Итальянский гуманизм эпохи Возрождения. Сборник текстов. 1988. т.2

Настоящая книга является второй частью сборника текстов «Итальянский гуманизм эпохи Возрождения». Она органически связана с первой, которая вышла в 1984 г. Во вторую часть вошлн тексты сочинений итальянских гуманистов Джаноццо Манетти и Пьера-Паоло Верджерио.

Трактат Манетти «О достоинстве н превосходстве человека* занимает исключительное место .в теоретическом наследии итальянских гуманистов XV в., являясь вершиной гуманистической мысли в понимании достоинства человека, этой центральной проблемы всего гуманистического м(фовоззрения. Вопросы, поднятые в «той области Петраркой, Манетти развернул в широкое и стройное учение, не побоявшись выступить против крупнейших церковных и вероисповедных авторитетов.

Из трактата Манетти черпали свои представления о достоинстве человека гуманисты последующих поколений, в первую очередь — Джован-ни Пико делла Мирандола. Пико, несомненно, внес в это учение ряд новых выразительных моментов, но вместе с тем некоторые идеи, присущие Манетти (например, о преобразовании природы, об активном совершенствовании того, что мы называем цивилизацией), у гуманистов конца XV в. не получили дальнейшего развития.

,Пьер-Паоло Верджерио — яркий представитель старшего поколения гуманистов, один из крупнейших ученых-педагогов итальянского Возрождения. Педагогические идеи Верджерио осязаемо опираются на фундамент гуманистического идеала человека и этому идеалу служат.

Во вторую часть сборника вошли также Приложения. Это прежде всего небольшое сочинение Джованнн Боккаччо «О жизни и нравах господина Франческо Петрарки из Флоренции», которое дает немало для более полного и конкретного представления о личности, складе ума н характере первого гуманиста.

Кроме того, для сопоставления со взглядами гуманистов, для уяснения принципиальной противоположности гуманистического, с одной стороны, и религиозно-аскетического идеала, с другой, в Приложения включены некоторые наиболее характерные сочинения (или отрывки из них) идеологов церкви и противников гуманизма — папы римского Иннокентия III, Екатерины Сиенской и Якопо Пассаванти, с которыми скрыто или открыто полемизировали гуманисты.

Изучение приведенных в сборнике текстов поможет начинающим ясно осознать, что идеология реиессансного гуманизма рождалась н развивалась в постоянной, нередко ожесточенной и небезопасной (а потому порою и завуалированной) борьбе со средневековой идеологией рабского смирения, нищеты духа, самоуничижения, презрения к миру и человеку. Только в борьбе с этой силой гуманизм мог выработать свои смелые идеи свободомыслия н жнзнеутверждения — новые воззрения на мир, новый идеал человека, способствуя невиданному расцвету нового искусства, обращенного к природе н человеку, подготавливая почву для развития естественных наук.

Джаноццо Манетти

Джаноццо Манетти (1396—1459) родом из Флоренции, происходил из зажиточной семьи, в молодости занимался торговыми и банковскими делами. К гуманизму обратился поздно, но тем знаменательнее факт его обращения. Образований получил в камальдоленском монастыре, ставшем одним из центров флорентийского гуманизма благодаря деятельности в нем монаха-гуманиста Амброджо Траверсари. Манетти изучал философию (моральную и естественную) и теологию, физику, геометрию; наряду с латинским языком выучил греческий и еврейский.

Манетти стал активным участником общественной и государственной жизни Флоренции и на протяжении 15 лет (1437— 1452) верно служил родному городу, пользуясь у граждан большим авторитетом. Он был неоднократным участником дипломатических миссий (к папе, в Венецию, к неаполитанскому королю, в Сиену и др.), исполнял ряд финансовых обязанностей на службе республики. Его речи по поводу коронации папы Николая V и посещения Италии императором Фридрихом III, по случаю смерти канцлера Флоренции гуманиста Леонардо Бруни прославили его как выдающегося оратора своего времени ¹. Усиление во Флоренции власти Медичи вынудили Манетти покинуть город. Последние годы жизйи гуманист провел в папской курии Николая V, а затем при дворе неаполитанского короля Альфонса Арагонского, где быр в большом почете.

Манетти переводил с греческого и комментировал этические труды Аристотеля. Он составил ряд жп.шгоиисаний (Сократа, Сенеки, Данте, Петрарки, Боккнччо, пины Николая VI, написал «Историю Пистойи». Пропил и я шмррос к пробЛФ-мам теологии, он начал писать сочинение «Против иудеев и язычников», оставшееся, однако, незавершенным; переводил с еврейского «Псалмы». Часть работ Манетти до сих пор не опубликована, среди них — интересные диалоги, посвященные этическим проблемам, волновавшим эпбху: «Диалог о смерти сына» (1438), «Диалог на дружеском пиру» (1448).

Самая известная работа Манетти— трактат «О достоинстве и превосходстве человека» («De dignitate et excellentia hominis»), состоящий из четырех книг. Он посвящен доказательству превосходства человека над всеми другими живыми существами, обоснованию его достоинства и высокого, творческого жизненного предназначения. Автор открыто полемизирует с идеологами аскетизма и, прежде всего, с папой Иннокентием III, который, будучи кардиналом, написал трактат, доказывающий жалкую участь человека и проповедовавший презрение к миру. Замысел трактата у Манетти родился в ходе дискуссий при дворе неаполитанского короля Альфонса Арагонского. Этот двор был культурным центром Неаполя, где Манетти появлялся в посольских миссиях. На вопрос, заданный Альфонсом Арагонским Манетти относительно жизненного предназначения человека, тот ответил: «agere et in-telligere» — «познавать и действовать»; этот ответ стал центральной мыслью трактата. В ходе дискуссий при неаполитанском дворе вначале появился трактат придворного гуманиста Бартоломео Фацио «О превосходстве и преимуществе человека»— «De excellentia et praestantia hominis» (1443—1444). Но работа Фацио королю не понравилась; видимо, тогда-то Альфонс и привлек к обсужднию вопроса Манетти, в период одной из его посольских миссий в Неаполь, в 1445 или в 1450 г. Написан или дописан трактат был во Флоренции накануне изгнания, в 1451—1452 гг. Манетти была хорошо известна работа Фацио, она послужила в какой-то мере основой, на которой возникло его сочинение. Но его трактат —совершенно иное произведение: в нем принципиально по-новому решена центральная тема, поставлен ряд новых вопросов, привлечены новые источники, трактат имеет полемическую заостренность ².

Манетти посвятил свой трактат Альфонсу Арагонскому. Это посвящение было не только актом авторской любезности. Отношения Неаполитанского королевства с римской курией были более чем натянутыми, и едва ли где-нибудь еще в Италии, кроме Неаполя, могло быть в эту пору высказано сколько-нибудь свободное критическое слово по адресу папства. Ведь и знаменитое «Рассуждение о подложности так называемой грамоты Константина» Лоренцо Баллы было написано по прямому поручению Альфонса Арагонского именно в Неаполе в 1440 г., когда Валла был королевским секретарем. Как показывает текст трактата, у Манетти тоже было достаточно оснований искать защиты своему детищу в покровительстве неаполитанского короля.

Перевод отдельных частей первых двух книг трактата и полностью третьей книги осуществлен по изданию: Janoci Ма-nectis De dignitate et excellentia hominis libri IV. Basiliae, 1532. Четвертая книга переведена полностью по изданию: Рго-satori latin! del Quattrocento /А сига di E.Garin. Milano — Na-poli, 1952. P. 427—487.

Трактат

«О ДОСТОИНСТВЕ И ПРЕВОСХОДСТВЕ ЧЕЛОВЕКА»

Книга первая

...После того, как мы выше подробно изложили то, что, не колеблясь, запечатлели навечно в письменных памятниках о человеческом теле два божественных человека, светочи латинского языка³ остается [показать], что думали о том же самом медики (phisici), которые оставили тщательное описание как бы анатомии человеческого тела. Рассмотрим [это] хотя бы кратко.

Поскольку устройство нашего тела кажется гораздо достойнее и восхитительнее (longe dignior et admirabilior) по сравнению с устройством тел прочих животных, то не будет неуместным, на наш взгляд, если мы, прежде чем перейти к описанию его отдельных членов, кратко поговорим о достойном хвалы превосходстве нашего тела (...de corporis nostri excellentia) [в целом] и об его отличиях от всех других тел.

Итак, если мы тщательно и со вниманием рассмотрим особенности нашего тела и некоторые отличительные качества его, то найдем, что и фигурой, и общим назначением, и необходимым отсутствием некоторых излишних частей — тремя отличительными и выдающимися дарами — тело человека во многом превосходит все остальные тела и отличается от них. Скажем немного о каждом отличии в отдельности.

Фигура, благороднейшая (nobilissima) среди всех прочих,—такой предстает она перед внимательно смотрящими на нее, так что относительно нее не может быть вообще никаких неясностей и сомнений. Ведь фигура человека так пряма и стройна, что, в то время как все другие одушевленные существа склонены и пригнуты к земле, человек кажется единственным господином, царем и повелителем над всеми ними, властвующим, царствующим и повелевающим во Вселенной (in uni-verso terrarum) по всей справедливости. Отыскивая причины его прямого положения и роста, мы находим их у медиков по крайней мере четыре. ГТервдя — чргкп£ть материи: будучи пенистой и воздушной, особенно в сравнении с матерИей-про-чих живых существ, эта материя возносится вверх с помощью других свойств. Вторая — выделение значительного количества тепла; считается, что человеческое тело, по сравнению с животными того же размера, содержит большее [по объему] и более интенсивное тепло. На третье место ставят совершенство формы, так как совершеннейшая форма .человеческого разума (intelligentia) требует такой же совершенной и прямой фигуры. Четвертая причина предусматривает иель- ирпь человек по своей природе (suapte natura) рожден и устроен к Дознанию (ad intelligendum), и именно в этом особом его назначении (долге) емуслужат^ благородство и превосходство (TTOtffllFas et excellentia) его зрения и слуха — чувств, так ска-зать, умных_и_тонких; _и они не смогли бы выполнять своих функций, ^сл и бы соответствующие органы чувств не располагались на возвышенном и выступающем месте. Подобное можно наблюдать у наместников и правителей городов и крепостей: они обычно устраивают для стражей города жилища в высоких и больших башнях и вздымающихся вверх искусственных укреплениях.

Относительно второго отличия, или скорее преимущества, следует заметить: многие животные стремятся к какому-нибудь занятию или искусству, влекомые неким природным навыком, что ясно видно на примере пауков, пчел, ласточек и других изобретательных животных; это же разумное существо [человек] потому, как полагают, устроено так от природы, Чтобы быть более пригодным и способным к постижению не только какого-то одного; но любого искусства. Ведь если бы человек оказался обученным природой, подобно паукам и пчелам, одному определенному искусству, как выпало на долю этих животных, то он бы обходился почти без всех прочих дел и занятий (exercitiis et professionibus). Но ему длим были руки, чтобы, благодаря этим не безжизненным, по словно бы живым орудиям и, как говорит Аристотс.п., орудиям орудии ¹ ом мог выполнять разного рода труды и обязанности и различных искусствах, которыми уже овладел. Считают, что поэтому человек и лишен miioihx излишних и ненужных частей, например, pr>rrm K^yipp, крючковатых" когтей,Пмохнатой нГер_ст11Гнерье&-и-чешуй--хвоста и прочих уродств.

Итак, после того как было сказано немного о столь важных отличиях, или преимуществах человеческого тела, нам остается кратко добавить кое-что об отдельных его частях, поскольку мы не будем в данный момент приводить ни всего того, что сообщили Аристотель и Альберт², величайшие философы, в своих знаменитых и достохвальных сочинениях о животных, ни вдобавок, того, что высказали в своих книгах по анатомии выдающиеся авторитеты в искусстве медицины Га-лен и Авиценна ³. Хотя мы восхищаемся более, чем можно высказать, устройством человеческого тела и наблюдаем снова и снова с необычайным восторгом великолепное и божественное соединение частей в нем, мы решили как можно короче сообщить сначала о костях, словно о необходимой опоре будущего здания, затем о внешних членах, которые открыты восприятию чувств, наконец, о внутренних и скрытых._Из_вс£х костей, имеющихся в человеческом._телс (опустим детали, что-ГгбГне показаться слишком тщательными в делах второстепенных, и удовольствуемся общим изложением),одни считаются как бы опорой остальным членам,поскольку видно, что на них, "как па прочном основании, построено и возведено_все jrejio; га Ковы кости рмювоночиика^ они служат человеческому телу словно остов какому-нибудь кораблю, который в корабле и размещается. Другие же {кости} подобны, как бы щиту, приспособленному 2ляJl4ЖlфЬlIШLJLзaJШШJi_л^ это кости черепа. Третьи служат в качестве оружия, ибо ими, словно неким оружием, люди успешно отражают удары стремящихся повредить; ими оказываются некоторые мелкие кости, которые медики называют sisamina. Наконец, есть кости, служащие как бы колоннами и основами для поднятия и установления в прямом положении некоторых членов. Одной из таких, говорят, является кость ламбды, названная так из-за сходства ее с избражением греческой буквы.

Поскольку трудно сказать, как много ра шообразных полезных свойств создано в нашем теле для ра «личных нужд, и поскольку было бы излишним псследиил11. каждое в отдельности, намеренно обойдем их молчанием н nuui^HMj&biCTpeft-шим и кратчайшим образом ...........и» Н11иШ1111Х™ЧдёшЙш1:

—начнем снизу даны челоипл i im движении н ходьбы. Поэтому они, видно, уст роены I л ь, Mm «ели Пи Пыли сделаны по-другому, совсем не могли бы выполнять своей обязанности. В самом деле, их форма удивительна, еще более удивительно соединение мышц, но самое восхитительное — это различие н взаимное разделение с необычайным изяществом всех пальцев. А что сказать о берцовых костях и голенях, о коленях и бедрах? Разве мы не видим, что все это с каким-то тонким и искусным мастерством сделано так, чтобы могло двигаться само собой и легко нести и удерживать остальное тело. _А_с какой изобретат^^остыйДтрудно было бы, не преисполняясь СТыда, говорить подробнее) созданы и устроены дня раамнп жения половые органы! Что сказать вдобавок о животе, пупке, желудке, груди и грудной клетке, о кишечнике? О кисти и предплечье, о локте и руке в целом? Что сказать о почках, что, наконец, о затылке, шее и горле? Разве не видим мы, что каждая часть в отдельности была сделана с так1ш высоким и ули-бйтельным мастерством, что у ряс не ппджно быть вообще сомнений относительно бога как СО?ЛАТРЛР чрлпярчггупгп тела. И если Ьы я не убоялся излишнего многословия, я хотел бы написать отдельно о них [о частях человеческого тела] нечто достойное памяти, но я избежал этого сознательно, тем более, что выше мы, помнится, огласили многие свидетельства ученейших и весьма искушенных людей.

Поэтому, умолчав об остальных внешних частях, а равно о легких, печени, селезенке, сердце, кишечнике и всех прочих внутренних частях, рассмотрим более тщательно и обстоятельно некоторые высокие и исключитель^нр -вы, поскольку голова считается по праву самым благородным и наипервейшим_членом из вгох прочих. Прежде всего коснемся немного особого и исключительного положения ее в целом, затем свойств ее частей. Исследуя еще и еще раз нашу голову, мы Убедились, что перед другими членами ец_быдц_ддцы. особые преимущества. Во-первых, мы видим, что она помешена на наиболее благородном "и возвышенном месте, затем. чТсРона имеет достойную_и_значительную форму и. наконец. оТличаётся большим объемом! Теперь кратчайшим и вернейшим" способом~сообщим кое-что о каждом из [преимуществ] в отдельности. Признается бесспорным, что голова заняла верхнее и наивысшее место из-за чувств. котррчА глууят человеку для познания и понимания '(ad scicntiam et intelligen-tiam). Полагают, далее, что ее круглая сферическая форма, спереди и сзади несколько выпуклая, справа же и слева iviei • ка сплющенная, обусловлена величиной мозга и необходимо го разделения его желудочков. Именно такая форма ян икчеи самой емкой и, за исключением одной точки, как мню показано у математиков, никак не может быть уязвима. Таким образом, мы видим, что голова наделена такой формой, чтобы обеспечить яятиту пт внешни^ повреждении, а также, чтобы красиво и удобно заключить в себе большой по объему мпаг и_то_т что в нем возникает

Кроме того, медики и авторитеты в медицине, как мы прочитали у них, рассмотрели десять главнейших и особых частей [головы], этого благороднейшего и достойнейшего члена тела. Расскажем подробнее о каждой из них, а именно, о волосах и коже, о мышечной ткани (came) и внешней [надчереп-пой?] оболочке, о черепе, о двух внутренних оболочках, о мозге, а также о двух внешних оболочках, сверх того о чудесной сети [паутинной оболочке?] и об osse passilari (так называется эта кость медиками). <...>

Итак, какое соединение членов, какое расположение линий, какая фигура, какой облик могут быть в действительности или в помыслах более прекрасны, нежели человеческие! И когда древние мудрецы заметили это, они осмелились изображать богов в человеческом облике; идя по их следам, большинство наших (т. е. христиан) в некоторых базиликах, посвященных апостолам и другим святым, пожелали видеть бога в образе человека, для того чтобы подобные образы в известной мере помогли в созерцании божества грубым и необразованным людям. Вот почему было немало ученейших и мудрейших мужей, которые, тщательно и со вниманием наблюдая все вышеназванные и другие подобные им органы (machina-menta) человеческого тела, полагали, что оно было устроено по образу вселенной (instar mundi formam), почему, как считают, человек и был назван греками микрокосм, то есть как бы некий малый мир⁴.

Книга вторая

<...> Доказав с помощью многочисленных аргументов и многих авторитетных свидетельств выдающихся мужей, как языческих, так и христианских, бессмертие души, скажем далее, как было обещано, немного о трех естественных силах (potentiis) ее. И прежде всего коснемся очень кратко разума, (intelligent) целшвекаг о том, насколько велики н изумительна сила разума, свидетельствуют кик многие ислодие и замечательные деяния человека, так и прудим, чудесным об-разомГизобретенные и освоенные (maehliiiiineMl« admlrabiliter invents etTntcttecta) им.

Начнем с более лечкого. Каким Гнщ.шнм и удивительным умом был одарен, на наш взгляд, предводитель аргонавтов Ясон⁸, построивший то первое судно, на котором осмелились он и его товарищи выйти в плавание и благополучно и бесстрашно пересечь (невероятно сказать!) бурное и свирепое море. Это показалось настолько удивительным, что каждый видевший приходил в восхищение, подобно тому пастуху у поэта Акция⁶, который, никогда прежде не видав корабля и заметив вдали в открытом море то божественное и невиданное судно, так сказал, устрашенный и пораженный: ...Громада движется,

Скользя h i моря с шумом устрашающим, Клубя валы, свивая их воронками... Вперед, вперед, а хлябь бушует пенами ⁴.

Подобное искусство мореплавания, как мы видим, с течением долгого времени вплоть до нашего века постепенно так возросло, что достигло чудес. Ведь стали привычнмми и⁵ трл».-ло. как говорит поэт. ржрпнрвнмр niaflflH^Hq^п "р,","иитцц-ерц. танский" океан, но недавно устремили все yc^w-7Wfl, чтоб" нИКНуть также в таинственную Мяйритянию, ^ препелм, прр. ткпр н^здоздднм^ ГД£» какмы сл""'я^пи, *чло открыто множество населенных и воз^рлянных островов, ранее совершен-нсгтпзГзвестных⁷.

Далее, с каким великим трудолюбием были сделаны_.ог-ромные_и^ стпл^ зняменитые египетские пирамиды, а .также башня в~форме пирамиды, которая в Риме считается высо-чайше№ГС каким сверх того удивительным искусством Филон соорудил афинянам склад для оружия⁸, столь восхваляемое греческими писателями сооружение, достопримечательное по приложению труда и изяществу. А с какой великой изобретательностью был построен по причине древнего бедствия — всемирного потопа — ковчег JjoeM⁹, спасителем человеческого рода, или вернее, yTe^j4yi£ML(consoTator), что, по-видимому, ГПЗзнаЧаёгГ его имя, переведенное с еврейского на латинский язык. И чтобы не говорить здесь много о древних восхитительных строениях, которым нет числа, сообщим о новых и недав-них. С каким изумительным остроумием построил Филипп, Tib прозвищу Брунеллески ¹⁰. бесспорно глава всех архитекторов нашего времени, тот великий, или вернее величайший, и удивительный купол флорентийскога-собора. возведенный (не-вероятно сказать!) без всякого деревянного, дли ^железного

С неменьшим старанием, как мы разузнали, изображали обычные вещи выдающиеся живописцы и превосходные скульпторы. Ведь мы вычитали, что Зевксис, Апеллес и Евфранор¹¹рисовали свои картины со столь замечательным и тонким искусством, что одного из них хвалят за то, что он изобразил Елену искусными линиями такой, какой ее произведена свет, благодаря необычному рождению её^ мать Леда: другой нарисовал коня и собаку такими, что проходящие мимо кони и собаки иногда начинали ржать и лаять, так-.как считали жи-ЪЫМИ теЗГж^ВОТНЫХ, которых пи^р.пи^няриm r ян!ikiми ня ртрцр: 1гло'щади_Л1ретий живописец с таким искусством изображал "свежие грозди винограда, что заставлял пролетавших птиц, обманутых ложным образом, стучать клювом по разрисованной стене, чтобы склевать ягоды. А что сказать о нашем Джотто¹², лучшем живописце своего времени, который, как известно, и в Риме, и в Неаполе, и в Венеции, и во Флоренции, и наконец, во многих других прославленных городах, нарисовал много картин так превосходно, что его, видимо, можно по справедливости сравнить и поставить рядом с великими античными учителями живописи.

Столь же высоко, как упомянутых выше живописцев, мы оцениваем Праксителя, Фидия и Поликлета ^п, наилучших и превосходнейших скульпторов. Первый из них изваял Венеру в мраморе для Книдского храма столь изящной, что вряд ли она сохранилась нетронутой и целомудренной от нескромных взглядов прохожих. В Сиракузах каким-то скульптором была отлита бронзовая корова, которая привела в возбуждение проходившего мимо быка. Многие изображения и двух других скульпторов (Фидия и Поликлета), благороднейшие и восхитительные, можно до сих пор видеть в Риме. А что мы скажем о Лоренцо¹⁴, превосходном скульпторе нашего времени, чей замечательный и достойный удивления талант особенно проявился в знаменитых рельефах дверей нашего священного храма на площади?

Но поднимемся к более высоким и благородным памятникам свободных искусств. Надо ли упоминать о иолах Гомере, Гесиоде, Еврнппде, Пакувии, Вергилии, Плате, Горации, Сенеке¹⁵ и о других, как греческих, так и лагннскнх нозгах? Они, как известно, создавали свои произведения п образы в них с такой великой проницательностью ума. чи» доводили их до такого совершенства, пожалуй, не бе i некоюрою божественного внушения. Назовем известных нсюрпыт. ор,норов, юристов: Фукнднда, и Нолпбня, Геродот н Л.......... Ливия и Сал-

люстия, Курцни н Юенша, Демосфена п »■ мша, Цицерона и

Гортензия, Сцеволу и Павла¹⁶, опустим остальных выдающихся людей этого рода, достигших исключительного совершенства и большой опытности в различных областях, благодаря замечательным способностям (поп sine singular! ingenio). Сверх того, не обойдем молчанием и философов: Пифагора, Платона, Аристотеля, Феофраста, Варрона, Цицерона, Плиния¹⁷, которые, как известно, прославились в философии, рассуждая удивительным образом обо всех естественных предметах и излагая свои тонкие и проницательные суждения в греческих и латинских книгах.

Далее, умолчим ли мы равным образом о медиках и создателях медицины — искусства, которое удивительным образом выдумала тщательная и усердная изобретательность людей для их же пользы, чтобы разумно врачевать благодаря людским изобретениям и надлежащим лекарствам больные и слабые тела? Кроме того [назову] астрологов, которые, исследуя с большим вниманием движение и круговое вращение звезд, восход и заход созвездий и планет, достигли такого знания их, что задолго предсказывают различные затмения солнца и луны и наперед узнают будущие урожаи и недороды хлеба, оливок и винограда. Среди многочисленных астрологов назову Фалеса Милетского¹⁸, который сделался из бедняка богачом, вследствие большой закупки масла, чей недостаток он предвидел благодаря астрологии. Рассказывают и об Архимеде, жившем в Сиракузах, который в некоей сфере, необычайно искусно сделанной им, так связал, говорят, различные движения луны, солнца и пяти блуждающих звезд, что все их несходные движения направляло, о диво! одно круговое вращение¹⁹... Наконец, сколь велики умы наших теологов, мы сможем легко представить, если захотим тщательнейшим образом прочитать и понять их многочисленные книги, где содержатся замечательные вещи о сотворении мира, создании ангелов, божественном провидении, о различении божественных лиц троицы, о воплощении слова и подобное этому...

Но не будем больше говорить о разуме человека. Что сообщим о памяти, другом даре природы? Сила ее столь велика и столь удивительна, что трудно или даже невозможно сказать об этом в общих чертах и тем более объяснить это. Мы не исследуем (сейчас), какой памятью обладал Симоннд, какой—Феодор, Киней —посол Пирра к римскому сенату, какой— Карнеад, Спевсипп, Метродор, Фемистокл, Кир п Мнтридат — два могущественных царя, какой— Лукулл, Гир тензий, Сенека²⁰ —те, кто превзошли в этом сиоисми» «;пи> минания, как мы узнали, всех прочих выдающихся и образованных людей. Мы говорим об общей памяти людей и более всего тех, кто, занимаясь некоторыми наиболее важными науками и свободными искусствами, ревностно служили благородному делу путем размышления о великих деяниях; сколь велик их ум, оцепить, на наш взгляд, трудно и почти невозможно, потому что помнили они бесконечные и почти бесчисленные следы событий и слов. И хотя сила самой памяти столь велика, что мы не в состоянии кратко осветить ее так, как она этого заслуживает, мы, однако, приняли некое искусство, открытое или Симонидом, поэтом с острова Кеос, или каким-то другим выдающимся мужем, которое придало естественной памяти величайшую ясность²¹. В [памяти]—столь восхитительной сокровищнице всех вещей — скрыта, среди прочего, как считают, двойная сила — дел и слов; хотя благодаря этой способности мы воспринимаем одновременно события и слова, однако замечаем, что некоторые люди сильны и крепки более в одном, нежели в другом, как помнится, мы читали у Цицерона о Лукулле и Гортензии ²² Вот его слова в «Академиках»: «Ибо имел Лукулл некую божественную память на дела, Гортензий же —большую память на слова»²³. Но насколько для ведения дел полезнее дела, чем слова, настолько предпочтительнее память о делах...

К двум вышеназванным выдающимся и замечательным дарам, из которых один — наша способность познавать то или иное, и другой — помнить, все что было познано, либо бог, либо природа (sive Deum sive naturam), как известно, прибавили, по всей справедливости, свободную власть воли (libe-rum voluntatis imperium), чтобы мы могли, обладая подобной властью, зла, о диво! избегать, к добру же стремиться и выбирать его, что теологи назвали свободным выбором воли. Об этом, а именно, какой была воля до и после прегрешения первого человека и какой стала у потомков, мы могли бы сообщить многое, безукоризненно исследованное в настоящее время священными докторами, если бы посчитали уместным обсуждать это в конце книги...

Книга третья

Поскольку мы [уже] ожечалп, «и.» нчю И душа — ЛИШЬ две [части], из которых состойi челоиек, и обращали внимание на некоторые присущие нм\ .........ни и исключительные

и достойные восхищении снопеим ........ м шкже ни некоторые

общие [качества] нно и друнчо и щ чини, и поскольку по этой причине мы до сих пор, напомним, много говорили в первой книге о замечательных дарах человеческого тела, во второй— об особых дарованиях и преимуществах разумной души, то [теперь] в третьей книге рассмотрим немного человека в целом в его смертной жизни, [человека], кто был чудесным образом создан всемогущим богом, в чем мы по праву не можем колебаться и сомневаться, раз те части, из которых, как известно, человек составлен и образован, сотворены божеством (divinitus), что мы показали выше. А если какой неуч и невежда в этом случайно усомнится, то всякое его сомнение и затруднение, конечно, исчезнет, когда он хотя бы немного поразмыслит, как эти две природы, а именно телесная и духовная, столь разные и столь далекие и друг с другом вракдующие, соединились вместе и воедино так чудесно и поистине божественной властью, что могло произойти, как со всей достоверностью (certissime) известно, только от всемогущего бога,— особенно когда мы видим эти [части] наиболее противоположными друг другу и враждующими.

Но хотя на основании того, что обстоятельно изложено нами в предыдущих книгах, это предстает истинным и очевидным, так что не нуждается, видимо, для доказательства ни в каком доводе и ни в каком авторитете, однако поскольку это серьезный и трудный вопрос, где заложено основание всему нашему диспуту и откуда вытечет все дальнейшее изложение, то начнем издалека и прежде всего рассмотрим кратко, что такое человек, ибо всякое учение, которое создается о каком-нибудь предмете, должно отправляться, согласно древнему суждению, от определения, дабы ясно было, что является предметом обсуждения²⁴. Человек — социальное и гражданское животное, наделенное разумом и пониманием ²⁵,— так он определялся, как известно, заблудшими и не знающими света [истины] и слепыми философами. Мы же, которым тайный и сокровенный свет истины явился воочию из божественных изречений священных книг, рассматривая вновь и вновь это самое (какое оно ни есть) определение язычников, с достоверностью знаем, что оно не во всех отношениях совершенно. Поскольку известно, что они обладали душой, связанной с бренным и мрачным обиталищем собственного тела и не озаренной никаким светом, кроме естественного, и вследствие этого совсем не могли постаенуть в человеческих спорах сокровенную неизвестно^. Маренных вещей, то мы, укрепленные и поддержание рвер^ёбй|ственным и божественным величием (splendorejj, '-исправить их определение

таким, по крайней мере, обра^ци человек — животное е мы

2 Заказ 13257 , шеназванными определениями (которые остаются), частично смертное, пока находится в этой земной жизни, частью бессмертное, когда воскреснет из мертвых^2в.

Упомянув, как бы случайно, о несомненных заблуждениях древних философов, продолжим немного эту часть в той мере, в какой она относится, на наш взгляд, к настоящему рассуждению. Многие, как например, Левкипп, Демокрит, Дикеарх, Эпикур, полагали, что мир возник случайно. А многие перипатетики считали, что мир существовал всегда. Стоики же говорили, что мир создан и устроен (constitutum) всемогущим богом. Те, кто полагал, что мир возник случайно, утверждали, что им не управляет и не руководит никакое провидение. Перипатетики, сколь бы они ни считали, что мир существовал всегда, согласны однако со стоиками, что мир руководится божественным провидением. Но если ни одна из вышеназванных философских ересей (philosophorum haeresis) или, как яснее и выразительнее скажем мы, ни одна из сект не свободна от человеческих заблуждений, то стоики, бесспорно, более серьезные, чем все прочие, об этом предмете, как известно, рассуждали до такой степени путанно, что бога, коего они полагали создателем мира, они, оказалось, смешали с его творением. Откуда, думается, и родилось такое [высказывание] Вергилия:

...и дух, по членам разлитый,

Движет весь мир, пронизав его необъятное тело ⁶.

Академиков как сомневающихся во всем оставим вообще, поскольку они считали, что ничего познать невозможно²⁷.

Итак, не подлежит сомнению, что заблуждались и эпикурейцы, уничтожавшие вообще божественное провидение, и перипатетики, отрицавшие создание мира, и стоики, смешивавшие бога с его творением. Мы же, хотя мы людишки (homunculi) невежественные, особенно в сравнении с такими великими философами, однако наученные небом через Священное писание и просвещенные божественным светом, предполагая говорить против ложной мудрости языческих мужей, заявляем и утверждаем без [всяких] сомнений, что мир создан всемогущим богом из ничего и ради людей. Абсурдно и весьма далеко от истины думать, будто бог напрасно и тщетно создал множество столь удивительных творений —кто станет это отрицать? И не ради мира был создан мир, ибо он не нуждается в пользовании всем созданным, поскольку вообще лишен чувств. Нельзя сказать также, что бог создал мир ради себя самого, так как и без него (т. е. мира) он мог и может пребывать, подобно тому, как пребывал до сотворения, о чем нам ясно и хорошо известно. Итак, выходит, что мир был устроен (esse constructum) ради одушевленных существ (ani-marum), потому что живые существа (animantes) пользуются, как видим, теми вещами, из которых состоит мир, чтобы, благодаря их использованию, сохранить себя и таким способом жить и питаться²⁸. Если же очевидно, что прочие живые существа были созданы исключительно ради человека, то можно заключить, что единственно ради человека был создан и устроен богом мир, поскольку он создан, как мы сказали, ради одушевленных существ, а те — ради человека. И об этом достоверно свидетельствует то, что все созданное предназначается для одного человека и служит ему удивительным образом, что видим мы, как говорится, яснее полуденного солнца.

После того, как это доказано и признано истинным, становится очевидно, что человек, ради которого, как мы ясно показали, был сотворен мир, был создан непременно богом. Поэтому ложными и пустыми оказываются мнения всех поэтов о создании человека. Поэты ведь выдумали, что человек был сделан из глины Прометеем, сыном Япета ²⁹. Не могло однако произойти, чтобы настоящего и живого человека сделал [из глины] человек, потому что человек мог появиться тем же способом, каким был рожден от Япета сам Прометей, который, будучи человеком, мог родить человека, но создать его не мог. Но поскольку поэты, как повсюду считается, не имеют обыкновения вообще лгать, но мысли свои скрывают и затемняют образами и загадками, то Лактанций и Августин ³⁰, следуя, главным образом, общераспространенному мнению, не думали, что поэты всегда лгали в своих вымыслах, но рассказывали, что Прометей первым из всех сделал изображение человека из мягкой и жирной глины и от него впервые родилось искусство ваяния статуй и образов, если, действительно, как пишут, он жил во времена [почитания] Юпитера, когда впервые начали сооружаться' храмы и стал известен культ богов.

Посему создание человека есть собственное дело только бога. Будучи сам искусным выдумщиком мира (rerum omnium machinator), он сначала создал все [прочее], а затем сотворил и образовал (formavit) человека. Цицерон, хотя и не знавший небесных писаний (coelestium litterarum), представлял себе это, видимо, вполне ясно, когда писал в первой книге «О законах»: «Это существо, предусмотрительное, пронпца-тельное, разностороннее, остроумное, преисполненное разума и благоразумия, которое мы называем человеком, получило существование, как известно, лишь от наивысшего божества, созданное в славном состоянии, ибо из существ стольких родов и видов он [один] причастсн разуму и познанию, тогда как все прочие [этого] лишены» ³¹.

Гораздо яснее и очевиднее это показали древние и, так сказать, новые теологи. Ведь бог, как они рассказывают, повелел быть в устроенном и завершенном мире (consummato et perfecto mundo) животным разного рода, разнообразных форм, большим и малым. Поэтому были созданы они по два каждое, т. е. разного пола; их разнообразными порождениями наполнились воздух, земля и моря. И дал бог всем их видам земную пищу, чтобы могли они быть полезны людям, одни, понятно — для пищи, другие же —для одежды. А животных, обладающих большой силой, он дал для того, чтобы они помогали человеку в обработке земли, поэтому они были названы рабочим скотом. Расположив все в удивительном порядке, бог решил уготовить себе вечное царствие и пожелал сотворить чуть ли не бесчисленное множество душ, которым щедро даровал бессмертие. Затем он сделал одаренное чувствами и разумом подобие самого себя, т. е. по образу себя самого, совершеннее которого не могло быть, и вылепил человека из грязи земной (ex limo terrae), откуда он назван homo, поскольку сделан ex humo³². Об этом прямо и открыто заявлено во всех высказываниях пророков, евангелистов и апостолов и в любой из речей католических докторов, чтб мы предпочли, дабы знать меру, вообще обойти молчанием, нежели излагать пространно, тем более, что [эти высказывания] таковы, что в отношении их мы вообще не можем сомневаться и колебаться. И если древние мудрые мужи, греки и латиняне, обычно очень хвалили и одобряли живопись и скульптуру, поскольку имели выдающихся, как они полагали, живописцев— Зевксиса, Апеллеса, Евфанора, Фабия, или наилучших скульпторов тех времен — Фидия, Праксителя, Поликлета, Па-рала ³³, то, что должны думать мы, гордящиеся по справедливости богом как истинным и единственным создателем человеческого рода, в отношении устройства (fabricatione) человека— точного образа всемогущею 6oia? И хотя те [древние художники] были, видимо, высочайшими мастерами искусств, однако они были людьми, которые легко могли ошибаться и заблуждаться, чего мы поистине не можем предположить и в чем не можем сомневаться в отношении нашего творения (nostro opificio), так как знаем, что оно произошло

ОТ бога, величайшего его создателя, который не может ошибаться и обманываться. Но, возможно, кто-то скажет, что древние хвалили и одобряли какую-нибудь статую или картину не столько за то, что их творцами были наилучшие скульпторы и живописцы, но скорее за то, что они, видимо, были превосходно изваяны или изящно рисованы прекрасными линиями. Если мы согласимся с тем, что исстари повелось так, что для красоты каждой работы более всего было важно должное соответствие частей (debita membrorum conformatio), хотя во многом ее большой славе способствовало и высочайшее превосходство тех мастеров, то что скажем мы об устройстве человека? Разве не признаем, как на основании внешнего вида тел, так и из того, что заключено в тайной и драгоценной сокровищнице человеческих душ, что оно создано по вдохновению свыше?

Но чтобы паче чаяния не показалось, что мы, увлекшись и прельстившись величайшей и безмерной славой нашей человечности (maxima et nimia humanitatis gloria), удалились от своей цели, вернемся на минуту к тому, от чего отошли.

Поскольку мы уже показали с очевидностью, что человек был создан всемогущим богом, осталось, во-первых, немного шире рассмотреть, каким сделал его верховный учитель, затем кратко рассказать о том, к какому долгу (officium) и занятию (exercitium) предназначил его, созданного столь чудесным образом, и, наконец, сообщить, почему создал его таким. Изложив это по нашим способностям бесцветно и сухо, мы попытаемся кроме того добавить кое-что о некоторых благородных и превосходных свойствах человеческой природы.

Итак, с самого начала бог, видимо, посчитал это столь достойное и выдающееся свое творение настолько ценным, что сделал человека прекраснейшим, благороднейшим, мудрейшим, сильнейшим и, наконец, могущ^твеннейшим (formo-sissimum, ingeniosissimum, sapientissimum, opulentissimum denique potentissimum). Ведь его облик, как показали мы очень полно и широко в первой книге, столь возвышен и превосходен, что многие как языческие, так и христианские писатели утверждали, что бессмертные боги должны изображаться в храмах и святилищах только в человеческом образе, гораздо более возвышенном и превосходном по сравнению со всеми прочими; они полагали, что их (т. е. богов) образу подобает быть человеческим, или, скорее, нашему — божественным. Об этом прямо и ясно заявляет Цицерон в первой книге «О природе богов»; его слова таковы: «Этому содействовали поэты, живописцы, скульпторы, ведь нелегко было богов, что-то делающих и замышляющих, изображать в других формах»³⁴. Поэтому эти мнимые нарисованные либо изваянные образы (simulacra) богов получили название от подобия (a similitudine). Но единственным и истинным образом бога является человек, именно в нем все образованные, а равно благочестивые люди, рассматривающие этот вопрос, различают явление и отблеск некоего божественного подобия. Ибо какое соединение членов, какое построение линий, какая фигура, какой облик (если говорить о внешнем и видимом) могут быть прекраснее, нежели человеческие? И если сам мир так украшен и так красив, что не может быть прекраснее ни в действительности, ни в помыслах, ибо и название свое он получил от красы (ab ornatu) и нарядности (munditie), сколь красивым и изящным мы должны посчитать того, ради кого была создана, как известно, красота мира?

Но чтобы яснее и явственнее засияла вся красота этого мира в целом, вообразим на минуту перед своими глазами, как бы обозревая и созерцая, земли, моря, небеса, украшенные небесными светилами и звездами, солнечный и лунный свет, такой разный, восход и заход светил и их незыблемые и неизменные движения в вечности. Рассмотрим с этой целью разнообразие красот всего названного; неиссякаемость прохладных источников, [их] прозрачную влагу, зеленые одежды речных берегов, различающиеся между собой зеленью разнообразных и, так сказать, несхожих оттенков, обозрим пустые глубины пещер, суровые скалы, высокие вершины гор, бескрайние равнины. А сколь разнообразны виды зверей, как прирученных, так и диких? Полет и пение пернатых? Скот на пастбищах и жизнь лесных зверей? Что скажем, наконец, о человеческом роде, который, назначенный быть как бы возделывателем земли, не допускает, чтобы она одичала от свирепых зверей и сделалась пустынной, [захваченная] дикими растениями, и благодаря труду которого равнины, острова, берега покрыты пашнями и застроены городами. Если бы мы могли все это охватить и обозреть единым взором душой и глазами, то перед нами предстало бы столь удивительное зрелище, что невозможно было бы ни словами выразить это сполна, ни вообразить в мыслях в достаточной степени. Ведь если в древние времена выдающиеся мужи считали, что достигли чего-то достойного, увидев вход в Понт и теснины, между которыми первым прошел знаменитый корабль Арго, равно как и те другие, кто увидели проливы океана, где стремительная волна, отделяющая Европу от Ливии, разъединяет их, то каким, надо думать, было бы зрелище, если бы было позволено разом обозреть всю землю, ее расположение, вид, очертания, красоту³⁵. Но поскольку мы не можем увидеть телесным взором одновременно все собранные воедино, то, по Крайней мере, укажем на некоторые отдельные, наиболее значительные и достойные вещи и скажем о них несколько пространнее, чтобы мы могли хотя бы лучше вообразить и представить все это столь прекрасное и достойное восхищения.

Итак, сколь удивительна красота моря Океана!³⁶ Сколь невероятна величина его, обтекающего, видимо, всю землю! Сколь красиво и прекрасно также наше Средиземное море, которое вытекает из Океана, словно из источника и начала, и дивно омывает многие края и земли. Как красив, велик, огромен и многообразен весь океан! Как прекрасны морские и речные берега! Сколько различных видов животных живет в глубине и плавает на поверхности! А сколько красы в небесах! Ведь Солнце, которое нам кажется таким маленьким, словно бы ненамного превосходящим по своей величине размер человеческой головы, в действительности во много раз больше, чем вся Земля, вокруг которой оно вращается в непрерывном и вечном движении. Восходя и заходя, оно рождает день и ночь; то приближаясь, то удаляясь, оно каждый год совершает два противоположных поворота от крайних положений, в течение которых то словно какой-то печалью оно сжимает землю, то вновь радует, чтобы возвеселилась она с 1не-бом. Луна, чья величина меньше земной, бродит в тех же пространствах, что и Солнце. Остальные звезды (бродячие и блуждающие из них мы называем греческим словом «планеты») вращаются вокруг земли и в силу сого же самого движения восходят и заходят; их движение то убыстряется, то замедляется; они даже часто останавливаются. Далее следует большое множество неподвижных звезд, чье разнообразие, действительно, столь удивительно и велико, что нельзя ни найти, ни помыслить ничего красивее, превосходнее и восхитительнее этого зрелища. Всемогущий бог их создал, видимо, не только с той целью, чтобы лучше и полнее являла себя красота вселенной, но также и для того, чтобы с исчезновением солнечного света после захода солнца не становилась слишком тягостной от неприятного и ужасного мрака темная н слепая ночь, не причиняла вреда живущим и не мешала человеку, ради которого бог установил и правильно распределил все живущее; потому он с помощью необъятного числа малых звезд и ослабил мрак ночи многочисленными маленькими светильниками.

