика". Или еще: то, что мысль объявляет такой мыслью, при условии которой она мыслит то, что есть мысль.

236

«Краткий трактат по метаполитике»: Примечания Примечания и Комментарии:

В своем «Предисловии к немецкому изданию» книги (Uber Metapolitik. Diaphanes, Zurich-Berlin, 2003 (UM)), Бадью указывает, что работы его «трилогии»: Court traite d'ontologie transitoire; Petit manuel d'inesthetique\ Abrege de metapolitique непосредственно «исходят из L'Etre et I'Evenement, моей первой книги, систематически разрабатывающей чистую философию, и как к своему продолжению выводят на еще не опубликованную Logique des mondes». Безусловно, непредставленность в немецком [как и в русском] языковом контексте «Бытия и события» (1988), выступающего «онтологическим основанием» для позднейших книг Бадью, затрудняет их понимание, «в частности [применительно к «Краткому курсу»] затрудняет прочтение развиваемой в последней главе книги формальной теории государства. Однако это обстоятельство оборачивается тем преимуществом, что здесь непосредственным и конкретным образом схватывается противостояние между «метаполитикой» (действительной политикой как не-философским условием философии) и «политической философией» (академической философией, притязающей на нормирование и даже обоснование политики, при том что на деле она выступает в этом отношении лишь служанкой «демократического» консерватизма)». (UM, S. 7-8) Далее (UM, S. 8-9), Бадью выделяет следующие ключевые для «Краткого курса» темы, также являющиеся ведущими для «контекста французских полемик»:

«1. Принципиальная критика французского «социализма» и, в частности, президентства Миттерана, во время которого, начиная с 1980-х гг., Франция была предана финансовому дерегулированию и разрушительной диктатуре рыночных интересов.

2. Дискуссия с последователями Ханны Арендт о действительности и правомерности посткантовской «политической философии», той

«политической философии», которая, будучи лишь салонными перепевами блекнущей «демократии», преследует нас повсюду.

3. Дебаты об истинном значении работ Луи Альтюссера, а также об их связанности со специфической историей Французской коммунистической партии - партии, некогда служившей главной составляющей нашей истории, чье исчезновение является определяющим для сегодняшнего состояния дел.

237

4. Связи между историей и политикой, как они, вслед за Фуко, Мозесом Финли и Марком Блохом, исследуются в антропологии Сильвена Лазарюса, - связи, которые сначала нужно проредить, чтобы затем - возможно - суметь помыслить заново.

5. Детальная дискуссия с Жаком Рансьером о точном политическом

значении слова «равенство», о сегодняшнем дне и корнях эгалитарной политики и, в частности, о семантическом поле равенства: является оно социальным или историческим? Или чисто политическим?» - Прим. ред.

1 OFRT (Office Francais de la Radio et de la Television) – Французское государственное ведомство по радио и телевидению - Прим. пер (все нижеследующие примечания, кроме обозначенных иначе, - примечания переводчика).

2 военно-морской флот (нем.)

3 Hannah Arendt,Juger. Sur la philosophic politiquede Kant, Paris, Editions du Seuil, 1991. Пер. с англ. М. Рево д'Аллонн. Издание снабжено двумя комментирующими статьями: Р. Байнера и М. Рево д'Аллонн.

4 О «родовой» истинностной процедуре см.: Badiou A. L'Etre et

1'evenement. P. 1988. P. 369-373. -Прим. ред.

5. Буквальное значение sens commun (фр.) - "общий смысл".

6 L'Ethique, Paris: Hatier, 1993.

7 L'Anthropologie du пот, Paris, Editions du Seuil, 1996.

8 "Почему в Китае может существовать красная власть? " – краткие тезисы программного характера, озвученные Мао 5 октября 1928 г. и включенные в резолюцию II партконференции Хунань-Цзянсийского Пограничного района. "Красная власть" - китайский аналог Советов рабочих и крестьянских депутатов. - Прим. науч. конс.

9 В 1973 г. рабочие часового завода "Лип" в Безансоне, который хозяева планировали закрыть, явочным порядком взяли завод в общую собственность трудового коллектива и продолжили производство и реализацию продукции сами, без хозяев и менеджеров. Для французских левых это было важным событием, т. к. рабочие "Липа" наглядно опровергли повторявшийся десятилетиями тезис буржуазной пропаганды, в соответствии с которым рабочие не могут сами - без хозяев и менеджеров - организовывать и поддерживать технически сложное производство. На плато Ларзак в 1974-75 гг. крестьяне вступили в конфликт с Министерством обороны, протестуя против расширения военной базы. После длительной борьбы крестьяне, объединившиеся в ов-

238

цеводческие и сыроваренные кооперативы, победили военных. Лидеров крестьян Ларзака был Жозе Бове, ставший позже одним из руководителей французских "антиглобалистов" (а сам Ларзак стал цитаделью "антиглобалистской" Конфедерации крестьян). - Прим. науч. конс.

