Жак Рансьер
На краю политического

Рансьер Жак На краю политического / Пер. с франц. Б. М. Скуратова. — М.: Праксис, 2006. — 240 с.

Книга известного французского философа Жака Рансьера представляет собой сборник очерков, посвященных клю­чевым проблемам современной политической мысли. Через все рассматриваемые в сборнике проблемы красной нитью проходит мысль об исчерпанности традиционных подходов к осмыслению политики и о необходимости такой концепту­ализации этого феномена, которая не скатывалась бы ни в либеральное самодовольство, ни в пожирающий самого себя пессимизм, провозглашающий тщетность любого политиче­ского действия.

 

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие 7

Часть первая. От политического к политике 19

Конец политики, или реалистическая утопия 21

Использование демократии 65

Политическое, идентификация, субъективация 99

Часть вторая. Сообщество и его внешнее 111

Сообщество равных 113

Недопустимое 153

Дело другого 177

Часть третья. Десять тезисов о политике 193

Источники текстов 223

Примечания 225

От переводчика 235

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Представляя данное переработанное и дополнен­ное издание книги «На краю политического», необ­ходимо прежде всего охарактеризовать этапы рабо­ты, изменившей сам смысл названия. Первое изда­ние книги, опубликованное в 1990 г. и включавшее три текста, написанных между 1986 и 1988 гг., по­мещало вопрос о границах политического в контекст политической и теоретической ситуации, отмечен­ный навязчивой темой конца. В тысячах универси­тетских речей и речах государственных деятелей на все лады воспевался конец, которому суждено насту­пить после утраты иллюзий истории или револю­ции. Иногда в этих речах политическое причисля­лось к числу отживших древностей. Иногда, наобо­рот, провозглашалось возвращение политического. Но все это делалось ради того, чтобы возвестить од­но: отныне политика избавлена от всякого обетова­ния общественной эмансипации, от всякого горизон­та эсхатологического ожидания. Она-де вернулась к своей природе осмотрительного управления интере­сами сообщества. Губительное равенство уступало место расчету экономически выгодного и социально терпимого равновесия. Демократия, наконец-то пре­одолевшая свои революционные истоки, оказалась сведена к основанному на мнении большинства кон­сенсусу относительно равновесия интересов сообще­ства и его различных частей.

Между тем этот пресловутый триумф администра­тивного благоразумия сопровождался странными яв-

 

лениями. В частности, во Франции новый разгул ра­систских и ксенофобских страстей бестактно заглу­шал гул официальных речей, возвещавших конец архаических конфликтов. Итак, на территории кон­ца начала вырисовываться новая сцена истоков. Это возвращение дополитической ненависти на сцену, занятую хорами постполитической мудрости, изо­бличало приверженность мыслителей «конца» тому телеологическому взгляду на историю, который они собирались преодолеть. Оно свидетельствовало о том, что все эти притязания на реалистичность впол­не укладываются в определенную метафорическую топографию политики. Тем самым возвращение до-политической ненависти приглашало нас сдвинуть вопрос об истоках и конце политики по направле­нию к общему вопросу о ее «краях», т. е. о различных способах наблюдения за разграничением ее террито­рии, полаганием ее границ, встречей с ее безднами. Это означало еще и возвращение к основополагаю­щим метафорам: к великой битве между морем демо­кратии и землей истинного у Платона; к Аристоте­левым умозрениям о совпадении между равновесием конститутивных принципов полиса и конкретным распределением его пространств.

Исходя из этого, оказалось возможным пересмо­треть понятийные и временные разделения, навя­зывавшиеся дискурсами о конце в качестве само со­бой разумеющихся вещей. Иными словами, появи­лась возможность переосмыслить представления о демократии, равенстве или сообществе, приняв двойную дистанцию: с одной стороны, по отноше­нию к тем, кто поздравлял себя с новым курсом раз­умной демократии, хороня безумные эгалитарные утопии и распри классовой борьбы, а с другой сто-

8

 

роны, — по отношению к тем, кто видел здесь новое доказательство лжи демократической формы и эга­литарной риторики, прикрывающих реалии классо­вой эксплуатации. Речь шла о том, чтобы, дистан­цируясь как от тех, кто был удовлетворен деполитизацией, так и от тех, кто испытывал ностальгию по изобличению политической лжи, нащупать тре­тий путь — путь критики господствующих иденти­фикаций и оппозиций. В ответ на изобличения эга­литарного тоталитаризма я задался целью в статье «Сообщество равных» продемонстрировать внутрен­не проблематичный характер связи между эгалитар­ным принципом и всякой инкорпорирующей моде­лью сообщества. Столкнувшись с теми, кто испыты­вает ностальгию по «власти народа», или с теми, кто обвинял ее в прошлых заблуждениях; столкнувшись с изобличителями формальной демократии и с теми, кто был удовлетворен демократией либеральной, я отметил в статье «Использование демократии», что «власть народа» никогда не была явленностью са­мому себе некоего тотализирующего субъекта и что формы или видимость демократии не были ни по­кровом, наброшенным на эксплуатацию, ни юриди­ческими формами разумного управления общими интересами. А в статье «Конец политики» было по­казано, в какой степени так называемый конкрет­ный анализ и новая мудрость нашего fin de siecle бесхитростно воспроизводили самые что ни на есть стародавние формы описания и решения политиче­ской философии. Модные речи о массовой демокра­тии и о связях политического плюрализма с приу­множением наслаждений, предлагаемых рынком, попросту воплотили платоновский портрет демокра­тического человека. А новый реализм основанной на

9

 

