Ф. де Соссюр “Заметки по общей лингвистике”

Ф. де Соссюр “Заметки по общей лингвистике”. –М.: Прогресс, 1990. –280 с.

Фрагменты

... В настоящее время в любой отрасли языкознания все исследователи постоянно озабочены прежде всего тем, чтобы выявить факты, представляющие интерес с точки зрения языковой деятельности вообще. Примечательно, что теоретические наблюдения тех исследователей, которые сосредоточили свои усилия на той или иной специальной отрасли, как, например, германские или романские языки, значительно более ценятся и учитываются, чем наблюдения лингвистов, занимающихся большим числом языков.

Следует уяснить себе, что самые сокровенные подробности явлений как раз и заключают в себе их конечный смысл, поэтому лишь с помощью предельной специализации можно добиться предельных обобщений. Лингвисты, которые, подобно Фридриху Мюллеру* из Венского университета, занимаются почти всеми языками мира, никогда не продвигали вперед познание языковой деятельности. Зато следовало бы упомянуть в этой связи имена таких романистов, как Гастон Парис**, Поль Мейер***, Шухардт****; имена таких германистов, как Герман Пауль*****; имена представителей русской школы, которые занимаются прежде всего / [12] русским и славянскими языками, таких, как Н. Бодуэн-де-Куртенэ******, Крушевский. Вывод, к которому мы пришли, господа, в действительности является тем положением, которым руководствуется языкознание во всех своих отраслях без исключения. Он свидетельствует со всей ясностью, что изучение языковой деятельности не может быть отделено от изучения языков либо от изучения того или иного конкретного языка или семьи языков. С другой стороны, каждый раздел и подраздел системы языка может дать нам новые факты, представляющие интерес, как и любые другие факты, для изучения языковой деятельности как универсального явления.

[Конец отрывка 17]

В Женевском университете с самого начала и вполне обоснованно старались уделить место науке о языковой деятельности. Это было достигнуто путем создания курса Лингвистики, и таким образом под совершенно правильным названием была объединена совокупность исследований, относящихся к человеческой речи. Вряд ли стоит говорить о том, что программа этого курса, который ведется уже в течение пятнадцати лет с такой эрудицией и с таким опытом, каких вы ни в коем случае не можете ожидать от меня, эта программа никогда не исключала частных исследований / [13] по романским, германским, индоевропейским или семитским и т.д. языкам. Напротив, она группирует вокруг себя подобные частные исследования, и самое авторитетное и в то же время самое приятное свидетельство этому, которое я могу привести, заключается в том, что новый курс индоевропейских языков, созданный Департаментом народного образования, был составлен в полном согласии со взглядами выдающегося лингвиста, возглавляющего эту кафедру лингвистики*******.

Чем больше мы будем иметь в одном и том же учебном заведении лингвистических специальностей, относящихся к исследованиям определенной группы языков, тем большая основательность будет характеризовать совокупность этих исследований в результате их взаимной поддержки и тем более заметными будут общие черты нашей науки, которые как бы дробятся и распадаются там, где вдруг прерывается поток информации, пропадает интерес к изучению языков и замирает научная жизнь по причине отсутствия учеников или учителей. Лингвисту, естественно, очень бы хотелось, чтобы кафедры языкознания развивались бесконечно (тем не менее я признаю, что подобное бесконечное развитие с течением времени доставило бы всем много хлопот и беспокойства)./[14]

Если главная и конечная цель научного изучения ряда языков или одного-единственного языка заключается в выявлении и проверке универсальных законов и способов выражения, то возникает вопрос: в какой мере эти исследования уместны на филологическом факультете и не были бы они в той же мере уместны на естественном факультете? Но это значило бы вновь заняться хорошо известной проблемой, которую подняли в свое время Макс Мюллер и Шлейхер*. Было время, и вам это известно, господа, когда языкознание убедило себя, что оно является естественной, чуть ли не физической наукой; я вовсе не собираюсь показывать, насколько глубоким было это заблуждение, напротив, я утверждаю, что этот спор завершен, завершен окончательно.

По мере того как все лучше стали понимать истинную природу фактов языковой деятельности, которые вроде бы так очевидны, но тем больше трудностей представляют для осмысления их сути, становилось все более ясным, что наука о языке является исторической, и только исторической, наукой. / [15] Именно на эту принадлежность к историческим наукам приходится ссылаться для того, чтобы обосновать уместность лингвистических исследований на филологическом факультете.

б) Непрерывность языка во времени

В частности, поскольку в названии моего курса также делается упор на историчность — в то время как более обычны другие названия, например Сравнительная грамматика, - я полагаю, что мне необходимо дать пояснение, по необходимости очень краткое и неполное, того смысла, который имеет слово история для лингвиста.

Как раз к этому вопросу я и хотел бы привлечь ваше внимание почти без всяких предисловий, поскольку вся моя мысль заключается в следующем: чем более изучаешь язык, тем более убеждаешься в том, что все в языке есть история, иными словами, язык является предметом исторического анализа, а не абстрактного, в нем содержатся факты, а не законы, и все, что кажется органическим в языковой деятельности,

на самом деле является только возможным и совершенно случайным. Положение о том, что лингвистика — это историческая наука, понимается, хотя и неглубоко, прежде всего в том смысле, что / [16] нельзя полностью познать народ, не зная его языка или не имея о нем хотя бы общего представления. Язык является важной частью духовного багажа наций и помогает охарактеризовать определенную эпоху, определенное общество. Бытование кельтских наречий в Галлии, например, и их постепенное исчезновение в результате господства римлян есть важный исторический факт. Такова точка зрения тех, кто рассматриваетесь;/с в Истории, но не этой точки зрения придерживаются те, кто занимается историей языка. Совершенно очевидно, что историка должны интересовать многочисленные языковые факты, и добавлю даже, историки, быть может, не всегда достаточно интересуются ими. Очень мало найдется <во Франции> историков, у которых возникал бы вопрос, на каком языке говорили, например, при дворе Карла Великого, был ли этот язык романский или немецкий, и если немецкий, то был ли это какой-нибудь исчезнувший диалект или один из тех диалектов, которые сохраняются до сих пор. Мало кто из историков обращает внимание на то, что имена вождей гуннов, такие, как Аттила*, имеют не гуннское, а германское происхождение, а ведь это свидетельствует об очень любопытном положении вещей; далее, эти германские имена нельзя отнести к любому диалекту, они не саксонские или скандинавские, а явно готские. Однако, повторяю, все эти факты, крупные и мелкие, / [17] посредством которых язык оказывается тесно связанным с жизнью народов, с их политической, общественной, литературной жизнью, не тождественны вовсе или лишь иногда тождественны тому, что можно назвать жизнью самого языка.

Следовательно, только с какой-то иной точки зрения наука о языковой деятельности может претендовать на звание исторической науки. Дело в том, что у всякого языка имеется своя собственная история, состоящая из бесконечной последовательности языковых событий, которые никогда не имеют резонанса вне языковой сферы и не заносятся в анналы славных исторических деяний; в свою очередь они в общем-то совершенно независимы от того, что происходит вне языка. Подобно тому как по краям ледников можно наблюдать морены, так и всякий язык являет собой некоторым образом картину поразительного скопления всяких предметов, которые он тащит за собой на протяжении веков, но это такие предметы, которые можно датировать, и датировать совершенно различными эпохами. Подобно тому как при изучении ледниковых отложений, с которыми я провожу сравнение, можно узнать, что такой-то кусок гранита прошел путь в несколько лье от самых высоких вершин горной цепи, а такой-то кусок <кварца [зачеркнуто]> восходит всего лишь к ближайшим уступам горы...

