В течение, по крайней мере, двух столетий наука почиталась как наиболее, а то и единственный законный путь к истине. Её царствование в структуре знания было освящено верой в существование "двух культур": научной и философской (шире, гуманитарной), которые не только считались несовместимыми, но и де факто соотносились иерархически². В результате, почти повсюду в мире университеты разводили эти две культуры по разным факультетам и отделениям. Если университеты и утверждали формально одинаковое значение этих факультетов, то правительства и деловые круги недвусмысленно и открыто выражали свои предпочтения. Они активно вкладывали деньги в науку, и в лучшем случае, весьма снисходительно относились к существованию сферы гуманитарных дисциплин.

му время для них не играет никакой роли³. Однако это предположение очень существенно для обоснованности других элементов ньютонианской модели.

Таким образом, "время и длительность" с точки зрения данной модели не могут представлять содержательного и значимого предмета разговора, по крайней мере такого, где учёный мог бы утверждать что-либо существенное. И всё же вот Илья Пригожин, физик, который говорит на эту тему. И здесь же я, социолог, говорю о том же⁴. Как же так? Чтобы разобраться, мы должны проследить историю эпистемологических дебатов прошлого и нынешнего столетий.

Начнём с социальной науки. Это понятие было придумано относительно недавно, только в XIX веке. Оно означает корпус систематического знания о (тех видах) социальных отношений (между людьми), которые возникли и институционализировались в течение этих двух (последних) столетий. В ситуации разделения знания на две культуры, социальная наука "втиснулась" как нечто и что-то промежуточное между ними. Здесь очень важно отметить, что большинство представителей социальной науки не предъявляло четких притязаний на (свою особую) легитимность (или, более того, превосходство) (в качестве особой) "третьей культуры". Ученые-обществоведы с большим трудом вторгались в этот зазор - неровными рядами, под огнём критики и с потерями. К тому же, среди них не было согласия по поводу союзников. - была ли социальная наука ближе к естественным, или к гуманитарным наукам⁵.

Те, кто рассматривал социальную науку как номотетическую, т.е. занятую поисками универсальных законов, всегда настаивали на отсутствии внутренних методологических различий между научным исследованием явлений, относящихся к миру людей, и физических явлений. Все кажущиеся отличия, по их мнению, носили внешний характер, и даже будучи труднопреодолимыми, всё же были (по определению) преходящими. С этой позиции, социологи были просто плетущимися в конце "физиками" ньютоновского типа, которым было суждено, в принципе, однажды догнать дисциплину "старшего брата" через воспроизводство его теоретических посылок и практических приёмов. С этой точки зрения, время (как и история) были не очень существенны как для представителей номотетических социальных наук, так и для физиков твердого тела или микробиологов. Гораздо большее значение для тех и других имела возможность точного воспроизводства фактических данных и аксиоматический характер теоретизирования⁶.

На противоположном краю спектра социальных наук располагались идеографически ориентированные историки, которые настаивали на том, что социальные действия людей до конца не повторяемы. Поэтому они не были восприимчивы к крупномасштабным генерализациям, (якобы) истинным для любой точки времени и пространства. Понимая историю в качестве определенного рассказа или повествования, они подчеркивали значение диахронически-последовательного хода истории⁷. Я думаю, что их нельзя упрекнуть в том, что они вовсе отказали в правах времени: именно они восприняли диахронию, действительно придавая ей большое значение. Но их понимание времени было исключительно хронологическим⁸. Что они упустили, так это длительность, т.к. последнюю можно определять только через абстракцию, обобщение, наконец, хронософию⁹. Как правило, эти учёные предпочитали называть себя гуманитариями, и оседали на филологических факультетах, выказывая этим как бы своё пренебрежение к социальной номотетике¹⁰.