консенсусе демократии просто заменил различные формы соглашений, посредством которых Аристо­тель стремился отделить демос от него самого. «Ко­нец политики» стал конечной формой деполитиза-ции политического, являвшейся с самых истоков па­радоксальным принципом политического искусства. Возникновение новых архаизмов, сопровождавшее широковещательные декларации об умиротворен­ной современности, на самом деле свидетельство­вало всего-навсего о границах «психологии», на ко­торой зиждилось само это искусство. В своем уми­ротворении политики постмодернистская мудрость исходила из старой аристотелевской формулы: из «социальной» полимеризации возмущающих аф­фектов множественности. Но тогда научное управ­ление рассредоточенными формами наслаждения столкнулось с тем, что классическая психология по­литического не могла или не хотела познавать: со страстями исключающего Единого, оказавшимися примитивнее и опустошительнее, нежели все непри­ятности с множественностью. И вот, апория полити­ческого побудила нас переосмыслить политическое как топос мудрости, которой обладала анархическая и конфликтная мощь множественного.

Но пересмотр политического не был простым воз­вращением к его изначальным понятийным бере­гам; одновременно он оттенял еще и свойственные этому понятию двусмысленности. Если политиче­ское навязывало себя в качестве философского объ­екта мысли, то это происходило, вероятно, потому, что это нейтральное прилагательное удобно обо­значало разрыв с существительным политика в его обычном смысле борьбы партий за власть и осу­ществления этой власти. Разговор о политическом, а

10

 

не о политике, означает, что мы говорим о принци­пах закона, власти и сообщества, а не о правитель­ственной кухне. Но нет никакого смысла в отделе­нии философского прилагательного от обычного су­ществительного, если это происходит для усиления двусмысленностей существительного. Заслуга слова политика, по крайней мере, в том, что им обозна­чается некая деятельность. А вот политическое за­дает себе в качестве объекта инстанцию обыденной жизни. Но это по видимости скромное положение на самом деле включает в себя предположение, из-за которого возникает вся проблема. Оно предпола­гает, что практика управления, юридические кодек­сы, управляющие жизнью коллективов и действия­ми борющихся групп, подчиняются одному и тому же принципу, одной и той же идее «совместной жиз­ни». И тогда мы видим два способа постижения это­го единства. Либо мы объясняем его сущностью че­ловеческого сообщества в целом, общим благом, к ко­торому таковое сообщество должно стремиться, или меньшим злом, защищающим его от мучительных страстей. Либо же мы рассматриваем эту инстанцию как выражение некоего образа жизни или какого-ли­бо типа общества. В обоих случаях узел политическо­го вопроса оказывается сведенным к точке пересече­ния между практиками управления и формами жиз­ни, полагаемыми в качестве их основания. Этот узел сводится к вопросу о власти, к основополагающим страстям, поддерживающим отношения между го­сподством и рабством, или к модусам жизни, наделя­ющим эти отношения тем или иным стилем. И тогда мысль о политическом колеблется между двумя по­люсами: психологической трагедией страстей любви и ненависти, страха и жалости, рабства и господства,

11

 

которую при случае сменяет великая теолого-политическая драма, — и социологической комедией нра­вов, которые господствуют над той или иной формой законов и власти, комедией, которую при случае сме­няет этика или феноменология «совместной жизни». Тем самым ход размышлений книги «На краю по­литического» подчинился условиям своего объекта, тому, что навязывала понятийная логика этого объ­екта; а навязывала она мысль политического искус­ства, которое умиротворяет сообщество хитроумным улаживанием страстей множественного, с одной сто­роны, и мысль демократии как стиля жизни, руково­дящего известным стилем политической сплоченно­сти, с другой. Этот ход размышлений стремился до­вести до собственного предела и даже перелицевать каждую из упомянутых мыслей: в ухищрениях, с по­мощью которых Аристотель воображает, будто по­правляет демократию, он искал принцип уловок, по­средством которых сама демократическая практи­ка сопротивляется законам господства и отвергает страсти коллективной ненависти. Из платоновской теории демократии как стиля жизни упомянутый ход размышлений стремился извлечь принцип об­щего опровержения критики «формальной демокра­тии» и сведения демократии к паре «либеральная де­мократия — правовое государство». Тем самым бы­ла предпринята попытка обратить против нее самой логику, присущую традиции политической филосо­фии в том виде, как ее можно выразить в несколь­ких существенных положениях: политика есть ис­кусство управления жизнью сообществ; демократия есть стиль жизни людей множественного; политика есть искусство преобразовывать закон демократиче­ского множественного в принцип жизни сообщества.

12

 

Но эта логика необратима. Ее переворачивание оборачивается разрывом. Необходимо утверждать два основополагающих контр-принципа: политика — не искусство управлять сообществами, это форма че­ловеческого действия, основанного на разногласии, исключение из правил, согласно которым осущест­вляется сплочение человеческих групп и руковод­ство ими. Демократия не является ни формой управ­ления, ни стилем общественной жизни; это режим субъективации, в котором существуют политиче­ские субъекты. Это двойное контр-утверждение пред­полагает разрыв с идеей политического как сущнос­тью совместного бытия. Оно предполагает отделение мысли о политике от мысли о власти. Именно такое отделение я стремился обосновать в статье «Полити­ка, идентификация, субъективация», отделяя поли­цию¹, как искусство управления сообществами, от политики как проведения в жизнь идеи равенства. Эта диссоциация позволяла предоставить политиче­скому более отчетливо очерченный статус: политиче­ское становилось местом противостояния двух прин­ципов полиции и политики, системой форм, в кото­рых первая оказывается привязанной ко второй.