Итак, язык имеет свою историю, и это есть его постоянное свойство. Достаточно ли одного этого свойства, чтобы поставить науку о языке

в ряд исторических наук? Конечно, нет. Например, Земля тоже имеет свою историю, которая изучается геологией, однако из этого / [18] не следует, что геология является исторической наукой, по крайней мере в том узком и точном смысле, который мы придаем этому термину. Каково же второе условие, предполагаемое термином "историческая наука"? Дело в том, что объект, являющийся предметом изучения истории, — например, искусство, религия, костюм и т.д. — представляет собой в некотором смысле человеческие действия, направляемые волей и разумом человека, которые к тому же должны относиться не только к отдельному индивиду, но и ко всему человеческому коллективу.

Можно ли считать языковые факты результатом наших волевых актов? В этом заключается вопрос. Современная наука о языковой деятельности отвечает на него утвердительно. Но тут же следует добавить, что, как известно, имеется большое количество степеней осознанности или неосознанности волевых актов; так вот, из всех сопоставимых действий языковой акт, если его можно так назвать, имеет характер наименее осознанного, наименее обдуманного заранее действия и в то же время наиболее безличного из всех действий. Здесь наблюдается различие в степени, которое, однако, оказывается столь значительным, что долгое время производило впечатление существенного различия, в действительности же это только различие в степени. / [19]

Теперь, господа, рассмотрим подробнее значение слова "История" применительно к языку. Почти сразу же возникает необходимость распределить наши соображения по двум рубрикам. Язык варьирует во времени, и в то же время он варьирует, или разнится, в пространстве. Язык, взятый в два разных момента времени, не тождествен самому себе. Взятый в двух более или менее отдаленных друг от друга пунктах на территории своего распространения, он также не тождествен самому себе. Два эти обстоятельства, если мы хотим иметь точное представление о фактах, должны всегда рассматриваться одновременно и непосредственно. Но в теории мы вынуждены разделять их, чтобы упорядочить свое исследование. Поэтому сегодня я буду рассматривать движение языка только во времени, предположив, что географический фактор не может никоим образом интересовать нас.

В этой лекции я смогу рассмотреть лишь первый, главный пункт, это принцип непрерывности во времени. В следующей лекции во вторник мы поговорим о принципе, противоположном первому, а именно о принципе изменения во времени. / [20] Затем будут также рассмотрены принцип непрерывности в пространстве и принцип дивергенции в пространстве. После изложения этих принципов, которое имеет то преимущество, что дает нам совершенно четкую основу для изучения частных фактов, мы уже с большей уверенностью приступим к отдельной теме фонетики греческого и латинского языка, которая предоставляет бесконечные возможности применения этих общих принципов. / [21]

Первым аспектом, в котором должно рассматриваться понятие Ис-

тории, когда речь идет о языке, или первым обстоятельством, которое обусловливает наличие у языка своей истории, является фундаментальный факт непрерывности языка во времени; заметьте, что я говорю не о его устойчивости, о которой речь пойдет [позже], а о его непрерывности. Стоит немного остановиться на этом главном, элементарном и очевидном принципе непрерывности, или необходимого отсутствия прерывистости, которое является первейшим свойством или первейшим законом передачи человеческой речи, причем независимо от того, какие происходят вокруг языка всякого рода перевороты и потрясения, могущие полностью изменить условия его существования. Неважно, идет ли речь о каком-либо народе, мирно живущем в затерянной в горах долине, или о земледельцах, воинах или кочевниках; неважно, меняет ли неожиданно народ свою религию, идеи, общественный строй и культуру, меняет ли он родину и климатические условия, меняет ли он даже язык — ведь тогда, говоря на языке другого народа, он будет продолжать этот язык, — нигде и никогда в истории не наблюдаются разрывы в непрерывной нити языка, и невозможно логически и a priori представить себе, чтобы такой разрыв мог где-либо и когда-либо произойти.

Если мы будем рассматривать определенное состояние языка, например французский язык XIX в., и определенное предшествующее состояние языка, например латынь эпохи Августа*, нас сразу же удивит / [22] большое расстояние во времени, которое их разделяет, и я тут же хочу добавить, что еще более нас удивят разные названия, которые им дали, назвав второй язык латынью, а первый — французским,

В таком случае мы с готовностью вообразим, что имеются два объекта, один из которых является продолжением другого. Однако если наличие преемственности представляется несомненным и очевидным, то утверждение, что перед нами два объекта, неверно, совершенно неверно и опасно [из-за] всех тех выводов, которые могут из него следовать. Достаточно хоть немного поразмыслить над таким простым фактом, в котором заключено все существо дела: каждый человек пользуется сегодня тем же языком, что и накануне, и так было всегда. Следовательно, нельзя назвать день, который можно считать днем смерти латинского языка, и нельзя назвать день, который можно считать днем рождения французского языка. Никогда не было так, что / [23] жители Франции, однажды проснувшись, сказали друг другу bonjour 'доброе утро' по-французски, в то время как накануне они сказали друг другу на латыни [sero] 'спокойной ночи'.

Нельзя найти такого объекта, с которым можно было бы вполне сопоставить язык, представляющий собой очень сложное образование; по этой причине всякие сравнения и всякие образы, которыми мы постоянно пользуемся, обычно дают нам ложное в каком-либо отношении представление о языке. Именно подобные ловушки, таящиеся за каждым привычным оборотом речи, вероятно, более всего препятствовали [любой попытке создания метода в лингвистике].

Я искренне рад, что самый выдающийся романист нашего времени, бесспорный глава нашей науки, который вот уже двадцать лет направляет все развитие филологии, г-н Гастон Парис посчитал небесполезным объявить беспощадную войну двум из наших самых обычных и с виду невинных оборотов речи. Во-первых, это выражение французский язык происходит от латыни, или же: такое-то слово, например chanter, происходит от латинского cantare. / [24] Французский язык не происходит от латыни, он и есть латынь, на которой говорят в определенную эпоху и в определенных географических границах. Слово chanter не происходит от латинского cantare, оно и есть латинское cantare. Подобным же образом мы могли бы утверждать, что французский язык, на котором мы говорим, происходит от французского языка Монтескье* или Корнеля или что он происходит от французского языка Монтеня или Фруассара* либо от французского языка "Песни о Роланде"*. Это, конечно, [банально], но поскольку все говорят, что наш язык есть французский язык Монтескье или "Песни о Роланде", то нет никаких оснований не говорить также, что он есть латынь Августа, латынь Плавта** и латынь — как способ говорения - той доисторической эпохи, которая предшествовала латинскому способу говорения. / [25] Другое же образное выражение, над которым мы собираемся устроить экзекуцию вместе с г-ном Гастоном Парисом, - это выражение французский язык - сын латыни, или латынь - мать романских языков. Срeди языков нет ни сыновей, ни матерей, нет и никогда не было. В каждом регионе земного шара существуют языки, определенное состояние которых медленно изменяется каждую неделю, из месяца в месяц, из года в год и из века в век, в чем мы вскоре убедимся, но никогда предшествующий язык не производил на свет и не давал толчок к рождению нового языка; подобное находится за пределами наблюдаемого и воображаемого, если учитывать обычные условия, в которых каждый из нас говорит на своем родном языке. / [26]