Почти все это Цицерон в первой книге «Тускуланских бс сед» излагает в таких словах: «Как мы прежде всего видим красоту и свет неба; потом невообразимую стремительность его вращения; потом — череду дней и ночей, вместе со сменою четырех времен года, благоприятствующую созреванию плодов и укреплению тел; потом — солнце, которое все их ведет и правит, и луну, которая своей прибылью и убылью как бы отмечает и размеряет календарные дни, и круг, разделенный на двенадцать частей, а в нем — пять звезд, движущихся по-разному, но твердо блюдущих каждая свой путь, и образ ночного неба, повсюду украшенного звездами, и земной шар, сушею выступающий из моря, утвержденный в средоточии мироздания, охваченный двумя поясами, обитаемыми и возделанными, из которых один, населяемый нами,—

...Под полюсом, близ Воза семизвездного, Откуда Аквилон со свистом снег несет,

а другой — южный, нам неизвестный, у греков называемый «противоземлей» антиподов; остальные же части земли необитаемы из-за леденящего холода или палящего жара, а здесь, где мы живем, всякий раз в свой срок

...Сияет солнце, лес листвою кроется, Сок животворный полнит гроздья лозные, Поля родят зерно, в лугах цветы цветут, Бьют родники, земля покрыта зеленью;

далее, когда мы видим множество скота на потребу нам то для пищи, то для пахоты, то для езды, то для одежды, видим самого человека созерцателем неба и чтителем богов, а поля и моря — открытыми для его пользования...» ⁷.

Не будем многословны в таких ясных и очевидных вопросах. Если считается столь замечательной и великой красота мира, то каким обликом, какой красотой и изяществом (qua pulchritudine, quo decore) должен быть наделен человек, исключительно ради которого и был, без сомнения, создан самый красивый и самый украшенный (pulcherrimum et ornatissi-mum) мир. Поэтому не удивительно, если древние и новые изобретатели благородных искусств (ingeniosarum arti-um inventores), считая, что над всеми одушевленными и неодушевленными существами возвышается божественная природа и не найдя облика прекраснее человеческого, согласились, видимо, в том, чтобы богов ваяли или рисовали в образе людей. А сколь прекрасен и благороден этот облик человека, можно видеть более всего из того, что любой человек предпочел бы умереть, чем обратиться в какого-либо зверя, сохраняя при этом [если бы могло такое произойти], человеческий рассудок. Подобное говорят о некоем Апулее из Мада-Вра³⁷, который был обращен, как болтают, в осла, сохранив При этом человеческий рассудок; после того, как он чудесным образом обрел вновь свой прежний облик, подлинно человеческий, он написал обо всем, что в то время выпало на его долю, в книге, которую назвал «Золотой осел». И в самом деле таким, то есть в высшей степени красивым и изящным, должен был быть облик этого скорее божественного, нежели Человеческого, существа [каким и является он на самом деле], чтобы по справедливости служить подходящим и удобным Вместилищем для разума (mentis), скорее божественного, чем человеческого, что шире и подробнее мы показали в первой книге этой работы.

Но до сих пор речь шла об облике. А что сказать о тонком и остром уме (ingenio) этого столь прекрасного и изящного человека? Право же, этот ум столь могуч и замечателен, что благодаря выдающейся и исключительной остроте человеческого разума после первоначального и еще незаконченного (rudem) творения мира, видимо, нами все было изобретено, изготовлено и доведено до совершенства. Ведь наше, то есть человеческое, поскольку сделано людьми, то, что находится вокруг: все дома, все укрепления, все города, наконец, все сооружения на земле, а их бесспорно так много и так они замечательны, что благодаря их великолепным свойствам они по праву должны считаться делом скорее ангелов, чем людей. Наша живопись, наша скульптура, наши искусства, наши науки, наша мудрость (хотят или не хотят того академики, считавшие, что мы вообще ничего не можем познать, исключая, так сказать, только незнание). Наши, наконец,— чтобы не говорить больше об отдельных вещах, поскольку они почти бесчисленны,— все открытия, наши различные языки и разнообразные виды письменности, о насущной пользе которых чем больше размышляем, тем сильнее восхищаемся и изумляемся. Когда первые люди и их древнейшие наследники заметили, что они никак не могут жить сами по себе без взаимной поддержки, они изобрели тонкое и остроумное искусство речи, чтобы через язык благодаря посредничеству слов становилось известным всем слушающим скрытое значение сокровенных помыслов. Когда затем, с течением времени, человеческий род удивительным образом умножился н населил различные области и районы земли, возникла необходимость изобрести буквы, с помощью которых можно было бы \ не домлять отсутствующих друзей о наших намерениях. Отсюда, считается, взяли начало и распространились столь различные виды языков и изображения букв.

Наши, наконец, все орудия; удивительные и почти невообразимые, они были созданы и изготовлены с исключительным мастерством благодаря проницательности и остроте человеческого или, скорее, божественного ума. Все это и прочее, подобное ему, столь многочисленное и прекрасное, повсюду бросается в глаза, чтобы видно было, что мир и его красоты, изначально созданные всемогущим богом и предназначенные для пользования людей и принятые затем самими людьми с благодарностью, были сделаны ими значительно более прекрасными и изящными и с гораздо большим вкусом (multo pulchriora multoque ornatiora ас longe politiora effecta fuisse). Откуда произошло, что первые изобретатели всех искусств стали почитаться древними язычниками за богов; о них, как говорит Августин в 7 книге сочинения «О Граде божьем», сложится более достоверное суждение, если признать, что они были людьми, и в честь каждого из них, его таланта, нравов, деяний, событий, с ним связанных, устанавливались священнодействия и торжества теми, кто пожелал, поклоняясь им, сделать их богами.

Стоит ли сверх того говорить о человеческой мудрости, когда само дело построения мира относится, как полагают, к достойному и единственному в своем роде долгу исключительно мудреца? Ведь мы не можем сомневаться и спорить, что мудрец (sapientem) по праву тот, чей прямой долг состоит, как мы говорим, в знании (sapere), и он, видимо, заключен именно в том, чтобы в действии соблюдать свой порядок. Но рассмотрим это немного яснее. Считается, что прямой долг мудреца заключается в том, чтобы, благодаря своей мудрости, все, что делается, устраивать и упорядочивать, а также управлять [им]. Но никто не будет отрицать, что большая часть того, что видят в мире, была устроена и упорядочена людьми. Ведь люди, словно хозяева всего и возделыватели земли (velut omnium domini, terraeque, cultores), своими разнообразными трудами обработали ее удивительным образом, украсив равнины, острова, берега пашнями и городами. Если бы мы могли увидеть и обозреть это как душой, так и глазами, то любой, охвативший все единым взором, как мы уже говорили выше, вовек не перестал бы восхищаться и изумляться.

Впрочем, для доказательства и разъяснения, не только по обычаю ораторов, но также и по обычаю диалектиков, иногда требуется кратко изложить аргументы. Сама мудрость, о которой мы в настоящий момент рассуждаем, свойственна одному только человеку, хотя хитрость и коварство можно обнаружить и у лишенных речи животных, когда они подстерегают других и хватают обманным путем, чтобы съесть, или когда устраивают другим засады, играя с ними³⁸. Ведь мудрость, по словам Аристотеля, есть знание и разумное понимание наиболее важного в природе³⁹. Или, по Лактанцию, мудрость — это понимание, необходимое как для совершения доброго и разумного, так и для воздержания от дурных высказываний и дел⁴⁰. Или, как немного яснее объясним мы, мудрость не что иное, в сущности, как верное знание единого истинного бога, ибо всякая человеческая мудрость заключается, очевидно, только в одном, а именно в том, чтобы познавать и почитать бога перед всем прочим.

Далее мы никоим образом не понимаем, кому, как не мудрому человеку, принадлежит [заслуга] выработки интеллектуальных и моральных добродетелей (alia intcllectivarum ас moralium virtutum opera). Когда он заметил, что двоякое, склонное к гневу желание (duplicem ilium irascibilem appeti-tum) свойственно как людям, так и животным, он, говорят, нашел и открыл для сдерживания необузданных и строптивых порывов этого желания интеллектуальные и моральные добродетели, которыми, словно уздой, усмирил разнообразные и многочисленные позорные наслаждения, ибо он полагал, что желание наслаждений у людей полнее и богаче, чем у прочих животных. В самом деле, животные, кроме одного наслаждения от вожделения, которое относится к продолжению рода, никакого другого не ощущают. Они пользуются чувствами для насущных нужд своей природы. Зрение служит им для сохранения жизни. Слух и обоняние — для распознавания друг друга и чтобы собирать то, что им полезно; пищу находят по запаху или пробуют ее на вкус, бесполезное выплевывают или отвергают. Едят и пьют, пока не наполнят желудок.

Не говоря больше о человеческой мудрости, что скажем мы о богатстве и могуществе людей? Наши — земли^4I, наши — поля, наши —города, наши —холмы, наши — долины, наши — фиги, наши — персики, наши — вишни, наши — сливы, наши — грецкие орехи, наши—лесные орехи, наши — апельсиновые деревья, наша — мушмула, наша — рябина, наши — каштаны, наши —дубы, наши — каменные дубы, наши —ясени, наши — платаны, наши — ели, наши — кипарисы, наши —сосны, наши, наконец, чтобы не говорить о каждом в отдельности, псе как культурные, так и дикорастущие деревья, которых iaw мпо-го, что число их кажется почти бесконечным. Наши — лошади, наши — мулы, наши — ослы, наши — быки, наши — волы, наши— верблюды, наши — собаки, наш — мелкий скот, наш — весь крупный скот, наши — свиньи, паши — овцы, наши — козы, наши — ягнята, наши — козлята, наши — бараны, наши — все какие ни есть стада. И чтобы не казалось, что мы говорим только о домашних животных, заметим, что кроме того, наши—зайцы, наши —серны, наши —вепри, наши —олени, наши — лисы, наши — волки, наши — водяные змеи и прочие пресмыкающиеся, наши —все какие ни есть звери и все лесные [обитатели]. Наши —люди, наши —реки, наши —воды, наши—течения, наши — потоки, наши — озера, наши — болота, наши — источники, наши — ручьи, наши — моря и все рыбы, виды которых бесчисленны. Равным образом наши —два оставшихся элемента: воздух и эфир, ибо наши — птицы. И столь многообразны и велики различия всего названного, что божественное провидение, которое греки называют jtQOvvootfc, видимо, было эпикурейским, раз пожелало уготовить и дать людям такие разнообразные и вызывающие удовольствие виды и одушевленных существ и неодушевленных вещей; ведь оно создало в изобилии и расселило вдоволь на земле, в воде и в воздухе многие и разнообразные виды живых существ, созданных для пользы людей. Оно сделало бы это и в эфире, если бы позволяла всепоглощающая природа этого элемента.

К чему говорить более? Наши — небеса, наши — светила, наши — созвездия, наши — звезды, наши — планеты и, что может показаться более удивительным, наши — ангелы, которые, по словам апостола, считаются созданными для пользы людей, как духовные руководители⁴². Желая объяснить и истолковать это, его знаменитый ученик Дионисий Ареопагит⁴³в известных своих книгах «О небесной иерархии» и «О церковной иерархии» полагал и утверждал, что главная и отличительная обязанность ангелов состоит в том, чтобы просвещать людей ангельским внушением, просвещенных — очищать, очищенных — совершенствовать. Они, как известно, оказывают услуги человеческому роду, не только исполняя названную выше обязанность просвещения, очищения и совершенствования, но и другие многочисленные службы, что ясно и открыто подтверждают многие и к тому же общеизвестные примеры из Ветхого и Нового Заветов. Так, Аврааму, сидящему у Мам-врийского дуба, явились, как известно, три ангела, чтобы возвестить о том, что у него от Сарры, уже девяностолетней, родится сын, которого Авраам потому назвал Исааком, что Сарра, для которой было почти невозможно [родить], так как ее женский век прекратился задолго до этого, говорят, смеялась, а это имя [Исаак], переведенное с еврейского на латинский означает смех⁴⁴. И еще один [пример], когда Иаков, как известно, боролся [с ангелом], чтобы доказать свою замечательную доблесть, откуда он получил имя Израиль, так как в обоюдной борьбе с ангелом мужественно сопротивлялся⁴⁵. Кроме того, [архангел] Рафаил был провожатым и спутником на неизвестном и дальнем пути сыну Товии, когда отец его того же имени, послал его из Галилеи, откуда был родом, в провинцию Мидию, с тем, чтобы возвратить 10 таланов серебра, которые он дал одному другу Гаваилу взаймы⁴⁶. Далее, когда Даниил был брошен по приказанию Дария, царя индийцев, в львиный ров на растерзание зверям и когда также три мужа, его союзники, по приказу Навухудоносора, царя Вавилонского, были брошены со связанными руками и ногами в жаркое пламя раскаленной печи, они все, как известно, с ангельской помощью остались неповрежденными страшными зверьми, пламенем и огнем и были, наконец, освобождены ⁴⁷.

Но зачем нам искать многочисленные примеры из Ветхого и Нового заветов, когда мы видим, что все Священное писание наполнено ангельскими чудесами (angelicis mysteriis).. Так, деве Марии возвестил о спасительном зачатии Христа Гавриил⁴⁸, а блаженным пастырям о рождении Христа возвестил не один ангел, а скорее сонм ангелов, ибо известно, что их было много⁴⁹; вспомним, что и Иосифу — отцу [Христа] — ангелы сообщили о перенесении рожденного младенца в Египет и вскоре — о возвращении оттуда⁵⁰. Есть сотни других примеров, достаточно раскрыть Евангелия. Наконец, мы не сомневаемся, что, как сказано в Житиях святых отцов, многие ангелы уносили души умерших в небо и часто оказывали услуги при погребениях, что мы предпочли, дабы знать меру, опустить, нежели оглашать, поскольку эти вещи таковы, что должны быть известны всякому, даже мало образованному.

Из всего сказанного нами выше и подтвержденного более чем достаточно, следует прямо и безусловно, что человек является самым богатым и самым могущественным, поскольку он может пользоваться по собственной воле всем, что было создано, и по собственной воле господствовать [надо всем] и повелевать. Поскольку древние римляне понимали, что все это дано человеческому роду от природы по воле божества (divinus a natura), они воздавали [благодарственную хвалу] за принятое самому Юпитеру, главнейшему, как они полагали, среди остальных богов, и называли его поэтому всеблагим и величайшим^8|.

Далее, провидение искуснейшего творца предоставило человеку, кого оно создало столь прекрасным, столь талантливым, столь мудрым, столь богатым и, наконец, столь могущественным, первейшим и всюду повелевающим, почти бесконечное наслаждение, которое он мог получить и вкусить от всех видов сотворенных вещей, но которое склонно было к пороку; поэтому бог поставил выше его добродетель, чтобы она всегда боролась с наслаждением как с кровным врагом. В самом деле, с помощью каждого из ощущений (зрения, вкуса, обоняния, слуха, осязания) люди воспринимают более несомненные, более пылкие и более многочисленные наслаждения и удовольствия, чем прочие животные, что обнаруживается очевиднее из чувства любви, как отмечает в 7-й книге «Установлений» против язычников Лактанций в таких словах: «Придумав отношения двух полов, бог назначил им взаимно стремиться друг к другу и радоваться союзу. Таким образом, он наделил тела всех живых существ самой пылкой страстью с тем, чтобы они страстно устремлялись к этому чувству и могли таким способом продолжать род и умножать потомство. Эти страсть и желание в человеке проявляются сильнее и острее, по сравнению с прочими животными, или потому, что бог пожелал, чтобы человеческий род стал еще многочисленнее, или потому, что только человеку дал добродетель, чтобы обуздание наслаждений и самовоздержание сделать похвальными и славными» и т. д.⁵²

Далее, некоторым святым людям была дана небом власть совершать многие чудеса и многих умерших (удивительно сказать!) воскрешать от смерти к настоящей и несомненной жизни, как, помнится, мы читали у достойных авторов о Моисее, Илье, Елисее, Данииле и многих других пророках Ветхого завета, а также о Петре, Павле, Иоанне и остальных апостолах, о Стефане, Лаврентии, Гервазии, Протасии и многих других мучениках. Кроме того, всем священникам была дана власть не только отпускать и уничтожать путем крещения, [используя] некоторые составленные по форме выражения, первородный грех, которым все люди запятнаны от рождения, но и с помощью индульгенции и отпущения уничтожать и прочие человеческие прегрешения, проступки и позорные дела; и кроме того [мочь — и это] едва ли не лучшее из всего — приготовлять и освящать священнейшее тело христово. Опустим епископов и других прелатов римской церкви и пап, которым, как известно, были уступлены и переданы всемогущим богом бесспорные и достойные удивления привилегии осуждать и спасать людей.

Все это, упомянутое нами выше, кажется, признают и подтверждают ясно и открыто, поэты, философы, теологи и все прочие писатели, греки, а равно и латиняне, а также евреи во многих местах своих книг. Овидий, например (удовольствуемся только одним поэтическим авторитетом), утверждая, что бог образовал (formasse) мир и отделил его части друг от друга (хотя мы не сомневаемся, что мир был сотворен (creatum fuisse) божеством), о создании человека далее написал так: «Им (т. е. всему созданному) все еще не доставало животного, более священного (sanctius) и более способного к высокому размышлению, чтобы господствовать над остальными. Рожден был человек»^б3. Платон в «Тимее» представил бога создателем (fabricatorem), мира, который он пожелал сотворить и устроить (creatum et formatum esse) на пользу исключительно людям ⁵⁴. Моисей, верховный глава пророков и всех древних теологов (да будет сказано с миром для других) [сообщает], что после того, как всемогущий бог либо создал, либо сотворил (vel facta vel creata fuisse) все, за исключением человека, он сказал: «Сотворим человека по образу нашему и по подобию нашему; и да владычествует он над рыбами морскими и над птицами небесными, и над скотом, над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле» ⁵⁵. И его, как он ранее и назначил, он затем сотворил и благословил словно единственного господина и властелина всего созданного прежде, говоря: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся на земле»⁵⁶. Апостол Павел, сосуд избрания, учитель народов, наставник новых теологов и толкователь древних, подтверждает, что все созданное принадлежит нам. Ибо в «Послании к Коринфянам» он говорит так: «Ибо все ваше: Павел ли, или Аполлос, или Кифа, или мир, или жизнь, или смерть, или будущее,—все ваше; вы же — Христовы, а Христос — божий»⁶⁷. Наши католические толкователи, желая правильно понять и более всего разъяснить эти слова, видимо, настолько высоко их оценили, что разделили их между собой определенным образом, различая [в этих словах] низшее, равное и высшее; они прекрасно и превосходно толкуют [их так]: низшее — для использования, равное —для общежития (ad convivendum), высшее —для наслаждения. Наконец, Давид, восхищаясь более, чем может быть высказано, этим величайшим и препос-ходнейшим достоинством [человека], в общеизвестном и замечательном 8 псалме, словно спрашивая бога и отвечая себе самому, приводит такие стихи: «Что есть человек, что ты помнишь его, и сын человеческий, что ты посещаешь его? Немного ты умалил его перед ангелами: славою и честью увенчал его; поставил его владыкою над делами рук твоих; все положил под ноги его; овец и волов всех, и также полевых зверей, птиц небесных и рыб морских» и т. д.⁵⁸

Как известно, об этих словах вспоминал в «Послании к евреям» упомянутый выше апостол, когда писал, что бог не пожелал оставить ничего, не покоренного властью человека^5fl. В знак величайшего достоинства человека бог подчинил и отдал во власть всю вселенную именно ему, а не ангелам, хотя им определил замечательное и превосходное положение⁶⁰.

И все то, что было предписано, человек, пока он странствует в земной жизни, получает от господа, как бы не желая и сопротивляясь (quasi invitus repugnansque). Кроме того, бог захотел и возжаждал ему, украшенному, как мы сказали, столь многочисленными и высокими дарами, предложить сверх этого, обещать и предоставить со щедростью постоянное счастье и вечное блаженство после телесной смерти, лишь бы человек не противоречил [богу]. А чтобы человек поверил богу, честно предостерегающему его, он в разных формах побуждал человека.

Прежде всего в душах двух первых людей, которых бог установил в более высоком достоинстве (или в первоначальной праведности, если воспользоваться понятием теологов), чем всех прочих позднейших людей, ставших виновными после достойного проклятия впадения первых людей в первородный грех, бог запечатлел, кроме естественных даров (praeter ilia naturalia) — мышления, памяти и воли, также ясное знание истинного блага. И чтобы его заветы не преступались, он не только предостерегал людей собственными увещеваниями, но внушил также и ужасающий страх перед смертью, чтобы сильнее удержать их от дурных деяний. Но, видимо, не подействовали ни предостережения, ни угрозы, ни ужасы, ибо они (т. е. прародители), уловленные в дьявольские сети, низверглись в бездну и, без сомнения, осудили себя и [весь] человеческий род, от них распространившийся. Потомки же, которые в течение многих веков следовали за прародителями, испорченные худшим состоянием прегрешения, так запятнали себя злыми деяниями, преступлениями и позором, что побудили бога ко всеобщему наказанию человеческого рода. В результате этого во всем мире начался всеобщий и удивительный потоп, в котором погибли, утонув, все живые существа, за исключением только тех, которые уцелели в знаменитом ковчеге, построенном по божьему велению Ноем, справедливым утешителем, что, видимо, и означает его имя, переведенное с еврейского на латинский язык, как помнится, мы говорили во второй книге нашей работы. От них вновь произошли, в чем мы не сомневаемся, все виды различных живых существ.

Затем во времена Авраама те же увещевания давались [богом людям] посредством разных ангелов, пока бог не даровал Моисею божественный закон на двух знаменитых и воспетых скрижалях. В этом законе он сильно бранил и предавал проклятию нарушителей его и волей своей обещал предоставить хранителям его все благословения и милости. Когда в дальнейшем, по прошествии нескольких тысяч лет, те древние божественные предписания начали обесцениваться, то, чтобы не осудить весь человеческий род за его неправедные деяния, с приближением «полноты времен», как говорит апостол, послал бог сына своего, искупителя рода человеческого, обновить те предписания древнего закона и выразить их, обновленные, отчетливее и яснее и, с помощью разных проклятий, обратить временные наказания презирающих его увещевания и пренебрегающих ими в вечные муки ада, и, напротив, прежнюю сладость меда и молока — в достойнейшие награды за добродетель, т. е. в вечное царство небесное.

Таким образом, с помощью многих способов, помимо естественных и дарованных безвозмездно (gratuitas) свойств (conditiones) человеческого рода, бог захотел и возжаждал сделать человека, наделенного столь многочисленными и высокими достоинствами, счастливым и блаженным, пока он сам этого желает (dummodo vellet). Чтобы легче было достигнуть этого, бог каждому из людей дал своего ангела, чтобы ангелы, словно педагоги, охраняли людей от дурных деяний, преступлений и позора. Бог по отношению к человеческому роду поступил так милостиво, как обыкновенно поступают заботливые и старательные отцы по отношению к детям и взрослым сыновьям, которым в детстве и юности дают обычно не только учителей начального образования, но также и учителей нравов, словно постоянных спутников и стражей, называемых по-гречески педагоги, т. е., если перевести на латинский язык, воспитатели мальчиков. Мы не сомневаемся в бесспорности и истинности этого католического представления об ангелах, постоянных стражах каждого отдельного человека, [почерппу-того] не только из тщательного прочтения Священного писания, но и у некоторых языческих авторов. Опустив авторитеты

з Заказ 13257 священных мужей, [заметим], что и древние истории свидетельствуют о том, что в войне с Пирром, царем Эпира, участвовали Курий, Фабриций, Корунканий, в первой Пунической войне — Калатин, Дуилий, Метелл, Лутаций, во второй — Максим, Марцелл, Африканец, после них Павел, Гракх, Катон, Сципион, Лелий и кроме того много [других] греческих и латинских замечательных и выдающихся мужей ⁶¹; и никто из них, надо думать, не был бы таковым без помощи бога, как говорит Цицерои, то есть при содействии ангела, убеждающего и побуждающего. И поэты в своих песнях рассказывают то же самое. Действительно, какое другое соображение побудило поэтов, и более всего—Гомера, дать главным героям — Улиссу, Диомеду, Агамемнону, Ахиллу⁶² в качестве помощников и наставников в решающих боях и опасностях богов, словно высших пособников (divinos ministros), которых мы обычно называли понятнее ангелами? Кроме того, и философы, видимо, признают и подтверждают то же самое. Так, Сократ, которого оракул Аполлона объявил мудрейшим из людей, заявлял перед всеми, что ему дан в стражи некий демон, чьим советом он пользуется в серьезных и ответственных делах; об этом мы знаем ясно из многих книг и диалогов Платона, а также из известной небольшой работы Апулея из Мадавра «О боге Сократа»⁶³.

Итак, после того как бог назначил человеку быть таким, каким мы старались описать и обрисовать его, насколько это возможно, кратко, и после того как он наделил его, едва ли не в высшей степени, красотой, умом, мудростью, властью и многими другими восхитительными привилегиями, какую же обязанность (officium) вменил он этому небесному и божественному животному, установленному [в мире] столь чудесным образом? Рассмотрим это кратко.

Завершив сначала все дела по устроению мира, бог сотворил затем человека; его мы называем по-сврейски Адам, именем, которое было дано ему, как известно, по справедливости, поскольку он был создан по воле бога истинным и достойным человеком ⁸. Поэтому по древнему обычаю той священной идиомы и называют Адамом, для ясного отличия его от других людей, первого [человека], ради которого бог незадолго перед тем (т. е. перед созданием Адама) все устроил, предписав ему владеть всем уже созданным и использовать все это для собственной пользы, как он пожелает (quemadmo-dum vellet). Поскольку велики, непоколебимы и восхитительны сила, разум и могущество человека, ради которого, как мы показали, был создан и сам мир и всё, что в нем есть, то равным образом прямой, неизменный и единственный долг человека (officium) состоит, думается нам, в том, чтобы уметь и быть в состоянии руководить и управлять миром, созданным ради человека, и в особенности всем тем, что мы видим находящимся на земле. И человек никоим образом не смог бы осуществить это в совершенстве и вообще выполнить без действия и познания (nisi cum agendo turn intelligendo). Следовательно, мы с полным правом можем сказать, что [обязанность] действовать и познавать и составляет собственный долг человека. Мы думаем и считаем, что самая характерная черта человека— это познание и действие, а не смех, что философы древности и нашего времени — воспользуемся их словами — обычно называли наиболее отличительной чертой (proprie proprium), [ибо] он наиболее соответствует человеческой природе. И хотя мы не сомневаемся, что и то, и другое в равной степени присуще всем людям, однако знаем, что люди могут честно и хорошо исполнять и осуществлять свой долг без смеха и оставаться людьми, а без познания они вообще не были бы в состоянии его осуществлять и перестали бы быть людьми, чей единственный долг состоит, на наш взгляд, в познании. И раз не смех, а эта обязанность познавать и действовать, как известно, выделенная человеку всемогущим богом, по-видимому, соответствует ангелам и создателю, то человек, несомненно, считается наделенным лучшими качествами и свойствами, поскольку исполнение им своего долга соединяет его с ангелами и самим богом. Иначе, то есть без действия и познания, человек совсем не мог бы, как нам думается, использовать мир, созданный ради него. Но никакое другое животное, за исключением человека, не могло по своей природе, как известно, стать причастным действию и познанию. Об этом говорил еще Цицерон во второй книге трактата «О границах добра и зла»⁶⁴, где он спорил с эпикурейцами, которые не увидели, что человек, словно некий смертный бог, рожден, по словам Аристотеля, для двух вещей —для познания и действия, как лошадь для бега, бык для пахоты, собака для выслеживания. Также и сам философ, исследуя в первой книге «Этики» вопрос о присущей человеку обязанности и долге (ореге et officio), полагал нелепым считать, что, если есть своя обязанность и долг у плотника и сапожника и у всех остальных ремесленников и, кроме того, у всех человеческих членов, па-пример, у глаза, руки, ноги и прочих, человеку, как праздному и рожденному для ничегонеделанья, не выделено никакою 3* особого и свойственного ему занятия⁶⁵. И мысль, которой Цицерон изящно закончил свою [фразу], он выразил так: человек рождается именно для действия и познания, словно некий смертный бог. И если бы человек правильно и подобающим образом это делал, как надлежит делать, то он, несомненно, познал бы бога через то, что создано видимым, и его, познанного, возлюбил бы, уважал и благоговейно почитал, ибо в этом, думается, и состоит собственный долг одного лишь человека, лишь в нем одном и заключен высший смысл (ratio) его дел и блаженной жизни.

И потому мы созданы и устроены богом не для того, чтобы созерцать небо и солнце, как полагал Анаксагор ^Сб, но чтобы чистой и непорочной душой почитать создателя солнца и неба — бога. Ибо бог пожелал, чтобы мы созерцали небо по крайней мере не напрасно — так ведь и птицы, и почти все бессловесные [твари] могут видеть и воспринимать небо. Но только нам, статным и прямостоящим, дано созерцать небо, чтобы найти там религию и бога, чье обиталище там, потому что созерцать мы можем не глазами, а душой. Ведь по воле бога природа человека такова, что двух вещей он алчет и [к двум] стремится — к религии и мудрости, поскольку в этих двух вещах, неразрывно между собой связанных, и состоит долг человека и вся истина^б7.

Человеку, определенному в столь высоком достоинстве, всемогущий бог, в полном соответствии с самой природой человека для его самосохранения внушил ему любовь к самому себе (suapte natura indidit, ut se ipsum conservandi sui causa diligeret), о прочем же сообщил через непреложные ясные заповеди писаного закона, а именно: чтобы он уважал и почитал всех ближних, то есть всех людей. И чтобы человек этот долг любви к самому себе (hoc diligendi sui officium) охотнее и тверже осуществлял и исполнял, каждому почитателю и охранителю этого божественного творения (divini opificii) бог ясно и открыто обещал дать как достойную награду взаимной любви вечное царство небесное. Хулителям же и разрушителям его творения и осквернителям столь великого храма (tanti aedificii) он внятно и отчетливо предвещал со страшными угрозами и даже проклятиями как заслуженное воздаяние за наихудшее преступление вечные муки ада⁶⁸.

Итак, поскольку человеку, устроенному, как было сказано, столь превосходно, бог вменил этот достойный долг действия и познания, а также управления, повелевания и господства, изложим теперь кратко в конце 3-й книги, для чего бог создал человека, Правдоподобно и даже подобающе и истинно [следующее]: поскольку положение тела [человека], которое временно [смертно], прямое, то душа, будучи вечной, должна быть еще выпрямленнее, так как фигура и положение [тела] означают только то, что духу человеческому надлежит быть обращенным туда, куда обращено лицо, и душе подобает быть столь прямой, как тело, чтобы то, над чем должно господствовать, подражало и возвышалось⁶⁹. Ведь человеку, видимо, достаточно, если он познает бога и божественные деяния; смысл и сущность этого познания в том, чтобы почитать общего создателя рода человеческого и творца восхитительных вещей. Это, кажется, вполне признает и утверждает Лак-танций в своей книге «О гневе божьем», и его слова таковы: «Как мир создал бог для человека, так и самого человека создал ради себя, словно стража божественного храма, созерцателя небесных деяний и вещей, ибо он один (т. е. человек), чувствующий и способный мыслить, может понять бога, восхититься его делами, постичь его добродетель и власть, и для того он вооружен проницательностью, умом, благоразумием. И для того он один в отличие от прочих животных создан прямым телом и осанкой, чтобы казалось, что он встал на ноги для созерцания отца своего. Потому он один воспринял речь и язык, толкователь мысли, чтобы мочь рассказать о величии господа. Наконец, потому ему все подчинено, что сам он подчинен творцу и создателю богу. Если, следовательно, бог пожелал, чтобы человек был его почитателем (cultorem), и потому оказал ему такую честь, как господство над всеми вещами, то при всех обстоятельствах в высшей степени справедливо, чтобы человек возлюбил бога как того, кто столько [всего] предоставил, и также человека, который связан с нами обществом по божественному праву. Ибо не дозволено, чтобы почитатель бога был притесняем (violare) почитателем бога»⁷⁰. Почему и считается, что человек создан ради религии и справедливости, о чем свидетельствует Цицерон в книгах трактата «О законах», где говорит так: «Без сомнения, из всего, что обсуждается учеными людьми, ничего нет лучшего, чем узнать, что мы рождены для справедливости» ⁷¹. И если это в высшей степени истинно, значит бог хочет, чтобы все люди были справедливыми, т. е. любили бога и людей, а именно: бога почитали как отца, человека любили как брата, ибо в этих двух вещах и заключена вся человеческая справедливость. Следовательно, тот, кто не познает бога или вредит человеку, живет несправедливо и вопреки природе и таким образом разрушает заведенный порядок и божественный закон. В 7-й книге «Божественных установлений» Лактанций говорит так: «Высшее из всего — почитать бога, и тот его почитает, кто постигает это; тот воздает должное зиждителю (artificem) всех вещей, кто соизмеряет достоинства его величия изобретательностью, замыслом, совершенством в своих трудах (qui virtutes maies-tatis eius de suorum operum inventione, inccptione, perfectione metitur)⁷²

Впрочем, Августин, видимо, правильнее Лактанция думал и серьезнее и вернее рассуждал. Он считает, что бог из-за безмерной доброты своей создал человека не для своей пользы (ибо написано, что в наших благах он не нуждается), но скорее ради человека, ибо, говорит Августин, бог добр, велик и т. п. Опустим платоников, которые думали, что люди созданы, чтобы заселить этот мир. Оставим равным образом стоиков, говоривших, что люди рождены для пользы людей. Наконец, пройдем мимо перипатетиков и остальных философов из других школ, словно ночных охотников за темной и тайной истиной, и возвратимся как застигнутые сильной бурей в поисках убежища в единственно спокойный и надежный порт истинного и верного спасения —к нашим католическим докторам. Итак, создал бог человека, чтобы тот через понимание его восхитительных дел и достоверное их познание познавал и почитал их творца. Кажется, это ясно и прямо доказывает и утверждает мастер божественных «Сентенций»⁷³, ибо он говорит так: «Создал бог человека, чтобы тот его познавал, познавая, любил, любя, обладал и, обладая, наконец, наслаждался. И дал ему, пока он пребывает в смертной жизни, мир как обиталище. Ведь как дом считается обиталищем одного человека, и город — одного народа, так равно и мир — жилище всего человеческого рода. А после смерти благочестивому и справедливому человеку, т. е. тому, кто жил по закону, он (т. е. бог) назначил в небесах вечное местопребывание. Поэтому человек при жизни является жителем мира, а после смерти благочестивый человек становится обладателем неба и таким образом и в этой, настоящей жизни, и в будущей, всегда и в любое время, человек считается счастливым и блаженным».

Из этого столь значительного и столь возвышенного достоинства и превосходства человека, словно из самого корня, рождаются и проистекают не без основания зависть, негодование, страсть к власти, честолюбие и прочие подобные страсти души. Ведь тот, кто считает, что он создан столь достойным, что, видимо, главенствует и властвует над всем сотворенным, тот, без сомнения, не только не потерпит превосходства других, что присуще зависти, но скорее сам, и в высшей степени, пожелает превзойти остальных, что присуще пороку гордыни и честолюбия. И если случится, что к нему отнесутся с пренебрежением, он вознегодует до того, что презирающих его будет ревниво преследовать до самой смерти, не иначе как смертных и'жесточайших врагов и как подлинных осквернителей и унизителей его превосходства- Рассматривая это еще и еще рази желая по-новому описать и определить человека, я лично осмелился определить его не без справедливости как животное негодующее (animal indignabundum).

В эпилоге соберем, наконец, воедино разные задачи этой третьей книги, рассеянные там и сям. Если бог создал мир и все, что в нем есть, ради человека, если пожелал, чтобы человеческий род всем владел и повелевал, если, сверх того, украсил человека красотой, умом, мудростью, могуществом и богатствами (divitiis) и, кроме того, властью и господством, если, наконец, наделил привилегиями как общего свойства, так и отдельными и особыми, то, действительно, кажется подобающим и соответствующим, чтобы тот, кого он поставил на такую высоту и столь выдающуюся ступень достоинства и ради кого он создал все существующее, не был осужден навечно ⁷⁴. Поэтому, хотя наш прародитель нарушил божественные заповеди и через это сам и все его потомки заслужили вечное осуждение, бог, чтобы освободить их от этого, повелел сыну своему принять человеческую плоть, раз по иному не мог сделать, и подвергнуться позорной смерти на достойном проклятия кресте (execrandi patibuli). Впрочем, если прародители наши не согрешили бы вовсе, Христос тем не менее сошел бы на землю с небес — не для того, чтобы искупить вину человеческого рода, который в этом случае был бы незапятнан прегрешением и свободен от вины; он непременно пришел бы в мир, чтобы прославить человека чудесным и неслыханным образом благодаря этому смиренному принятию человеческой плоти, как вполне благочестиво полагали многие ученейшие, а равно святейшие мужи, побужденные многочисленными доводами и наделенные особой религиозностью и исключительным благочестием.

Ибо считалось, что этой природе (т. е. человеку), которую бог создал столь прекрасной, столь благородной и столь мудрой; а также столь богатой (opulentam), столь достойной и столь могущественной, наконец, столь счастливой и столь блаженной, было всего достаточно для се полного и во всех отношениях абсолютного совершенства, за исключением разве лишь того, чтобы она путем смешения с самой божественностью (cum ipsa divinitate) не тлько соединилась в той личности (persona) Христа с божественной [личностью], но также сделалась единой с божественной природой (cum divina natura una et sola efficeretur) и посредством этого стала, если угодно, исключительной. Это, как известно, было дано, уступлено и назначено не ангелам, не какому-либо другому созданию, но только человеку, ввиду некоего восхитительного достоинства человеческой природы и также необычайного превосходства самого человека.

Книга четвертая

До сих пор в трех предшествующих книгах, в меру наших скромных способностей, мы изложили широко и пространно, ясными и открытыми словами то, что, по-видимому, всего более имеет отношение к особому и исключительному достоинству человека и к его превосходству. Так что теперь мы не без основания считаем, что настал надлежащий и удобный момент закончить наш труд, что, несомненно, сделать мы могли бы и раньше, если бы не посчитали важным для себя опро-вергнуть те утверждения, которые, как известно, высказывали многие древниеjLjiOBbie авторы в похвалу смерти и ее блага, а также утверждения о тще.те._4£дсшеческой жизни; все эти утверждения, на наш взгляд, в какой-то степени противоречат нашему предыдущему изложению. В этом опровержении упомянутых мнений как пустых и-^шжных мы решили установить определенный порядок, чтобы основательнее и серьезнее обсудить сам предмет. Ответим кратко, согласно природе обсуждаемых вопросов и требованию аргументов, сначала на доводы,, относительно бренности человеческого тела, затем на доводы о ничтожностичеловёческой души и, наконец, личное* тивцелом^

Итак, начнем с тела. Было много серьезных и ученых мужей, которые считали, что человеческое тело, нагое по своей природе и беззащитное, является таким бренным, слабым и ничтожным, что нС1Гсосто"янии^теРПёт> и переносить без яв-ного и открытого вреда для себя_ холод, жару, труд, голод, жажду и другие подобныегтеЯес1ше~йевзгод&. Еслд^же иногда оно находится в покое и отдыхает, то, бездействиями томясь, оно опять же, по их мнению,<згснзддоа£?сяГ слабее^ и увядает. Более того, говорят они, то," чем тело~ наслаждается в высшей степени и без чего не может жить, часто оказывается вредным для него и смертоносным: ведь резкий и внезапный звук, чрезмерный свет, неприятный запах, горький вкус, грубое прикосновение приводят к сильному ослаблению телесных органов. Кроме того, бодрствование н сон_т пиша и пи^ье, на их взгляд, тоже являются смертоносными; наконец, смена напитков, разнообразие вин, дуновение-ветра и другие самые легкие и незначительные Воздействия^ делают человеческое тело слабым, так как оно составлено из самых ничтожных и самых нестойких элементов. Это ясно и отчетливо видно из разнообразной и очевидной практики, а также на явных примерах; если же обратиться к авторитетам, то подобное мнение пытаются утверждать во многих местах своих работ Аристотель и Сенека, Цицерон и Плиний и — чтобы не упоминать всех подряд — многие другие греческие и латинские, христианские и языческие писатели. Так, Аристотель в одном месте своей «Этики» говорит, что, как свидетельствуют книги о природе, зрени§_д сл у^сшхряжены са страданием ⁷⁵. И Цицерон в «Тускуланских беседах» говорит так: «Хотя природа дала нам слабые тела и добавила к ним непереносимые страдания и неизлечимые болезни, она дала вдобавок и души, страдающие вместе с телами и к тому же подверженные собственным мучениям и беспокойству»⁷⁶.

Трудно даже сказать, сколько видов болезней наполняют наши тела с головы до ног. И потому они, изначально слабые по своей природе л еще более слабеющие из-за какой-нибудь болезни, устремляются к быстрой смерти или, чтобы сказать образнее, летят, подобно птице, навстречу повседневной молниеносной гибели и падают. Очевидно, поэтому человеческая жизнь кратка и как бы мгновенна. На слабость нашего тела многократно жалуется и Сенека во многих своих работах и более всего в «Утешении к своей матери Гельвии» ⁷⁷. И Плиний в своей «Естественной истории», оплакивая среди прочего прежде всего слабость .человеческого тела, пишет, что по этой причине рриродя для нас скорее мачеха, чем мать⁷⁸. Кроме того, и Иов ⁷⁹ говорит о том, что наш дом, обиталище и земная хижина, сделан из увлажненной земли, из глины и грязи. Подобное утверждение папа Иннокентий III пожелал расширить в книге, названной «О тщете человеческой жизни»⁸⁰, где он говорит много о ничтожестве как того вещества, из которого, как известно, было создано тело Адама, так и другого, из которого возникли тела прочих людей", утверждая, что тело^ первого человека,-было г пел а но .волей, бога из земной грязи. Иннокентий показывает, что планеты^ и^звезды были созданы всемогущим богом из огня,"1юздуц1ные потоки и ветер — из^ воздуха, рыбы и птицы — из воды, [первый] человек и животные —из земли; тела же других людей появились на свет ИЗ человеческ<?го семени и спермы, зачатые и затем рожденные. Из чего он заключает, что вещество, из которого был сделан первый человек, было настолько ничтожнее и незначительнее, чем вещество любого другого из живых существ, насколько земной_^Л£М£Ш1_ш1Ч102кнее_^1 незначительнее всех npoHHi,⁸¹. И заявляет, что тела других людей возникли так же, как и тела безгласных животных, п^тем рождения, с той лишь разницей, по крайней мере, что зародыши^т. с. несовершенные порождения отдельных людей, после того как были зачаты. вскармливались в материнском лоне менструальной кровью⁸² — мысль, котор)ю Иннокентий, кажется, ясно и открыто высказал в одном отрывке своего вышеназванного труда, как бы обрекая на подобное только тела людей после их зачатия, а не тела других животных. К телам людей он применяет и многие другие характеристики, исполненные позора, порицаиущ_и_^£сн££тия, что мы ради краткости опускаем. Итак, вот те доводы, которые имели обыкновение высказывать многие достойные авторы, чтобы доказать слабость или скорее бренность_че;юве_ческ^ тела. Теперь же приступив кратко к рассмотрению того, что обычно говорят о ничтожестве души.