Как раз эти понятия я пытался с тех пор разраба­тывать в систематической форме в книге «Разногла­сие»². Именно их я попытался резюмировать в деся­ти «Тезисах о политике», разработанных в 1996 г., т. е. спустя десять лет после публикации самого ран­него текста из этого сборника, «Использование демо­кратии». Тогда заглавие «На краю политического» обозначает не просто движение, которое возводит те­мы воображаемого³ «конца политики» к обобщенно­му исследованию метафорической топографии по­литического. Тем самым оно обозначает эволюцию

13

 

мысли, вынужденной влачить за собой это двусмыс­ленное понятие политического и в конце концов от­казывающейся от своего единства, ради того, что­бы попытаться осмыслить условия возникновения и распада тех конкретных форм субъективации, кото­рые время от времени — поверх законов господства и уставов, руководящих коллективами — способ­ствуют существованию такой сингулярной фигуры человеческого действия: политики как основанного на разногласии обозначения разделения ощутимо­го, используя которое, господство навязывает ощу­тимую очевидность своей легитимности; демократии как парадоксальной власти тех, у кого нет права осу­ществлять власть.

Между текстами, собранными восемь лет назад, и теми тезисами, в каковых синтезируется то, что, как я полагаю, сегодня можно сказать о политике, я вставил три эссе, опубликованные в промежут­ке в разных местах. В «Политике, идентификации, субъективации», тексте, возникшем благодаря при­глашению к участию в 1991 г. в американской дис­куссии по вопросу об идентичностях, я предложил несколько принципов перераспределения понятий политического и политики, а именно — несколько принципов интерпретации политической субъекти­вации как специфического режима субъективации. Мыслить политическое фактически означает мыс­лить природу и действия его особого субъекта — вместо того, чтобы выводить их из некоей общей те­ории субъекта, которая всегда сводит их к вопросу о субъекте власти. «Дело другого», текст, возникший в результате дискуссии об Алжире, состоявшейся в 1995 г., рассматривает частный случай принципов этой субъективации, то, что я назвал включением не-

14

 

возможной идентификации. Текст «Недопустимое» возник благодаря встрече двух, на первый взгляд, независимых событий: дню чествования творчества Жана Боррея, состоявшемуся в июне 1993 г., т. е. тогда, когда образовался обширный консенсус во­круг законов Паскуа об иммиграции и национально­сти. Мне показалось, что это совпадение благоприят­ствует размышлениям о границах политики и лите­ратуры, о способах, какими одна и другая сходятся между собой в противостоянии тому объекту, какой по определению невозможно включить в нашу эпо­ху, — и его торжественно из нее исключают благода­ря мудрости некоего премьер-министра-социалиста: «вся нищета мира».

Были также тексты, написанные по случаю, как, например, «Использование демократии», — речь, произнесенная в 1986 г. на коллоквиуме о демокра­тии, проведенном в Чили, где еще действовал комен­дантский час; в это же время студенческое и лицей­ское движение против отбора учащихся вывело сот­ни тысяч манифестантов на парижские улицы; или еще «Конец политики», текст, прочитанный в 1988 г. на франко-бразильском коллоквиуме на вневремен­ную тему власти, текст, который актуальные собы­тия превратили в конкретный комментарий к прове­дению текущих президентских выборов. Аналогич­ным образом развитие нового расизма во Франции или этническая война в Боснии послужили отправ­ными точками для нескольких подобных работ. Да­вать анализ границ политического означает также изучать способы, посредством которых распоряди­тели общественного мнения используют конкретные обстоятельства ради того, чтобы остановить тече­ние так называемых политических дел, — дел, каса-

15

 

ющихся заинтересованных лиц в правительстве, — и поставить вопрос о том, что может означать само «политическое». И, может быть, политика в целом состоит в том, чтобы вычертить на поверхности, за­нятой непрерывным управлением экономически­ми интересами и социальным равновесием, контуры действий и целей, присущих политическому.

Эта идея обстоятельств предписывает определен­ное использование собранных таким образом тек­стов. Каждый текст можно рассматривать как осо­бую сценическую постановку, цель которой состоит в том, чтобы представить некий «вопрос дня», что­бы выявить то, что важно для самой идеи политики как особого модуса человеческой деятельности. Тем самым каждый текст зависит и от ситуации, из ко­торой он исходит, и из теоретической сценографии, разработанной по его поводу, возникшему благода­ря взаимодействию между конкретными эмпириче­скими фактами и известным способом личной трак­товки политического вопроса. Определенные факты ушли в прошлое, определенные формы их разра­ботки представляются мне сегодня несовершенны­ми. Я не мог бы ретроспективно видоизменить их, не избавившись от самого смысла работ. Но для ме­ня не было смысла оставлять двусмысленные фор­мулировки там, где было возможно сделать их яснее и точнее — в самих терминах вызвавшей их пробле­мы. Не было смысла и оставлять рассуждения, от­влекающие внимание от того, что было собственной целью анализа. Тем самым — не изменяя организа­ции этих текстов — я кое-где вносил исправления, которые, как мне казалось, служат устранению неко­торых двусмысленностей и позволяют замечать дви­жение перспектив, открытых для меня соответству-

16

 

ющими текстами. Я больше, таким образом, заботил­ся о том, чтобы сохранить аутентичность текстов, нежели о том, чтобы сделать их полезными для тех, кто прочтет их сегодня.

