Жан Боден Метод легкого познания истории

Боден Жан

Метод легкого познания истории. — М.: Наука, 2000. — 412 с.

СОДЕРЖАНИЕ

ВЫДЕРЖКА ИЗ КОРОЛЕВСКОЙ ПРИВИЛЕГИИ 5

ПОСВЯЩЕНИЕ

Жан Воден приветствует Президента Палаты следствий Жана Тессье 7

ВВЕДЕНИЕ

О легкости, приятности и пользе исторического чтения 14

Глава I

ЧТО ТАКОЕ ИСТОРИЯ И КАКОВА ОНА 20

Глава II

О ПРАВИЛЬНОМ УСТРОЙСТВЕ ИСТОРИИ 23

Глава III

О ПРАВИЛЬНОМ РАСПОЛОЖЕНИИ ОТДЕЛЬНЫХ ЧАСТЕЙ ИСТОРИИ 30

Глава IV

ВЫБОР ИСТОРИКОВ 42

Глава V

ПРАВИЛЬНАЯ ОЦЕНКА ИСТОРИИ 78

Глава VI

ФОРМЫ УПРАВЛЕНИЯ ГОСУДАРСТВАМИ 134

Глава VII

ОПРОВЕРЖЕНИЕ ТЕХ, КТО ОТСТАИВАЕТ ТЕОРИИ ЗОЛОТОГО ВЕКА И

ЧЕТЫРЕХ МОНАРХИЙ 260

Глава VIII

СИСТЕМА УНИВЕРСАЛЬНОГО ВРЕМЕНИ 269

Глава IX

КРИТЕРИИ, КОТОРЫЕ ОПРЕДЕЛЯЮТ ИСТОКИ ПРОИСХОЖДЕНИЯ

НАРОДОВ 295

Глава X

РАСПОЛОЖЕНИЕ И ОТБОР ИСТОРИКОВ 313

ПРИЛОЖЕНИЯ

Жан Боден и его трактат "Метод легкого познания истории" (М.С. Бобкова) 332

ПРИМЕЧАНИЯ 361

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН 402

ПОСВЯЩЕНИЕ

ЖАН БОДЕН ПРИВЕТСТВУЕТ ПРЕЗИДЕНТА ПАЛАТЫ СЛЕДСТВИЙ ЖАНА ТЕССЬЕ

Уважаемый президент, я намеревался изложить в своем "Методе",

как следует собирать цветы истории и срывать ее сладчайшие плоды.

Если я увижу, что достиг своей цели, то только благодаря тебе и тому,

что ты укреплял меня в следовании этой цели, привлекая

убедительностью своих серьезных речей, невероятной доброжелательностью и

совершенно превосходным характером. Но если результат моих трудов не

вполне оправдает себя и не будет соответствовать моим намерениям, то

я признаю, что это произошло только вследствие моих собственных

недостатков. Я думаю, что они будут не так строго осуждены

другими судьями, если я смогу обосновать свои положения сначала перед

тобой — самым снисходительным судьей вашей Палаты. Если ты,

полагаясь более на правдивость, нежели на дружбу, выскажешь свое

суждение, то я смогу потом, руководствуясь этим предварительным

заключением, избежать многих возражений, потому что материал будет уже

тщательно обсужден и ему будет вынесен заслуженный приговор.

Но если твоя любовь ко мне преобладает, то ты, отбросив роль судьи,

поможешь мне как адвокат. Если же обстоятельства вынудят меня

отказаться от этого важного плана, то я и дальше буду заниматься

изучением законов. Все это я намеревался объяснить для того, чтобы, во-

первых, ты был ко мне более справедлив (хотя в справедливости ты

не можешь превзойти сам себя) в оценке "Метода", во-вторых же,

чтобы ты побудил заняться этими замечательнейшими изысканиями того,

кто имеет достаточно досуга, а талантами, знаниями и умом

превосходит меня.

Я шел в законодательные палаты для того, чтобы жить

практическими делами и служить людям, надеясь, что все свободное от судебных

разбирательств время буду употреблять на занятия юриспруденцией и

что в своих сочинениях или в какой-либо иной форме смогу воздать

благодарность государству, которому, после бессмертного Бога, мы

обязаны всем. Вообще существует три способа изложения: первый —

определение предмета и сбор материалов, второй — расположение

материалов в правильной последовательности и в отшлифованной форме,

последний заключается в том, чтобы исправлять недостатки древних

книг. Я всегда удивлялся тому, что история знает много авторов, кото-

Посвящение

рые собрали большой материал, но среди них только немногие описали

свои открытия искусно и осмысленно.

