О. Шпенглер Воссоздание германского рейха. 4 Воспитание

Шпенглер О. Воссоздание Германского рейха / Пер. с нем. А. В. Перцева и Ю. Ю. Коринца, послесл. А. В. Перцева. – СПб.: Владимир Даль, 2015. – 223 с.

ВОСПИТАНИЕ – ДИСЦИПЛИНА ИЛИ ОБРАЗОВАНИЕ?

В мои намерения не входит эскизное изображение будущей системы воспитания. Я надеюсь,
что когда-нибудь смогу сделать это более основательно – вероятно, тогда, когда к тому появится практический повод. Сам я на протяжении нескольких лет серьезно занимался этими вопросами и, как мне кажется, неплохо знаком с серьезными преимуществами и столь же серьезными недостатками в этой сфере – прежде всего с теми, которые связаны с возрастом преподавателей, работавших в той системе воспитания, которая тогда существовала. Поскольку война и революция и здесь тоже опустошили и отравили все – уничтожили и испортили традицию, дух, людей, методы – я все же в нескольких словах расскажу, как мне мыслится строительство или воссоздание [системы образования] в будущем; как нужно будет в будущем обустроить Германию, которая желает посылать в мир свою молодежь иной – более зрячей и более умной, чем были мы.

Определяющие начала старой школы – прежде всего классической гимназии – можно выразить двумя словами: Вильгельм фон Гумбольдт и классика. Там при-

вивались важные качества–бесхитростное благочестие и набожность, строгие нравственные требования к самому себе; длительная и добросовестная учеба, подчиненная формальной стороне дела – в ней все начиналось латынью и заканчивалось латынью. С младых лет и навсегда укоренялась привычка исполнять свой долг, прививались прилежание и стремление к познанию истины, основательность. Доминировало стоическое мировоззрение, как оно было описано Цицероном – основанное на пренебрежении удовольствиями и благополучием, на презрении к мелким личным выгодам. Но все же эта публичная школа покончила со свойственным XVIII веку воспитанием, которое осуществляли домашние учителя; с воспитанием, которое – как бы ни были велики его недостатки – существовало в самом центре мира, в гуще жизни, и характеризовалось живым знанием мира, его ситуаций и условий существования. С тех пор в классах и коридорах поселилась серая и мрачная серьезность, которая могла вызывать только отвращение, внутреннее неприятие или тупое подчинение. Примером и образцом служила монастырская школа, а отнюдь не воспитание пажей в рыцарские времена. Нравственный императив имел абсолютно духовное, а не воинское происхождение. И все же классицизм был утонченным и малокровным буржуазным отзвуком Возрождения, который все больше и больше заглушался педантичной эстетизацией и замораживающим формализмом. Мир школьного наставника, этого вдохновенного фельдфебеля от грамматики, был превращен в мир вообще. Все, что происходило за стенами школы, доходило до школь-
ника только через Горация и Ливия. И этот классицизм был, кроме всего прочего, насквозь антиисторичным.
Достойным занятием считалось только обсуждение на латыни вечных вопросов, которые не зависят от времени. И у самого Цезаря более важным считали использование им винительного падежа cum infinitivo,15

_______________________________

15 С неопределенной формой (лат ). – Примеч. ред.