Что после таких утверждений можно сказать о рождении и смерти языков, о которых так часто говорят у нас? — Начнем со смерти. Язык не может умереть естественной смертью, сам по себе. Он может умереть только насильственной смертью. Он может прекратить свое существование только одним способом, путем насильственного упразднения его в результате действия причин, которые являются совершенно внешними по отношению к фактам языковой деятельности. Например, в результате полного уничтожения народа, говорящего на данном языке, как это скоро произойдет с языками индейцев Северной Америки. Или же в результате навязывания языка более сильного племени; обычно для этого необходимо не только политическое господство, но и превосходство культуры. Часто необходимо также наличие письменного языка, который навязывается Школой, Церковью, администрацией, то есть всеми сферами общественной и частной жизни. Подобные события десятки раз повторялись в истории: вытеснение галльского языка в Галлии латы-

нью; негры на Гаити, говорящие по-французски; египетские феллахи, говорящие по-арабски; жители Женевы, говорящие на диалекте Иль-де-Франс, а не на местном языке, которым они пользовались несколько веков тому назад. Но / [27] во всех этих случаях мы не видим действия лингвистических причин.

Никогда не бывает так, чтобы язык умер от внутреннего истощения, пройдя тот путь, который ему был предначертан. Сам по себе язык вечен, то есть передача его не может прерваться по причине, определяемой устройством самого языка. — Чуть ли не на первой странице одной из работ г-на Овелака*, посвященных лингвистике, можно прочитать следующее: "Язык рождается, растет, дряхлеет и умирает, как и всякий организм". Эта фраза совершенно типична для представителей столь распространенной даже среди лингвистов концепции, с которой приходится вести тяжкую борьбу и которая непосредственно привела к пониманию лингвистики как естественной науки. Нет, язык - это не организм, это не растение, существующее независимо от человека, он не имеет своей собственной жизни, своего рождения и смерти. Все неверно в той фразе, которую я только что привел. Язык не есть организм, он не умирает сам по себе, он не растет и не стареет, то есть у него нет ни детства, ни зрелого возраста, ни старости, и, наконец, язык не рождается, в чем мы сейчас убедимся.

Действительно, ни разу на нашей планете не было отмечено рождения нового языка. Можно наблюдать внезапное появление новых светил среди уже известных созвездий, / [28] наблюдалось также возникновение новой суши на поверхности морей, однако мы не знаем ни одного языка, на котором бы не говорили вчера или на котором бы не говорили в том же виде вчера. Могут привести в пример волапюк**. Я как раз собирался сказать кое-что о нем. Ибо именно пример волапюка и других [искусственных] языков позволяет понять, что препятствует рождению нового языка или что обеспечивает передачу существующих языков. Здесь действуют два фактора: первый — это отсутствие всякой инициативы, ибо любой народ вполне доволен своим родным языком; второй фактор заключается в том, что даже если бы и возникла какая-либо инициатива — а это предполагает наличие совокупности совершенно исключительных обстоятельств, и в частности употребление письма, — то эта инициатива натолкнулась бы на непреодолимое сопротивление массы говорящих, которые не захотят отказаться от своего привычного языка. Попытка введения волапюка, которая не преследовала цели вытеснить какой-либо из существующих языков, не имела у нас успеха, несмотря на благоприятные условия, которые сопутствовали ей.

Кое-кто возразит, что утверждать, будто ни один язык не может родиться в указанном смысле, - значит играть словами и что достаточно определить, в каком смысле понимается слово рождение, чтобы невозможно было отрицать рождение или прогрессивное развитие такого языка, как немецкий и французский. / [29] На это я отвечу, что в таком слу

чае обыгрывается другое слово, слово язык. На самом же деле язык не является строго определенной и ограниченной во времени сущностью; поскольку мы различаем французский и латинский языки, современный немецкий язык и германский язык эпохи Арминиуса*, подобно тому как мы различаем [два предмета], значит, мы делаем допущение, что один язык должен иметь где-то начало, а другой — конец, а это уже произвол. — Однако у этого вопроса есть сторона, касающаяся географической дифференциации языков, которую я не затрагиваю.

Поскольку невозможно где-либо наблюдать рождение языка, возникает вопрос, какой же возраст приписывается каждому языку. И здесь следует договориться о словах. Когда говорят о языках, то происходит необычайная путаница в связи со словом старый. Один человек может быть старше другого в трех смыслах. В первом смысле, который не всегда приятен, это означает, что первый человек родился раньше второго. Во втором смысле, который еще менее приятен, это означает, что первый человек умер раньше, чем второй; говорят о старых, бывших друзьях, которых уже нет в живых. В третьем смысле, самом неприятном, это означает, как мы иногда фамильярно выражаемся, что один человек сохранился не так хорошо, как другой.

Так вот, из этих трех смыслов первый не применим к языкам. Все языки, на которых говорят в одну и ту же эпоху, имеют одинаковый возраст в том смысле, что у них одинаково долгое прошлое. Нет нужды определять длительность этого прошлого. Если угодно, можно отсчитывать его со времени возникновения языковой деятельности, но не углубляясь в недоступные для наблюдения периоды истории. / [30] Если оставаться в пределах доступного для наблюдения периода, станет ясно, что каждый современный индоевропейский язык имеет совершенно один и тот же возраст, исчисляемый с того времени, когда говорили на первоначальном общеиндоевропейском языке. — Я не буду останавливаться на втором смысле выражения "один язык старше другого", так как он не столь уж важен; существуют мертвые языки, которые, следовательно, можно назвать древними, например галльский, финикийский и т.д., подвергшиеся уничтожению. — Наконец, следует отметить, что, имея в виду третий смысл, действительно можно сказать, что один язык старше Другого, но, странным образом, в отношении языков наблюдается обратное тому, что происходит с людьми, ибо старыми языками называют как раз те, которые лучше всего сохранились. В этом смысле греческий язык, например, является более древним, чем латинский язык той же эпохи. Греческий язык менее отошел от первоначального индоевропейского типа. Санскрит древнее и лучше сохранился, чем какой-либо иной язык. - В следующей лекции мы противопоставим принципу инерции, который [мы только что рассмотрели], принцип движения, и тогда мы будем иметь [целостное представление о языке].

[Продолжение во фрагменте 3284]

Третья лекция: ЯЗЫК ВО ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВЕ; ДИАЛЕКТЫ И ИХ ОСОБЕННОСТИ

3285 =№1.3

[ Третья лекция в Женевском университете (ноябрь 1891 г.).
Рукопись: BPU Женева, Ms. fr. 3951. Ср. SM 13,39; CFS 17, I960. 6.}

а) Язык во времени

Если теперь мысленно объединить вопросы, которые мы расмотрели в наших первых двух лекциях, то у нас будет достаточно общий взгляд на условия существования языка во Времени, в связи с фактором Вре-

мя. Они дают нам представление о неизменных условиях, в которых находится любой язык (idiome) в связи с тем фактом, что 'проходит определенный период времени'. — До сих пор мы старались исключить из рассмотрения любой другой существенный фактор, кроме фактора длительности, временной дистанции.