Мы имеем бесчисленное множество писателей, которые

наводнили мир своими сочинениями, расширили гражданский закон римлян

так, что, кажется, главная и серьезнейшая беда его — объем.

Поистине написанное должно быть глупо и несовершенно, ведь только тот,

кто беспомощен в писательстве, порождает большее количество книг.

Я еще не встретил ни одного писателя, который смог бы в краткой

форме изложить разбросанный и разнородный материал. Люди,

которые давали подобные обещания в пышных заголовках, потерпели

неудачу. Более того, они так далеко уходят от своей цели, что даже,

кажется, и не имеют представления, что такое искусство. Искусства и

науки, как ты прекрасно понимаешь, занимаются изучением не

частей, но — универсума. Они же пытаются определить как искусство

гражданское законодательство какого-то отдельного государства.

Насколько это мудро, не буду дискутировать. Хотя замечу, ничто не

может быть более чуждым достоинству и благородству искусства. Я уж

умолчу о том, сколь нелепыми были попытки утвердить принципы

универсального права на основе римских законов, которые не были

неизменными даже в течение краткого периода. Особенно абсурдно

это стало с тех пор, как почти все законы XII таблиц1 были

вытеснены многочисленными эдиктами и статутами; а позднее Закон Эбуция2

заменил старые правовые отношения новыми. Более того, мы видим,

что почти все законы Юстиниана3 были отменены последующими

императорами. Я не придаю особого значения некоторым абсурдным

вещам, сохранившимся в статутах, но как много из устаревшего было

принято современными народами в их законодательных системах и

почти не находит применения на практике. Установленный факт, что

почти никто не интересовался законодательными нормами других

народов, но только — римлян, да и то в искаженном порядке; пусть бы

они почитали Платона, который полагал, что другого способа

утвердить закон или наладить государственное управление не существует;

мудрый человек соберет вместе законодательные структуры всех или

наиболее известных государств и, сравнив, из них выделит лучшую

форму. В этом направлении я и проводил все свои опыты, в этом же

направлении была устремлена моя мысль. Вначале я очертил

схематично форму всеобщего права, универсального законодательства,

сделав это таким образом, что ты сможешь понять ее отдельные

стороны; затем я описал отдельные стороны так, что они воссоздали единое

целое. И здесь наконец я понял слова Платона, что нет ничего более

трудного и более приближенного к божественному, чем точное

определение. Затем я утверждаю постулаты, на которых, как на прочной

основе, покоится вся наука; потом даю определения; после чего я

останавливаюсь, весьма кратко, на правилах управления, описывая

соответствующие известные формы и нормы. С другой стороны, в кратких

замечаниях я пересказываю толкователей римского закона, чтобы

Посвящение

любой человек смог черпать из тех же источников, что и я. Затем из

различных источников я отбирал законодательные уложения народов,

преуспевших как в ратных, так и в гражданских делах, и сравнивал их.

Здесь я использовал опыт правоведов и историков в равной степени, в

связи с чем я обращался к законам персов, греков, египтян не меньше,

чем к системе римлян. Из пандектов евреев, и особенно из книг

Синедриона4, я планировал взять все лучшее. В этом вопросе свою помощь

мне предложили знатоки еврейского языка доктора Жан Кинквабрий5

и Жан Мерсьер6. В моем труде не обойтись без статутов Испании и

Британии, равно как и всех наиболее известных законодательных

норм Италии и Германии, ибо у меня есть уверенность, что там

можно найти много полезного для нашего времени; я хочу, чтобы мы

также смогли овладеть и гражданским кодексом турок. Несомненно, что

он даст нам представление об общественном праве, на котором

утверждена эта процветающая и сильная империя. Это все должно быть

дополнено знанием современной правовой системы, основанном на

наиболее авторитетном опыте, как вашей Палаты, так и Королевского

суда. Я буду в этом основываться частично на работах наших

правоведов, а также таких авторов, как Гуарино7 и Иоахим Мюнсингер8. Я

решил правилами Поликлета9 проверить законы и их действие, по

лесбосскому же лекалу10 проэкзаменовать справедливость и долг

правоведов.

Собранный мною материал я подтверждаю мнениями правоведов и

историков разных народов. При этом изучаемый нами предмет

становится куда более ясным и достойным уважения, чем если бы мы

полагались на источники, исходящие только от одного народа — римлян.