чем завоевание им Галлии. Никакое событие, связанное со временем, не пробивалось сюда, словно солнечный луч, способный рассеять мрак, не доходила сюда никакая связанная со временем идея, никакой великий современник. Не Авраам Линкольн, а Югурта,16 не Панамский канал, а Аппиева дорога. Все книги были написаны школьными наставниками – исключительно для того, чтобы учить по ним. Из гимназии проистекает оторванность от мира, неприспособленность к нему, так распространенная в XIX веке, который, углубившись в Плутарха, забывал о гражданской войне в Америке, а о римском оружии знал лучше, чем о стремлении Японии стать мировой державой. Мы воспитывались для чего угодно – для теологии, филологии и философии – только не для понимания опасностей положения в мире, которые подстерегали нас со всех сторон – ведь о них не знали и сами учителя. А в довершение всего, школа в конце концов утратила понятие о том, что должно представлять собой воспитание – перестала понимать то, что понимали везде, где существовало
подлинное воспитание высокого стиля: в семьях древнеримских сенаторов, в придворных кругах рыцарских времен, в XVIII веке в Англии, в Итоне и в Оксфорде, – и сегодня еще понимают в некоторых кругах Германии, которые благодаря положению своему и роду занятий приближены к великой действительности: требуется умение учиться на фактах и следовать живому примеру; образование и дисциплина в гармоничном сочетании; знания и такт, научный и получаемый в обществе опыт. Манера держаться, вести себя в обществе, умение делать выбор и выносить собственные суждения, умение выражать свои мысли – все это вещи далеко не второстепенные. Подлинный воспитатель воздействует больше тем, что он представляет собой, чем тем, что он говорит. Именно так и воспитывают с незапамятных вре-

_____________________________________

16 Царь Нумидии с 117 г. до н. э., противник Рима. – Примеч. перев. (А. П.).

мен всякое хорошее общество. В конце концов, никто не переходит сразу же к душе, не начав с ее внешнего облачения. Глаз учится быстрее и усваивает глубже, чем один только разум. И наконец: приличный внешний вид гарантирует нам уверенное появление в мире, от чего зависит наша судьба. Только натренированный взгляд, способный моментально схватывать факты, распознавать ситуации и опасности, сможет придать ценность чисто рассудочным познаниям. Вначале – внешний вид и манера держаться, затем – знание; но мы как нация вообще не знали практичного воспитания в строгости, на нашу долю выпало чересчур много образования. Мы были до отказа набиты знаниями, далекими от жизни, мы усваивали их неустанно, бессмысленно, без всякой цели, от учителей, которые не ведали никаких иных задач. Но одно дело – ученость, а другое – ум, жизненный опыт, умение ориентироваться в мире – и куда же все это делось? Типичный учитель! Учителей старого, давно устаревшего типа у нас уже нет, а учителей нового типа еще не появилось. Но ведь должно же быть хоть что-то привлекательное – хотя бы образцовый внешний вид как частичка действительного превосходства, придающая большую значимость. Блаженный наставник в потертом сюртуке, с головой, полной стихами Горация, мог, конечно, внушить почтение – но только
в те времена, когда еще не было автомобилей и самолетов. Очень многое бывает упущено без остатка, когда в молодые годы человек не может испытывать внутреннего уважения к своим учителям, когда он чувствует свое превосходство и смеется над ними. Ведь одаренный ребенок жаждет приобщиться к действительности именно своего собственного времени, к действительности тех лет, в которые он живет, и он догадывается, как эта действительность выглядит. Мы нуждаемся в воспитателях, которые быстро осмотрелись и освоились в кругах большой практики и почувствовали себя в них как дома, в воспитателях, которые умеют подать себя, которые обрели социальную зрелость, знают мир, зани-

маются спортом, – в воспитателях, в присутствии которых ученики чувствуют личную причастность к фактам времени. Учительской семинарии и высшей школы, по большому счету, недостаточно, чтобы подготовить к решению таких задач, которые ставит современный материал, интересующий ученика, направление его жизни, определяемое временем, и медленно пробуждающиеся в нем новые жизненные цели и жизненные формы. Учителю будет необходимо и достаточно освоить один учебный предмет – до такой степени, чтобы владеть им в совершенстве – а наряду с ним освоить два или три – но освоить не только в институтской аудитории. Нам придется освобождаться от учителей с монастырскими идеалами, если нам надо будет избавить от этих идеалов учеников. Мы не имеем права созерцать, как одаренный человек привыкает декламировать стихи Гомера в то время, когда страна разваливается. Тот, кто хочет преподавать английский язык, должен год проработать в английской фирме. Именно там, а не по сочинениям Шекспира можно познакомиться с англичанином – с его пониманием жизни и его политическим мышлением. А ведь именно в этом и состоит цель серьезного преподавания английского: получить с помощью языка понятие о характере и сегодняшнем историческом положении этого народа и его мировой империи.
Лучший учебник и хрестоматия для чтения – это газета «Таймс», и в том, что касается языка – тоже, при том условии, что учитель научился [во время стажировки в Англии] искусству читать ее между строк. Поэта каждый может почитать и дома, а Шекспир просто не может не вызывать искушения раздергать его на цитаты и предложить их в качестве тем для сочинений. Тот, кто преподает физику и химию, должен некоторое время поработать на металлургическом заводе, ведь молодое поколение, кроме формул, должно получить и представление о том, каким образом немецкая сила воли и организаторский талант, опираясь на научные знания, построили индустрию, без которой не смогла

