Феномен прошлого. –М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2005. –476 с.

 

Г. И. Зверева

НОВАЯ РОССИЙСКАЯ ИСТОРИОСОФИЯ: РИТОРИЧЕСКИЕ СТРАТЕГИИ И ПРАГМАТИКА

 

В постсоветском социально-гуманитарном знании последних лет обра­зовался большой массив текстов, авторы которых рассматривают свою интеллектуальную работу как новый опыт историософии. Это под­разумевает преемственность предлагаемых концепций о взаимосвязи исторического прошлого, настоящего и будущего России с отечествен­ной интеллектуальной традицией второй половины XIX – начала XX в. Однако изучение постсоветских историософских произведений позволяет говорить о том, что для произведений 1990-х гг. и начала 2000-х гг. характерно главным образом заимствование дискурсивных форм и стилистики письма русской историософии рубежа XIX– XX вв. Контексты же этих работ обусловлены прежде всего совре­менными процессами политической, социальной и культурной жизни страны. Стремление многих российских интеллектуалов облечь свои публицистические высказывания в "канонические" историософские формы, имитируя их внешние признаки, выглядит по большей части как общественно-политическая потребность в прагматическом исполь­зовании этого интеллектуального ресурса для обоснования принципов национально-государственного строительства России после распада СССР.

Важным стимулом для производства исследуемых текстов являет­ся непрерывная общественная полемика о месте России в мире. Воз­можности государственного позиционирования варьируются участни­ками дискуссий в широком пространстве, полярными (и одновременно

292

 

сходящимися) точками которого является определение России как периферии процессов модернизации и духовно-культурного центра грядущего мира. Основу новых историософских текстов, как правило, составляют различные концепции о иивилизационной (здесь и далее ключевые для подобной литературы слова-концепты выделены нами курсивом) специфике России, ее пути в прошлом, настоящем и буду­щем, а также о содержании и возможности реализации русской идеи*.

_________________________________________________________________

¹ Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. В 3 т. М., 1991; Дугин А.Г. Основы геополитики. Мыслить пространством. М.: Арктогея-Центр, 2000; Ду­гин А.Г. Эволюция национальной идеи Руси (России) // Отечественные записки. 2002. № 3 (4). С. 125–140; Ерасов Б.С. Выбор России в евразийском простран­стве // Цивилизации и культуры. Вып. 1. Россия и Восток: цивилизационные отно­шения. М.: Ин-т востоковедения РАН, 1994. С. 30–60; Ильин В.В., Ахиезер А.С. Российская цивилизация: содержание, границы, возможности. М., 2000; Кан­тор В.К. "...Есть европейская держава". Россия: трудный путь к цивилизации. Историософские очерки. М.: РОССПЭН, 1997; Кантор В.К. Русский европеец как явление культуры (философско-исторический анализ). М.: РОССПЭН, 2001; Кантор В.К. Западничество как проблема "русского пути" // Россия и Запад: Диа­лог или столкновение культур: Сб. статей. М.: РИК, 2000. С. 6–30; Можайскова И.В. Духовный образ русской цивилизации и судьба России (Опыт мета-исторического исследования). В 4 ч. М.: Студия "Вече", 2002; На перепутье (новые вехи): Судьбы интеллигенции. Российское общество и власть. Культурное своеобра­зие и либеральный реформизм. Россия и мир на рубеже веков: Сб. статей. М., 1999; Орлова И.Б. Евразийская цивилизация. Социально-историческая ретроспектива и перспектива. М.: Норма, 1998; Основы евразийства (Серия "Национальная идея. Политическая партия «Евразия»"). М.: Арктогея-Центр, 2002; Панарин А.С. Православная цивилизация в глобальном мире. М.: Алгоритм, 2002; Панарин А.С. Россия на крутых поворотах истории. М: Изд-во Московского ун-та, 1999; Плато­нов О.А. Русская цивилизация. М.: Рада, 1992; Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. О нынешней ситуации и проблемах изучения русской истории (на путях к россиеве­дению) // Русский исторический журнал. 1998. Т. 1. № 1. С. 5–71; Пивоваров Ю.С. Русская мысль, Система русской мысли и Русская система (опыт критической мето­дологии). Статья первая // Русский исторический журнал. 1998. Т. 1. № 1. С. 87– 116; Российская цивилизация (этнокультурные и духовные аспекты). К 70-летию М.П. Мчедлова. М., 1998; Российский цивилизационный космос (к 70-летию А. Ахиезера). М.: Эйдос, 1999; Русская нация: историческое прошлое и проб­лемы возрождения: Сб. статей / Сост. Е.С. Троицкий. М.: АКИРН, 1995; Россий­ская цивилизация. Этнокультурные и духовные аспекты: Энциклопедичес­кий словарь / Ред. кол. Мчедлов М.П. и др. М.: Республика, 2001; Троицкий Е.С. О русской идее. Очерк теории возрождения нации. М.: АКИРН, 1994;

293

 

Внимательное прочтение произведений этого жанра побуждает к тому, чтобы попытаться рассмотреть, каким образом в процессе ав­торского письма формируются определенные риторические страте­гии. Центральная тема, предлагаемая для обсуждения, – способы конструирования концептосферы новой историософии в связи с дис­куссиями о цивилизационной специфике России, ее месте в истории и современном мире.

В основу изучения таких текстов положены приемы дискурсного анализа. Они дают возможность сосредоточиться на конкретных про­цедурах построения авторами познавательной матрицы: отборе и озна­чивании ключевых слов-концептов, технологиях их применения как формул конвенционального знания с целью "приведения к известно­му" новых идейно-политических и социально-культурных реалий Рос­сии. Специальное обращение к "содержанию формы" текстов помога­ет извлечь из идеологической и концептуальной разноголосицы черты риторической общности историософского нарратива. Дискурсный анализ позволяет обратить внимание не только на способы порожде­ния культурных значений в процессе создания новых историософских концепций, но и на их прагматику, – условия закрепления в массовом обыденном сознании и утверждения в системе общего образования.

В ходе самоопределения новой Российской Федерации "канони­ческие" историософские концепции рубежа XIX–XX вв. оказались востребованы разными политическими и общественными группами для создания соответствующих идеологем. Важным средством для по­литиков в борьбе за власть и влияние на избирателей стало обращение к работам Н. Данилевского, И. Ильина, В. Соловьева, Г. Федотова, Н. Бердяева, Н. Трубецкого, П. Савицкого и др. В общественных дискуссиях постоянно утверждалась мысль об универсальности и не­преложности историософских идей как духовных констант для рос­сийской истории и современности, однако на практике их содержание ресемантизировалось в соответствии с прагматикой постсоветского со­циально-политического противоборства.