Первое издание «На краю политического» бы­ло опубликовано в 1990 г. в издательстве «Озирис». Я благодарю директора этого издательства, Даниэля Ле Биго, за то, что он дал этому новому варианту книги увидеть свет. Благодарю также Стефани Грегуар и Эрика Азана, которые сочли, что эта книга до­стойна новой жизни. Наконец, моя признательность обращена ко всем, чье разнообразное участие в тече­ние десяти лет побуждало меня непрестанно возоб­новлять занятия моим ремеслом.

 

ИСТОЧНИКИ ТЕКСТОВ

«Конец политики» — переработанное сообщение, сделанное на франко-бразильском коллоквиуме о власти, проведенном в Международном философском коллеже в мае 1988 г., по пригла­шению Пьер-Жана Лабаррьера.

«Использование демократии» — доклад на коллоквиуме «Де­мократия, социальная демократия и участие» [Democratic,, demo­cracies social у participacidn], организованном в Сантьяго-де-Чили в декабре 1986 г. Центром изучения современной действительно­сти [Centra de Estudios de la realidad contempordned], под руко­водством Родриго Альваяя и Карлоса Руиса-Шнейдера.

«Политика, идентификация и субъективация» — перевод до­клада, сделанного на коллоквиуме «Вопрошание идентичности» [.Questioning Identity], организованного в ноябре 1991 года жур­налом October. Английский вариант доклада фигурирует в кол­лективном сборнике под редакцией Джона Райхмана [Rajchman] (Routledge, 1995).

«Сообщество равных» – доклад, сделанный на конференции, проведенной в 1987 году в рамках форума Международного фи­лософского коллежа, по приглашению Мигеля Абенсура и с уча­стием Алена Бадью.

«Недопустимое» — воспроизведение сообщения, сделанно­го на коллоквиуме «Жан Боррей. Разум другого», проведенном в июне 1993 г. в рамках Международного философского коллежа. Труды этого коллоквиума опубликованы под тем же заглавием в издательстве L'Harmattan под руководством Патриса Вермерена [Vermeren]. Первое издание этого текста вышло в 1995 г. в номе­ре 29 журнала Genre humain, посвященном «добрым чувствам».

«Дело другого» — доклад, прочитанный на встрече «Франция-Алжир. Перекрестные взгляды», организованной в мае 1995 г. в Доме писателей Франсуазой Пруст и Мохаммедом Сиди Барха­том. Он был опубликован в феврале 1997 г. в номере 30 журна­ла Lignes.

«Тезисы о политике» первоначально прочитаны в октябре 1996 г. в Институте Грамши в Болонье, в рамках мероприятия «Ландшафты современной французской мысли», организован­ной французскими культурными службами во Франции. Тог-

223

 

да их было одиннадцать, так же как и в их первой публикации по-французски в журнале Filozofski Vestnik/Acta Philosophica, № XVII (2/1997), журнале люблянского Института философии. Объединив тезисы 5 и 6, я уменьшил их количество до десяти.

Первый, второй и четвертый тексты фигурировали в первом издании этой книги, Aux bords dupolitique (Osiris, 1990). Все тек­сты были переработаны по случаю этого нового издания.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

1. Ж. Рансьер употребляет слово «полиция» в архаическом для французской традиции и не свойственном русской тради­ции смысле. Оно приблизительно соответствует тому, что у нем­цев в XVIII в. называлось «Polizeiwissenschaft», полицейской на­укой. — Прим. пер.

2. La Mesentente. Politique et philosophie, Paris, Galilee, 1995.

3. В оригинале стоит французское слово doxique, т. е. прилага­тельное, образованное от древнегреческого слова doxa, из много­численных значений которого в данном случае здесь, по-видимо­му, имеется в виду «нечто утверждаемое, но не доказанное» или «мнение других». — Прим. пер.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ОТ ПОЛИТИЧЕСКОГО К ПОЛИТИКЕ

Конец политики, или реалистическая утопия,

1. Имеется в виду Франсуа Миттеран. — Прим. пер.

2. Власти (лат.). —Прим. пер.

3. Власти (лат.). —Прим. пер.

4. В оригинале игра слов: jeune-Premier — «первый любовник как актерское амплуа». —Прим. пер.

5. Скорее авторитетом, нежели повелениями (лат.). — Прим. пер.

6. Почтенный благодаря чуду письменности (лат.). — Прим. пер.

1. Политического искусства (др.-греч.). —Прим. пер.

8. Я попытался представить принципы этого пересмотра в четвертой главе книги La Mesentente. Politique et philosophie, Galilee, 1995.

9. См. об этом, например: Штраус Л. О классической полити­ческой философии // Штраус Л. Введение в политическую фило­софию. М.: Праксис, 2000. С. 50—68. — Прим. пер.

10. Крика, голоса (др.-греч.). —Прим. пер.

225

 

11. Совете (др.-греч.). —Прим. пер.

12. «Политика», 1, Щ 1292 b 37/38. Цит. по: Аристотель. По­литика / Пер. с др.-греч. С. А. Жебелева //Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. TV. M.: Мысль, 1984. С. 499.

13. В данном случае Аристотель имеет в виду такую разновид­ность демократического правления, при котором формально в управлении государственными делами могут участвовать все лю­ди, имеющие статус граждан, однако на деле в управлении уча­ствуют только те из них, кто может иметь досуг. — Прим. пер.

14. Ничейная земля (англ.). —Прим. пер.

15. «Политика», 1, VI, 1319 b 36/38. Цит. по: Аристотель. По­литика / Пер. с др.-греч. С. А. Жебелева. С. 576.

16. Здесь под «полимеризацией» имеется в виду рассредоточе­ние аффектов по всему обществу с целью ослабления их интен­сивности. — Прим. пер.