бы жить половина нашего народа. Имена Борзига, Сименса, Круппа, Эрхарда должны соединиться с непосредственными впечатлениями от видимых результатов их трудов. Должно быть получено в общих чертах представление о значении судостроения и судоходства, о значении разработки месторождений угля, о политическом значении обладания месторождениями железной руды – и о значении того, что мы по Версальскому договору лишились таких месторождений; нужно увидеть правоту Штиннеса, сказавшего, что вся цепочка предприятий, занятых переработкой одного продукта, должна быть в руках одного владельца, чтобы предельно упростить и удешевить путь от сырья до готового изделия; нужно постичь значение интенсивного сельского хозяйства – как результата применения химических удобрений. Что мы знали обо всем этом к моменту начала войны? А ведь началась она именно из-за этого! Ведь все произошло от зависти к тем достижениям, о которых ничего не рассказывали в школе.

И тот, кто изучает историю, включая историю греческую и римскую, должен был бы основательно знать дипломатические акты последнего века и, поработав секретарем какого-нибудь посольства или генерального консульства, почувствовать вблизи, как делается история. После этого он мог бы научить своих учеников тому, что на свете существует куда больше разных вещей, чем это снилось школьным мудрецам-историкам. Государственный экзамен можно будет заменить экзаменами по нескольким предметам, которые надо будет сдать, чтобы получить диплом. Ведь педагогическим мастерством можно овладеть, лишь позанимавшись тесно связанным с жизнью предметом, и диплом мог бы оставлять возможность перехода к другой профессии (инженер, переводчик, личный секретарь) – на тот случай, если кто-то поймет, что он выбрал первую профессию ошибочно.

Наконец, сам смысл высшего образования. Представляется ли он еще как некая общая задача, как это

было во времена Гумбольдта, или же все распадается на группы учебных предметов, изучение которых с ведомственным патриотизмом отстаивается как самоцель – ради подготовки узких специалистов? Нужно ли оставить за высшей школой только часть подготовительной работы – или же плодить во всех областях полузнание, которое у нас называется образованием?
С тех пор как гуманистические идеалы поблекли, стала чувствоваться опаска, приводящая к стремлению не допускать, чтобы ученик самостоятельно действовал, мыслил и воспринимал что-либо. Все силы уходят на уроки, на штудирование, любой учебный предмет, который только можно себе помыслить, разделывается, готовится и подается к столу еще до того, как у ученика возник аппетит к нему; все книги – это учебники, предназначенные для штудирования; всякое дозволенное мышление должно направляться в надлежащее русло с воспитательными целями. Но какова же должна быть цель, к которой все должно двигаться? Я полагаю, что здесь следует взращивать тот слой, который станет основой для дальнейших судеб немцев и будет направлять эти судьбы – социально, духовно, политически, экономически; соответственно, целью должна стать выработка таких качеств, которые необходимы для этого: разумности, широты взгляда, настойчивости, дисциплины и, прежде всего, личной самостоятельности. Тот, кто сегодня имеет какие-то основания причислять себя к европейско-американскому миру, учился самостоятельно – сознавая это или не сознавая, и немцы больше других склонны к этому. Даже в школе мы потихоньку превращали все, что слышали и видели, в самостоятельно развитое, личное учение, толкуемое на свой манер – возможно, неосознанно; но именно по этой причине преподавание в высшей школе должно вдохновлять сильнее, должно пробуждать действительные таланты, открывать перед ними широкий круг возможностей, а не втискивать их в жестко определенные формы. Но это предполагает наличие свободного вре-