.души, мы сказали, между прочим, о том, что были философы^ которые считали человеческую „.душу чемJXL-Ллотским. Это Фалес, Аиаксимандр, Анаксимен, Анаксагор, Диоген, Левкипп, Демокрит, Гераклит, Эмпсдокл, Гиппий, Архелай, Зенон, Арис-токсен, Варрон и другие⁸³. Достаточно было и тех, которые думали, что души цет-вообще; например, Дикеарх, воображая, что душа — ничто, утверждал, что это бесплодное и пустое название и что оно бшкшшаиия применяется ко всему живому и одушевленному⁸⁴. Были, кроме того, многие, которые, отрицая телесность души, считали однако, что душа происходит из потенции материи и ex traduce, если воспользоваться понятием теологов⁴⁵. Все названные авторы полагали, что души njryieft гибнут ^{с и}* телами; так думали не только

считавшие, чтолущц_1едесны, iiq и те, которые полагали, что они духовны и умирают вместе со своими телами, например, как известно, эпикурейцы и их последователи. В самом деле, говорили они, души не менее, чем тела, терзаются своими волнениями и страдаю-Г от "многих видов болезней. Видя, как

.многие болезни, такие как

мигрень, офтальмия, полипы, иесварение желудка, хирагра, подагра, колотье в боку, затрудненное мочеиспускание, резь в животе, лихорадка и другие им подобные, и приводят их в конце концов к явной и несомненной гмерти, они утверждали, что равным образом и_в лушах_существуют разные^ виды различных^страстей, .которые часто разрывают душу на противоположные части, из-за чего она гибнет. К понятию" печали эти философы относили зависть, соперничество, сострадание, тоску, скорбь, грусть, горе, боль, жалость, беспокойство, смятение, уныние, отчаяние; под страхом они понимали робость, стыд, испуг, ужас, смертельный страх, смятение, тревогу; под удовольствием — злорадство, наслаждение, восхищение; под страстью — негодование, гнев, ненависть, злобу, придирчивость, неуемность, любовь и т. д. Все эти и другие виды подобных душевных страстей блестяще и искусно описал Цицерон в одном из своих трудов⁸⁶. Те же философы, которые утверждали, что души людей бессмертны, полагали: пока души пребывали в телах, их возбуждали и потрясали различные волнения. Когда же союз этих двух природ (т. е. души и тела), различных между собой, разрушался путем их отделения друг от друга, то души, по мнению философов, частично и_хп^{пипи та} р^а*^пиинцд ^трля животных ^по мере того, как предоставлялся случай, и жили там до тех пор, пока с увяданием данного телесного инструмента не понуждались войти в другой; и таким образом, согласно мнению этих философов, благодаря- раанообраашо- почти бесчисленных тел животных сохраняется непрерывная и вечная жизнь луш._Ос-нователем этого учения считается _Пифахор Самосскии который, усвоив представление о бессмертии души от своего учителя Ферекида с острова Сирое, первого из натуралистов (ex naturalibus), кто придерживался этого мнения, и не будучи в состоянии понять, каким образом душа может существовать без тела, выдумал подобное, так сказать, круговращение⁸⁸. Поэтому в своих наставлениях Пифагор запрещал людям читаться мясом животных, чтобы случайно, через поедание людьми тел животных, не изгнатъ_оттуда души умерших друзей—и близких и не вынудить их переселиться в другое место.

Согласно же мнению других, души, блуждая, летают, не находя.,пристанища, сотни и сотни лет, как говорит поэт⁸⁹, т. е. в течение долгого времени, или в плотном и темном воздухе, или в чистом эфире, пока не упадут в Тартар или не вознесутся р цр&рся₎ р зяпигимпгти от различных условии прежней жизяи^ Поэтому, будь души смертны или 6ecc\iepi-ны, согласно упомянутым суждениям философов относительно их качеств и состояний, можно, по-видимому, не без справедливости, заключить, что они или мучаются своими естественными волнениями, находясь в телах,.или, после смерти, исчезают вместе^ с_телами; если же души продолжают существовать, то или обитают в чужих телах, или летают в воздухе и эфире_ьили находятся в преисподней. Как бы ни происходило, везде, где бы они ни существовали, души прежде всего подвержены мучениям.

Однако да будет достаточно и сказанного о ничтожестве человеческой души. Теперь перейдем к краткому рассмотрению того, что говорили некоторые достойные авторы о человеческой личности.в целом (de tota hominis persona) и о человеческой жизни с целью предать позору, порицанию и прокля-^ТИ2°_1^{И человека}> ^и жизнь]. Если, таким образом, те две части, из которых состоит, как известно, человек, таковы, какими мы их показали выше, то кто сможет по праву спорить и сомневаться, что полученное из их соединения не отразит и не сохранит природу составных частей. Поэтому всякому, кто более тщательно и со вниманием исследует природу и свойства человека, станет ясно и отчетливо видно, что человек— хрупкое, бренное и ничтожное существо, поражаемое многими, почти бесчисленными, видами болезней и волнений. И потому, как известно, многие древние ученейшие и мудрейшие мужи, наблюдавшие на самих себе, многократно обдумывавшие и изучавшие эти и им подобные несчастья тела и души и беды человеческой жизни в целом, в многочисленных своих книгах весьма сетовали на такие свойства людей и оплакивали их. Так, например,Хегееий^философ-киренаик⁹⁰, так красноречиво и искусно рассуждал в прежние времена о многочисленных несчастьях человеческой жизни, что Птолемей, египетский царь, говорят, запретил ему высказываться об этом в школах, поскольку многие, слушавшие его, лишали себя жизни⁹¹. Удержанный запретом царя и лишенный возможности обсуждать это устно, но не будучи в состоянии удержать самого себя, он изложил в письменной форме то, о чем запрещалось говорить; таким образом, он составил превосход-ный^диалог, где выводил человека, который, голодая, уходил из жизни; удерживаемый друзьями, он, отвечая им, перечне^ лял разные, нргия^тья человеческой жизни. То же самое ясно и отчетливо утверждал и Крантор⁹² в одном слове утешения, где, между прочим, как сообщает Цицерон⁹³, он изобразил некоего торенийца Элисия, горестно оплакивающего смерть сына. Когда тот пришел к оракулу Аполлона с намерением разузнать о причине такого несчастья, то ему в ответ были даны на таблицах, как пишет Крантор, три стиха:

Умы людские — в вечных заблуждениях.

Смерть Евфиною от судьбы назначена.

Такая смерть—на благо для обоих вас⁹.

Алкидамант. древний и. согласно Цицерону, знаменитый ри-^ тор, написал, говорят, «Похвалх0Мер1и», состоявшую главным образом из перечисления человеческих бед⁹⁴. И сам Марк Луллий_в славном и знаменитом своем утешении⁹⁵, трактуя красноречиво и пространно тему человеческих бедствий, так скорбит о_жи?ни чр-ппирд^^кпн и_оплакивает_ее, что читавшие его, как сказал кто-то, не желали ничего другого, кроме как оставить наши земные дела⁹⁶. Наконец, Плиний в одном отрывке из «Естественной истории» говорит, что нет ничего более жалкого и вместе с тем более надменного, чем человек, ибо прочие живые существа, утверждает Плиний, заботятся только о пище, не зная душевных тревог; человек же, кроме бед, общих у него с животными, ежедневно мучается и тер-за_ется многими, почти бесконечными душевными страстями*¹. Далее, в одной истории Хсродота рассказывается о Клеобисе и Битоне⁹⁸, двух сыновьях некоей жрицы из Аргоса: когда она вознамерилась приехать в город на установленное жертвоприношение по обычаю —в колеснице, каким-то образом случилось, что задержались быки. Тогда сыновья, которые были с ней, сняв одежду, умастили свои тела, впряглись, и таким способом жрица была доставлена в святилище; так как колесницу везли сыновья, то, говорят, жрица молила богиню, чтобы та дала им за благочестие самую высокую награду, какую может дать бог человеку; после пиршества с матерью сыновья уснули, а наутро были найдены мертвыми. Можно вспомнить также Трофония и Агамеда⁹⁹, которые, говорят, прибегли к подобной же просьбе: когда они соорудили храм Аполлона в Дельфах, то, моля бога, попросили немалую награду за свои труды; не определяя ее, они просили о том, что было бы самым лучшим для человека. Аполлон обещал дать такую награду. Когда через три дня они были найдены мертвыми, утверждали, что смерть как самое лучшее была им назначена тем богом, кому все прочие боги уступили дар прорицания. Далее, известна история Силена ¹⁰°, который, как рассказывали поэты, был захвачен царем Мидасом, а затем, отпущенный, так учил царя: «Самое лучшее для человека не рождаться, а если родился — как можно раньше умереть»; и об этом, как пишут, сообщил он Мидасу в качестве награды за свое освобождение¹⁰¹- Это высказывание, как известно, использовали Еврипид и многие другие поэты в своих сочинениях. По этой же причине сохранились длительные и стойкие представления у некоторых азиатских народов, которые, когда рождается человек, обычно приглашают в дом родственников и соседей, чтобы совместно оплакать его появление, размышляя о различных бедах в человеческой жизни; того же, кто со смертью кончил тягостные труды свои, все друзья хоронят с похвалой и радостью По этой причине Клеомброт Амбра-хиот ¹⁰², хотя с ним и не случилось никаких несчастий, счел лучшим умереть, нежели жить, и бросился со скалы в море. И Сократ предпочел смерть жизни, хотя легко мог бы выйти из тюрьмы ^1из. Далее, обрек себя на смерть Катои Утичес-кий ^,<и и притом, как говорят, ушел из жизни, радуясь, что нашел в победе Цезаря хорошую причину для того, чтобы покончить с собой ¹⁰⁵. Были, наконец, и многие другие язычники, мужи мудрейшие, а равно храбрейшие, которые, будучи побуждаемы только этими причинами, лишали себя жизни и переносили свою собственную смерть и смерть своих близких спокойно и радостно. Но нужно ли приводить многочисленные примерьГязычников^когда Соломон^liJ6 в книге Еккле-зиаста высказывает ясно и отчетливо то же самое? Сказав вначале о тшете жизни, он продолжает далее: «И возненавидел я жизнь, потому_.ухо.. противны стали мне.дела^которые делаются под солнцем» ^|07. И немного ниже он пишет: «Потому что участь сынов человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и пет у человека преимущества перед скотом, потому что всё — суета! Всё идет в одно место: всё произошло из праха и всё возвратится в прах. Кто знает: дух сынов~челсг--веческих восходит ли "вверх и дух животных сходит ли вниз, в землю»?¹⁰⁸ И ниже он говорит так: «И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе, а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видел злых дел, которые делаются под солнцем» ¹⁰⁹. И в другом месте: «Лучше день смерти — дня рождения» ¹¹⁰.

Многие утверждения, подобные этому, высказывает также Иов в_священном и прославленном диалоге* где, между промчим, говорит следующее: «Человек, рожденный женою, крат-кодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается» И в другом месте: «Не определено ли человеку время на земле, и дни его не то же ли, что дни наемника?»¹¹². И немного ниже пишет так: «Мы — вчерашние. И ничего не знаем, потому что наши дни на земле — тень» ^пз. И далее: «Дни мои быстрее

гонца —бегут, не видят добра, несутся, как легкие ладьи, как орел стремится на добычу» ^,14. И еще: «И зачем ты вывел меня из чрева? Пусть бы я умер, когда еще ничей глаз не видел меня; пусть бы я как небывший из чрева перенесен был во гроб» ^П5. И шесть сотен подобных высказываний рассыпал он по всей книге, которые перечислять каждое в отдельности было бы слишком долго, тем более, что Амвросий¹¹⁶, епископ миланский, святейший и ученейший муж, не колеблясь, рассуждает особо о благе смерти и пишет об этом специальный труд, в котором перечисляет многие беды человеческой жизни и упоминает выше приведенные и некоторые другие суждения Екклезиаста, как для основного вывода, который Амвросий [тем самым] укрепляет, так и для опровержения тех доводов, относительно порицания смерти, которые он выдвинул сначала в качестве возражения себе самому; он выделил три вида этого порицания и опроверг эти возражения, пытаясь в конце книги доказать и утвердить то, что наметил в начале.

Наконец, упомянутый уже Иннокентий составил особую книгу, которую он назвал, как^было сказано выше, «О тщете человеческой жизни» и где собрал многие доводы, [касающиеся человека], начиная от его рождения и кончая смертью; из них мы выбрали только то, что сочли более пригодным для нашего намерения опровергнуть >[этот взгляд]. Сказав о зарождении зародыша из презренной гнили, Иннокентий добавляет: «Мы все, когда рождаемся и когда еще не можем быть по причине возраста заражены и испорчены, мы, мужчины и женщины, при рождении жалобно плачем и кричим громко, чтобы выразить негомнрннут тшрту природы». Ибо, утверждает он, все мужчины, рождаясь, плача, кричат «а!», женщины—«э!». А для более очевидного подтверждения своей мысли Иннокентий напоминает общеизвестный стих песнопений: «Сколько рождается от Евы, говорящих «э» или «а». И само имя «Ева» он понимает так: Ева — ничто иное, чем he и ha, из которых и то и другое он считает междометием скорби, добавляя, что только до прегрешения она заслуживала называться дева, после же —Ева¹¹⁷. Сказав это и тому подобное и словно заложив каким бы пи было способом прочные и наилучшие, как ему казалось, основы будущего здания, Иннокентий говорит далее пространно и многословно о наготе, вшах, плевках, моче, кале, о кратковременности жизни, о старости, о разнообразных муках и горестях смертных, о различных заботах людей, о близкой смерти, о многочисленных мучениях и о многих подобных несчастьях человеческого тела. И если все эти утверждения с божьей помощью в меру наших сил нам удастся опровергнуть, чего мы страстно желаем, тогда мы посчитаем уместным закончить свою речь, где в конце книги тщательно и со старанием убедим прежде всего самих себя и любого читателя признать, какие прекрасные и превосходные свойства человеческой природы (delectabiles et optimas conditiones humanae naturae), которые мы достаточно широко и красноречиво обсуждали в трех предшествующих книгах, предусмотрены всемогущим богом, с тем, чтобы мы могли жить в этом мире, благодаря добрым делам, всегда радостные и веселые, и позже, в будущем, вечно радоваться божественной троице, от которой произошли все вышеназванные дары. Итак, более всего желая опровергнуть вышеупомянутые утверждения, построим опровержение в том же порядке, в котором мы их привели, поэтому, начиная от доводов относительно тела, не замедлим ответить следующим образом на то, что сказано о его слабости и прочих несчастьях.

Наши католические доктора считают, что человеческое тело, сделанное всемогущим богом, как было сказано выше, из земной грязи, было создано таким, что стало бы причастным смерти, если бы согрешил прародитель (что он, как известно, и сделал), а если бы не согрешил, — причастным бессмертию. Признается, что первый человек имел смертное и некоторым образом бессмертное тело; откуда обычно возникает вопрос: было ли то и другое качество обусловлено природой самого тела или, вернее, бессмертие появилось в нем как дар божественной благодати? Во всяком случае говорят, что в первом своем состоянии человек был создан таким, что, если бы захотел, вообще мог не умереть. Во втором состоянии, после того как, согрешив, отошел от первоначального, он до такой степени, как считают, переродилсся и ослаб, что навлек на себя непреложный и несомненный закон смерти. Но говорят, что в третьем состоянии славного воскресения благодаря божественной благодати он станет таким, что не сможет больше умереть, как покажем мы с божьей помощью шире и обстоятельнее в конце нашей работы. Поэтому слабость тела, все болезни и прочие его несчастия, упомянутые нами выше, человек получил не из-за своей природы (поп ex natura sua), но, скорее, из-за позорного греха. Откуда считают, что всякое зло [в человеке] гутргтиурт r" нагтояшее время не по вине его щшдодьи-(merito поп eius naturae), оно должно быть скорее приписано, как мы сказали выше, первородному греху"⁸. Таким образом, следуе-Гпрекратить всеИсалобы и рыдания языческих и христианских писателей, сетующих на свои несчастия и хвалящих смерть, поскольку такое произошло не от бога и не из природы человека, но, как известно, из греха. Впрочем, возможно, кто-нибудь скажет: хотя с этим можно согласиться, однако следует ли отсюда, что тела прочих людей от природы или, как ты пытаешься доказать, из первородного греха, не подвержены с неизбежностью бренности, болезни, смерти и прочим несчастьям? Вернее сказать, они осуждены на столь тяжелую неизбежность, что, какой бы она ни была и откуда бы ни происходила, она уже оказывается естественной от рождения, раз над всеми человеческими телами с самого рождения и в любое время, без сомнения, властвует закон смерти и прочих бедствий.

Хотя мы соглашаемся со всем этим и подобным этому, однако осмелимся утверждать (если не будем беспрестанно жаловаться и не будем слишком неблагодарны, упрямы и разборчивы), что в нашей обычной и повседневной жизни мы владеем большими видами наслаждений, чем мучений. Ибо нет ни одного действия человека, если тщательно и со вниманием рассмотреть его природу, — и это достойно удивления, — из которого человек не извлекал бы в высокой степени наслаждения; ведь от каждого из внешних чувств — зрения, слуха, обоняния, вкуса, осязания он получает всегда такие большие и сильные наслаждения, что, по-видимому, некоторые оказываются иногда излишними и ненужными. Трудно и, пожалуй, невозможно сказать, сколько наслаждений испытывает человек то от ясного и отчетливого созерцания прекрасных тел, то от слушания музыки и рассказов о разнообразных и великих деяниях, то от вкушения разнообразных яств на приятных и сладостных пирах, то от обоняния аромата цветов и подобных запахов, то, наконец, от прикосновения к нежнейшим вещам. Что же говорить о прочих, более глубоких ощущениях? Мы не можем в достаточной степени выразить словами и объяснить, какое наслаждение приносит с собой чувство, называемое философами общим, при установлении различий в чувственно воспринимаемых вещах; насколько также наслаждает нас представление различных субстанций и акциденций, оценка, припоминание, наконец, понимание, когда то, что мы усвоили уже посредством какого-нибудь отдельного чувства, мы начинаем представлять, сопоставлять, оценивать, вспоминать, понимать.

Поэтому, если люди в повседневной жизни_6олрр прегсают-

страхов, то они должны гкпрРР ряпойятыя и утотят^гя, ^ttpMжаловаться и сетовать, тем более что сама природа доставля-

4 Заказ 13357 ет в большом изобилии множество средств от холода, жары, трудностей, горестей и болезней, — средств, которые как определенные противоядия против человеческой слабости не едки, не приятны или горьки, как это обычно бывает у медиков, но скорее нежны, прнятаы^ сладостны, и вызывают наслаждение^ самом деле, подобно тому, как мы чудесны ыГОбразом находим удовольствие в утолении голода и жажды, когда едим и пьем, так равным образом радуемся, согреваясь, охлаждаясь, отдыхая. Впрочем, вкусовые ощущения являются в известной мере гораздо более приятными, чем все осязательные ощущения, за исключением, однако, общения полов. Природа, искуснейшая и мудрейшая, а также, действительно, единственная наставница дел (natura solertissima et calidissima atque profecto unica rerum magistra), не опрометчиво и случайно, но, как говорят философы, с ясным основанием и по очевидным причинам сделала так, чтобы люди получали при половом общении гораздо больше наслаждения, чем при принятии пищи и питья, потому, что она стремится более к сохранению человеческого рода, нежели отдельных индивидов; из них первый сохраняется, так сказать, восстанавливая потерянное благодаря браку, второй — благодаря поглощению пищи. Таким образом, все мнения и суждения относительно бренности человеческого тела, холода, жары, трудностей, голода, жажды, дурных запахов и таких же ощущений вкуса, зрения, осязания, усталости, сна и бодрствования, пищи, питья и относительно прочих подобных доводов в защиту человеческих несчастий окажутся ничтожными, тщетными и пустыми. Поэтому приведенные в доказательство авторитеты Аристотеля, Цицерона, Сенеки, Плиния тем, что было сказано выше, по справедливости ощювергаются и отбрасываются. Разумеется, видеть и слышать поистине мучительно и тягостно тогда, когда это делается в избытке и чрезмерно, но когда мы пользуемся благоразумно и умеренно этими и подобными чувствами, то не только не устаем и не мучим себя, но скорее укрепляемся, радуемся и испытываем удовольствие. И хотя природа, как говорит Цицерон, подарила нам слабые, немощные и бренные тела, отрицать чего мы не можем, она же предоставила вдоволь и в изобилии, как мы сказали выше, многочисленные средства против нашей слабости, немощи и бренности; и хотя наше жилище (т. е. тело) сделано из увлажненной земли и грязи, как утверждает настойчивый муж (т. е. Иннокентий III), иначе говоря, из самого незначительного и нестойкого вещества, оно, бесспорно, по причине^удивительно краси-в_о,т_£Дожения [тела], подходит и соответствуетзедовечёской душе как замечательное, достойное и превосходное вместили-

ТагГкак мы, по-видимому, в достаточной степени полно от-вртил^ япргк на ппвппы и янторитртныр г;ридетельства античных муя^й, пгтяшогк ответить кратко на доводы папы Инно-кентия III. К этому мы приступаем до такой степени подготовленные и вооруженные, что, думаем, нам не будет недоставать подходящих и уместных ответов. В самом деле, если тело первого человека было сделано из земной грязи, а тела всех прочих, как одушевленных, так и неодушевленных существ, из других элементов, которые считаются по своей природе (как думает и утверждает Иннокентий, и мы легко с ним соглашаемся) благороднее и превосходнее, чем земля, то это творение, пусть даже оно из земной материи, несомненно, должно казаться настолько превосходнее и замечательнее всех других, насколько человек благороднее прочих — ветров, планет, звезд, которые, хотя и были сделаны из воздуха и огня, однако, как известно, нечувствительны и неодушевлены; он замечательнее рыб, а также птиц, появившихся из воздуха, и животных, которые, равно как и он, появились из земли. Ибо человек, это разумное, предусмотрительное и очень проницательное существо (animal), потому имеет более благородное тело по сравнению с животными (с телом которых оно сходно по веществу), что оно в большей степени пригодно для п°УтриЯ) речи и понимания— функций, которых те лишены. Человек равным образом может считаться выше звезд и ветров, совершенно лишенных чувствительности, а также рыб и птиц, которые одушевлены. Если даже ни с кем из вышеназванных человеческое тело не сходно по материи, оно, однако, превосходнее всего, лишенного чувствительности, по тем же самым причинам, которые мы приводили, говоря о животных; равным образом человек выше водоплавающих и птиц, поскольку таким сделан по своей природе, и если бы не согрешил, мог бы не умереть, как, напомним, мы отмечали выше, а это свойство не было дано никаким другим телам. Поэтому земное вещество настолько должно считаться удивительнее и превосходнее прочих, насколько оно, как видим, даже будучи по природе своей презреннее и негоднее их, в теле человека было вознесено над ними и прославлено. Но да будет вполне достаточно того, что мы кратко сказали^_1£лг перг_ вого человека.

"" Теперь же, желая кратчайшим образом ответить на возражения относительно тел прочих людей и относительно зачатия тел и роста зародышей, поскольку и то и другое имеет 4*

отношение к предмету спора, мы можем сказать, чтр нашим

вне по сравнению с прочими совершенными животными^ поскольку наши тела рождаются из лучших и более изысканных семян, чем тела всех других животных, и, зарожденные таким ПТЗр^Пзом, питаются более богатой и, так сказать, более чистой кровью, потому что, как сперма происходит из излишка питательных веществ, так равным образом и кровь из субстанции тех же самых питательных веществ, согласно несомненному и известному мнению всех медиков¹¹⁹. Поэтому насколько изысканнее и благороднее пища любого животного, настолько будет лучше и превосходнее сперма, рожденная из ее излишков; то же следует сказать о крови, которая должна быть настолько превосходнее у человека, чем у прочих животных, насколько человеческая пища считается благороднее их пищи. ^Мы опускаем прочие 'ут¥ёркдёШГя "Иннокентия относительно наготы, слабости и других подобных несчастий, поскольку выше мы в достаточной степени, как нам кажется, оспорили ихв меру_наших способностей, опровергая общие положения. Теперь приступим кратко к опровержению того, что говорилось о ничтожестве души.

Опустим вообще Дикеарха и многих других, которые считали, что душй не существует, что самое это понятие бесплодно и пусто и что тщетно говорить об одушевленных существах и животных; они измыслили о человеческой душе такое, что показали себя полностью лишенными ума, души и чувств, не заметив даже, что они имели душу. За ними следуют Фалес, Анаксимандр, Анаксимен, Анаксагор, Диоген, Лев-кинп, Демокрит, Гераклит, Эмпедокл, Гиппий, Архелай, Зе-нон, Аристоксен, Варрон и те, которые считали, чтд.душа есть нечто телосире или ирои^гч*^гУ^1цт^{PY tra}^"^p'^> и из потенции материи и потому вместе с телами гибнет. Этим тупоумным и, как бы я сказал, чванливым и надутым философам мы ответим то же самое, что сказали, напомню, во второй книге нашего труда, где, между прочим, мы привели слова нашего Цицерона, во всем согласные с истиной и католической верой: «Нет никакого земного происхождения у душ, ибо в душах нет ничего смешанного и вещественного или того, что создано и образовано из земли, нет ничего в них влажного, воздушного или огненного. Этим началам (naturis) не свойственны сила пямяти, ущя, мыт пения, способность удержишпъ^прошедшее, предвидеть будутцер и ппннмятк нягтр^п^рр; эти дарьГТюжест^ йеины и, как известно, могли прийти к .человеку,-ТОЛЬКО^ОТ Природа и сила души суть поэтому особые, отличные от этих обыкновенных и известных начал. Таким образом^, все что чувствуе1\_мыслит. живет, полно сил, должно быть небег-цым^ божественным и потому вечным»¹²⁰.

Сам Аристотель, вождь и глава философов, проходит в своих рассуждениях мимо смешанных и простых тел и считает, что есть некое пятое начало, из которого происходит душа: он полагает, что способности мыслить, предвидеть и прочее им подобное не.мпглц произойти ни от какого из вышеназванных тед, Цицерон, рассуждая об этом, так пишет в одном месте: «Аристотель, далеко превосходящий всех умом и основательностью, за исключением, естественно, Платона, рассмотрев известные четыре элемента, из которых все происходит, полагает, что есть некое пятое начало, из которого возникает душа (mens); ибо он считал, что мыслить и предвидеть, учиться и учить, что-то изобретать, помнить столько вещей, любить, ненавидеть, страстно желать, бояться, страдать, радоваться и подобное этому не может быть свойственно какому-нибудь из этих четырех элементов; поэтому он добавляет пятый род, лишенный имени, и называет душу новым именем «энтелехия», как бы указывая постоянное и вечное движение» ⁱ²¹.

Перейдем к эпикурейцам и прочим философам этого рода, смертными, так сказать, плеоеям и ничтожествам, считавшим, что души гибнут вместе с телами: отошлем их к тому, что, напомним, в названной книге нашей работы мы изложили широко и с избытком, чтобы нас не стали порицать, если здесь мы снова начнем повторять и развертывать те же самые аргументы из многих мест, где собрали различные умозрительные доводы, многие суждения великих философов, многочисленные высказывания святейших мужей и множество известных примеров из языческих и священных писаний.

Некоторые считали, что души, уходя из одних тел, понуждались ^даЖЕЬ-Е^ДРШШ^и ^{в этом} видели их бессмертие. Поскольку эти философы не могли понять, какова душа без тела, и потому искали некую форму и образ и выдумали то переселение, пустое, нелепое и безумное, мы повторим ради краткости приведенное нами выше Пиперона из его Тускуланских бесед: «Но многие, напротив, считают, что души, словно осужденные, даказацц^смертью; причина же, почему кажется (^невероятной ^ечность^душ^ в том, что они не могут понять и постигнуть размышлением какова,_душа, лишенная тела, словно понимают, как она существует в самом теле, каковы ее формы, величина, место, словно могут в одном человеке рассмотреть все, что [в нем] скрыто, и узнан., mi-дима ли душа или она так тонка, что ускользает от взгляда. Пусть обдумают это те, кто заявляет, что они не могут представить душу без тела. Пусть посмотрят на то, удается ли им понять ее в теле. Мне же, исследующему природу души, гораздо труднее постичь это и гораздо более неясным представляется- -сущесхвование. дущи_ в теле, где она находится, словно бы в чужом доме, чем когда она выйдет из него и поднимется в свободное небо, словно в свой дом. Ведь, если мы можем понять, каково есть jro, чего нлкцгда не видим, мы, без сомнения, можем постигнуть размышлением самого бога_ и-божествевдуда душу, свободную от тела» ^,22.

Теперь перейдем к тем доводам, которые выдвигались против- ч£дов£ка_вледйМ_ Обратимся сначала к авторитетамГа"" затем к аргументам. Что касается авторитетов Гегесия, Кран-тора, Алкидама, Цицерона, Плиния, Геродота, Еврипида, Клеомброта, Сократа, Катона, часть из которых воздавала похвалу_£Мёрт0, другие же прямо лишили себя жизни, чтобы с пп_мо1Р>^1П ™ррт_И уйти от многообразных несчастий и страданий человеческой жизни, то ответим прежде всего, что древние мнения, дсех: языческих,писателей. м_ы ни. во что не ставим," так как они, по-видимому, расходятся с католическим ортодоксальным учением. Как свидетельствует Священное писание, все созданнре_богом_является благом^в высшей степени и никто, разве лишь безумец, в этом не сомневается; но если дело обстоит так, то мы не можем сомневаться в том, что человек, ради которого, как известно, были созданы все блага и все наилучшее, не только сам по праву есть нечто наилучшее, но даже, как бы я сказал, более чем наилучшее (plusqu-аш optimum). Таким образом, человеческая жизнь вообще не может (?H^Tt> ртять ЖАЛКОЙ'*. ТПГПЯ rtu -fffT^mmnn ЧТО ТО, что, как известно, есть наилучшее, пребывало бы непрерывно в вечно жалком состоянии. Но поскольку очевидна ложь всего этого, то, без сомнения, все приводимые выше авторитеты многочисленных поэтов, ораторов, философов, рассуждавших И писавших о ппетр человечеСК^пЙ жиани^алыпиды! вздорны и пусты. Ложность опровергнутого выше с помощью доводов подтверждается известным свидетельством блаженного Августина ¹²³, который так писал в 22 книге «О Граде божьем»: «Подобно тому, как лучше природа, способная чувствовать, даже если она страдает, чем камень, который не может страдать никоим образом, так и разумная природа, даже жалкая, превосходнее той, которая лишена разума или чувств; и потому ей не свойственно жалкое состояние. Раз это так, то эта природа, которая создана с таким превосходством, что

даже будучи изменяемой, сама может достичь блаженства, соединяясь с неизменным благом, т. е. высшим благом, и она не утолит своей жажды, пока не станет непременно блаженной—а утолить ее в состоянии только бог,— такая природа действительно порочна, если не прилепится к высшему благу».

То же самое утверждает и Лактанций¹²⁴ во многих местах своих «Установлений», когда, опровергая мнения Цицерона и других, приводивших в своих сочинениях какие-то доводы о благе смерти, говорит так: «Цицерон в начале своего «Утешения» сказал: «люди рождаются ради искупления злодеяний»; то же самое он повторил после, словно порицая того, кто не признал бы, что жизнь исполнена зла. Он таким образом прямо заявил с самого начала, что держится ошибки и жалкого незнания истины». И немного ниже Лактанций добавляет: «Те, которые спорят о благе смерти, не зная истины, рассуждают так: если нет ничего после смерти, то смерть не зло, так как она устраняет ощущение зла; если же после смерти души сохраняются, то смерть даже благо, так как следует бессмертие»¹²⁸. С помощью своего восхитительного красноречия Лактанций порицает это мнение, полностью его опровергает и доказывает, что оно крайне ложно.

Что касается известных примеров с Сократом, Клеомбро-том и Катоном, то мы считаем, что этих людей лобуждали презирать жизнь не доводы о человеческих бедствиях, но скорее надежда на бессмертие, так как, если было бы по-другому, то их никогда до такой степени не хвалили бы различные авторы за величие души, поскольку избегать мук свойственно не храброму и великодушному человеку, но скорее, как говорит Аристотель, мягкому и слабому; Пифагор таюке запрещает без приказа повелителя, т. е. бога, уходить с жизненного" поста. Истинность вышесказанного обнаруживается и из речи, которую, согласно Платону, перед судьями произнес Сократ, уже осужденный на смерть: «Мной владеет, о судьи, великая надежда на то, что для меня будет благом осуждение на смерть; ведь обязательно произойдет одно из двух: либо смерть лишит всякой способности чувствовать вообще, либо же произойдет переселение души из здешних мест в какое-то другое» и т. д.¹²⁸ Истинность вышесказанного доказывается и примером с чтением Клеомбротом книги Платона, посвященной бессмертию души, откуда ясно, что Клеомброт убил себя именно потому, что поверил в написанное Платоном в упомянутой книге о вечности душ. Августин Блаженный в первой книге «О Граде божьем» сообщает, что Клеомброт. прежде чем убить себя, читал ту книгу¹²⁷. То же следует чу мать о Катоне¹²⁸, муже наиболее славном и отважном, он заблуждался бы иначе более прочих самоубийц, если бы убил себя только с целью избежать бедствий, которые он предвидел для себя вследствие победы Цезаря; и он, несомненно, не заслужил бы того, чтобы его вознесли до небес за величие души языческие писатели в многочисленных похвалах. Таково, по-видимому, и мнение Августина, выраженное особенно ясно в том месте книги «О Граде божьем», где он говорит, что Катон Утический убил себя или потому, что считал позорным жить при победителе Цезаре, или, скорее, потому, что отказывал его славе в собственном прощении, как, передают, сказал сам Цезарь. Кроме того, Плутарх в своих «Жизнеописаниях» говорит, что Катон читал книгу Платона до того, как наложил на себя руки ^,29.

Относительно священных авторитетов Соломона, Иова, Амвросия следует, на наш взгляд, ответить по-разному. В самом деле, Сплпмон ft «Книге Екклезиаста» сказал так, как говорил бы, обращаясь ко всем людям всего мира, всенародный щюшшедняк и несомненный народный оратор, что явствует из самого еврейского имени «Coheleth» и греческого «Екклезиаст». Поэтому он думает и говорит сообразно с различными условиями людей до такой степени по-разному, что, кажется, во многих местах открыто противоречит самому себе, прямо себя опровергая (sibi ipsi manifeste adversari ас maxime repugnare). Так, например, приведенному выше мнению относительно одной и той же оценки смерти человека и животных весьма противоречит то, что добавлено в конце книги, где о человеке он, между прочим, говорит так: «Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; доколе не разорвалась золотая повязка и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем. И возвратится прах в землю, чем он и был, а дух возвратится к богу, который дал его»¹³⁰. Двум другим высказываниям, а именно: «И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе, а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видел злых дел, которые делаются под солнцем», и выше — в другом: «День смерти лучше дня рождения»¹³¹ и т. п., полностью противоречат два следующие: одно, где говорится: «Псу живому лучше, нежели мертвому льву»¹³², и другое: «Иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда бог благоволит к делам твоим»^,33.

Вследствие этого, как по причине разнообразия, разногласия и противоречия во мнениях, столь разных и между собой столь расходящихся, так и по причине не всегда здравого и вредного учения его книги (ex mala et interdum поп sana eius libri doctrina), среди древних учителей и наставников первоначальной церкви иудеев (по-еврейски они называются rabi), установивших спустя некоторое время после смерти Христа, нашего искупителя, священный канон еврейских книг, которым теперь пользуются, долго были споры и сомнения: должна ли названная книга составить одно целое с прочими пророческими книгами в твердом и прочном каноне Священного писания или она скорее должна быть осуждена на сожжение? И если бы в конце книги не прочитали: «Бойся бога и заповеди его соблюдай, потому что в этом все для человека» ¹³⁴ и т. п., то, без сомнения, этот кодекс, согласно решению названных учителей, никогда бы не увидел света, уже давно сожженный в огне и навсегда погибший.

Относительно столь многочисленных и разнообразных суждений и мнений многотерпеливого мужа (т. е. Иова) отвечаем: эта книга была составлена святым законодателем Моисеем как диалог о божественном провидении, где было необходимо, чтобы мнения говорящих были разнообразны и различны. Поэтому, видя, что все приводимые мнения высказаны устами Иова или его трех друзей, мы не колеблемся признать их неверными и ложными, поскольку и самого Иова и всех трех его друзей, именно за упомянутые суждения, ясно и открыто порицал мудрейший и превосходнейший муж Елиуй, и после так бранил и порицал всемогущий бог, что все высказанные суждения они изменили и обратили в другие, истинные и несомненные¹³⁵. Отвечая относительно [мнений] Амвросия и прочих подобных учителей, если и были такие, которые высказывали свои мысли о благе смерти, заявляем, что они писали, как ясно и открыто видно из их сочинений, надеясь на блаженную и счастливую будущую жизнь добрых душ, отделенных от тела, и думая о восхитительном и почти невероятном прославлении человеческих тел в последнее воскресение, о чем мы поговорим несколько шире и подробнее в конце книги.

Итак, поскольку мы, видимо, опровергли, в меру наших способностей, все авторитетные гужл»^нмя и cf*^g-

щенных писателей, приведенные_выше, осталось теперь обратиться на минуту К"ДовоДаСпапы Иннокентия. Известно, что первый и главный аргумент нашего Иннокентия, на котором он стремится основать и укрепить все свое жалкое (miserabile) сооружение, именуемое на этом основании de miseriа, относится к рождению всех людей; этот аргумент он помесны но справедливости в начале своего труда, где, рассуждая о человеческих несчастьям, сказал так- «Все мы рождаемся плачущими, чем выражаем жалкое состояние природы. Ведь мужчина, только что рожденный, кричит ha, женщина he, сколько бы ни рождалось от Евы, кричат he или ha. Следовательно, что такое Ева, если не heha, т. е. междометие, которое выражает глубокую скорбь? Потому она и заслужила называться до грехопадения дева (virago), после грехопадения — Ева...» ¹³⁶и прочее в том же духе. Итак, Иннокентий думает, что заложил наилучшие основы будущего здания, но они на самом деле таковы, что, если бы меня не удерживало почтение перед папой, как говорит наш поэт¹³⁷, то я бы не колеблясь заявил, что они являются ребяческими и не подобают папскому и апостольскому достоинству. Но из величайшего почтения к сану усопшего удовольствуемся, по крайней мере, умеренным опровержением его слов, лишь в слабой степени удовлетворяя требованиям нашей задачи.

Итак, прежде всего следует кратко выяснить, какова она — эта столь прочная, падежная и несокрушимая основа, чтобы, рассмотрев это тщательно и со вниманием, мы могли легче заметить и яснее понять несостоятельность всего остального, покоящегося на основах поистине слабых и скорее песчаных и хрупких, чем славных и несокрушимых. Сколь лживо и сколь далеко от истины то, что он говорит о междометиях как явном и очевидном выражении жалкого состояния человека, свидетельствуют прежде всего ясно и открыто достойные уважения слова Священного писания. Ведь Моисей, вдохновленный божественным духом, так говорит в начале «Бытия»: «И нарек Адам имя жене своей Ева, ибо она стала матерью всех живущих»¹³⁸. Таким образом, именем Евы она была названа потому, что была матерью, истоком и началом всех людей, которые должны были родиться и распространиться от нее словно от молодого корня, как ясно видно из священных слов латинского текста; в еврейском же тексте это обнаруживается еще очевиднее. В самом деле, великий пророк, описывая в названной книге происхождение и развитие всего сущего, говорит, между прочим, так: «И назвал имя жены своей Aia», и, желая показать и объяснить причину такого названия, тотчас же замечает: «поскольку будет матерью всех живущих», т. е. всех людей, которые в силу благородства человеческой природы (воспользуемся для большей ясности греческой антоно-масией ¹⁰ заслужили называться живущими; и именно «живущие» по-еврейски так и называются. Но наш^Иерашш ^,зэ, самый тщательный из всех как греческих, так и латинских переводчиков Св:щещюг^писания^ имени

Aia всюду перевел Ева по~причине'благозвучияТл Подобным этому оказывается и то, что Иннокентий говорит о деве, утверждая, что до грехопадения она заслуженно называлась девой, а после грехопадения — Евой. Это утверждение, как и первое, окажется ложным, в особенности если немного тщательнее рассмотреть слова того же пророка, а именно: «И сказал человек: вот это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою (virago), ибо взята от мужа своего»¹⁴⁰. И хотя это очевидно из латинского текста, однако еще более ясным и очевидным покажется из еврейского, где сказано так: «И назовется Hisca, поскольку взята от Hisc» (что означает в еврейском языке мужчину). Иероним же, чтобы лучше сохранить в своем переводе, насколько это было возможным, этимологию слова, поставил вместо еврейского Hisc производное от мужа — virago¹¹. Истинность всего этого подтверждает Иосиф to первой книге «Древностей иудейских» такими словами: «Женщина на еврейском языке называется Hisca, имя же той женщины было Ева, что означает мать всех живущих» ¹⁴¹. Итак, если оказывается яснее дня, что наш Иннокентий заблуждается относительно этих вещей в самом начале и в главном, как было показано и доказано выше, что же должны мы думать относительно прочего, построенного, как видим, на вышеуказанных ошибках? Ведь невероятно, чтобы утверждал истину в остальной части своего труда тот, кто с самого начала, как видим, впал в серьезнейшие ошибки; и он никогда бы не впал в столь большие и явные ошибки, если бы не был совершенно несведущ в еврейском языке.