17. Английское слово «cool» — «прохладный» — здесь обыгры­вается в значении «не требующий особого напряжения душев­ных сил» и одновременно как жаргонное выражение «классный», «тот, что надо». —Прим. пер.

18. Имеется в виду лидер Национального фронта Франции, один из крайне правых французских политиков Жан-Мари Ле Пен. —Прим. пер.

19. Архаичнейшее (др.-греч.), превосходная степень от arkha'ion. —Прим. пер.

20. Вероятно, имеются в виду двухсотлетие Великой Француз­ской революции и некролог начинающейся с нее революционной эпохе, которая, по мнению некоторых западных историков и фи­лософов, завершилась с падением Берлинской стены в 1989 го­ду. — Прим. пер.

21. Кроме того, эта утопия сказывается на средствах, предла­гаемых для успешного осуществления этого уравнения. В обшир­ных планах реформы образования, которые готовит любое мини­стерство, осознающее свои обязанности, с упорством повторяет­ся одна и та же совокупность предложений. Это предложения по организации времени: предлагается укоротить учебный день и удлинить учебный год, сократить уроки на пять минут или пере­распределить периоды труда и каникул.

Конечно же, эти меры находят обоснование в трудах психоло­гов и педагогов — и их дополнительная привлекательность за­ключается в экономии средств; но настойчивость, с какой они предлагаются, гораздо больше свидетельствует о вере в магиче­ские силы времени: в такие силы, что уже не кажется невозмож-

226

 

ным достижение чудесного результата при манипулировании временем даже вслепую.

22. Триктрак или шашки дают лишь приблизительные эк­виваленты для pettoi (камушки), использовавшихся во многих играх у греков. Подлинная природа упомянутой здесь игры об­суждалась Бек де Фукьером (Becq de Fouquieres, Les Jeux des anciens, Paris 1869) и X. Джексоном (Н. Jackson, Journal of Philol­ogy, 7, 1877). Продираясь сквозь разногласия и несообразности комментариев, самым логичным было бы предположить, что фи­гура azux — неподвижная и способная напасть на любую фигу­ру, встающую на соседнюю клетку, а не фигура, изолированная и окружаемая в процессе игры (поскольку это вопрос различия по природе).

Весь отрывок — хороший материал для дискуссии по установ­лению текста и его синтаксическому членению.

23. Последних из варваров (лат.). — Прим. пер.

24. Jean-Frangois Lyotard, «Le survivant», in Ontologie etpoliti-que. Hannah Arendt, Editions Tierce, 1989.

25. Покаяния (др.-греч.). —Прим. пер.

26. Проблемы воображаемой инкорпорации и демократиче­ского разделения находятся в центре внимания работ Клода Лефора [Lefort]. Понятие какого угодно множества стало предме­том систематической философской разработки в «Бытии и собы­тии» Алена Бадью.

Необходимая ссылка на два — хотя и весьма различных — мыслительных предприятия наделяет автора этих строк ответ­ственностью за то, что мыслится здесь в тех же терминах.

27. Рансьер противопоставляет «инкорпорированные сообще­ства», которые, по его мнению, не являются подлинно демокра­тическими, «каким угодно сообществам», «не учитываемым сооб­ществам», которые, на его взгляд, способствуют демократическо­му преобразованию общества. — Прим. пер.

28. Инкорпорацию сообществ в «исключающее Единое» Ран­сьер противопоставляет свободному разделению «каких угодно сообществ», возникающих в связи с конкретными задачами клас­совой борьбы и быстро преобразующихся при изменении этих за­дач. — Прим. пер.

Использование демократии

1. Переведено на французский язык под менее многозна­чительным заглавием: Principes et limites de la democratic mo-

227

 

derne [«Принципы и границы современной демократии»], La Decouverte, 1985.

2. Т. е. искоса, исподтишка. — Прим. пер.

3. Обмен богатствами. Когда богатый афинянин отказывал­ся от публичного финансового поручения, утверждая о недоста­точных размерах своего состояния, заменяющий его мог потребо­вать такого обмена (способ недопущения мошенничества).

4. Цит. по: Платон. Государство // Платон. Соч.: В 3 т. М.: Мысль, 1971. Т.3. Ч. 1. С. 378. — Прим. пер.

5. Там же. С. 373. — Прим. пер.

6. «Политика», 1, Щ 1294 b 35/36. Цит. по: Аристотель. По­литика / Пер. с др.-греч. С.А. Жебелева. С. 505.

7. Демократической жизнью (лат.). — Прим. пер.

8. Деятельной жизни (лат.). —Прим. пер.

9. Французское слово «demonstration» имеет значение как «доказательство», так и «демонстрация», что обыгрывается в рас­суждениях Рансьера. — Прим. пер.

10. Sens commun, словосочетание, означающее «здравый смысл», в данном контексте переводится как «общий смысл», по­скольку Рансьер имеет под ним в виду «смысл, навязываемый всем группой, борющейся за свободу и равенство». — Прим. пер.

11. См. Gabriel Gauny, Le Philosophe plebeien, textes assembles et presentes par J. Rancieres, Paris, La Decouverte/Presses univer-sitaires de Vincennes, 1983.

12. Т. е. экономию общежития. — Прим. пер.

13. См. Jacques Ranciere, Le Maitre ignorant, Paris, Fayard, 1987, и здесь же «La communaute des egaux».

