Хальбвакс M. Социальные рамки памяти / Пер. с фр. и вступ. статья С.Н. Зенкина. –М.: Новое издательство, 2007. – 348 с.

Теоретическая монография французского социолога Мориса Хальбвакса (1877-1945), впервые вышедшая еще в 1925 году, оказалась широко востребованной в гуманитар­ных науках последних десятилетий. Как показывает автор, даже в сознании отдель­ного человека запоминание и припоминание фактов обусловлено по ряду важнейших параметров «рамками» и «ориентирами», которые создаются обществом (речью, представлениями о пространстве и времени и т. д.). В последних главах книги Хальб­вакс исследует динамику памяти уже не отдельных людей, а социальных институ­тов и коллективов – таких, как семья, религия, класс, – непосредственно подступая к той области исследований, которая ныне называется проблематикой «культурной памяти».

4

 

Сергей Зенкин

7          Морис Хальбвакс и современные гуманитарные науки

 

27        Предисловие

32        Глава I Сновидения и образы-воспоминания

73        Глава II Речь и память

119      Глава ш Реконструкция прошлого

152      Глава IV Локализация воспоминаний

185      Глав а V Коллективная память семьи

219      Глава VI Религиозная коллективная память

265      Глава VII Социальные классы и их традиции

319      Заключение

Оглавление

344      Указатель имен

5

 

Морис Хальбвакс и современные гуманитарные науки

Памяти Евгения Пермякова

 

Морис Хальбвакс родился в 1877 году и еще до Первой мировой вой­ны занял одно из видных мест во французской социологической школе, основанной Эмилем Дюркгеймом. Благодаря репутации, ко­торую составили ему первые крупные работы – «Экспроприация и цена земельных участков в Париже (1800-1900)» (1909), «Рабо­чий класс и уровни жизни» (1912), – он после войны получил пост профессора в Страсбургском университете. Еще до этого важным этапом в его карьере стали военные годы, когда социалист-патриот Хальбвакс служил в аппарате правительства, занимаясь организа­цией оборонного производства. Во время войны французская социо­логическая школа потеряла своего лидера Дюркгейма, скончавше­гося в 1917 году, и нескольких его сотрудников, погибших на фронте; для ее выживания требовался новый импульс, и одним из таких им­пульсов стала монография Хальбвакса «Социальные рамки памя­ти», над которой он начал работать в 1921 году и которую выпустил в свет в 1925-м[1]. Она показала научную состоятельность нового по­коления дюркгеймианцев, так же как опубликованный годом рань­ше «Опыт о даре» Марселя Мосса. В последующие десятилетия проблема коллективной памяти продолжала интересовать Хальб­вакса: в T94T году вышел посвященный ей труд «Легендарная еван­

_________________________

1 Сам Хальбвакс в интервью 1934 года назвал ее своей «лучшей книгой» // (цит. по: Coser L.A. Introduction Halbwachs M. On Collective Memory. Chicago: The University of Chicago Press, 1992. P.1)

7

 

гельская топография в Святой земле», а уже после Второй миро­вой войны – книга «Коллективная память», главы которой писа­лись еще с конца 20-х годов. Сам ученый, остававшийся в оккупиро­ванной Франции и в Г944 году избранный профессором Коллеж де Франс, не дожил до издания этой последней книги. Морис Хальбвакс был известен своим антифашизмом и связан с Сопротивле­нием; 26 июля 1944 года его арестовало гестапо. Он был заключен в концлагерь Бухенвальд, работал там в каменном карьере и умер 16 марта Г945 года, менее чем за месяц до освобождения лагеря[2].

В настоящей статье мы не будем ни излагать подробно содер­жание его книги «Социальные рамки памяти», ни рассматривать его роль в истории социологии[3] и лишь сделаем некоторые заме­чания о том, какое значение получила его теория памяти в перспек­тиве современной теории культуры, учитывая, что она имела осо­бенно сильный отклик за пределами социологической науки.

По своему методу «Социальные рамки памяти» заметно выделя­ются на фоне большинства других книг Хальбвакса. Те, другие, ра­боты по большей части носили социально-эмпирический характер, основывались на широком, нередко статистическом, обследовании фактов. Занявшись проблемой памяти, ученый был вынужден дей­ствовать иными методами. Половина его книги 1925 года относит­ся, собственно, даже не к социологии, а к психологии: процессы памяти анализируются в ней на основе сообщений, приведенных в работах психологов, а также данных авторского самонаблюдения; вторая же половина книги, трактующая о собственно социальных феноменах, часто апеллирует не к конкретным фактам, а к очевидностям общечеловеческого опыта; априорная рефлексия там неред-

_________________________

2 Подробная биография Хальбвакса — ученого и общественного деятеля — изложена в книге: Becker А. Maurice Halbwachs: un intellectuel en guerres mondiales, 1914-1945. Paris: Agnиs Viеnot, 2003. Сохранились и были опу­бликованы сразу после войны рисун­ки, сделанные одним из заключенных Бухенвальда, французским коммуни­стом русского происхождения Бори­сом Таслицким, работавшим в лагер­ном лазарете. На рисунках — страшно изможденный голый старик, которо­го лагерные врачи пытаются лечить от фурункулеза, и подпись по-русски: «Медицинская помощь профессору Гальбваксу за несколько дней до его смерти» (Ibid. Р. 452).

3 На русском языке имеется сборник: Хальбвакс М. Социальные классы и морфология. М.; СПб.: Институт экспериментальной социологии; Алетейя, 2000. Сопровождающие этот том статьи Виктора Каради и Алек­сандра Бикбова дают содержатель­ный очерк собственно социологиче­ских построений Хальбвакса.