_______________________________________________

Уткин А.И. Мировой порядок XXI века. М , 2001; Цымбурский В.Л. Россия – земля за Великим Лимитрофом: цивилизация и ее геополитика. М, 2000; Чу­байс И.Б. От Русской идеи – к идее Новой России. ML, 1996; Шкаратан О.И. Ин­формационная экономика и пути развития России // Мир России. 2002. Т. XI. № 3. С. 44–61; Яковенко И.Г. Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999; и др.

294

 

Происходившие социально-политические сдвиги стимулировали интерес интеллектуальной элиты к таким концептам, как российская (русская) цивилизация, русская идея, русский путь, судьба России (которые часто пишутся с прописной буквы). Актуальность построе­ния нового историософского дискурса заметно возросла в связи с офи­циальным провозглашением преемственности нового российского го­сударства с историей Советского государства и Российской империи. В официозных текстах историософские установки стали использовать­ся как емкие "готовые формы", которые могут служить обоснованием геополитического позиционирования новой России при разработке идеальной модели многополюсного мира, аргументами в пользу ее осо­бого местоположения между Западом и Востоком.

В настоящее время повышенное внимание российских философов, историков, социологов, филологов к интеллектуальному ресурсу исто­риософии можно объяснить далеко не только необходимостью давать свои ответы на идеологические и геополитические запросы государ­ственной власти и политических элит. Историософские концепты, переосмысленные в соответствии с новыми идейно-политическими и социально-культурными реалиями, в значительной степени использу­ются гуманитариями для того, чтобы попытаться заполнить познава­тельную лакуну, которая образовалась в социально-гуманитарном зна­нии после "ухода" официозного обществоведения.

В этой связи показательно высказывание В. Кантора, который характеризует современную ситуацию в России как "историософский вызов":

"Историософское осмысление пути России – одна из постоянных тем и проблем русской мысли. Представляется, что в резко изменившейся жизненной ситуации наших дней эта традиция нуждается в продолжении и развитии. Уже недостато­чен анализ историософских идей прошлого, необходим сегодняшний, рожденный нынешним положением дел анализ «русского пути»: слишком серьезен и значи­телен пережитый и накопленный Россией опыт, чтобы не попытаться его заново осмыслить"².

______________________________________________

² Кантор В.К. Западничество как проблема "русского пути" // Кантор В.К. "...Есть европейская держава". Россия: трудный путь к цивилизации. Историософ­ские очерки. С. 13.

295

 

В огромном массиве современных историософских текстов пред­ставлены различные идейно-политические концепции. Они распола­гаются в широком диапазоне между либеральной миросистемностью и почвенническим изоляционизмом (А. Ахиезер, В. Кантор, И. Кон­даков, И. Яковенко, Ю. Пивоваров, А. Фурсов, В. Цымбурский, А. Уткин, В. Ильин, А. Панарин, А. Дугин, И. Можайскова, И. Ор­лова, О. Платонов, Е. Троицкий и др.). С идейно-политической точ­ки зрения их авторов условно можно отнести к таким направлениям, как неолибералы, неоконсерваторы, неоевразийцы, традиционалисты-почвенники. Границы между этими направлениями (точнее, стилями мышления) весьма относительны и размыты. Сами направления (их наименования) также достаточно условны и трудно соотносимы с при­вычными для западного сознания критериями деления.

Указанные концепции выражают себя в разных дискурсивных формациях и конституируют себя как конкурирующие способы вы­сказывания. Однако в этой многоголосице можно заметить и немало общих признаков. Трудности типологии историософского дискурса от­мечены, в частности, в аналитической работе А. Малинкина. Подраз­деляя типы дискурса на революционаристский, либералистский, цен­тристский, консервативный, фундаменталистский, автор подчеркивает относительность этого разграничения, поскольку, по его мнению, на формальном уровне тексты такого рода содержат в себе больше сход­ных черт, нежели различий:

"...Явно выраженная философичность, или философская нагруженность дис­курса по новой российской «идентичности» сочетается с недостаточной тео­ретичностью и концептуальной самостоятельностью авторских позиций, их слабой эмпирической обоснованностью, подчиненностью элементов истори­ческого подхода определенным идейным и идеологическим доктринам. Воз­можно, этот контраст при таком характере темы был бы вполне оправдан, если бы указанная философичность не представляла собой довольно часто выраже­ние известных ценностно-мировоззренческих стереотипов и клише, этнонациональных предрассудков и мифов, не носила отпечатка интеллектуальной моды, не отражала господствующие ныне иллюзии и самообманы обществен­ного сознания"³.

____________________________________________

³ Малинкин А. "Новая российская идентичность": исследование по социологии знания // Социологический журнал. 2001. № 4. С. 68.

296

 

Споры между авторами – нередко весьма жесткие – в большин­стве своем проходят по линии политико-идеологической⁴. Но несмотря на видимые различия концепций и идейные контраверзы можно заме­тить, что ракурс рассмотрения предмета у их создателей общий – вы­яснение места России в мировой истории и культурно-географическом пространстве, обоснование ее особой (ицвилизационной, националь­но-культурной) идентичности.

Принципиальное родство риторических стратегий новой историо­софии выражает себя в соблюдении сложившихся в отечественной со­циально-гуманитарной практике правил репрезентации самого предме­та – России. Близость концептуальных оснований новой историософии прослеживается в идеях об изначальной особенности России (выпаде­нии из "нормы", уникальности, исключительности и пр.) и огромном, пока недостаточно востребованном окружающим миром потенциале, – духовном, нравственном, интеллектуальном, экономическом.

Авторы стараются придерживаться сценариев "готового" зна­ния и следовать в историософском тексте привычному для читателя историографическому порядку, хрестоматийному представлению рос­сийской истории. При этом, как правило, они стремятся опираться на клишированные исторические события – знаки, маркеры историче­ского процесса. Событием в данном случае является то, что поставле­но в рамку историософского произведения, "названо", т.е. получило определенное "имя", обладает признаками философско-исторической и историографической конвенции.

Сюжет выстраивается из коллажа событий, при этом определяются кластер и иерархия персонажей с ролевыми (словесными и поведенче­скими) характеристиками. Авторское желание "отнесения к известно­му" стирает дистанцию между исследователем и предметом и обуслов­ливает легкость присвоения историческим понятиям произвольных значений, снимает проблему качественного и временного различения исторических событий. Процедура упрощения историософского сю­жета нередко совершается автором с целью сделать его доступным для понимания и усвоения "уроков истории" (дидактика). Отсюда – ис­пользование приемов стереотипизации, обращение к привычным оп­позициям "свое – чужое" ("другое").