14. Pierre Bourdieu et Jean-Claude Passeron, Les Heritiers, а также La Reproduction, Paris, Editions de Minuit, 1964; 1970. Я рассматриваю здесь эти тезисы на уровне обобщенности, кото­рая стала известной в политической doxa, независимо от после­дующей эволюции каждого из двух авторов.

15. Досуг, праздность (др.-греч.). —Прим. пер.

16. Jean-Francois Lyotard, Tombeau de I'intellectuel et autres papiers, Paris, Galilee, 1984. Здесь я опять-таки имею в виду те­зисы, в которых систематизировалась мысль определенной эпо­хи. Тогда как в последующих произведениях Жан-Франсуа Ли-отар непрестанно подрывал всякую оптимистическую интерпре­тацию постмодернизма.

17. В других местах своей книги Рансьер подчеркивает, что демос, инкорпорируясь в фиксированную социальную структуру,

228

 

вырождается в охлос. Всякая инкорпорация, по Рансьеру, чрева­та обездвижением, вырождением, архаизацией. — Прим. пер.

Политическое, идентификация, субъективация

1. Первые значения этого древнегреческого слова — «началь­ство» или «начало». — Прим. пер.

2. В данном случае: быть сильным (др.-греч.). —Прим. пер.

3. В данном случае: начальствовать (др.-греч.). — Прим. пер.

4. Отверженного (англ.). —Прим. пер.

5. В грамматике — связь с помощью союза «и» логически не­совместимых фактов. — Прим. пер.

6. Неточного употребления имени или термина (англ.). — Прим. пер.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ СООБЩЕСТВО И ЕГО ВНЕШНЕЕ

Сообщество равных

1. Из «Посвящения Гансу Кароссе» (Rilke R. M. Werke in drei Banden, II, 76, Leipzig, 1978). — Прим. пер.

2. Рансьер пишет inter-esse, «быть-между». —Прим. пер.

3. Рим, XII, 5, что дополняется I Кор, XII, 12.

4. Pierre Leroux, De I'Egalite, Paris, 1838.

5. Общественно-религиозное течение, конгломерат общин, су­ществовавших в Палестине во II в. до н. э.—I в. н. э. — Прим. пер.

6. Тимократия у Платона («Государство», VIII) есть та воин­ственная монархия, которая незаметно соскальзывает к олигар­хии, к правлению денег.

7. Дружбы, любви (др.-греч.). —Прим. пер.

8. Цит. по: Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 4. М.: Мысль, 1984. С. 464. — Прим. пер.

9. «Политика», 1, III, 1281 b 1/3.

10. Имеется в виду то, что Леру намеренно заменяет слово «фидитиес» (скупые обеды) на слово «филитиес» (дружеские обе­ды), желая искусственно вписать своеобразную греческую тради­цию в последующую христианскую. — Прим. пер.

11. Братство (франц.). —Прим. пер.

12. Перифраза апостола Павла, / к Коринфянам, XII, 12, in:

229

 

«Traditions communistes», La Fraternite, decembre 1842, p. 110.

13. «Discours 32», in: Gregoire de Nazianze, Discours de 32 a 37, Paris, Editions du Cerf, 1985, pp. 109—111.

14. Один из семи холмов, на котором расположен Рим. — Прим. пер.

15. Я разбирал притчу именно в этом смысле, анализируя во второй главе La Mesentente интерпретацию Балланша.

16. Лучших (др.-греч.). —Прим. пер.

17. А. В. Карташев в книге «Вселенские соборы» (М., 1994) на­зывает их, соответственно, «омиусианами» и «омоусианами». — Прим. пер.

18. Послание Павла к Филиппийцам, обильно цитируемое Марием Викториной в трактате «Против Ария», особенно в раз­делах 1, 9, 13, 21 и т. д., in Traites theologiques sur la trinite, Paris, Editions du Cerf, 1960, t. II.

19. Равный (лат.). —Прим. пер.

20. La Regie de saint Benoit, traduit et commentee par A. de Vogue, Paris, Editions du Cerf, 1960, t. 1.

21. Saint Basile, Lettres, Paris, Les Belles Lettres, 1957, t. I, p. 54.

22. В переводе С. А. Жебелева — «преодоление самого себя» (Платон. Соч.: В 3 т. М.: Мысль, 1971. Т. 3. Ч. 1. С. 221). — Прим. пер.

23. Равенства (др.-греч.). —Прим. пер.

24. Saint Basile, Traite du Saint Esprit, Paris, Editions du Cerf, 1946,1.1, pp. 204—206.

25. La Regie de saint Benoit, op. cit., p. 562.

26. Le Populaire, 21 Janvier 1849. По поводу истории сообще­ства икарийцев я позволяю себе рекомендовать отсылку к мо­ей книге «Ночь пролетариев», La Nuit des proletaires, collection «Pluriel», Paris, Hachette, 1997.

27. От противного (лат.). —Прим. пер.

28. В определении (лат.). —Прим. пер.

29. Основания познания (лат.). —Прим. пер.

30. Основания бытия (лат.). —Прим. пер.

31. Относительно более обширных соображений на эту те­му позволю себе отсылку к моей книге Le Maitre ignorant, Paris, Fayard, 1987.

32. Имеется в виду Июльская революция 1830 года во Фран­ции, которая навсегда свергла династию Бурбонов во Фран­ции. — Прим. пер.

33. Права (лат.). —Прим. пер.

230

 

34. Политической жизни (лат.). —Прим. пер.

35. По выбору (лат.). — Прим. пер.

36. Т. е. равенства в действительности (лат.). —Прим. пер.

37. Т. е. равенства «на бумаге» (лат.). —Прим. пер.

Недопустимое

1. Мишелем Рокаром. — Прим. пер.