Впрочем, как выясняется, все, что у нас есть [из римского права], —

творения греческие. Но когда обнаружилось, что почти все документы

пострадали от грубейшего варварства, Юстиниан для выработки

законов выбрал пятнадцать человек, которые составили свод законов таким

образом, что привели в полный беспорядок первоисточники права, и

теперь уже почти ничего нельзя извлечь из этой грязи. И здесь кроется

причина того, что ныне огромное и беспорядочное множество декретов

сглаживает противоречия, содержащиеся в самих законах, составляя из

разрозненных частей единое тело. Из этого становится понятным, что

древние глоссаторы, при их огромных талантах, ставили перед собой

совершенно невыполнимую задачу. Из чтения их трудов складывается

впечатление, будто авторы, с их усердием и плодовитостью, проводили

все свои дни в сочинительстве, однако совсем ничего полезного для

читателя не придумали. Но если учитывать, что эти писатели жили в те

ужасные времена, когда не было никаких условий для развития

искусств или культуры, то становится понятно, что своими сочинениями

они многих отвратили от этой науки. Когда же молодежь из цветущих

садов риторики и философии призывается в тернистые заросли и

скалистые утесы [правовых дисциплин], она лишается пиршества духа. И чем

более кто-либо был склонен к изяществу и чем больше изощрен в уче-

Посвящение

нии, тем более избегал он входа в эту науку, дверь в которую

опутывали тёрн и колючки. Однако после ряда поисков появилась ясность

подхода и статуты римлян стали выглядеть восстановленными в своем

первозданном достойном виде.

Всех комментаторов, работы которых мы используем для

цитирования и ссылок на правоведение, можно разделить на четыре группы.

Первая объединяет тех, кто тренировал свою память в школах

бесконечного обсуждения законов, статутов, актов, без каких-либо

юридических упражнений в судебной практике. Вторую группу составляют

те, кто имел богатую практику в ведении судебных разбирательств, но

мало задумывался над мудростью собственно юриспруденции. Третий

вид объединил тех, кто пытался примирить современную практику и

устаревшую теорию. Последняя группа представлена такими людьми,

как Дюрен11, Фабр12, Пап13, Шассоне14, Буае15, Барон16, Канно17, Тира-

кье18, популярный Бриссон19 и украшение нашей коллегии — Мулен20.

Из их работ мы извлечем ценные уроки для преподавания и

обсуждения практики светских судов. Из других же — почти ничего. Тот, кто

думает, что познал право вне юридической практики, в

действительности глубоко ошибается — и уподобляется тому, кто, истязаясь

гимнастикой и физическими упражнениями, мнит себя равным воину,

познавшему пыл сражения и утомление военной битвой. Конечно, любой

из них раньше спасует перед трудностями правотворчества, чем те,

которые имели отличную репутацию в школах Буржа21, ведь все-таки

среди слепых и косой поводырь, но и они, придя в суд и начав

консультировать по самым пустяковым делам, не смогут ответить на ядовитое

замечание Реанда22.

Твой коллега Жан Феррьери23, человек с большим авторитетом,

ныне посол в Венеции, с самыми серьезными побуждениями изучал и

использовал заблуждения правоведов, воспитанных на лживых

концепциях правовой теории, хотя позже повсеместно признавался перед

своими слушателями, что сам не узнал закона до тех пор, пока ему не

пришлось в течение длительного времени заниматься судебными

разбирательствами в своей курии. В этом он похож на древнего оратора Дема-

да24, который говорил, что зарабатывает себе на жизнь знанием

управления общественными делами — знанием, полученным не в школах или

на досуге, но из рассмотрения общественных дел.

Последняя группа включает тех, кто тренирует ум не только

теорией или юридической практикой, но также и упражнениями в высоких

искусствах, и в наиболее строгом из них — философии. Это те, кто

усвоил природу права, не изменяя ему в угоду желаниям людей и

ведомый только вечным законом; кто определяет и отделяет подлинники

источников права от их трактовок; кто постиг пользу знания древних;