_________________________________________________

⁴ См. например: Западники и националисты: возможен ли диалог? Материалы дискуссии. М: ОГИ, 2003 (Серия "Дискуссии Фонда «Либеральная миссия»").

297

 

Историософский сюжет выражает себя в состоявшейся определен­ности, но одновременно допускает многовариантность частных ходов и оценок. В нем непременно присутствует идея континуальности собы­тий ("было – стало"); преемственность и разрывы в истории детер­минированы в авторском повествовании законами, закономерностями, причинно-следственными связями, иерархическим структурированием "мирового исторического процесса" (цивилизации, эпохи, века, пери­оды, этапы и пр.). При моделировании места российской истории во всемирно-историческом процессе авторы обычно вводят тезис о типи­ческом (антропологическом, повторяющемся в истории, циклическом) и утверждают вневременные аналогии.

Такой способ представления истории России предлагается, напри­мер, в работах А. Фурсова и Ю. Пивоварова:

"Мы развиваем теорию русской истории как теорию Русской Системы [...] и прежде всего, ее ядра, ее систематизирующего элемента Русской Власти. [...] Речь идет, прежде всего, о теоретическом прочтении, т.е. о том, что, строго го­воря, придает исследованию научный характер, превращая эмпирические факты в научные, а хронику – в историю. [...] Мы свободно переходим из XIII в. – в XX, из XX – в XVI, из XVI – в XIX в. и т.д. Можно сказать, что, с точки зрения времени, мы занимаем произвольную позицию. Для нас, с точки зрения нашей теории, – в русской истории (Русской Истории) все может оказаться и оказывается современным [...] или, как минимум, параллельным во времени, по крайней мере метафизически"⁵.

Все авторы, хотя и говорят о "модельности" построений, но претен­дуют на истинность своих версий, стремятся объективировать выска­зывания как соответствующие исторической и социальной реальности. Процедуры совмещения в рамках текста новой историософии разных "измерений" – религиозно-этического, национально-культурного, национально-государственного, державно-имперского, геополитиче­ского и пр., – облегчают авторам выбор (или производство), гипо-стазирование и легитимацию базовых концептов, с помощью которых выстраиваются определенные дискурсивные практики.

__________________________________________

⁵ Фурсов А., Пивоваров Ю. Русская Система: генезис, структура, функциони­рование (тезисы и рабочие гипотезы) // Русский исторический журнал. 1998. Т. 1. № 3 С. 14–15.

298

 

Такие опорные концепты изначально выглядят вневременными, пространственно "беспредельными", не требующими дополнительной аргументации. Они предполагают семантическую насыщенность дис­курса и открывают для читателя возможности "вчитывания" собствен­ного опыта. Авторские намерения достигнуть правдоподобия реали­зуются и за счет использования разделяемых в обществе и публично артикулируемых политико-идеологических и социально-культурных концептов, которые репрезентируются в таких текстах как онтологи­ческие сущности.

Доверие читателя к историософскому тексту создается в значи­тельной мере благодаря тому, что в нем присутствуют необходимые атрибуты формульности (соответствия жанровым признакам философско-исторического произведения). Построения такого рода не поддаются проверке на фальсифицируемость, поскольку представляют собой определенные наборы высказываний. Концепции особого пути России – самореферентны, расположены определенным образом по отношению к друг к другу, распознаются и воспроизводятся в общем пространстве смыслопорождения.

Помимо авторского "голоса" в этих текстах слышны и другие "го­лоса", идущие не только из российской историософии XIX – начала XX в., но также из советского обществоведения и западной леволибе-ральной философии и эссеистики последних десятилетий. Эти тексты расположены в едином интертекстуальном пространстве, которое об­разуется посредством совмещения историко-интеллектуального пласта текстов и корпуса современных текстов, продуцируемых в постсовет­ском и западном социально-гуманитарном сообществе.

Использование авторами элементов такого интертекста создает эффект присутствия в их произведениях объективного исторического контекста. Узнаваемыми и поэтому вызывающими доверие читателя выглядят отсылки к признанным интеллектуальным источникам и ав­торитетам (славянофилы и западники XIX в.; русские консерваторы рубежа XIX–XX вв.; Н. Данилевский, В. Соловьев, Н. Бердяев; О. Шпенглер, А. Тойнби, И. Валлерстайн, С. Хантингтон и др.). Они используются как опорные знаки конвенции и создают "родо­словную", позволяющую вписывать продуцируемый текст в непре­рывную (мировую, национальную) историю идей.

Рабочие операции авторов историософских текстов в создаваемом ими интертекстуальном пространстве – перекрестное цитирование и

299

 

самоцитирование – создают у читателя впечатление о приобщении к новому нормативному знанию. Авторы используют конвенциональ­ные базовые слова, как правило, с одним значением или с привычны­ми коннотациями. То же касается употребления объясняющих выска­зываний, фигур речи и умолчания, предпочтительных литературных тропов, речевых интонаций. В работах постоянно демонстрируется зависимость используемой риторики от риторической традиции, сло­жившейся в традиционной российской историософии и историографии. В то же время авторы стремятся опираться на концепты и аргумента­цию современных западных социальных философов и эссеистов, кото­рые применяют процедуры цивилизационного анализа. При этом, как правило, происходят идейная ресемантизация базовых слов, их под­чинение собственной концепции.

При конструировании авторской позиции активно используется обыденный язык (узус), который тоже усиливает "эффект реально­сти" для читателя – потребителя этих текстов. Концепция выглядит для него легко распознаваемой, быстро осваиваемой, не нуждающейся в критической рефлексии. Это – апелляция к стереотипу, к обыденно­му знанию. Не случайно во многих текстах провоцируется "снижение" программных высказываний и обращение к так называемому здравому смыслу.

В процессе конструирования повествования огромная роль отво­дится литературным тропам, особенно – метафоре, которая выпол­няет в тексте исключительно важную познавательную функцию. Ис­пользуемые в качестве метафор слова "нагружаются" универсальными концептуальными признаками.

Нередко роль метафор выполняют слова, которые заимствованы из конкретной историографии и прошли процедуру переозначивания, например раскол, манихейство, Орда, самодержавие (Великая са­модержавная революция 1517–1565/1649), смута и пр. Им при­дается – в концепциях А. Ахиезера, И. Яковенко, А. Пелипенко, А. Фурсова и ряда других авторов – статус внеисторических уни­версалий (манихейская революция, смута 1238–1304 гг., смута XVII в., Красная смута, смута рубежа 80–90-х гг. XX в.).