2. Такое отсутствие критериев, согласно Сёрлю, дает предпо­сылку, в высшей степени безразличную к сингулярности приве­денного им примера. Как доказала Кэте Гамбюргер, несколько строчек из Айрис Мёрдок, процитированные Сёрлем в качестве совершенно неотличимых от строк из газетной статьи, наоборот, изобилуют признаками выдуманности или литературности.

3. Joan Borrel (Jean Borreil), L'Artiste-roi, Aubier, 1990.

4. В оригинале — trouble, не только «беспокойство», но и «мут­ность», «непрозрачность». —Прим. пер.

5. Arthur Danto, L'Assujetissementphilosophique de I'art, Paris, Editions du Seuil, 1993.

6. Имеются в виду инсталляции Марселя Дюшана и поп-арт Энди Уорхола. —Прим. пер.

I. Proles — по-латыни «потомство», а слово proletarius перво­начально означало «производящий потомство», и лишь в системе Сервия Туллия оно стало обозначать «гражданин, принадлежав­ший к неимущему и неподатному сословию, но юридически сво­бодный». — Прим. пер.

8. Сущности не следует приумножать без необходимости (лат.). —Прим. пер.

9. L'artiste-roi, op. cit.

10. Имеется в виду картина Гюстава Курбе (1849), охаракте­ризованная Бодлером как одно из первых произведений реали­стической живописи. —Прим. пер.

II. Герои одноименного романа Гюстава Флобера. — Прим. пер.

12. Richard Rorty, Contingence, ironie et solidarite, Paris, Arma-nd Colin, 1992.

13. По мнению Рансьера, такие сущности, как литература и пролетариат, не вписываются в «арифметическую концепцию общества», чего, на его взгляд, не понимают Рорти и Сёрль. — Прим. пер.

14. См. J. Ranciere, Mallarme. La politique de la sirene, Paris, Hachette, 1996.

231

 

15. Jean Borreil, La Raison nomade, Payot, 1993.

16. Имеется в виду роман Р. М. Рильке. — Прим. пер.

17. Имеется в виду французский поэт Франсис Жамм (1868— 1938), об уютном доме которого в Пиренеях рассуждает нищий герой романа Рильке (Рильке Р. М. Записки Мальте Лауридса Вригге. М., 2000. С. 37—38). — Прим. пер.

18. Многих (др.-греч.). —Прим. пер.

19. Рильке Р. М. Записки Мальте Лауридса Бригге. С. 44. — Прим. пер.

20. Там же. С. 45. — Прим. пер.

21. Рансьер считает, что мыслить призраками, т. е. понятия­ми, не поддающимися однозначному определению, предпочти­тельнее, нежели упрощать мир посредством консенсуса. — Прим. пер.

Дело другого

1. Pierre Bourdieu, «Revolution dans la revolution», Esprit, Jan­vier 1961.

2. Bruno Etienne, L'Islamisme radical, Hachette, 1987, p. 142.

3. Ibid., p. 143.

4. Сартр Ж. П. Бытие и ничто. М.: Республика, 2004. С. 558. — Прим. пер.

5. «Мы» — в продолжении этого текста — будет обозначать попросту политическое поколение, взятое в его глобальности.

6. Les Damnes de la terre, Paris, Editions Maspero, 1960, p. 26.

7. Слово «последовательность» Рансьер, по-видимому, упо­требляет здесь в том же смысле, что и А. Бадью, — как последо­вательность событий между точками, определяющими границы эпохи. — Прим. пер.

8. Боснийский вопрос был образцовым для этого сдвига по­зиции другого. Он продемонстрировал, что фигура страдающе­го другого сама по себе не порождала никакой политики, потому что этот другой, в отличие от алжирского или вьетнамского дру­гого, не был нашим другим, и он не определял никаких отноше­ний нашего гражданства к самому себе. Все усилия политиче­ской борьбы относительно Боснии состояли в том, чтобы отойти от простого требования помощи жертвам, определить общий ин­терес, исходя из противопоставления в самой страдающей Бос­нии двух идей сообщества: идеи равновесного распределения на­селения и идентичностей, еще вписывающейся в полицейскую логику агрессора, — и идеи сообщества, к которому не принадле-

232

 

жат те, кто в силу простой случайности живет вместе, без иного принципа дистрибуции, нежели основополагающий принцип по­литики, принцип равенства кого угодно с кем угодно.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ДЕСЯТЬ ТЕЗИСОВ О ПОЛИТИКЕ

1. «Добродетель гражданина, по-видимому, и заключается в способности прекрасно и властвовать, и подчиняться» (Аристо­тель. Соч.: В 4 т. Т. 4. М.: Мысль, 1984. С. 451). — Прим. пер.

2. Дем — округ или участок в Аттике. — Прим. пер.

3. 1) Разделять; 2) владеть, управлять; 3) обитать (др.-греч.). — Прим. пер.

4. Законы (лат.). — Прим. пер.

5. Чувствовании (др.-греч.). — Прим. пер.

6. Звуке, речи, языке (др.-греч.). —Прим. пер. 1. Человека трудящегося (лат.). — Прим. пер. 8. Политической жизни (др.-греч.). —Прим. пер.

 

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Название книги Ж. Рансьера «На краю политиче­ского» перекликается с названием знаменитой книги Л.-Ф. Селина «Путешествие на край ночи». Это про­ницательно подметил В. Лапицкий, озаглавив по­слесловие к своему переводу книги Рансьера «Эсте­тическое бессознательное»¹ «Путешествие на край политики». Между тем Ж. Рансьер считает, что на­ши общества подошли к краю не только политики (как ее понимает Рансьер, исследуя генезис и герме­невтику этого понятия, начиная с Аристотеля), но и всего сколько-нибудь серьезного, что ее могло бы на­поминать.