Если бы возникла необходимость резюмировать основные положения, к которым мы пришли (в нашем первом очерке)* в результате предварительного рассмотрения, то я бы обязательно еще раз подчеркнул абсолютную невозможность не только какого-либо перерыва, но и любого неожиданного скачка в непрерывной языковой традиции, которая тянется с того самого дня, когда человечество заговорило. — Я бы подчеркнул ряд совершенно очевидных положений о том, что ни один язык не может умереть, если только не уничтожить его силой; — что ни у одного языка нет старости и ни у одного языка нет детства, что, наконец, никогда на земле не может возникнуть новый язык; / [2] что если уничтожить язык какого-либо народа, навязав ему другой, то этот другой язык, естественно, окажется столь же древним, как и уничтоженный. Таким образом на земном шаре всегда можно наблюдать лишь продолжение ранее существовавшего языка. Всегда будет так, что этот язык существовал ранее, пока мы не погрузимся в непроницаемый мрак совершенно доисторических эпох.

Развивая все ту же мысль, я хотел бы прежде всего напомнить о том, что никогда один язык не следует за другим; например, французский язык не следует за латынью. Эта воображаемая последовательность двух объектов возникает исключительно по той причине, что нам оказывается удобным дать два последовательных названия одному и тому же языку и, следовательно, произвольно представить его как два объекта, разделенных во времени. Разумеется, влияние, которое оказывают на наш разум два таких последовательных названия, настолько велико и настолько устойчиво и неискоренимо, что я вовсе не претендую, и признаюсь вам в этом честно, в течение нескольких дней развеять ваши Предрассудки с помощью двух-трех примеров. Каждому лингвисту известно, что лишь в результате / [3] весьма продолжительных наблюдений над языком целого ряда текстов, которые берутся через каждые пятьдесят или двадцать лет, можно в конце концов глубоко и окончательно проникнуться осознанием абсолютной тщетности и бесполезности различных наименований, таких, как латынь или французский. Что непременно случается, когда кто-либо из лингвистов начинает оспаривать ошибочную идею о том, что латинский язык когда-то породил французский? Уверяю вас, с ним полностью соглашаются, допускают, что такая концепция абсурдна, ведь всем известно, что везде и всегда natura non facit saltus¹. Все совершенно убеждены в том, что между двумя языками — обратите внимание на это выражение! - должен был совершиться очень длитель-

____________________

' Природа не делает скачков (лаг.). - Прим. перед.

ный переход. После всего этого продвинулись ли мы вперед по сравнению с предыдущим? Ни в коей мере, потому что упорно продолжают считать, что нам заранее даны два объекта, которые, хотя и связаны между собой незаметным переходом, / [4] все же представляют собой два различных объекта, два языка, две сущности, два образования, два организма, два принципа, два понятия, две закономерности. По-прежнему представляют латынь и французский как последовательную смену кроны на одном и том же дереве с момента опадания листьев осенью до появления почек весной. С готовностью соглашаются, что переход совершается незаметно по скрытым сосудам, по которым разливается жизнь, но продолжают настаивать на том, что следует различать два отличных друг от друга периода. Таково, безусловно, распространенное представление.

Но с чем же на самом деле можно сравнить само собой разумеющееся следование французского языка за латынью? Представим себе очень длинную улицу в каком-нибудь городе. В городском совете может возникнуть спор о том, следует ли дать ей одно название по всей ее длине, например Национальный бульвар, или же лучше разделить эту улицу на две части: Соборный бульвар и Школьный бульвар, или даже на три части: Бульвар X, Бульвар Y и Бульвар Z или, наконец, на десять-пятнадцать частей с [различными наименованиями]. / [5] Раздельное существование каждой из этих частей улицы является, конечно, совершенно номинальным и фиктивным, поэтому неуместен вопрос о том, каким образом Бульвар Y становится Бульваром X, или вопрос о том, переходит ли Бульвар Y в Бульвар Х внезапно или незаметно, прежде всего потому, что Бульвар Y или Бульвар Х существуют не где-либо в действительности, а лишь в нашем уме. Подобным же образом только в нашем уме, а не где-либо еще обретается некая сущность, которая является французским языком в противоположность другой сущности, которая является латинским языком. Поэтому говорить, что один язык постепенно возникает из другого, не более уместно, чем говорить, что один язык возникает из другого внезапно. Главное - это понять, что мы можем дать одно-единственное наименование всему периоду в 21 век, назвав его латынью, или дать два наименования, назвав его латынью и французским языком, или же три наименования, назвав его латынью, романским языком и французским языком, или дать 21 наименование, назвав его латынью II в. до н.э., I в. до н.э., I в. н.э., II, III, IV, XII, XV, XIX вв. н.э. И не существует буквально никакого другого способа произвести деление, кроме этого совершенно произвольного и условного способа.

/ [6] Таким образом, мы отрицаем, во-первых, не только то, что некий язык может возникнуть, не имея предшественником другого языка, во-вторых, не только то, что один язык может внезапно возникнуть из другого, но, в-третьих, мы отрицаем даже то, что один язык может постепенно возникнуть из другого, поскольку ни в какой момент времени невозможно считать язык сложившимся более или менее, чем в другой момент времени. Не существует постоянных языковых особенностей,

все они преходящи и ограничены во времени. Имеются только такие состояния языка, которые представляют собой непрерывный переход от вчерашнего состояния к завтрашнему. Желание объединить некоторое число этих состояний под одним наименованием, назвав их латынью или французским языком, представляет собой ту же операцию, имеет совершенно ту же значимость, что и противопоставление XIX в. XVIII в. или XII в. Это всего лишь неопределенные ориентиры, / [7] которые не предназначены для того, чтобы внушить представление о законченном состоянии; еще менее они способны помешать представлению предшествующего и последующего состояния как едва отличимого от данного.

— Нельзя не отметить здесь, что лингвист, который занимается современным греческим языком, подобно г-ну Жану Психари*, пользуется значительным преимуществом, привилегией, которая состоит в том, что ему не приходится даже обсуждать пагубное номинальное различение, подобное различению французского и латыни. Он достигает понимания учащихся с первого же урока, когда он начинает с греческого языка VII в. до н.э. и доходит до современного греческого языка, покрыв расстояние в 2600 лет. Это возможно лишь потому, что оба объекта называются греческим языком, хотя они различаются между собой так же, как различаются "французский" и "латынь", а во многих отношениях даже гораздо больше. И / [8] именно сейчас, когда я имею удовольствие беседовать с вами, я убежден, честно говоря, я даже абсолютно уверен, что, несмотря на все то, что я сказал, наименования французский язык и латынь бесконечно сильнее. Они всегда или в течение долгого времени будут оказывать на ваш разум в тысячу раз более мощное влияние, чем все увещевания, к которым я могу прибегнуть как лингвист, чтобы разрушить этот бумажный дуализм, который тяготеет над нами и называется французский язык и латынь.

— Однажды придется написать специальную и очень интересную книгу о роли слова как основной помехи в науке о словах.

— Совокупность подобных рассуждений мы резюмировали, постулировав универсальный принцип абсолютной непрерывности языка во , времени. К этому первому принципу мы добавили второй принцип постоянного изменения языка во времени, которое обусловливается, напомню вам, двумя различными факторами: психологический фактор проявляется в "действии по аналогии", механический, физиологический фактор / [9] находит свое выражение в фонетических изменениях. Более того, один фактор действует совершенно независимо от второго, кроме нескольких совершенно особых случаев, чрезвычайно любопытных, но в самом деле исключительных. <......>

ГЛАВА III ОСОБЕННОСТИ ЯЗЫКА (ЯЗЫКОВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ)

Данная заметка, относящаяся к 1891-1894 гг., примыкает к наброскам, написанным к книге по общей лингвистике (№ 3295 — 3296). Впервые вводится положение о языке как социальном явлении.