В лексикон активно включаются и такие слова, на которые по определению возлагается повышенная нагрузка. Так, прилагательное русский призвано автоматически придавать используемым понятиям новое значение.

300

 

Например, в концепции А. Фурсова и Ю. Пивоварова, содер­жащей элементы западной либеральной миросистемности, слово рус­ский, будучи приложенным к социологическим универсалиям систе­ма, власть, популяция, должно, по замыслу авторов, их качественно преобразовывать в новые понятия (не-западные).

В историософских построениях неоконсерваторов, неоевразийцев и традиционалистов-почвенников это слово приобретает статус сакраль­ного и наделяется сверхценными свойствами. Так, в текстах А. Дугина выстраивается неоевразийский (традиционалистский по основанию) дискурс, в котором концепт русский выражает цивилизационную уни­кальность России:

"Не суть важно, отдаем ли мы сами себе отчет, откуда взялись такие специфиче­ски русские черты, как созерцательность, небрежение дальними практическими делами, великодушие, открытость, доброта, общинность, сострадание к обездо­ленным, неприязнь к жесткой эгоцентрической конкуренции, жертвенность, лю­бовь к Отчизне, смешение личного и социального, духовного и материального, интуитивность и эмоциональность оценок, приоритет правды, нравственности над законом и правом, удивительно проникновенное восприятие земли, почвы, чув­ство цельности, неприязнь к дробности мира, консерватизм. [...] Каждый русский человек (в широком смысле – каждый, кто испытал на себе воздействие русской цивилизации) обязательно в той или иной степени наделен этими чертами"⁶.

Новая историософия оперирует историографическими "модуля­ми", произвольно совмещая и переопределяя их семантику и местопо­ложение в соответствии с той или иной концепцией. В роли модулей выступают такие целостные вербальные конструкции, как: Киевская Русь, принятие христианства, византизм, татаро-монгольское (иго, завоевание, оккупация), ордынство, московская Русь, сму­та 1, петровская Россия, екатерининская Россия, самодержавие, смута 2 (большевизм и пр.), сталинизм, смута 3 (рубеж 80– 90-х гг. XX в.) и пр.

Тексты формируются и бытуют в пределах общего идеального про­странства и условно определяемого времени – мировой (всеобщей) истории. В своих произведениях авторы подтверждают привычную практику мыслить "большими" внеисторическими формами (Россия,

_____________________________________________

⁶ Дугин А. Русская православная церковь в пространстве Евразии // Основы евразийства. М, 2002. С. 706.

301

 

Запад, Восток, Азия, Европа и пр.), которые в рамках дискурсивных формаций приобретают вид своеобразных эмблем и символов. Исполь­зование авторами ицвилизационного подхода при изображении взаи­мозависимости между прошлым, настоящим и будущим России откры­вает возможности для построения историософского метанарратива.

В процессе авторского письма концепт цивилизация, как правило, наделяется универсальными сущностными признаками и не предпола­гает специального пояснения его содержания. Концепты российская (русская) цивилизация, русская идея, путь России, судьба России играют огромную роль в риторике любого историософского дискурса. Их трансляция вызывает доверие читателя к тексту, поскольку авторы опираются на разделяемые коллективные представления и традиции (немалую часть которых составляют "изобретения" интеллектуальной элиты в Новое и новейшее время). Все это автоматически усиливает эстетический (выразительный) аспект историософского дискурса.

Нерефлексивное включение концепта российская (русская) циви­лизация в историософский дискурс подразумевает его онтологическую целостность, телесную определенность и духовную специфику фено­мена. Более детальное изображение авторами черт и свойств россий­ской цивилизации, как правило, предполагает использование антро­поморфных, органицистских, биологических метафор, что утверждает читателей в мысли о реальности этого концепта.

Нередко российская цивилизация представляется в текстах по­средством метафор молодости, незрелости, переходности и пр. Например, в концепциях В. Цимбурского и И. Яковенко⁷ метафоры лимитроф, мембрана, схлопывание, введенные авторами из есте­ственнонаучных и технических дисциплин (географии, биологии, ме­ханики), объективируются и соединяются с понятиями цивилизация и культура в целостную объяснительную систему, призванную обосно­вать специфический путь России в связи с динамикой исторического местоположения российской цивилизации.

Поясняя свою концепцию (по мировозренческим основаниям ли­беральную, "западническую") о периферийности и переходности российской цивилизации, И. Яковенко пишет:

_____________________________________________

⁷ Цымбурский В. Россия – земля за Великим Лимитрофом: Цивилизация и ее геополитика. М., 2000; Яковенко И. Россия и саморазвитие европейского эйдоса // Российский цивилизационный космос. М., 1999. С 186–202.

302

 

"Понятие лимитрофа фиксирует континуум переходных состояний между циви­лизациями. Россия (как и Орда или Волжская Булгария) являет собой пример цивилиэационного синтеза на лимитрофе. В силу объективных обстоятельств цивилизационного синтеза российская цивилизация лишена единого основания. В рамках российской цивилизации агрегируются элементы, не складывающиеся (во всяком случае, пока) в высокоинтегрированное синтетическое целое. Отсюда проблемы и беды России. Беды, но не провинности, ибо другого пути утверж­дения цивилизации, государственности и истории на данной территории не было. Ценой неимоверного исторического усилия из поколения в поколение наш народ работает над соединением несоединимых элементов в эффективное динамичное целое.

Новая историософия свободно использует концепты И. Гердера (народный дух), Н. Данилевского и И. Ильина (органика цивилиза­ции), Н. Бердяева (душа России), Л. Гумилева (пассионарность) и других известных авторов, изымая их как "готовые формы" из роман­тической, позитивистской и религиозно-идеалистической парадигма­тики XIX – первой половины XX в.