8

 

ко преобладает над эмпирическим изучением материала. Итак, пе­ред нами либо вовсе не социология, либо социология спекулятив­но-теоретическая, переходящая в социальную философию.

С другой стороны, если не по дисциплинарному дискурсу, то по общим идейным задачам монография Хальбвакса четко следует про­грамме дюркгеймовской школы. В ней осуществляется экспансия со­циологии, утверждающей свое право заниматься такой проблемой, которая до тех пор считалась достоянием индивидуальной психоло­гии. Основная мысль книги в том, что память – не чисто индиви­дуальный процесс хранения и обработки полученных впечатле­ний, на самом деле ее деятельность определяется обществом. Доказывая этот тезис, Хальбвакс оспаривает философскую психо­логию Анри Бергсона (между прочим, своего бывшего учителя в старших классах парижского лицея Генриха IV), выдвигая в ка­честве опровергающего примера анализ сновидения как изолиро­ванного от общества вида психической деятельности, который за­то плохо поддается запоминанию и не включает в себя процессов припоминания[4]. Современный психоанализ, пожалуй, не вполне со­гласился бы с тезисом о внесоциальности сновидений, но Хальбвакс, видимо, знал только пионерскую работу Фрейда «Толкование сно­видений» (1900), ограничивавшуюся фактами индивидуальной пси­хики. Как бы там ни было, французский ученый продолжает маги­стральную линию социальной мысли в своей стране, которую можно проследить от «Самоубийства» (1897) Эмиля Дюркгейма (Хальб­вакс дополнил и отчасти исправил эту книгу в своей собственной мо­нографии «Причины самоубийства», 1930) до, скажем, такой необычной работы по социальной семиотике культуры, как «Мифо­логии» Ролана Барта (1957)- Во всех этих книгах доказывается од-

_________________________

4 Косвенным, работавшим вне научной сферы оппонентом являлся для Хальбвакса и поклонник Бергсона Марсель Пруст, чьи «Поиски утра­ченного времени» появились в печати как раз в годы подготовки его моно­графии. Возможно, именно Пруст подразумевается в ее главе III, когда речь идет об иллюзионистском ха­рактере «непроизвольной памяти»: «Когда выдающийся писатель или художник дает нам иллюзию потока,  возвращающегося к своему истоку, когда он сам думает, что заново пере­живает свое детство, рассказывая о нем, это значит, что он более других сохранил былую способность видеть и ощущать волнение. Но это не ребе­нок, выживший из детского возраста, это взрослый, который заново творит в себе и вокруг себя целый уже исчез­нувший мир, и в эту картину входит больше вымысла, чем правды» (наст, изд., с. 131-Г32).

9

 

на и та же общая идея: то, что принято считать индивидуальным, на самом деле социально, входит в сферу гражданской ответствен­ности, может и даже, пожалуй, должно регулироваться методами со­циальной инженерии и преобразовательной практики5.

Инструментом, с помощью которого Хальбвакс анализирует со­циальную составляющую памяти, служит понятие «рамка» (cadre). Заимствованное им у Эмиля Дюркгейма, оно не определяется точ­но и имеет зыбкий, неоднозначный характер6. Это эвристическое, поисковое понятие. Б частности, по-разному трактуется отношение между самой рамкой и ее содержимым: состоят ли они из разной субстанции, как рама картины и представленные внутри нее обра­зы, или же их субстанция одинакова? Вопреки концепции Бергсо­на, резко разделявшего социально обусловленные элементы чело­веческой психики и ее спонтанную, чисто индивидуальную жизнь, Хальбвакс заявляет о гомогенности рамки и воспоминаний:

...рамка и события тождественны по природе: события суть воспоминания, но и сама рамка состоит из воспоминаний. Эти два рода воспоминаний различа­ются тем, что вторые более устойчивы, всегда заметны нам, и мы пользуем­ся ими для припоминания и реконструкции первых (наст, изд., с. 135).

_________________________

5 В стремлении расширить область со­циального за счет природного Хальбвакс порой даже заходит слишком да­леко и делает опрометчивые обобщения. Так, в статье 1939 года «Коллективная память у музыкан­тов», вошедшей первой главой в кни­гу «Коллективная память», он утвер­ждает чисто социальный характер ритма: «...шумы, получаемые нами из природы и только из нее, не чере­дуются с какой-либо размеренностью и ритмичностью. Ритм — это продукт жизни в обществе. Индивид сам по се­бе не мог бы его изобрести» (Halbwachs M. La mйmoire collective / Nouvelle йdition revue et augmentйe. Paris: Albin Michel, 1997. P. 34). Это, конечно, легко опровергнуть указа­нием на ряд природных ритмических процессов — от падения капель с кры­ши до пения и криков птиц, если го­ворить только о звуковых явлениях.

6 Подробный анализ употребления термина «рамка» в книге см. в боль­шом послесловии Жерара Наме к но­вому изданию «Социальных рамок памяти»: Namer G. Postface // Halbwachs M. Les cadres sociaux de la mеmoire. Paris: Albin Michel, 1994, особенно с. 321 и след. С указанного издания выполнен пуб­ликуемый здесь русский перевод кни­ги Хальбвакса. Форма библиографи­ческих сносок, как и в современных французских изданиях этой книги, сохранена неизменной, и они лишь дополнены оригинальным написани­ем авторских имен в тех случаях, ког­да у Хальбвакса эти имена упомина­лись только в основном тексте. Угловые скобки и примечания под ци­фрами принадлежат автору, квадрат­ные скобки и примечания под звез­дочками – переводчику.

