Й. Рюзен "Утрачивая последовательность истории"

Йорн Рюзен "УТРАЧИВАЯ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ ИСТОРИИ"
(некоторые аспекты исторической науки на перекрестке модернизма, постмодернизма и дискуссии о памяти)

("Диалог со временем". Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 c.)

[8]

1. Современные вызовы исторической науке

Историческая наука как академическая дисциплина находится в центре дискуссии, которая затрагивает ее основания, функции и принципы таким образом, что это одновременно может вызвать чувство как удовлетворения, так и тревоги. Удовлетворение может быть результатом того нового внимания, которое привлекла к себе история среди гуманитарных наук. Одной из наиболее значимых проблем здесь является память и ее роль в человеческой культуре¹.

_______________________________________

Оригинальное английское название Lo(o)sing the order of history позволило Й.Рюзену, взяв одну из букв в скобки, придать ему ироничный оттенок в духе постмодернизма (“освобождение” или “утрата”?). В русском языке невозможно найти аналог, передающий иронию оригинального названия. Правда, семантика слова “последовательность” неожиданно создает большую объемность смысла, нежели имеет английское слово order. “Последовательность” указывает не только на следование во времени, но и на фиксацию (в корне слова) реальности, которая ставится под сомнение (по крайней мере как “историческая реальность”) постмодернистами. Тем самым название, теряя (losing) в одном отношении, приобретает – в другом.

Данный материал был предложен для обсуждения участникам историографических курсов летней школы ЦЕУ (г. Будапешт) в 1999 г. Автор перевода выражает благодарность организаторам школы и фонду Дж. Сороса за предоставленную возможность обучаться на курсах, а профессору Й. Рюзену за любезное разрешение перевести данный материал для публикации в России.

1 См,: Metz K.H. Einfiоridиhiri^der 'Erinnerung: Ein Versuch ьber das Antlitz des Menschen in der Geschichte// Speaculum. 1988. №39. P.360-368; Nora P. Zwischen Geschichte und Gedдchtnis. Berlin, 1990; Cancil^hLMohr^.^Erl^i nemng/Gedдchtnis/(JHandbuch religionswissenschaftlicher Grmcfфegritfи lStuttgart, Berlin, Colognert990. Bd.2. S.299-323; Mnemosyne. Formen und Funktionen der kulturellen Erinnerung. Frankfurt am Main, 1991; Assmann J. Das kulturelle Gedдchtnis. Schrift, Erinnerung und politische Identitдt in frьhen Hochkulturen. Munich, 1992; Le GorT J. Geschichte und Gedдchtnis. Frankfurt am Main, 1992; Strдub J. Collective Memory and Collective Past as Constituents of Culture: An Action-Theoretical and Culture-Psychological Perspective// Schweizerische Zeitschrift fьr Psychologie. 1993. №52. S.114-121; Generation und Gedдchtnis. Erinnerungen und kollektive Identitдten,/jpolaflerj, №9&Ricoeur P. Gedдchtnis -Vergessen - Geschichte// Historisote Sj^ifqMnaProblemstellungen, Zeitkonzepte, W^hrnejTmungshorizonte, DaT^пungssfratйgолn: Reinbek, 1997. S.433-454; idemT^^asgдtsel der Vergangenheit. Erinnern - Vergessen - Verzeihen.

[9]
охватывает все сферы обращения к прошлому, включая, таким образом, область истории и как предмета, и как способа воссоздания прошлого в жизни, его представления (representation) в культурной рамке человеческой деятельности. С другой стороны, такое осмысление исторической репрезентации может заставить профессиональных историков почувствовать себя неуютно, поскольку оно очень легко выходит за рамки или даже отрицает те стратегии обращения к прошлому, которые конституируют исторические исследования как дисциплину или как “науку” и профессиональное занятие историков. Дискурс о памяти не только не уделяет внимания познавательным процедурам, которыми историческому знанию придается элемент рациональности и которые дают взгляду на прошлое обоснование объективности и легитимирует профессионализм историков с их притязаниями на истину. Но он, кажется, оттесняет историческую науку как культурно населенное место обращения к прошлому на периферию: vis-a-vis с живыми силами, вносящими память в бытие индивидов; групп, наций и целых культур, академическое отношение к прошлому, похоже, становится королевством теней. Кажется, что свет практической значимости не освещает дело исследования. Обнаруженная в lieux de mйmoire'² история, по-видимому, эмигрировала из области академических исследований и профессиональной историографии в открытую область символических представлений (representations), чтобы не быть связанной с принуждением конкретизирующих и отчуждающих методических процедур.

Дискомфорт исторической науки был подготовлен в течение длительного времени дискурсом постмодернизма, который породил сомнение относительно познавательных принципов исторического мышления и историографии в ее особой “модернистской” (modern) форме исторической науки³. Споры о постмодернизме как вызове гуманитар-

_______________________________
Gцttingen, 1998; Assmann A. Erinnerungsrдume. Formen und Wandlungen des kulturellen Gedдchtnisses. Munich, 1999. По аналогии с “памятью” “забвение” также становится темой исследований: Vom Nutzen des Vergessene. Berlin, 1996; Weinrich H. Lethe. Kunst und Kritik des Vergessens. Munich, 1997; Flaig E. Sociale Bedingungen des kulturellen Vergessens// Vortrдge aus dem Warburg-Hajjs. Bd.3. Berlin, 1999. S.31-100.
Места памяти (фр.) - прим. переводчика.
²Les Lieux de Mйmoire. 7 vols. Paris, 1984-1992; ders: Between Memory and History: Les Lieux de Mйmoire// Reprйsentations. 1989. №26. P.7-25; Unfried B. Gedдchtnis und Geschichte. Pierre Nora und die Lieux de Mйmoire// цsterreichische Zeitschrift fьr Geschichtswissenschaft 2. 1991. Jg., H.4. S.79-98; Lieux de Mйmoire: Erinnerungsorte. Berlin, 1996.
³См. раздел: Herausforderungen durch die Postmoderne// Geschichtsdiskurs. Bd.1: Grundlagen und Methoden der Historiographiegeschichte. Frankfurt am Main, 1993. S. 17-96.