Авторам неоконсервативной, неоевразийской и неопочвеннической ориентации оказывается удобно применять телесно-целостные, органицистские формулы для обоснования идеи внутренней цивилизационной устойчивости, единства и монолитности народов, сплоченных вокруг государствообразующего центра – российского суперэтноса. С по­мощью "формульных" высказываний подобного рода, в зависимости от идеологических установок, утверждаются мифы о прямой преемствен­ности новой России либо с Московской Русью, либо с Российской империей и СССР. Общим местом для традиционалистского дискурса становится, например, такое высказывание из текста А. Дугина:

"Евразия – это не географическое и не континентальное понятие. Это уровень развития русского народа, русской государственности, в который она вступила, начиная с возвышения Московского царства. [...] Абсолютным евразийством является империя Чингизхана, и наследниками этой империи стали сначала Мо­сковское царство, а потом – собственно Россия и СССР. [...] Евразийством следует называть именно это движение русской государственности, обращенное к Востоку – к Владимирской, а потом Московской Руси, к Ивану Грозному, к тюркофилии, к очень доброжелательному отношению к восточным культурам,

______________________________________

⁸ Яковенко И. Россия и саморазвитие европейского эйдоса. С. 195–198.

303

 

но, тем не менее, к утверждению своей собственной уникальной самобытности, особенно перед лицом глобализации" ⁹.

Подобные суждения – не редкость и для дискурсивных практик авторов, которые стремятся опираться на западные миросистемные теории:

"С евроазиатской линией и проблематикой [...] все ясно. Нынешняя Россия – ев­разийская держава. Россия / СССР была великой евразийской империей, срав­ниться с которой отчасти и в какой-то степени может Великая монгольская империя. Однако если учесть длительность существования России / СССР в качестве евра­зийской империи (более 300 лет против реальных 50 у монголов) и наличие отсут­ствовавшего у монголов универсалистского проекта [...], то их Монгол Улс на фоне России / СССР выглядит довольно бледно; впрочем, трудно сравнивать политии XIII в. и эпохи Модерна, тем более что монголы, особенно Золотая Орда, очертили, как исторически оказалось, многие границы российско-советского imperiuma.

Независимо от идейно-политических ориентации авторов, в исто­риософском дискурсе формируется общее высказывание о метаисторическом движении Российской цивилизации и огромном потенциале ее жизненной самореализации как одного из центров полицивилизационного мира. Из концепции Российской цивилизации как специфиче­ской телесной целостности, вырастает риторическое тело Государства Российского (Руси – России – Российской Империи – Новой России), которое вписывается в символическое культурно-географи­ческое пространство. Такое тело развивается вширь, взрослеет, при­обретает опыт, борется с врагами за выживание и самосохранение. Его сила/власть (богатырство) неизменно внушает уважение окружаю­щему миру – друзьям и врагам.

В текстах, содержащих неоконсервативные, неоевразийские и нео­почвеннические концепции, постулируется отказ от прогрессизма (особенно от теории "догоняющей модернизации" и связанных с нею внутренних "комплексов" – невозможности подтвердить государ­ственное величие и державность социально-экономическими показа­телями) и проводится апология цикличного развития в рамках само-

_____________________________________

⁹ Дугин А. Я за многополярную цивилизацию // Основы евразийства. С. 544–545.

¹⁰ Фурсов А. Представляю номер (Или о глобализации и не только о ней) // Русский исторический журнал. 1998. Т. 1. № 4. С. 6.

304

 

организующихся и самовоспроизводящихся территориальных – кон­фессиональных – духовно-психологических целостностей. Как до­полнительный аргумент авторы этих текстов нередко используют в качестве риторических "готовых форм" элементы публицистического дискурса западных левоориентированных интеллектуалов, выступаю­щих с критикой теорий модернизации, современного корпоративного неолиберализма и негативных сторон глобализации¹¹. Но при этом та­кие "формы" наполняются антидемократическим содержанием.

Отрицательные высказывания российских авторов в адрес "до­гоняющей модернизации", которые производятся якобы в русле кри­тических суждений зарубежных аналитиков, в конечном счете служат основанием для морального возвышения России над пространством бездуховного западного либерализма, погибающего от внутренних противоречий. Замена прогрессизма риторикой циклического разви­тия, как и технология метафорического конструирования телесно-це­лостной российской цивилизации, в конечном счете придают содер­жанию базовых концептов охранительный, консервативный характер. Декларируемая оппозиция русской духовности и так называемых материально-техницистских опасностей, идущих в Россию с За­пада оборачивается в таких текстах попытками утверждения антили­беральных установок как новых нормативов для коллективных пред­ставлений.

В итоге в историософских текстах неоконсервативной ориентации выстраивается позиция, в соответствии с которой российская цивили­зация из периферийного состояния (по одной из концепций россий­ских западников) выдвигается в центр современного мира.

Такая позиция, в частности, формулируется в текстах А. Панарина:

"Только держава, история, география, культура которой синтезирует импульсы Запада и Востока, Севера и Юга, способна дать насущную критику западных практик не со стороны, а как бы из выстраданного внутреннего опыта, и сделать поворот к Востоку осознанным. Только культура, сочетающая восточную иден­тичность, связанную и с восточно-христианской духовностью, и с евразийской моделью государственности, и западный прометеизм, устремленный в будущее,

____________________________________________

¹¹ В числе критиков такого рода немало известных профессионалов-гуманитари­ев, например Н. Хомский, который в последние годы резко выступает против уси­ления антидемократических процессов в США и западном мире (см.: Хомский Н. Прибыль на людях. Неолиберализм и мировой порядок. М.: Праксис, 2002).

305

 

способна конвертировать богатейшее восточное наследие в альтернативный исто­рический проект. Российская культура как раз и является таковой [...] Россия разоблачила [...] тщательно скрываемую профессиональную тайну за­падного миссионерства, и Запад ей не может этого простить [...] И то, что волна вестернизации, готовая накрыть весь мир, разбилась о Россию, считается непро­стительной виной России. Второй виной России является ее историко-эсхатологический темперамент – неспособность целиком жить настоящим и принимать статус-кво. Россия имеет призвание звать в будущее"¹².

Своеобразным подтверждением высказываний о центральной позиции России в мире нередко служит мысль о российской циви­лизации как православной цивилизации⁰. Концепция православной цивилизации утверждается не только в текстах неоконсервативной, неопочвеннической и неоевразийской идейных ориентации (А. Панарин, И. Можайскова, А. Дугин и др.), но и в работах авторов, кото­рые занимают более открытые, умеренно-либеральные или центрист­ские позиции¹⁴.

Принципиальная смена авторами историософских текстов тео­ретико-познавательных координат и возвышение значимости культурно-исторического измерения российских реалий предполагают возможность допуска в историософский дискурс внедисциплинарной риторики.

В большинстве историософских текстов объективируется такая ми­фологическая константа, как коллективно-исторический, уникальный опыт народа, выражаемый в его духовном складе и национальном характере (ментальности). Для неоконсервативной, неоевразийской и неопочвеннической дискурсивных практик характерны риторические формулы естественности, природного богатырства, духовности русского народа, которые переводятся в ранг базовых понятий и ре-ифицируются. Часто авторы используют эти формулы в сочетании с концептами традиционализма, соборности, державности русского

___________________________________________

¹² Панарин А.С. Россия на крутых поворотах истории. С. 14–15,197.