Но рассмотрим кратко его отдельные аргументы, обратив внимание с целью их опровержения на ряд его глав, касающихся людских несчастий, а именно: глав ojiaroT£».o плодах людей и деревьев, обедствиях старости, о датковременности жизни, о трудегтяГертных, ₀ различных занятиях "людей, о разных тревогах и о прочем, подобном этому, что мы опускаем ради краткости, дабы не быть многословными. Соблюдая некоторый порядок_в нашем опровержении, скажем сначала немного осуаготе человеку о которой Иннокентий сам говорит так: «Нагой приходит и нагой уходит; бедный приходит и бедный уходит»¹⁴². На это мы отвечаем: нам, людям, надлежит рождаться таким образом по_д£ичине красоты и изящества нашегсмгеда^Ведь, во-первых, если бы мы рождались, подобно животным, покрытые шерстью и одетые в разные шкуры, то невозможно было бы в достаточной степени выразить, сколь позорен и сколь противен был бы облик новорожденных. Именно из-за великолепных качеств нашего организма, возникшего из изысканного семени, не могло произойти по-другому. Но если бы могло случиться по-другому, то природа (natura) никогда бы не скрыла под чужой одеждой человеческое тело, самое прекрасное из всех ее творений и, без сомнения, самое изящное (ceterorum omnium operum suorum pul-cherrimum ac nimirum formosissimum), содеянное ею чудесным образом (ab еа mirabiliter fabrefactum); поэтому его красоты и не закрыты не подобающими ему презренными одеждами. При желании мы могли бы ответить и по-другому относительно естественной одежды всех рождающихся людей; и это мы хотим сделать потому, что Иннокентий в том же самом месте, как мы читаем, изрядно порицал эту естественную одежду, в которой мы все рождаемся: «Если же кто выходит на свет одетым, пусть посмотрит, какую он вынес одежду: позорно сказать, позорнее слышать, самое позорное видеть — грязную окровавленную шкурку (pellicula)». Мы считаем, что о secundina (так называется медиками оболочка, в которой рождаются дети) он рассудил не без справедливости; ее по необходимости, подчиняясь естественному закону, каждый носит до рождения и немного спустя, появляясь на свет, оставляет ¹⁴³. ______

Что сказать далее (Гплодах человека и деревьев) о которых Иннокентий, желая сравнить их между собой, немного ниже рассуждений об упоминавшейся наготе, говорит так: «Посмотри на травы и деревья. Они производят цветы, листья и плоды, ты же — гнид, вшей, глистов; они изливают из себя масло, вино и бальзам, ты — ттлрвки, ^Mnuy ^н к^яп; ^п"^и источают из себя сладкий запах, от тебя же разит презренным зло-воиием» ¹⁴⁴. И так он следует далее, продолжая пространно и красноречиво излагать подобную грязь и мерзость, что мы опускаем ради приличия и достоинства. На эти прекрасные и столь пленительные доводы римского папы можно ответить, что само его сравнение плодов является абсурдным, ведь подлинным плодом любого дерева поистине является тот, что дерево производит в соответствии со своей природой. Но собственные плоды человека это не отвратительные и ненужные виды нечистот и мерзостей, отмеченные выше; чр-пгшрчрскимц рлодя-ми должны, скорее, считаться многообразные деяния ума и рук (multiplices intelligent et agendi operationes). £ля произ-_ волства которых человек, подобно дереву, рождается от природы (naturaliter nascitur). И хотя природа не положила своею целью в человеке то ненужное, о чем сказано выше, и хотя оно возникает из необходимого избытка пищи и питья, удивительно, однако, и почти невероятно, сколь многое из того, что называется в человеке ненужным, оказывается во многих случаях полезным, согласно тому, что медики пишут о плевке, моче, испражнениях, волосах. Ведь слюной ничего не евшего человека лечат ядовитые укусы змей и глазные болезни; моча же используется как слабительное и для сохранения чудесным образом зрения; ушная сера, намазанная на ноздри, вызывает сон у тех, кто не может заснуть; человеческие испражнения и волосы, из которых ни один не пропадает, как известно из слов Священного писания ¹⁴⁵, идут на удобрения полей. Обо всех прочих видах отходов Иннокентий повествует еще красноречивее и пространнее. ^ __Что ответим далее на то. что Иннокентий говорит(оневзго£) ^ах старости и кратковременности жТкщйЪБез сом11еШпггКак в предшествующем изложении, так, думаем, и здесь нам не будет недоставать нужных ответов на эти вопросы. Если в начале человеческого существования наши предки были так долговечны, что достигали почти 900 лет (что Иннокентий приводит как некоторый довод, по-видимому, для сравнения с нашей жизнью и для проклятия ее, которая, как он говорит, является кратчайшей), то это случилось, без сомнения, потому, ЧТО бог в те вреМРНЯ мулрп и спряведливо позаботился о делах человеческих; действительно, в противном случае из-за малой продолжительности жизни род человеческий не смог бы ни распространиться, ни построить города, ни изобрести науки и искусства. Но после того как все, что было необходимо, появилось на свет, изобретенное благодаря долготе жизни, и достигло совершенства и законченности, чело-приегк^я жизнь, мало-помалу сокращаясь, достигла, наконец, этой своей кратковременности. Кажется, это ясно утверждает и Иосиф в уже названной книге «Древности иудейские», когда говорит, что бог уступил в дар нашим древним отцам религии от начала столь длительную жизнь, и немного ниже, рассуждая о смерти отца Авраама Фарры и сказав, что жил он 205 лет, сразу же замечает так: «Ибо теперь уже уменьшилась жизнь людей и становилась все короче вплоть до рождения Моисея, после которого срок жизни был положен в 120 лет»¹⁴⁶,— так как после сооружения многих городов, после изобретения многочисленных полезных искусств и рас пространения человеческого рода не было никакой необходимости для сохранения и блага человеческого рода, чтобы люди вели более длительную жизнь, чем та, которую ведут теперь все. Ведь для наших собственных деяний ума и рук и для доброй и счастливой жизни более чем достаточно того, сколько жили раньше и живем теперь, как ясно и открыто свидетельствует Сенека в книге «О кратковременности жизни», опровергая широко известное изречение о вечности искусства и краткости жизни. Относительно невзгод старосту отмеченных выше, мы заявляем: их следует сопоставить и сравнить с наслаждениями и радостями жизни, ведомой прежде, и жизни в старости; кто сделает так, тот не без справедливости сочтет, что людям в прошлом и теперь выпадали и выпадают на долю, несомненно, гораздо более многочисленные и болыние_на-

дшждения, нежели страдания. ---

Го же, что мы только что говорили о невзгодах старости, мы можем сказать и относительно^груда смертны>£>Мы считаем, что из г^г>ВРр^{||1ЯАМЫУ}_цр-прврчускйх ЯеЯ1Шй проистекают

более мнп1ушир.прнныр нягтта^цр^д,

что, если мы тщательно и со вниманием рассмотрим отдельные деяния, то найдем, без сомнения, что, как в деятельности мы всегда испытываем какие-то трудности, так равным образом и даже сильнее из любого нашего деяния получаем наслаждение. Известна мысль Аристотеля: живя, люди должны наслаждаться, и сам философ, говоря о наслаждении в десятой книге «Этики», утверждает и доказывает, что его никоим образом нельзя отделить от человеческой деятельности, и что удивительно, он признает наслаждение до такой степени связанным и соединенным с человеческой жизнью, что оно никак не может быть отделено от нее. Вот его слова: «Что наслаждение возникает посредством отдельных чувств, очевидно; в самом деле, мы говорим, что зрение и слух доставляют наслаждение», и немного ниже, показав, что все желают наслаждения, он говорит так: «Но до сих пор неясно, то ли ради наслаждения мы стремимся жить, то ли ради жизни желаем наслаждения; по-видимому, они связаны и не допускают разделения, ибо без действия нет наслаждения, а наслаждение совершенствует любое деяние ^,47. Поэтому на протяжении своей жизни, с момента рождения и до конца, в любое время человек наслаждается. Если это так, то нет сомнения, что, действительно, существует гораздо больше наслаждений, чем мучений, как, напомним, выше мы изложили это пространнее и полнее.

Думаем, что таким же образом следует ответить и относительно различных занятий людей и их разнообразных забот, чтобы не быть многословным в делах столь ясных и очевидных. Тем более, что все приведенное выше и все прочее, что можно еще добавить о человеческих страданиях, легко подрывается и опровергается тем, что относится к будущему воскресению наших тел ¹⁴⁸. В самом деле, когда мы воскреснем, мы вновь обретем умершие тела без какого-лиСю недуга, без хрупкости и слабости, без уродств, но — обновленные наи^ лучшим образом; тела не только предстанут начисто_лишен-ными всех Родезией и прочих невзгод, которыми, как~видим, теперь изобилуют каждодневно, но даже предстанут в блеске необыкновенной красоты, как мы покажем кратко ниже, ука-~ зав на их многие восхитительные свойства. __ __

Первое из этих свойств — постоянное и Гаечное здоровье^ свободное от какой-либо слабости, не затронутое никакой оо-лезнью; о нем, по-видимому, думал псалмопевец во многих псалмах и особенно в одном, где говорит: «благослови, душа моя, господа.... он... исцеляет все недуги твои...» ¹⁴⁹. Второе свойство молодость без старост^ ведь человеку не поможет только вечная невредимость его тела, если ей не сопутствует блаженство постоянной молодости; и она не принесет также много пользы, если даже здоровый, однако угнетенный бременем многих лет человек будет нуждаться в каком-нибудь посохе. Все мы воскреснем в совершенном и полном возрасте тридцати летрнбо апостол говорит: «-Доколе все придем в единство веры... в меру полного возраста христова» ¹⁵°, а Христос, хотя и претерпел муки на 33 году жизни, но поскольку он открылся миру и вышел из уединения, где долго оставался с целью созерцания и размышления, к 30 годам, то именно в тридцатилетнем возрасте мы и воскреснем. И воскрешенные, мы останемся не только в возрасте Христа, но и, удивительно сказать, в состоянии его тела, или, как свидетельствуют слова апостола: «предопределил [бог] быть^подобными^образу сына своего» ^,51. Третьим свойством будёз^свобода те^даГтела наши, которые теперь обременены столькими нуждами, столь-кими греховными разрушениями, тогда будут легкимИГтонки-УИ, " tt*rTMuu,tjTm'gK9rQ iTnjrfm^ Четвертое свой

ство —{Й£21Щя™анн^ всякая незапятнанная

красота есть соответствие частей с некоей приятностью общего облика (congruentia partium cum quadam coloris suavitate), то, действительно, совершенная и полная красота будет там, где не может быть никакого несоответствия частей и где сверх того удивительная красота божественного сияния, неизбежно изливающаяся (necessario intercidens), все разукрасит. Ибо так написано в Священном писании: «Тогда праведники воссияют как солнце в царстве отца их»¹⁵². Пятое свойство — нечувствительность и бессмертие; живущие там не будут му-чимы ни жарой, ни холодом, ни голодом, ни жаждой, ни различными тяготами. Шестое свойство — постоянный покой; ведь там всякий человек всегда и в любое врТёмя наТГдет успокоение. Седьмое — постоянная и вечная радость без печали, ибо сотрет бог всякую слезу с очей святых, так что никогда она больше ни у кого не появится, потому что не будет скорби, не будут слышны ропот и жалобы, ушедшие совсем и исчезнувшие вместе с этой смертной и временной жизнью¹⁵³.

Итак, после того как с помощью всего сказанного мы широко и обстоятельно, в меру наших способностей, опровергли то, что могло противоречить нашей достохвальной теме о достоинстве и превосходстве человека, остается высказать некоторые соображения о наградах и радостях блаженных и о наказаниях и горестях осужденных людей. Всякий, даже мало сведущий в Священном писании, очень хорошо знает, как велики, многочисленны и почти бесконечны радости праведников. Прежде всего они наслаждаются славнейшим и приятнейшим лицезрением божественного величия, а именно, как говорит апостол Павел: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу» ¹⁵⁴, и Иоанн Евангелист: «...когда откроется, будем подобны ему, потому что увидим его, как он есть»¹⁵⁵. Ясно и открыто подтверждает это и Матфей в широко известном слове господа нашего, которое он сказал на горе одним апостолам отдельно от народа: «Блаженны чистые сердцем, ибо они бога узрят» ¹⁵⁶.

Мы могли бы вспомнить и привести сверх этого много других мест из Священного писания, чтобы подтвердить, что праведники увидят бога на родине, но избегаем этого с умыслом, опасаясь излишних длиннот, тем более, что само дело столь очевидно, что относительно него не может быть никаких сомнений и неясностей. Впрочем, обычно спрашивают, увидят ли бога в раю святые телесными очами или только чистой мыслью, или скорее тем и другим; об этом, как известно, у святейших и ученейших людей были разные мнения. Но как бы ни было, ясно, что блаженные будут созерцать это блестящее зерцало всех человеческих и божественных дел, и столько будет радости в этом, так сказать, блаженном видении, что нельзя ни высказать, ни помыслить. Если нас наслаждает вид драгоценных камней, звезд, красивых и стройных людей, что же будет с нами при созерцании всемогущего бога? Без сомнения, наслаждение будет таково, что будем радоваться веч-по, непрерывно, безмерно и бесконечно. Этой удивительной и невероятной радости, которая придет к нам от созерцания 6oia, но изумится разве лишь знающий, что всё, что есть в боге, сияет так, что всем смотрящим откроется яснее и очевидное полуденного света; как говорит Григорий Блаженный: «Чего не увидит тот, кто видит всевидящего?» Зачем говорить более об этой столь безмерной и бесконечной радости, когда католические доктора в своих высказываниях очень ясно показали, что это божественное видение будет всей наградой блаженной жизни и, напротив, лишение его — наказанием жалких и осужденных людей?

Когда они (т. с. праведники) затем увидят ясность, тонкость, легкость, нечувствительность, красоту и бессмертие-славные и восхитительные качества блаженных тел, их дары и их значительные преимущества, они возвеселятся сверх меры. Ведь так будут сиять тела блаженных, что ничю среди человеческих вещей не сможет сравни!ься со столь сильным их блеском. Поэтому пророк Исайя и евангелист Матфей, желая выразить этот столь выдающийся и даже исключительный блеск превосходных тел через какое-нибудь сравнение с плотскими вещами и не найдя ничего более блестящего, чем солнце, не сомневаясь, приравняли его, насколько это было возможно, к солнечному блеску. Один говорит: «Тогда праведники воссияют как солнце в царстве отца их» ^1У7, другой же говорит о преображении Христа на горе Фавор: «И просияло лицо его как солнце»¹⁵⁸. И до такой степени тела блаженных окажутся тонкими, что им не будут противостоять и оказывать сопротивление ни врата, ни стены, ни \ крепления, ни валы, пи какие-либо Другие несокрушимые препятствия, так чтобы в одно мгновение они не могли проГпи п проникнуть, куда захотят, как показал Христос, когда после своего воскресения появился перед своими учениками, свободно войдя через запертые двери. Кроме того; тела до такой степени будут легкими, что при любой ходьбе им не помешает никакая тяжесть; это видно из яснейшего примера с Христом, когда он, желая оказать помощь ученикам, подвергшимся опасности, достиг их, пройдя, как по суше, по морю Галилейскому.

И, наконец, тела окажутся нечувствительными, прекрасными и бессмертными, поскольку не будут отягощены никаким весом материи, не будут искажены никаким уродством п по ослаблены никакой болезнью. И когда, сверх тою, увидит бесконечное общество поющих праведников и великое мнч жество святых, возрадуются еще больше. Ведь если дрч/кпл так приятна и сладостна даже в земном мире, i.ie ой, как in

5 Заказ 13257 вестно, угрожает ежедневно так много подозрений, лжи и опасностей, сколько же должно быть приятностей и сладости в той божественной, взаимной и обоюдной любви, когда царит великий покой и нет никакого обмана и вражды. Когда увидят далее жители [рая] собственными глазами небесный город Иерусалим, они возрадуются в высшей степени; основания его стен украшены 12 видами сверкающих камней,асами стены вокруг сооружены из ясписа, 12 ворот сделаны из жемчужин и каждые есть жемчужина, как свидетельствует Иоанн-Евангелист в конце Апокалипсиса, описывая, благодаря божественному откровению, широко и красноречиво и остальные его части, исполненные величия и блеска¹⁵⁹. Наконец, когда увидят они, что останутся блаженными в вечной радости, а осужденные будут обречены на вечные мучения, то преисполнятся величайшего и бесконечного ликования. Этим радостям блаженных будет соответствовать столько же, даже больше, мук осужденных, ибо, во-первых, те несчастные будут лишены созерцания божества, лишение чего называется современными теологами damni poena [наказание проклятием] и считается столь тяжким, что, согласно известным высказываниям Златоуста и Августина, изгнанники с небесной родины предпочли бы быть в аду, но видеть бога, чем быть где-то в другом месте, где они не могли бы видеть и созерцать бога. К этому столь великому наказанию добавлены мучения огнем, бесконечным и поистине непереносимым, серой, зловонием, червями, холодом и другими вечными муками, что те же самые теологи обычно называют poena sensus (чувственное наказание). Эти два величайших и непрерывных наказания будут сопровождаться стонами, рыданиями и воплями осужденных. Что сказать о том ужасном зрелище бесчисленных людей, подвергающихся столь многочисленным и непрерывным мучениям, которые так отвратительны и ужасны, что да убежит наша мысль, да убоится речь? И как велика будет их мука, когда они вообразят себе, что они, несчастные, обречены на вечные мучения, без какой-либо надежды на будущее освобождение от них, в то время как блаженные, напротив, исполненные бесконечных и вечных радостей и удовлетворенные, всегда будут веселиться и ликовать?

Вот почему, чтобы наконец-то завершить свою речь и положить конец нашему труду, где в первых трех книгах мы пространно изложили, вначале, как велико и сколь удивительно достоинство человеческого тела, затем, насколько благородна и возвышенна (celsitudo ас sublimitas) душа человека и, далее, как велико и как славно превосходство человека [в целом], составленного из этих двух частей; где, наконец, в четвертой книге ,<дЛроверглщ> напомним, в£ё, что оказывается алшхиворечии с нашими суждениями.— вот почему нам осталось кратко увещевать современников и потомков тщательно и заботливо рпблшпятк бтц^твенные предписания, благодаря чему мы можем достичь небесной и вечной родины.

Итак, не только тебя, твое величество, светлейший король ¹⁶⁰,— чтобы вернуться, наконец-то, к тебе, словно на родину после долгого путешествия, но и всех других, до которых дойдут, быть может, наши писания, мы смиренно просим и умоляем соблюдать и выполнять все божественные предписания. Если каждый в меру своих сил позаботится об их осуществлении и выполнении, он, без сомнения, достигнет и временных привилегий и постоянных наград в земной и небесной жизни (utriusque vitae). Кроме того, всем, тщательно соблюдающим небесные предписания, без сомнения, выпадет на долю быть сразу же от рождения удачливыми и всегда счастливыми и блаженными в вечности. Поэтому мы просим и заклинаем всех читателей этого нашего сочинения, чтобы они, пренебрегая всем остальным, обратили тщательное внимание на это наше краткое любовное увещеваньице и выполняли и делали то, в чем мы пытаемся их кратко убедить. О люди, или вернее, о мужи, и даже —о государи, правители и императоры! Так как вы поставлены и определены в таком высоком звании и превосходстве, что всё, что ни есть на земле, в воде и на небе, без всякого сомнения, находится в вашей верховной власти и подчинено вашему слову, позаботьтесь о добродетели! Ей, поправ пороки, окажите предпочтение всеми силами души и тела; ее любите, ее соблюдайте, ей следуйте, ею овладейте, прошу вас, к ней стремитесь, ее достигайте, практикуйте ее постоянно и усердно, чтобы быть не только счастливыми и блаженными, но и стать как бы подобными самому бессмертному богу, ибо назначение ваше — познавать и действовать (intelligent et agendi officia) — является общим с делом всемогущего бога. Поэтому, если вы, приобретая и осуществляя добродетель, обретете блаженство спокойного бессмертия, то, без сомнения, окажетесь на небесной родине словно бы подобные вечному правителю; всё понимая, действуя и созерцая, что свойственно только богу, вы в постоянном и вечном блаженстве возрадуетесь чистой радости его образа в постоянном ликовании, среди вечных песнопений.

Итак, мы написали для тебя, светлейший государь, о достоинстве и превосходстве человека. Всякий раз, когда мы обращаем свой ум и глаза на выдающиеся и восхитительные Б* дары и преимущества твоей личности, мы думаем, что всё изложенное нами широко и пространно является в высшей степени истиной. Ибо, когда мы тщательно и со вниманием рассматриваем каждое отдельное благодеяние человеческой природы, мы понимаем, что ты обладаешь именно такими телом и душой, одаренными особыми и выдающимися в каждой своей части свойствами, каковые, напомним, мы до сих пор и рассматривали каждое в отдельности; благодаря столь выдающимся и столь благородным дарам, удивительно соответствующим друг другу и соединенным в одно целое, появилась на свет, как мы можем видеть, столь великая личность короля Альфонса, что, кажется, ты не рожден согласно общему и обычному закону природы, но скорее создан и избран самим всемогущим богом.

Пьер-Паоло Верджерио

Пьер-Паоло Верджерио (1370—1444) принадлежит к третьему поколению итальянских гуманистов, которое, унаследовав идеи великих родоначальников гуманизма, творчески развивало их дальше и активно участвовало в пропаганде этих идей, делая гуманистическую идеологию достоянием все более широких общественных слоев*. Верджерио родился в Каподистрии в знатной, на обедневшей семье. Учился в грамматической школе Падуи и, видимо, в Падуанском университете, а также во Флоренции. В этом городе Верджерио бывал трижды, гуманизм и гражданский дух республики оставили глубокий след в его мировоззрении. Своим учителем он считал Колуччо Салютати.

Свою преподавательскую деятельность Верджерио начал в Болонье, где читал логику, не испытывая, однако к ней интереса; одновременно изучал медицину, естественную философию и с увлечением занимался гуманитарными науками. Уже в молодые годы (между 1388 и 1390 гг.), возможно, еще в Болонье, появилась комедия Верджерио «Павел», написанная

■4h сочинений Верджерио на русский язык переведены инвектива ii|x.ti:h Карла Малатесты н виде письма к Лодовико Ал и доз и (см.: Ревяки-на Н В Итальянское Возрождение. Гуманизм второй половиньГ XTV века—первой половины XV текаг Новосибирск, 1975. С. 10—18), а также фрагменты педагогического трактата «О благородных нравах и свободных науках» (см.: Цгсги у.т^тидеского воспитания. М., 1973. С. 319—328; Ревя-кина II В Итальянское Возрождение. С. 1(55^Т13).

О взглядах Верджерио см.-^Корелин_М. С. Ранний итальянский гуманном к em историография. СП(ГГ1914. 'С 400—416.

Из советских работ о Верджерио см.: Фридолин П. П. Педагогические идеи итальянского Возрождения. // Изв. пед. ф-та Азербайджан, уп-м. Сер. Общественные науки. 1929. Т. 14. С. 7—68; Ревякина //. В. Гумгш». i Пьер-Паоло Верджерио об умственном труде ученых // Европа » ер" чиш века: экономика, политика, культура. М„ 1972. С. 341—354; Пс *i' Им ко-политические воззрения итальянского гуманиста Верджерио // Ь'ч'\ шннские чтения. Новосибирск. 1972. Вып. 3. С. 73—90.

под влиянием Теренция и предназначенная служить «исправлению нравов юношества» — первая дошедшая до нас гуманистическая комедия.

С 1390 г. Верджерио живет а Падуе, где преподает логику в университете и одновременно изучает право. Падуанская культурная среда способствовала углублению его интереса к гуманизму. Он попал в круг знакомых гуманиста Джованни Конверсино да Равенна, общался с большим любителем античной культуры, юристом, церковным и государственным деятелем Франческо Дзабареллой, сблизился с падуанскими последователями Петрарки. В этот период Верджерио издает поэму «Африка» Петрарки, пишет краткое жизнеописание поэта, составляет письмо от имени Цицерона Петрарке, где защищает активное участие людей культуры в общественной и политической жизни; мысли о связи культуры и жизни, созерцания и деятельности он будет развивать и в дальнейшем.

Когда во Флоренции появился греческий ученый Мануил Хризолор, приглашенный Флорентийской коммуной для преподавания греческого языка в университете, Верджерио отправляется во Флоренцию для изучения греческого языка. Через два года он вновь возвращается в Падую, где живет до 1405 г. Этот падуанский период был самым плодотворным в его творчестве. Около 1402 г. Верджерио пишет свой знаменитый трактат по педагогике «О благородных нравах и свободных науках (De ingenuis moribus et liberalibus studiis), посвященный сыну правителя Падуи Франческо Каррара — Убертино Каррара. Возможно, в связи с этим в историографии распространилось мнение, что Верджерио был наставником Убертино и секретарем и советником Каррара, но сам Верджерио об этом нигде не говорит. Трактат Верджерио по своему содержанию гораздо шире, чем наставление будущему государю: в нем изложен ряд принципов становящейся гуманистической педагогики, основателем которой можно считать Верджерио. Трактат с самого начала получил высокую оценку главы гуманизма того времени Колуччо Салютати и принес Верджерио большую известность. О его влиянии на педагогическую мысль Возрождения свидетельствует тот факт, что до 1600 г. трактат переиздавался 40 раз.

В период пребывания в Падуе Верджерио пишет хронику правителей Падуи Каррара (между 1390 и 1397 гг.), трактат «О монархии» (между 1390 и 1404 или 1400 и 1405 гг.). В период недолгого пребывания в Болонье в 1397 г. Верджерио выступает со знаменитой инвективой против Карла Малатес-та, который, захватив Мантую, приказал убрать памятник

Вергилию. В этом сочинении гуманист пылко защищает античную культуру и говорит о высокой миссии ее носителей, а равно н о высоком значении деятельности гуманистов. Важна и интересна для истории раннего гуманизма и переписка Верджерио, большая часть которой приходится на падуанский период.

В 1405 г в связи С. разразившейся мржду Венецией и Падуей войной Иррпуррип урджарт _в р_ИМг_Гд_е выполняет функции секретаря папской курии; затем какое-то время живет в Каподистрии. В 1414 г. он с Дзабареллой, к тому времени кардиналом, едет на Констанцский собор, а в 1418 г. после смерти своего покровителя и друга уезжает с императором Сигизмун-дом, присутствовавшим на соборе, в Венгрию.

К констанцскому периоду относятся письма Верджерио, свидетельствующие о его непрекращающемся интересе к гуманизму: одно из них направлено Гуарино из Вероны и посвящено памяти учителя Мапуила Хризолора, другое написано с целью похвалить трактат молодого Франческо Барбаро «О женитьбе». После Констанцского собора Верджерио перевел трактат Арриана «О деяниях Александра Македонского».

В Венгрии Верджерио способствовал распространению гуманистических идей. Ссылаясь на венгерских ученых, И. Н. Го-лен ищев-Кутузов ставит в заслугу Верджерио его влияние на венгерскую и хорватскую историографию, которая начала отвергать легенды средневековья; отмечает его роль в утверждении в Венгрии светского образования, основанного на изучении античных авторов, и представлений о светском государстве ¹².

Приводимый ниже полный перевод педагогического трактата Верджерио «О благородных нравах и свободных науках» выполнен по изданию: Vergerii Petri Pauli nobilium puerorum educatione libellus gravissimus. Lipsiae, 1604 и сверен с итальянским переводом Э. Гарэна; при составлении комментариев были частично использованы комментарии Э. Гарэна (GarinE. Educazione umanistica in Italia. Roma —Bari, 1975).

Трактат

«О БЛАГОРОДНЫХ НРАВАХ И СВОБОДНЫХ НАУКАХ»

Твой дед, Франциск Старший который прославился многими славными деяниями и о мудрых высказываниях которого всюду вспоминают, обычно говорил, что есть три вещи, относительно которых родители [безусловно могут и по праву и с полным основанием] должны тщательно позаботиться для своих детей. Во-первых, дать им достойное имя. Ведь имя недостойное, хотя это и кажется не столь важным, принесет немалый ущерб. Относительно этого иные родители очень часто заблуждаются, когда по какому-то * легкомыслию, желая сами создать новые имена или переняв их от предков, уверенно передают эти имена потомкам, словно родовое наследие. Во-вторых, вырастить детей в прославленных городах, поскольку могущество и известность родины более всего способствуют богатству и славе. Впрочем, в этом деле, скажу от себя, часто случается так, как было с Фемнстоклом. Будучи афинянином, он ответил в споре некоему серифийцу, который упрямо утверждал, что Фемистокл прославился не собственной доблестью, а благодаря славе родины: ни ты, сказал Фемистокл, не сделался бы знаменитым, даже если бы стал афинянином, ни я не был бы неизвестен, став серифийцем ².

Третье же [условие] -состоит в том, чтобы обучить детей добрым искусствам. Прекрасны все вещи, о которых говорил Франциск, бывший и считавшийся в любом деле разумнейшим человеком своего времени. Но эта последняя вещь, кроме прочего, и весьма полезна. Действительно, никаких более прочных богатств или более надежной опоры в жизни не могут родители уготовить детям, чем обучить их искусствам и свободным наукам (honestis artibus ас liberalibus disciplinis). Знающие их обычно возвышали и прославляли и безвестное имя своего рода и ничем не примечательную родину.

Изменить свое имя любому позволено, если это делается без обмана; никому не запрещено переменить и местожительство, если ему заблагорассудится. Но если кто с детства не будет обучен добрым искусствам и будет жить обученный дурным, он вряд ли сможет надеяться в зрелом возрасте забросить вторые и тотчас приобрести для себя первые. Следовательно, основы доброй жизни должны быть заложены в детском возрасте, и душа должна быть приучена к добродетели, пока она нежна и легко воспринимает любое впечатление, так что и в дальнейшей жизни оно сохранится в первоначальном виде.

И хотя всем людям, и родителям в первую очередь, следует стремиться правильно воспитать своих детей, а детям надлежит показать себя достойными своих родителей, но более всего подобает быть образованными в важнейших искусствах (principalibus artibus), чтобы считаться достойными и судьбы, и звания, которыми обладают те, кто высоко поставлен и чьи слова и дела не могут быть неизвестны. Ибо те, кто желает, чтобы им причиталось все лучшее, должны по справедливости и сами являть собой все наилучшее. Самое надежное и прочное основание для правления состоит в том, что обладающие властью почитаются всеми как наидостойнейшие из всех этой власти.

Ты, Убертино, во-первых, получил имя, издавна славное в вашей семье и недавно прославленное тем, кто шестым из вашего рода обладал властью³. Во-вторых, ты рожден в древнейшем царственном городе, который славится изучением всех добрых искусств и изобилует множеством всяческих вещей, полезных людям, и рожден в роду государей и отцом-государем, под властью которого день ото дня приумножается счастье и благосостояние города и слава вашей семьи. Но более всего я радуюсь (клянусь моей честью и благосклонностью ко мне твоей и твоих близких), видя, что ты всеми силами стремишься к добрым искусствам и славным занятиям благодаря заботе отца и, главным образом, по собственному стремлению.

Хотя все три вещи, о которых мы сказали, более всего, видимо, требуются от родителей (и я не отрицаю, что родители, действительно, в состоянии многое сделать в каждой из них), однако родители дают, главным образом, имена при рождении. Родину человеку дает случай, иногда - выбор. Славные же искусства, или саму добродетель, каждый добывает для себя сам, а именно добродетель должна быть наиболее желанной по сравнению со всем тем, что можно приобрести от людей усердием (studio). Ведь богатства, слава, наслаждения ненадежны и преходящи, свойства же и плоды добродетелей пребывают неизменными и остаются вечными.

И если я увещеваю тебя усердно заниматься, то, даже исполняя этот [долг] охотно, вижу, что необходимости в этом нет. В самом деле, что иное могу я убеждать тебя делать, если не то, что ты всегда делаешь? Кого иного могу рекомендовать тебе как образец добродетели, если не тебя самого? Ты ведь кажешься одаренным от природы такими качествами души и тела, что от тебя можно ожидать [только] всего высокого, а ты проявляешь это в еще большей степени, так что превосходишь всеобщие надежды и упования. Зачем тебе тогда чье го побуждение, чтобы отважнее продвигаться вперед, или пример для подражания, чтобы сильнее воспламеняться?

Итак, я предпринял этот небольшой труд во имя тебя и решил"написать для тебя о свободных занятиях и правах юношей ⁴ (т. е. о том, в каких вещах подобает упражняться благородным юношам и чего избегать) не для того, чтобы убеждать тебя, но чтоТ>ы убедить прочих такого же возраста, и в моих предписаниях что следует делать, ты узнаешь свой собственный пример.

Так как человек состоит из души и тела, то те, кому дано быть здоровыми телесно и душевно, получили, на мой взгляд, нечто драгоценное от природы. Видя многих людей, кому без вины от рождения случается быть тупыми умом и болезненными телом, сколь много благодарностей мы должны воздать природе за то, что у нас и то и другое здорово и невредимо. И природе воздастся достойная благодарность, если мы не будем пренебрегать ее дарами, а позаботимся об их совершенствовании надлежащими занятиями и добрыми искусствами.

Следовательно, вначале надлежит каждому оценить самому свои природные качества (ingenium)⁵, а если мы по возрасту еще не сможем сделать этого, то на это должны будут обратить внимание родители и прочие, кто о нас заботится. И к чему мы будем способны и склонны от природы (in quas res natura proni aptique fuerimus), к тому, главным образом, и надлежит направить наши занятия и всецело им отдаться. Более же всего не следует позволять тем, кто от природы наделен способностями к свободным занятиям, цепенеть в бездеятельном досуге (inerti otio) или связывать себя с неблагородными занятиями.

Как следует распознавать нравы и склонности юношей, а равно как их следует оценивать

Вообще признак благородного нрава состоит в том, чтобы стремиться к похвале, воспламеняться любовью к славе, откуда рождается некая благородная зависть и лишенное ненависти состязание в похвале и честности (probitate). Ближайший же признак этого — охотно повиноваться старшим и не противиться наставляющим в благом. Ведь подобно тому как лучшими для битвы считаются те лошади, которыми легко управлять и которые, навострив уши на звук трубы, приходят в возбуждение, так, видимо, подают большую надежду принести щедрые плоды и юноши, внимающие наставникам и возбуждаемые похвалами к добру. А поскольку само благо добродетели и лик чести они, неопытные в делах, постичь разумом не могут (а если бы те могли предстать глазам, то вызвали бы, как говорит Платон и повторяет Цицерон, необычайную любовь к мудрости®), то ближайшая ступень к этому— привлекать их к лучшему через их стремление к похвале и славе. От природы к этому больше расположенными оказываются те, кто склонен к деятельности, избегает праздности и любит всегда заниматься чем-то хорошим. Возвратимся к тому же сравнению: как считают лучшими в беге тех лошадей, которые по сигналу пускаются вскачь и не нуждаются в пришпоривании или ударах бича, так следует считать прекрасно расположенными к добродетельным делам юношей, которые в назначенное время с готовностью возвращаются без [указаний] наставника к постоянным и ненадолго прерванным занятиям и упражнениям. Но [то же следует] сказать о юношах, если они страшатся угроз и наказаний, но больше — позора и бесчестия, отчего рождается стыд— наилучший признак [благородного нрава] в этом возрасте. И потому прекрасно, если они будут краснеть от порицаний, становиться лучше от наказаний и любить своих наставников, ибо это означает, что они любят учение.

Не меньшую надежду на то, что станут добродетельными, следует возлагать и на тех, кто по природе добросердечен и склонен к примирению. В душе ведь есть нечто подобное тому, что и в теле. Как признак доброй телесной природы — не испытывать отвращение ни к какой пище, но легко принимать желудком всё, что предлагают, и переваривать для питания членов, так и признак души, хорошо устроенной от природы — не иметь ни к кому ненависти или пренебрежения, но все, что говорится или делается, принимать с лучшей стороны. И многие другие признаки можно узнать именно таким способом из поведения (a moribus).

Что же касается телесного вида, то Аристотель писал, что слабые телом способны умом⁷. О прочем следует посоветоваться с теми, кто заявляет, что по лицу каждого можно определить природные способности и нрав (ingenium nativosque mores) — способ, который мы здесь обойдем молчанием. Но, как уже говорилось, на основе врожденных свойств (ex indole) часто можно распознать, в каких мужей мы превратимся из юношей. Ведь в некоторых детях природа с раннего детства показывает, как украшение, признаки будущей добродетели, и потому мы называем юношами с добрыми врожденными свойствами тех, которые, судя по выражению их лица, жестам и прочим движениям, кажутся подающими добрую надежду⁸.

Как этим юношам позорно обмануть ожидания людей, так-достойны хвалы те, кто без всякого знака сделался тем не менее добродетельным, подобно некоему сорту яблок, сохраняющему под безобразной и грубой кожурой сладкий вкус. Поэтому похвален совет Сократа юношам⁹ — часто смотреть на свое изображение в зеркале с тон именно целью, чтобы те, кто обладает достойной внешностью, не обезображивали свое лицо пороками, а те, которые кажутся уродливыми па вид, позаботились бы с помощью добродетелей сделаться красивыми. Но, пожалуй, они смогут достигнуть того же самого в большей степени, если будут смотреть не столько на свое лицо, сколько на нравы и живое подобие (vivum speculum) добродетельного человека. Ведь если П. Сципион и Кв. Фабий говорили, что их сильно вдохновляет созерцание изображений выдающихся мужей ¹⁰ (а к этому обычно прибегали чуть ли не все благородные духом люди) и если подобное занятие вдохновило на высшее из деяний Юлия Цезаря, увидевшего изображение Александра Македонского¹¹, то что произойдет, когда предметом созерцания будет живой пример? Впрочем, возможно, образы предков больше побуждают души стремиться к славе, потому что присутствие самого человека славу большей частью умаляет и живущим обычно сопутствует зависть.

По крайней мере, для примера добродетели и нравов и для любого обучения живой голос и нравы живого человека важнее. Поэтому целеустремленный юноша, которого побуждает желание добродетели и истинной славы, должен выбрать кого-то одного или нескольких из уважаемых им честнейших людей, чтобы подражать им в их жизни и нравах насколько позволит ему возраст. А эти люди и прочие старшие по возрасту должны всегда помнить о серьезности и скромности и более всего соблюдать их перед младшими. Ведь юный возраст склонен к заблуждениям, и если не удерживать юношей примером и авторитетом старших, то они всегда легко соскальзывают к худшему.

Поскольку возрасту юношей, как и остальным возрастам, присущи особые нравы (mores), то добрые нравы следует укреплять и поддерживать практикой и наставлениями, а дурные и непохвальные — исправлять; из них одни зависят только от природы, другие — от недостаточного опыта, третьи — от того и другого¹². Во-первых, от природы юноши щедры и расточительны, потому что не испытывали нужды и не добывали себе средств собственным трудом; обычно ведь не бывает, чтобы тот, кто собрал средства своим трудом, легкомысленно их растрачивал. Равным образом [щедры они] и потому, что у них в избытке жар и кровь, [необходимые] не только для питания тела, но и для роста; в стариках же —наоборот, в результате действия противоположной причины. Каким же стариком ожидаем мы увидеть с годами того, кто в юности был скуп и алчен? [Говорю это], впрочем, не для того, чтобы юношам позволить щедрость, которую они не умеют проявлять [в своем возрасте] и не различают, что, кому и за какие заслуги подарить, а потому, что алчность — это свойство испорченной природы и неблагородного ума. Эти (т. е. склонные к алчности) пригодны к прибыльным занятиям — ручному •РУДУ» торговле или к управлению семейным имуществом. Правда, они, даже если когда-нибудь овладевают более благородными искусствами, почти всегда сведут их, как и все прочес, к неблагородной прибыли; благородным же умам это дело вовсе чуждо.

Далее юноши надеются на хорошее и льстят себя надеждой легко достигнуть многого и значительного и прежде всего долгой жизни, так как у них в изобилии естественный жар, словно они способны вынести любой труд и в любое время. По этой же причине они обладают великодушным и благородным сердцем. Так как сила жара такова, что он устремляется инерх, случается отсюда, что они высокомерны и, согласно Флакку ^1:\ не слушают тех, кто увещевают, оскорбляют других, а самих себя превозносят. Они ведь стремятся к превосходству, вследствие чего, желая казаться многознающими, они с легкостью раскрывают потаенное и в своем хвастовстве часто изобличаются как обманщики. Равным образом и из-за своей неопытности они, думая, что говорят истину, во многом заблуждаются. Но от этой тщеславной лжи их надо более всего удерживать. Во-первых, потому что привыкшие лгать в юности, они и в зрелом возрасте сохранят эту привычку, а позорнее ее нет ничего. Затем потому, что ничто, пожалуй, так не оскорбляет старших, как ложь юношей, стремление недавно рожденных провести старых людей своими плутнями. Поэтому будет полезным посоветовать им говорить немного и редко и только тогда, когда их спрашивают. Ведь в пространной речи всегда найдется то, что можно опровергнуть. Конечно, можно допустить оплошность и в том и в другом (т. е. и в разговоре и в молчании). Значит, надежнее молчать, чем говорить, так как тот, кто в неподходящий момент молчит, виноват только в том, что молчит, в разговоре же случается ошибиться во многом.

Следует также позаботиться, чтобы юноши не приучались к мерзким и постыдным разговорам. Поистине, как сказал греческий поэт и повторил апостол Павел, «худые сообщества развращают добрые нравы»¹⁴. Но, согласно сказанному выше, юноши жаждут превосходства, поэтому они испытывают также стыд, боясь позора и тотчас же вспоминая о порицаниях родителей и учителя; в то же время, поскольку они неопытны, они считают, что их легко можно уличить во лжи.

Юноши также слишком доверчивы. Ведь из-за недостатка опыта в делах они верят всему, что слышат. Они также легко меняют мнение, так как соки [в их организме] из-за роста тел находятся в движении и в изобилии жар, который производит это движение; душа же следует за строением тела. Поэтому как легко они желают того, чего им недостает, так, завладев этим, быстро удовлетворяются. Но более всего они следуют своим страстям и все делают пылко, поскольку их желания, возбуждаемые жаром, остры, а разум и благоразумие, которые могли бы их умерить, не имеют достаточной силы. Я же, соглашаясь с Сосией Теренция, считаю по справедливости, что самое полезное в жизни — все делать надлежащим образом и ничего слишком¹⁵.

Юноши также жалостливы и не злого нрава, так как по рождению они недавние (ab generatione proximi sunt) [и потому] имеют богатую кровь; прочих они оценивают по себе и поскольку сами они мало еще согрешили, думают, что [и другие тоже] и что страдают они несправедливо.

Более же всего они радуются дружбе и любят дружеские союзы, которые часто в один и тот же день заключают и расторгают.

Итак, согласно этим наблюдениям и следует строить обучение; при этом добрые нравы должны поощряться, дурные же ослабляться или вообще выкорчевываться.

Хотя забота о юношах вверена во многом домашнему воспитанию (domesticae disciplinae), но некоторые вещи обычно определяют и законы, а должны, я бы, пожалуй, сказал, определять всё. Ведь для государства важно (Reipub. interest), чтобы молодежь в обществе (in civitatibus) была добрых нравов, и если юношей обучать, сообразуясь с этим принципом, то это будет полезно для общества и будет благом для них самих ^,в.

Всего же более (чтобы специально сказать об этом) юношей следует удерживать от тех пороков, в которые они легко впадают по природе, из-за возраста. Ведь каждый возраст имеет свои пороки: юношеский возраст пылает страстью, средний тревожит честолюбие, старость истощают жадность и алчность; говорю об этом не потому, что не бывает исключений, но скорее оттого, что к этим порокам люди более склонны по возрасту^,7.

