Для того, кто падок на экзотические проявления современной цивилизации Тель-Авив - подлинная находка. Вторжение неукротимого хай-тэка с запада уравновешивается отчаянным сопротивлением заскорузлого востока, занимающего глубоко эшелонированную оборону. Своими корнями эта невидимая линия Мажино уходит в туземный менталитет, помноженный на вездесущую традицию, кроной - подобно знаменитой городской свалке, служащей ориентиром для идущих на посадку аэробусов, - упирается в небеса. Впрочем, с небес город выглядит привлекательно, особенно когда твой самолет только что вылетел из аэропорта Бен-Гурион, а не заходит на посадку. Пятна жилых кварталов, беспощадно исполосованные автострадами, внезапно сменяются островками пустырей и небоскребов, а те, в свою очередь - линией пляжа, щупающей море усиками волнорезов. За четверть часа полета полис сливается с береговой линией, за которой угадываются плоскогорье Голанских высот и снежная отметина Хермона. Но такая идиллия возможна лишь с максимально большого расстояния.

Обыденность наступает на пятки восприятия тогда, когда Тель-Авив приходится познавать пешком, любопытства ради заглядывая в те тупики и закоулки, которых полвека не касалась рука туалетного работника. Найти их не представляет особого  труда и существует вполне надежная методика по определению мест   скопления настоящей экзотики: для этого следует сделать полсотни шагов в сторону с тыльной стороны любого фешенебельного здания, будь то здание банка,  биржи или дорогой гостиницы. Там, где начинаются дворы, живут мусорные терриконы и строения, видавшие во времена своей тревожной юности самого генерала Алленби. Там можно насладиться арочными окнами в восточном стиле, полусгнившими железными решетками,  деревянными ставнями и навечно облупившейся штукатуркой   псевдо-венецианского разлива. Да хорошо, если бы только этим! Самые потаенные уголки делятся на две категории - укрывающие от дождя и этого не сулящие. Первые, если там никто не живет, используются как любителями бессознательных состояний, так и падкими до уличных совокуплений. Вторые исполняют роль молчаливых памятников вечно живой старины.

Единственное преимущество, которого невозможно лишить тель-авивские трущобы - это вид из окна. Окно может быть маленьким и пыльным, в нем может не быть стекла или даже полностью рамы. Оно может быть расположено в самом неподходящем для этого месте загаженного смогом доме, но из него непременно откроется прекрасный вид на новое, блестящее стеклом и дюралем многоэтажное здание, в недрах которого работники социальных служб или государственных ведомств заботятся о быте и благосостоянии каждого рядового гражданина. А тот, в свою очередь, живет в двух шагах от места своей работы, где производит оптом итальянскую обувь и французскую парфюмерию, существенно улучшающие имидж тех, кто несет тяжелое бремя социальной ответственности за тонированными стеклами небоскребов. Так, будучи ответственны друг за друга, и те, и другие сливаются в единую общность, чаще всего именуемую еврейским народом. Минуя дебаты о том, что в вышеупомянутом словосочетании является доминантой - прилагательное или существительное - отметим лишь тот факт, что Тель-Авив меньше всего подпадает под определение "еврейский" и максимально - под понятие "народный". Градиент народности в городе направлен с севера на юг и с запада - на восток. Последнее глубоко символично, в то время как первое лишь подчеркивает грустную действительность. Посольства иностранных государств тяготеют к самым западным рубежам столицы, за ними следуют туристические фирмы и офисы авиакомпаний, крупные отделения вездесущих израильских банков, картинные галереи и дорогие магазины. За спиной у надменных представителей технократического века стоят всевозможные мастерские, железнодорожные колеи, склады, автобусные развязки, подпольные бордели и прочие места сугубо общественного пользования, обильно инкрустированные мусором всех сортов и оттенков. Заградительные отряды восточного образа жизни несут свою службу с завидным энтузиазмом, что отличает их от лености, свойственной кондиционированной элите, и продвигают свои рубежи все ближе к местам дислокации белых воротничков и никелированных поручней. Склады горюче-смазочных материалов норовят дополнить пейзаж международных торговых центров. Побеги колючей проволоки, свисающей с заборов, окружающих здание Генерального штаба приятно дополняет гамму ощущений путника, бредущего улицей Леонардо да Винчи. Любое неказистое здание, под сводами которого, возможно, отдыхали утомленные солнцем солдаты Салах-эд-Дина, норовит сбросить остатки ветхозаветной черепицы на крышу запаркованного рядом "Мерседеса". Что же касается районов рынка Кармель или центральной автобусной станции - тут разговор особый. Начиная его, не обойтись без выразительных средств поэзии, проблем экологии, вопросов общей медицины и знания зоологии на уровне школьного курса. Именно в этих фантастически обустроенных кварталах водятся самые непритязательные крысы, самые дешевые женщины и самые нелегальные чернорабочие. Здесь предлагают купить за бесценок все - от старых холодильников, выкрашенных масляной краской, до порнографических фильмов и аудиокассет, при громогласном проигрывании которых окрестности оглашаются полифонией истошных средиземноморских завываний.