10

 

Воспоминания делятся на два разряда: одни, социально санк­ционированные, интересующие не только данного индивида, но и все общество, затверживаются и передаются от одного члена об­щества к другому, а уже на основе этого социально-мемориального каркаса каждый индивид «припоминает или реконструирует» (т.е. строит по модели, заданной не прошлым, а нынешним обществом) все прочие свои воспоминания. Опорные, базовые со­циальные воспоминания, образующие «рамку», часто называ­ются у Хальбвакса «ориентирами»[5]. Перед нами дискретная структура: в континууме психической жизни выделяются со­циальные точки кристаллизации, а промежутки между ними заполняются как будто бы стихийными индивидуальными воспо­минаниями, которые на самом деле тоже программируются обще­ством8. Такая рассеянная структура, элементы которой перемеша­ны с «обрамляемыми» ею элементами, неточно отвечает метафоре «рамки»; дюркгеймовский термин плохо согласуется с бергсонианской мыслью, пусть и вывернутой наизнанку и «социализи­рованной» Хальбваксом.

Но в «Социальных рамках памяти» можно встретить и иное понимание рамки. При этом понимании рамку воспоминаний об­разуют пространство и время, т.е. внешние, действительно обра­мляющие формы. Соответственно важное место в книге занимает глава IV – «Локализация воспоминаний», где речь идет не толь­ко о пространственной, но и о временной локализации. Если Кант рассматривал пространство и время как обобщенные формы чув­ственности, присущие каждому, сколь угодно индивидуальному акту восприятия, то для Хальбвакса это опять-таки социальные конструкции. Именно на конструирование пространства и време­ни, а не на фиксацию отдельных воспоминаний-«ориентиров» на­правлена главная работа общества по формированию коллектив­ной памяти. Представления о пространстве и времени ослаблены в несоциальном состоянии психики, каким является сновидение, зато они сразу возникают вновь при пробуждении:

_________________________

7 Points de repиre – этот бергсоновский термин иногда переводят по-русски неловкой калькой «реперные точки».

8 Противоположная концепция памя­ти, восходящая к «Материи и памя­ти» (1896) Бергсона, излагается Хальбваксом как объект критики: «То есть получается, что воспомина­ния обладают непрерывностью, не­совместимой с дискретными рамками рефлексии или дискурсивного мыш­ления» (наст, изд., с. 65).

11

 

...наяву нам непреложно дано время, пространство, порядок физических и со­циальных событий, признанный и установленный людьми нашей группы. От­сюда то «чувство реальности», которое больше не позволяет считать воспри­нимаемое нами сном, зато служит отправной точкой всех наших актов памяти (наст, изд., с. 325).

Интригующий, но трудноразрешимый вопрос: не могло ли та­кое «пространственно-временное» понимание рамок памяти опи­раться на многовековую, но забытую к концу XIX века традицию риторической мнемотехники, которая учила запоминать всевоз­можные сведения (слова, идеи, лица и т.п.), располагая их в раз­личных местах некоторого воображаемого пространства – ска­жем, дворца или театра?[6] В принципе, эта традиция могла дойти до Хальбвакса через науку XIX века, через учение об «ассоциации идей», опиравшееся на некоторые уроки старинной мнемотехни­ки[7]. Но возможно, что никакого прямого влияния здесь не было, и тогда перед нами либо чистая конвергенция, повторное откры­тие, либо пример невидимой, «через воздух», передачи культур­ной информации – в данном случае определенной «техники ума», не менее глубоко включенной в общий процесс культурной дея­тельности, чем «техники тела», впервые описанные в знаменитой статье Марселя Мосса".

В своих позднейших работах о памяти Хальбвакс практически отказывается от идеи точечных «ориентиров», зато уделяет все больше внимания пространственно-временным конструкциям па­мяти. Так, его книга «Легендарная евангельская топография в Свя­той земле» трактует о том, как христианские паломники и воины- крестоносцы, приходившие в Палестину в Средние века, заново «привязывали к местности», т. е. вводили в пространственные рам­ки, память о евангельских событиях, руководствуясь не столько точными археологическими данными, сколько своими современ-

_________________________

9 См.: Йейтс Ф. Искусство памяти. СПб.: Университетская книга, 1997 (первое английское издание — 1966).

10 Английскую теорию ассоциации идей он упоминает, причем именно в связи с механизмами коллективной памяти, в своей последней прижизненной книге: Halbwachs M. La topographie lеgendaire des Evangiles en Terre Sainte: Etude de mйmoire collective. Paris: PUF, 1971 [1941] P 44

11 См.: Mocc M. Техники тела // Mocc M. Общества. Обмен. Личность. M.: Вос­точная литература, 1996. С. 242-263 (первая публикация статьи – 1936).

12

 

ными представлениями о правдоподобии или даже просто об удоб­стве посещения и почитания святых мест. Книга «Коллективная память» тоже завершается двумя большими главами, соотносящи­ми коллективную память с временем и пространством. Наши пред­ставления о пространстве, утверждает Хальбвакс, проходят через инстанцию обживающих его социальных групп, так что даже абстрактно-геометрическое понятие пространства тоже принадле­жит определенному обществу – «обществу геометров»[8]. В главе о времени выдвигается идея таких чисто временных – и вместе с тем тоже коллективных – психических процессов, как «потоки» мыслей и образов («поток сознания» по У. Джеймсу или поток образов по Бергсону): «Индивидуальное сознание есть не что иное, как место прохождения этих потоков, точка пересечения разных коллективных времен»[9]. Так у Хальбвакса намечается и крепнет по мере развития его мысли новая концепция коллективной (со­циальной) памяти, моделируемой уже не как дискретный каркас из опорных точек, а как сплошной, континуальный поток, дви­жущийся в пространственно-временном русле.

Еще один аспект хальбваксовского понятия «рамка», помогаю­щий определить место его концепции в истории гуманитарных наук, связан с природой и ролью языка в работе памяти.