Надо, следовательно, позаботиться, чтобы юноши как можно дольше оставались целомудренными, так как слишком ранняя любовь ослабляет телесные и душевные силы. Поэтому юношей надо удерживать от плясок и прочих подобных забав, а также от многолюдных женских обществ, не позволять им ничего говорить и слушать об этих вещах, ведь раз сам пыл их возраста влечет их к любви, то не останется никакой надежды, если еще и совет даст дурной товарищ. Но главным образом никогда не надо давать им бездельничать, а всегда следует занимать их каким-нибудь честным физическим или духовным трудом. Ведь праздность делает их склонными ко всяким страстям и неумеренности. Следовательно, юношей слишком склонных к безделью и страсти, надлежит лечить разнообразным трудом. Но им очень вредит не только безделье, но также и одиночество, которое размягчает слабую душу непрерывным размышлением об этих вещах и не позволяет ей обратиться к другому. Как тех, кто впадает в отчаяние, не следует оставлять в одиночестве, так и тех, душа которых взята в плен наслаждением. Поэтому их надо удерживать и бдительно охранять от всякой мерзости и преступной безнравственности и поручать только тем лицам, чьи нравы и вся жизнь совершенны, и, следуя примеру этих людей, они уже не согрешат, а удержатся их авторитетом. Подобно тому как к молодым деревьям приставляют подпорки, чтобы они не могли согнуться под собственной тяжестью или силой ветра, так и к юношам следует приставить наставников, чтобы с помощью их увещеваний они бы учились, убеждением удерживались [от дурного] и благодаря подражанию им совершенствовались.

Юношей надлежит удерживать от неумеренности также в другом, что относится к [образу] жизни. В самом деле, излишние еда и питье и слишком долгий сон — скорее от привычки. [Говорю это] не для того, чтобы отрицать, что людям с различными телесными свойствами эти вещи необходимы в разной степени, но потому, что во всех людях природа довольствуется немногим, если иметь в виду необходимость, если же наслаждение, то ничто ей не сможет показаться достаточным.

Но более всего в этом возрасте надо удерживать от вина: его излишнее употребление и доброму здоровью враждебно и сильно расстраивает способность здравого суждения. В этом мне кажется, вовсе не следует осуждать правило спартанцев ¹⁸, которые приказывали приводить на свои пиры пьяных рабов не затем, чтобы развлекаться их бессвязными речами и безобразными движениями (ибо бесчеловечно удовольствие, когда человек развлекается недостатком или пороком другого человека), но чтобы показать своим юношам на примере, сколь позорно выглядеть пьяным. Поэтому надо с малых лет приучить мальчиков скорее пить воду, разбавленную вином, чем [чистое] вино, доводящее до безумия, и пить столь умеренно и редко, чтобы питье больше предназначалось для смягчения пищи, чем для утоления жажды. Право же, не подобает (и это имеет отношение не только к нравственности, но и к доброму здоровью) пищу и питье измерять желудком, мерой сна делать зимние ночи и предел в наслаждениях определять пресыщенностью, но надо все регулировать разумом и настолько ввести это в привычку, чтобы легко можно было обуздать юношеские страсти, понимая при этом, что не всё, что позволено делать, используя силу или случай, следует делать.

Прежде всего, однако, подобает, чтобы хорошо воспитанный юноша не пренебрегал почитанием и уважением богослужения и приучался к этому с молодых лет. Ибо что будет святого среди людей для того, у кого окажется в пренебрежении сама божественность? Однако не пристало [в этом] доходить до старушечьих суеверий (ad aniles superstitiones), которые в этом возрасте обычно большей частью осуждаются и подвергаются осмеянию, но [надо знать] известную меру. Хотя какую меру можно применить в этом деле, в котором все, что в наших способностях, менее [всякой] меры? В особенности же следует увещевать юношей не богохульствовать (поп execrari divina) (что отвратительно в любом возрасте), не насмехаться над священными именами и не давать легкомысленно по собственному побуждению клятву; ведь тот, кто беззаботно клянется, часто имеет обыкновение клятву нарушать.

Далее, подобает, чтобы юноши оказывали большое уважение старикам и старшим по рождению, считая их как бы родителями. В этом древнем обычае была прекрасно воспитана римская молодежь; юноши в день заседания сената провожали сенаторов, которых называли отцами, в сенат и там, перед входом [в здание], неусыпно находились [в ожидании их], а после роспуска сената уводили многих домой ^1э, и это было бесспорно первой подготовкой к проявлению постоянства и терпения в более зрелом возрасте. Можно сказать, что те юноши, которые охотно льнут к старикам и не без труда уходят от тех, с чьей помощью могут чему-то научиться, видимо, вполне серьезно желают опередить возраст благодаря добродетели.

Кроме того, юношей следует научить принимать приходящих, а также провожать тех, кто уходит, скромно приветствовать старших, ласково обходиться с младшими, дружески обращаться к друзьям и доброжелателям. Хотя эти качества хорошо выглядят во всех людях, но в правителях и их детях кажутся прекрасными, и они более всего заметны именно в них, в чьих нравах и всей жизни обычно любят мягкость (facilitas), а хвалят строгость; [им] следует, однако, опасаться того и другого: чтобы строгость не перешла в свирепую суровость, а мягкость - в шутовскую фамильярность. Но этого они (т. е. правители) смогут избежать, если каждый будет легко переносить увещевание и порицание — условие целительное в любом возрасте, при любом деле и положении. Ведь подобно тому, как, глядясь в зеркало, мы видим недостатки своего лица, так взвешиваем и душевные ошибки, когда их порицают друзья, и здесь самое время их исправит!». Те же, кто не может слышать ничего, что им неприятно, легче всего впадают в заблуждение. Переносить только изысканную пищу—свойство слабого желудка; надо, следовательно, быть в состоянии и вытерпеть злословящих, и выслушать порицающих. Ведь того, кто не терпит, чтобы его порицали в его присутствии, нелегко обычно защищать, когда он отсутствует. 1ем же, судьба которых более возвышенна и в чьих руках власть над городами и народами, более всего подобает не только легко, но даже охотно выслушивать благих увещевателей, поскольку сами они по причине большой вольности более склонны к заблуждениям, а их заблуждения обычно вредят многим. И именно об этом следует тем более позаботиться, что тех, кто осмелится сказать правителям, что есть истинное и подобающее, немного, [с другой стороны, среди правителей] еще меньше тех, которые хотели бы это услышать. Однако тот, кто хочет услышать истину, легко найдет того, от кого сможет услышать. Поэтому может показаться чудом, если какой-нибудь [правитель], рожденный в могуществе и богатстве, никогда не испытывавший несчастья, является мудрым и добрым. И если кто-то есть подобный, его, па мой взгляд, следует любить и почитать, словно земного бога В самом деле, среди изобилия всего, имеющегося вдоволь для любых наслаждений, при возможности получить все, чего бы ни пожелал, при огромной толпе льстецов, которые обычно из глупцов делают безумцев, едва ли есть место для разума и верного суждения. Это прекрасно понимал Платон и удачно выразил в немногих словах в «Горгии», которые мы приводим дословно: «Трудно... и потому особенно похвально прожить всю жизнь справедливо, обладая полной свободой творить несправедливость» ²⁰.

Впрочем, юношей также обычно размягчает и расслабляет

G Заказ 13257 излишняя доброта родителей, что чаще всего проявляется в тех [из них], кто воспитан матерями-вдовами в неумеренной любви. Поэтому ценен обычай, существующий у некоторых народов: заботиться о том, чтобы дети воспитывались вне города или, по крайней мере, вне семьи, у родственников или друзей. И если дети часто находят их более добрыми [чем родителей], то сознание того, что живут они в чужом доме, лишает их неограниченной вольности и делает более старательными в наилучших занятиях, которые мы называем свободными и о которых пришло уже время сказать.

Что такое свободные занятия, которыми должны обучаться юноши

Свободными занятиями (liberalia studia) мы называем те, которые достойны свободного человека, а именно те, которыми возделывается и совершенствуется добродетель и мудрость и благодаря которым тело и душа предрасполагаются ко всему лучшему, вследствие чего люди обычно достигают чести и славы — первой награды мудрому человеку после добродетели. Ведь, как для неблагородных (illiberalibus) людей целью является выгода и [чувственное] наслаждение (lucrum et vo-luptas), так для благородных — добродетель и слава. В таком случае стремиться к ним и со всем старанием пытаться достичь мудрости надлежит с самого детства. Ибо, если ни одно из отдельных искусств, даже из тех, которые не требуют тонкости [ума], никто не может освоить в совершенстве, не занимаясь им с детства, что же сказать о мудрости, которая заключается в столь многих и великих вещах и в которой содержатся опыт, правила и наука (artes..., praecepta, rationes) всей жизни? В самом деле, мы не станем мудрыми (а мудрыми мы все хотим считаться, и быть), не станем, повторяю, в старости мудрыми, если не почувствуем вкуса к этому с самой юности. Но мы не должны принимать во внимание бытующее чуть ли не повсюду мнение, что те, кто отличается умом в юности, превосходя свои возраст, с годами обычно глупеют. Хотя у некоторых [детей] это обстоятельство имеет физическое основание: у них умственные способности находятся в расцвете сил в отрочестве (cum impuberibus), в дальнейшем же с возрастом они слабеют. По этому поводу рассказывают, что некий старик был изрядно смущен юношей, но имена того и другого неизвестны. Поскольку юноша считался благоразумным и честным, превосходя свой возраст, на эту диковинку обратили внимание старика. «Кто в юности столь мудр, в старости будет безумен»,— сказал старик, при этом так возвысив голос, чтобы юноша слышал. А тот, кому не изменило врожденное остроумие, обратившись к старику, тотчас же ответил: «В таком случае, ты был в юности наимудрейшим», и [этим] оружием, говорят, сразил старика.

У многих юношей именно от природы такой быстрый ум в понимании, такой проницательный в исследовании, что даже без долгого учения они могут рассуждать о важных вещах и высказывать серьезнейшие соображения; если их врожденные способности (ingenita vis) укрепить эрудицией и помочь им наукой, то обычно из них выходят великие мужи. Как необходимо в таком случае позаботиться об этих юношах, так не должно пренебрегать теми, кто имеет средние способности (mediocri valent ingenio) и даже, [напротив], следует скорее помогать им, поскольку в них природные способности слабее.

Однако всех надо заставить заниматься и трудиться с детства, пока податливы (faciles) души юношей, пока подвижен возраст, как сказано в стихах Марона ²¹. И усерднее всего надо заниматься в детстве, ибо этот возраст более всех остальных восприимчив к наукам; однако продолжать учиться нужно в любом возрасте, если не разделять того мнения, что учиться вообще позорнее, чем оставаться невеждой. Но совсем иначе думал Катон, глава семьи Порциев, который изучил латинский язык почти стариком, а греческий — уже совсем старым; он не считал, что старику позорно учиться, поскольку для человека знать — [всегда] прекрасно. Также и Сократ, столь замечательный философ, уже в пожилом возрасте начал играть на кифаре и доверил обучение своих пальцев учителю²². Между тем, как нашим юнцам из-за их изнеженности учиться неприятно и быть с учителем им, у кого еще молоко на губах не обсохло, кажется стыдным. Однако их вовсе не следует предоставлять собственному суждению, но различными уловками надо побуждать к добрым и надлежащим занятиям.

При этом одних следует привлекать похвалой и понятием о чести, других — небольшими наградами и ласками, третьих принудить угрозами и розгой. И все эти [способы воздействия] так хорошо обдумать и разумно отрегулировать, чтобы наставники использовали то один, то другой [из них] ²³; им следует остерегаться и того, чтобы не быть ни слишком мягкими, ни излишне суровыми. Как чрезмерная вольность разрушает доброе природное дарование, так суровое и постоянное порицание ослабляет силу ума и гасит в детях природную искру (naturaeque igniculos); страшась всего, они не могут ни на что отважиться, и [оттого] происходит, что, боясь в чем-то ошибиться, они почти всегда ошибаются. В особенности же следует обходиться без принуждения в отношении тех, в ком преобладает черная желчь; их более всего следует предоставлять собственной воле и [позволять] им наслаждаться свободой и играми: имеющие подобный [физический] склад, не все (как думал Аристотель)²⁴, но очень многие, несомненно, более щедро одарены от природы²'.

Случается однако, что многие, одаренные способностями, стараясь обучаться надлежащим наукам, или отклоняются от них насильственно (manu iniecta), или как бы из-за встающих перед ними барьеров вынуждены останавливаться в ходе занятий, или их направляют в другую сторону. Действительно, для очень многих препятствием становился недостаток средств (angustia rei familiaris), что вынуждало свободную душу, созданную для лучшего, служить прибыли. Однако натура благородная (generosa) обычно возвышается вопреки даже крайним трудностям²⁶, и чаще добрым умам вредило чрезмерное богатство, нежели крайняя бедность, так что о таких людях обычно говорят не без негодования: «О сколь великим мужем он стал бы, если бы был рожден в более скромных условиях». Для некоторых на пути [к обучению] стоит власть родителей и с детства усвоенный образ жизни. Ведь тому, что привычно для нас с малых лет, мы обычно с легкостью следуем, став старше: поэтому дети охотно соглашаются продолжать занятия родителей, с помощью которых они были взращены и воспитаны. Но мы часто следуем и тому, что принято в [нашем] обществе (quod est in civitatibus consuetum), будто лучше всего делать то, что одобряют и делают прочие.

Итак, это размышление о выборе занятия — труднейшее из всех, ибо мы или не свободны в нем, или приходим к нему, проникаясь ложными мнениями, [завися] от плохих привычек, дурного слова людей. Однако некоторым [людям] дана особым даром бога возможность самим, без вождя, вступить на правильный путь и следовать им, а именно тем немногим, кого, как говорит поэт, благосклонный Юпитер полюбил или даже породил²⁷, если верить в чем-то басням²⁸. [Из них] мы узнали прежде всего о Геракле, о чем сообщают греки и вслед за ними упоминают латиняне. Когда Геракл увидел перед собой две дороги, одну— добродетели, другую —наслаждения, он, находясь, возможно, в том возрасте, когда следует задуматься о жизни в целом, удалился в пустыню, и, размышляя в одиночестве много и долго (поскольку возраст тот не силен в суждении и решении) ²⁹, посвятил себя в конце кончов добродетели, отбросив наслаждение. И тем самым через многочисленные и трудные подвиги он проложил себе, как считают люди, путь на небо⁸⁰.

Вот так было с Гераклом. Нам же повезет, если предписания и рука [наставника] поведут нас к добродетели или если мы будем побуждены к этому силой необходимости, ибо благословенна необходимость, увлекающая к благу. Впрочем, и тебе также, Убертино, как я вижу, отчасти выпало на долю [подобное]. В самом деле, из наук и искусств человеческих два главным образом причастны взращению добродетели и достижению славы (ad excolendam virtutem et ad parandam gloriam), а именно военное дело и литература (armorum videlicet ас literarum disciplina); тебе отеческим великодушием было позволено следовать только одному военному делу, призвание к которому является, можно сказать, отличительной чертой вашей семьи, а ты так тщательно и со старанием осваивал упорно и то и другое, что, оставив далеко позади своих сверстников, можешь состязаться в похвале за оба [занятия] даже со старшими. Итак, ты поступаешь правильно, не пренебрегая военной наукой, в которой всегда славились твои предки, и пытаясь добавить к древней славе дома новую похвалу— за образованность. Ибо ты справедливо стремишься подражать им [предкам?] ^3|.

Но есть в наши времена огромная толпа тех, кто чурается науки как позора или одобряет мнение Лициния, некогда римского императора, который называл литературу ядом и общественной заразой ³². Гораздо лучше говорит другой: счастливы были бы государства, если бы ими управляли мудрецы (studiosi sapientiae) или если бы их правителям случилось выучиться мудрости ³³. Притом верно и то, что занятия литературой (literarum disciplinae) не лишают человека ни безумия, ни злобности; и даже более того: как тем, кто рожден к добродетели и мудрости, они очень помогают, так способствуют часто сокрытию глупости или служат орудием пагубной несправедливости. Мы ведь знаем, что Клавдий (вернемся снова к римским императорам) был достаточно ученым и Нерон, его пасынок и наследник в правлении, весьма образованным; но первый был человеком редкостной глупости, второй запятнал себя жестокостью и всяческим позором. Последний все же как-то сказал под покровом безумия, что не желал бы быть образованным, что и в самом деле следовало ему пожелать, если бы только он мог стать безумным лишь по причине образованности ³⁴. Но я думаю, что даже если бы ему можно было совершенно удалить от себя науки, которым плохо жилось у него, то он сделал бы это так быстро и охотно, как отбрасывал от себя симулируемое временами безумие, чтобы не осталось в его душе никакого места для добродетели и добрых искусств.

Напротив, твой прадед Яков Каррара, благоразумный муж и великодушный государь, будучи сам не очень образованным, тем не менее необычайно высоко ценил ученых³⁶, так что считал, что ему одного недоставало для счастья — быть образованным [хотя бы настолько], насколько это доступно скромному человеку.

И в старости можно желать [стать образованным], однако нелегко этого достичь, если с ранней юности не вооружиться знанием с помощью старания и труда. Следовательно, в юности надо подготовить [для себя] утехи, которые могут услаждать честную старость. И те занятия, которые в юности тягостны, в старости будут сладким отдыхом. Поистине есть в этих занятиях большая опора: мы или находим в них целебное средство против изнемогающей усталости или утешение от беспокойных дел. Есть ведь два рода жизни: один —свободный (liberalis), заключающийся целиком в досуге и созерцании, другой состоит в деятельности и труде (in actione negocioque). Сколь необходимо знание и использование (cog-nitio ususque) книг в первом роде жизни, всем должно быть ясно, а сколь полезно это во втором, легко можно распознать из дальнейшего. Я уж не говорю о том, насколько благоразумнее благодаря наставлениям авторов книг и примерам, приводимым в них, могут стать те, кто посвящает себя деятельной жизни (ad res gerendas animum applicant).

Но и управляя государством, ведя за пределами отечества войны или занимаясь дома делами своими и своих друзей, не найдут они, утомившись, ни в чем другом более приятного занятия [чем в чтении]. Выпадают также часы и моменты, когда от этих дел мы освобождаемся по необходимости, ведь и от государственных дел мы часто не по своей воле удаляемся и не всегда ведутся войны, и в иные дни и ночи случается что-то, что заставляет задержаться дома и остаться самому с собой, вот тогда-то, когда ничем другим извне мы не будем заняты в свой досуг, и приходит на помощь чтение книг, разве только не пожелаем мы всецело предаваться сну, изнывать в безделье или подражать привычке императора Домициана, который ежедневно в определенное время тайком от всех, [вооружившись] железным прутом, преследовал мух^Зб. А ведь он был сыном Веспасиана, младшим братом Тита! И ни с тем, ни с другим не был сравним совершенно. Напротив, он считался настолько отвратительнейшим из всех, насколько честнейшим из всех считался Тит, кого все историки называли отрадой (delicias) человеческого рода. Поэтому и столь славна память о нем, а у того достойна проклятия.

Ведь потомки свободно судят о деяниях и жизни людей, они не страшатся порицать бесчестных и не завидуют похвалам достойных. У государей, как видим, именно в этом деле большое преимущество, я бы, пожалуй, сказал даже, настоятельная необходимость совершать благие деяния, если они хотят считаться с мнением людей и стремиться к вечной славе у потомков. В самом деле, прочим и притом низшим [по положению людям] нужно много энергии и доблести, чтобы прославиться, и их прегрешения могут быть скрыты благодаря безвестности их жребия, в государях же и великих людях даже умеренная добродетель, то ли потому, что она редка у людей высокой судьбы и оттого вызывает большее восхищение, то ли потому, что благодаря блестящей судьбе сильнее сияет, считается прекрасной и замечательной, а злодеяния, даже тайные, не могут быть скрыты, а узнанные не могут долго замалчиваться. Ибо их разглашают и первыми осуждают те, кто сами являются пособниками в их наслаждениях либо соучастниками в преступных деяниях. Пример этому один из спальников вышеназванного Домициана, высмеявший в утонченной остроте его глупость. Спрошенный как-то, был ли кто-нибудь с Домицианом в покоях, он ответил «даже мухи не было», словно бы тот своим старанием всех уничтожил. К этому его занятию, столь недостойному, пожалуй, можно было бы отнестись снисходительно, если бы только было известно, что он обычно занимался этим зимой, в одиночестве, или если бы он не заслужил за прочие злодеяния большей ненависти, чем насмешки за эту мерзкую охоту. Ведь то, что обычно говорил Сципион, а именно, что он никогда не был менее одинок и празден, чем когда казался [другим] праздным и одиноким³⁷, вряд ли ко всякому относится, но только к людям исключительных способностей и одаренных замечательной добродетелью.

Впрочем, я ценю не менее и того, кто, напротив, способен уединяться и в толпе, и в деятельности сохранять спокойствие. Например, о Катоне известно, что пока собирался сенат, он, часто посещавший [заседания], обычно в здании сената читал книги³⁸, откуда он бесспорно [черпал] и предлагал спасительные советы родине и по текущему делу и по другим вопросам.

Если бы даже свободные науки не приносили никаких иных плодов (а плоды эти при всех обстоятельствах разнообразны и многочисленны), то вполне достаточным должно казаться такое весьма важное обстоятельство: в то время, пока мы внимательно читаем, мы отвлекаемся о г многого, о чем не можем думать без стыда или вспоминать без душевной муки. Действительно, если есть что-то в нас самих или в нашей судьбе, что доставляет нам неприятность, мы, читая книги, легко это забываем и утешаемся- Помимо этого занятия наукой (doctrinarum studia) рождают в душах людей удивительные наслаждения и со временем приносят обильнейшие плоды, если семя [их] упадет в добрую душу, подходящую для такого возделывания.

Итак, когда мы одни и свободны от всех прочих забот, что лучшее мы можем сделать, как не обратиться к книгам, где есть все —и приятнейшее для познания и побуждающее к доброй и чистой жизни? Как для прочей [жизни], так более всего для сохранения памяти о прошлом важны и необходимы памятники письменности (monumenta literarum), в которых описываются деяния людей, превратности судьбы, редкостные творения природы и обо всем этом сохраняются суждения [прошедших] времен. В самом деле, то, что передается памятью людей из рук в руки, постепенно исчезает, едва превышая век одного человека. То же, что хорошо вверено книгам, остается навечно, и это могут превзойти пожалуй только живопись, мраморное ваяние или литье. Впрочем, эти последние не несут на себе [печати] времени, не сразу указывают на разнообразие душенных движений, запечатлевают только внешнюю форму и легко могут быт», повреждены. Передаваемое же письменно не просто воспроизводит сказанное, по передает также речи людей, отражает их мысли и притом, распространенное во многих экземплярах, вряд ли может погибнуть, [тем более], если написано достойным стилем; ведь то, что пишется недостойно, и доверия не заслуживает, и существовать долго не может.

Итак, какой образ жизни может быть приятнее и, без сомнения, полезнее, чем постоянно читать либо писать и познавать вновь открытые деяния древности, нынешние же дела сообщать потомкам и таким образом делать нашим (nostrum faccre) любое время — и прошлое, н будущее? О, книги, славное украшение (как говорим мы) и приятные слуги (iucundam familiam) (как справедливо называет их Цицерон), честные и послушные в любых обстоятельствах! Они ведь никогда не надоедают, не заводят ссор, не жадны, не хищны, не дерзки, по твоему желанию говорят или замолкают и всегда наготове по любому приказу; от них никогда ничего не услышпнн.. кр<> ме того, что хочешь и сколько хочешь. И раз наша память не способна сохранять всего, даже малого, и едва в состоянии удерживать отдельные вещи, книги, на мой взгляд, надо ценить и сберегать как вторую память. Ведь именно памятники письменности и книги являются верной памятью о событиях, и общей кладовой, заключающей все, что мы можем знать и помнить. Поэтому, если нам не по силам ничего сочинить самим, мы должны позаботиться о том, чтобы передать потомкам целыми и невредимыми книги, полученные от предков; тем самым мы позаботимся о пользе тех, кто будет жить после нас, а тех, кто ушел, вознаградим за их труды хотя бы этой единственной наградой ³⁹.

В дурном отношении к книгам мы, пожалуй, по справедливости можем обвинить некоторые эпохи и, [в частности], ближайшие к нам прошедшие времена. Можно лишь негодовать, но [уже] ничем нельзя помочь в том, что была допущена гибель столь многих прославленных трудов выдающихся авторов. От некоторых до нас дошли только имена, украшенные высокими похвалами, от других же — лишь часть их неусыпных трудов и отдельные фрагменты. И потому, [зная] о блестящей славе и известности первых, мы желаем [разыскать] их труды и поистине негодуем по поводу гибели остальных трудов вторых, [когда видим] великолепие и достоинство того, что дошло до нас, хотя мы получили их в большей части столь испорченными, некоторые даже в отрывках и сокращенные, что было бы, пожалуй, лучше, если бы из них ничего до нас не дошло. Но нельзя недооценивать и того, что в результате столь огромной утраты многие деяния [прошлого] и притом то, что совершено в Италии и весьма достойно познания, порой остаются по большей части скрытыми от нас, [ибо] сведения о них погибли вместе с гибелью книг и памятников. И вот так мы, зная о деяниях варваров, не знаем из-за гибели книг о многих из наших деяний. Это привело к тому, что достоверные сведения о латинской истории мы берем у греческих авторов. Ведь очень многое из того, о чем у нас сообщается кратко или что вообще неизвестно, у них оказывается изложенным пространно, хотя сама греческая речь, бывшая некогда близкой и понятной нашим предкам, чуть ли не погибла у них, у нас же совершенно исчезла, если только не вызовут ее на свет из могилы те немногие, кто в наш век ревностно ею занялись⁴⁰.

Однако возвращусь к истории, утрата которой тем тяжелее, чем полезнее и приятнее знание этой науки. В самом деле, людям, имеющим склонность к свободным наукам, и тем, кто должен заниматься государственными делами и бывать в общественных собраниях, более всего подобает знать историями изучать мо^льную философию. Ведь [все] другие ис^:кусства называются свободными потому, что приличествуют свободным людям (liberos homines deceant). Философия же потому свободна, что ее изучение делает людей свободными (eius studium liberos homines efficit). Следовательно, в одном [случае] мы находим предписания, чему подобает следовать, а чего избегать, в другом — примеры, ибо в философии раскрываются обязанности всех людей и что каждому соответствует, в истории же то, что было [в прошлом] сделано и сказано, и [она учит нас], что следует сказать и сделать в нужный момент. Не ошибусь [если прибавлю] к этому третью [дисциплину] — красноречие, которое является [еще] одной частью гражданский науки (civilis scientiae). Если благодаря философии мы можем правильно мыслить, что в любом деле — главное; благодаря красноречию веско и красиво говорить, чем одним в высшей степени соединяются души многих (qua una re maxime conciliantur multitudinis animi), то история помогает нам и в том, и другом ^4l. Ведь если мы считаем наиболее рассудительными стариков и охотно их слушаем потому, что за свою долгую жизнь они сами многое испытали и многое увидели и услышали, как же следует оценить тех, кто хранит в памяти деяния многих веков, достойные быть известными, и для каждого случая может привести тот или иной блестящий пример? Из всего этого явствует, что каждый должен научиться .дййдузшим.- образом..говорить и постараться как можно лучше действовать, что свойственно выдающемуся человеку и вообще человеку блестящего ума.

Греки обычно обучали своих детей четырем [дисциплинам]: грамматике (literas) .^гимнастике, музыке.^ рисованию ⁴², "какивие^- Некоторые называЮТТЯкже изобразительным искусством. О гимнастике и музыке будет сказано позже. Рисование же теперь не используется [в преподавании] как свободное искусство; разве лишь в той степени, в какой оно относится к письму (т. е. к каллиграфии?), ибо писать — это то же самое, что и изображать, и рисовать (scribere namque, et ipsum est protrahere ac designare), что до остального, то оно сохранилось у живописцев. Было же это занятие у них (т. е. рисование у греков) не только почетным, но и полезным, как говорит Аристотель⁴³. В самом деле, при покупке ваз, картин, статуй, которыми очень восхищались греки, [это искусство] помогало им не обмануться в цене, оно [также] весьма способствовало раскрытию красоты и изящества в вещах, созданных природой или искусством, способность говорить и судить о которых принадлежит людям возвышенным.

Что касается грамматики, то польза от нее велика всегда в любой жизни и для любого рода людей, но особенно для тех, кто усердно изучает ее как для овладения наукой, так для укрепления уже усвоенного и восстановления памяти об ушедшем. Поэтому, если мы захотим в науках добиться успеха, надо прежде всего подумать о подобающем языке и позаботиться о том, чтобы, пока мы стремимся к большему, не оказалось, что позорно ошибаемся в малом. Рядом с грамматикой следует поместить уиенир г> ирпрнии гппрр (disputandi ratio), благодаря которому мы легко отыщем в любом деле с помощью доказательств, что истинно и что ложно. Поскольку это наука обучения (discendi scientia) и учение о познании (scien-dique disciplina), она легко открывает путь к любому виду наук⁴⁴.

Третья среди теоретических (rationales) дисциплин — риторика, благодаря ей приобретается искусное краснпречй£т"гп^_ торое мы пииаЬили На третье место среди основных частей гражданской науки (CtVllitatis). Однако красноречие, хотя и были когда-то распространено благодаря занятиям благородных людей, теперь почти полностью утратило значение⁴⁵. Действительно, с судебных заседаний красноречие совершенно изгнано, там спорят, не пользуясь непрерывной [цельной] речью, но привлекая с обеих сторон, по обычаю диалектики⁴⁶, законы для решения судебного дела.

[Между тем], некогда в этой области [судебном красноречии] многие римские юноши достигали большой славы, обвиняя виновных или защищая невинных. Даже совещательному роду красноречия нет теперь никакого места у государственных деятелей и вершителей [общественных] дел, поскольку они предпочитают изложить суть дела в немногих словах и приводить при обсуждении голые доводы; и те, кто даже без [риторического] искусства могут говорить содержательно, считаются в народе знаменитыми. Остается торжественное красноречие, которое, если никогда не выходило из употребления, то едва ли когда-нибудь основывалось на правилах. Ведь при составлении речей почти все пользуются такими приемами, которые противоречат самому искусству красноречия. Хотя дела обстоят таким образом, надо тем не менее постараться, чтобы тот, кого мы хотим хорошо обучить, мог говорить на любую тему по правилам искусства красиво и содержательно.

Ближайшее к красноречию [искусство]—поэзия; хотя ее изучение очень полезно для"жизни и красноречия^ однако более всего поэзия кажется приспособленной для удовольствия ⁴⁷. Искусство же музыки (ибо и она наслаждает слушающего) было некогда й "большом почете у греков; и никто не считался [у них] свободно образованным (liberaliter erudi-tus), если не умел петь и играть на струнном инструменте. Вот почему и Сократ, будучи уже стариком, и сам выучился [играть], и благородных юношей призывал обучать этой науке, и это отнюдь не для побуждения их к распутству, а для сдерживания душевных страстей в разумной норме. Ведь как не всякий голос, но лишь хорошо поставленный, рождает мелодию, так не всякие движения души, а только те, которые согласуются с разумом, служат стройной гармонии в жизни.

Музыка (modulations usus) имеет большое значение для спокойствия души и обуздания страстей, поэтому и познание этой дисциплины достойно свободного ума⁴⁸. В соответствии с этой наукой мы познаем разную природу и силу звуков, соотношениями которых удается создавать гармонию и диссонансы. Такова же и наука о числах, которая называется арифметика, и о больших величинах, названная геометрией; в них в соответствии с различными отношениями равенств и неравенств, а равно линий, поверхностей, тел создаются (составляются) различные рода чисел и величин и выявляются многие присущие им свойства, познание чего в высшей степени приятно и содержит в себе исключительную определенность.

Но и та наука прекрасна, которая рассуждает о движении небесных светил, их величинах и расстояниях. Ибо она уводит нас из тьмы и плотного воздуха и вводит душу и глаза в вышний сияющий дом, украшенный многочисленными светилами. Смотрящему в него приятно распознавать образы неподвижных звезд, определять расположение, названия и соединения блуждающих, а также задолго предвидеть и предсказывать затмения солнца и луны. Но более всего изучение природы (scientia de natura) созвучно и сообразно человеческому разуму; благодаря этой науке мы познаем начала и изменения природных тел, одушевленных и неодушевленных, причины и результаты движений и изменений того, что находится в небе и на земле, а также можем добавить [сюда] и причины многих явлений, которые обычно в народе принято считать чудесными (quae vulgo miranda videri soleant). Как приятно понимать все это, так особенно приятно заниматься (negociari) тем, что случается в воздухе и на земле. Но и связанные с этим такие [области] знания, как учение о перспективе и о весе тел, равным образом прекрасны⁴⁹.

И поскольку я слишком увлекся, говоря об этом, коснусь также и остальных дисциплин. Итак, очень хорошо и в высшей степени полезно для телесного здоровья изучение меди-цины, хотя ее практика (exercitium) не вполне благородна. ЗтШГие законов полезно и для государственных и для частных дёл и иовооду в большом почете, а сама [юридическая наука] произошла от моральной философии, как медицина от естественной. Хотя толковать законы или давать решающим правовой вопрос юридическое определение — вещь почетная, однако недостойно, ведя дела, продавать труд за условленную цену. Божественная же паука — это [знание] возвышеннейших причин и удаленных от наших чувств вещей, которых мы достигаем только умом.

Итак, мы перечислили почти все основные дисциплины [и перечислили] не для того, чтобы каждый все их обязательно изучил, дабы быть или хотя бы считаться ученым, ведь и отдельные из них могут потребовать всех сил человека и, [кроме того], вполне добродетельно уметь довольствоваться как скромным состоянием, так и скромной наукой (mediocrem doctrinam); но мы перечислили эти дисциплины для того, чтобы каждый всецело посвятил себя той науке^ к которой он способнее всего. Хотя все науки так между собой связаны, что, совсем не зная других, никакую нельзя изучить превосходно.

Впрочем виды способностей (ingeniorum) различны. Одни [ученики] легко находят существо любой вещи и доказательства для изложения своей точки зрения, другие же медлительны в этом, но основательны в рассуждении; первые более способны возражать, а вторые — отвечать [на возражения], равно как первые склонны к поэзии и теоретическим наукам (ad rationales scientias), вторые же —к практическим (ad reales). Но есть и другие —с быстрым умом, но с медлительной речью и языком, и они, видимо, более сильны в составлении выступления и речи по правилам риторического искусства. Быстрые же и умом и языком преуспевают в диалектических диспутах. А те, у кого речь быстрее, чем ум, то есть языком быстрые, а умом неповоротливые, не сильны ни в том, ни в другом роде выступления (ad neutrum genus valent orationis).

Далее, у некоторых превосходная память, и они очень сильны в знании истории и в освоении обширных томов законов. При этом нам следует знать, что память без ума немного значит, ум же без памяти вообще ничего не значит, но крайней мере, в том, что касается науки; совсем иначе в деятельности, потому что о сделанном деле и о том, что нужно сделать, можно записать, вместо того, чтобы [это] помнить. В науках же того, что не знаем на память или сразу не можем вспомнить, мы, очевидно, не знаем [по-настоящему].

Кроме того есть такие [ученики], кто способен отвлекаться душой от чувственных и материальных вещей и более склонен к восприятию отвлеченного и общего; другие напротив, более расположены распространяться о частностях и заниматься ими, и эти последние склонны к рассудительности и к естественной науке (ad naturalem scientiam), а первые— кматематике и божественной науке, которая называется метафизикой. Но помимо этого, поскольку интеллект [по своей природе] двойной, а именно, созерцательный и практический⁵⁰, то каждый, согласно тому, что из двух у него сильнее, должен будет заняться тем, что ему более подходит.

Есть вдобавок умы как бы ограниченные и, как говорят юристы, к земле приписанные, которые, хотя и слабы во всем прочем, однако в одном или другом весьма успевают, и то, в чем единственном они смогут, очевидно, добиться успеха, им и надо дать.

Впрочем, Аристотель считал, что не следует чрезмерно отдаваться свободным наукам и проводить время [в занятиях ими], и обращал внимание на [важность] гражданской и деятельной жизни для совершенствования людей⁵¹. Ведь тот, кто целиком предан созерцанию и соблазнам литературы, возможно, заботится о себе самом, но он, несомненно, мало полезен городу (urbi), будь он правитель или частное лицо.

Вот так, видимо, следует заключить относительно наук и способностей и [различных] видов тех и других. В этих вещах надо прежде всего обратить внимание на то, что не только более важные правила, которым обучают старших [детей], но и первые элементы наук подобает узнавать от лучших наставников и что не следует без разбора останавливаться на каких угодно авторах книг, но [изучать] лучших. Вот почему и Филипп, царь Македонии, повелел, чтобы Александра учил грамоте Аристотель, а древние римляне, отдавая своих детей в школы, заботились о том, чтобы прежде всего они читали Вергилия. И то и другое —с наилучшим основанием. Ведь то, что посеяно в нежных душах, пускает корни глубоко и нелегко его позже какой-либо силой вырвать. Поэтому если с самого начала [дети] привыкнут к лучшим [наставникам и книгам], то будут считать их первейшими (praecipuos) и всегда использовать как вожатых. Если же впитают какие-либо ошибки, то им необходимо будет в два раза больше времени: во-первых, удалить [изгнать] ошибки и затем усвоить истинные правила. По этой причине Тимофей, известный в свое время музыкант, изгнанный Спартой за то, что он умножил струны в кифаре и изобрел новые лады, брал по договору определенную плату от учеников, которые ничему у других не учились, и двойную плату требовал с тех, кто у других чему-нибудь научился ⁵'².

Но многим в обучении часто служит препятствием то, что должно было быть большим подспорьем, а именно — страстная жажда знания, из-за чего случается, что, желая равным образом все познать, [ученики] не в состоянии ничего запомнить. Ведь как чрезмерная пища не питает, а пресыщает желудок, остальное же тело отягощает и ослабляет, так и чрезмерное количество сведений, одновременно предлагаемых памяти, быстро из нее ускользает и ослабляет на будущее ее способность запоминать. Следовательно, пусть изучающие науку всегда много читают, но отбирают ежедневно немногое, что может питать их память, и таким способом пусть сохраняют как особую прибыль каждого дня три, четыре или большее [количество фактов], в зависимости от способности каждого и от свободного времени. Вообще же, читая, пусть добиваются того, чтобы сохранить путем размышления, то, что уже узнали, а то, что еще не изучили, пусть делают для себя путем чтения с каждым днем более знакомым.

С другой стороны, с чрезмерной страстью к познанию и изучению обычно бывает связано какое-то беспорядочное любопытство в исследовании. В самом деле, стремясь узнать многое о разных вещах, набрасываются одновременно на разные дисциплины, обращаются то к тому, то к другому, или сначала всеми силами отдаются одной дисциплине, затем, отбросив ее, занимаются какое-то время другой, потом — третьей. Дело это не только вовсе бесполезное, но и весьма вредное, что подтверждается и пословицей: вино скисает, если его часто переливать. Итак, следует остановиться на чем-то одном и заниматься им со всем старанием, а другие дисциплины пытаться изучать в такой последовательности, в какой они изложены авторами. Ведь те, кто читают книги беспорядочно, то начиная с конца, то читая в середине и узнавая в конце то, что должно было быть в начале, те будут иметь такой результат, какой получили бы, если вообще всем пренебрегли. В отношении же книг, которые относятся к одной и той же дисциплине, так следует позаботиться, чтобы среди многих предпочитать всегда лучшие.

Трудиться же все должны не в равной мере, но каждый в зависимости от силы и возможности своего ума. Ибо у одних ум имеет, так сказать, острие свинцовое, у других —железное. Те, у кого свинцовое острие, если оно тупое, мало способны к обучению, если же острое, но мягкое и такое, что может легко притупиться, те нуждаются в ходе занятий в частых разъяснениях, и если они не проникают с первого приступа туда, куда желают, то в дальнейшем, чем больше они будут стремиться, тем больше тупеют. Для тех же, кому достался ум железный и притом острый, пет непроходимых путей, если не захотят они вторгнуться туда, где поневоле разрушается все. Но если [железный ум] притуплён, то [наделенные им] все-таки превозмогают трудности неустанным старанием. Так, если они чего-то не поймут, то не отвергают этого сразу же с презрением, что свойственно гордецам, не отчаиваются, как это случается с малодушными, но становятся настойчивее в рвении.

Истинно в высшей степени также и то, что более острые умом менее сильны памятью и, понимая быстро, мало запоминают. Для сохранения и укрепления памяти очень полезно правило Катона, которым он [сам], по его словам, пользовался: все, что он делал, видел, читал днем, он вспоминал вечером, словно требуя от себя отчета за дневные труды, [при этом] он полагал, что следует отчитаться [перед собой] не только за дела, но даже за досуг⁵³. Постараемся и мы таким способом припомнить все, если сможем, если же не сможем, то, по крайней мере, удержим крепче то, что отобрали для себя как наиболее важное.

Принесут также пользу частые беседы об общих занятиях с товарищами: ведь обсуждение оттачивает ум, совершенствует язык и укрепляет память, и не только потому, что при обсуждении многому учимся, но и потому, что узнанное таким способом глубже знаем, более связно излагаем и крепче помним. Кроме того, обучая других тому, что узнали, окажем и самим себе немалую помощь. Ведь наилучший способ продвижения вперед —учить тому, чему [сам] научился.

Но почти со всеми обучающимися часто случается, что, преуспев в чем-то сначала, они считают, что уже многого достигли в обучении, и спорят как ученые, желая всеми силами отстаивать свои мнения, а это им очень мешает. Ибо первый шаг к науке—возможность сомневаться, и нет ничего столь враждебного учащимся, нежели чрезмерная надежда на собственную эрудицию и [стремление] полагаться на собственный ум, из них первая уничтожает, а второе ослабляет любовь к чтению. Вот так они сами себя обманывают — вещь менее всего нужная. Но обмануть себя легче всего, и никого мы не обманываем с большим ущербом. Случается же это оттого, что, не имея опыта, они не в состоянии еще определить отклонения, повороты, обрывы, которые скрываются в науках, [отсюда] происходит, что они либо неверно исправляют многое в книгах, чего не могут понять хорошо сами, либо, виня невежество и небрежность переписчиков, многое непонятное пропускают по собственной воле; между тем как старание и упорство могли бы устранить их [неверные] представления.

Все это однако будет осуществляться надлежащим образом, если мы правильно распределим время, если установим для занятий (litteris) каждый день определенные часы и не будем отвлекаться никаким делом, которое оставляло бы мало времени для ежедневного чтения. Ведь если Александр имел обыкновение много читать, будучи на войне, если Цезарь даже в походе писал книги, а Август, замысливший Мутииской войной важное дело, в военных лагерях обычно постоянно читал и писал и ежедневно упражнялся в произнесении речей ⁵⁴,— что сможет помешать нашему досугу в городе и отвлечь нас надолго от занятий литературой?

Но полезно [при этом] считать даже сколь угодно малую потерю времени за значительную и так ценить время (tempo-ris... rationem habeamus), как жизнь и состояние здоровья, чтобы ничего у нас не пропадало без пользы (nihil inutiliter nobis depereat); часы бездействия, например, которые у прочих ничем не заняты, посвятим более легким занятиям или проведем за приятным чтением. Доброй выгоде свойственно накапливать даже то, чем обычно пренебрегают, к примеру, читать за обедом или ожидать сна за книгами, а вернее, избегать его с помощью книг. Впрочем, медики уверяют, что это вредит зрению; это [их мнение] справедливо, если только читать сверх меры, то есть с излишним напряжением или на слишком сытый желудок.

Принесет также некоторую пользу, если мы поставим в нашей библиотеке, и притом перед глазами, те инструменты, которыми обычно измеряют часы и промежутки времени, чтобы видеть, как само время словно бы течет и ускользает; а [также] если используем эти места [библиотеки] исключительно для того, для чего они были созданы, не допуская туда никакое [иное] занятие или посторонние размышления.