И все-таки надо признать, что Тель-Авив с изнанки живее всех живых и, прежде всего, живее своей же лицевой, образцово-показательной якобы европейской физиономии. Оборотная сторона его непосредственна и ощутима; здесь все по-настоящему и глубоко диалектично. Век минувший, независимо от того, каков он по счету - двадцатый или тринадцатый - имеет свои особые права на город и этим открыто кичится. Нововведения, к коим можно отнести электронные шлагбаумы, зеркальные витрины, гроздья светофоров и клетки для приюта престарелых пластиковых бутылок к предметам старины не относятся и открыто игнорируются. В то же время неподдельная жизнь человеческая плещет через край, выходит из дверей и валится из окон на тротуары, оставляя многочисленные отметины и знаки. Каждая свалка имеет свое лицо, историю, хозяев и наследников, болельщиков и злопыхателей. Живописно сваленные артефакты повествуют буквально обо всем - происхождении и имущественном цензе бывших владельцев, количестве и качестве их детей, политической позиции старшего поколения и сексуальной ориентации младшего. По отторгаемым элементам существования можно определить принадлежность не только к роду, но и к племени, а если повезет, то и поживиться чем-либо - совершенным подарком, слегка выгоревшим под южным солнцем каталогом выставки полувековой давности или небольшой коллекцией пластинок, книг и несколько устаревшего компьютерного железа.

Томление в мятущейся душе начинается с того момента, когда понимаешь, что внутренняя структура подлинного Тель-Авива простирается далеко за пределы его жилых и не особо жилых кварталов. Мусорная опера гремит басами, пробивается сквозь звуки ночных дансингов, уханье военных маршей и слабые симфонические пиликанья камерных залов. Для того, чтобы увидеть суть достаточно всего-навсего не смотреть строго вперед и не идти в ногу, а поднять глаза или позволить себе поглазеть по сторонам. Век нынешний и век минувший сосуществуют столь активно, что проявляются на фоне друг друга. Современность, зачастую, возводится по принципам прошлого и, претендуя на будущее, формирует настоящее с оглядкой, оставляя следы и отметины, возвращаясь и заимствуя. Она полна тенями и отражениями, связана пуповиной древних коммуникаций с люминесцентными огнями, висящими над выбоинами асфальта и пылью придорожных кустов. Остовы дохлых автомобилей ржавеют в окружении патриархальных пальм, апельсиновые сады и заросли кактусов скрывают поля железобетонного крошева, новостройки упираются в поселки упрямых бедуинов.

Тяжело однозначно сказать, где начинается Большой Тель-Авив и где заканчивается Тель-Авив Малый. Еще труднее определить границы Тель-Авива виртуального. Его знаки можно встретить и в Амстердаме, и в Хевроне; он как принцип существования проявляется у основания государственного семисвечника, за воротами многочисленных военных баз, в жестикуляции стюардов Эль-Аля и водителей Эгеда, в говоре банковских служащих и лепете новорожденных. Тель-Авив находится там, где его, казалось бы, нет смысла искать, и исчезает, будучи найден. Существующий, он не таков, каков есть, видимый. В общем, его всегда нет.