[10]
ным наукам стали слабее, но угроза исторической науке все еще сильна. Ее “дисциплинарная” структура и инструментарий, по-прежнему эффективные в изучении истории ив профессиональной подготовке историков, включая учителей, потеряли свой голос⁴. Вместо профессиональных академических практик производства исторического знания культурные практики воспроизведения прошлого как истории, ее символического изображения, направления ею сил культурной жизни вызывают огромный интерес не только в гуманитарных науках, но даже более в общественной жизни, где мемориалы, монументы, годовщины и другие институты и церемонии коллективных воспоминаний играют важную роль.

Историческая наука как дисциплина и профессиональное сообщество историков обнаруживает себя в контексте, в котором ясные черты ее достижений в познании расплываются. Помещенная на почву живой памяти историческая наука, кажется, утрачивает свои фундаментальные принципы познания. Может ли роль, которую играет историческая память в определении человеческой идентичности и направлении человеческой деятельности, быть применена к историческим исследованиям как академической дисциплине или как “науке” в широком смысле слова? Если она и признается в дискурсе памяти, то выступает просто как средство идеологии, представляющее историю в соответствии с интересами и нуждами элит, как оружие в борьбе за власть, используемое теми, кто волен определять семантические условия обмена в сфере конструкции, деконструкции и реконструкции коллективной идентичности. Относительно поэтической и риторической стратегий она выступает как гермафродит научной рациональности и литературной формы, как двусмысленная фигура, синтезирующая научную рациональность и литературную текстуальность, грубо говоря, как неудавшееся дело (застой) с весьма сомнительной культурной функцией.

2. Метаистория как дискурс ответов

Большинство аргументов, которые угрожают исторической науке игнорированием ее специальных познавательных процедур и критикой ее идеологической функции, представляются и вырабатываются на уровне дискурса, который можно определить как “метаисторический”. Он отражает историю и ее различные способы обращения к прошлому; он является не способом такого обращения, а теорией о нем. Даже если такое отражение непосредственно и явно не отно-

______________________________
⁴ Это очевидно, когда [дело] касается институализации многочисленных факультетов культурологии, на которых дисциплинарные границы предметов оказываются под угрозой исчезновения (по крайней мере в той мере, в какой это затрагивает междисциплинарную компетенцию студентов).

[11]
сится к историческим исследованиям, им, тем не менее, нельзя пренебрегать, так как некоторые его проблемы нацелены в самое сердце исторической науки. Существенное значение для исторической науки имеют, главным образом, критерий смысла (sensй-critйrium), который используется, чтобы придать прошлому его особое историческое значение и значимость для современности, конструктивная роль потребностей и интересов в отношении к прошлому, а также функция памяти в ориентации человеческой деятельности и формировании всех видов идентичности.

Поэтому историческая наука должна подхватить эту рефлексию и применить ее к познавательным стратегиям, используемым для достижения надежных знаний о прошлом и в профессиональном историописании. Тем самым она продолжит традицию саморефлексии, выработки направляющей ее работу по сохранению в памяти, воспроизведению и изображению прошлого метатеории, которая старше ее статуса академической дисциплины⁵. Такого рода рефлексия уже имела место в традиции риторики в историографии. Она сыграла важную роль в оформлении и легитимации исторической науки как академической дисциплины со специальными требованиями к научной рациональности и соответствующей обоснованности ее интерпретаций. В Германии, например, процесс профессионализации и “сциентизации” историографии получил первый импульс более на метаисторическом уровне, чем на уровне конкретного обращения к прошлому⁶. Метаистория как саморефлексия исторической науки является традицией в развитии дисциплины⁷. Она сопровождает историческое исследование и историописание в их развитии при всех изменениях, кризисах, застоях, революциях и спорах, касающихся статуса истории как академической дисциплины, ее отношения к другим дисциплинам, ее когнитивных предпосылок, ее

_____________________________
⁵ См.: Blanke H.W., Fleischer D., Rьsen J. Theory of History in Historical Lectures: The German Tradition of Historik. 1750-1900// History and Theory. 1984. Vol.23. P.331-356.
то. олнр из главных положений Бланка. Theoretiker der deutschen т&Ш&Ьт:2 Bde. (Fundamenta Histories. Bd.1), Яtuttgart-Bad Cannstatt, 1990; см.: id. Aufklдrung und Historik. Aufsдtze zur Entwicklung der Geschichtswissenschaft, Kirchengeschichte und Geschichtstheorie in der deutschen Aufklдrung. Waltrop, 1991; см. также: Rьsen J. Konfigurationen des Historismus. Studien zur deutschen Wissenschaftskultur. Frankfurt am Main, 1993. S.29 и ел.
⁷ Классическим текстом в немецкой традиции является: Droysen J.G. Historik, historisch-kritische Ausgabe. Bd. 1. Stuttgart-Bad Cannstatt, 1977.

[12]
культурной функции и принципов познавательной работы⁸. В Германии даже существует термин, который обозначает эту особую саморефлексию исторической науки: Historik. Здесь, мы находим традицию обоснования принципов исторической науки, внутридисциплинарного, предустановленного дискурса, который позволяет исторической науке внести свою специфику в рассуждения об общих и фундаментальных проблемах обращения к прошлому.