Но даже и они, - идеографически ориентированные гуманитарии-историки - не избегли поклонения идолу ньютонианской Науки. Ведь их куда больше пугали не сами обобщения (то есть, не научность сама по себе), а связанные с ними спекулятивные рассуждения (то есть, скорее, философия). Они были ньютонианцами malgre soi (помимо своей воли). Они воспринимали социальные явления как атомистические по своей природе - их атомами были социальные "факты". Эти факты регистрировались в письменных документах, "обитавших" главным образом в архивах. Они были эмпириками в полном смысле слова. Они слишком буквалистски относились к данным, и с добросовестным почтением воспроизводили их в своих исторических трудах. Такой

буквализм приводил к мелкомасштабной буквальности в (воссоздаваемых картинах) времени и пространства. Так что, эти историки-гуманитарии были также и историками-позитивистами, и большинство из них не усматривало большого противоречия между этими двумя акцентами¹¹.

Такое определение задач историка было господствующим в академическом мире, в период с 1850 по 1950 гг. Разумеется, их не миновала жёсткая критика, одно из основных направлении которой возникло во Франции, в журнале "Анналы", основанном Люсьеном Февром и Марком Блоком¹². В 1955 году в письме Анри Пиренну (который также испытывал неудовлетворённость позитивистской исторической наукой, и который оказал значительное влияние на школу Анналов" (см.: 25)), Люсьен Февр писал о книге Шарля Сеньобоса так: "(Этот) старый запылившийся "атомизм", с наивным уважением к "факту", к маленькому факту, к коллекции маленьких фактов, рассматривается как существующий "сам по себе"" (25, 154)¹⁵.

Начнём с заглавия, "История и общественные науки. Большая длительность". Если бы можно было найти одно понятие, которое бы вместило главную идею и вклад Броделя, то это понятие longue duree ("большой длительности"). Это та самая длительность, о которой мы ведём речь, хотя этот броделевский термин, как правило, не переводят в англоязычной литературе. Термин дискуссионный. Бродель критикует преобладающую среди историков практику сосредотачивать свои усилия на фиксации краткосрочных действий, или событий, которые он называет (следуя за Полем Лакомбом и Франсуа Симианом) "собыгийной историей" (l'histoire evenementielle). (Последний термин труднопереводим на английский; думаю, ближе всего по смыслу будет episodic history).

Для Броделя, массив "мелких подробностей" (то ли ярких, то ли невзрачных) составляют основной объём традиционной истории - почти всегда политической истории, которая, однако, только часть, причём малая часть реальности. Номотетическая социальная наука, замечает Бродель, испытывает ужас перед массой незначительных событий. И не без основания: кратковременность - наиболее капризная, наиболее обманчивая из всех форм длительности" (5, 120). Эта оценка является ключом к знаменитому броделевскому тезису из его работы "Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II" о событии как "пене истории"(24, Vol.11, 225)¹⁴.

Таким образом, хронологическому времени Бродель противопоставляет длительность, la longue durue, с которой он связывает понятие "структуры". Последней он дает очень точное определение: "Под "структурой" исследователи социальных явлений понимают организацию, порядок, систему достаточно устойчивых отношений между социальной реальностью и массами. И для историков структура - это ансамбль, архитектура социальных явлений, но, прежде всего она - историческая реальность, устойчивая и медленно изменяющаяся во времени. (...) Все они (структуры) являются и опорой и препятствием исторического движения" (5, 124).

которые присутствуют в любом социальном взаимодействии, тех элементарных клеток, которые и просты, и загадочны (опять наши "атомы"), и которые необходимо отыскивать для того, чтобы "постичь смысл всех знаковых систем и выразить их языком азбуки Морзе" (23, 71). Но это, замечает Бродель, (совсем) не то, что я понимаю под (термином) longue duree. Совсем наоборот: "Обратимся снова к понятию длительности. Я сказал, что модели бывают разной длительности: я сравниваю модели с кораблями... Кораблекрушение - это всегда наиболее значимые моменты.... Не прав ли я, когда говорю, что квалитативные математические модели.... плохо приспособлены к таким путешествиям, и именно прежде всего потому, что они движутся лишь по одной из бесчисленных "дорог времени", а именно подлинной, очень длинной дороге, (находящейся) в тени событий, конъюнктур и разрывов" (23, 71-72).