кто, конечно же, познал властные полномочия и правление

императора, Сената, магистратур римлян; кто переходит к толкованию права от

диспутов философов о законе и государстве; кто в совершенстве знает

греческий и латинский языки, на которых изложены статуты; кто оп-

Посвящение

ределяет единство священного закона в пределах его возможностей,

при этом классифицируя его по видам, деля на части, уточняя термины

и иллюстрируя прецедентами. Если бы древние правоведы имели все

эти редкие качества, то у нас не возникало бы столько сомнений и мы

не пренебрегали бы их сочинениями. Тогда бы мы имели

законодательство, которое было бы полезным как для любознательных,

дерзновенных молодых людей, так и для государства. Но из дошедшего до

нас мы позаимствуем ставшие воистину золотыми определения для

объяснения нашего замысла; кроме того, мы глубоко благодарны этим

людям за то, что они щедро поделились с обществом некоторыми

плодами собственных занятий. О, все эти Папинианы, Сцеволы, Лабеоны

(они известны всем, и их не надо представлять)25, столь

беспристрастные в своих занятиях, способные вдохновляться собственным

примером, делать столько, сколько было в их силах! Кто смог спасти их

великую мудрость? Может быть, те, кто, пока существует род

человеческий, совершенно заслуженно имеет право и честь именоваться

правоведами?

Нет части мира, столь много прибавившей человеческому знанию,

как Европа; нет части Европы более прославленной правоведением,

чем сегодняшняя Франция; нет какого-либо другого места во Франции

более блестящего, чем ее столица — Париж, в смысле сияния судебной

курии, а также и потому, что этот город имеет торговые и другие

многочисленные отношения почти со всем миром.

Поскольку мы установили некоторые вещи, то я думаю, что

забота Платона о людях — его осмысление назначения законодательства;

цель Соломона26 и Ликурга27 создать столь необходимые людям

законы, используя опыт, почерпнутый из длительных экспедиций и

путешествий, так же как и децемвиров28 — из поездок по разным районам

Греции, на самом деле может быть достигнута более простым и легким

путем, а именно изучением опыта самой школы права. Ни Адриан29, ни

Юстиниан совершенно не интересовались иностранным

законодательством, но в те времена это не могло подвергаться осуждению.

Франциск30, проживший столь долгую жизнь, имел [в своем распоряжении]

древние источники. Он мог бы предпринять попытку исправления

существующего и создания нового законодательства, и для этого не

было необходимости приглашать правоведов из Греции или из

какого-либо другого государства. Но с тех пор, как сей великий король покинул

нас, несчастья постигли его страну. Кроме того, он обращал свой взор

и в сторону литературы; но те, кому следовало бы трудиться на ниве

наук, собирая обильные плоды, предпочитают отдавать свое время

заботе об имениях; конечно, они уже получили за свои труды такие

вознаграждения, что полагают, будто имеют право теперь пренебрегать

людьми и быть к ним неблагодарными. Находясь же под властью

лучшего из чувств — благодарности, я не могу не переживать и за тех, чьи

блестящие вспышки таланта, осветившие всю Францию, теперь гаснут

в разорении и мраке.

Посвящение

Хотя у тебя нет свободного времени для общественных дел,

все-таки ты мог бы использовать свой высокий авторитет для побуждения к

изучению Семелория, Портэ, Канаи, Магоне. Изобилие имеющихся

источников дает нам возможность приложить усилия к изучению этих

сочинений, что может хорошо послужить оформлению законов. Кроме

того, они могут дать толчок мысли и о самих законах, за что мы также

должны выразить благодарность [предшественникам], хотя они

использовали лишь те материалы, которые имели. Очевиден факт, что труды

их могут быть весьма полезны, но при этом не следует забывать — они

и сами не обманывались в оценке своих добродетелей и мудрости, ибо

знали, что это только часть той добродетели и мудрости, которой будут

обладать их потомки, воспринявшие те духовные открытия, которые

они доверили обществу и которые создают не только долговечную

славу, но и безопасность государства. Эти достижения предназначались

скорее не тем людям, которые невосприимчивы к советам о

справедливости и которых вернее было бы рассматривать как грамматиков, но не

как правоведов, создающих, однако, о себе ложное мнение как о

знающих и справедливых людях, а тем, кто понимает, что государственные и

гражданские проблемы разрешаются на основе кодексов, написанных

непонятным слогом. Ясно, что из-за этого филологические подходы

начинают вытеснять суть самой дисциплины. Вместо занятий

философией, риторикой, математикой, теологией мы всерьез поддерживаем лишь

придирчивых грамматиков. С внутренним смирением и мягкостью мы

должны очистить пятна и грязь со старых летописей. Древняя сцена

требует и древнего языка, а его плохое знание подталкивает человека

малосведущего к неверным трактовкам и упрощениям, которые не

имеют почти ничего общего с образом древних реликвий. Но оставим в

покое тех, кто заведомо не попадает в число образованных людей, и

возвратимся назад к истории, с которой и начали свои рассуждения.