В той же мере, в какой познавательный статус исторической науки оспаривается постмодернистской критикой модернистского способа историописания, которая подвергает радикальному сомнению ее “научный” имидж, а также дискурсом о памяти, который разрушает ее дисциплинарную структуру, историческая наука должна мобилизовать и пересмотреть традицию саморефлексии. Ей следует вновь взглянуть на себя для того, чтобы выявить, узаконить и критически подойти к своему познавательному статусу и притязаниям на определенную обоснованность, вносимую методическими процедурами исследования. Эту работу можно сделать, сохраняя уже установленные способы и результаты метаистории как дискурса в рамках дисциплины.

Для этого, прежде всего, необходимо выявить и разработать ее познавательную структуру, посредством которой она приобретает свой особый вид в обширной области культуры, где история создается различными способами воспоминания, воспроизведения и изображения (и в то же время забвения и замалчивания) прошлого.

3. Как понимать историческую науку - модель дисциплины

Познавательную структуру исторического мышления нельзя выявить без систематического рассмотрения его состава и той функции, которую оно выполняет в практической жизни людей, поскольку его особая логика обосновывается его отношением к культурным потребностям человеческой деятельности. Одной из наиболее важных для освещения данной проблемы заслуг оживленной дискуссии об исторической памяти является то, что историческое мышление обретает свое место в сфере памяти и подчиняется ее ментальным процедурам, посредством которых воспроизведение и изображение (репрезентация) прошлого служат культурной ориентации человеческой жизни в настоящем. Воспроизведение прошлого является необходимым условием обеспечения человеческой жизни культурной рамкой ориентации, которая открывает будущую перспективу, основываясь на опы-

______________________________
См.: Blanke H.-W., Fleischer D., Rьsen J. Theory of History In Historical Lectures: The German Tradition of Historik. 1750-1900; см. также: Rьsen J. Studies in Metahistory. Pretoria, 1993. P.97-128.

[13]
те прошлого⁹. С другой стороны, было бы ошибкой утверждать, что историческое мышление и вместе с ним все дело исторической науки следуют лишь за культурными потребностями практической жизни людей; они имеют также свою собственную “логику”, которая характеризуется, главным образом, методической рациональностью в трактовке эмпирических свидетельств прошлого. Обе стороны – отношение к практическим потребностям и функциям и рациональность методического познания – следует рассматривать вместе.

Это можно сделать в виде схемы, которая проясняет пять принципов исторического мышления и их систематические отношения (см. рис. 1). Можно воспользоваться термином Т. Куна и говорить о “дисциплинарной матрице” исторической науки (не следуя, однако, за его аргументацией в отношении развития наук и отвергая невозможность приложения его идей о естественных науках к гуманитарному знанию)¹⁰. Этими пятью принципами являются: (1) познавательные интересы, порождаемые потребностями в ориентации во временном изменении современного мира; (2) концепты значимости и перспективы временного изменения, в рамках которых прошлое приобретает свой особый облик как “история”; (3) методические правила эмпирического исследования; (4) формы репрезентации, в которых свидетельство прошлого, включенное в результате интерпретации в концепты значимости, представляется в форме повествования (нарратива); (5) и, наконец, функции культурной ориентации в виде временного направления человеческой деятельности и концепций исторической идентичности.

Каждый из этих пяти факторов необходим, а все они вместе достаточны для утверждения исторического мышления в качестве рационально выработанной формы исторической памяти. (Следует подчеркнуть, что не всякая память сама по себе является исторической. Только, если память выходит за пределы жизненного пространства личности или группы, к которым она относится, можно говорить об особой “исторической” памяти. “Историческая” обозначает определенный элемент временной дистанции между прошлым и настоящим, которая делает сложное опосредование обоих необходимым). Пять факторов могут изменяться в течение времени, т.е. в процессе развития исторического мышления в общем и исторической науки в частности, но их отношение, систематический порядок, в котором они зависят друг от друга, будет оставаться тем же. В этом систематическом отношении все они зависят от главного, фундаментального принципа,

^{___________________________________________________}
⁹Rьsen J. Die Zukunft der Vergangenheit// idem. Zerbrechende Zeit. Ьber den Sinn der Geschichte. Cologne, 2001.
¹⁰Kьhn T.S. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago, 1962.

[14]
который придает их отношению связность и характерные черты, которыми историческая наука обладает при всем разнообразии исторических изменений и развития. Этим главным, фундаментальным принципом является критерий смысла (sensй-critйrium), определяющий отношение прошлого и настоящего, в рамках которого прошлое приобретает свое значение как “история”.

На протяжении большинства периодов своего развития историческая наука отражала на уровне метаистории главным образом свое познавательное измерение. Это было необходимо, чтобы легитимировать свой “научный” статус и свои притязания на истину и объективность. Историческая наука участвовала тем самым в утверждении культурного авторитета “науки” как наиболее приемлемой формы, в которой знание и познание могут служить человеческой жизни. Это достигалось при широком разнообразии различных концептуализации ее “научного характера”. В большинстве этих манифестаций историческая наука претендовала на определенную эпистемологическую и методологическую автономию среди академических дисциплин. При этом сохранялось сознание того, что в деле исторической науки, главным образом в историописании, определенные некогнитивные элементы все еще являются действенными и важными. Но только после “лингвистического поворота” эти элементы и факторы приобрели такую же значимость как и познавательные. Доказательством этого может служить предложенная структура пяти факторов исторической науки, если взглянуть на особые отношения между некоторыми из них. В отношении между интересами и функциями исторические исследования реализуют политическую стратегию коллективной памяти. Она помещает исследования историков в область борьбы за власть и делает их необходимым средством обоснования и развенчания всех форм господства и управления. В отношении между концептами и методами осуществляется познавательная стратегия производства исторических знаний. Эта стратегия обосновывает научный характер исторических исследований. Она подчиняет дискурс истории правилам методического доказательства, концептуальному языку, проверке опытом и достижению согласия рациональными средствами. В отношении между формами и функциями воплощается эстетическая стратегия поэтики и риторики исторической репрезентации. Эта стратегия погружает историческое знание в подробности современной жизни, наделяя его силой для того, чтобы двигать разум посредством культурной ориентации. Взяв все три стратегии вместе, можно увидеть историческую науку как сложный синтез обращения к прошлому в трех различных измерениях: эстетическом, политическом и познавательном. Этот синтез поддерживает порядок истории как интегральной части культуры.