Таким образом, по словам Броделя, поиск бесконечно малой (идеографическими историками), и поиск не большой, а очень большой продолжительности ("если оно существует, то оно не может быть ничем иным как временем пророков" (23, 76)) номотетиками, обладают общим недостатком¹⁵. Бродель заключает анализ двумя утверждениями. Во-первых, существует множество типов социального времени, переплетённых между собой, важность которых обусловлена своего рода диалектикой длительностей. И поэтому, во-вторых, ни эфемерные и микроскопические "события", ни смутное понятие бесконечно-вечной (временной) реальности не могут быть объектом плодотворного интеллектуального анализа. Напротив, если мы хотим достичь значимого (и содержательного) понимания действительности, нам следует опираться на то, что я буду называть "неисключённым средним" как времени, так и длительности, на единичное и всеобщее одновременно, и ни на одно из них в отдельности¹⁶,

Здесь для понимания полемики также необходимо обратиться к её истории. История естествознания в последние два столетия несколько отличается от развития социальных наук. Ньютонианская наука следовала в неизменном направлении по крайней мере с XVII столетия, - и как интеллектуальное построение, и как идеология, организующая научную деятельность. К началу XIX века она была канонизирована Лапласом, в чём можно убедиться, взяв любое учебное пособие. Множество её последователей были убеждены в том, что главные научно-теоретические открытия уже сделаны, и всё, что оставалось действующим учёным, так это подчищать отдельные незначительные шероховатости, а также продолжать использование теоретического знания на практике.

скую премию за свою работу о диссипативных структурах. Я буду использовать здесь текст его последнего труда, в котором он подытоживает свои взгляды - ''Конец определенности: время, хаос и законы природы" (27). Как понятием "большой длительности" мы можем обозначить главную идею Броделя, так и выражением "стрела времени"(это понятие взято у Артура Эддингтона¹⁷) мы могли бы обозначить главную идею Пригожина.

И так же, как для Броделя влияние периодов "большой длительности" наиболее отчётливо в крупномасштабных (а не мелкомасштабных) структурах, так и для Пригожина "именно в макроскопической физике необратимость и вероятность проявляются с наибольшей очевидностью" (27, 52]. Наконец, так же, как для Вроделя "события - это пыль", так и для Пригожина "когда речь идет об этих переходных взаимодействиях.... то расплывчатыми сроками (времени) можно пренебречь" (27, 51). Однако, ситуация становится противоположной, когда Пригожин касается броделевской longue duree. "Короче говоря, в устойчивых взаимодействиях расплывчатые сроки становятся преобладающими" (27, 62).

По Броделю, существует множество форм социального времени. Только для очень больших длительностей (напомню, он говорил "которые если и существуют, то они должны быть Временем пророков") можно утверждать действительно универсальные законы. Такого рода социальная наука предполагает, как и ньютоновская механика, что (состояние) равновесия вездесуще. Туда же мстит и Пригожин: "всеобщие законы природы описывают равновесные или близкие к равновесию состояния, но когда последние далеки от равновесия, они приобретают иной характер и зависят от необратимых процессов... В состоянии далеком от равновесия, ... материя становится более активной" (27, 75).

Существует, однако, одно важное отличие между рассуждениями Броделя и Пригожина, различие между их отправными точками. Броделю приходилось бороться с господствующим взглядом в исторической пауке, который игнорировал структуры, т.е. длительность. Пригожину приходилось бороться с господствующим взглядом в физике, который игнорировал ситуации неравновесия и следствия уникальности начальной ситуации, т.е. времени. Поэтому Бродель говорил о значении периода "большой длительности", а Пригожий о значении "стрелы времени¹⁸. Но так же как Бродель не хотел выпрыгнуть из накалённой сковородки "событийной истории" в огонь "очень больших временных длительностей" (trus longue durce), так же Пригожин не стремится отречься от обратимого времени для того, чтобы угодить в пламя невозможности порядка и объяснения.