Предметом нашего интереса станут обильно рассыпанные в ней статуты

древних народов, которые мы намерены использовать в своей работе.

Лучшая часть универсального права, обладающая большой

значимостью и необходимая для верной оценки законодательства, сокрыта в

истории. Знания об обычаях народов, о рождении, росте и гибели

государств добываются именно из нее. Главный предмет, сущность моего

метода учитывают эти факты, но материал истории является более

обширным, чем то, что обычно извлекают из нее о формах

государственного управления. Я уделяю этой книге особое внимание, ибо мало кто

рассматривает затронутые там проблемы как самые важные, и даже,

более того, зачастую их воспринимают совершенно поверхностно. Если

мои рассуждения покажутся чрезмерно подробными и явно

неупорядоченными, то прошу понять, что причиной тому является

неисчерпаемость самой проблемы. Подобно истории дел человеческих она

бесконечна и не может быть изложена в кратком трактате. Но если Гален31

оставил более тридцати книг о методе, хотя его область познания

находится в рамках определенных ограничений, а Диомед32 фактически из-

Посвящение

верг шесть тысяч книг о грамматике, то сколько же я могу написать об

истории в силу того, что ее предмет является таким всеобъемлющим и

универсальным?

Конечно, я осознаю, что работа, которую я предлагаю твоему

вниманию, может оказаться недостойной твоего уважения. Но твоя

выдающаяся эрудиция и добродетель только послужат твоей вящей славе.

Все мои усилия — лишь дань твоим добродетелям. И я никогда не

решился бы выносить на публичный суд свои скромные изыскания, не

посвятив сначала в свои труды тебя.

Пребывай в добром здравии,

Календы33 Февраля 1566 г.

ВВЕДЕНИЕ

О ЛЕГКОСТИ, ПРИЯТНОСТИ И ПОЛЬЗЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ЧТЕНИЯ

Несмотря на то что история имеет много восхвалителей, которые

украсили ее истинными и вполне заслуженными похвалами, среди них

так и не появилось ни одного, способного трактовать ее более

правдиво и верно, чем тот, кто назвал ее "учительницей жизни". Это

определение подразумевает господство добродетели и порядка. Оно

означает, что вся жизнь человека должна быть оформлена по священным

законам истории, сравнимым с нормами Поликлета. Несомненно,

философию справедливо называют самой жизнью, но, даже установив

пределы добра и зла, она оставалась бы безмолвной среди бренных вещей

и молчала бы до тех пор, пока все речи, дела и планы настоящего не

стали бы рассматриваться в сравнении с давно минувшими днями.

И тогда не только настоящее легко объяснимо, но даже будущие

события предсказуемы, и мы обретаем способность получить все знания

о том, что нам нужно и чего не хватает. Мне кажется

примечательным, что среди многих писателей, изучающих различные эпохи, нет

ни одного, кто сопоставил бы с нашим временем известное о прошлом

наших предшественников и сравнил бы его с рядом поступков,

совершенных древними; но это легко разрешимо, если все виды

человеческой деятельности объясняются вместе и если с достаточной

тщательностью подбирается ряд примеров и при этом каждый обретает свое

место. Тогда тот, кто прославил себя лишь преступлениями, может

быть поделом награжден заслуженными ругательствами; но тот, кто

известен добродетелью, может быть превознесен соответственно его

заслугам.

В том и заключается величайшее достоинство исторических книг,

что некоторых людей, по крайней мере, они могут побудить к

добродетели, а других — напугать дурной славой. Хотя добро похвально само

по себе и ему каждый рад, все же верно и то, что люди, равные в

рождении и смерти, вознаграждаются возможностью превосходства над

другими, которое достигается заслуженной славой; многие люди

считают ее настоящей наградой. Добро, сотворенное во имя людей,

отмечается и возвеличивается до небес. Зло тоже может быть замечено,

однако с досадой. Даже если зло удается скрыть, то все равно человек,

совершивший его, не сможет жить без злобы и будет приносить горе.