Но ко всему вышеназванному пусть стремятся с большей заботой и рвением те, у кого ум более склонен к наукам, чем тело к войнам. Тем же, у кого и ум развит, и тело крепко, надлежит заботиться о том и другом: сформировать душу и

7 Заказ 13257 тело так, чтобы душа могла принимать верные решения и приказывать разуму, а тело мужественно выносить лишения и легко подчиняться душе, и, наконец, так себя подготовить в целом, чтобы всегда быть готовыми не к применению насилия, но к отражению несправедливости, а если даже допускается применение силы, то не ради грабежа и алчности, но для борьбы за власть и славу.

Более же всего быть обученными военной науке подобает государям. Ведь именно им надлежит в совершенстве знать искусство мира и войны и уметь предводительствовать войском и самим участвовать в сражении, когда потребует необходимость. Что должно быть именно так, показывал, как постоянно на деле, так часто и на словах, Александр, прозванный Великим. Всякий раз, когда заходил, как это бывает среди друзей, спор о стихах Гомера, к которым Александр питал большую страсть, какой из них прекраснее, он всегда отдавал абсолютное предпочтение одному, где сказано об Агамемноне: «одновременно наилучший царь и доблестный боеЦ> ⁵⁵ — словно тому, кто является добрым царем, подобает быть и мужественным воином.

Итак, с самого детства нужно упражнять тело для военной службы, а душу воспитывать выносливой, как это делается с лошадьми, которых выводят на ристалище, чтобы приучить их легко переносить в пыли и поте и [жар] солнца, и тяготы. [Подобное] мы видим часто и у деревьев, их нежные веточки выдерживают значительную тяжесть плодов, выросших из первых цветов до надлежащей величины; даже совершенно согнутые этой тяжестью, они тем не менее не обламываются, а если бы вес не нарастал постепенно, то под тяжестью плодов сломались бы даже более прочные ветки. Так и люди. Если с раннего детства и затем на протяжении всей жизни они не приучатся душой и телом переносить труды (nisi... patientiae laborum assuescant), то в случае, когда затем трудности нависнут над ними, они тотчас же сломятся, не будучи в состоянии сопротивляться. В этом убеждает и авторитет Миноса и Ликурга — великих законодателей, которых прославила древность⁵⁶. Законодатели критян и спартанцев приучали молодежь не только к телесной выносливости, но и к душевному самообладанию. И потому они предписывали [юношам], которые должны были воспитываться вне дома, бегать, прыгать, голодать, испытывать жажду, зябнуть, страдать от жары, чтобы натренированных таким способом легко можно было использовать для военной службы. Ведь изнеженность расслабляет души и тела людей, труд же укрепляет и закаляет. И потому только закаленные трудностями могут их переносить, приученные к ним легко приспосабливают душу и тело к перенесению опасностей и всяческих затруднений, когда потребует необходимость.

В этом случае я не могу предложить тебе, [Убертино], никакого более славного примера ни из древности, ни из нашего времени, чем пример твоего отца ⁵⁷. Как видишь, я, действительно, охотно показываю тебе образы твоих предков и стараюсь часто напоминать тебе о них, потому что есть в них то, чему ты бы мог отлично следовать, а семейными примерами люди обычно вдохновляются больше. И как славно бывает превосходить своих предков благими деяниями, так считается обычно позором отойти в своей жизни и нравах от тех, чью добродетель мы высоко чтим.

Но возвращусь к твоему отцу. Хотя он достоин бесчисленных похвал, однако славится он обычно более всего своей выносливостью в перенесении трудностей. И он, действительно, как видим, так неутомим в трудах, так отважен в опасностях, что кажется, будто он совсем не обременен телом и не принадлежит к роду смертных. Ибо ведь из презрения к трудностям рождается также презрение к смерти и возрастает отвага, с которой он так бестрепетно противостоит любым трудностям, что заставляет думать, будто ничего он не боится, кроме, может быть, одного: чтобы не выпало ему на долю умереть стариком, в чем, на мой взгляд, он совершенно прав. Поистине, всегда надо добиваться добродетели и устремлять душу к славным деяниям, а о [долгой] жизни не очень печься. Ведь каждый, кто даст должную оценку земным делам, легко поймет, что плоды долгой жизни менее ценны по сравнению со страстным стремлением к долгой жизни, а несчастья — больше, чем возможность надеяться даже на краткую жизнь.

Итак, честно живущему в мирное время и храбро сражающемуся на войне подобает [все] прочее переносить с душевным спокойствием, а смерть, когда бы она ни пришла, принимать спокойно и большей частью даже, когда потребуют случай или необходимость, идти ей навстречу. Не того ведь следует опасаться, что мы проживем вдруг мало, но того, чтобы не оказалось, что мы прожили свое время незначительно. Ибо человек в любом возрасте имеет возможность совершить нечто высокое. Сципион, [например], позже первым названный Африканским, едва возмужав, сражался под предводительством отца за родину против карфагенян, и когда Ганнибал разбил римлян у Тицина, он спас своего отца, консула и военачальника, когда тот был тяжело ранен и окружен врагами⁵⁸. Так 7* ;

в этой битве, из которой с трудом удалось бежать [даже] ветеранам, Сципион [совсем юный] спас консула, вождя, гражданина и отца, действуя не менее по велению долга, чем отважно, и снискал щедрую похвалу за общественную и частную заслугу. Также и Эмилий Лепид, мальчиком увлеченный в сражение, в одной и той же схватке убил врага и спас гражданина. В память об этом деянии по постановлению Сената была установлена на Капитолии его статуя (statua illi prae-textata)⁵⁹, чтобы другие вдохновлялись его примером и чтобы оказать честь творцу столь славного в этом возрасте деяния.

Также и ты, [Убертино], да не лишим тебя твоей славы, так как ты по возрасту моложе того и другого [из античных героев], когда был недавно у Брешии в войсках немцев, дерзнул, сражаясь с врагом, продвинуться вперед [настолько], насколько не решился этого сделать никто из остальных воинов ⁶⁰. У врагов твой отважный поступок должен вызвать восхищение, у друзей —стыд [за их меньшую смелость].

Так, следовательно, с ранних лет надо воспитывать мальчиков, чтобы они могли отважиться на большие дела и переносить трудности. Вспомним, как обстояло дело с мальчиками у спартанцев, ибо именно спартанцев очень хвалят древние за заботу о воспитании детей. Каких мужественных духом [людей] должен был рождать такой [их] обычай: в состязании между равными их юношам было свойственно проявлять обычно такую выносливость, что, поверженные силой или случайно упавшие в борьбе, они соглашались скорее быть убитыми, умереть, чем признать себя побежденными? Что же [в этом] удивительного? Ведь [известно, что] перед алтарями их обычно так бичевали, что они всегда теряли много крови и часто даже испускали дух, однако никто никогда не кричал и не показывал даже малейшего признака страдания. Воспитанные так в мирное время, юноши совершали на войне деяния, которые были прославлены в памяти древних. И что им подобало услышать от вождя или от отцов, когда [даже] матери вместо ласк увещевали тех, кто выступит против врагов, возвращаться живыми со щитом или мертвыми на щите? Поскольку оставить щит у врага или бросить его в бегстве они считали хуже смерти. И потому юноши заботились об оружии и оберегали его, как [если бы это были] части тела⁶¹. И не удивительно, если при жизни часто показывались с оружием те, кто считал, что даже со смертью оно будет возвращено в дом как почетное украшение. Но такой обычай и практика ношения [оружия] ведут к тому, что оружием пользуются равно как членами тела и одеждой и оно не ощущается как обременительное для тела. В самом деле, если бы римские легионы не обучались так путем длительных и постоянных упражнений (ведь от слова «упражнение» — ab exercendo — названо и войско — exercitus), как могли бы они выступать в поход пешими и [двигаться] часто быстрым шагом, нести прежде всего оружие, затем шест и [все], в чем они нуждались в повседневном пользовании, и часто сверх того еду на 15 и более дней — бремя, тяжкое и для вьючного скота?

Итак, те, кто должен будет заниматься военным делом или литературой (поскольку эти дисциплины — благороднейшие и наиболее важные из искусств, вследствие чего в высшей степени подобают государям), должны будут приучаться к оружию, лишь только им позволит по возрасту телесное строение, и первым буквам должны быть обучены, как только смогут выговаривать слова. И уже с тех пор они должны вкусить как бы первые плоды тех дел и занятий, которыми будут заниматься всю жизнь, и попробовать [в них] свои силы. Но они легко смогут попеременно выполнять и то, и другое, как только будут иметь определенные часы для телесных упражнений, а равно другие часы отведут книжной науке (litterario ludo). И так следует делать не только мальчикам, но и мужам. Утверждают, что этому обычаю следовал император Феодо-сий⁶²; днем он упражнялся в военном деле или занимался, творя суд, делами подданных, а ночью при светильнике склонялся над книгами. Однако мы, видимо, более, чем достаточно, сказали о занятиях литературой (literarum studlis), скажем об остальном.

Итак, надо использовать те упражнения, которые обеспечат доброе здоровье и сделают телесные члены более крепкими; при этом надо обращать внимание на естественное строение каждого человека (unius cuiusque naturalis disposition Так, тех, у кого тело нежное и богатое соками, необходимо иссушать и закалять более энергичными упражнениями, других —более легкими, а тем, у кого легко возбуждается кровь, следует избегать жаркого солнца. Но надо принимать во внимание также и возраст, и вплоть до возмужания (usque in tempus pubertatis) давать детям более легкие нагрузки, чтобы не разрушить нерв возраста (aetatis nervus) и не помешать росту тела. Но, возмужав, они должны закаляться в более суровых испытаниях. И как детей (impuberes) надо обучать больше разуму, так юношей — нравам, а равно у первых надо заботиться о дисциплине, у вторых же —больше о крепком и здоровом теле. А насколько важны для юношей упражнения и как надо заботиться об этом, пример дает Марий⁶³. Будучи уже стариком, обремененным большим телом, как сообщает Плутарх, этот столь прославленный на войне муж в мирное время, чтобы обучить сына военным обязанностям и военным приемам, ежедневно приходил вместе с юношами на военный плац и упражнялся с ними. Благодаря этим мнимым баталиям юноши вступают в настоящие сражения более смелыми и обученными. Ведь если бы не была полезна эта наука воевать, которой обучаются в мирное время и на отдыхе, то [выходит, тогда] консул П. Рутилий⁶⁴ напрасно и необдуманно первым велел преподать воинам науку владения оружием; пригласив из города учителей гладиаторов, он приказал ввести в лагерях упражнение (meditationem) по отражению и нанесению удара, чтобы воин полагался не только на силу и смелость, как это было прежде, но был силен искусством и умением.

Итак, юноши должны быть обучены всему, что относится к военному делу: они должны уметь поразить врага мечом справа, прикрыв себя небольшим щитом слева, научиться держать в той и другой руке меч, палку, копье, то бросаться [на врага], то снова укрываться за щитом, уметь без труда поражать, коля и рубя. Следует также упражняться в беге, прыжках, борьбе, кулачном бою, [уметь] метать, как можно дальше, копье, метко стрелять из лука, бросать древко, метать диск, укрощать коней, то пришпоривая, побуждать их к бегу и [пускать] в галоп, то, натянув поводья, останавливать посреди бега и, таким образом, быть готовыми к тому, чтобы каждый без труда мог сражаться и на коне, и пешим. Также и столкновение всадников, когда они с поднятым оружием устремляются [друг против друга], обычно делает [юношей] более смелыми и умелыми в битве, поскольку они учатся метко бросать копье и хладнокровно (immotis luminibus) выдерживать вражескую атаку.

Виды же оружия и доспехов практика каждодневно меняет. Однако этим изменениям так надо следовать, чтобы каждое в отдельности проверять на практике, сохранять же всегда лучшее. Подобным же образом изменяются обычно и способы сражения. В самом деле, когда-то, а именно, во времена древних героев, вожди обычно вели решающий бой на колесницах. Позже, у римлян в особенности, конных воинов было мало или, по крайней мере, немного, сила же войска почти целиком заключалась в пеших. Теперь никто не сражается на колесницах, почти все на лошадях. Но то, что вошло в обычай, если только оно обладает преимуществами, подобает сохранять и посредством занятий на плацу постоянно упражнять. И, наконец, к каждому роду сражения надлежит приступать предварительно обученным. Ведь сражаться в беспорядочной битве (in tumultuaria pugna) следует одним способом, другим — когда борются всем строем, иначе — когда сталкиваются манипулы (т. е. отряды), по-другому — когда сражаются друг с другом два воина (cum duello confligitur). Ведь многие, казалось, очень мужественно сражались в строю, а когда их вызывали на поединок, цепенели душой и телом. Конечно же, та наука, которой обучаются на отдыхе, не сравнима с той [настоящей], познаваемой в шуме битв через настоящий страх и нужду во всем [необходимом]. Поэтому Гораций увещевал:

...Военным долгом призванный юноша Готов да будет к тяжким лишениям; Да будет грозен он парфянам В бешеной схватке копьем подъятым. Без крова жить срсдь бранных опасностей Он пусть привыкнет... *

Ибо так достигнут того главного, чему надлежит следовать на практике и в теории будущим военным вождям, а именно: как надо руководить войском, в каких местах ставить лагеря, в каком порядке располагать строй, каким образом можно предупредить замыслы врагов и по военному обычаю устроить им засаду и как уберечься от засад, устроенных врагами, как рассеять солдат вражеского войска и как удерживать своих солдат с помощью страха и благоволения и никогда не ослаблять военной дисциплины. Как доблесть воинов обычно добывает славу вождям, так и вина за их проступки часто относится на счет вождя, но не столько славы рождается из благих деяний, сколько бесчестия из проступков. А сам вождь должен приводить в исполнение все предварительно решенное и не терять самообладания в новых и неожиданных условиях. Когда вождь нетверд в решении, то и воины не могут быть стойкими духом. Самим же воинам надлежит быть по природе храбрыми и обученными военному искусству, иметь много мужества, достаточно оружия и из припасов только то, чего требует необходимость. Опыт и практика научат, таким образом, тому, каковы обязанности вождя и каковы — воина, каков долг всадника и каков — пехотинца, и об этом, действительно, можно лучше узнать из самого дела, чем воспринимать с голоса или из каких-либо книг, хотя есть книги о военном деле, написанные великими мужами, и тебе, во всяком случае, не следует ими пренебрегать.

Вождю надлежит также знать силу и [способ] применения осадных орудий (machinarum), в чем твой отец, как ты сам знаешь, очень искусен, так что сомнительно, был ли кто-нибудь, каковой с большим рвением разузнавал [о них] и даже приобретал многие [вещи] этого рода.

Наконец, юношам необходимо также умение плавать как не чуждое всему вышеназванному. Цезарь Август так старался обучить плаванию своих племянников (а сыновей у него не было), что часто [даже] сам учил их⁶⁵. Ведь искусство плавания обычно спасает людей от больших опасностей и делает смелее в морских битвах и переправах через реки.

Именно во всех подобных делах, которые относятся к военным занятиям, у тебя, [Убертино], есть кому подражать — это твои родные старшие братья Франческо и Джакопо, мужи храбрые и широко известные в военных кругах, наделенные всяческим благоразумием и самообладанием. Тебе подобает почитать их всегда с полным доверием и преданностью, как ты и делаешь, и так старательно подражать им, чтобы служить примером доблести и защитой в несчастье младшим. Ведь и сообщество рода человеческого сохранится наилучшим образом, если будут священны права крови (iura sanguinis) и к старшим будет сохраняться уважение, к младшим — человечность, к равным — такт и обходительность.

Но поскольку мы не можем постоянно заниматься делом и иногда надо давать [себе] какую-то передышку, определим ее меру и способ. Итак, первое и самое главное правило — заниматься не позорными и вредными забавами, но только такими, которые совершенствуют трудолюбие или упражняют телесные силы. А если Сципион и Лелий, а иногда и Авгур Сцевола, зять Лелия, предаваясь душевному отдыху, имели обыкновение усердно собирать на берегу моря или в реках камешки и ракушки — [и] это занятие стало для них совершенно необходимым, то прибегали они к нему не иначе, как после выполнения тяжелых трудов или на склоне лет. Однако, пожалуй, похвальнее тот же Сцевола, который, говорят, больше всего любил играть в мяч⁶⁶; утомленный общественными делами и работой по толкованию гражданского права, он для восстановления сил и укрепления тела прибегал к этому наилучшему отдыху. Подобным же видом отдыха является охота, ловля птиц и рыб, доставляющие душе большое наслаждение и укрепляющие движением и трудом телесные силы. Как говорит Гораций, тяжелая работа, [выполняемая] с увлечением, кажется легкой ^6Т. А если бы она не выполнялась с удовольствием, кто захотел бы добровольно переносить такой труд и с напряжением выдерживать его? Хотя именно такие занятия, а не отдых, предписывались юношам в законах Ликурга. Если же эти занятия окажутся более тяжелыми и не смогут дать отдыха уставшим от учебы (de studio fessos) [юношам], то им будет разрешено или полностью отдыхать, или немного поскакать верхом, или совершать приятные прогулки; им позволено будет также развлекаться играми друг с другом и скромными прыжками, что было в обычае у спартанцев во время отдыха, а какую пользу это приносит —указано в жизнеописании Ликурга.

Не будет, однако, неприличным успокаивать душу пением и музыкой. Такой обычай был у пифагорейцев и некогда был весьма распространен среди древних героев; например, Ахилл у Гомера после возвращения из битвы обычно отдыхал, воспевая на лире подвиги храбрых мужей, а не исполняя любовные песни. Так и мы во время отдыха сможем или сами что-то исполнить, или оценить, когда другие исполняют, одобрив те мелодии, которые покажутся более подходящими к нашему времени (т. е. к обстоятельствам). Сицилийские мелодии, например, больше способствуют успокоению души и отдыху; галльские, напротив, возбуждают ее и толкают к действию; италийские же среди них занимают середину. Равным образом и мелодия, производимая игрой на струнных или пением, более подобает приличиям; музыка же, рожденная духовыми инструментами (spiritu atque ore), менее подходит благородным [душам]. Может показаться, что танцевать под музыку и водить хороводы с женщинами — удовольствия, не достойные мужа, однако и в этих вещах есть какая-то польза, поскольку они упражняют тело и придают большую ловкость членам, лишь бы не сделали они юношей распущенными и не испортили их добрые нравы излишним легкомыслием.

С tabulae ludus дело обстоит по-другому, так как эта игра является подобием битвы, поединка противников ⁶⁸. Изобрел ее, как сообщают древние авторы, в Троянской войне Пала-мед, чтобы занимать воинов и отвлекать отдыхающее войско от мятежей. Игра в кости (aleae) [напротив] проистекает или из неблагородной страсти, или из неподобающей [мужу] слабости. Те, кто играет из-за выгоды, могли бы успешнее заняться делами, приносящими большую прибыль, а тот, кто гонится в этой игре за удовольствиями, ленив настолько, что не может найти ничего другого, чем можно развлечься пристойно. Итак, следует отбирать те игры, которые требуют какого-то искусства или, точнее говоря, в которых искусство преобладает, азарт же — менее всего. Конечно, кто-нибудь может вообразить, что искусство присутствует во всем том, что обсуждается в книгах, и побуждаемый величием автора, не сочтет [для себя] недостойным делать то, о чем автор посчитал достойным написать. Ведь написал же император Клавдий книгу от игре в кости⁶⁹, каковой игрой обычно наслаждаются те, кто только в этом одном и усерден, так что спускают все состояние или растрачивают на это всю жизнь.

Тем же, кому приносит наслаждение занятие литературой, дает отраду разнообразие в чтении и чтение нового устраняет пресыщение старым. Впрочем, есть, видимо, и потребность вообще ничего не делать, оставаясь свободным от всякой работы с тем, чтобы в дальнейшем, [отдохнув], быть способным к деятельности и труду. Струна, всегда туго натянутая, обычно разрывается, если иногда ее не ослаблять. Однако для мудреца никакое время не является более деятельным, чем то, когда он ничего не делает, если только может мудрец ничего не делать. Некоторые, как мы узнали, распределяют время таким образом, чтобы в течение суток 1/3 выделить сну, 1/3— еде и отдыху, остальное время— свободным наукам. Их систему я не осмеливаюсь в достаточной степени осудить, не могу ее и всецело одобрить. Могу и осмеливаюсь утверждать одно^тем меньше времени у нас ускользнет в жизни и тем бо-^^?ё~долгой будет наша жизнь, чем больше времени мы посвя-угим добрым наукам. V

Накбиец, коснемся теперь вопроса об уходе за телом (de cultu corporis). [Забота о теле] должна быть подобающей, не излишне тщательной, но и не находящейся в полном пренебрежении, а равно в соответствии с обстоятельствами, местом и временем, и более всего —с положением каждого. Так, не подобает сидеть на занятиях (in literatoria schola) увенчанным (coronatum) или в короткой одежде, как не подобает идти в военное сражение в ниспадающей одежде с длинными рукавами. Сыну же государя не следует показываться одетым наравне с плебеем в дешевую и убогую тунику или поношенный плащ. С другой стороны, излишняя тщательность и забота об изяществе указывает на изнеженную душу и служит доказательством большого легкомыслия. Однако к юношам надо быть снисходительным и не наказывать их сурово за все их прегрешения. Ведь если юношей как-то не удовлетворить [в их слабостях, присущих их возрасту], то пороки их возраста пойдут за ними до старости.

Я написал тебе, Убертино, об этих вещах, как обещал вна-

О благородных нравах и свободных науках

107

чаЛе, не столько для того, чтобы предписывать тебе то, что ты должен делать, сколько с тем, чтобы показать тебе тебя самого, так что, если ты последуешь природе [своей] как вожатому, ты не будешь иметь никакой необходимости в другом наставнике, чтобы достигнуть высшей добродетели. И если ты не изменишь самому себе, то твои природные задатки (indoles) , кажется, ясно позволяют нам надеяться на все [лучшее]. Если же показалось, что я расточаю тебе похвалы, то я желал бы, чтобы ты принял их от меня так, чтобы счесть их больше побуждением к благой деятельности, чем наградой за содеянные блага. Итак, тебе подобает, приложив все силы, попытаться стать мужем, который достойно отвечал бы этим столь благородным началам (pnmordiis) твоей юности, так чтобы не злоупотребить дарами природы или чтобы твои столь замечательные природные задатки не оказались только видимостью, либо чтобы я (если тебя обеспокоят мои дела) не оказался ложным пророком или пустым льстецом. Итак, если ты будешь поступать добродетельно, ты уже сейчас заслужишь всеобщее одобрение, а с моей помощью, если это сочинение окажется достойным внимания в будущие времена, твое имя сохранится в памяти потомков. В противном случае только я один осмелюсь прямо сказать и открыто признать, что у тебя есть все, за исключением тебя самого.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Джованни Боккаччо

Джованни Боккаччо (1313—1875) — итальянский гуманист, писатель, поэт, автор учёных сочинений, большая часть жизни которого была связана с Флоренцией. Он принимал активное участие в политической и культурной жизни республики. Перу Боккаччо принадлеокат поэмы «Филострато», сТесеида», роман *Филоколо», основанные на сюжетах античной мифологии; поэмы 'Любовное видение», *Фьезоланские нимфы» и сонеты начинают тему защиты земной любви, человеческих 'чувств; чуть позже пишутся повесть *Фьяметта», бессмертный сДекамерон». Кроме того, Боккаччо составил ученый комментарий к 17 песням с Божественной комедии» Данте, его первую биографию; написал ряд трактатов на латинском языке — сГенеалогия богов», <0 знаменитых женщинах», сО несчастиях знаменитых людей»; вёл активную переписку с Петраркой и многими другими передовыми людьми того времени, часть которой дошла до наших дней.

В период расцвета своего литературного творчества, между 1341 и 1347 гг., Боккаччо написал маленькое сочинение *0 жизни и нравах господина Франческо Петрарки из Флоренции», полное восхищения и глубочайшего уважения к личности и творчеству первого гуманиста. Боккаччо услышал о Петрарке и его стихах в ранней молодости, когда по настоянию отца обучался в Неаполе торговому делу. Прочитав сонеты Петрарки, он сжег свои юношеские стихи (это не помешало ему позже выступать в защиту поэзии).

Первое письмо Петрарке Боккаччо написал в стихах: оно и положило начало их знакомству, переросшему в горячую дружбу до конца дней. Боккаччо писал, что жадно копирует сочинения Петрарки, но многого не может достать. Поэт написал ответ, конечно, тоже в стихах. В 1350 г. Петрарка получил от Боккаччо приглашение побывать во Флоренции, хотя бы по пути в Рим, куда он направлялся на юбилейные торжества. Флорентийские друзья, почитатели учёности и поэтического таланта Петрарки, надеялись, что он согласится принять профессорскую должность в только что учрежденном в республике университете. Боккаччо сумел убедить Совет в необходимости такого приглашения, но вот Петрарку уговорить не смог ни в этот раз, ни при другой встрече, когда он даже привёз официальную бумагу от приората. Тот написал благодарственное письмо во Флоренцию, но от кафедры отказался.

Это не помешало их дружбе. Боккаччо в своём маленьком сочинении всё равно называет Петрарку флорентийцем. Они встречались еще не-

О ясизни и нравах господина Франческо Петрарки из Флоренции

сколько раз, плодотворно обсуждая вопросы философии, литературы, политики, делясь бедами и радостями личной жизни. Они переписывали друг для друга сочинения — свои и чужие. Боккаччо, например, собственноручно переписал для Петрарки сБожественную комедию» Данте, а Петрарке так понравилась последняя новелла сДекамероначто он перевел её для европейских читателей на латинский язык. Такое внимание и понимание было дорого Боккаччо, переживавшему мучительный духовный кризис в последние годы жизни. Поддерживала его и их активная переписка: Петрарка призывал неустанно работать, считая, что писатель перестает писать и жить одновременно.

Биография Петрарки написана Боккаччо до начала личного знакомства. Ценность этого маленького сочинения в том, что один большой писатель, мыслитель, говорит о другом, своём современнике, когда еще не успели навести хрестоматийный глянец или с мелкими мерками подойти к великому человеку. Свой рассказ Боккаччо доводит до середины 40-х годов, сделав центром такое важное событие в жизни Петрарки, как коронование его в Риме лавровым венком.

Перевод выполнен по изданию: Dc vita et moribus domini Francisci Petrarchae de Florentia, secundum Johanem Bochacii de Certaldo. // Le vite di Dante, Petrarca e Boccaccio / Ed. A. Solerti. Milano, 1904. P. 253—264.

О жизни и нравах господина Франческо Петрарки из Флоренции

Франческо Петрарка — муж прославленный, известный и жизнью, и нравом, и образованностью, молва о котором шла по всему свету в то время, когда великим понтификом (т. е. папой) был Венедикт XII¹.

Петрарка родился недалеко от Ареццо 12 июля 1307 г.² Отец его — сер Петрарка, мать — Элетта. Вскоре он вместе с родителями переехал во Флоренцию, богатейший город Этрурии, откуда его родители, происходящие из богатых семейств, уехали много лет назад. Я считаю, что именно там он был вскормлен молоком Муз.

Но когда из-за многочисленных волнений флорентийских граждан некоторые знатные люди, связанные с сером Петраркой дружескими или родственными узами, были изгнаны как враги республики, то и сер Петрарка с мальчиком-сыном, женой и всем домом осудил себя и свою семью на добровольное изгнание³. Оставив родину, он перебрался за Аппенниские Альпы, в Авиньон⁴, где Франческо, с раннего детства выказавший блестящие способности, изучал свободные искусства.

Подростком он отправился в Болонью⁵, известный ломбардский город, в котором процветали науки, и там слушал у разных учителей гражданское право п занимался им весьма усердно, пока Аполлон, предугадав в нём своего будущего сына, не начал трогать его душу прекрасным пением Пиерид и божественными стихами⁶. Оставив из-за этого юридическую практику, Петрарка направил свои стопы к вершине Парнаса⁷. Когда его отец услышал об этом от многочисленных знакомых, он, не сумев должным образом оценить будущую славу сына по первым произведениям, негодуя, что сын, без основания стремясь к славе, некоторым образом противится ему (сам он вечному предпочитал сиюминутное), позвал Франциска назад, к родным Ларам⁸. Он часто порицал сына за такие занятия, говоря: «Что ты стремишься к бесполезному занятию? Сам Меонид⁹ не оставил никаких богатств». И немедленно отослал сына, не осмелившегося ослушаться отцовской власти, в Монпелье — снова изучать законы.

Но так как предуготованной судьбе нелегко противиться, блистательный хоровод Пиернд заключил его в крепкие объятья — вырваться из них было невозможно — и, с трудом получив того, кого он вскормил с детства и кого ждала славная судьба, вырвал Петрарку из невыносимой двусмысленности законов и собачьих свар бешеного форума, с негодованием отвлёк от постановлений Цезарей и таблиц юрисконсультов и зажёг перед ним свои светильники.

109

Подобным же образом и пророк из Смирны рассказал в сопровождении дивного плектра об Улиссе и других греках, когда его коснулся Аполлон¹⁰; и Теренций описал проделки гетер, сводниц, юношей и рабов, когда Талия трогала его лёгким посохом"; и Марон, одарённой божественным талантом, воспел игры пастухов, сельские работы, поражение Трои, сражения, победу над Пенатами и печальный Элизий¹³; и Флакк пел, одарённый лирической прелестью и сатирической cypoвocтью^,,; и Назон писал, вдохновленный Музами и Аполлоном¹⁴; и Лукан трубил, напутствуемый Каллиопой; и Статий, и Ювенал и многие другие, награждённые миртом, плющом и лавром, отмеченные удивительными доблестями и славой, оставили [нам] героические песни ¹⁵.

Петрарка не обратился к изучению уже устаревшего, но с успехом занимался тем, что было ему близко. Восприняв указанных авторов и находясь в дружественных отношениях со своими учителями и наставниками, он весь воспламенился кастальским пылом, весь отдался поэзии и совершенно не помышлял ии о чём другом. Отец же ничего об этом не знал.

Чего достиг Петрарка в поэзии, нет необходимости рассказывать: это ясно видно из его творений. Они показали такого яркого и большого поэта, что, если утверждение самосского философа¹⁶ о возможности переселения душ в другие тела нужно было бы подкрепить обоснованным доказательством, — я ие сомневаюсь, в Петрарке воплотился бы Вергилий с его познаниями во всех науках. Пусть те. кто понимает это, скажут сами.

Потом он стал старательно подражать философам-этикам, более всего Туллию Цицерону и славному Сенеке из Кордубы, и так усвоил манеру речи Цицерона и образ жизни Сенеки, что с полным основанием мог бы считаться одним из них¹⁷.

После этого сладкоречивый поэт, желая совершенствовать свой талант и испытать свои силы в творческих трудах, пока кипят молодые годы, начинает избегать общества, наслаждаться одиночеством, устремившись в крутые горы под вечную тень деревьев, в долину, которую жители издавна не без основания называли «Замкнутой долиной»¹⁸. Уют этой долины был создан природой, которой не коснулась человеческая рука. Вид ее многим доставлял наслаждение, и об этом Петрарка прекрасно и изящно написал в одном стихотворении с мелодичной метрикой, посвященном брату Дионисию дель Борго, профессору теологии В этой долине берет начало река Copra, широко вытекая прозрачными водами из неиссякаемого источника.

Именно в этом месте выдающийся поэт, дабы потомки не обвинили его в том, что он зарыл свой талант, создал много изящных и красивых небольших произведений — и стихотворных, и прозаических. Среди п|> чих было написано то великое и удивительное произведение, которое он назвал «Африка»; в этом сочинении, написанном эпическим размером, изображены деяния великого Африканца²⁰. Оно написано так, что кажется созданным ие человеческим талантом, а божественным.

Все же, чтобы слишком длительное одиночество не лишило его известности, Петрарка время от времени появляется в римской курии, пользуется дружбой великих понтификов, королей, знати, как французской, так и б жизни и нравах господина Франческо Петрарки из Флоренции 11 i

итальянской, н многих других, более всего папы Бенедикта XII, кардинала Пьетро Колонна, короля Роберта Сицилийского и рыцаря Аццо да Корред-жо — с ним, уже после смерти отца, прибыв в кампанский город Неаполь, он удостоился чести быть принятым королем Робертом²¹. Прочитав в присутствии Роберта произведения свои и древних поэтов, он сделал это так изящно, что снискал величайшую благодарность славного короля. Этот король, жадный до изучения всего, что достойно похвалы, оставив свои занятия теологией и философией, занялся изучением поэзии, которую раньше мало ценил, н настойчивым образом просил, чтобы Франческо остался у него и стал его наставником.

Но душа Петрарки к этому времени уже стремилась к более возвышенному, и он очень деликатно отказался от столь почетной обязанности. Здесь же, сначала только при короле, а потом в присутствии придворных, он был проэкзаменован во вссх областях знания, особенно в поэтике, и единодушно удостоен наивысшей похвалы всех ценителей и слушателей²².

Затем, со своим другом, упомянутым выше Аццо, ои ближайшей дорогой прибыл в Рим, где был весьма почетно принят сенатом и римским народом из-за своих выдающихся заслуг и по просьбе короля. Один из сенаторов, сеньор Орсо дель Орсини, известнейший граф Ангвиллара в шестые иды апреля 1341 года от воплощения Христа в городе Риме на Капитолии в присутствии клира и всего народа произнес длинную, цветистую и восторженную речь, прославляющую муз. Воздав похвалы чествуемому поэту, он торжественно увенчал его лавровым венком, потом красиво и многословно выразил ему признательность, предоставил право римского гражданина и подкрепил его, как подобает, золотой буллой с изображением гербов города, которые когда-то наводили страх и вызывали почтительное уважение вссго мира²³. Петрарке в это время было 34 года²⁴.

Тогда же он удостоился быть увенчанным тулузской виноградной лозой; подобным образом, говорят, был увенчай Статий при императоре Домициане в 834 году от основания Рима Нет необходимости говорить о том, какая радость охватила римских граждан, не только знатных, но и плебеев, — это каждый может легко представить; я думаю, всем казалось, будто вернулось счастливое время и царство Сатурна^ж. Сам Петрарка весьма деликатно описал это в одном стихотворном послании рыцарю Джованни Барилли" из Неаполя так, чтобы не казалось, что он пишет в ответ на похвалы.

Когда прошло чествование, Петрарка вместе с Аццо да Корреджо отправился в Парму, где они некоторое время жили вместе, связанные крепкой дружбой; там Петрарка и сейчас живет²⁸.

Кроме блестящей образованности, Франциск выделяется и характером. Хотя он, как выше сказано, н наслаждался одиночеством, о чем пишет в эклоге под названием «Аргус» и позже, часто называя себя Соливадо или Сильвио²⁹, однако ои был и остается человеком с гражданским характером, со всеми он дружелюбен, ровен и общителен. Образ жизни его весьма достоен. И чтобы удобнее избегать суеты мирских дел, Петрарка перенял монашеский образ жизни и стал носить одежду духовного лица³⁰. Однако преимуществами духовных лиц он почти не пользовался и не хлопотал об этих преимуществах. Более всего он отвергал милости, предлагавшиеся папами, кои были к нему благосклонны и непрестанно предлагали ему эти милости без малейшего домогательства с его стороны. Упорнее всего он отвергал прелатства — возможно потому, чтобы избежать Сцил-лы и не попасть к Харибде, взяв на себя слишком многое⁸¹.

Рост он имеет высокий, внешность красивую, лицо круглое, благородное, цвет лица не белый, но и не темный, а с некоторой приличествующей мужчине смугловатостью. Взгляд серьезный, проницательный, манера смотреть приятная; скромный в жестах; смеется он очень весело, по никогда не трясется от глупого хохота. Походка спокойная, речь негромкая; умеет пошутить, но говорит редко и только тогда, когда его спрашивают; в таком случае он с такой обдуманностью и так ясно отвечает, что его разговор привлекает даже несведущих, и они слушают продолжительную речь не только без досады, но и с большим наслаждением. Его слова настолько захватывают, что некоторые из тех, кому довелось его слушать, говорили, что понимают, как из-за пения сирен могли потонуть корабли союзников полководца Нариччо³². А другие добавляли, что те пчелы, которые в детстве намазывали медом губы спящему Платону и Амвросию", намазали и маленькому Петрарке губы Киренейским тимьяном*⁴. Кроме того, есть и другие доказательства чрезвычайного очарования, исходящего от его речей; а его приветливость при этом имеет такую силу над всеми, что даже умаляет славу прочих известных людей, па которых он нисколько не похож. Я своими ушами слышал, как некоторые весьма достойные люди утверждали, что об этом человеке устами болтунов ничего не может быть распространено по свету: хула их к нему ие пристанет.

Что сказать о его таланте? Ничего в нем иет сомнительного, ничего темного, но все ясно, светло и открыто. Памятью же, я считаю, он одарен скорее божественной, чем человеческой. Ведь он помнит все от сотворения мира до наших дней так, словно это происходило при нем: и всех царей, и принцепсов, и народы, и племена, и где что произошло. А как он воспринял и знает учения философов — и этические, и естественно-научные, и теологические — видно из его поступков и произведений.

В пище и питье он умерен, еда и питье — всегда просты. Одевается опрятно не потому, что особенно склонен к этому, но чтобы не отличаться от прочих людей.

Что касается музыкальности, то игрой на струнных инструментах и пением он услаждает не только людей, но даже птиц — и это заметно по поведению и тех, и других.

Он весьма терпелив, в гневе редко теряет рассудок и быстро остывает. Он верен и умеет держать слово. Христианской религии предан до такой степени, что в это трудно было бы поверить, если бы не свидетельства людей знающих и достойных доверия.

Иногда его довольно сильно тревожит страсть, но никогда не побеждает. И когда она искушает его, он, как предписывает апостол, выдержкой одолевает то, чего не смог преодолеть целомудрием. Это не противоречит содержанию многочисленных общеизвестных сонетов, в которых Петрарка ярко воспел любовь к некоей Лауре. Мне кажется, что имя Лауры употреблено им аллегорически вместо названия лаврового венка, которого он впоследствии добился. Думаю, что это именно так³⁵.

Нет таких слов, которые могли бы по-настоящему обрисовать добродетели и мудрость этого поэта. Я написал о нем, будучи более дерзким, чем красноречивым; остальное, гораздо большее, чем я изложил, я оставляю мужу с более подходящим и опытным пером.

Этот славный поэт до сегодняшнего дня создал много произведений, достойных упоминания. В своем первом выдающемся произведении он очепь разносторонне, с удивительным искусством изложил деяния первого Сципнона, очень хорошо показал пунийцев н их предводителя Ганнибала, отмстив необыкновенную доблесть его духа н силу тела. Название этого произведения — «Африка», так как, в основном, в нем идет речь о военных делах, происходивших в Африке. Это произведение Петрарка посвятил своему другу королю Роберту, о котором я говорил выше. Сам Петрарка ие говорит об истоках этой книги, но многие считают, что она близка гомеровским поэмам.

Кроме того, он написал один прозаический диалог и так удивительно и искусно украсил его риторическими фигурами, что кажется, будто найдено то, что Туллий спрятал в Арпине".

Наконец, ои сочинил эклогу под названием «Аргус», в которой оплакивает смерть своего друга, упомянутого выше короля, аллегорически называя его Аргусом, а себя Сильвием, и воздавая хвалы этому королю. В этой эклоге он подражал не столько «Буколикам» Вергилия, сколько буколическому стилю сиракузца Феокрита³⁷. Он также написал прекраснейшую комедию «Филострат»^м. Создавая ее, он шел по стопам Теренция, но, я думаю, когда эта комедия станет всем известна (ведь до сих пор ее не многие слышали), то прочитавшие ее скорее предпочтут учителю ученика.

Если бы я попытался описать тс произведения, которые он сочинил для папы, для брата Энеа да Сьеиа, мужа честнейшего, а также на разные случаи, то на это мне не хватило бы целого дня. И поэтому, чтобы не утомлять читателя слишком длинными рассуждениями, я счел необходимым остановиться и прочее оставить другим, более усердным исследователям.

Идеологи средневекового аскетизма, противники гуманистического мировоззрения

(вступительные замечания)

Как уже отмечалось в предисловии, становление гуманизма, его развитие шло в упорной борьбе, в полемике — порою открытой, чаще скрытой, но всегда смелой — с христианско-церковиой аскетической доктриной. Чтобы читатель имел возможность по источникам составить себе представление, против чего воевала передовая мысль эпохи Возрождения и насколько реальны и активны были противники гуманистической идеологии, в данном разделе публикуются переводы отдельных сочинений (илн отрывков из них), писем, проповедей церковных писателей конца XII—XIV вв.: папы Иннокентия III, Екатерины Сиенской, Якопо Пассаваити.

Сочинение «О презрении к миру» паны Иннокентия III (тогда еще кардинала-диакона римской церкви) было написано в последние годы XII — на пороге XIII в. Итальянские города-коммуны уже вступили н период своего расцвета: бурно развивались ремесла, торговля, банковское дело. Горожане были лично свободны, политически независимы, достигли значительного благосостояния. Жизнь расцветала для пополанства яркими привлекательными красками, оно жадно отдавалось се радостям, — и потустороннее «спасение души» беспокоило его все меньше.

Церковь, очевидно, не могла этого не заметить. Она поспешила ответить усилением своей проповеди аскетизма, с помощью которой она в течение столетий старалась примирить народ с его тяжелой долей и добиться его безропотной покорности. Но никогда ранее идея аскетизма, презрения к человеку не выражалась в столь резкой, кричаще отвратительной форме, как в сочинении Иннокентия III, отразившего остроту исторического момента.

Сочинение Иннокентия III настойчиво распространялось церковью в средневековой Европе и многократно переиздавалось не только в XIII и XIV, но, что особенно примечательно, и в XV в. (от XIII в. дошло 93 списка, от XIV Ц. — 161, от XV в. — 204), когда гуманистические идеи уже достигли высокой зрелости и широкой популярности. Этот своеобразный манифест аскетизма призван был в ту пору служить главным проти-8 Заказ 13287

Противники гуманистического мировоззрения

воядием против нового мировоззрения. Неудивительно, что он явился объектом критики со стороны таких гуманистов как Петрарка и особенно Манетти.

Уже исследователи XIX в. четко определили значение трактата Иннокентия III, увидев в нем «лучшее выражение аскетического духа средних веков» (А. Бартоли), одно «из замечательных проявлений аскетического мировоззрения» (В. И. Герье). Современный автор А. Вискарди отбросил восхищение и высказался еще точнее: «Этот небольшой трактат со сладостным удовольствием и злобой, с жестокостью выражений представил «гнусность и пустоту» земной жизни н человека. Большая часть мотивов этого сочинения органически входит в систему средневекового миросозерцания».