мени, общедоступных библиотек, разрешения в известных пределах по своему выбору определять количество учебных часов для изучения того или иного предмета, разрешение выбирать предметы для изучения; это предполагает существование ученических научных сообществ – клубов; но прежде всего нужны выдающиеся книги, которые всегда давали нам возможность самостоятельного общения с реальностью – в пику самым лучшим учителям. Но какие книги держит в руках наша молодежь? Изучал ли когда-нибудь кто-то психологию немецкого учебника? Мир как материал для изучения; история как повод потренировать свою память; жизнь, разделенная на параграфы? Кто написал все эти книги? Люди, которые саму-то материю знали только по книгам. Нет ничего более далекого от мира и чуждого ему, ничего более узкого и плоского, чем стандартный учебник и хрестоматия, а сегодня это – единственное, что официально разрешено использовать в школе. Здесь я предлагаю разработать – в дополнение к этим книгам – подробные справочники, предназначенные исключительно для самостоятельного, личного пользования – для учащихся школ и людей, которые хотят учить себя сами, и с которыми можно заниматься куда более по-взрослому, чем это умеет заурядный педагог. Такие книги не должны использоваться на уроке. В них должны быть отлично составленные указатели литературы и другие рекомендации, которые делают возможным дальнейшую самостоятельную работу в библиотеках и везде, где это только возможно, и эти книги должны быть написаны наилучшими знатоками-экспертами, какие только у нас есть. Среди руководящих лиц должна возникнуть достойная уважения традиция – по достижении вершины жизни излагать весь свой опыт в хорошей книге для молодежи. Государственный деятель
должен написать историю последнего века в контексте мировой политики – с картами, статистическими данными, с приложением договоров и иных документов. Военачальник должен написать книгу по военной исто-

рии со времен Фридриха Великого; выдающийся промышленник или коммерсант – рассмотреть картину своевременного мирового хозяйства, которое в какой-то мере станет сферой деятельности для большинства его учеников. Для уроков английского нам потребуется картина современной Англии и ее колониальной империи с политической и экономической структурой (такую книгу мог бы написать Карл Петере), для уроков латыни и греческого языка нужна история античной
политики и культуры (написанная, например, Эдуардом Мейером), и точно так же нужно проникновенное представление немецкой поэзии и изобразительного искусства (быть может, за это возьмется Дехио); нужен справочник-руководство по физике и основам познания в этой области; нужно руководство по технике – описывающее, прежде всего, ее применение. Это – мир, в котором каждому одаренному немцу в конце концов будет позволено заняться самообразованием и сделаться учителем для себя самого.

От трех до четырех часов ежедневно заниматься с предельной концентрацией, предъявляя к себе самые строгие и высокие требования – и не имеет значения, покажут ли впоследствии все, кто занимался, выдающиеся результаты или не покажут; а раз в неделю – один свободный от работы день, предназначенный для учебы, как знак отличия для лучших: так мы сможем добиться необходимого. Сюда надо добавить два часа занятий спортом, а остальное время использовать для самовоспитания, которое повсюду проистекает от правильно культивируемого честолюбия. «Все для всех» – это бессмысленный принцип, выставляемый сегодня, чтобы скрыть отсутствие действительной цели.

А теперь об отдельных областях. Религия либо должна быть честной, серьезной, сильной, либо о ней вообще не стоит даже заводить речи. Да, нам нужны учреждения, проникнутые простым благочестием, каких в прежние времена было много – но молодых людей не надо превращать в писак-щелкоперов, воспитывая