Введение

То, что Помпеи рассказывает о Герострате1, — ложь, как и рассказ

Тита Ливия о Каталине2, но события эти все-таки поучительны. Я

думаю, что и Герострат и Катилина стремились более к славе великой,

нежели к славе доброй; я верю, что духовная смерть и сумасшествие

направляли первого, а второй руководствовался надеждой поднять свой

авторитет в глазах сограждан. С другой стороны, должно быть

признано, что люди, стремящиеся к славе, терпят все оскорбления с

равнодушием, которое противно им самим. Если обнаруживались злые

замыслы, как мы читаем у Платона, то дело могло обернуться и бичеванием,

и кровавыми отметинами на избитом теле или даже клеймением

каленым железом. Невероятный страх вызывали четвертование и

сожжение даже среди тех, кто больше всего на свете стремился к славе. Не

снискав искренних похвал, они все равно боролись даже за пустую

славу. Некоторые из них были настолько наивны, что до конца дней своих

верили в деятельное участие в жизни душ умерших. Они думали, что

самое важное — это честь рода и что позор передается по наследству; и

часто молились, чтобы мировой пожар принес им смерть. Нерон3, как и

Тиберий Август4, в#своей жизни привык уповать на это. Хотя у Нерона

было много отвратительных черт, но его жестокость и похотливость

объяснялись слабостью характера. Он мог бы быть еще хуже, если бы

не стремился к славе. Поэтому зло он предпочитал творить в укромном

месте, на отдаленном острове. Там он судил недостойных, по его

мнению, власти, твердой рукой удаляя их от управления, хотя, как отметил

Светоний5, это были "отцы страны". Но в последние дни своей жизни

он показал пример высокой честности, который, тю сути, может быть

оценен как величайший позор. В своей речи, произнесенной в Сенате,

он сказал: "Единственная вещь, которая может победить принцип, —

это хорошая репутация". Во всех своих отношениях, поступках он

никогда от начала до конца не пренебрегал славой. Известны письма,

написанные им в весьма подавленном настроении, где он с горечью

описывает свою жизнь и сетует на то, что уже чувствует приближение конца,

но привычкам своим изменить не может. Этот царственный страх

позора, этот урок истории казался Корнелию Тациту6 столь же важным,

сколь и неповторимым, и должен был бы, по его мнению, заставить

людей задуматься над ним.

Но что может быть ценнее, чем такая сфера познания, как история,

которая является и вдохновителем и хранителем всех искусств и от

которой главным образом зависит действие. Когда все достижения

человеческой мысли, все открытия и приобретения, являющиеся

результатом длительного опыта, будут подобно сокровищам собраны в

хранилищах истории, когда люди смогут познакомиться с наследием прошлых

веков, переработать этот материал для будущего и определить, почему

те или иные вещи представляются неясными, тогда им откроются

подлинные причины появления и гибели каждой из них и тогда они

проникнут в суть событий. Более того, что можно сделать большего для

великой славы всемогущего Бога и для приумножения других, более реаль-

Введение

ных добродетелей, чем доказать, что священная история является

средством внушения благочестия и любви к Богу, почтения к родителям,

милосердия к человеку и средством, позволяющим быть понятым

всеми? Действительно, кто дарует нам слова пророков и прорицателей, где

безвластны оскорбления и авторитеты, если не брать во внимание книг

Святого Писания?

Кроме того, две вещи, высоко ценимые в любой дисциплине, —

легкость и приятность столь естественны при усвоении исторических

знаний; более того, труды по истории легки и приятны в такой степени,

в какой это не присуще никакой другой дисциплине. Эти качества

делают предмет понятным для всех даже без какой-либо дополнительной

подготовки. В других искусствах одно не может быть понято без знания

предыдущего, потому что все взаимосвязано и соединяется одной

цепочкой. Но история во многом превосходит другие отрасли знания и

стоит в высшем ряду необходимости и потребностей; и даже не

подкрепленная материальными свидетельствами, какими-либо документами,

она может дойти до потомков, передаваясь изустно — от одного к

другому. Моисей, один из основоположников законодательства, наставляя

своих сыновей, говорил, что "вы будете рассказывать сыновьям вашим

об этом", как бы предрекая гибель и государств и законов. И пусть

короток век императоров, государственных деятелей и просто граждан,

истории суждено сохраниться вечно, так говорил Моисей. Более точен

Цицерон, заметивший, что Солон ушел в небытие раньше, нежели

память о делах, им совершенных. Память эту пощадил даже

стремительный поток вод, скрывший Эги, Буру, Гелику7, большую часть Крита,

который в свое время называли "стоградье", а теперь "триградье" Три-

поль, а также значительную часть современной Голландии. История

прошлого, если не будет всеобщей гибели рода человеческого, никогда

не умрет и будет жить вечно не только в книгах, но и в памяти людской.