3292 =№6

[Особенности языковой деятельности.
Рукопись: BPU Женева, Ms. fr. 3951. Ср.: SM13. 40;CFS17, I960, 7.}

Особенности языковой деятельности. Языковую деятельность постоянно рассматривают в пределах отдельного индивида, а это ложная точка зрения. Природа дает нам человека, приспособленного к членораздельной речи, но без членораздельной речи.

Язык является социальным фактом. Индивид, приспособленный для языковой деятельности, может использовать свои органы речи только при наличии окружающего его коллектива, к тому же он испытывает потребность использовать их, лишь вступая с ним в отношения. Он полностью зависит от этого коллектива; его расовые признаки не играют никакой роли (разве только в некоторых особенностях произношения). Следовательно, в этом отношении человек становится вполне человеком только посредством того, что он заимствует из своего окружения.

— Язык как социальный факт можно сравнить с нравами, обычаями (конституция, право, мораль и т.д.). Более далеки от него искусство и религия — проявления разума, в которых важную роль играет личная инициатива и которые не предполагают обмена мыслями между двумя индивидами. Однако и аналогия с 'нравами и обычаями' очень относительна. Главные расхождения заключаются в следующем:

- 1° Языковой деятельности, которая, как и 'обычаи', является достоянием коллектива, соответствует в индивиде специальный орган, предуготовленный природой. В этом отношении данный факт не имеет аналога.

— 2° Язык по преимуществу является средством, орудием, которое предназначено для постоянного и немедленного достижения соответствующей цели и результата - взаимопонимания. Обычаи какого-либо на-

рода часто имеют очень отдаленную цель (например, праздники) или представляют Собой очень косвенное средство. И поскольку цель языковой деятельности — достижение взаимопонимания — есть абсолютная потребность любого человеческого общества в том виде, в каком оно нам известно, то из этого следует, что существование языковой деятельности свойственно любому обществу.

— Развить:

— 1° Необходимость существования языковой деятельности в любом человеческом коллективе.

— 2° Абсолютная непрерывность языка: — а) не может быть никакого перерыва. — Невозможно себе представить, чтобы какой-либо народ мог обойтись без речи в течение одного-двух дней, даже при таких потрясениях, которые ведут к приостановке любой другой деятельности; — б) языковая инициатива со стороны одного или нескольких человек невозможна прежде всего по причине действия фактора бессознательности. Можно себе представить проявление сознательной инициативы со стороны нескольких человек, но она тут же будет тормозиться тем фактом, что прекратится взаимопонимание. Если же инициатива иногда и проявляется, то она обычно представляет собой чисто лексические новообразования, и чаще всего материалы для них должны браться из общего языка. Бывают потери, но ничто не создается вновь. Все только изменяется. (Ср. у Курциуса* в методологическом разделе 5-го издания, комментарий ко второй части.) — в) сознательная инициатива всех сразу бесполезна, невообразима, не подтверждается примерами.

Таким образом, язык представляет собой традицию, которая непрерывно изменяется, но которую время и говорящие субъекты не в состоянии разрушить, если только она сама не угасает по той или иной причине. Если какой-либо народ перенимает чужой язык, принцип непрерывности сохраняется неизменным. Один язык исчезает; другой, победивший, также являет собой непрерывность. Итак, если нам дан некий язык, мы не можем сказать, как долго он будет существовать, но можно быть уверенным в том, что он восходит к самой глубокой древности, из которой он выносит свои материальные элементы, подобно ледниковой морене. Раздваивающийся ледник воистину является прекрасным объектом для сравнения с ним родственных языков. Это сравнение позволяет понять: общность происхождения, новые элементы, временные различия и отсутствие органической жизни.

Рукопись: BPU Женева, Ms. fr. 3951. Ср.: SM13, 51-53; № 22. 9-10; CFS17, 1960, 8: №23.6.}

[1278] Прежде чем закончить эту главу, я хочу добавить нечто вроде постскриптума, чтобы восполнить те кажущиеся пробелы, которые можно в ней обнаружить. Вероятно, вы скажете, что "Неизбежность" изменения знаков не была освещена достаточно, хотя речь все время шла об изменении. Мы действительно попытались выявить причины, которые обусловливают -непрерывность = отсутствие свободы изменения во Времени, - мы не указали ни на какую конкретную причину изменения [знаков во времени]. < Обусловлено Временем. >

Было сказано, и я хочу еще раз это подчеркнуть, что изменение является лишь одной из форм непрерывности; сам факт продолжающегося существования знаков обусловливает их изменение. Но я признаю, что ничего не говорилось о том, почему они должны изменяться. И мне не трудно указать, по какой причине это не было сделано.

В самом начале я отметил, что имеются различные факторы изменения, но результаты их действия настолько переплетены, что было бы неразумно попытаться немедленно распутать их. Я сказал, что факт изменения в целом можно верно передать только с помощью выражения "полное смещение соотношения между означающим и означаемым"* независимо от того, подвергается ли изменению означающее или означаемое. Поэтому мы рассматриваем изменение в целом, не выделяя его причины и формы, ибо такое решительное разделение таит в себе опасность. / [2] Поскольку мы ставим себя в положение того, кому неизвестны заранее конкретные причины изменений, ясно, что мы не можем в то же время говорить о намерении разобраться в этих причинах.

Вопрос о неизбежности или неотвратимости следовало бы рассматривать отдельно для каждого фактора изменения; например, является ли неизбежным тот факт, что в социальной массе, подверженной действию времени, происходит фонетическое, материальное изменение знаков, изменение их акустического образа? Тот, кто поймет неизбежность этого факта, еще не даст никакого ответа, да, не даст никакого ответа и не сможет полностью объяснить причины изменений, которые являются для нас почти тайной. Он не сможет высказать своего мнения по поводу неизбежности какого-либо другого изменения, кроме фонетического; таким образом, ясно, что [эти вопросы здесь неуместны].

[1279] Пока речь идет об общих причинах непрерывности во времени, они доступны для наблюдения каждому как известные a priori. Мы лишь указали на некоторые причины, которые незаметны в силу самой их очевидности; например, тот факт, что люди ежедневно пользуются языком. Когда речь идет об изменении во времени, лучше говорить лишь об общем смещении соотношения членов и ценностей и отказаться от выявления a priori степени неизбежности изменения, ведь мы же отказываемся от выделения ряда конретных причин.

188

[1280] Предварительно можно сослаться на тот простой факт, что всякий объект, [который] испытывает действие Времени, изменяется, следовательно, язык, или сумма соотношений [ ]. (Следовательно, язык = сумма отношений между означающим и [означаемым, бытующий в социальной массе, испытывающей воздействие времени, также изменяется] .)

10. ДВОЙСТВЕННОСТЬ ЛИНГВИСТИКИ

[1301] Г л а в а IV. (вставить, как и предыдущую главу, вперед)

Статическая лингвистика и историческая лингвистика
[ 1302] Двойственность лингвистики.