10. Политическая Организация (Organisation politique) (ПО) - созданная А. Бадью, С. Лазарюсом, Н. Мишель в 1984 г. организация прямого низового коллективного политического действия. (См. периодическое издание ПО "La Distance politique" и, в частности, декларацию принципов ПО: "Tout ce que vous voulez savoir sur Г Organisation politique" (интернет)). Фундаментальный принцип ПО: "Политика - это люди, которые ее делают" ("la politique du cote des gens"). "В реальности, лишь сами люди способны сделать так, чтобы считались с каждым, чтобы каждый считался за единицу. Чтобы человек[=рабочий] "без документов" считался так же, как и француз или любой другой житель этой страны" ("Tout се ...", 7). "Следует понимать, что можно обращаться к государству и не будучи депутатом. Можно жить в стране и говорить нет политике государства этой страны. Государство против людей[=рабочих] "без документов", но оно также против самого народа. Государство - только за себя и за те партии, которые обеспечивают его функционирование, что называются парламентскими партиями. <...> Одна из главных идей политики на стороне людей, политики Политической Организации - это, что политика государства не является демократической. Государство функционирует, разделяя людей на две части - на бедных и более слабых и на более сильных или мнящих себя таковыми" (8). "Политической Организацией мы предлагаем организацию, которая не является и не хочет быть партией - еще раз: предлагаем организацию без партии; организацию, которая борется против самой идеи организации себя в партию и стремится организовать себя через политические противостояния. Не существует политики, которая не была бы организованной; как и не существует организованной политики, которая не организовывалась бы в политических противостояниях" (Заключение). Из последних по времени политических противостояний, через деятельную вовлеченность в которые Политическая Организация продолжала осуществлять свой курс на организацию политики на стороне людей, прежде всего следует упомянуть кампании в поддержку рабочих на заводах Рено в Бийанкуре (1992) и против сноса "рабочих общежитий" (foyers ouvriers) в Монтрё (1996-98) - Прим. ред.

239

11. См. рус. пер.: Альтюссер Л., Ленин и философия. М., 2005, с. 74-77.

12. Представление функции (- символической, идентификации) "объекта а" (- "маленького другого" (petit (а)), "причины желания" ) у Лакана см., например, в работе: Mien Ph., Pour lire Jacques Lacan. P. 1990. 5me partie: Un autre imaginaire. P. 185-221. -Прим. ред.

13 Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права. Кн. III, гл. 17

14 Аристотель, Сочинения, т. 4, с. 528, пер. С. А. Жебелева.

15 Paul Celan, Zeitgehoft I, in: Gesammelte Werke, Frankfurt: Suhrkamp, 1989, Bd. 3, S. 86.

16 Stephane Courtois et al. (Ed.), Le livre noir du Communisme, Paris: Laffont, 1997. Рус. пер.: Куртуа С. и др. (Ред.). Черная книга коммунизма. Преступления. Террор. Репрессии. М., 2001.

17 Мариус Альбер Собуль (1914-1982) - выдающийся французский историк, специалист по истории Великой Французской революции. В данном случае А. Бадью излагает взгляды Собуля, представленные в работе "La revolution fran9aise" (P., 1965). -Прим. науч. конс.

18 Albert Mathiez, La reaction thermidorienne. Paris: Colin, 1929. Рус. пер.: Матьез, Альбер. Термидорианская реакция. М.-Л.: ОГИЗ, 1931.

19 Т. е. Робеспьером (I'lncorraptible).

20 Florence Gauthier, Triomphe et mort du droit nature! en revolution, Paris:

Presses Universitaires de France, 1992.

21 Скорее, интерпретационный момент авторского анализа: с точки зрения А. Собуля, Термидор был естественным этапом Французской революции, так как якобинцы в своей деятельности вышли за рамки собственно буржуазных задач - и буржуазия как класс вынуждена была прервать этот "опасный эксперимент"; с точки зрения Ф. Фюре, Французская революция (и всякая революция вообще) является исторической патологией. - Прим. науч. конс.