ко, они порождают непредсказуемые действия!" (27, 35). А, возможно, и больше, нежели просто действия, т.к. он говорит также, что вероятности "в сущности непредсказуемы" (27, 40). Вот почему я говорю об этой позиции как о находящейся в положении неисключённого среднего. Её срединное положение очевидно: "Чистая случайность является отрицанием реальности и нашего желания понять мир как детерминированный. То, что мы смогли построить - это узкая дорога между двумя концепциями, которые в равной мере могут вести к отчуждению, рождаемому миром, который управляется не оставляющими место ничему новому законами, и к миру абсурда, беспричинному миру, где ничего не может быть ни предвидено, ни описано". (27, 222). Пригожин сам называет это "средним определением" (27, 224), но здесь я хочу особенно подчеркнуть, что это не является простым утверждением достоинств золотой середины, а достоинств неисключённого среднего, детерминированного хаоса и хаотического детерминизма, в котором важны и время, и длительность, которое постоянно строится и перестраивается. Эта вселенная может и не быть проще, чем та, которую описывала, и какой её себе представляла классическая наука, но (наше) утверждение состоит в том, что такой взгляд ближе к действительной (картине) вселенной - более трудной для постижения, чем та, которую мы знали, но более стоящую того, чтобы быть познанной, более связанной с нашими общественными и физическими реалиями, в конечном счёте, морально более обнадёживающей.

Я начал с того, что наука подвергается сегодня яростным атакам. Это не верно. Атакам подвержена ньютоновская наука. Под огнем атак - понятие двух культур, несовместимости естественных и гуманитарных дисциплин. То, что ныне возникает это новое видение науки, scientia. Это новое понимание философии, центральное положение которой определено эпистемологически не только лишь как возможность, но и как требование быть неисключённым средним.

лер, физик Илья Пригожин и др.; предложения и выводы комиссии были представлены в итоговом труде 'Раскрытие социальных наук" (1996) (40) (журнальную версию см.: (37)).

э Ср. с общим эскизом у Х.-Г. Гадамера (8, 44-50).³ "В модели мира, построенной Ньютоном и его последователями, время выступало как своего рода придаток. Для создателей ньютоновской картины мира любой момент времени в настоящем, прошлом и будущем был неотличим от любого другого момента времени. Планеты могли вращаться вокруг Солнца (часы или какой-нибудь другой простой механизм - идти) как вперед, так и назад во времени, ничего не изменяя в самих основах ньютоновской системы" (14 , 251. В этом смысле время в ньютоновской системе (и построенных на её основе естественных науках) является обратимым временем, в котором будущее и прошлое симметричны и эквивалентны .

4 Проблематике времени (и пространства) посвящено несколько статей и выступлений И. Валлерстайна на различных форумах и конференциях: "Изобретение пространственно-попеременных реальностей: к пониманию нашей исторической системы" (1988) (51), "Время-и-пространство мир-системного анализа: философский очерк" {1993) (54), "Время пространства и пространство времени: будущее социальной науки" (1996) (55).

5 Для институциализации социальных дисциплин принципиальное значение, по мнению И. Валлерстайна, имела ориентация или на номотетические методы естественных наук, или на идеографическую методологию наук гуманитарных. И. Валлерстайн выделяет шесть основных социальных наук, которые делятся на трио номотстических (политическая, экономическая, социологическая) и трио идеографических дисциплин (история, антропология, востоковедение). Их возникновение обусловлено фундаментальными внутренними "кливажами" (расколами) "проекта Модерна", которые проецируются, в том числе, и на структуру знания: 1) современного настоящего и исторического прошлого; 2) цивилизованного Запада и остального (нецивилизованного) мира; 3) политической, экономической и социокультурной сфер системы. Это разделение между исторической наукой, которая имеет дело с прошлым, и тройной связкой политической, экономической и социологической науки, которые, каждая в своей отдельной области, имеют дело с актуальной современностью. Наконец, это разделение между историей плюс указанной тройкой (которые все вместе возникли и развивались на почве изучения именно "западного мира") и теми дисциплинами, которые аккумулировали знания о всех остальных (незападных, не осовремененных) типах социума - антропологией (занимавшейся "примитивными" бесписьменными обществами) и востоковедением (занимавшимся "азиатскими" обществами с "высокими" письменными религиозно-культурными традициями) См.: (39, 1246-1250; 34, 12-17; 37, 2-4 ), ср. с общей оценкой этого же процесса в знаменитой лекции Э. Ле Руа Ладюри "Застывшая история" (10, 172-175), обсуждение общего контекста валлерстайновского анализа см.: (17, 34-39, 48-57).