Эта глава является непосредственным продолжением предыдущей, и в то же время в ней описывается общая основа, на которую мы будем опираться в дальнейшем. Здесь нет никакого расхождения с первоначальным планом курса, который, видимо, имеется в ваших записях. Просто я выбрал другой момент для введения величины Время; это историческое понятие я [ввел] в третьей главе. Можно испытывать неуверенность по поводу того, когда точно следует ввести величину Время. Как вы увидите, строго говоря, я мог бы уделить ей внимание позже и избавить вас таким образом от вызывающего неудобства изменения порядка глав. Здесь изменяется только последовательность глав. Но именно потому, что изменяется лишь нумерация глав при сохранении неизменным их содержания, я без всяких колебаний, учитывая определенные преимущества этого, поместил раньше, чем [предполагалось], главы о последствиях действия временного фактора.

[1303] Тот факт, что Время способствует изменению языка, как оно способствует изменению < или модификации > чего угодно, поначалу не кажется чреватым серьезными последствиями для / [4] лингвистической науки. Необходимо добавить, что можно говорить лишь о небольшом количестве лингвистов или, может быть, даже об отсутствии таковых, которые склонны считать, что проблема Времени порождает в Лингвистике особые условия, создает для нее особые трудности, особые проблемы, даже является центральным вопросом и может привести к [1316] расщеплению Лингвистики на две науки.

[1304] Повторяю, если мы обратимся в другим наукам, то мы не сможем обнаружить в них никаких особых результатов, вытекающих из рассмотрения фактора Времени (= изменение имеющихся элементов).

[1305] Известно, что астрономия смогла установить значительные изменения на карте звездного неба за то минимальное время, которым она располагала, но нет никаких видимых причин делить астрономию на две части, делать из нее две дисциплины.

[1306] Известно, что в геологии, представляющей в некоторой степени противоположность астрономии, постоянно ведутся рассуждения о

189

последовательностях фактов, об изменениях во времени, но, когда в ней изучаются также определенные состояния земных недр, рассматриваемые вне времени, эти сущности не превращаются в два совершенно отдельных объекта.

[1307] Известно, что есть наука о Праве и есть История права, рассматриваемого во времени, но никто по этой причине не стал бы говорить, что История права представляет собой особую дисциплину, отдельную от Науки о праве. / [5]

[1308] Известно, что политическая история государств развивается главным образом во времени, но мы по-прежнему будем иметь дело с политической историей, если какой-либо историк, напротив, нарисует картину определенной эпохи, исключая, следовательно, изменения во времени.

[1309] Известно, что история политических институтов исследует прежде всего состояние дел в отвлечении от фактора времени, но,если вместе с тем в ней говорится о последовательных изменениях во времени, это не означает изменения темы исследования.

[1310] Известно, что Политическая экономия (Wirtschaftslehre) [1318] занимается в основном равновесием между трудом и капиталом как общественными силами, а также всеми посредствующими силами.

[1311] Но тут примечательным образом, словно в результате смены декораций, мы вдруг видим следующее: в противоположность всему, что наблюдалось в вышеназванных науках, [1313] нам говорят об Экономической истории (= Политической .экономии во времени) как об отдельной науке. Насколько она отдельна, если разобраться в деталях, я не берусь судить лично; достаточно указать на тот факт, что в любом университете, в том числе и в нашем, чтение лекций по Экономической истории и по Политической экономии поручается двум разным профессорам. Почему это так? [1315] Может быть < вероятно >, потому, что не отдают себе в этом полного отчета. [1316] Но это происходит по причине, которая позволит нам вскоре увидеть двойственность лингвистической науки, [ 1317] а именно: в Политической экономии мы имеем дело с понятием стоимости (ценности) (valeur), которая отвечает только внутренней необходимости / [6] < точнее: > уже в Политической экономии, хотя и в меньшей степени, чем в лингвистике, мы имеем дело со Стоимостью (ipso facto с системой стоимостей), ибо всякая стоимость (ценность) предполагает наличие системы стоимостей (ценностей).

[1323] Между тем весьма примечательным является то обстоятельство, что уже в первой из названных наук о стоимости, пусть даже неосознанно, почувствовали на практике невозможность заниматься двумя объектами сразу: системой стоимостей как таковой (то есть в данный момент) и системой стоимостей во Времени*.

[1319] Истина заключается в том, что даже те науки, которые исследуют свойства предметов, выиграли бы, если бы они полнее отражали различие между двумя осями существования предметов.

190

[1320] Ось одновременностей (где нельзя исключать фактор Времени) и ось последовательностей (вещи Х Время)

[1321] Когда же мы обращаемся к наукам, в которых исследуются ценности, различие, бывшее до сих пор почти факультативным, становится теоретической и практической необходимостью первостепенной важности. [1222] С этого момента можно запретить кому угодно учреждать отдельную науку без выделения этих двух осей.

[1324] Когда мы обращаемся к наукам, в которых исследуются произвольно устанавливаемые ценности (семиология), а не ценности, которые коренятся в самих вещах, = произвольно устанавливаемый (языковой) знак, то необходимость различения двух осей достигает крайнего предела, так как очевидно a priori, что ценностью обладает только то, что может быть использовано сию минуту.

[1325] Любая ценность, как и языковой знак, имеет две стороны. Пока эта ценность хотя бы одной своей стороной коренится в самих вещах, например:

земельный участок

50 000 франков

< Стоимость определена по отношению к франку >

[1327] остается еще какая-то возможность следить за ней во времени вместе с ее колебаниями, при этом не надо забывать, что меновая стоимость (50 000 франков) также варьирует в зависимости от величины золотого запаса и т.д. [1328] Но все же конечная стоимость (ценность) здесь определяется самими вещами и чаще всего не может выйти за определенные пределы.

[1329] Напротив, в той ассоциации, которая составляет знак, с самого начала нет ничего, кроме двух ценностей, одна из которых основывается на другой (произвольность знака). Если бы какая-то из двух сторон языкового знака и могла существовать независимо, то это была бы понятийная сторона, понятие как основа знака. /[8]*

[1282] Мы получаем язык из языковой деятельности, отделив его от речи, и имеем такую часть, которая остается в душе говорящих, чего нельзя сказать о речи.

[1292] Когда мы обращаемся к языку, на первый взгляд ничто не мешает рассматривать его как логический объект, ибо знак произволен.

Факт наличия массы говорящих сам по себе ничего не меняет в состоянии вещей.

191

Будучи в этом смысле психолого-логическим, язык непосредственно не производит [такого впечатления].

[1293] Когда же вторгается фактор Время во взаимодействии с социальной психологией, тогда мы понимаем, что язык не свободен; говорящая масса Х Время. / [9]¹

[1283] Определение: если из Языковой деятельности (Langage) вычесть все, что является Речью (Parole), то оставшуюся часть можно назвать собственно Языком (Langue), который состоит исключительно из психических [элементов];

[1284] язык есть психическая связь (noeud) между понятием и знаком, чего нельзя сказать о речи.

[1285] Но такой язык будет рассматриваться вне его социальной реальности, будет ирреальным, ибо для существования языка необходима масса говорящих, которая пользуется Языком. Язык пребывает в коллективной душе, [1288] и этот второй факт должен быть частью самого определения языка. Но это по-прежнему не Речь. [1289] Теперь перед нами потенциально возможный язык, но вне исторической реальности.

[1290] Поскольку языковой знак произволен по своей природе, поначалу кажется, что ничто не препятствует тому, чтобы [рассматривать его как] свободную систему, зависящую только от логических принципов и являющуюся предметом чистой науки, изучающей абстрактные отношения.