¹³ Заметим, что в западной философской эссеистике формула православной ци­вилизации, используемая преимущественно для определения культурно-географиче­ского пространства современной России, не содержит в себе коннотаций такого рода. См.: Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: Аст, 2003.

¹⁴ Например, см.: Шкаратан О.И. Информационная экономика и пути развития России. С. 44–61.

306

 

народа и в оппозиции к концептам, с помощью которых описывается западная цивилизация.

Авторами-неоевразийцами и неоконсерваторами (А. Дугин, А. Па­нарин, И. Орлова) и почвенниками (Е. Троицкий) широко исполь­зуется для выражения особой русской духовности метафора души России. Согласно их концепциям, русская духовность неизменно от­стаивает свою целостность, противопоставляя себя западной матери­ально-прагматической телесности, которая созидается глобальными информационными технологиями и навязывается культурой массового потребления.

В неоконсервативной версии историософии А. Панарина народ России выглядит как коллективное тело, обладающее естествен­ной пространственностью, духовной силой и ясностью:

"Народ является социоприродным образованием – совместным продуктом истории и географии. Он олицетворяет симбиоз с неповторимой в своем свое­образии природой и со столь же уникальной, духовно и нравственно освоенной историей. [....] Народная субстанция не знает того противопоставленного гармо­ниям Космоса социоцентризма, который породил субъективистскую гордыню и произвол Модерна. Почему народная субстанция со временем стала все больше раздражать модернизаторов? В первую очередь по причине своей замечательной цельности и целостности. Эта субстанция была неподвластна соблазнам великих учений и манипуляциям «великих учителей», которые судили об истории народа по себе"¹⁵.

Заметим, что та же метафора русской духовности оказывается способной выполнять иную когнитивную роль в построениях либера­лов-западников (например, у В. Кантора), когда она используется для характеристики многосложного, противоречивого русского пути и условий модернизационного вхождения России в мировое цивилиза-ционное пространство. Хотя автор и делает упор на концептах пере­ходности (модернизационной периферийности) и незрелости России по отношению к Западу, риторическая стратегия в дискурсе формиру­ется таким образом, что читатель остается в убеждении о возможности позитивного соединения русской самобытности с современными мо-дернизационными и демократическими проектами либеральных рос­сийских реформаторов:

____________________________________

¹⁵ Панарин А.С. Россия на крутых поворотах истории. С. 147–149.

307

 

"Сегодня, когда говорят о выборе западного, буржуазного пути, слышатся и воз­ражения: а может ли национальная культура что-либо выбирать, не отрекается ли она в таком случае от самой себя, ведь культура необходимо должна развиваться по особым, своим собственным законам. Возражение резонное. Но и путь у Рос­сии в самом деле особый, в него входит и постоянная ориентация на Запад. Это своего рода саморегуляция культуры. [...]

Сегодня опять путь в цивилизации связывают с государственностью. Но не с правовым государством, а с восстановлением империи. Что ставить во главу угла? Империю? То есть силу, подавлявшую всякую самостоятельность внутри и во­вне? Или нормальное существование каждого отдельного российского челове­ка – жизнь сытую, обеспеченную, благоустроенную, лишенную перманентных катаклизмов?.. Иными словами, быть сверхдержавой или страной, развивающей культуру и цивилизацию, основанную на правах личности?"¹⁶.

Выстраивание оппозиции телесное/духовное и подчеркивание авторами текстов неоконсервативной, неоевразийской и неопочвен­нической ориентации духовного превосходства России над матери­альным (телесным) прагматизмом Запада содействует формулиро­ванию концепций антизападничества в той или иной форме и, как их конкретного преломления в российском опыте, – антиреформатор­ских построений. Идея особенности России, ее высокой духовности, мессианской роли в мире (в отношениях с Западом) сопрягается с критикой идей модернизации России по "западному" образцу и необ­ходимостью сохранения самобытности – культурной, религиозной, традиционной.

Во многих текстах новой историософии заметно выражена кри­тика господствующей западной цивилизации с позиции "своей" на­циональной культуры, – "подавляемой", особой (в соотношении с мировой как западной). Отсюда – мысль о возвращении к земле, природе, традиционным национальным устоям в семье, в образо­вании, в отношениях между людьми, к "неиспорченному" западной цивилизацией историческому периоду русской истории (допетровско­му, досоветскому). В ряде текстов (А. Панарин, И. Орлова) можно встретить возвышение идей традиционализма и национального духов' ного своеобразия, которые, по мысли авторов, должны подтверждать практическую установку о неприемлемости для современной России

__________________________________________

¹⁶ Кантор В.К. "...Есть европейская держава". Россия: трудный путь к цивили­зации. С. 117,134.

308

 

либерально-демократических реформ в их "западнической" версии и необходимости поиска ею своего пути. Так новая историософия со­вмещает элементы мессианско-идеалистического дискурса о русской идее и русском пути (с акцентом на этику и дидактику) с традицио­налистским национально-государственным, идейно-политическим дискурсом.

Прагматика установок новой историософии, претендующих на нормативное знание, заметно прослеживается в построениях совре­менной российской профессиональной историографии, в учебных и справочных текстах, популярной литературе.

Новые историософские построения активно включаются в теоре­тико-методологический арсенал исторической профессии в России. Это делается не только самими авторами таких проектов (в целях их легитимации), но и усилиями "патриархов" – облеченных институ­циональной властью историков, – которые в поисках "выхода из кризиса" российской историографии (понимаемого как переосмыс­ление концепции непрерывной национальной истории) стремятся соединить многообразные версии мировой и российской истории в моноконфигурацию из историософского, цивилизационного и формационного подходов".

Построения новой историософии в постсоветской России выглядят попытками генерации и закрепления такого научно-публичного дис­курса, который претендует на академическую нормативность в изме­няющемся пространстве социально-гуманитарного знания и одновре­менно, в условиях становления российской государственной идеологии, стремится принять на себя властные функции в общественной сфере и образовании. Созидание средствами новой историософии определен­ной когнитивной карты – познавательной матрицы, претендующей на всеобщность, – обусловливает наличие в таких текстах сильных нравственно-императивных и дидактических начал.