Иннокентий III во многом следует одному из главных отцов и теоретиков католической церкви — Августину: он проводит ту же идею необходимости аскетического презрения к миру, пренебрежения к человеку, любви только к богу. Но в своем оплевании человека и всей земной жизни Иннокентий далеко превзошел даже неистового гиппонского епископа V в. Больше всего в трактате «О презрении к миру» говорится об испорченности физической природы человека, которая, по мнению автора, продолжает ухудшаться, так что человек превращается в самое ничтожное, никчемное и жалкое из всех живых существ. Для характеристики физических свойств человека Иннокентий III подыскивает самые презрительные и оскорбительные слова, часто доходя до малоприличного натурализма. Он пускается в псевдонаучные рассуждения о зачатии, о питании зародыша в утробе матери, о тяготах родов и пр., чтобы доказать, что в телесной природе человека все отвратительно, что грехом пропитаны самые естественные чувства, самая природа человека, а значит последний должен просить бога и церковь о милости и прощении. Заметим: Иннокентий III ие говорит о греховности безнравственного поведения человека, о греховности зла, неправды, несправедливости. Идея всеобщности плотского греха снимает вовсе вопрос о нравственности или безнравственности: все грешны, независимо от личных качеств, образа мыслей, чувств, поведения. Не есть ли это свидетельство безнравственности самого религиозного аскетизма? мифичности версии о высокой нравственности религии?

Екатерина Сиенская мало пишет о состоянии физической природы человека, но с жаром ополчается на его естественные чувства, называя их «беспорядочными» и «низменными». Даже материнская или сыновья любовь кажутся ей излишне чувственными, и она не устает напоминать слова Христа из Евангелия: «Кто не оставит отца и мать, сестру и брата и себя самое, не будет достоин меня». Лучшим, «евангельским», «совершенным» кажется сиенской святой состояние девства н монашества. Во многих письмах она с восторгом призывает молодых девушек стать «невестами Христовыми», отречься от мира, от родителей, от естественных человеческих чувств. Из письма в письмо Екатерина Сиенская, современница Петрарки и Боккаччо, призывает отречься от земных радостей, от любви, от семьи «радн любви к распятому Христу». Она советует замкнуться во «внутренней келье» для познания бога, а всем окружающим пренебречь. Это была проповедь социальной пассивности, примирения с существующей социальной несправедливостью и злом как извечным и предопределенным свыше условием земного бытия человека. Да и самое это бытие обесценено до крайности.

Более того, в своем фанатическом ожесточении Екатерина Сиенская выводит свою проповедь аскетизма даже за рамки официальной церковной догматики. Провозглашая, что «мир противоположен богу, а бог противоположен миру и между ними нет ничего общего», она, по сути дела, впадает в мапнхейскую ерееь. Церковь всегда опасалась такого абсолютного противопоставления: ведь оно означает, что мир не создан богом, не подчиняется ему и что на земле проклято все без различая, в том числе и церковь. И если во второй половине XIV в. католическая церковь одобряла такую мапнхейскую проповедь, то, очевидно, только потому, что без подобных крайностей не могла уже противостоять широчайшей (особенно в наиболее развитых городах Италии) тяге людей к светским интересам, знаниям, деятельности, к жизнеутверждающей идеологии гуманизма.

114

Якопо Пассаваити, проповедник из Флоренции, не мог не чувствовать, как изменилось настроение городской аудитории к середине XIV в., а потому старался избежать крайних резкостей, проявляя больше гибкости и приспособляемости. Но и его проповеди, собранные под общим заголовком «Зерцало истинного покаяния», имеют ту же аскетическую направленность. В то время, когда гуманисты уже начинали развертывать учение о высоком достоинстве человека, о его долге познания и активной деятельности, Пассаваити требовал покаяния и сокрушения духом во имя потустороннего «спасения».

Взгляд на жизнь, развиваемый в аскетической литературе, отличается беспросветным пессимизмом. Иннокентий III старается внушить своему читателю, что земная жизнь настолько лишена самостоятельной ценности, настолько отвратительна и ужасна, что лучше человеку вовсе не родиться, что самые счастливые — те, кто познал смерть, едва выйдя нз утробы матери, или даже в самой утробе. Лишь со смертью, за пределами реальной жизни, будто бы для человека начинается «истинная жизнь». В целом трактат Иннокентия III — это прославление смерти и обесценивание человеческой жизни.

Крайний пессимизм по отношению к земной жизни характерен и для Екатерины Сиенской, хотя она, казалось бы, больше пишет не о страхе, а о любви к богу и аскетических добродетелях. Но стремление к последним обеспечивается ценой страха перед земным миром, перед жизнью, ибо «беспорядочная любовь» к радостям жизни, к славе, а особенно — любовь к женщине, ведут человека к «вечной смерти» в аду. «Женщин следует избегать как ядовитых змей», — заклинает Екатерина Сиенская. Всего мирского надо страшиться как огня, бежать в келью, закрыться, спрятаться от мира, ни во что не вмешиваться, ибо «все совершается по воле божьей».

Любовь к богу, проповедуемая Екатериной Сиенской, также несет в себе антигуманный смысл: это рабская покорность, которая должна вытеснить из души человека все остальные чувства и привязанности.

Нужно ли удивляться, что проповедники аскетизма не скрывали своей ненависти и отвращения к светской культуре, к науке, к пытливой исследовательской мысли. Иннокентий III две главы своего сочинения посвятил рассуждениям о занятиях ученых людей, пытаясь доказать нх бесполезность и бессмысленность. Наука страшит его духом сомнения, опасным для веры, и он решительно утверждает, что человек только тогда может приблизиться к богу, когда откажется от науки и собственной мысли: «Кто больше размышляет, больше сомневается, и тот кажется себе более мудрым, кто более безумен... пусть ищущий откажется от поиска, и тогда дух его возвысится и Бог в нем возвеличится». Иннокентий III пытался опровергнуть науку при помощи библейских авторитетов и прадедовских суждений.

Его подход оказался живучим. В XIV в. едва ли не то же самое пишет Пассаваити. В одном из последних разделов своего сочинения он весьма пренебрежительно отзывается о семи свободных искусствах, о науке вообще, как о темной, полной противоречий и ошибок области чсловечес-кой деятельности, которая если в чем-то и приятна, то все равно мало полезна; пуста и слава, которую пожинают ученые люди. Пассаванти тоже ие преминул вспомнить слова Екклезиаста о том, что от многой мудрости — многая печаль, и тот, кто увеличивает мудрость, увеличивает скорбь. «Человеческой» науке Пассаванти противопоставляет «божественную», т. е. богословие.

Со страстным негодованием осуждает «ученую гордыню» Екатерина Сиенская: «Знай же, что в век этот взяло верх высокомерие, в особенности тех, кто считает себя учеными и мудрыми... справедливость моя не может больше терпеть этого. Я пошлю к ним женщин, мало сведущих и слабых, но много одаренных добродетелью и божественной мудростью для сокрушения их гордыни». Неизвестно, состоялась ли подобная «научная миссия», но указание фанатички на «этот век» дает понять, что, видимо, именно развитие гуманистической мысли вызвало гнев сиенской святой.

Аскетические сочинения и письма, «божественные науки» были призваны научить презрению ко всему, что реально существует и привлекает к себе, т. е. к миру, к земной жизни, к человеку и его чувствам, к семье, к дружбе, к любви. Аскетическим окриком и реакцией против активизации городской жизни, расширения круга светских, мирских интересов нового социального слоя — горожан — звучит иннокентиевское осуждение земных дел, устремлений как «суеты сует», отношение к труду как к наказанию за грех Адама.

Иннокентий III

Иннокентий III (граф Лотарио ди Сеньи) родился около 1160 г. в Ананьи (неподалеку от Рима), учился в Париже богословию, в Болонье — праву, потом быстро поднимался вверх по церковной лестнице. В 1190 г. он уже кардинал-оиакон, с 1198 по 1215 г. — папа. Период его понтификата— время наивысшего могущества средневекового папства и, вместе с тем. жесточайшей борьбы с необычайно распространившимися еретическими движениями. Иннокентий III организовал кровавые крестовые походы против альбигойцев, ввел инквизицию, обрушившую на всех сопротивлявшихся власти католической церкви террор. Автор трактата «О презрении к миру» с бешеной энергией стал осуществлять политику папского миро-державия, бесцеремонного вмешательства в дела западноевропейских государств.

Иннокентий III — автор ряда теологических трактатов, многих речей и проповедей, более 5000 писем. Трактат сО презрении к миру, или о ничтожестве человеческого состояния» он написал между 1194 и 1195 гг. Это сочинение можно назвать одним из примеров схоластического псевдоисследования. В нем постоянно цитируются библейские тексты, больше всего — книги Иова, Иеремии, книга Екклезиаста (которую он по традиции приписывает Соломону). Некоторые главы трактата целиком составлены из цитат, нередко — беспорядочно нагроможденных. Зачастую библейские сентенции служат выводами. Автору знакомы и античные авторы: несколько раз цитируется Гораций, один раз — Овидий, но всегда только в подтверждение мысли о жизненных тяготах.

Язык сочинения прост, грубоват, а порою подчеркнуто груб. Мысль бедна, логика хромает, как правило отсутствуют сколько-нибудь серьезные доказательства того или иного положения. Трактат рассчитан на массового, необразованного читателя, на то, чтобы его запугать.

Трактат состоит из трех книг. В разделе публикуется перевод первой книги, выполненный по изданию; Innocentii III Рарае. De Contemptu

mundi sive de miser iz conditionis humanae libri ires // Patrologiae cursus complelus. Series secunda / Ed. J.-P. Migne. Paris,1855.T. 217, col. 702—718.

О презрении к миру, или о ничтожестве человеческого состояния

Книга первая Глава 1. О жалких условиях человеческою рождения

«Для чего из утробы матери я дышел, чтобы видеть труды и скорби и чтобы дни мои исчезали в бесславии?» (Иер., 20, 18)*. Если такое о себе сказал тот, кого Бог освятил в утробе (Иер., 1, 5), что скажу о себе я, тот, которого мать родила в грехе? ¹ О!, скажу, мать моя, зачем ты родила меня, сына горечи и скорби? «Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? Зачем приняли меня колени? Зачем было мне сосать сосцы?» (Иов, 3, 11). «Мне, рожденному в нечестии и уготованному стать пищей для огня?» (Ис., 9,5). «О, если бы я погиб в утробе, чтобы мать моя была гробом и чрево ее осталось вечно беременным!» (Иер., 20, 17). «Кто же даст очам моим источник слез» (Иер., 9,1), чтобы оплакал я жалкое человеческое рождение и постыдную человеческую смерть?

Итак, я рассмотрел со слезами, откуда произошел человек, что он собой представляет и каково его будущее. В самом деле, создапный из земли » зачатый в грехе, рожденный для наказаний, человек делает дурное — то, что непозволительно и позорно, то, что не дблжно и бесполезно, то, что не нужно. Станет он пищей для огня', едой для червей, гниющей массой.

Я растолкую это яснее, изложу полнее. Сотворен человек из пыля, из грязи, из пепла, а также из отвратительного семени — что еще более ничтожно. Зачатый в зудящей похоти, в опьянении страсти, в разнузданном зловонии и — что еще хуже — в позоре греха, человек рожден для трудов⁴, для скорбей, для страха и, наконец, что ужаснее всего, для смерти. Ои делает дурное⁵, чем оскорбляет бога, вредит ближнему, вредит самому себе; он делает позорное, чем пятнает славу, пятнает совесть, пятнает себя самого; он делает бесполезное, из-за чего пренебрегает важным, пренебрегает полезным, пренебрегает необходимым.

Будет он добычей огня, который вечно горит и беспрестанно мучает: будет ои пищей червей, которые беспрестанно гложут и вечно пожирают; будет ои гниюшей мяссой. всегда нечистой и зловонной.

Глава 2. О ничтожности материи самого человека

Итак, сотворил Господь Бог человека из праха земного, который ничтожнее прочих элементов, как подтверждено в Библии (Быт., 2, 8). Планеты и звезды Господь Бог сделал из огня, ветер и бури — из воздуха, рыб и пернатых сотворил из воды, людей и скот — из праха. Сравнивая себя с обитателями воды, человек обнаруживает, что он ничтожен, рассматривая небесных тварей, познает, что еще более ничтожен; рассматривая сотворенных из огня, приходит к мысли, что ничтожнее его нет. Он не смеет сравнивать себя с небесными тварями, не отваживается поставить себя впереди земных. Он полагает себя равным только вьючным животным и узнает в любом из них себе подобного.

В скобках Иннокентий III называет библейские книги, которые он цитирует.

«Участь сынов человеческих и участь животных — одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все — суета. Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах» (Еккл., 3, 19, 20). Слова эти принадлежат не какому-нибудь безвестному человеку, ио мудрейшему Соломону. Что же иное человек, если не грязь и пепел? По этой причине человек и говорит Богу: «Вспомни, что ты, как глину, обделал меня и в прах обращаешь меня?» (Иов, 10, 9). Поэтому и Бог сказал человеку: «Прах ты и в прах возвратишься» (Быт., 3, 19). Иов также говорит: «Он бросил меня в грязь, и я стал как прах и пепел» (Иов, 30, 19).

Грязь сотворяется из воды и праха, и то, и другое остается в ней; пепел же образуется из дерева и огня, когда и то, и другое распадается. Таинство творения известно, но все-таки должно быть разъяснено лучше. Что же ты гордишься грязью, из какого праха ты возвышаешься? Почему ты хочешь прославить пепел?

Глава 3. Различие зачатия

Возможно, ты ответишь, что сам Адам был сотворен из грязи земной, ты же рожден из адамова семени. Да, и ои был сотворен из земли, по девственной, ты же порожден из семени, но нечистого. «Кто же родится чистым от нечистого?» (Иов, 14, 4). Есть ли такой человек, рожденный земной женщиной, который был бы незапятнанным и праведным? «Вот я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя» (Пс., 50, 7). И не в одной такой неправедности, и не в одном прегрешении, но во многих неправедностях и прегрешениях, как собственных, так и чужнх⁶.

Глава 4. О зачатии детей

Зачатие имеет двойной характер: одно — в семени, другое — по прн-

?оде. Есть два рода зачатия: одно — порочное, другое — естественное. 1ервое совершается в прегрешениях, второе — в намеренном соитии, ибо в первом случае родители думают о наслаждении, во втором — о рождении потомства. Кто же не знает, что супружеское соитие никогда ие случается без зуда желания, без разнузданной горячности, без омерзительной похоти? Поэтому-то оплодотворенные семена и оскверняются, и обезображиваются, и становятся порочными. Из-за этого в конце концов и душа навлекает на себя позор греха, пятно внны, грязь неправедности: так же, как портится жидкость, излитая из испорченного сосуда, соприкасаясь с грязью, душа сама становится грязной.

Душа имеет три естественных способности или три естественных силы. Разум — чтобы отличать добро от зла, гнев — чтобы отвергать зло, желание — чтобы стремиться к добру. Эти три силы изначально повреждаются тремя пороками. Сила разума — невежеством, которое не отличает добра от зла, сила гнева — яростью, отвергающей добро, сила желания — вожделением, которое жаждет зла. Первое порождает ошибки, последнее — грехи, среднее — и ошибки, и грехи. Поскольку ошибка — когда не делаешь того, что должно быть сделано, грех — когда делаешь то, чего нельзя.

Эти три порока укореняются в иас из-за поврежденной плоти⁷ через три естественных соблазна. В плотском соединении усыпляется взор разума — отсюда рассеиваются семена невежества, в нем разжигается зуд похоти, отсюда возрастает страсть, а само утоление жажды удовольствия порождает вожделение. Страсть — тирания плоти, закон тела, источник греха, слабость природы, пища смерти: без нее никто не рождается, без нее никто не умирает. Если кто и желает не грешить в мыслях, все равно грешит в деяниях. И «если мы говорим, что не имеем греха, обманываем н самих себя, и истины нет в нас» (1 Иоан., 1, 8). Прежде чем мы согрешили, мы грехом связаны: и прежде чем мы допустим прегрешение, в нас есть прегрешение. «Одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили» (Рим., 5, 12)⁸.

Глава 5. О том, какой пищей питается зародыш в утробе

Но подумайте, чем питается зародыш в утробе? Конечно, менструальной кровью, которая прекращает истекать из женщины, после зачатия, чтобы ею питался зародыш. Эта кровь, как известно, настолько ужасна и нечиста, что, если она попадает на семена, они не произрастают, кустарники засыхают, травы увядают, деревья лишаются плодов. Если собаки слижут эту кровь, они впадают в бешенство. Зародыш — плод порочного семени, и из-за этой порчи рождаются прокаженные и пораженные слоновой болезнью⁹.

Поэтому и говорит Второй закон Моисеев: считать нечистой женщину в период менструаций (Лев., 15, 19); и если кто приблизится к такой женщине, должно лишить его жизни. Вследствие ежемесячной нечистоты предписано также, что если женщина произведет на свет мальчика, то она не должна входить в храм 40 дней, если девочку — 80 (Лев., 12, 5—6).

Глава 6. О слабости детей

«На что дан страдальцу свет и жизнь огорченным душой?» (Иов, 3, 20). Счастливы те, кто умирают прежде, чем появляются на свет. Счастливы прежде ощутившие смерть, чем познавшие жизнь. Ведь некоторые рождаются настолько уродливыми и странными, что кажутся не людьми, а скорее какими-то мерзостями. Возможно, лучше было бы предусмотреть, чтобы подобных никогда не производить на свет, чтобы не видеть монстров и не показывать чудищ. Многие рождаются с неразвитыми членами или помраченным рассудком, принося печаль друзьям, бесславие родителям, чувство стыда близким.

Но что я говорю здесь о некоторых частных случаях, если вообще мы рождаемся без знаний, без умения говорить, без добродетелей. Люди — немощные, бессильные, недалеко ушедшие от неразумных тварей существа, имеющие гораздо меньше полезных свойств, чем животные, и достойные лишь оплакивания. Ведь звери, как только появятся на свет, сразу начинают ходить, мы же не только не держимся на ногах прямо, но даже не можем ползать на четвереньках ^,0.

Глава 7. О тягостях родов и воплях детей

Все мы рождаемся с плачем, чем выражаем наше несчастье¹¹. Только что родившийся мальчик издает звук «А-а», девочка же — «Е-е». Произносящие «Е» или «А» всякий раз рождаются от Евы. Что иное означает Е—ва, если не «О!», «А-ах»? И то, и другое — междометия, выражающие скорбь, показывающие силу страданий. Ибо до прегрешения она — дева, после прегрешения заслужила имя «Ева» и услышала сказанное ей: «В муках будешь рожать детей» (Быт., 3, 6).

Известно, что боль при родах нельзя сравнить с иной болью. Рахиль, которая умерла после родов из-за чрезмерных болей, назвала, отходя, своего сына Бенони, то есть «сын страданий» (Быт., 35, 18). Жена Финея, охваченная внезапными болями, родила ребенка и тотчас умерла, в последнюю минуту назвав своего сына Ихавод, то есть «Бесславный» (1 Цар., 4, 20-21).

Но женщина подобна терпящему кораблекрушение: пока рожает, терпит скорбь, а когда появится младенец — уже ничего не помнит от радости, потому что родился человек в мир (Ин., 16, 21). Итак, зачинает женщина с бесстыдством и похотью, рожает со скорбью и страданиями, кормит с трудами и заботами, оберегает с усердием и страхом.

Глава 8. О наготе человека

Нагим выходит человек в мир и нагим возвращается ¹¹³. Бедным вступает и бедным уходит. «Наг, — говорит Иов, — я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь в землю» (Иов, 1—21). «Ибо мы ничего не принесли в мир, явно, что ничего не можем вынести из него» (1 Тим., 6, 7). Если же кто родился в рубашке, — пусть вспомнит, какую он выносит оболочку. Постыдно о ней говорить, еще постыднее слышать, самое постыдное — видеть. Мерзкая шкурка, залитая кровью. Это и есть та ограда, о которой Фамарь сказала при родах: «Как ты расторг эту преграду себе?» И по этой причине она назвала сына Фарес, что значит «Разделение» (Быт., 38, 29).

Глава 9. Какие плоды производит человек

О ничтожная гнусность человеческого состояния, о гнусное состояние человеческого ничтожества! Рассмотри травы и деревья. От них — цветы, листья, плоды, а от тебя — о! вши и глисты. Растения изливают благовоние, масло, вино, а ты — плевки, мочу, кал. Они испускают приятные запахи, а ты — омерзительное зловоние. Следовательно, каково дерево, таков и плод. «Не может дерево худое приносит плоды добрые» (Мф., 7, 18)

Что же представляет собой человек в смысле формы, если не нечто противоположное дереву? Волосы — это корни, голова с шеей — начало ствола, грудь с животом — сам ствол, бедра с голенями — ветви, пальцы с суставами — листья. Человек — лист, срываемый ветром, травинка, иссушаемая солнцем (Иов, 13, 25).

Глава 10. О тягости старости и краткости жизни человека

В первоначальном состоянии людям было назначено жить 900 лет и больше (Быт., 5, 6), но, понемногу изменяя жизнь людей. Господь сказал Ною: «Не вечно Духу моему быть пренебрегаемым человеками сими, потому что они плоть; будут дни их 120 лет» (Быт., 6, 4). Что, однако, можно знать о конце жизни большего, чем то, что он — время покаяния? И потом очень редко случалось, чтобы люди прожили дольше, так как, напротив, человеческая жизнь все больше и больше сокращается, о чем сказано псалмопевцем: «Дней лет наших — 70 лет, а при большей крепости — 80 лет; и самая лучшая пора их — труд и болезнь» (Пс., 89, 10). «Не малы ли дни мои?» (Иов, 10, 20). «Дни наши скорее пройдут, чем упадет стрела, пущенная из лука (Иов)*. «Человек, рожденный жеищн-

НОЙ, краткодиевеи и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опа-

8аст, убегает, как тень, и не останавливается» (Иов, 14, 1—2). Немногие оживают теперь до 40 лет, еще меньше — до 60.

Глава И. О тягости старости

Пели кто доживет до старости, тотчас сердце его расшатывается, голова начинает трястись, дух ослабляется, дыхание становится зловонным, лицо покрывается морщинами, фигура делается согбенной, глаза слепнут, колени подгибаются, из иосу течет, волосы выпадают, осязание ослабляется, желания пропадают, зубы крошатся, уши глохнут.

Старец легко возбуждается, трудно успокаивается; быстро принимает на веру, медленно разуверяется. Он скареден, алчен, печален, склонен к жалобам, болтлив; с трудом умеет выслушать, но без труда — разгне-мться; хвалит старое, хулит новое, поносит настоящее, приукрашает прошедшее, вздыхает и тревожится, ослабевает и теряет силы ^м. Послушайте Поэта Горация:

...Многие неудобства докучают в старости. Конечно, не следует прославлять стариков по сравнению с молодыми и молодых превозносить по сравнению со стариками, так как они были тем, что мы суть теперь, а мы будем тем, что они теперь.

Глава 12. О трудах смертного

«Птица рождается для полета, а человек рождается для трудов» (Иов). Все его дни полны работами и мучениями, и даже ночью не отдыхает ум его. И что это, если не суета? Без трудов никого нет под солнцем, без недостатков — никого под луной, без суеты — никого под временем. Земное время — краткий отрезок переменчивых дел.

«Суета сует, — говорит Екклезиаст, — и всяческая суета» (Еккл., 1,2). О сколь разнообразны устремления людей, сколь различны занятия! Однако один у всех конец, один и тот же исход: терзания и томления духа. «Все человеки обречены на многие труды, ярмо тяжелое на сынах Адама со дня выхода из материнского чрева до дня захоронения во всеобщую матерь» (Еккл.) ¹⁵.

Глава 13. О занятиях ученых людей

Ученые заняты исследованиями: изучают небеса, определяют величину земли, глубину морей, рассуждают об одних вещах, обдумывают другие. Всегда или учатся, или обучают. Но что проистекает от этих занятий, кроме трудностей, и скорби, и уныния духа? Подтвердил это собственным опытом тот, кто сказал: «Предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость; узнал, что и это — томление духа; потому что во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь» (Еккл., 1, 17). И пусть это необходимо, чтобы многие бодрствовали, потея над исследованиями, и не спали из-за упорных трудов, едва ли, однако, есть что-либо — пусть незначительное, пусть легкое, — каковое смог бы воспринять и до конца понять человек с полной ясностью: только то может быть совершенно известно, что ничего нельзя познать полностью и любое тотчас можно опровергнуть.

И, конечно, «тленное тело отягощает душу, и эта земная храмина подавляет многозаботливый ум» (Прем., 9, 16). Послушай, что затем говорит Соломон: «Все вещи — в труде: не может человек пересказать всего» (Еккл. 1, 1). «...Человек ни днем, ни ночью не знает сна, но не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем. И чем больше ои будет искать, тем меньше найдет» (Еккл., 8, 16—17). Итак, пусть ищущий откажется от поиска, и тогда дух его возвысится, и Бог в нем возвеличится. Ибо ученый человек заводится в тупик славой.

Кто больше размышляет, больше сомневается: и тот кажется себе более мудрым, кто более безумен. Следовательно, удел знания — знать, что ничего не знаешь. «Бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы» (Еккл., 7, 29) ^,в.

Глава 14. О различных занятиях людей

Спешат, бегут смертные туда и обратно через ограды и тропинки, взбираются на горы, перебираются через холмы, переплывают реки, пересекают Альпы, переправляются через ямины, преодолевают пропасти, исследуют недра земли, глубину морей, тайны рек, густые леса, непроходимые пустыни, интересуются ветрами и дождями, громами и молниями, волнами и бурями, обвалами и пропастями.

Плавят руду и куют металл, высекают и полируют камин, срубают и обтесывают деревья, ткут ткани, кроят и шьют одежду, строят дома, рассаживают сады, пашут поля, взрыхляют виноградники, разжигают печи, сооружают мельницы, ловят рыбу, охотятся, ловят птиц.

Обдумывают и рассуждают, советуются и рассматривают, жалуются и спорят, волнуются и сердятся, обманывают и торгуют, состязаются и сражаются, и ...делают бесчисленное множество подобных вещей, чтобы увеличивалась сила, чтобы множились доходы, чтобы росла прибыль, чтобы больше воздавалось почестей, чтобы росло достоинство, чтобы умножалась власть ^и.

И все это — только труды тяжкие н томление духа. Если не верите мне, то поверьте Соломону. «Я предпринял, — говорит он, — большие дела: построил себе домы, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые деревья; сделал себе водоемы для орошения из них рощей, приобрел себе слуг и служанок, много домочадцев было у меня; также крупного и мелкого скота у меня было больше, нежели у всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; собрал себе серебра и золота и драгоценностей от всех царей и областей; завел у себя певцов и певиц и услаждения сынов человеческих — разные музыкальные орудия. И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме... И оглянулся я на дела свои, которые сделали руки мои и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все — суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем» (Еккл., 2, 4—11).

Глава 15. О различных страхах

О, какие страхи тревожат смертных, какие сокрушают заботы, какое беспокоит волнение, какая пугает боязнь, какой потрясает трепет, какой сжимает ужас, какая сокрушает скорбь, какая расстраивает печаль, какое омрачает смятение!

Богатый и бедный, раб и господин, женатый и холостой, и, наконец, добрый или злой — все сокрушаются мирскнми мучениями. Поверь учителю, знающему истину: «Если я виновен — горе мне, и если прав — не осмелюсь поднять головы моей. Я пресыщен унижением; взгляни иа бедствие мое: оно увеличивается» (Иов, 10, 15—16).

Глава 16. О несчастиях богатых и бедных

Бедные придавлены нуждой, мучаются тяжким трудом, голодом, жаждой, наготой, холодом: опускаются, чахнут, презираются и пребывают в печали. О несчастная участь бедняков! Если бедняк просит подаяние — •Йцрает со стыда, а если не просит — доходит до истощения от голода; принуждается нищенствовать необходимостью. Он возводит обвинение на fora, что тот несправедлив и неправильно разделяет [блага]. Он обвиняет ближнего в черствости, в том, что тот не приходит на помощь. Он негодует, он ропщет, он проклинает.

Знай же высказывание мудреца: «Лучше умереть, чем нищенствовать» (Цккл.). «Бедный ненавидим даже ближними своими» (Притч., 14, 20). «Для бедняка плохи все дни: бедного ненавидят все братья его, тем паче друзья его удаляются от него» (Притч., 19, 7). Ведь

...Не сосчитать друзей, пока благоденствие длится, Если же небо твое хмурится, ты одинок ¹⁴.

О стыд! личность ценится соответственно имуществу, а ведь скорее Имущество должно оцениваться соответственно личности. Настолько хорошим считается человек, насколько он богат, настолько дурным, насколько бсдеи, а ведь скорее богатым должен настолько почитаться, насколько добродетелен, и настолько бедным, насколько злонравен.

Богатый изнеживается от пресыщения, даст волю хвастливости, спешит удовлетворить прихоти, бросается к недозволенному; использует для наслаждения даже то, что для другого было бы наказанием. Дух его всегда в томлении: его тревожит и смущает тяжкий труд наживания богатства; накопив его, он еще больше страшится, а потеряв — скорбит без меры. «Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф., 6,21).

Но полнее об этом мы скажем в дальнейшем.

Глава 17. О несчастиях рабов и господ

Раб прислуживает, терпит побои, но меньше испытывает страха, меньше тревожится вестниками, меньше лишается богатства; если господин чего-то не имеет — жаждет заполучить, если раб что-то имеет — [господин] стремится у него отнять. Господин виновен — наказывают раба; вина раба— добыча для господина:

...Сходят владыки с ума, а спины трещат у ахейцев**.

Как лев охотится в пустыне за онагром (диким ослом), так и богатые — ла бедняками. О несчастное состояние рабства! Природа произвела всех свободными, но судьба превратила в рабов (Еккл.). Раба заставляют терпеть, и никто не может выразить ему сострадание; он скорбит, и никому не разрешается выразить ему сочувствие. Он, как никто другой, не принадлежит сам себе. Несчастны и те, кто служит на военной службе, так как играть роль чужой добычи — несчастье.

Жестокого господина следует страшиться из-за подлости по отношению к подвластным ему людям, но если господин мягок — его будут презирать из-за заносчивости подвластных. Итак, сурового боятся, мягкого унижают пренебрежением. Жестокость порождает ненависть, снисходительность — презрение.

Что касается слуги — его утомляют заботы и отягощает домашняя суета.

Господин должен быть ко всему готов, со всех сторон защищен, чтобы предостерсчься от козней зловредных людей, отразить несправедливые нападения, попрать врагов, защитить граждан. Коварство по отношению к нему ие довольствуется днями, но навлекают муки дни дней и вызывают беспокойство иочи ночей (Пс., 18). Следовательно, дни он проводит в муках и вслед за такими днями — бессонные ночи^,в.

Глава 18. О несчастиях женатых и неженатых

Может ли огонь не жечь? Так и плоть не может не вожделеть со страстью, так как, сколько бы она ни наказывалась, этот дьявол не может быть изгнан:

...Вилой природу гони, она все равно возвратится *,

«Не все, — говорит евангелист, — понимают слово это, но те, кто может понять, пусть поймут» (Мф.). Например, когда сам Господь приказывал относительно определенных церковных одежд, в которые Моисей и Аарон должны одевать своих сыновей, то ничего не предписал только насчет штанов, но сказал, что все они должны надевать их, когда входят в шатер для свидетельствования. Апостол говорит: «Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в молитве и посте, а потом опять будьте вместе, чтобы ие искушал вас сатана невоздержанием вашим. Лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (I Кор., 7, 5—8).

Итак, сражается ангел против козней сатаны, который соблазняет плотским и тяжко бьет, раздувая пламень природы ветром, подливая масла в огонь, подыскивая поводы, подстраивая удобные случаи. Бывает, что только увидит кто-нибудь чье-то лицо и фигуру, и тотчас страстно возжаждет. Давид, гуляя во дворе царского дома после полудня, увидел Вирсавию, себя омывавшую, «возжелал ее, и имел се, и спал с нею: была эта женщина прекрасна» (2 Цар., 12, 24).

Тот, кто женат, продолжает думать о других женщинах. Он расстраивается из-за многих затруднений, испытывает различные беспокойства, разыскивая и доставляя необходимое дочерям и жене, рабам и служанкам. «Скорби всякого рода из-за плоти имеют» (1 Кор., 7). Жена стремится иметь драгоценные украшения и различные предметы для дома, и часто покупает больше нарядов, чем позволяет состояние мужа. К тому же она дни и ночи шумит, в чем-то все подозревает, тараторит, ворчит.

Три вещи мешают человеку оставаться дома: дым, капанье воды и плохая жена. Такая жена говорит с завистью, что другие женщины появляются в обществе в украшениях и вызывают всеобщее восхищение, она же одета хуже всех и не смеет глаз поднять; все смеются над ней. Такая жена хочет, чтобы уважали и восхваляли только ее; полагает, что если хвалят другую, значит, ее ненавидят, если любят другую, значит ее считают безобразной. Должно быть любимо все, что она избирает, должно быть ненавидимо все, что она ненавидит; она хочет быть победительницей, даже если не имеет ни одного шанса па победу. Она хочет всего, но ничего не может добиться. Если она красива — легко воспламенится страстью, если безобразна — с трудом откажется от безграничных желаний. Но трудно уберечь то, что многими желается, и тягостно владеть тем, что никто ие считает достойным. Один восхищается внешностью, другой — умом, третий — кокетством, четвертый — свободой поведения: и так она со всех сторон атакуется, что чем-нибудь да зацепится.

Лошадь и осел, бык и собака, одежда и постельное белье, даже чаши и кувшины сначала испытываются, потом покупаются. Невеста же проявляет своп качества лптпь после того, как на ней женятся. И как бы ни сложились у мужа отношения с ней — деться некуда, приходится терпеть (И присутствие. Муж не может отказаться от жены, даже если она ужас-Ма, отвратительна, слабоумна, высокомерна, даже если она имеет какие-то Пороки. Только прелюбодеяние может побудить отказаться от жены.

Но не отказываясь, можно другую взять в жены, не отказываясь — 6 другой соединиться. Если кто-нибудь разведется с женой не нз-за нарушения супружеской верности, то разводом может ее подтолкнуть к развратной жизни. «Если жена с мужем разведется, то должна оставаться безбрачною или примириться с мужем своим, и мужу не оставлять жены сиоей» (1 Кор., 7, И).

Груз брака очень тяжел, ибо, как говорит Соломон, «глуп и нечестив тот, кто нарушает супружескую верность» (Прем., 18). И тот действует постыдным образом, кто скрывает грех жены. Если он сам к тому же допускает супружескую измену, то будет наказан только за свой грех, так как его жена (а ведь она живое существо) вынуждена воздерживаться. Поэтому и говорили ученики Христа: «Если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться» (Мф., 19). Кто мог когда-либо невозмутимо терпеть соперника? Одна подозрительность ревнивцев имеет убийственную силу. Хотя и было написано «и будут два одна плоть» (Быт., 2, 24), однако ревность мужа не стерпит двоих в одной плоти.

Глава 19. О несчастиях добрых и злых

Нельзя нечестивцам радоваться, — говорит Господь, — так как из-за чего грешит человек, из-за того и мучается (Исайя). Червь совести никогда ие умрет, огонь разума не будет погашен. «Как я видал, то оравшие нечестье и сеявшие зло пожинают его; от дуновения божия погибают и от духа гнева его исчезают» (Иов, 4, 8).

Нечестивцев разжигает высокомерие, снедает ненависть, подстегивает жадность, возбуждает гнев, мучает чревоугодие, расслабляет роскошь, связывает ложь, бесчестит и позорит убийство. И то, что для человека является удовольствием греха, в глазах Бога — орудие наказания:

...Сохнет завистник, когда у другого он видит обилье,

ио:

...Пытки другой не нашли сицилийские даже тираны, Хуже, чем зависть *,

По свидетельству Апостола, порок портит природу. Он говорит: «Осуетились в умствованиях своих и омрачилось иемысленное их сердце» (Рим., 1, 21). Кроме того, «предал их Бог в похотях сердец их, в нечистоте, так что они осквернили сами свои тела... И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму — делать непотребства» (Рим., 1, 23, 28).

«Да н все желающие жить благочестиво — во Христе Иисусе, будут гонимы» (2 Тим. 3,12). Ведь и святые не были защищены от издевательств и плетей. Более того, могли быть брошены в темницы н тюрьмы, где их замуровывали и мучили до смерти: ради Христа они и смерть от меча принимали. Они... «скитались в овечьих шкурах, козьих кожах, терня недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (Евр., 11, 38). «В опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях на море, в опасности между лжебратьями. Труд и изнурение, часто в бдении, в голоде, в жажде, часто в посте, на стуже, в наготе» (2 Кор., 11,27).

Поистине «отвернись от себя» (Ев. от Луки), распни «плоть со страстями и похотями» (Гал., 5, 24), чтобы для (праведников) был распят мир и они — для мира. «Они не имеют постоянного града, но ищут будущего» (Евр., 13, 14). Они переносят человеческий век как изгнание, несут замок на теле как в тюрьме. «Странник, — говорит, — я у тебя и пришлец, как и все отцы мои» (Пс., 38, 13). «Горе мне, что я пребываю у Мосоха, у шатров Кидарских. Долго жила душа моя с ненавидящими мир» (Пс., 119, 7). «Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся» (2 Кор., 11, 29). Ибо прегрешения ближних — сухой хворост для праведных. Не сухое лишь то, что Халеб дал в приданое своей дочери Аксе (Ис.) ¹⁹.

Глава 20. О врагах человеческих

Жизнь человека на земле есть война (Иов). И разве жизнь — не настоящая война, если со всех сторон постоянно осаждают многочисленные враги, чтобы захватить; они преследуют нас, чтобы умертвить — демон и человек, мир и плоть. Демон с пороками и вожделениями, человек с тварями, мир с элементами, плоть с чувствами. «Плоть желает противного духу, а дух — противного плоти» (Гал., 5, 17) ^м.

Поистине, «наша брань не против плоти и крови, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф., 6, 12). «Противник ваш диавол, как лев рыкающий ходит, ища, кого поглотить» (1 Пет., 5, 8). Воспламеняются огненные копья диавола. «Смерть входит в наши окна» (Иер., 9, 24), глаз опустошает душу, сражается земля обетованная против безрассудных, «восстает народ на народ, и царство на царство; будут большие землетрясения по местам, и голоды, и моры, и ужасные явления, и великие знамения с неба» (Лк., 21, 11).

Земля произрастит «тернии и волчцы» (Быт., 5, 18), вода — волны и бурю, воздух — ураганы и громы, огонь — сверкание и молнии. «Проклята, — говорит Господь, — земля за тебя, тернии и волчцы произрастит она тебе; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, ибо прах ты и в прах возвратишься» (Быт., 3, 19)^2|.

Насаждена была виноградная лоза, но «лесной вепрь подрывает ее, и полевой зверь объедает ее» (Пс., 79, 14). Волк и медведь, онагр (дикий осел) и крокодил, тигр и гриф, змей и червь, василиск и ехидна, змеи и драконы, скорпионы и гадюки; ио и гниды, и вши, муравьи и блохи, мошки и мухи, шершни и осы, птицы и рыбы: ибо Тот, Кем мы были сотворены, чтобы повелевать рыбами морскими и птицами небесными, и всеми живыми существами, которые движутся по земле, отдает нас им в добычу, на съедение. Написано же: «Зубы зверей я пошлю на них, крутящихся и извивающихся на земле».

Глава 21. О темнице души, то есть теле

«Бедный человек! кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим., 7, 24). Действительно, кто не хочет покинуть тело — не хочет выйти из тюрьмы. Ибо тело — тюрьма для души. Об этом говорится в псалме: «Выведи из темницы душу мою» (Пс., 141, 7). Никакого нет спокойствия и тишины, никакого мира, никакой безопасности, но со всех сторон — страх и содрогание, со всех сторон — тяготы и скорби. Плоть, пока жцвет, будет скорбеть и душа оплакивать сама себя

Глава 22. О краткости человеческих радостей

Кто провел когда-либо хотя бы один день с приятным удовольствием, кого к вечеру не мучили бы угрызения совести, ие возбудил бы порыв гнева или волнение вожделений? Кого не стали бы терзать недоброжелательность зависти, или огонь жадности, или спесь высокомерия? кого не удручила бы какая-то утрата, или обида, или страдание? Кого, наконец, не поразил бы чей-нибудь взгляд, пли молва, или поступок?

Веселье, словно черный лебедь, — редкая птица на земле. Послушайте еще высказывание мудреца: «от утра до вечера изменяется время» (Еккл.). «Заняты многоразличными размышлениями и ум их спешит к противоположному» (Иов). «Восклицают под голос тимпана и цитры и веселятся при звуках свирели; проводят дни свои в счастии и мгновенно нисходят в преисподнюю» (Иов, 21, 12).

Глава 23. О внезапной скорби

Все мирские радости внезапно сменяет печаль. И что начинается в радости, заканчивается в печали. Самое большое счастье облито многими горечами. Знает это тот, кто сказал: «смех будет перемешан со скорбью, и радости в конце концов сменяются печалями». Детям Иова было испытание: когда они ели и пили вино в доме первородного брата своего, из пустыни внезапно налетел жестокий вихрь, и охватил четыре угла дома, и дом упал на отроков, и всех придавил (Иов, 1, 19). И сказал отец верное слово: «И цитра моя сделалась унылою, и свирель — голосом плачевным» (Иов, 30, 31). «Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира» (Еккл., 7, 2).

Размысли над полезным советом: «В дни веселья пусть помнит о днях темных, которых будет много» (Еккл., 11, 8). «Вспомни свои недавние грехи, и ты вовек не согрешишь» (Еккл.) ^и.

Глава 24. О близости смерти

Всегда последний час — самый ближний и никогда в ближний день последний не исчисляется. Так все время дблжно жить, словно в любой момент можно умереть. Написано же: «Помни, что смерть не медлит» (Еккл.). Время летит и смерть приближается. Тысяча лет перед глазами умирающего, словно день вчерашний. Всегда будущее родится, всегда настоящее — умирает: все, что преходяще — мертво. Мы постоянно умираем, пока живем, и только тогда перестаем умирать, когда перестаем жить. Следовательно, лучше умереть для жизнн, чем жить для смерти: поскольку смертная жизнь есть не что иное, как живая смерть²⁴. Отсюда Соломоновы слова: «И ублажил я мертвых, которые давно умерли, больше живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал...» (Еккл., 4, 2—3).

Жизнь бежит быстро и не может задержаться, смерть спешит навстречу столь же быстро и нет силы, которая помешала бы ей. Это — то самое диво, каковое насколько больше возрастет, настолько именно и уменьшается: ведь чем больше жизнь идет, тем больше к концу приближается.

Глава 25. О страхах сновидений

Время, что отведено для покоя, ие проходит спокойно: ибо нас страшат сны и тревожат видения. И хотя нет видимых причин для печали, нлн тревог, или забот, которые охватывают во сие, однако [люди] по-настоящему печалятся, беспокоятся и истомляются настолько, что иногда рыдают во сне, а проснувшись — очень часто испытывают беспокойство. Но вот если увидят что-нибудь приятное, пробудившись, ничуть не меньше печалятся, хотя во сне и не было ничего печального.

Внемли, что говорит Элиас Теманит об этом: «Ночью, когда человека обычно одолевает крепкий сон, меня терзают видения, страх, и дрожь, все мои нервы предельно напряжены. И когда мой дух переносится в явь, волосы на моей голове стоят дыбом».

Послушай сказанное Иовом: «Когда думаю: утешит меня постель моя и унесет горесть мою ложе мое, ты страшишь меня снами и пугаешь меня видениями» (Иов, 7, 13—14).