[1294] Историческая реальность или Время. (Масса говорящих вне Времени.)

[1297] (Время без массы говорящих.)

[1298] Масса говорящих и Время².

[1299] Язык не свободен, поскольку в нем действует принцип непрерывности или безграничной солидарности с прошлыми эпохами.

[1300] 2 Непрерывность включает в себя факт изменения, которое представляет собой смещение ценностей.

11. ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ (VALEUR) 3340 = № 23.7

[Заметки к курсу Ш (1910-1911) : Лингвистическая ценность.
Рукописи: BPU Женева, Ms. fr. 3951; Ms. Cows univ. 435.

Публикация: CFS12, 1954. 70-71 (отрывок 22).

Ср.: SM 13, 52-53: № 22.11; CFS 17, I960. 8-9; №23.7. ]

___________________________

Здесь приводится известная схема, воспроизведенная в "Курсе" (см С о с-с ю р 1977,110). - Прим. ред.

2 Здесь приводится вторая схема, включенная в "Курс" (см. С о с с ю р 1977 111). -Прим. ред.

192

Отрывок 22

[1864] [Ценность]* Неотъемлемым свойством всякой ценности, ее сущностью не может быть

а) только невозможность отдельного существования вне противопоставленных величин, образующих систему,

б) только обладание [элементами меновой стоимости]; лишь то и другое одновременно и в неразрывной связи друг с другом может составлять ценность.

Ценность в каждый момент своего существования полностью синонимична некоему члену, входящему в систему подобных ему членов, и в каждый момент своего существования она полностью синонимична предмету обмена. Если рассмотреть, с одной стороны, предметы обмена, а с другой - образующие систему члены, то между ними не обнаружится никакого сходства. Свойством ценности является способность соотносить эти два ряда вещей. Она соотносит их таким образом, что наш разум приходит в отчаяние из-за невозможности выяснить, разграничиваются ли эти две стороны ценности и чем они различаются. Единственным неоспоримым фактом является то, что ценность располагается по двум осям, определяется одновременно двумя осями¹:

(Рисунок с пояснениями)

<......>

193

2. СЕМИОЛОГИЯ И ПРЕДМЕТ ЛИНГВИСТИКИ 3342 = № 24а

[Семиология.
Рукопись :BPU Женева. Ms. fr. 3951. Cp.:CFS17,1960,9.}

[3342.1] Много спорили о том, принадлежит ли лингвистика к разряду естественных или исторических наук. Она не принадлежит ник одному из этих двух разрядов, ее место в том подразделении наук, который, если пока и отсутствует, должен существовать под именем семиологии. Семиология — это наука о знаках, которая изучает, что происходит, когда человек пытается передать свою мысль с помощью средств, которые неизбежно носят условный характер. Среди всех других семиологических систем семиологическая система "язык" является единственной системой (вместе с письмом, о котором мы поговорим в другое время), которой пришлось подвергнуться испытанию Временем. Она не просто основана на взаимной договоренности между соседями, но она основана также на традиции императивного характера, передаваемой от отца к сыну, и подвержена случайным изменениям, которые возникают в этой традиции. Вне этой системы ничего подобного нигде не наблюдается, не известно и не написано. <Если угодно, лингвистика есть психологическая наука в силу того, что она есть семиологическая наука, но психологи никогда не учитывали фактор ВРЕМЯ в своей семиологии [зачеркнуто ]>.

Это обстоятельство прежде всего может вызвать интерес философов, но оно остается им неизвестно; никто из них не занимается тем, что происходит при передаче семиологической системы от поколения к поколению.

Напротив, то же самое обстоятельство настолько привлекает внимание лингвистов, что они в результате считают свою науку исторической или даже в высшей степени исторической, в то время как на самом деле она только семиологическая наука. Тем самым она заранее полностью

196

включается в психологию при условии, что психологи со своей стороны понимают, что язык — это такой объект, который имеет протяженность во времени, и они должны полностью оставить спекуляции по поводу знака и понятия, ограниченных данным моментом времени.

[3342.2] 1° В лингвистике не может быть разных точек зрения, которых можно придерживаться по своему усмотрению; есть всего только две обязательные точки зрения, вытекающие из самой природы (синхронического и метахронического) объекта.

2° В отношении языкового факта элемент и отличительный признак являются всегда одним и тем же. Языку, как и любой другой семиологической системе, свойственно не проводить никакого различия между тем, что отличает какой-либо предмет, и тем, что составляет его сущность (потому что "предметы", которые мы имеем здесь в виду,- это знаки, и все их предназначение, вся их сущность заключаются в том, чтобы быть различными).

3° Любой языковой факт представляет собой отношение, в нем нет ничего, кроме отношения.

4° Любой языковой факт предполагает существование двух элементов, которые могут быть последовательными или синхронными.

5° У языковых сущностей нет никакого субстрата; они существуют, потому что различаются, и местоимение они всегда обозначает только различие.

6° Ни один закон, действующий в отношении сосуществующих членов, не является императивным. /[2]

Любой фрагмент, вырванный наугад из живой массы какого-либо языка (то есть в отличие от всего того, с чем привыкли иметь дело в лингвистике, не определяемый заранее выбранной точкой зрения, наверняка такой же неявной и произвольной, как и все последующие точки зрения), любой такой фрагмент языка, рассматриваемый совершенно непредвзято: 1° не может обладать единственным, точно определенным способом существования,— 2° не может обладать также неограниченным количеством способов существования в зависимости от воли каждого.

Он имеет только три способа существования: А) Он есть нечто, существующее в ПАНХРОНИИ,- Б) Он есть нечто, существующее в ИДИО-СИНХРОНИИ, В) Он есть нечто, существующее в ДИАХРОНИИ.

И в нем не может быть абсолютно ничего, кроме разграничений, которые [могут быть проведены внутри указанных категорий]. /[3]

1° Не существует никакого Z, даже в воображении. Не существует никакого основного объекта, который позволил бы связать z-слово и z, и не существует никакого основного понятия, даже искусственно выработанного, которое позволило бы нашему разуму объединить эти два объекта в одну общую массу. Это все равно, что сказать, будто имеется общее и основное понятие, связывающее КРАСНЫЙ как данность и красный цвет (тоже как данность), который используется для отличения солдат того или иного батальона или тех или иных воинских

197

чинов в полку. Мы можем выразить это с помощью следующей формулы:

(Рисунок)

<......>

[3342.3] Первым универсальным свойством языка (langage) является то, что он существует посредством различий, одних только различий, и что это свойство не ослабляется даже при попытке введения в определенный момент какого-либо положительного члена. Однако вторым свойством языка является то, что совокупность этих различий чрезвычайно ограничена по сравнению с тем, какой она могла бы быть. Тридцать или сорок элементов (1) — (1). Этим мы хотим сказать только следующее: 'сумма различий, которые можно получить, имея 30 или 40 элементов'. То, что эти элементы не имеют ценности сами по себе, является аксиомой.— [30 или 40 элементов] берут на себя всю работу, за редким исключением. Но все, что выходит за пределы этих 30 или 40 сущностей, не представляет никакого интереса для языка. В таком случае [ ].