Не случайно многие позиции новой историософии легко и быстро вошли в пространство учебной литературы по отечественной истории и истории культуры для средней и высшей школы. В отсутствие прежней официозной идеологии они создают контуры других "догматов веры",

___________________________________________

¹⁷ См. например: Сахаров А. О новых подходах в российской исторической на­уке. 1990-е годы // Мир историка. XX век. М., 2002. С. 11–19.

309

 

которые согласуются с направлениями поиска новой государственной идеологии¹⁸.

Призыв государственной власти к поиску русской национальной идеи и построению новой государственной национальной истории рас­сматривается многими профессионалами – авторами учебных текстов как путь к преодолению мировоззренческих и понятийных трудностей с помощью предлагаемого "общего основания" для отечественной истории. В конвенции такого рода видится возможность ограничения влияния либерально-демократических, "западнических" версий теории "эшелонной" модернизации, а также более активного противостояния многообразным опытам созидания "региональных" и "этнокультур­ных" историй.

Успешность включения новой историософии в учебные тексты в значительной степени объясняется тем, что она позволяет эклекти­чески соединять элементы формационного и цивилизационного под­ходов с идеологическими "державно-национальными" построениями, содержательно корректировать соотношение марксистско-советской и либеральной модернизационной версий истории.

В этой связи типическим выглядит суждение В. Журавлева, одно­го из авторов-составителей новой учебной литературы:

"Блуждание историков между двумя соснами – формационным и цивилизационным подходом к постижению прошлого – в какой-то мере продолжается. С трудом пробивает себе дорогу позиция, согласно которой два эти подхода не противостоят, не взаимоисключают, но взаимодополняют и обогащают друг дру­га. И это логично... Органично сочетая эти два подхода, мы получаем возмож­ность дать учащимся многостороннюю, объемную картину той или иной эпохи, исторического процесса в целом. [...] Россия пока еще не нашла, не успела своим

_____________________________

¹⁸ История России (Россия в мировой цивилизации): Учебное пособие / Сост. А. Радугин. М.: Центр, 1998; История России с древнейших времен до конца XX в.: Учебное пособие для вузов. В 3 т. / Отв. ред. А. Сахаров. М., 2000; Россия и мир: Учебная книга по истории. В 2 ч. / Под ред. А. Данилова. М.: Владос, 1995; Семен-никова Л. Россия в мировом сообществе цивилизаций: Учебное пособие для вузов. М.: Интерпракс, 1994; Кондаков И. Введение в историю русской культуры: Учебное пособие. М.: Аспект Пресс, 1997; Уткин А. Россия и Запад: история цивилизаций: Учебное пособие. М.: Гардарики, 2000; Шаповалов В. Россиеведение: Учебное по­собие для вузов. М.: ФАИР-ПРЕСС, 2001; Российская цивилизация: Учебное по­собие / Под ред. М.П. Мчедлова. М.: Академический проект, 2003.

310

 

Социальным опытом – в условиях конфликта между государством и обществом, перманентного давления первого на второе – наработать предназначенный именно для нее механизм эффективной модернизации... На смену концепции и идеологии «догоняющего развития» должна неизбежно прийти концепция и иде­ология органического развития России"¹⁹.

В конечном счете в сводных учебных пособиях по истории России наблюдается механическое соединение элементов новой историософии, содержащей концепцию особого пути России, с традиционной схемой политической (национально-государственной) историографии. Историософская форма служит основанием для схемы непрерывной национальной истории и построения российской истории как миро­вой исторической драмы. Нерефлексивное использование в одном тексте разных языков описания исторических событий и процессов содействует упрощению и "одномерному" пониманию содержания ба­зовых понятий, которыми оперирует современная историография.

Например, в тексте учебного пособия Л. Семенниковой "Россия в мировом сообществе цивилизаций" место России определяется сле­дующим образом:

1. Россия не является самостоятельной цивилизацией и не относится ни к одному из типов цивилизаций в чистом виде.

2. Россия представляет собой цивилизационно неоднородное общество. Это особый, исторически сложившийся конгломерат народов, относящихся к разным типам развития, объединенных мощным, централизованным государством с ве­ликорусским ядром.

3. Россия геополитически расположена между двумя мощными центрами цивилизационного влияния – Востоком и Западом, включает в свой состав на­роды, развивающиеся как по западному, так и по восточному варианту. Неизбеж­но в российском обществе сказывалось как западное, так и восточное влияние.

4. При крутых поворотах исторические вихри «сдвигали» страну то ближе к Западу, то ближе к Востоку. Россия представляет собой как бы «дрейфующее общество» на перекрестке цивилизационных магнитных полей"²⁰.

___________________________________________________

¹⁹ Журавлев В. Экспериментальные учебники как мировоззренческая и воспи­тательная альтернатива официальным стандартам // Историки читают учебники истории. Традиционные и новые концепции учебной литературы / Под ред. К. Аимермахера, Г. Бордюгова. М.: АИРО-ХХ, 2002. С. 191–193.

²⁰ Семенникова Л Россия в мировом сообществе цивилизаций. С. 109.

311

 

В учебном пособии для средней школы "Россия и мир" предлага­ется разновидность историософского истолкования места российской цивилизации в мире в связи с репрезентацией особого нацонального характера, уникального коллективного опыта жизни русского народа:

"Географические, социально-экономические, политические, культурные условия жизни русского народа, безусловно, наложили отпечаток на его облик и отлились в определенные устойчивые черты характера. [...] Обычно отмечают государ­ственность русского народа, его терпеливость, законопослушность, духовность, соборность. С другой стороны, говорят о его общественной апатии, слабом ин­тересе к человеческой индивидуальности, равнодушии к отвлеченным идеям и понятиям. [...] Все в нашей истории действуют, по большей части вместе, все заодно, но не по каким-то идейным соображениям, а по одинаковости отношения к событиям и времени, которые воспринимаются вообще, целиком. Однако, если это так, то необходимо различать соборность как высокую духовность, идеал ду­ховного единства, доступный в реальной жизни пока что не очень многим, и общинность – единство психолого-физическое, удел подавляющего большинства населения России. И та, и другая, безусловно, национальны, но различия между ними явны и значимы"²¹.