[15]
Предлагаемая схема составляющих факторов исторической науки показывает, с одной стороны, как работа историка зависит от практической жизни и относится к ней, с другой – что она имеет собственную сферу для достижения знаний вне практических целей жизненной ориентации. Она объясняет, почему история всегда переписывалась – соответственно изменениям интересов и функций исторического знания в жизни людей - и почему в то же время существует преемственность и развитие, даже прогресс в реализации познавательной стратегии, позволяющей получить прочные знания о прошлом из его остатков. С помощью этой схемы можно ослабить напряженность в отношениях между модернизмом и постмодернизмом, ответить на вызов, брошенный дискуссией о памяти и ввести его в рамки внутри дисициплинарной саморефлексии исторической науки, направив его тем самым к более глубокому и более современному самосознанию.

Моим намерением является преодоление ошибочной конфронтации. Большинство постмодернистских подходов к истории и историческим исследованиям порождает впечатление, что существует жесткое противоречие между модернистскими и постмодернистскими элементами исторического мышления. Следуя путеводным линиям предложенной схемы, можно, по крайней мере, смягчить это противоречие или даже преобразовать его в стратегию аргументации, открывающей перспективу развития исторической науки, в которой модернистские и постмодернистские черты могут быть синтезированы¹¹. То же самое является истинным и в отношении разницы между памятью, с одной стороны, и историей - с другой. В жизненности и актуальности памяти очень часто усматривают противоположность силе и рациональности исторического знания, полученного в результате методического исследования. Кажется, что это - противоположность между воспоминаниями, нужными для человеческой жизни, более того, являющимися ее элементом, с одной стороны, и памятью, помещенной в клетку накапливаемого знания, не выполняющего никакой непосредственной функции в практической жизни - с другой. Такое противопоставление заставляет нас забыть основополагающее взаимоотношение между памятью и историей. Оно порождает ошибочное понимание исторической науки исключительно как познавательной процедуры. Целью последующих доказательств является преодоление этого противопоставления в пользу дискурса, который показывает как историческая наука может развиваться и достичь нового самосознания в соответствии с новыми перспективами и стратегиями их осуществления.

____________________________
¹¹ См.: Rьsen J. Studies in Metahistory. P.221-239; idem. Historical Studies between Modernity and Postmodemity// South African Journal of Philosophy. 1994. №13. P. 183-189. Я использую часть этого текста в дальнейшем изложении.

[16]
Поскольку всякая схема освещает сложный феномен и в то же время оставляет, часть его вне нашего понимания, постольку следует коротко отметить, что существуют элементы обращения к прошлому, которые не отражены в предложенной системе принципов: в сфере конструктивных интересов уже присутствует опыт прошлого. Он существенно отличается от опыта, методически изучаемого, в сфере эмпирического исследования. Прошлое уже присутствует, когда историческое мышление начинает задавать вопросы, порождаемые потребностью в исторической памяти и интересом к запечатленному в ней прошедшему. Оно играет важную роль в оформлении этих интересов и потребностей. Это проявляется в самых разных формах: как поддерживаемая традиция, как увлечение изменением, как травмирующее подавление или даже забвение, которое, тем не менее, придает жизненность прошлому, замалчивая его.

4. Строгая последовательность истории – историческая наука в процессе модернизации

Относительно принципа исторического смысла модернизация означает в то же время новую концепцию истории и новый подход к эмпирическим свидетельствам прошлого. Новая концепция заключается в стратегии, раскрывающей временные отношения между прошлым, настоящим и будущим посредством идеи всеобъемлющей внутренней связи, которую называют “история”*¹². История как тотальность изменения человека и мира во времени определяется категориями “прогресс” и “развитие”. Новый подход выражается в категориях рациональных средств познания, которое позволяет историку раскрыть силы изменения мира людей во времени и которое утверждает единство и тотальность истории.

Модернизм внес в историческое мышление идею истории. До середины XVIII в. едва ли можно было говорить о чем-то подобном истории. Вместо тотальности или временного целого, объединяющего прошлое, настоящее и будущее/существовали лишь истории, рассказы, исторические повествования, но не было идеи, что существует феномен, называемый история. История означает фактическое единство временного изменения, которое внутренне объединяет прошлое, настоящее и будущее в единство, заключающее в себе тотальность времени. Позднее Просвещение концептуализировало это единство в исторической категории “прогресс”. Историцизм “увяз” в нем и преоб-

________________________________________
Здесь и далее - the history (прим. переводчика).
¹² См.: Rosen J. Der Teil des Ganzen - ьber historische Kategorien// Idem. His torische Orientierung. Ьber die Arbeit des GeschichtsbewuЯtseins, sich in der Zeit zurechtzufinden, Cologne, 1994. S.159-167