Помимо легкости, истории присуща приятность, ибо в

исторических повествованиях рассказывается и о триумфах добродетели. Хотя

и есть более сильные люди, чем те, кто, побежденные и плененные

восторженными рассказами историков, не может уже вырваться из

сладких объятий удовольствия, но даже ученые мужи зачастую

проявляют такую тягу к приятному, что довольствуются ничем не

подтвержденными выдумками. Однако куда больше пользы в правдиво

изложенных событиях! И что может быть восхитительнее, чем взгляд на

картину былого, взгляд через призму истории на дела предков, живших

очень давно? Что может быть более приятным, чем способность

смотреть в лицо прошлого, любоваться войсками и сплоченными рядами

сражающихся в битвах давно минувших дней? Действительно, сила

истории настолько велика, что одним лишь примером и

положительными чувствами она может исцелять больных. Оставим в стороне другие

доказательства и остановимся пока на примерах Альфонса8 и

Фердинанда9, королей Сицилии и Испании. Первый решил возвратить свое

утерянное здоровье с помощью чтения трудов Ливия, а другой — через

Введение

чтение Квинта Курция10, и это в то время, когда искусство врачей

было бессильно им помочь. Другой пример: Лоренцо Медичи11

(прозванный "покровителем учености") говорил, что каждый должен

вытаскивать себя из болезней без всякой медицины, и история это

подтверждает. Весьма полезно чтение таких исторических сюжетов, как,

например, повествование об осаде войск императора Конрада III12,

окруженных герцогом Баварским. Переговоры о капитуляции или о

разрушении города до основания закончились самым неожиданным образом,

когда богатым дамам разрешили покинуть осажденный город

нетронутыми при условии, что те возьмут с собой только то, что они смогут

унести на себе. Женщины, строго следуя договоренности, на

собственных плечах вынесли своих родителей и детей. Этот поступок так

восхитил герцога, что он прослезился, позабыв о жестокости и гневе,

пощадил город и заключил мир со злейшим врагом. Кто после этого

усомнится, что история способна наполнить восхищением умы даже

самых невоспитанных и грубых людей?

Но при всем этом есть опасность, состоящая в том, что, давая столь

высокую оценку истории, мы можем позабыть о ее пользе, хотя даже в

восхищении есть польза. Увлекшись деталями пустяковых вопросов,

можно уподобиться людям, которые питаются приправами и специями,

так и не попробовав самой пищи. Итак, минуя удовольствия этого вида

чтения, я перехожу к его пользе. Немало ее можно извлечь не только

из надежных и точных повествований, но даже из тех, которые лишь

внешне похожи на истинные факты и в которых есть только проблески

правды. Я постараюсь подтвердить это не чередой бесконечных

доказательств и использованием подлинных источников, но приведу лишь

один пример, касающийся Сципиона Африканского13. Хорошо

разобравшись в мыслях "Киропедии" Ксенофонта14, он вынес из них

несметные сокровища — разгадку тайн власти и славы, вследствие чего стал

таким великим человеком, что не только выиграл страшную войну в

Испании, но и смог остаться уважаемым и невредимым даже среди

самых настоящих варваров. Об этом пишет Ливии. Варвары, обитавшие

неподалеку, однажды приблизились к его дому, солдаты Сципиона

решительно преградили этим людям путь. И тогда самый худший из

варваров стал умолять охрану дать им возможность увидеть этого

благочестивого человека и познакомиться с его трудами; и Сципион понял, что

нужен даже таким людям. Он согласился жить с варварами, чтобы

превратить их невежество в доброту. Действительно, рассказы о Кире

Старшем наполнены стремлением показать истинную славу, и хоть в

них много неверных фактов, однако глубоко и проникновенно

показаны справедливость и храбрость царя.

Но если отрешиться от древнего времени, то нет примера более

современного и более известного, чем история Селима — принца

Турции15. Хотя его предки и пренебрегали историей по причине ее часто

очевидной лживости, он сам, первым получивший доступ к документам

Цезаря, перевел их на родной язык и, приведя исторические доказатель-

Введение

ства, за короткое время присоединил к землям своих предков большую

часть Малой Азии и Африки. Кроме того, что вело Цезаря16 к его

великой доблести, если не соревнование с Александром17? Подводя итоги

своих побед, Цезарь плакал потому, что его герой уже молодым

завоевал почти весь мир, а он сам к этому возрасту не имел почти ничего.