В своем понимании языка Хальбвакс вновь отталкивается от ин­дивидуальной психологии Бергсона, допускавшего существование чисто образной, внеязыковой памяти, и вновь верно следует Дюрк- гейму. Язык трактуется им как «минимальная рамка»4, как обра­зец социального факта – нечто такое, что создано самими людь­ми, но никем из них не может быть изменено по своей воле. Мы

_________________________

12 Halbwachs M. La mйmoire collective... P. 212. Современные исследователи, пишущие о Хальбваксе, особенно ча­сто отмечают роль пространства в его теории коллективной памяти. См., например, статьи Ж.-К. Марееля, К. Арош и Ж. Куби в сборнике: Mauri­ce Halbwachs: Espaces, mйmoire et psychologie collective. Paris: Publica­tions de la Sorbonne, 2004, и, в осо­бенности, статью: Jaisson M. Temps et espace chez Maurice Halbwachs (1925-1945) // Revue des sciences hu­maines. 1999. № 1. P. 163-178.

13 Halbwachs M. Op. cit. P. 190. См. также сопроводительную статью к этой кни­ге: Namer G. Postface // Ibid. P. 267 sq. Упоминание о «потоке образов» встречается уже в «Социальных рам­ках памяти»: «Череда воспоминаний непрерывна. Часто говорят, что мы отдаемся току своих воспоминаний, течению памяти» (наст, изд., с. 64). 14 Namer G. Postface //Halbwachs M. Les cadres sociaux de la mйmoire... P. 326.

13

 

не свободны в выборе своего языка и должны пользоваться теми словами и идеями, которые он предоставляет нашему уму. Соот­ветственно и работа памяти, даже сколь угодно индивидуальной, помещена в языковые рамки:

...функционирование индивидуальной памяти невозможно без тех орудий, какими являются слова и идеи, которые индивид не сам изобрел и которые он заимствует из своей социальной среды[10]'.

Эта цитата взята из посмертной книги «Коллективная память», но уже и в «Социальных рамках...» не раз повторяется мысль о ро­ли речи как социального факта в мышлении и памяти людей: «...сло­весные конвенции образуют одновременно и самую элементарную, и самую устойчивую рамку коллективной памяти...» (наст, изд., с. 118), «...речь есть не просто орудие мысли, она обусловливает весь комплекс наших умственных функций» (наст, изд., с. 103), «...люди совместно мыслят посредством речи» (наст, изд., с. 87). Во второй главе Хальбвакс, опираясь на опыты английского психиатра Генри Хеда, демонстрирует роль речи в работе памяти «от противного» – через изучение афазических нарушений16. Афазия позволяет смоде­лировать ситуацию, когда человек адекватно понимает ситуацию и знает, что он хотел бы сказать, но не помнит слов, с помощью ко­торых это можно было бы сформулировать. Его память нарушена, но лишь частично. «Он подобен человеку в чужой стране, на языке

_________________________

15 Haоbwachs M. La mйmoire collective... P. 98. Как видим, в книге «Коллектив­ная память» Хальбвакс признает су­ществование индивидуальной памя­ти, отличной по строению от собственно коллективной. Чуть ниже он сопоставляет их как «внутрен­нюю» и «внешнюю» или, еще точнее, как «автобиографическую и истори­ческую память» (Ibid. Р. 99).

16 Афазия — расстройство языковых способностей — вообще не раз служи­ла материалом, на основе которого теоретики языка и культуры делали важные выводы: ср., например, статью P.O. Якобсона «Два аспекта языка и два типа афазических нарушений» (1956) и цикл работ Ю.М. Лотмана и Вяч. Вс. Иванова 1970-х годов о функциональной асимметрии мозга, опиравшихся, в частности, на результаты экспе­риментов с искусственно вызываемой временной афазией. Что касается афазиков, изучавшихся Г. Хедом, – людей, покалеченных на войне и стремящихся реинтегрироваться, вернуться к нормальной жизни в об­ществе, – то, по словам Аннетт Беккер, благодаря этой своей воле к со­циальности они представляют собой образцовый научный материал, «на­стоящую мечту социолога» (Becker А. Op. cit. Р. 205).

14

 

которой он не говорит, зато знает ее историю и не забыл своей соб­ственной истории» (наст, изд., с. 116). Анализируя один из опытов Хеда, Хальбвакс отмечает вывод английского ученого: «...неспособ­ность [больного] выполнить или повторить жест, когда она имеет место, является результатом не разрушения образов, а „нехватки слов"» (наст, изд., с. 107). Расстройство речи оказывает влияние да­же на выполнение жестов, которые, казалось бы, осуществляются без всякой речи, – а это значит, что на самом деле они все-таки вклю­чают в себя понимание, т. е. момент мышления и внутренней речи. «Когда у человека больше нет слов, у него как бы ломаются сочлене­ния мысли» (наст, изд., с. ш); афазику не хватает слов как социаль­ных рамок, куда помещались бы его воспоминания – будь то воспо­минания о пространстве (расстановке предметов в помещении) или о телесных движениях (например, рисовании).