[17]
разовая его категориальную форму в концепцию “развитие”, в модернистских исторических исследованиях это проявилось в различных концепциях структурных изменений¹³. Развитие исторической науки можно описать как развитие концептуализации этого единства, называемого историей. Историцизм полагал, что история создается психическими и духовными силами человеческой деятельности. В немецком языке эта сила была названа Geist*, а гуманитарные дисциплины получили наименование Geisteswissenschaften"¹⁴. Школа “Анналов”, марксизм и различные концепции модернистской исторической науки - социетальной и структуралистской истории – представили иные концепты единства, которое мы называем историей. Критически относясь к историцистской идеалистической идее истории, они понимают ее как результат очень сложных отношений между материальными и духовными силами. Второй существенной чертой, общей для всех манифестаций исторического мышления в процессе модернизации, является метод. Академически подготовленные историки более или менее согласны, что существует рациональный метод, который позволяет им определить в ходе исследования (пользуясь известным выражением Ранке) “как это действительно было”¹⁵. С помощью методов исследования можно достичь понимания того, что называется историей. Первый шаг в концептуализации исторического метода был сделан Просвещением, когда были систематизированы процедуры критики источников. Следующий шаг сделал историцизм, который впервые отвел идее исторической интерпретации существенное место в исследовании¹⁶, (Большинство историков даже сегодня полагают, что наиболее важной методической операцией в исторических исследованиях является критика источников. Это означает лишь то, что они все еще не усвоили методологических уроков историцизма.) Интерпретация превращает простые факты, находки критического рассмотрения источников, в исторические факты, располагая их вдоль линии, прочерченной идеей истории как значимого временного отношения между прошлым, на-

___________________________
¹³См.: Rothermund D. Geschichte als ProzeЯ und als Aussage. Eine Einfьhrung in Theorien des historischen Wandels und der Geschichtsschreibung. Munich, 19J5; а также: Historische Prozesse. Munich, 1978.
iflyx (нем.) - прим, переводчика. Науки о духе (нем.) - прим. переводчика.
¹⁴Droysen J.G. Historik, historisch-kritische Ausgabe. Bd.1. Stuttgart-Bad Cannstatt, 1977.
¹⁵"... wie es eigentlich gewesen..." Ranke L Geschichten der romanischen und germanischen Vцlker von 1494 bis 1514, 2 Aufl. (Sдmtliche Werke 33/34). Leipzig, 1874. S.VII.
¹⁶См.: Jaeger F., Rьsen J. Geschichte des Historismus. Eine Einfьhrung. Munich, 1992.

[18]
стоящим и будущим. Интерпретация преобразует эмпирическое свидетельство в историю.

Последний шаг в развитии исторического метода уже упоминался. Им стало теоретическое обобщение¹⁷. В рамках школы “Анналов” теория строилась скрытно (имплицитно), в то время как в марксизме и в социальной и социетальной истории это делалось явно (эксплицитно), что было предложено и парадигмально осмыслено М. Вебером.

5. Нарушенная последовательность истории – историческая наука в новом непонимании постмодернизма

Постмодернизм является прежде всего критикой принципов модернистского исторического мышления¹⁸. На уровне конструктивных принципов исторического смысла она заявляет, что модернистская идея истории есть ничто иное как европоцентристская идеология, не имеющая никаких доказательств. Так как подобное понимание истории разрушает все другие формы культурной идентификации, оно вообще представляет собой историческое мышление, направляемое не рациональной аргументацией (методом и теорией), а стремлением европейских народов к власти над остальным миром. Поэтому оно идеологично, деструктивно и не открывает перспектив в будущее. Единственной перспективой такой концепции истории, основанной на идее прогресса и развития, является катастрофа.

В своей модернистской форме историческое мышление дает человеческой деятельности ориентирующую идею изменения во времени, которая может одновременно служить руководством как для преобразования мира, так и для осознания коллективной идентичности. Постмодернизм разрушает правдоподобие этой функции и заменяет ориентацию воображением. Поскольку не существует действительного единства, называемого историей, постольку это историческое вообра-

__________________________________
¹⁷ См.: Rьsen J. Theorie der Geschichte// Idem. Historische Orientierung. Ьber die .Arbeit des GeschichtsbewuЯtseins, sich in der Zeit zurechtzufinden. Cologne, 1994.
¹⁶ Едва ли возможно дать обзор огромного числа публикаций по теме. Я назову лишь некоторые из них: Geschichte styeiben in der Postmodeme. Beitrдge zur aktuellen Diskussion. Stuttgart, 1994; Geschichtstheorie zwischen postmoderner Philosophie und geschichtswissenschaftlicher Praxis// Geschichte und Gesellschan. 2000. №26. S.335-346; Я/a/as W. Postmodeme und Posthistoire// Deutsche Zeitschrift fьr Philosophie. 1992. №40. S. 1419*1439; Lorenz C. Postmodeme Herausforderungen an die Gesellschaftsgeschichte?// Geschichte und Gesellschaft. 1998. №24. S.617-632; MacHardy K.J. Geschichtsschreibung im Brennpunkt postmodemer Kritik// цsterreichische Zeitschrift fьr Geschichtswissenschaft. 1994. №4. S.337-369; Die Geisteswissenschaften im Spannungsfeld zwischen Moderne und Postmoderne. Wien, 1998; Tholfsen T. Postmodem Theory of History: A Critique// Memoria y civilizacion, Anuario de Historia II. 1999. P.203-222; Ankersmit F.R. Historiography and Postmodernism// History and Theory. 1989. Vol.28. P.137-153.