Но что было ахиллесовой пятой Александра, если воспользоваться

гомеровским образом, как не то, что, не почитав перед сном исторических

сочинений, он даже не мог заснуть? В дополнение можно привести

пример императора Карла V18, а отложив зарубежную историю —

Людовика XI19, короля Галлии: разве не его правление увековечено в

сочинении Коммина20?

Итак, говоря по правде, история имеет безграничную пользу, книги

по истории можно читать с большой легкостью и изучать события с

большим наслаждением. Хотя это не всегда так: многое в истории, как

и в других искусствах, искажается, многое — опасно и бесполезно,

потому что ни один ученый еще не смог подойти к оценке прошлого без

каких-либо пятен пристрастия. Так будет до тех пор, пока не найдется

человек, который уличит других в исправлениях и неточностях, и не

заявит, что такой подход к действительности и порядку приличествует

басням, но не истории. Если это принимать в расчет, то многое, как

считал Платон, даже не могло бы и называться историей. Как пример он

приводит сравнение поздней поэзии и реальных фактов, которые легли

в основу ее. Но почему бы и не поспорить с Платоном? Ведь как много

полезного можно получить из обильного наследия Гомера, который

использовал только проверенную информацию и правдивые сведения.

Наши же болячки никого не интересуют, так почему мы должны делать

их достоянием истории? Мы подчеркиваем точность искусств, не

только повседневно применяемых в жизни, но и принадлежащих к той

области знания, которая, используя все средства, должна установить, каких

вещей избегать, на каких основываться, какие законы более

желательны, какая форма государства наилучшая и какая жизнь может

считаться наиболее счастливой. В заключение мы добавим, что если

рассмотреть историю еще и со стороны культа Бога и становления религии, то

с удалением в века древность истории значительно увеличится;

увеличится и необъятная польза от ее знания.

Приступая к написанию этой книги, я предупреждаю, что всего

здесь будет величайшее множество, величайшее изобилие, почерпнутое

из неисчерпаемых запасов истории, но подчеркиваю, что это не всегда

объясняет преимущества и метод предмета. Многое выглядит неясно и

бессвязно из-за путаницы в источниках и упорного нежелания извлечь

хоть какие-либо уроки из истории. Я не спорю, и прежде люди писали

книги, собственно, как принято, об устройстве исторических форм

государственности, например диктатур, но они имели возможность

извиниться за домысливание. Может быть, я выскажу мнение, не вполне

характерное для историка и более подходящее для некоторых ученых-

врачей, отрицающих все средства медицины, но решительно и упорно

Введение

занимающихся профессиональным самосовершенствованием; и, не

стремясь к познанию свойств и действия лекарств, они тем не менее

предлагают их в чрезмерном изобилии, как бы пытаясь задобрить

болезнь. Это можно в сравнении перенести на тех, кто пишет

многочисленные трактаты о структуре исторических трудов и о форме слов и

предложений. Итак, за всеми этими рассуждениями следует то, что мы

будем исследовать исторический материал на основе всех книг,

содержащих достоверные сведения о прошлом. Обратимся к библиотекам,

имеющим работы многих историков, которые могли бы более верно

изучаться и трактоваться, тем самым возрождаясь из небытия; нам

надлежит обсудить и риторические упражнения, а также обратиться к

повествованиям и текстам по грамматике, определяющим правильность

употребления слов и оформления предложений; затем упорядочим то,

что именуется историческим методом. Эта работа тоже имеет

несколько направлений: вначале мы разделим предмет и определим его, затем

укажем последовательность чтения; после этого приведем в порядок и

найдем соответствия, исходя из истории человеческих поступков, ибо

это поможет запоминанию; после чего мы рассмотрим формы

управления государством, в которых главным образом воплощен так

привлекающий нас порядок истории; затем мы опровергнем тех, кто

поддерживает идею четырех монархий и золотого века. Приступая к объяснению

этих вещей, мы будем стараться пролить свет на церковный мрак и

запутанную логику теологии, дабы уяснить, где искать начало истории,

в какой точке оно проступает. Наконец, мы разоблачим ошибки тех,

кто поддерживает идею независимого или мифологического

происхождения народов. В заключение мы постараемся собрать вместе и

упорядочить известных историков таким образом, чтобы любому, куда бы ни

уводило его обилие знаний, было ясно, о чем каждый из них писал и в

какой период жил.