[3342.4] <Примечательно, что можно говорить о recto "лицевой стороне" и о verso "оборотной стороне" страницы, об endroit "лицевой стороне" и об envers "изнанке" одежды, но я [ не могу говорить о лицевой и оборотной стороне одежды и об изнанке и лицевой стороне страницы] [зачеркнуто]>. Существуют противоположные понятия, с которыми неизбежно связан целый ряд представлений, не имеющих отношения к самому противопоставлению, поэтому, если я говорю о лицевой стороне и об изнанке одежды, тут же вокруг этого понятия изнанки возникают разные неожиданные ассоциации, так что изнанка уже не является простым коррелятом лицевой стороны. Если же я говорю о лицевой и оборотной сторонах листа, то такие противоположные понятия совершенно соотносительны друг с другом, поскольку нет признаков, которые особо отличали бы лицевую сторону от оборотной и наоборот. Если

198

я не ошибаюсь, в нумизматической терминологии идут поиски [соотносительных терминов для обозначения орла и решки].

[3342.5] Возьмем наугад какой-нибудь пример. Если писатель вместо слова vieillesse 'старость' употребит слово senescence 'преклонный возраст', то оно наверняка сразу создаст особый эффект, то есть десятки ассоциаций, представлений, которые писатель хотел отбросить, будут отброшены, а десятки ассоциаций, которые он хотел вызвать иливнушитьчитателю, будут вызваны и внушены. Таким образом, это слово (senescence или другое) становится частью словаря, и поэтому возникает ощущение, что создается нечто новое. И действительно, создается нечто новое, поскольку творческий акт, который совершается при переходе от мысли к знаку, не имеет абсолютно никаких границ. Рассмотрим одни лишь [элементы, и мы увидим, что здесь нет творческого акта]. Если бы лингвистика была систематизированной наукой, а она могла бы стать ею без всякого труда, но до сих пор она таковой не является, одним из первейших ее положений было бы следующее: невозможность создания синонимов следует признать наиболее абсолютным и примечательным свойством языка при рассмотрении всех проблем, относящихся к знаку. /[2]

Трудность, возникающая при выделении общих особенностей языка, общих особенностей знаков речи, которые образуют язык (langage), заключается в осознании того, что эти знаки должны изучаться в гораздо более обширной науке, чем "наука о языковой деятельности". О науке о языковой деятельности стали говорить несколько преждевременно. О ней заговорили в тот период, когда еще никто, кроме нескольких романистов, не имел никакого представления о том, что такое ЯЗЫК вообще или даже ОДИН язык в его развитии. Первую [серьезную] попытку [создать науку о языковой деятельности находим в трудах Уитни].

[3342.6] Слово сигнология (signologie)' с точки зрения словообразования не более шокирует, чем слова терминология, социология, минералогия и другие, в которых -логия прицеплена к латинскому термину.

Если этот термин и кажется несколько необычным, то лишь по той причине, что наш язык находится в искусственном состоянии, и нам до сих пор не известно, надо ли произносить gn как в слове signe 'знак' или как в его латинском соответствии signum, но в этом виноват не автор, а сам язык, если только можно назвать почетным именем "язык" собрание орфографических условностей, лишенных всякой исторической или логической ценности. Если угодно, в теоретическом плане можно сослаться на юридический термин cognat 'кровный родственник', который произносится cog-nat, и аналогичным образом произносить sig-nologie, но это совершенно не важно. И тот и другой способ произнесения одинаково французские, ибо нам известно, что ни наше смягченное п, ни -gn- не соответствуют настоящему латинскому произношению gn, <в том виде, в каком [оно] принимается латинистами: нечто вроде

_______________________

' См. примечание на с. 167. - Прим. ред.

199

п + п [зачеркнуто Р>. -Противопоставить слову signologie французское сложное слово с -gue>. Название сигнология нуждается в разъяснении. Сначала я употреблял слово семиология. Именно под таким названием г-н Ад. Н[ авиль] в своем новом переработанном издании книги [Классификация наук} удостоил эту науку чести и допустил ее впервые в круг [остальных наук]*.

[3342.7] В силу того что ни один элемент не обладает собственным существованием (или по тысяче других причин, ведь мы не претендуем на установление своего рода картезианской системы сущностей, которые являются очевидными во всех отношениях), становится ясным, что с еще большим основанием ни один элемент не в состоянии изменяться. Может только случиться, что НЕКТО заменит его на другой элемент, даже если речь идет о "фонетике"; тем самым все операции вообще и все различия между операциями основаны на природе субституций, к которым мы прибегаем в речи. Кто говорит субституция, тот исходит из предположения, что член, которому находят замену, существует... и т.д.

3. ФРАГМЕНТЫ ЗАПИСЕЙ О ПРОБЛЕМАХ ИСТОРИЧЕСКОЙ ЛИНГВИСТИКИ

1) Аналогия
3343 = № 24 b

[Событие и состояние. Аналогия.
Рукопись: BPU Женева, Ms. fr. 3951. Ср.: CFS 17, 1960, 9.}

[3343.1] Аналогия

1° Пассивность или <рецептивность [зачеркнуто ]>. Интерпретация знака есть совершенно рецептивная деятельность.

2° Координация (Усвоение).

3° Активность в соответствии с усвоенной координацией (творческий акт в смысле нового применения).

Любопытно наблюдать, как, несмотря на возмущающее действие диахронических событий, языковой инстинкт ухитряется извлечь из них наибольшую выгоду для [языка]. Это напоминает муравейник: если ткнуть в него палкой, брешь мгновенно будет заделана; этим я хочу сказать, что тенденция к системности или упорядоченности никогда не ослабевает. Можно отсечь от языка лучшую часть его системы, и на следующий же день мы увидим, что оставшаяся часть будет упорядочена ло-

200

гически в каком угодно направлении, и эта упорядоченная совокупность будет способна функционировать вместо утерянной части, хотя иногда и в совсем ином общем плане.

Необходимо понять две вещи. (Я не скажу больше того, что уже сказал; я просто выражу это иначе.) События в языке и языковые системы. Ни одна система не питается предшествующими событиями ни в малейшей степени. Она вызывает представление о стабильности, статичности. В свою очередь никакая совокупность событий, рассматриваемых в их собственной упорядоченности, не образует системы; самое большее, что можно увидеть в подобной совокупности событий, это определенное общее направление изменения, которое, однако, не связывает между собой события в качестве исходной величины.

[3343.2] Некое событие одной и той же природы может вызвать в одном случае <1> относительное, ограниченное изменение, а в другом случае абсолютное, ничем не ограниченное изменение, поскольку оно приводит к возникновению нового состояния всех элементов.

Это зависит всего лишь от того, является ли полученное количественное различие первым или не первым после предшествующего состояния. Это никак не связано с природой [самого события]. Все различие, если оно представляется важным, заключается, следовательно, не в вызывающем изменение событии, а в особенностях состояния, которое оно изменяет. Событие всегда само по себе имеет частный характер. /[2]

Итак, сходные события, тождественные по своей сущности, могут привести: к относительному и ограниченному изменению, если они затрагивают А, к абсолютному и неограниченному изменению, если они затрагивают Б, так как в последнем случае, имея результатом создание [нового элемента], они помимо нашей воли приводят к возникновению нового состояния всех элементов.

Частичное событие влечет за собой частичные последствия для А, но общие последствия для Б; все зависит от того, каково первоначальное состояние, на которое оно воздействует. Одно и то же частное (лучше сказать, частичное) событие влечет за собой такие следствия, которые в свою очередь могут быть общими или частичными, и это зависит исключительно от того, каково исходное состояние, на которое оказывает воздействие событие.

201