их с использованием половинчатых заменителей [религии], вводя «свободный от догм урок морали», «учение о мировоззрении» или как там еще можно называть фельетоны, призванные заменить религию. Центральное место я отвел бы латыни – еще и сегодня. Основательным занятиям латынью в гимназии на протяжении прошлого века Германия обязана много большим, чем она подозревает: своей духовной дисциплиной, своим организаторским талантом, своими достижениями в области техники. Педантичная привычка на протяжении многих лет ежедневно переводить свои
мысли на самый дисциплинирующий язык из всех, какие только существуют, освоенный таким образом вид интеллектуальной работы, передавшись по традиции, сказался на мышлении, осуществляемом в лабораториях, учреждениях и конторах – причем повлиял даже и на тех, кто примкнул к этой традиции только в силу принадлежности к профессии, не изучая латыни специально. Я считаю, что эта сердцевина, эта суть нашего интеллектуального оружия сегодня необходима больше, чем когда-либо. Ее не заменить ничем – не заменить даже абсолютно механическим способом мышления, который свойственен математике. Латынь практически уберегла нас от последствий беспорядочных и праздных мечтаний романтизма, и если мы отказались бы сегодня от нее, это сбросило бы нас с высоты реальных достижений – с той высоты, поднявшись на которую, мы стали народом всемирного значения, и продолжаем оставаться им. Хорош кто-то [из учащихся] как латинист или нехорош, не имеет значения. Главное – заставить его на протяжении многих лет изучать латынь.

Теперь о немецком: нет другого такого народа, который столь убого говорил бы и писал на своем родном языке. У нас никогда не было высшей школы немецкого литературного стиля; у нас нет книги о том, как хорошо писать – Ницше мог бы создать ее, но кто кроме него? – и учителя немецкого языка, как правило, ничего не смыслят в этом. Для того, чтобы произошли

какие-то изменения к лучшему, должно, в первую очередь, уйти в небытие школьное сочинение по немецкому языку – этот первоисточник всякого низкопробного чтива и школа дурного вкуса, с насквозь ложным построением его, с неверными оборотами речи и неправильными заключительными выводами, с культивируемой им привычкой обсуждать такие вещи, о которых ни ученик, ни учитель, если у них есть хоть капля ума, ни кто-либо из людей вообще не может сказать ничего
вразумительного, но ради которых снова и снова насилуется немецкая литература – лишь бы отыскать в ней еще не заезженную окончательно тему. Нет, если мы хотим научиться писать – непринужденно, ясно, глубоко, основательно, то нам надо рассуждать о чем-то таком, что для нас в порядке вещей, о том, что привычно и вошло в повседневный обиход – о простейших познаниях в области физики и математики, об исторических событиях, о географических и экономических фактах – и писать об этом надо ежедневно, превратив это в привычное дело, не требующее особого напряжения – не испытывая многочасовых творческих мук перед чистым листом бумаги, которые неизбежны при всякого рода великих затеях и масштабных замыслах. Никаких торжественных зачинов и композиций – просто, без всякого насилия над собой, одним росчерком пера, сразу набело, не размышляя о композиции и о выборе слов, потому что все уже сложилось в голове и само просится на бумагу: вот путь к хорошему, то есть само собой приходящему стилю. Никакой пустой болтовни о литературных героях и никаких моральных суждений: человек порядочный стыдится распространяться о своих переживаниях и чувствах, он прячется за фразами. Школьное сочинение – это всегда комедия для того, кто его пишет, и вначале он ломает ее перед учителем, а в конце концов – перед самим собой. Но и тут не обойтись будет без книги об умении писать хорошо, которую должен написать глубокий знаток этого искусства, чтобы – в пику школе, газетам, романам,

фельетонам – дать понять ученику, в чем тут заключается суть дела.