Автор учебного пособия "Россиеведение" В. Шаповалов иденти­фицирует себя с критическим направлением в отечественном неоли­берализме. Работа Шаповалова интересна тем, что содержит опыт систематического перевода построений новой историософии в образо­вательную практику. В этом тексте концепт народ России наделяется сверхценными телесно-органическими атрибутами, что позволяет ав­тору выстраивать версию об уникальности российской цивилизации:

"Самый главный ресурс цивилизации – ее народ, а самое важное качество на­рода – его жизненная сила, основанная на понимании единства исторической судьбы и совместного будущего, сила, зреющая и растущая вместе с историче­ским развитием цивилизации. Наиболее полно она концентрируется в характере народа, в его устойчивых психологических чертах. Можно подробно обрисовать природные условия, экономику, политику, демографию, технику и другие осо­бенности цивилизации. Но при этом нечто важное остается непознанным – то, что лучше всего назвать «духом цивилизации». Именно поэтому [...] мы будем

___________________________________

²¹ Россия и мир: Учебная книга по истории. Ч. I. С. 139–141.

312

 

обращать пристальное внимание на особенности общерусского национального ха­рактера, в котором в наибольшей степени как раз и реализуется дух российской цивилизации"²².

Рассуждая о суперэтничности как свойстве российской цивили­зации, В. Шаповалов концептуализирует метафору общей российской души. Наделение этого концепта эссенциалистскими чертами дает ав­тору основание говорить о связи между душой, культурным духом России и общероссийским национальным (народным) характером:

"Общероссийский национальный характер – это общие черты психологии всех россиян, то есть граждан России, или, более широко, тех людей, чья судьба в нескольких поколениях оказалась связанной с Россией так, что они приобрели характерно российские психологические черты. Народный характер вообще яв­ляется не категорией родства по крови, а категорией духовного плана. Это тем более справедливо, если речь идет об общих чертах характеров многих народов. Понятие общероссийского национального характера как раз и призвано отразить общие черты характеров народов, населяющих Россию"²³.

В широком диапазоне историософских импликаций к учебным тек­стам по истории, политологии, истории культуры нередко встречаются элементы фундаменталистской неоконсервативной риторики, гранича­щей с "державным" национализмом²⁴. Так, в учебнике Е. Скворцо­вой по теории и истории культуры, получившем гриф Министерства образования Российской Федерации, утверждение об уникальности "российского типа культурно-исторического развития" средствами историософской аргументации основывается главным образом на идее его "естественного" превосходства над прочими культурными типами:

"Любой народ и его культура являются заложниками своих естественных, природ­ных начал [...] В эпоху славянской древности заложены были начала всего строя русской жизни, духовности, языка, культуры в целом. Русичей отличала могучая сила, неведомая цивилизованным народам того времени. Народ богатырей отли­чался царским великодушием и добротой, военной смекалкой, простым образом жизни и высоким представлением о назначении человека. [...] На развивавшееся

_________________________________

²² Шаповалов В. Россиеведение. С. 46.

²³ Там же. С. 41.

²⁴ Скворцова Е.М. Теория и история культуры: Учебник для вузов. М.: ЮНИТИ, 1999; Троицкий Е.С. Эгнополитология: Учебное пособие. В 3 т. М., 2003.

313

 

в русле рационалистического миросозерцания западное христианство главным об­разом падает историческая ответственность за глубину и продолжительность без­религиозной эпохи и судьбу миллионов людей, вырвавших себя с корнем из мира духа в борьбе за превратно понятый социальный идеал. [...] Насаждаемый идеал сильной, удачливой, всепобеждающей, идущей напролом и не считающейся ни с кем личности глубоко чужероден отечественному национальному сознанию с его сострадательностью, всетерпимостью, отзывчивостью, добротой"²⁵.

При кажущейся отвлеченности и идеалистичности построений но­вая историософия ориентирована на поддержку атрибутов нового на­ционального государства. Это выражается в активном использовании и семантической нагруженности концептов национальной культуры, национального менталитета, национальной церкви, национального государства, державы, империи. Таким образом, она имеет "выходы" в современную социально-политическую практику и выглядит вполне прагматичной. Усиление прагматической тенденции можно заметить в новейших дидактических версиях историософии, адресованных обще­образовательной школе. Характерным примером может служить учеб­ник "Отечествоведение" для старших классов, изданный в качестве "экспериментального" (автор концепции и ответственный редактор И. Чубайс) с целью воспитания у российских школьников патриотиз­ма. Рассуждая об особой российской цивилизации, авторы этого учеб­ника выстраивают следующие базовые установки:

"...Мы определили глубинные устойчивые правила нашей жизни – русскую идею. Человеческая ментальность и специфика хозяйственного уклада вы­ражаются понятием общинный коллективизм. Главное в народно-государ­ственной стратегии – собирание земель, постоянный количественный рост страны. Специфика духовного склада общества выражена в православном христианстве. Определив и описав русскую идею, мы получили инструмент для исследования глубинных социальных изменений в обществе. [...] Чтобы понять, что мы родились не с залпом «Авроры», а на 1000 лет раньше, надо, в первую очередь, придать особое значение историческому знанию, истории оте­чества. Культ истории, пафос отечественной истории, историзм – вот важ­нейшая составляющая новой российской системы ценностей"²⁶.

_________________________________

²⁵ Скворцова Е.М. Теория и история культуры. С. 185, 208, 314.

²⁶ Отечествоведение: Учебник для старших классов. М.: Захаров, 2004. С. 251, 276

314

 

Идеи сильной вертикальной исполнительной власти и "неакту­альности" концепта гражданское общество для России вполне соот­носятся с историософскими установками о переходности российской цивилизации {третий путь), а также с мыслью об историческом ве­личии России, требующем своей реализации и подтверждения в кон­струкции многополюсного мира.

Запросы о характере российской истории, формулируемые феде­ральной властью и различными социально-политическими группами как обращения к российским интеллектуалам, содержат в себе важную установку: подтвердить достоверность и "правоту" настоящего аргу­ментами исторического прошлого. Этот вызов государственной власти впрямую связан с идеями исторического обоснования и легитимности нового российского национального государства. В дискурсе новой историософии отчетливо просматривается связь с "русским проектом" федеральной власти.

В начале 2000-х гг. в содержании такого государственно-полити­ческого запроса заметно усиливается идея исторического обоснования принципа мобилизации нации и сплочения вокруг центральной власти в процессе "вечной" борьбы "народа" с внешними и внутренними угро­зами. Совершенствование исторического образования в рамках рефор­мы средней и высшей школы мыслится как укрепление любви к Оте­честву (в этой формуле Отечество и Государство тождественны друг другу). Исходная конвенциональность и доступность объяснительных схем, узнаваемость "формул" историософских версий отечественной истории потенциальными потребителями (представление прошлого, с точки зрения здравого смысла) выглядят для значительной части со­временного российского общества эффективными и достаточными ди­дактическими средствами формирования в системе образования прин­ципов государственного патриотизма.

315