Для Хальбвакса речь – не просто инструмент, но и предпосы­лка умственной деятельности человека, при повреждении речи вся эта деятельность нарушается; однако при этом важно наличие речи вообще, а не ее специфическое внутреннее устройство. Общество дает человеку слова, но не обязывает его мыслить с их помощью именно так, а не иначе. Проблема принудительности языковых структур, детерминирующих мысленный строй той или иной культуры, с весьма разных позиций обсуждалась лингвистами еще со времен В. фон Гумбольдта (в первой половине XX века – Ф. де Соссюром, Э. Сепиром и Б.Л. Уорфом); Хальбвакс не затра­гивает эту проблему, как не пользуется он и понятиями «культу­ра» и «языковая структура»17. Из лингвистических работ его вни­мание привлекают наблюдения Марселя Гране над устройством китайского иероглифа (идеограммы), акцентирующие в нем не семиотическую, а мимическую силу. В другом месте своей книги

_________________________

17 В принципе принудительная сила ре­чи по отношению к памяти не обяза­тельно должна мыслиться в рамках структурной лингвистики соссюровского толка. Так, авторы одной недав­ней статьи подчеркивают иную, праг­матическую детерминацию, когда «разговорная рамка», возникающая при психологических опытах (экспе­риментатор спрашивает – испытуе­мый старается правильно ответить), влияет не на самое память человека, а на складывающиеся при этом науч­ные представления о ней. См.: Echter­hoff G., Hirst W. Remembering in a Social Context: A Conversational View of the Study of Memory // Kontexte und Kulturen des Erinnerns: Maurice Halb­wachs uns das Paradigma des Kollekti­ven Gedдchtnisses / Hrsg. von G. Echterhoff, M. Saar. Konstanz: UVK- Verlagsgesellschaft, 2000. S. 75-102.

15

 

(наст, изд., с. 205-208) он в качестве языкового элемента, сильнее все­го участвующего в процессе запоминания/припоминания реальных лиц и вещей, называет имя собственное – наименее структурирован­ный элемент языка, не включенный в понятийно-классификацион­ную систему и отсылающий непосредственно к внеязыковому рефе­ренту (обозначаемому лицу или месту). Имена собственные актуализируют диахронический, исторический аспект языка, они передаются из поколение в поколение, от мертвых к живым[11]. Та­ким образом, языковая деятельность для Хальбвакса – это процесс, для которого общество дает индивиду скорее средства, чем прави­ла; его исследование памяти остается в стороне от структурной тео­рии языка и культуры, уже начавшей складываться в его время[12].

Другое ограничение, которое Хальбвакс неявным образом на­кладывает на понятие речи, состоит в том, что его интересует толь­ко внутренняя речь человека. Как ни странно, внешняя речь, не­посредственно наблюдаемая как социальное взаимодействие людей, исключается из рассмотрения в его социологии памяти. Если внутреннее, беззвучное и полуосознаваемое слово служит непре­менной опорой памяти, то слово произнесенное, а тем более запи­санное или напечатанное, уже не связано более с ее деятельностью и может скорее дезориентировать ее; так, описанная в начале гла­вы III «Социальных рамок...» попытка человека в зрелом возрасте перечитать любимый им в детстве роман («Дети капитана Гран­та» Жюля Верна) приносит ему разочарование – печатный текст, оставшийся формально неизменным, не помогает заново пережить детские чувства, не напоминает о них. Письменность и книгопеча-

_________________________

18 См.: Namer G. Postface // Halbwachs M. Les cadres sociaux de la mйmoire... P. 349. Из книги «Коллективная па­мять» прямо вытекает, что «главная рамка коллективной памяти — уже не язык-код <...>, новой главной рамкой памяти становится время» (Namer G. Postface // Halbwachs M. La mйmoire collective... P. 260).

19 С учетом этого в настоящем издании неоднозначное французское слово lan­gage (например, в названии главы II — «Le langage et la mйmoire») обычно пе­реводится не как «язык», а как «речь» (слово «язык» ошибочно отсылало бы к соссюровскому термину langue в смысле системы принудительных правил языковой деятельности). Сходным образом слово tradition, как правило, переводится словом «тради­ция», а не его этимологическим экви­валентом «предание»: в самом деле, в современном русском языке «преда­ние» означает не любую культурную информацию, передаваемую из поко­ления в поколение, а некий рассказ, вербализованный нарратив, тогда как Хальбвакс практически не занимается языковой спецификой изучаемых им социальных «традиций».

16

 

тание с давних пор подвергались критике как неполноценная заме­на речи: они расслабляют человеческий ум возможностью легко на­ходить информацию в книгах, не напрягая память. Соответственно и Хальбвакс, говоря о «коллективной памяти», не подводит под это понятие такие факты, как архивы и библиотеки, монументы и об­ряды (а не только внутренние чувства, вызываемые ими в лю­дях), – т. е. всю внешне-знаковую сторону культуры.

Дальнейшее использование его идей в гуманитарных науках шло именно по пути экстериоризации памяти, по пути расширения это­го понятия с психической деятельности на знаковую культуру.

Новое открытие работ Хальбвакса о коллективной памяти на­чалось в 1970-1980-х годах. Известный французский антрополог Роже Бастид предложил связать его теорию с общей структурной оппозицией двух типов воображения – репродуктивного и твор­ческого, соприсутствующих в умственной деятельности. В таком смысле проанализированные Хальбваксом процессы «реконструк­ции прошлого» соотносимы с теорией бриколяжа у К. Леви-Стросса: традиционная культура строит свои нынешние представления из подручного материала, реутилизируя обломки старых, уже мало что говорящих ей воспоминании – как своих, так и чужих . В то же время Бастид критиковал субстанциализм в толковании процессов коллективной памяти, которые Хальбвакс связывал с отдельными группами ее носителей. На самом деле, продолжа­ет Бастид, «коллективную память выражает не группа как тако­вая – точнее сказать, что это структура группы задает рамки кол­лективной памяти, определяемой не как коллективное сознание, а как система взаимоотношений между памятью индивидов»[13]. Эта структуралистская критика Хальбвакса отступила на второй план позднее, когда его идеи начали применять для исследования мы­шления и символической продукции уже не плотных социальных групп, а институтов[14]. У некоторых современных авторов можно

_________________________

20 Ср., действительно, такое соображе­ние Хальбвакса: «Коллективная па­мять христианства могла вобрать в себя еврейскую коллективную па­мять, лишь присвоив себе некоторые из ее локальных воспоминаний и тем самым трансформировав всю пер­спективу исторического простран­ства» (HalbwachsM. La topographie lйgendaire des Evangiles en Terre Sain­te...?. 140).