6 И те, и другие "...думали, что ищут универсальные законы, приложимые к любой точке времени и пространства. Такие положения, идеальные по форме - если Х такой-то, то Y равняется тому-то, - должны были,.быть верными и в 10 тыс. до н.э., и в 1990 году, верными как в Японии, так и в Мексике" (34, 6).

7 Возникновение традиционной концепции исторической науки И. Валлерстайн связывает с ранкианской "историографической революцией XIX века", которая вместо идеи Historic вводит понятие Ocschichte. Подробный анализ эпистемологических предпосылок и основных результатов этого процесса осуществлен в статье "История в поисках Науки" (38, ср.: 17, 624-635).

8 Т.е. в качестве равномерно протекающего календарного времени, как заранее данной шкалы или оси, на которую историк нанизывает факты-события прошлого. "Концепцию "хронософии" разрабатывает близкий к школе "Анналов" польский историк Крыштоф Помиан, на работы которого И. Валлерстайн очень часто ссылается. По мнению К. Помиана есть три способа сделать время "видимым", перевести его в знаки: хронометрия (переводит время в знаки с помощью часов и календарей), хроноло-

10 Ср. с соответствующим анализом Х.-Г. Гадамера (8, 246 и длл) и М. Хайдеггера (20, 400 и длл).

11 "Я хочу подчеркнуть, - пишет в другой своей статье И. Валлерстайн, - что весь этот так называемый Methodenstrelt (диспут о методе) между идеографической историей и номотетическим трио "настоящих" социальных наук был во многих отношениях раздут и преувеличен, так как обе стороны в этих дисциплинарно-методологических дебатах исходили из превосходства науки над философией" (39, 1247).

12 "Анналы", по мысли И. Валлерстайна, возникли как "интеллектуальная реакция", как движение, направленное против сложившейся во второй половине XIX - начала XX века организации научного знания в области социальных наук, предполагавшей подразделение на дисциплины со строго очерченным исследовательским полем, против общей схемы исторического развития общества, как неуклонно прокладывающего путь прогресса с критической точкой на рубеже XV1II-XIX веков. В общем, критика "Анналами" традиционной социальной науки, считает И. Валлерстайн, разворачивалась в "войне на два фронта": с одной стороны, против идеографической, а с другой, против номотетической эпистемологий, т.е., как против представлений об "историзируюшей" событийно-описательной истории, так и против "объяснения" развития событий в прошлом действием универсальных закономерностей, детерминирующих человеческое поведение. Анализу школы "Анналов" посвящено несколько статей И. Валлерстайна. среди которых следует особо указать "Анналы" как сопротивление" (в специальном выпуске Pcrnand Braudel Center Review "Влияние школы "Анналов" на социальную науку") (28), "Школа "Анналов" - война на два фронта" (29), "Фернан Бродель - историк, "Человек Конъюнктуры", "После "Анналов"?" (32) (последняя статья сделана на основе текста выступления И. Валлерстайна на международном коллоквиуме в Москве "Школа "Анналов" вчера и сегодня" 4-6 октября 1989 г. (6)). Не отрицая плодотворности валлерстайновского тезиса о "войне на два фронта", следует подчеркнуть, что вопрос о единстве (генезисе и границах) антиидеографической и антиномотетической тенденций "Анналов" продолжает оставаться дискуссионным; в достаточно сложных сочетаниях обе они все-таки преломились в две основные линии развития - "линию Броделя" ("историю структур") и "линию Февра" ("историю ментальностей"). Достаточно хорошо известно, что в значительной степени именно эти анналовские наработки послужили истоком, соответственно, как неосциентистской волны (бума "новой социальной" и экономической истории) 60-70-ых, так и противоположной антисциентистской волны ("возрождение нарратива") 80-90-ых (характеристику последней см.: 9; 11; 16).