[19]
жение формируется из элементов вымысла. Поэтому оно в принципе не может служить ориентиром в практической деятельности. (Практическая деятельность, направляемая вымыслом, приведет к полной катастрофе.) Но, тем не менее, соответственно моим пяти принципам исторического познания функция ориентации должна существовать. Постмодернизм в истории действительно предлагает такую функцию, но весьма специфического свойства: такой способ ориентации человеческой жизни сравним со снами. Психоанализ показал, что сны необходимы нам, чтобы примириться с действительностью. И, по-моему, именно в этом проявляется функция ориентации постмодернистских историографии и теории истории. Это своего рода компенсация за негативные последствия модернизации; это – эстетическое утешение, порождаемое исторической памятью в ответ на кризис прогресса и угрозу катастрофы, к которой приведет мир простое продолжение процесса модернизации.

Каковы же те новые элементы, которые внесены постмодернизмом в историческую науку? В этом заключается наиболее существенный момент, который определяет отличие постмодернистского исторического мышления о модернистского. В модернистской форме исторического мышления связь между прошлым и настоящим осознается в концепции временного изменения. Историческим мышлением создается впечатление, что прошлое движется к современной ситуации. Эта генетическая связь между прошлым и настоящим полностью разрушается и отвергается постмодернистской историографией. Поступая так, постмодернизм требует вернуть прошлому его собственное достоинство.

В немецком языке есть слово, которое выражает это достоинство, завоевываемое разрушением генетических связей между прошлым и настоящим: Eigensinn¹⁹. Его смысл объединяет собственное достоинство с элементами упрямства и упорства. Это упрямство направлено против объединения прошлых форм человеческой жизни в процесс, ведущий к нашим собственным формам жизни. Eigensinn означает достоинство, проявляющееся в противодействии такому объединению. Маленьких детей, которые не любят подчиняться родителям, называют eigensinning*, они проявляют свое упрямство в ответ на выражение родительской воли. Таким же образом постмодернистская историография представляет прошлое. Нам не следует забывать, что уже Л. Ранке сформулировал принцип Eigensinn, сказав: Jede Epoche

____________________________
¹⁹ См. размышления об этом слове в: Lьdtke A. Eigen-Sinn. Fabricalltag. Arbeitserfahrungen und Politik vom Kaiserreich bis in den Faschismus. Hamburg, 19^3. Особенно с. 9 и ел. [Eigensinn - своенравие (нем.) - прим, переводчика.] Своенравный (нем.)- прим. переводчика.

[20]
ist unmittelbar zu Gott²⁰. Но Ранке в то же время всегда принимал идею временного развития, объединяющего прошлое, настоящее и будущее в тотальности истории²¹. Эта идея полностью опровергается в концепции истории и исторических произведениях постмодернизма: Поэтому постмодернистская историография решительно борется против концепции развития. Наиболее радикальную концепцию, отрицающую развитие, можно найти в последней теории истории В.Беджамина²². Он говорит о подчинении исторической памяти концепции времени, которая характеризуется метафорическим выражением “моментальный прыжок тигра”. В этом образе каждое временное звено между различными явлениями в прошлом разрывается, чтобы утвердить уникальность случившегося, приобретающего тем самым значимость исторической сущности. В этом временно сжатом значении оно появляется в современной жизни из памяти, подобно тифу, запрыгнувшему в наши мысли и вызвавшему раздражение нашего общего сознания относительно понимания временного изменения нашей жизни. Это – avant la lettre* постмодернизма. Здесь мы находим наиболее интересную концепцию антигенетических идей истории²⁴.

Постмодернистская историография, таким образом, создает контримиджи современной ситуации. Эти контримиджи представляются в новых формах историографии. Мы привыкли называть их “повествовательными”. Но это неверный термин, так как всякая форма текста является повествовательной²⁵, Помимо такого логического и эпистемологического значения термин повествование (narration) обозначает конкретную форму исторического изображения (репрезентации), при которой предпочтение отдается событиям и взаимодействиям. Если мы сравним рассказ Н.Зенон о возвращении Мартина Герра с работами, написанными в обычной академической форме социальной или

_____________________________
²⁰Ranke L Ьber die Epochen der neueren Geschichte (Aus Werk und NachlaЯ. Bd. 2). Munich, 1971. S.59. ["Каждая эпоха непосредственно обращена к Богу" (нем,) - прим, переводчика.]
²¹В том же тексте, что только что цитировался, мы находим следующее утверждение: "In der Herbeiziehung der verschiedenen Nationen und der Individuen zur Idee der Menschheit und der Kultur ist der Fortschritt ein unbedingter". (Ibidem. S. 80). (“В приближении каждой нации и индивида к идее человечества и культуры заключается безусловный прогресс” (нем.) - прим. переводчика].
²²Benjamin W. Ьber den Begriff der Geschichte// Gesammelte Schriften. Bd.1, 2. Frankfurt am Main, 1991. S.691-704.
²³Ibidem. S.701, 694.
Предпосылка (фр.) ~ прим. переводчика.
²⁴См. интерпретацию исторической теории Бенджамина, в кн.: Niethammer L. Posthistoire. Ist die Geschichte zu Ende? Reinbek, 1989. S.116 и ел. (Англ, пер.: Niethammer L Posthistoire: Has History Come to an End? London, 1992). См.: Rosen J. Zerbrechende Zeit. Ьber den Sinn der Geschichte. Cologne, 2001.

[21]
экономической истории, переполненными примечаниями, статистическими данными и графиками, мы сможем понять качество “нарративной” историографии²⁶. Повествование противопоставляется объяснению²⁷, живое описание – абстрактному анализу или, используя возрожденную метафорическую дихотомию, теплая импатия – холодной теории.