Уроки истории или политическое воспитание народа посредством школы: понимал ли хоть кто-нибудь раньше, что это – одно и то же? Лучшие учителя истории были эрудированными, полными воодушевления, патриотически настроенными, но – совершенно далекими от реального мира и ничего не смыслящими в политике. В сущности, все они были филологами или теологами. Мы сидели под башней, грозившей рухнуть, и рассказывали то, что выучили наизусть про битву при Каннах, но даже сами наши учителя ничего не знали о гражданской войне в Америке с ее грандиозными сражениями. Знай мы о них, мы иначе оценили бы значение вступления Америки в мировую войну. В Англии и во Франции задачи школы поняли лучше. История – это не учебный материал и не место для демонстрации человеколюбия. То, что нам требуется – это мощное, ежедневное, глубокое воспитание национального сознания – с хорошо продуманной позиции, но на фун-
даментальной основе изображения последних исторических событий, которое отсылало бы безоговорочно и без всяких колебаний к фактам – на основе изображения истории с ее ведущими державами и с целями, к которым эти державы стремятся, с их политическими, военными, экономическими и пропагандистскими ресурсами, с географическими условиями, в которых они находятся – с морской торговлей и с войной на море, с обеспеченностью сырьевыми ресурсами и с возможностями экспорта; а поскольку учитель, если он не гениален, не может держать всего этого в уме – хотя и обязан был бы все это знать – остается, опять-таки, только книга, написанная знатоком дела и снабженная всеми необходимыми указаниями для того, чтобы вникнуть в проблему. Знать, что всякая политика определяется силой, и это обрекает слабых на уничтожение; знать, что каждый индивид должен жить, мыслить и действовать как неотъемлемая часть своей нации, и дыхание

его должно совпадать с дыханием его народа; и надо знать, где и как готовились великие решения последних десятилетий, как будут готовиться важнейшие решения, которые определят будущее – словом, нужно дойти до полного понимания того, что я называю преподаванием истории, которое должно осуществляться строго, каждодневно, на протяжении нескольких лет, с привлечением античной и средневековой истории для проведения параллелей с реальной политикой современности.
Собственно говоря, каждая школа должна иметь, если использовать английского выражение, свои debating clubs,17 в которых будут проговариваться события дня, финансовая и валютная политика, возможные следствия политических противоречий и заключаемых договоров.

В противоположность этому, со всем прочим разобраться просто: нужно изучать иностранные языки в таком виде, что благодаря этому в то же время будет достигаться понимание народов – такими, какими они предстают в сегодняшней действительности, а не в своем поэтическом творчестве; математику и физику нужно изучать так, чтобы можно было применять их практически и с учетом требований современности; ботанику и зоологию надлежит оставить для самостоятельного изучения – оставить тем, кто чувствует склонность к ним, и пусть это будет их частным делом – с тех пор, как мода на дарвинизм закончилась; географию должны изучать все, но в той мере, в какой она связана с большой политикой и экономикой; философию, представленную в учебниках в виде логических и психологических безделиц, надо держать подальше от всякого молодого человека, чтобы обеспечить время для формирования его естественной, некнижной философии – как основы уверенности, позволяющей свободно и гордо стоять в мире на своих собственных ногах, с чистой совестью, обладая способностью видеть все как есть и способностью благоговеть перед тайной.

________________________

17 Дискуссионные клубы (англ.) – Примеч. ред.

Наконец – и в самую первую очередь – я желал бы выставить еще одно требование, которое направлено на обеспечение свободы личности и практической организации, гарантирующей выявление всех подлинных дарований: следует отделить экзамен на аттестат зрелости от школы.

В Германии – возможно, как ни в одной другой стране – существует множество прекрасных молодых людей – умных, имеющих хорошее происхождение, честных, гордых, прекрасной закваски – которые не созданы для методичной учебной рутины в школе. Оказавшись под этим прессом, они испытывали душевный надлом тысячами, подвергались наказаниям и исключались из школ, покидали страну и подавались в Америку или впадали в нищету, потому что были отвергнуты за какие-то глупые поступки, совершенные в знак протеста против нивелирующего гнета и не нашли никакого другого пути в нашей системе образования. Они тем самым были отлучены от многоступенчатой, иерархически выстроенной системы экзаменов, открывающей доступ к высшим профессиям, тогда как паиньки и тихони, любящие сидеть дома не высовываясь, в конце концов прошли через все экзамены и проникли в верха. Именно первые и есть соль народа. Германия оказалась в бедственном положении куда в меньшей степени из-за них, чем из-за прилежных и худосочных посредственностей. Сложившаяся система не допускала существования тех, кто учил себя сам, не подпускала к себе тех, кто в нашем народе развивался запоздало, тех, кто в 15 лет еще был ограниченным и робким, но внезапно пробудился к жизни в 25 лет, она исключала, наконец, и тех, чьи родители были слишком бедны, чтобы годами отказываться от части заработка [тратя его на образование детей]. Раз уж мы заговорили о демократии, то пусть она восторжествует и здесь. За школой можно было бы оставить право выдавать свидетельства о поведении ученика – кому как не ей знать о результатах своего дисциплинирующего воздействия? Но степень