14 Ср. с суммирующими выводами восторженной рецензии Февра, который отмечал, что в бродслевском "Средиземноморье..." впервые событийная история "наперекор всем традициям оказывается здесь задвинутой на последний план. На третий. И с полным основанием. Не потому, чтобы такой истории могло быть поставлено в упрек, что ей недостает жизни. Напротив. Это "история, полная резких поворотов, стремительных и нервных", - и поэтому увлекательная, богатая человеческим содержанием, порою все ещё жгучая; несмотря на века, что прошли с тех пор, жар её плохо остыл. Но

15 В этом заключается, по И. Валлерстайну, сущность броделевской "борьбы на два фронта": с одной стороны, против идеографической "истории событий", нанизывающей уникальные и неповторимые "происшествия" на хронологическую ось капендарно-событийного времени, а, с другой, - против номотетической социальной теории, всеобщие законы которой одинаково приложимы к любой точке пространственно-временной реальности, представляющую собой бесконечную "очень большую длнтепь-ность" (la trus longue duree). В первом случае, суммирует И. Валлерстайн выводы Ф. Броделя, "время (события) существует "только здесь", в определенной точке календаря... Датирование таких событий осуществляется нами с помощью хронологии и, таким образом, "повествование", "рассказ", "история" (в каждом случае) уникальны и объяснимы только в своих собственных границах" (31, 290-291). Во втором случае время вообще становится нечто несущественным, оно, по броделевскому выражению, "закрыто как ветры в кожаной сумке Эола": номотетический социальный теоретик, пишет Ф. Бродель, "либо уходит в момент вечного настоящего, когда время как бы останавливается для него, либо обращается к повторяющемуся в явлениях, которое не принадлежит никакому конкретному времени" (5, 158). Первый тип времени И. Валлерстайн называет "событийным временем" (episodic times), а второй - "бесконечным временем" (eternal times). Предложенная Ф. Броделем альтернатива ("неисключаемое среднее") состоит в разработке двух новых взаимосвязанных Типов темпоральности: "темпоральности медленно изменяющихся устойчивых структур и циклической (темпо-ральности) конъюнктурных колебаний (conjonctures) внутри этих структур" (32, 12; см. также: 31, 290-291), которые И. Валлерстайн называет, соответственно, "структурным временем" (вяло текущих долговременных секулярных трендов "большой длительности) и "циклическим временем" (более быстрых конъюнктурных ритмов).

16 Броделевская теория множественности различных типов времени, акцент на их взаимосвязи с различными пространственными уровнями и масштабами (понятие пространства было центральным для ею анализа. Бродель даже иногда называл себя гео-историком и считал себя последователем Видаля де ля Блаша. Так же, как и Люсьена Февра" (31, 291) стали отправной точкой собственно валлерстайновской интерпретации данной проблематики. Прежде всего, по мнению И. Валлерстайна, "каждое время имеет (соответствующее) пространство, и каждое пространство (свое) время, и определенные типы времени и пространства идут друг с другом" (54, 20), поэтому "время и пространство являются не двумя отдельными категориями, а одной, которую я буду называть "временем-и-пространством" (Timе-Space)" (51. 292; ср. с бахтинским понятием хронотопа; 3, 254-255). И. Валлерстайн выделяет пять видов последнего: 1) событийное (episodic) геополитическое "время-и-пространство", 2) циклическо-идеологическое "время-и-пространство", 5) структурное "время-и-пространство", 4) бесконечное (eternal) "время-и-пространство", 5) трансформационное "время-и-пространство". К двум типам времени традиционной социальной науки (событийному и бесконечному) И. Валлерстайн добавляет два броделевских временных типа (связанных с конъюнктурными колебаниями и секулярными трендами), а также, кроме того, особый трансформационный тип "времени-и-пространства". Последний И. Валлерстайн, следуя за рассуждениями П. Тиллиха, связывает с качественным временем-кайросом (греч. благоприятный момент, подходящее для каких-либо предприятий время) - периодом особо интенсивных свершений и преобразований, которое противоположно геометрической модели чисто количественного, равномерного времени-хроноса (ср.: 17. 86-87). "Трансформационное "время-и-пространство" связано с понятием структурного "времени-и-пространства", т.к. оно может наступить только если структуры - исторические системы - подойдут к точке бифуркации с неопределенным исходом" (34, 22). Сложные взаимодействия среднесрочных конъюнктурных колебаний и долговременных секу-