Другой отличительной чертой постмодернизма является микроистория. Как специфически постмодернистская форма представления истории она противопоставляется макроистории. В ней показывается не общество или класс, а простой человек, такой как Меноккио²⁸ или Мартин Герр, вместо эпохи или длительного периода развития рассматриваются жизнь или даже несколько дней, не столетие, а день, не государство или империя, а маленькая деревня. В этом - предмет постмодернистской историографии.

Постмодернистская историография претендует на то, что она предложила новую и отличную от предшествующей стратегию исследования. Она противопоставляется развитию и использованию теоретических концепций. Для характеристики этого нового методического подхода к прошлому историки-постмодернисты любят цитировать антрополога К. Гиртца, который предлагает “плотное описание” (thick description) вместо конструирования теории²⁹. “Плотное описание” является методическим средством, с помощью которого прошлое может приобрести свою собственную значимость, свое Eigensinn. Прошлое не должно больше подчиняться генетическим структурам, посредством которых модернистское историческое мышление соединяет его с современной ситуацией в одну линию исторического развития.

Такое выступление против генетических теорий соединяется по сути с новым герменевтическим подходом к проникновению в жизнь людей прошлого. Историков стало меньше интересовать воссоздание структурных условий человеческой деятельности в прошлом и объяснение посредством этого реальной жизни народа. Вместо этого они концентрируют внимание на способе, каким люди воспринимали и интерпретировали их собственный мир. Они проникают в сознание изучаемых людей, пытаясь тем самым вернуть им культурную самостоятельность восприятия их собственного мира характерным для них

____________________________
²⁶Daw's /V.Z. The Return of Martin Guerre (нем. пер.: Die wahrhaftige Geschichte von der Wiederkehr des Martin Guerre. Munich, 1984).
²⁷См.: Stone L The Revival of Narrative: Reflection on a New Old History// Past and Present. 1979. No.85. P.3-24.
²⁸Ginzburg C. Der Kдse und die Wьrmer. Die Welt eines Mьllers um 1600. Frankfurt am Main, 1983.
²⁹Geertz C. Thick Description: Toward an Interpretative Theory of Culture// Idem. The Interpretation of Cultures. Selected Essays. New York, 1973. P.3-30.

[22]
способом, который отличается от нашего. Методическая стратегия этого нового подхода к народному самосознанию и пониманию представлена парадигмой устной истории³⁰.

Относительно содержания исторической памяти (commemoration) можно сказать, что постмодернистская историография благоволит к жертвам модернизации, прежде всего к низшим классам, меньшинствам и, конечно же, к женщинам. Женская и гендерная история, хотя и не целиком, но в большей части, примыкает к постмодернистской концепции исторических исследований. В своих ведущих концептуальных реконструкциях исторического опыта постмодернистская историография опирается на культурную антропологию и этнологию³¹. В отношении функции ориентации, присущей исторической памяти (commemoration), постмодернистские исторические исследования проявляют возрастающий интерес к эстетическому качеству исторического опыта. История должна воспроизводить картину, образ прошлого, который обладает эстетическим качеством.

6. Последовательность истории посредством памяти?

Историческая память как самостоятельная тема для изучения возникла вместе с постмодернистскими подходами в истории. Эта тема должна быть понята как попытка открыть новый источник для образования исторического смысла. Она уже раскрыла новые возможности, которые коренятся в фундаментальной и универсальной функции памяти как средства образования идентичности и ориентации практической жизни. Метаистории следовало бы на деле начать свою работу по осмыслению, критике и обоснованию принципов исторической науки с анализа памяти как основы исторического мышления. Поступая так, она поддерживает постмодернистский подход к смыслопорождающему творчеству человеческой мысли, выдвинутый теми, кто воспроизводит и изображает прошлое для того, чтобы жить своей сегодняшней жизнью. Она утверждает воображение и другие некогнитивные способности человеческой мысли, подобные политике, в качестве существенных для воссоздания прошлого и превращения его посредством памяти в одну из движущих духовных сил сегодняшней жизни.

_____________________________
³⁰См.: Niethammer L Fragen - Antworten - Fragen. Methodische Erfahrungen und Erwдgungen zur Oral History// "Wir kriegen jetzt andere Zeiten". Auf der Suche nach der Erfahrung des Volkes in nachfaschistischen Lдndern (Lebensgeschichte und Sozialstructur im Ruhrgebiet 1930-1960. Bd. 3). Berlin, 1985. S.392-445.
³¹Rosen J. Vom Nutzen und Nachteil der Ethnologie fьr die Historiй. Ьberlegun gen im AnschluЯ an Klaus E.Mьller// Die offenen Grenzen der Ethnologie. Schlaglichter auf ein sich wandelndes Fach. Festschrift Klaus E. Mьller. Frankfurt am Main, 2000. S.291-309.

[23]
В традиционных формах метаистории укорененность исторического познания в практической жизни и его зависимость от нее рассматривалась, главным образом, как проблема позиции и перспективы, которую следует решать в соответствии с притязаниями на истину и объективность, при помощи которых историческая наука переводит пользу истории для практических целей в сферу надежного и обоснованного знания о прошлом³². Обращаясь к теме памяти, историческая наука достигает более широкого и глубокого проникновения в ее собственное отношение к современной практической жизни. Она раскрывает духовную силу своего ведущего принципа смысла, который нельзя осознать, лишь [признавая] требования истинности и объективности в качестве сути метода эмпирических исследований. Она должна понять, что познавательные процедуры получения надежного и обоснованного знания из эмпирических свидетельств прошлого всегда существенным образом связаны с эстетическими принципами репрезентации и с политическими принципами использования прошлого в культурных рамках сегодняшней человеческой деятельности. Таким образом, понимая память как источник для надежного обоснования критерия смысла, историческая наука может принять постмодернистский акцент на эстетику и риторику как необходимый вклад в свое метатеоретическое самосознание.