21 Bastide R. Mйmoire collective et sociolo­gie du bricolage // LAnnйe sociolo­gique. 3e sйrie. 1970. P. 94.

22 См.: Douglas M. Comment pensent les institutions. Paris: La Dйcouverte; MAUSS, T999 (первое английское из­дание – T986).

17

 

даже прочесть, что в своих поздних работах Хальбвакс сам преодо­лел отождествление коллективной памяти с памятью конкретно- исторических групп и стал понимать ее как «культурную память, [которая] обладает значительно большим объемом, чем память ка­кой-либо отдельной группы»23.

Одним из самых продуктивных открытий Хальбвакса стала историзация коллективной памяти, особенно четко выраженная в последних главах «Социальных рамок...». Поскольку память есть социальный факт, то не только содержание воспоминаний «лока­лизуется» во времени (привязывается к хронологическим ориен­тирам), но и сам факт их запоминания/припоминания имеет про- странственно-временную и социально-классовую датировку, а значит, историчен. Возникают возможность и необходимость со­здать историю памяти, т. е. исторически описать процесс, в ходе которого люди совместно научаются или разучаются что-либо помнить. Социолог Хальбвакс, бывший, по словам современного американского комментатора, «историком поневоле»24, вплотную подступился к этой задаче в книге «Легендарная евангельская то­пография в Святой земле», но в общетеоретическом виде она обос­нована уже в заключении к «Социальным рамкам памяти»:

...любое религиозное представление имеет характер одновременно общий и частный, абстрактный и конкретный, логический и исторический (наст, изд., с. 332).

Сказанное применимо не только к религиозным, но и к другим социальным представлениям: как доказывает Хальбвакс, идеи об­щества получают свою убедительную силу не только благодаря логической связности и доказуемости, но и благодаря опоре на тра­дицию; они представляют собой смешанный по природе логико-нарративный объект, это одновременно и идеи, и мифы. По сути, здесь впервые четко сформулирован парадоксальный статус исто-

_____________________________

23 Hervieu-Lеger D., WппlaimeJ.-P. Sociolo­gies de la religion: Approches classiques. Paris: PUF, 2001. P. 206. С этим выво­дом, однако, плохо согласуется при­веденная полностью ниже цитата из «Коллективной памяти», где Хальб­вакс (уже в конце жизни) недвусмы­сленно заявляет, что «любая коллек­тивная память опирается на какую-то группу, ограниченную в пространстве и времени».

24 Хаттон П.Х. История как искусство памяти. СПб.: Владимир Даль, 2003. С. 199.

18

 

рических идей, которые могут быть абстрактно-логическими по форме, но своей основой всегда имеют некую конкретно-социальную конвенцию. Современные историки подвергли этот нетри­виальный объект широкому изучению.

Одну из первых рецензий на «Социальные рамки памяти» опу­бликовал именно историк, причем историк выдающийся – колле­га Хальбвакса по Страсбургскому университету Марк Блок25. Вы­соко оценив богатство и новизну идей, изложенных в монографии, он высказал сожаление, что в ней недостаточно конкретно показан механизм передачи коллективной памяти – он рассматривается лишь на уровне целостных групп (хотя бы таких сравнительно небольших, как семья), между тем во многих случаях он реально представляет собой коммуникацию между индивидами. Было бы полезно, продолжал Блок, ввести в поле исследования юридиче­скую память, которая в старину всегда служила поддержкой зако­нодательных установлений: последние существовали не (только) как писаные законы, но и как обычаи, передаваемые по наследству.

Уже в конце XX века теория Хальбвакса получила развитие в Германии, у историка древних культур Яна Ассмана. В составе па­мяти, которой обладает любое общество, он разграничивает ак­туально-оперативную память, называемую «коммуникативной», и память о далеком прошлом, о мифологических «истоках» и «на­чалах», которая именуется собственно «культурной»; последняя отличается такими чертами, как институциональная формализа­ция, символическое устройство (включая письменную фиксацию), наличие специалистов – носителей традиции; иными словами, эта память носит эксплицитно социальный характер. В зависимости от «холодного» или «горячего» характера той или иной культу­ры она обращается либо к космическим мифам, либо к историче­ским легендам (пример первой ситуации – древнеегипетская куль­тура, пример второй – древнееврейская). В ее истории важнейшим событием является канонизация, «замораживание» памяти, «когда течение традиции останавливается созданием канона»26: куль-

__________________________________

25 Bloch U. Mйmoire collective, tradition et coutume: А propos d'un livre rйcent // Revue de synthиse historique. 1925. T. 40. P. 73-83.

26 Ассман Я. Культурная память: Пись­мо, память о прошлом и политиче­ская идентичность в высоких культу­рах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 100 (первое не­мецкое издание – 1992).

19

 

тура подводит черту под списком достопамятных фактов, весь кор­пус ее текстов разделяется на сакральные тексты и комментарии к ним, и образуется специальное сословие толковников-книжни- ков, занимающихся этим комментированием. По сравнению с хальбваксовской теорией традиции, излагаемой, например, в гла­ве «Религиозная коллективная память», эта модель учитывает внешние формы институционализации памяти – прежде всего ее текстуальное закрепление усилиями особой социальной группы, которую Ассман определяет не по идейному умонастроению (как Хальбвакс – религиозных «догматиков»), а по собственно со­циальному критерию: профессиональному статусу и занятиям.