лярных трендов периодически (особенно при переходе от одной исторической системы к другой) создают целый спектр возможных направлений дальнейшего развития, каскад альтернативных развилок, "обостряющие" течение трансформационного времени - кзйроса, - т.е. значимость, вес и результативность собственно человеческой деятельности, человеческого Выбора. "Это те редкие моменты, когда свобода воли является (действительно) возможной" (31, 296}. Общая логика валлерстайновского анализа различных типов темпоральности может быть, на наш взгляд, реконструирована (и интерпретирована) следующим образом. Вместо традиционной квантитативной (равномерно-симметричной) модели времени и вечности, И. Валлерстайн предлагает квалитативную (диссиметричную и неравномерную) диалектику их взаимодействия. Он не только идет (вслед за Тиллихом) от количественного к качественному образу времени {chronos уступает место kairos), но и от количественного (геометрического) к качественному образу вечности, т.е., от статической и экстемпоральной вечности - к существующей в потоке истории вечности - aeternitas, конфигурируемой в качестве уникальных и неповторимых "веков". Очевидно, что в понятии вечности как "века" (и определенного валлерстайновского "время-и-пространства") улавливается не просто одно из традиционных значений греческого "эона" ("жизненного века" досократиков), но и ключевые момент "олама" - важнейшей категории библейского историзма - временного свершения или потока, в трактовке С.С. Аверинцева, несущего в себе все вещи, мира как истории, в котором "даже пространство дано в модусе временной динамики - как "вместилище" необратимых событий" (2, 269-270, 283; 1, 227-228; о современных трактовках "олама" см.: 7. 268-270; качественная пространственно-временная определенность "олама" специально подчеркнута в: 15, 83). Здесь же можно указать на аналогичное различение двух типов вечности у Оригена, который кроме зона (абсолютного зона эонов, олама оламов), чуждого пространственно-временным и качественно-количественным экспликациям (классически разработанного в неоплатонизме) выделяет зоны причастные времени и истории- неповторимые, качественно различные, сменяющие друг друга века-миры-эоны, своеобразные и специфические площадки мировой истории (Orig., Deprin., Ч, 3, 4-5) (12, 104-1 Об; комментарий см.; 4,-297; доп. интересные указания: 15,83}. Таким образом, трансформационное "время-и-пространство" И. Валлерстайна соотносится с качественным временем kairos, а структурное "время-и-пространство"-с понятием качественно определенного "века'' (aevum}. В этом смысле они представляют собой действительно "неисключаемое среднее"; уникально конфигурируемые периоды "большой длительности" противоположны как событийному времени актуального хроноса (ибо обладают принципиально иным масштабом и процессуальной глубиной), так и надврсменной бесконечности абсолютной aetcrnitas (ибо обладают чертами уникальности и необратимости). Иначе говоря, это переход от параметрической модели обратимого "времени часов" (chronos/actcrnitas) к исторической модели необратимого "времени-возраста" (kairos/aevum), от вертикального к трансвсрсальному ("поперечному") "пространству-и-времени". Последнее воплощается не в календарной (вертикальной) последовательности событий, а в долговременных (с точки зрения "расхожего" понимания времени) ментальных конструкциях, культурных архетипах, социальных иерархиях, экономических колебаниях, т.е., в "горизонтальных" цивилизационных структурах исторических систем. В этом контексте вся проблематика "времени свершений" и "структурного времени" (kairos/aevum) оказывается тесно сопряженной с современными дискуссиями о взаимоотношениях структуры и деятельности, культуры и структуры, находящихся в центре внимания постсовременной социальной теории.

¹⁷ См. об этом: {15, 48-49, для более обширного знакомства: 22). "Стрела времени", по мысли И. Пригожина, придаст неравновесным процессам (преобладающим в природе) черты уникальности и неповторимости, т.е. историчности(свойственной якобы только гуманитарным "наукам о культуре"); "Логика описания процессов, далеких or равновесия, - это уже не логика баланса, а повествовательная логика (если... то...)", ибо она, как считает И. Пригожий, отвечает трем минимальным услови-

24. Braudel, Fernand. La Medlterranne et le monde mediterraneen a l'epoque de Phlllppe II. Paris: 1966. Armand CoHn. (First published In 1949).

31. Wallerstein, Immanuel. "The Inventions of TimeSpace Realities: Towards an Understanding of Our Historical Systems". Geography, LXIH, 4, По. 321. Oct. 1988, 289-97.