умственного развития должна определяться сторонней, незаинтересованной инстанцией – посредством организации государственного экзамена, единого во всем рейхе. Записаться для сдачи такого экзамена мог бы любой желающий – независимо от возраста, пола, социального положения и полученного образования. Ни один рабочий не будет иметь оснований пожаловаться, что состоятельные люди имеют привилегии в сфере образования, если он, проявив достаточное прилежание и упорство, будет сдавать экзамен вместе с ними, за одним столом, на равных условиях. Ни одному не надо будет любой ценой держать своих сыновей в гимназии – ведь путь к экзамену на аттестат зрелости в будущем не будет ограничен какими-то сроками и сможет проходить также и через работу в каком-либо учреждении или на предприятии. Экзамен должен проводиться несколько раз в год по всему рейху – и повсюду в один и тот же день – например, в ратушах, с одними и теми
же заданиями, которые будут тщательно разработаны и напечатаны специальной комиссией. Обработка экзаменационных листов происходит в течение шести дней, неделю спустя после экзамена; каждый экзамен длится часа три и является полностью письменным. Он заключается в написании одного или двух изложений и кратких ответов на вопросы, ответы на которые предполагают, скорее, наличие умений и навыков, чем наличие заученных теоретических положений.

Задания разделены на множество больших групп, выбор самостоятельно делает экзаменуемый, по его желанию и в соответствии с индивидуальными склонностями; минимальное установленное их количество должно быть решено правильно. То, что испытания идут несколько дней, и то, что предлагается большое количество вариантов вопросов, должно исключить случайность. Проверка проводится на основе анонимности: проверяющий не знает, кто выполнял экзаменационную работу, и не знает, в каком месте проводился экзамен; он следует строго установленным, тщательно

разработанным правилам, причем в его распоряжении находятся студенты старших курсов и учителя-предметники – в достаточном количестве для оказания помощи. Результат экзамена в то же время является показателем для публичной проверки качества работы каждой отдельной школы, для сравнения эффективности деятельности школ разного типа, а также индивидуального обучения. Успешная сдача экзамена становится основанием для получения диплома и присвоения какой-либо степени – типа существовавших ранее степеней лиценциата или бакалавра – то есть это будет нечто вроде докторской степени, только рангом ниже, и она будет вполне достижимой для всякого действительно способного человека, который проявит надлежащее прилежание и старание – и это могло бы обеспечить совершенно объективное выявление дарований в Германии. В этом, как представляется, и должен заключаться подлинный смысл понятия «аттестат зрелости».

В завершение мне хотелось бы выразить пожелание: нужно создать немецкие аналоги Итона – школы, воспитывающие одаренных людей в благородном духе. Почему бы не сделать такие учебные заведения, наподобие Итонского колледжа, из Пфорты, из Тюбингенского монастыря, из Йоханнеума,18 из школы Августа Германа Франке в Галле, из монастыря Этталь в Баварии, создав там базу для учебы в любых формах, какие только мыслимы: жизнь в тишине и покое, не стесненная никакими ограничениями, много времени, уделяемого спортивным занятиям, визиты известных людей, которым понравится задерживаться там на несколько дней, чтобы испытать способность подрастающей молодежи справляться с задачами, которые можно будет поставить перед ней, и чтобы поговорить с нею – с высоты своего опыта – о том, чего требует современный мир.

______________________________

18 Старейшая гуманистическая школа, открытая в 1529 году в окрестностях Гамбурга. –Примеч. перев. (А. П.).