В последние десятилетия оживленно обсуждается вопрос о ро­ли самой исторической науки как части коллективной памяти об­щества. Морис Хальбвакс предпочитал разводить эти два объекта и подчеркивать их взаимодополнительность: «В принципе история начинается лишь в той точке, где заканчивается традиция, где уга­сает или распадается социальная память»27. С его позитивистской точки зрения, история – это истинное, объективно-универсальное знание, тогда как память всегда является «чьей-то» памятью, об­условлена опытом и интересами какой-либо социальной группы (и в этом смысле сближается с марксистским понятием идеологии):

История может представлять себя как универсальную память рода человече­ского. Но универсальной памяти не существует. Любая коллективная память опирается на какую-то группу, ограниченную в пространстве и времени28.

В 1980-х годах французский историк Пьер Нора выдвинул про­грамму изучения так называемых «мест памяти», которая и была реализована в многотомном коллективном труде под таким назва­нием. Открыто опираясь на социологию памяти Хальбвакса, а не­явным образом, возможно, и на традицию старинного «искусства

___________________________________

27 Halbwachs M. La mйmoire collective... P. 130.

28 Ibid. P. 137. Как пишет Ж. Наме, такую частно-групповую память было бы точнее называть «коллективной па­мятью», в отличие от «социальной памяти» — памяти всего общества в целом; но сам Хальбвакс не прово­дит последовательно это терминологическое разграничение. Зато он, по замечанию Л. Козера, последова­тельно заменяет дюркгеймовское по­нятие «общество» термином «груп­пы», как правило, во множественном числе, – это плюралистическое, «бо­лее осторожное словоупотребление» (CaserL.AOp.cit. Р. 22).

20

 

памяти» с его техникой запоминания «мест», Нора предложил со­здать историю «символических объектов», с которыми нация свя­зывает свои воспоминания и ценности. Это могут быть самые раз­нородные объекты: «архивы вместе с триколором, библиотеки, словари и музеи наряду с коммеморациями, Пантеон и Триумфаль­ная арка, словарь Ларусса и Стена коммунаров»29. Все это лишь «останки»30 целостной памяти общества, сохранившиеся в резуль­тате ее усреднения, исчезновения памяти отдельных социальных групп, а также историографической обработки мемориального ма­териала. История, которую Хальбвакс противопоставлял памяти, в наше время, по мысли П. Нора, глубоко пронизывает ее: «...то, что сегодня называется памятью, относится не к памяти, но уже к ис­тории»31, и соответственно изучение «мест памяти» совпадает с «историей истории».

Весьма обильна и современная научно-философская рефлек­сия об отношениях истории и памяти32. Следует обратить особен­ное внимание на большой труд Поля Рикёра «Память. История. Забвение». Рикёр рассматривает память как деятельность, ра­боту. Тем самым его мысль, подытоживая начатую Хальбваксом в 20-х годах социализацию памяти, возвращается на новом витке к бергсоновской концепции: в самом деле, в «Материи и памяти» А. Бергсон различал глубинно-личностный «образ-воспоминание» и социальную «память-привычку», ориентированную на внешнюю деятельность, а Хальбвакс, снимая это различие, доказывал, что и «образы-воспоминания» существуют в социальных «рамках». По Рикёру же, работа памяти осуществляется как внутри, так и вне индивидуального сознания, не только на уровне отдельного чело­века, но и на уровне общества. Само это общество переживает се­годня особое «историческое состояние» – ситуацию разрыва с про­шлым, которое приходится восстанавливать не через живую память, а через историческую реконструкцию. И тут снова обнару­живаются различия между историей и памятью – правда, более сложные, чем это виделось Хальбваксу. В самом деле, историогра­фия упрощает память людей актами выборочной, серийной архи-

___________________________________

29 Нора П., Озуф М„ Пюимеж Ж. де, Винок М. Франция-память. СПб.: Изд- во СПбГУ, 1999. С. 26.

30 Там же.

31 Там же. С. 28.

32 См.: Савельева ИМ., Полетаев A.B. «Историческая память»: к вопросу о границах понятия // Феномен про­шлого. М.: ГУ-ВШЭ, 2005. С. 170-220.

21

 

вации; она изучает свидетельства очевидцев наравне с документа­ми, подчас не несущими в себе никакой живой памяти (сегодня это могут быть, например, автоматические записи, сделанные элек­тронной аппаратурой); она цензурирует и адаптирует морально не­выносимые свидетельства; наконец, в новейших своих течениях (экономическая история, история ментальности) она вообще аб­страгируется от непосредственных данных памяти, конструирует свои собственные, внепамятные события: «Многие события, при­знаваемые историческими, никогда не были чьими-либо воспо­минаниями»[15] – скажем, ни один человек ХУШ-Х1Х веков не мог помнить событие «промышленного переворота». Итак, история пользуется в принципе иными средствами воссоздания прошлого, чем память, – как сказал бы Хальбвакс, у нее иные социальные и институциональные рамки.

В книге «Социальные рамки памяти» есть ряд конкретных со­циологических концепций, которые и ныне заслуживают углу­бленного, многостороннего изучения. Так, в главе о религиозной памяти автор неявно пересматривает выводы Дюркгейма, который пытался «спасти религиозное, отбросив религии»[16], и вывести по­нятие религии из более общего понятия сакрального («Элементар­ные формы религиозной жизни», Г912). Хальбвакс усматривает сущность религии в другом – в хранении памяти о ее собствен­ном легендарном основании. С его точки зрения, «религия опреде­ляется не через оппозицию профанного и сакрального, она опре­деляется через особый тип памяти», причем в отличие, скажем, от семейной памяти это память агрессивно-завоевательная, разру­шающая «исторические памяти во имя бесконечного превосход­ства вечности»[17]. Хальбвакс даже делает вывод, что «каждая рели­гия есть пережиток прошлого» (наст, изд., с. 332), – вопреки современной ему функционалистской антропологии, утверждаю­щей, что «пережитков» вообще не существует, что любые архаиче­ские по происхождению факты культуры выполняют в ней ту или иную актуальную функцию36.