Всякий субъект политического действия, по мне­нию Рансьера, должен понимать, что «политика приходит как всегда временная случайность в исто­рии форм господства»², и не должен стремиться «ин­корпорироваться в исключающее Единое», т. е. в структуру господства. А. Бадью в «Кратком тракта­те по метаполитике»³ истолковывает политические воззрения Рансьера следующим образом. По Рансьеру, политику в полном смысле слова делают толь­ко «какие угодно группы», «не принимаемые во вни­мание группы и индивиды». «Кто был ничем», тот добивается признания, но, становясь всем, утрачи­вает способность заниматься политикой. Следова­тельно, чтобы продолжать заниматься политикой, он должен вновь стать ничем. Но такого почти ни­когда не бывает, а если и бывает, то только в «по­литических акциях чистого самопредъявления», ко-

235

 

торые, на взгляд Рансьера, и являются политикой в чистом виде. Цель таких акций, напоминающих ак­ции художников-авангардистов (может быть, имеет смысл сравнить их с ситуационизмом Ги Дебора), — на короткое время, буквально на миг продемонстри­ровать альтернативную структуру общества, «струк­туру не-господства», в которой одни «какие угодно группы» находятся в состоянии вечной борьбы с дру­гими, равными им «какими угодно группами». Это броуновское движение «сообществ равных», по мне­нию Рансьера, предпочтительнее, нежели любые по­пытки его регулировать со стороны государства, т. е. «исключающего Единого».

Итак, по Рансьеру, существует три разновидности субъектов политического действия:

1) «Не принимаемые во внимание группы», ко­торые добиваются признания, инкорпорируются в фиксированные социальные структуры и перестают заниматься политикой;

2) «Не принимаемые во внимание группы», ко­торые занимаются политикой как искусством, ради «чистого самопредъявления»;

3) Ничем не связанные активисты типа Че Гевары (см. рассуждения Рансьера об играющей по осо­бым правилам фигуре azux из триктрака). На эту категорию делает ставку А. Бадью, упрекающий Рансьера в том, что он уделяет ей недостаточное внимание.

Все остальное, претендующее быть политикой, яв­ляется лишь ее видимостью либо относится к сфере полиции, либо — в лучшем случае — к сфере поли­тического (презираемая Рансьером парламентская говорильня), которое уже тоже подошло к своему краю.

236

 

Может быть, читатель будет несколько озадачен, встретившись с термином «полимеризация аффек­тов множественности». Употребляя химический тер­мин (в химии «полимеризация» – объединение не­скольких малых молекул в одну большую при осла­блении межатомных связей), Рансьер с беспощадной иронией оценивает попытки «заменить политику химией». Речь идет о «создании целой сети очагов наслаждения и удовольствия», в конечном счете ра­ди того, чтобы отвлечь население от классовой борь­бы и от ощущения социального неравенства. (Кста­ти, субъектом классовой борьбы у Рансьера является «демос», или «пролетариат», понимаемый в расши­ренном смысле: это все творческие люди, которым близка идея равенства). Государство и то, что Ран­сьер называет «структурами полиции», прямо или косвенно поощряют массовую киноиндустрию, поп-музыку, функционирование игровых автоматов и казино, клубы спортивных фанатов и т.д. Но все эти организации и процессы руководствуются «страс­тью исключающего Единого» и способствуют рас­пространению архаических аффектов ксенофобии и «чистой ненависти». (Получается, что от лозунга «„Спартак" – чемпион!» до лозунга «Россия – для русских!» один шаг, так как оба движимы «страстью исключающего Единого»).

Поэтому «свободная игра конфликтов» и разногла­сий; анархическое начало процессов, спонтанно про­текающих во множественности, с точки зрения Ран­сьера, предпочтительнее, нежели «научное управле­ние множественностью» с позиции исключающего Единого. И опять-таки следует подчеркнуть, что бла­готворными Рансьер считает лишь те конфликты, в которых утверждается не господство, но равенство

237

 

одних «каких угодно групп» другим таким группам. Политическую и классовую борьбу Рансьер понима­ет именно как демонстрацию (т. е. доказательство) общественной структуры не-господства (пусть да­же посредством лозунга «Мы — немецкие евреи!», звучавшего в 1968 г., или ценой отказа считать себя французом в годы алжирской войны).

Выходит, что Рансьер ищет политику в стихии ее отсутствия. Так ли уж важны все его тончайшие выкладки для реальной политики? – спрашивает А. Бадью. Они, разумеется, важны для критики пар­ламентской демократии («капитало-парламентаризма») и для исторической герменевтики понятий (та­ких, как пролетарий, рабочий, иммигрант и т.д.). Но позитивную программу Рансьера Бадью считает путаной и недостаточно внятной, из-за чего возни­кает мысль о том, что Рансьер – вольно или неволь­но – принадлежит к тем самым отрицателям поли­тики, против которых выступает сам. Рансьер пы­тается заменить политику хитроумной и изящной политической философией, попадая тем самым в по­чтенную компанию критикуемых им политических философов, например, таких, как Ханна Арендт.

Б. М. Скуратов

 

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. СПб.; М.: Machi-па, 2004.

² Наст. изд. С. 207.

³ Бадью А. Можно ли мыслить метаполитику? Краткий курс по метаполитике. М.: Логос, 2005. С. 189—203.