С другой стороны, метаистория все еще привержена познанию как элементу придания смысла истории, от которого нельзя отказаться вообще (до тех пор, пока познание является необходимым элементом ориентации человеческой жизни). Поступая так, она вновь утверждает методическую рациональность исторического мышления, помещая его в глубины самой памяти. Однако не существует памяти, абсолютно не претендующей на правдоподобие, и эта претензия основывается на двух элементах: внесубъективном (trassubjective) элементе опыта и интерсубъективном элементе согласия. Память по сути относится к опыту. Только односторонность постмодернистской критики не позволяет увидеть эту суть. Поэтому в метаисторическом дискурсе последних десятилетий память могла приводиться как сильный аргумент в пользу безграничного субъективизма, выражавшегося в категории, обозначаемой термином “вымысел” (fiction). Этот термин должен был характеризовать онтологический статус истории как порождения памяти и репрезентации. Подчеркивая существенную связь между памятью и опытом, метаистория, тем самым, может вновь обосновать методические правила исторического исследования как особого вида изучения опыта. При этом рациональность исторического метода не может

_________________________________
³² См.: Objektivitдt und Parteilichkeit (Theorie der Geschichte. Beitrдge zut His-torik. Bd.1). Munich, 1977.

[24]
больше восприниматься как отчуждение и конкретизация истории или лишение ее полезного значения для человеческой жизни. Порядок истории, создаваемый творческими силами человеческой мысли в процессе воспроизведения и изображения истории, возвращает историческим знаниям надежность, обоснованную опытом.

Интерсубъективность является другим элементом исторического смысла, который нельзя отвергнуть в общем в процессе воспроизведения и изображения прошлого при помощи духовных сил человеческой памяти. История не может выполнять своей культурной роли без согласия тех, кому она адресована. Если она будет воспринята как простой вымысел, она немедленно утратит свою культурную силу. Но ее правдоподобие зависит не только от ее отношения к опыту. Оно зависит так же от ее отношения к нормам и ценностям как элементам исторического смысла, разделяемым сообществом, которому она (история) адресована, В этом отношении метаистория должна отражать правила дискурса, которые создают интерсубъективное согласие, как методические элементы исторического познания. Это будет вести ее назад к модернизму, потому что модернизм можно определить как особый вид обращения к нормам и ценностям. Формальная структура универсальной обоснованности сама по себе является смыслообразующим принципом в историческом познании. Этот принцип укоренен в фундаментальном и сущностном стремлении к согласию и согласованию исторической памяти. При этом история приобретает нормативный характер, лишь с помощью которого она может выполнять свою культурную функцию.

7. Восстановление последовательности истории посредством соединения модернизма с постмодернизмом

Предпринято лишь несколько попыток на уровне метаистории сформировать это новое самосознание, объединяя и синтезируя модернистские и постмодернистские особенности исторического мышления с синтезирующим и объединяющим принципом памяти.

Следует серьезно отнестись к постмодернистской критике концепта “история”. Я думаю, что мы должны принять эту критику в той части, которая указывает на идеологическое поглощение всей истории одной единственной историей (ideological generalisation of one history to the history). Это действительно имело место в процессе модернизации, начиная с эпохи Просвещения и вплоть до наших дней. Поэтому, я думаю, мы должны признать на деле: существует лишь множество историй, а не единственная история (the history) как фактическое бытие. Но, тем не менее, - и это мое модернистское положение аргументации - нам нужна идея единства исторического опыта. В противном случае историческое мышление приведет к полному релятивизму. А

[25]
цена релятивизма слишком высока. Мы все еще нуждаемся в исторических категориях по логическим причинам; без них мы не сможем мыслить исторически³³. В дополнение к этому, нам необходима концепция истории, которая обобщит современный опыт растущего единого мира. (Акцент на микроистории в условиях жизни в макроисторическом процессе выглядит как стремление отмахнуться от бросающего вызов опыта вместо того, чтобы осмыслить его при помощи исторической интерпретации.)

Но как мы можем осуществлять концепцию универсальности исторического развития и в то же время принимать множественность различных историй и разнонаправленность (multiperspectivity) исторического мышления? В рамках разнообразия исторических перспектив единство истории может быть достигнуто лишь универсальностью ценностей в методическом процессе исторической интерпретации. Дело в том, что нам нужна ведущая система ценностей, универсальная система ценностей, которая утверждает различие культур. Я считаю, что существует фундаментальная ценность, которая должна быть внесена в стратегию исторической интерпретации, ценность, которая одновременно является как универсальной, так и обосновывающей разнонаправленность и различие. Я думаю о нормативном принципе взаимной признательности и признания различий в культуре. Это принцип можно развить в познавательную структуру, которая усилит герменевтический элемент исторического метода, и эта структура позволит реализовать новый подход к историческому опыту, который синтезирует единство человечества и временное развитие, с одной стороны, и различие и многообразие культур – с другой.

Опираясь на такой принцип исторического смысла, историческая наука может развивать метатеоретическое самосознание, которое не только даст ответ на вызовы времени в конце второго тысячелетия, но и позволит достойно войти в третье, в котором гуманность останется проблемой последовательности истории.

Перевод A.B. Антощенко

____________________________________
³³ См.: Rьsen J. Der Teil des Ganzen. Ьber historische Karegorien// Idem. Historische Orientierung. Ьber die Arbeit des GeschichtsbewuЯtseins, sich in der Zeit zurechtzufinden. Cologne, 1994. S. 150-167.
[26]
Схема дисциплинарной матрицы исторической науки

имеют место погрешности в ссылках и отсутствует схема, завершающая текст