_______________________________

33 Рикёр Поль. Память. История. Забве­ние. М.: Изд-во гуманитарной лите­ратуры. 2004. С. 689 (первое фран­цузское издание — 2000).

34 Namer G. Postface // Halbwachs M. Les cadres sociaux de la mйmoire... P. 304.

35 Ibid. Р. 334,358.

36 См., например: Малиновский Б. Науч­ная теория культуры. М.: ОГИ, 1999 (первое английское издание – 1944). По замечанию современного социо­лога религии Даниэль Эрвье-Леже,

22

 

Оригинальностью отличается и хальбваксовская теория клас­сов, развитая в последней главе «Социальных рамок...» и основан­ная на оппозиции двух сфер социальной жизни: «...одну из них мы будем называть зоной технической деятельности, а другую – зо­ной личных отношений (в семье, свете и т, д.)» (наст, изд., с. згг). Между этими двумя сферами неравно распределены разные клас­сы общества, причем примером чисто технической деятельности служит положение рабочего класса, который в ходе исполнения своей социальной функции имеет дело только с материальными вещами, а не с живыми людьми, т. е. оказывается изъят из собствен­но социальных межчеловеческих отношений; отсюда можно сде­лать вывод, что он и не имеет классовой памяти37. Напротив того, социальная функция высших классов включает в себя управле­ние людьми, а также семейно-светское общение, где ограничива­ющие человека технические правила снимаются и возникает воз­можность его целостного личностного самоосуществления: «Так мы из технической сферы незаметно переносимся в сугубо со­циальную среду, то есть в зону личностных отношений...» (наст, изд., с. 314). В своем определении классов, особенно рабочего клас­са, Хальбвакс переносит акцент «с социологии производства и эк­сплуатации на социологию исключения»38: господствующие клас­сы не столько материально эксплуатируют рабочих, сколько отчуждают их личность, принуждая к внесоциальному техническо­му труду, т. е. буквально исключают их из общественной жизни39. С другой стороны, в его идеализации светского общества как «су­губо социальной» сферы личностных отношений сказывается не

_____________________________

Хальбвакс не пытается исследовать ни функции религии, ни духовное со­держание религиозного опыта и в ре­зультате вообще оказывается «вне классических тенденций в определе­нии религии – будь то попытки субстанциалистского или функционалистского толка» (Hervieu-Lйger D., WiппaimeJ.-P. Op. cit. P. 230).

37 В «Социальных рамках памяти» эта идея упомянута лишь кратко; подроб­ное ее обоснование см. в более ранней статье «Материя и общество» (T920): Хальбвакс М. Социальные классы и морфология... С. 47-88. Сдержанную критику этой идеи высказал Марк Блок в своей рецензии на «Социаль­ные рамки памяти»: ныне, пишет он, автор «остерегся бы изучать этот [ра­бочий] класс, как и любой другой, аб­страгируясь от всяких традиционных представлений у его членов» (Bloch M. Op. cit. P. 77).

38 Namer G. Postface // Halbwachs M. Les cadres sociaux de la mйmoire... P. 312.

39 О близости идей Хальбвакса к марк­систской теории отчуждения см.: Ка- ради В. Морис Хальбвакс: биографи­ческий очерк // Хальбвакс М. Социальные классы и морфология... С. 452.

23

 

столько научная теория, сколько определенная классовая идеоло­гия (ей, собственно, и не дается никаких доказательств, кроме чи­сто риторических рассуждений), а мысль о том, что работа с ма­териальными вещами выводит человека за рамки общественных отношений, противоречит замечанию Дюркгейма о том, что обще­ство состоит не только из индивидов, они лишь «составляют его единственные активные элементы. Строго говоря, общество вклю­чает в себя также и вещи»40. В самом деле, с материей имеет дело не только рабочий, но и, скажем, художник, и тенденция «материаль­ной эстетики» очень сильна в эстетической теории и художествен­ной практике XX века – однако же положение художника вряд ли становится оттого внесоциальным.

При всех спорных и исторически ограниченных моментах своей концепции, книга Хальбвакса «Социальные рамки памяти» и его позднейшие труды о коллективной памяти оказались чрезвычайно востребованными и плодотворными для гуманитарных наук конца XX и начала XXI столетия. Начав с исследования психологических процессов памяти и с выделения в них социальной составляющей, французский социолог в своих текстах о религии, семье и классах продемонстрировал, как коллективная память становится пред­метом последовательного и даже сознательного социального кон­струирования, как наши представления о прошлом (общественном и даже личном) обусловливаются обстоятельствами нашего кол­лективного настоящего. Эту обусловленность не следует понимать в духе недобросовестного манипулирования памятью людей, хотя в жизни общества нередко встречается и такое. Нет, сама разделенность общества на иерархически подчиненные и конкурирую­щие группы заставляет его память складываться не в однородном пространстве разума, а в исторически возникшем, фрагментированном пространстве социального опыта. При этом память о про­шлом и формируется, и деформируется одновременно, и науки об обществе должны принимать во внимание этот двойной процесс – как минимум делая поправку на его искажающее воздействие, а так­же и исследуя законы его протекания.

Сергей Зенкин

______________________________

40 Дюрхгейм Э. Социология. М.: Канон, 1995. С. 237.

24