Навуходоносор увидел сон, который сильно его устрашил, видения мозга его растревожили его (Дан., 2, 1). За многими заботами следуют сны, и где много снов — еще больше суеты. Многих сны вводят в заблуждение, обманывают тех, кто в них верит. Часто во сие появляются безобразные образы, из-за которых не только плоть оскверняется, но и душа пятнается. Поэтому Господь говорит в Левите: «Если будет между вами человек, который осквернился в ночном сне, пусть уйдет из лагеря и не возвращается, прежде чем вечером омоется водой. И тогда после захода солнца пусть возвратится в лагерь» (Лев.).

Глава 26. О чувствах по отношению к друзьям

О сколько мы испытываем скорби, каким ужасом бываем охвачены, когда думаем о потере друзей и страшимся гибели родителей. Порою здоровый больше страдает из-за боязни, чем больной из-за болезни. Чувством скорби по собственной воле человек подавляется больше, чем страдает от утомления тот, кто сопротивляется. Истинно у Овидия:

Любовь — вещь, полная беспокойного страха.

Когда близкого друга или родственника постигнет болезнь или смерть, найдется ли такая каменная душа, найдется ли такое железное сердце, из которых не вырвались бы стенания и слезы и не было бы выражено сострадание терпящему и скорбящему.

Иисус сам, когда увидел Марию и иудеев, которые пришли с ней к надгробному камню и плакали, возопил духом, растревожил самого себя и пролил слезы: скорее ие из^а того, что сам мертв, а из-за того, что вспомнил несчастия земной жизни.

Известно, что достойным порицания образом жесток и жестокого порицания достоин тот, кто оплакивает плотскую смерть своего друга, но не оплакивает духовную смерть своей души²⁶.

Глаза 27. О внезапных бедах

Внезапно, когда человек вовсе не ожидает этого, приходит беда, обрушивается несчастье, поражает болезнь, лишает жизни смерть, от которой никто не спасется. Поэтому не похваляйся завтрашним днем, не зная, что он принесет. «Ибо не знает человек времени своего. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, как птицы запутываются в силках, так и сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них» (Еккл., 9, 12).

Глава 28. О бесчисленности болезней

До сих пор не удалось выяснить, сколько болезней может выпасть на долю человека. Мы сказали бы: выносливая невыносимость болезней илн лучше— невыносимая выносливость. А всего вернее — объединить и то, н другое. Ибо болезни невыносимы нз-за мучительное!и страданий и выносимы из-за неизбежности терпения: человеческая природа портится больше и больше день ото дня.

Вследствие этого средства, которые когда-то приводили к исцелению, нынче губительны из-за ослабления природы. Мир — и тот и другой, и макрокосм и микрокосм (то есть большой и малый) — уже постарел. И чем дальше затягивается старость того и другого, тем больше ухудшается природа того и другого ^х.

Глава 29. О различных мучениях

Что я скажу о несчастных, на которых обрушиваются различные страдания? Их бьют палками и закалывают мечами, сжигают на огне и побивают камнями, отсекают члены тела орудиями пытки, вздергивают па виселицах, отдают на растерзание тиграм, напускают на них скорпионов, заключают в темницы и душат петлями, бросают в тюрьмы и изводят голодом, низвергают и топят, сдирают кожу и четвертуют, оскопляют и сажают на кол. Кто обречен на смерть — иди на смерть, н кто под меч — иди под меч, и кто на голод — на голод, и кто в плен — в плен.

Ужасный приговор, безумное наказание, скорбное зрелище: отдаются на пожирание птицам небесным, зверям земным и рыбам морским. Ох-хо-хо, несчастные матери, которые столь несчастны, породив сыновей (Иер., 15, 2-3)²⁷.

Г лава 30. Об ужасном поступке, а именно: как некая женщина пожрала свое дитя

Нужно вспомнить то событие, которое описал Иосиф Флавий в сочинении об осаде Иудеи²⁸.

Некая женщина, богатая и благородного рода, пришла с другими в Иерусалим и вместе со всеми переносила несчастья осады. Все, что она сумела прихватить из дома, отобрали правители. А то, что оставалось от больших богатств, служило ей для скудного пропитания. Но однажды вторглись грабители и похитили все дочиста. Из-за немыслимых страданий п негодования женщину вскоре после этого охватило некое безумие, так что порою ее брань и проклятия побуждали грабителей, которые нападали на ее дом вновь и вновь, к желанию ее убить. Они продолжали отнимать у женщины даже ту случайную пищу, которой ей удавалось разжиться, так что у нее ничего не оставалось.

Страшный голод проник не только до ее чрева, но до мозга костей. А голод вынуждает к исступлению, оно же подталкивает к самым худшим решениям и борется уже с самими законами природы.

У нее был маленький сын, и однажды, глядя на него, женщина сказала: «Ты принадлежишь несчастной матери. Для кого тебя, несчастного сына моего, я сохраню в голоде войны и среди разбоя? Ведь если н можно надеяться на жизнь, то ты будешь в ярме римского рабства. Поди же сюда, кровинка моя, утоли голод матери, назло грабителям. Ты станешь преданием века, среди несчастий которого недоставало только иудейских». 9 Заказ 13257

Сказав так, она задушила сына и изжарила на огне. Половину съела, а остальное припрятала.

Учуяв запах жареного мяса, тотчас ворвались грабители и стали грозить смертью, требуя немедленно отдать им приготовленное жаркое. Тогда женщина сказала: «Я сохранила для вас лучшую часть». И подала им куски тела ребенка. Тех внезапно обуял днкий ужас, все их члены содрогнулись, в глотках застрял крик, да и то из-за жсстокосердня. А она в безумной злобе говорит: «Эта часть — тоже моя, ведь сын-то мой и преступление мое. Нате, ешьте, ведь я первая начала есть того, которого породила. Не будьте лучше матери и человечней женщины. Ну, а если в вас проснется что-то человеческое, вы проклянете эту пищу, а я ее уже ела и еще буду есть». Грабители, потрясенные до глубины души, попятились наэед, оставив несчастной матери из всех богатств только эту пищу.

Глава 81. Чем и в какой степени будет наказан невинный и от чего освобожден виноватый

«Кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть» (1 Кор.. 10, 12). Ведь часто невинные наказываются, а преступные освобождаются, благочестивые страдают, а грешные окружаются почестями; Иисус был распят на кресте, а Варавва освобожден. Никто не может быть уверен, что он освободится от наказания, даже если он считает, что свободен от прегрешений.

Сегодня считается опасным справедливый и благоразумный муж, благочестивый кажется лицемером, простой — глупцом. «Посмешищем становится человек праведный» (Иов, 12, 4). Те, кто печётся о богатстве, презирают лампаду²⁹.

Екатерина Сиенская

Екатерина Сиенская (1347—1380) — религиозная фанатичка, рьяная проповедница аскетизма. Росла в многодетной семье сиенского красильщика Бенинказа; с детских лет, под влиянием монахинь соседнего доминиканского монастыря, проявляла крайнюю набожность и экзальтированность. В 14 лет вступила в общину <гкающихся сестер св. Доминика,», стремившихся вести строго аскетический образ жизни.

Екатерина почти безвыходно молилась в одной из комнат родительского дома, изнуряла себя постами, трижды в день бичевалась, объявив, что стала <гневестой Христовой» и поэтому обязана воздать «кровью за кровь спасителя». Отличалась крайним мистицизмом, ей грезились видения, она уверяла, что пила молоко из груди девы Марии и кровь из ран Христа.

Лишь в 30 лет Екатерина выучилась читать и писать. Большое влияние на нее оказал доминиканский монах Раймондо, ставший ее духовником (впоследствии его избрали генералом ордена). Раймондо составил подробное «Житие Екатерины». Вероятно, не без помощи своего духовника она составляла проповеди и письма, которые диктовала ученикам. Письма эти направлялись папам, кардиналам, монахам, светским лицам. Все послания Екатерины отличаются фанатической религиозностью, монотонностью, повторением одних и тех же навязчивых мыслей и фраз.

Известностью Екатерины воспользовалось папство. Ее пригласили приехать в Рим, куда после долгого <авиньонского пленения» вернулся глава католической церкви. Екатерина несколько лет прожила при дворе римского папы, выполняя его дипломатические поручения и всеми силами пытаясь восстановить авторитет высших служителей церкви.

Екатерина умерла, изнурив себя, по преданию, тяжелым постом. В XV в. была канонизирована католической церковью (признана святой).

Перевод тоех писем Екатерины Сиенской выполнен по изданию: Epistolario di Santa Caterina da Siena. Siena, 1967. Vol. 1—3.

Письмо монне Бьянкине Салимбени (№ 3)

(Т. 2. С. 25-28) 1

Именем распятого Христа и сладчайшей девы Марии. Дражайшая мать во Христе сладчайшем Иисусе! Я, Катарина, раба и ничтожнейшая из рабов Иисуса Христа, пишу вам, помня о его драгоценной крови, с желанием видеть вас, сбросившей со своего сердца и мирские одежды чувств, и себя самое, потому что иначе вы не сможете облечься в одежды распятого Христа (Рнмл., 13, 14) ². Ибо между миром и Богом нет ничего общего (Римл., 12, 2): беспорядочное чувство любви к миру ведет к гордыне, а Бог предпочитает смирение³. Мир ищет почестей, положения, богатства, всеблагой Бог Христос их презирает, предпочитая поношение, грубое обращение, жажду, голод, бесконечный зной и подобное этому, вплоть до бесчестия на кресте⁴...

Мир ищет удовольствия в творениях ⁵, не заботясь о том, что это неугодно Творцу; а Христос не стремится ни к чему иному, кроме как к послушанию Отцу вечному ради нашего спасения (Фил., 2, 8). Христос предпочел облачиться в одежды добровольной нищеты, а мир ищет больших богатств. Поэтому одно совершенно отделено от другого; и совершенно ясно, что, если сердце скинет божье одеяние, то оно облачится в мирское. Так сказал наш Спаситель: «Никто не может служить двум господам. Ибо одному станет усердствовать, а другому не радеть» (Мф., 6, 24). Поэтому, не медля ни минуты, мы должны отвратить свое сердце и чувства от этой тирании мира и обратить их к Богу совершенно свободно и искренне, без всяких колебаний; и не раздваиваться и не лицемерить в любви ⁶.

Слишком большая глупость и безрассудство наше в том, что мы, будто слепцы, не ведаем страха в сердце⁷, надеясь на время, которое имеем, не будучи уверенными, что оно есть. Знаем, что Бог нас видит и, как справедливый судья, наказывает всякую вину и вознаграждает всякое добро; но мы всегда за что-нибудь цепляемся. Бог отрубит одну ветку, мы сразу хватаемся за другую. Более всего мы боимся потерять преходящие вещи, которые улетают как ветер; увы, мы больше боимся потерять творения, чем Творца. Все это проистекает из-за беспорядочной любви, которая гнездится в нас: мы удерживаем ее в себе и подчиняемся ей вопреки воле Бога.

Из-за беспорядочной любви мы в этой жизни словно уже начинаем погружаться в ад: потому что Бог предусмотрел, чтобы тот, кто беспорядочно любит, стал невыносим самому себе. В нем всегда идет война между душой и телом®. Он наказан тем, что имеет имущество и боится его потерять; тем, что работает день и ночь для сохранения того, что имеет, и для его приумножения. Он наказан и тем, чего не имеет, потому что жаждет иметь и страдает, не получая желаемого.

Так, его душа никогда не бывает спокойна среди этих мирских вещей, потому что они меньше, чем сама душа. Они сотворены ради нас, а не мы ради них; мы же сотворены для Бога, чтобы наслаждаться его высшим и вечным добром. Потому что только Бог может насытить душу: в нем она умиротворяется, и в нем отдыхает; потому что она никакой вещи не может ни хотеть, ии желать, которую не нашла бы в Боге. Она находит Бога, в

нем — мудрость, которая направляет к вещам, служащим для спасения.

Поэтому душа умиротворяется в Боге и ни в чем другом: ведь Он — высшее богатство, высшая власть, высшее добро, высшая красота. Он умеет, может и хочет насытить душу и исполнить святые желания того, кто вознамерится сбросить с себя груз мирских одежд и облачиться в одежды Христа (Кол., 3, 10)⁹.

Дражайшая мать! Я не хочу, чтобы мы продолжали дремать, но призываю пробудиться от сиа (Римл., 13, 11): потому что время наше приближается к вечной смерти ¹⁰. Я хочу, чтобы мы только пользовались преходящими и временными вещами и всем, что сотворено, любя их и владея ими, как чем-то данным во временное пользование, а не в собственность. Если вы будете делать так, то сможете обрести чувство любви к Богу, иначе — нет.

Поверьте мне, другой дороги нет. Я повторяю, что хочу видеть сердце и чувства ваши сбросившими груз мирских одежд. Мне кажется, что и Бог постоянно призывает вас к этому.

Письмо к конвенту монастыря Пассиньяио Балле Омброза (№ 67)

(Т. 3. С. 392—395)

Дражайшие братья и дети во Христе сладчайшем Иисусе! Я, Катарина, раба и ничтожнейшая из рабов божних, пишу вам, помня о драгоценной крови Христа; с желанием видеть вас в саду святой веры цветами благоуханными, а не зловонными.

Знайте же, дети дражайшие, что цветок зловонный, дурной запах которого оскорбляет и Бога, и ангелов, и людей — это тот монах, который идет против религиозного обычая, рожденного святой верой; и тогда он живет похотливо, с беспорядочными устремлениями, с раздражением относится к порядкам монашеского ордена

Подобный человек заслуживает осуждения: он ведет себя самого к вечной смерти, т. е. к вечным мукам ада. Стремясь к мирским богатствам, он впадает в нищету; мечтая о почестях — бесчестит себя; он желает чувственных наслаждений, возлюбив лишь себя самого и забыв о любви к богу —и тем самым ненавидит себя; желает он насытиться наслаждениями и удовольствиями мира — н остается голодным, умирая от голода.

Потому что не могут насытить душу все сотворенные вещи, все удовольствия и наслаждения мира; ведь эти сотворенные вещи созданы для разумной твари, а сама тварь — для Творца ^,2.

Подобного не делают цветы благоуханные, т. е. истинные монахи, блюстители порядков Ордена, а не нарушители; и потому они скорее предпочтут умереть, чем когда-либо покинуть его. Итак, повторяю, истинные монахи, каковыми и обязаны быть вы, дети мои, соблюдают порядки своего Ордена: никогда не испытывают желания преступить через обет послушания ему и не ставят под сомнение волю того, кто стоит над ними, но просто подчиняются.

И это — знак истинного смирения; потому что оно всегда послушно, а послушный всегда смирен. Послушный всегда смирен, потому что он уничтожил в себе извращенную волю¹³, которая делает человека гордым: смиренный послушен, потому что ради любви к богу отказался от собственной воли, утопил ее, уничтожил тем самым ее иго над собой Иными словами, он с корнем вырвал из души ее мятежную и чувственную часть, которая игом своей воли стремится противиться своему создателю. Он добровольно подчинил себя божьему произволу и игу святого послушания.

Поэтому смиренный пренебрегает богатствами, от которых собственная воля черпает гордыню, стремится к истинной и святой нищете. Ведь ои видит, что добровольная бедность в этом мире обогащает душу и освобождает ее от рабства; она делает человека добродетельным н кротким, отвращает от пустой веры в то, что можно возлагать надежды на преходящие вещи, и дает ему живую веру и истинную надежду. Он надеется на своего создателя, а не на себя ради Христа распятого он все переносит (1 Кор., 13. 7). Он хорошо знает, что тот проклят, кто доверяет человеку (Иер., 17,5), поэтому возлагает свою надежду и веру на Бога и на истинную и праведную добродетель'⁶. Он с большой радостью переносит страдания, оскорбления, насмешки, дурное обращение.

Вы понимаете, что из любви к истинному богатству он презирает пустые богатства мира и ищет бедности, желая видеть ее своей невестой во имя любви к распятому Христу, вся жизнь которого была не чем иным, как бедностью. И как нам указано, Он избрал н возлюбил нищету, дабы поучать нас, несчастных и невежественных.

Мало-помалу монах и в остальном следует истинному воздержанию, поскольку тот, кто смирен и послушен, презирает богатства н мир со всеми его удовольствиями, предпочитает бедность и простую жизнь, находит удовольствие в душеспасительных беседах и в святой молитве; он сразу становится воздержанным, поскольку теперь он не только отмывается от грязи плоти, но даже мысль о ней становится ему в тягость, и он очищает самого себя; он понимает, что ему вредны беседы с развратными и падшими людьми, а еще больше — дружба и разговоры с женщинами, которых он бежит как ядовитых змей.

Он жаждет бесед о святом кресте и учится их вести со всеми теми рабами божьими, которые истинно любят распятого Христа. Он никогда не насытится песнопениями и молитвами и ннкогда от них не устанет, поскольку понимает, что они — словно мать, дарящая нам молоко божественной сладости и кормящая грудью своих детей добродетели. И ои получает от этого удовольствие. Бдения и молитва объединяют его душу с богом, украшают его чистотой, дарят ему совершенную мудрость истинного познания самого себя ¹⁷ и доброты бога в себе. Одним словом, дражайшие дети, он находит в святой молитве все сокровища и удовольствия, которых душа может жаждать в этой жизни.

Такие люди являются цветами благоуханными, радующими своим благовонием бога, ангелов н людей. И потому ради любви к распятому Христу я взываю к вам: если вы до сегодняшнего дня делали противное, прекратите это и положите конец всему недозволенному. Представьте себе, будто вы — новички-послушники и будто бы только сейчас заново и с большим почтением соединяетесь с мистическим телом святой веры. Бог сделал вас достойными пребывать в евангельском состоянии. Не возжелайте же вернуться к мирскому; ведь мирянам ладено лишь обычное греховное состояние. Вы же пребываете в совершенном. И если вы откажетесь от своего особого состояния, то вернетесь не просто в мирское, ио в гораздо худшее — хуже, чем состояние самых мерзких животных.

Итак, дети мои, омойтесь в крови распятого Христа; эта кровь укрепит вашу душу и снимет все ваши слабости. Беседуйте в ваших кельях о божественном, находите наслаждение в церковном пении, будьте послушны, бегите общения с развратными людьми, усердствуйте в молитве и в бдении. И это все. Оставайтесь в святой и сладостной любви к богу.

Письмо моине Коррадо (№ 247) (Т. 3. С. 415-418)

...Благочестивая женщина любит в себе рассудок п Бога н пенлвнднт чувственность, которая стремится к беспорядочному наслаждению земным

миром. Эта чувственность либо наслаждается своим положением и богатством, либо, основываясь на своем разумении, получает большее удовольствие от тварей, чем от Творца. Благочестивая женщина ненавидит удовольствия и наслаждения мира и всякую волю.

А сказанное выше относится к тем, кто беспорядочно и слишком чувственной любовью любит своих детей, или мужа своего, или мать свою, или — отца. Эта любовь вырастает в препятствие, отгораживающее душу от Бога и не позволяющее до конца познать истину настоящей и высшей любви. Сказала же первая и сладостная Истина, т. е. Христос: «Кто ие оставит отца и мать, сестру и брата, н себя самое, не будет достоин меня» (Мф., 10, 37).

Истинные рабы Божьи всецело освобождают и сердца, и чувства, и души свои от мира с его великолепием и удовольствиями, и от всех тварей вне Бога; это не значит, что они не любят созданий Божиих, но любят их только ради Бога, поскольку эти создания беспредельно любимы самим создателем. Они ненавидят чувственность, восстающую в них против Бога. В них душа перестает скорбеть и волноваться относительно происходящего вокруг, познав, что все делается по провидению Божию и с величайшей любовью,... что не стоит беспокоиться ни из-за чего, творящегося вокруг, поскольку все случается по велению Божьему ^,в. И тогда душа сразу становится садом, полным благоухающих цветов святого желания; а в центре посажено дерево святейшего креста, под которым спит непорочный агнец, источающий кровь и увлажняющий сладостный и славный сад ¹⁹ и собирает он зрелые плоды истинных и праведных добродетелей...

Душа воспаряет над миром, поскольку презирает его²⁰. К такой душе, горящей божественным милосердием, демоны даже не приблизятся.

Итак, дражайшая мать, я не хочу, чтобы вы продолжали пребывать во сне непростительной нерадивости и чувственной любви; поднимитесь до чувства беспредельной и горячей любви к Богу, омойтесь кровью Христа, укройтесь в его ранах. Скажите и Коррадо, чтобы он поступил подобным образом.

Якопо Пассаванти

Якопо Пассаванти родился в конце XIII или начале XIV в. в старинной и знатной флорентийской семье; тринадцати лет вступил в доминиканский орден и обучался в монастыре Санта Мария Новелла: затем для продолжения обучения был послан в Париж. Вернувшись в Италию, преподавал философию и теологию в Пизе, Сиене, Риме: занимал различные церковные должности в Ломбардии и Тоскане; в 1345 г. стал викарием флорентийской епархии, настоятелем родного монастыря. Был известен среди сограждан, оказывал услуги правительству Флорентийской республики. Умер в 1357 году.

«Зерцало истинного покаяния» —это проповеди флорентийского монаха, одно из многочисленных аскетических произведений средневековья из ряда трактатов, зерцал, сумм. С теологической точки зрения Пассаванти не двинул вперед или вглубь разработку проблемы покаяния, а изложил, следуя традиционной логике, уже известную доктрину, хотя отголоски богословских споров можно заметить в трактате. Излагая на бумаге проповеди, Пассаванти ушел от первоначальной темы, включив в сочинение несколько вставных трактатов —«О гордыне», «О смирении», «О тщеславии», «О науке», «О сновидениях». Само «Зерцало» осталось незавершенным. Особенно примечательны «Примеры» (из жизни или вымышленные), включенные автором почти в каждую главу трактата.

Перевод наиболеее показательных глав сочинения Пассаванти, позволяющих проследить за ходом его рассуждений и составить представление о предмете и способе изложения, сделан по изданию: Jacopo Passavanti. Lo Specchio delta vera penitenza. Firenze, 1856.

Зерцало истинного покаяния

Начинается пролог книги, названной сЗерцало истинного покаяния»

Преподобный учитель церкви мессер святой Иероним говорил: «Poeni-tentia est secunda tabula post naufragium» ¹⁵, — покаяние есть вторая доска после кораблекрушения

Святой ученый муж не всуе уподоблял покаяние доске. Если в кораблекрушение попадает осторожный и предусмотрительный человек, то при первой же опасности он крепко хватается за любую отлетевшую от корабля доску и благодаря ей даже в сильнейшую бурю в открытом море не утопает и среди бушующих волн не погибает, а благоуспешно достигает до берега или до тихой гавани и избегает тем самым опасностей бурного моря.

То же происходит и в море нашей жизни, которую мы называем морем, поскольку и в ней беспрестанное движение н переменчивая погода, и в ней происходят бурные несчастья, и в ней подстерегают грозные опасности, и большинство людей в них погибает. И так уж устроено море нашей жизни, что невозможно плыть по нему без приложения труда: удержаться на воде не позволяет нам н тяжесть пашей плоти, и груз первородного греха, и греха нынешнего, что лежит на плечах сыновей Адамовых, и сила роковых волн соблазна, и мирскне и плотские испытания¹.

Лишь нашему Спасителю Богочеловеку Иисусу Христу было дано легко пересечь это море. Повествуется в Писании, что к ученикам своим, в страшную непогоду и в сильный противный ветер плывшим в лодке в море Галилейском, Он пришел без труда по волнам бурного моря; чего не мог совершить святой Петр и ко дну пошел бы, если бы не простер к нему свою добродетельную десницу Иисус Христос. Из этого евангельского рассказа надлежит попять, что всякий утонет в грозных подах житейского моря, если не снизойдет к нему десница благодати Божьей⁸.

Во спасение рода человеческого благодать Божия измыслила легкий н прочный чёлн, а Христос Спаситель сотворил его своими руками: из святого крестного дерева своего сложил, острыми гвоздями страстей своих сбил, драгоценной кровью своей омыл и окрасил. Этот чёлн есть не что иное, как невинность во крещении, в которую входит каждый, крестимый крещением Христовым. Целым и невредимым он приведет в гавань вечной жизни того, кто станет его хорошо вести и править и радеть о нем будет, как истинный и праведный христианин.

В этом едином и крепком челне через морс нашей жизни проплыла пресвятая Богородица пречистая Дева Мария, проплыл в нем святой Иоанн Креститель, проплыли в нем и другие святые, освященные еще во чреве материнском и хранимые благодатью Божией и убереженные ею от впадения в слабость смертного греха ⁴.

Проплывают в нем и все, нареченные невинными. Невинные суть те, которые, не научившись еще по состоянию своему различать доброе и злое и потому не впавшне n губительное зло rpo\,i fa к нему гораздо более, нежели к творению добрых дел. склоняется человек по порочной природе своей), сразу после принятия благодатного таинства крещения бывают поглощены естественной смертью пли же принужденной обстоятельствами телесной жизни. Но не их заслуга, что без малейшей помехи и благовременно достигают они до надежной гавани вечного небесного града, поскольку не могут желать и уметь смотреть вперед и вести прекрасный чёлн благодати Божьей. Заслуга эта принадлежит Хозяину и Творцу челна: это Он своей благодатью и своим пребыванием ведет и правит его⁵.

Иногда (и настолько, насколько простираются возможности свободной воли) небесный Господин препоручает человеку и управление, и заботу о движении, и ведение этого челна. Самого человека всеблагой Бог делает кормчим тогда, когда тот достигает такой степени возраста, что может и желает усердно грести веслом и выносить все тяготы охранения и ведения столь драгоценного судна ⁶.

Но из небрежения или из невежества, из пустого удовольствия или из порочной похоти, из самонадеянности или из неосторожности, или из дерзновенных помыслов — словом, из-за своего малого провидения — человек забывает о премудростях осторожного и осмотрительного управления и гоняет без удержу это судно по бескрайнему морю. И чёлн невинности безвозвратно гибнет либо измотанный противными ветрами, либо пробитый острыми камнями, либо выброшенный на коварную мель, либо увлеченный стремительным потоком, либо заверченный свирепым смерчем, либо опрокинутый буйной волной, либо раздавленный тяжелым валом, либо поглощенный морской пучиной, либо сбившийся с пути в ночной темноте, либо испугавшийся лютых чудовищ, либо опьяненный сладкоголосыми сиренами, либо захваченный жестокими разбойниками, либо обманутый ложными друзьями⁷.

В перечисленном надлежит увидеть корни пороков н грехов. А еще понять, что грехи и пороки подтачивают и разрушают челн чистой невинности. И чем тяжелее и сквернее они, тем скорее рушится и гибнет он. И тогда человек лишается милости и блага; и нечем залатать пробоины, и ие вернуть былую прочность; и остается закоренелый грешник наг и одинок посреди бурного моря, и последний луч надежды гаснет, и неоткуда ждать помощи ⁸.

Одно только спасительное прибежище создал человеколюбивый и милосердный Бог, ибо Ои не желает человеку погибели, даже когда тот по своей вине губит измысленный для него благодатью Божией крепкий и легкий чёли невинности. Это прибежище и есть покаяние, за которое каждый потерявший святую невинность и думающий о спасении должен ухватиться и крепко держаться. Об этом прибежище и думал блаженный учитель наш святой Иероним, когда уподоблял его второй доске после кораблекрушения, то есть после разрушения и гибели судна первой святой невинности.

Так, после потери первой невинности, за вторую доску покаянную, в которой единой спасение и духовное здравие человеческого рода, предусмотрительно ухватилась Мария Магдалина, ухватился святой Павел; ухватившись за нее, спасаются все, кому милостью нашего Ходатая отпускаются их греховные деяния.

Задумаемся, возлюбленные братья, как и нам, грешным, взойти в их круг, дабы избежать погибели в грозящем потопить нас зыбком и тревожном мире временной жизни, ибо выбросило пас из единого и прочного судна первой невинности, и мы тонем в пучине тварного мира и плутаем в волнах греховной запутанности. Отвергнем же и мы, грешные, всякое небрежение и невежество и в пламенном и едином стремлении к нашему духовному спасению станем предусмотрительными, протянем руки н ухватимся за покаяние, как потерпевший кораблекрушение хватается за спасительную доску и всеми силами своего существа за нее держится, если

Хочет спастись; она вынесет нас из бездны греха и препроводит в гавань божественной благодати⁹; и я, меньший из братьев-проповедников, флорентиец Иаков Пассаваит, движимый сугубым попечением о спасении грешных душ и верный предписаниям моего ордена, который видит первейшую из своих обязанностей в пробуждении людей от греховного усыпления, замыслил особый трактат о покаянии ^|0.

Побуждаем я был и многими благочестивыми и добродетельными людьми. Зная, что вот уже много лет—и особенно в Великий пост нынешнего года, одна тысяча триста пятьдесят четвертого от Рождества Христова — я читаю проповеди о покаянии, они призывали меня, к поль-ае их и утешению, также к пользе утешению всех, кто пожелал бы их прочесть, изложить мои проповеди на бумаге в строгом порядке и на нашем народном флорентийском наречии, поскольку на народном наречии они произносились. Не желая отказывать в том, что долг милосердия велит исполнить к вящей славе Господней, и отвечая на дружеские побуждения, пишу этот трактат, как и прошено было, на народном наречии — дабы понятен был простым людям, и на латыни — дабы полезен был людям духовного звания, а следовательно, и не только нм, но и всем, кого они станут поучать, или кому станут читать проповеди, илн кого станут наставлять на путь истинный, или чьи исповеди станут слушать

Уповаю при этом на величайшего из проповедовавших покаяние, отца всех братьев-проповедников, мессера святого Домсника "2. Смиренные надежды возлагаю на труды великого учителя церкви мессера святого Иеро-иима, чьи житие и учение являют образец совершенного и истинного покаяния и отражают его, как чистейшее из зеркал.

Смиренно прошу читающего эти строки вознести ко Господу кроткое моление о рабе Божием Иакове Пассаваитс, поведать Ему о моих проповеднических трудах и о бдении над этой книгой о покаянии и просить Всевышнего, чтобы даровал мне милость до конца дней моих жить в усердном и ревностном покаянии и ниспослал мне в мой смертный час Спою благодать и спасение. Аминь.

Итак, теперь перейдем к книге, в которой мы намерены показать, что надлежит делать для истинного покаяния и чего надлежит остерегаться. Названа эта книга «Зерцало истинного покаяния» ^,3.

Часть первая

Глава 1. В соответствии с избранным порядком расскажем прежде всего, что такое покаяние

Святой Амвросий говорил: «Poenitcntia est mala proeterita plangere, et plangenda iterum non committere», что значит: покаяние есть оплакивание прошлых злодеяний, то есть содеянных грехов, и несовершение впредь того, о чем придется горько плакать. Подобно говорил и святой Григорий: «Poenitere est ante acta peccata flere, et flenda iterum non committere» — мысль святого Григория подобна изречению святого Амвросия. А святой Фома, разъясняя эту мысль, разделил ее на два суждения ^м. Первое — касательно прежнего греха: надлежит оплакивать прежние грехи. И второе — касательно греха, который принесет время: надлежит бежать грехов, которые придется горько оплакивать. Второе суждение святого Фомы предусматривает крепкое намерение имеющего в сердце истинное покаяние и горько сокрушающегося о содеянных грехах впредь исправиться и уберечь свою душу от повторного впадения в грех.

Если же грешиик повторно согрешает, первое его покаяние псе же следует считать действительным, а в каждом новом грехе следует каяться каждый раз заново. Хотя, похоже, есть люди, которые утверждают обратное и ссылаются, как Магистр сентенций, па слова святого Августина, святого Исидора, святого Григория и некоторых других, о которых упоминается и в декрете, в трактате о покаянии ¹⁵.

Когда наши святые Отцы говорили, что совершённый грех надлежит оплакивать и иметь твердое намерение пс совершать более греховных деяний, они говорили не про единожды совершаемое покаяние, но про покаяние, разнесенное во времени. Верно, когда человек сокрушается и плачет о грехе, он должен не просто не совершать, но даже не помышлять о совершении подобного или другого тяжкого греха. Но если случится, что несмотря ни иа что, человек все же впадает в грех такой же или другой, и первое, и второе, и все покаяния до самой его телесной смерти будут действительными и должны считаться таковыми.

Человек слаб, и поэтому милостью Божией ему дано единожды принять святое таинство крещения, но многажды — святое таинство покаяния. Даио ему столько раз приносить покаяние, сколько раз согрешать будет. Не об этом ли говорил Иисус Христос святому Петру, когда тот приступил к нему с вопросом: «Quoties peccabit in me frater meus, et dimit-tam ei? usque septies? — Non dico tibi usque septies, sed septuagies septies». Вопрошел святой Петр: сколько раз должно прощать грехи и достаточно ли семи раз? А всещедрый и милосердный Иисус отвечал ему: ие семь, ио семьдесят раз по семь. Вот и выходит, что Господь завещал столько раз прощать грешнику, сколько раз согрешит или согрешить сможет, лишь бы каждый раз тот преисполнялся покаянным чувством до самой глубины своего сердца ^t8.

Если после покаяния человек совершает повторное грехопадение, то оно гораздо тяжелее прежнего. Причин тому множество, но первейшая из первейших коренится в человеческой неблагодарности. По порочной природе своей человек ие может благодарно внимать ниспосланной ему благодати ^,9. И хотя прежде оплаканный грех ие возвращается, как прощенный в искренне высказанном покаянии, последствия этой неблагодарности безмерно тяжелы, гораздо тяжелее, чем последствия прежнего грехопадения. Ибо говорил Иисус Христос в Евангелии: «Cum immundus spiri-tus exierit ab homine etc., et adducit alios soptem spiritus nequiores se etc., et fiunt novissima hominis illius peiora prioribus». Говорил Он, что злонравный дух, исторгнутый покаянием и возвращенный новым грехопадением, семикратно злонравен, а положение падшего хуже прежнего. Об этом же Он говорил одержимому болезнью, им излеченному: «Vade, et amplius noli ресеаге. ne deterius tibf aliquid contingat» — иди, и не хоти больше грешить, дабы с тобой не случилось худшее. Видите, Христос сказал «noli» — и ие сказал «поп pecces» — ие согреши. А смысл в этом заключен такой: чтобы покаяние было действительным, достаточно иметь твердое намерение не хотеть более грешить, даже если после все же согрешаешь. <...>

Часть втора я

Глава И, в которой говорится о том, что страх Божий подвигает наг к покаянию

Второй причиной, подвигающей нас к покаянию, мы назвали страх Божий, то есть боязнь суда Божиего, ибо каждого, кто в телесной жизни ие обеспокоится и не очистится от греховной скверны, по смертп ожидает суровый и беспощадный суд Божий.

Для очищения нам дано единое средство, и это средство — покаяние.

Покаянием единым человек себя судит, осуждает и наказывает за свои алодеяния. Покаянием единым человек избегает небесного судилища, ибо сказано в Писании: «Да не будет наказано дважды одно злодеяние». Об этом говорил мессер апостол святой Павел: «Si nosmetlpsos judicaremus, non utique judicaremur» — если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы. А святой Григорий говорил: «Всесильный Господь и милосердный судья охотно принимает наше покаяние и скрывает от Своего суда наши грехопадения». Святой Августин учил нас: «Воссядь в уме своем на трон судии и поставь себя, преступного, перед собою, своим судиею. И не хоти стать позади себя, ибо Бог ставит тебя перед Собою». Итак, человек должен сам себя судить покаянным судом, чтобы не осудил его Господь своим суровым и беспощадным судом. Ибо говорил премудрый Екклезиаст: «Si poenitentiam non egerimus, incidemus in manus Domini» — если не покаемся, падем в руки Божии. Сказано в Евангелии Иисусом Христом: «Nisi poenitentiam habueritis, simul omnes peribitis» — если не покаетесь, все погибнете. А святой Августин предупреждал: «Кто истинно кается, тот ие оставляет безнаказанным злодеяние свое; и кто сам себе прощения не дает, получает его от Бога, ибо никому не суждено избежать суда Бо-жиего!».

Не жалейте себя, грешные, столь жестокой жалостью! Не убойтесь столь малого страдания в земной жизни! Ибо придет час праведного суда Божиего, и будете осуждены на вечные муки геенны огненной!²⁰

Вот пример, о котором повествуется в книге «Семь даров»: «Один юноша из богатой и знатной семьи, привыкший к неге, довольству и холе, неожиданно для всех вступил в орден братьев-проповедников. Узнав об этом, и отец, и родня, и друзья — все воспротивились и принялись обольщать юношу и призывать вернуться в мир. Они искушали его душу лестью и обманом, они говорили ему, что он, мол, такой нежный, хрупкий и слабый, что ои не сможет перенести все тяготы монастырской жизни. Но юноша им ответил: «А я вступил в орден потому, что понял, что слишком нежен, хрупок, слаб. Если я страдаю от простых неудобств в земной жизни, как же я буду страдать в аду от бесконечных и неисчислимых мук? Нет! Уж лучше пострадать немного здесь, на земле, чем гореть в аду! И я не отступлю от своего решения!» Нечего было возразить на такие слова.

Пришлось и отцу, и родне, и друзьям оставить того юношу в покое» <...> «

Глава V, в которой говорится о том, кто к покаянию нас подвигают трудности приступления к нему после долгого коснения в грехе

Пятая причина, подвигающая к скорому покаянию, есть трудность приступления к нему после долговременной привычки коснеть в грехе. Святой Августин говорил: «Если не противоборствовать привычке, она станет потребностью». Привычка, по всем известному выражению, вторая натура; потому склонные к злодейству и пороку не могут удержаться от греховного соблазна. Их разум затуманен гнусными пристрастиями и подвластен им, а свободная воля несвободна и устремиться к благу без нисшествия особой благодати не может. Такие люди ие в состоянии преодолеть греховую томительно-болезненную суету и подобны больным, в которых закоренели тяжкие недуги: лечить их поздно, а вылечить совсем нельзя. Поэтому свой греховный недуг следует сразу лечить лекарством покаяния, а ие дожидаться, пока он разрастется, пустит корни и застареет.

Святой Григорий говорил: «Грех, не отмытый покаянием, своей тяжестью к новому греху склоняет». Грех к греху, растет бесчестие, н много бед наживает себе грешник. Первейшая из этих бед такая: чем дольше грешит человек, тем более отдаляется он от Бога и тем большим временем придется возвращаться к Нему. Кто же до смерти или до старости откладывает свое покаяние, тот сам у себя крадет драгоценное время! Правда, Господь даровал спасение некоторым грешникам, покаявшимся перед самой смертью. Но, скажите, зачем испытывать терпение Божие? Ведь говорил святой Иероним: «Льгота для немногих не есть закон для всех». И святые учат, что не являет Господь Свою благодатную помощь тем по смерти, кто в жизни ее попирал.

Вот пример, о котором повествует святой Григорий: «Один человек умер после тяжелой болезни. А перед самой смертью он видел, что за его душой явилось множество чертей во главе с самим диаволом. Они тянули его душу из тела, а он что было сил кричал: «Подождите! Дайте срок! Ну, хоть до утра!» Напрасно: черти его не слушали. Наконец, оии вытянули душу и поволокли ее в пекло. И грешник умер, стеная, рыдая и мучась» ⁸²

Другая беда состоит в том, что чем долее человек откладывает свое покаяние, тем больший грех он совершает. А чем больший грех он совершает, тем сильнее тяготит его греховное бремя. Оно непрерывно растет и достигает таких размеров, что может раздавить грешника. Потому проникнись советом, данным святым Павлом: «Deponentes omne pondus, et circumstans nos peccatum» —свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех.

Вот пример, о котором повествуется в «Жизнеописании Отцов»: «Святому Арсению послышался однажды голос: «Иди, я укажу тебе дела людские» Святой Арсений послушал, пошел и увидел человека, рубящего дерево. Нарубит, наложит, вознамерится поднять н не может: слишком велико бремя, а сил таких нет, и обратно па землю кладет, и снова рубит, нодкладывает, тщится поднять и не может, и опять рубит, и опять добавляет, и опять хочет поднять — и падает. Голос сказал святому Арсению: «Те это, которые к грехам грехи добавляют, и унести не могут, и гибнут под их тяжестью». Потом святой Арсений увидел всадников, везущих бревна поперек седла и желающих въехать в храм, и ие могущих. Голос сказал: «А это те, которые праведность своих дел несут в гордыне». Еще увидел святой Арсений: на берегу бескрайнего моря стоит человек и без отдыха черпает воду и льет ее в бочку, а та вся в дырах и трещинах, и вода выливается обратно в море. И снова сказал голос: «А это те, которые имеют добрых дел малость и топят их во множестве злых».

Да не увеличим грехов наших! Да убудет нх тяжесть! Ибо об этом греховном бремени вопиял пророк Давид²⁴: «Quoniam Iniquitates meoe supergressoe sunt caput meum, et sieut onus gravatoe sunt super me» —беззакония мои превысили голову мою, как тяжелое бремя отяготели на мие. Безрассудны те люди, которые оставляют старости и смерти свое греховное бремя, ибо ни старость, ни смерть удержать его на себе ие могут.

Еще одна беда состоит в том, что чем долее человек грешит, тем сильнее он искривляется и затвердевает и тем труднее ему склоняться и распрямляться. Так, старое трухлявое дерево скорее рассыпется или сгорит, чем согнется и распрямится. Внемлем же совету святого Петра: «Poenlte-mini igitur. et eonvertmini, ut deleantur peccata vestra»—покайтесь и обратитесь, чтобы загладились грехи ваши. Скорее это надо делать, как учил пророк Иоиль²⁵: «Nunc eonvertimini ad Dominum Detim vestrum, quoniam benignus et misericors est» — теперь без промедления обратитесь ко Господу Богу вашему, ибо Он благ и милосерд. А святой Августин, объясняя псалом, говорил: «Твое покаяние, дабы плоды принесло, не должно опоздать. Ныпе исправься, грешник! Ибо тот, кто завтра будет твоим судией, Иисус Христос, ныне твой защитник». Ибо благовествовал евятой Иоанн²⁶: «Advocatum habemus apud patrem Iesum Christum ius-tum» — перед Отцом небесным мы имеем истинного ходатая в лице Иисуса Христа. На иего мы возглагаем нашу веру и веруем, что Его милостью в нашу сторону склонится судная чаша.

Посему, возлюбленные братья, научимся призывать Христа в милосердные Ходатаи, чтобы Он предъявил за нас Свои крестные страдания, которыми искупил все наши непотребства, а всемилостивый Бог простил иам наши падения и принял в Свое милостивое внимание нашу естественную слабость и обвинил врагов наших. Да не отложим покаяние, а углубимся в него с плачем, ибо придет суровый судия и учинит праведный суд нашим беззакониям.

Часть третья Глава II, в которой говорится о том, что страх отвращает человека от покаяния

Второе препятствие покаянию есть страх, то есть малодушная боязнь всерьез ворошить свою жизнь и налагать на себя телесную муку.

Люди своевольные, склонные к мирским утехам, забавам и плотскому сладострастию, страшатся потерять даже часть своих незаконных наслаждений, отвергнуть которые велит самое таинство святого покаяния. Но падким на наслаждения обязательно надо испытать духом н плотью хоть немного страданий, чтобы уравновесить непотребства своего тела и беззакония своего ума и понять, что своевольничая — грешат²⁷.

Против этой суетной, отвращающей от покаяния боязни есть единое средство: проникнуться мыслью, что ни один грех не остается незамеченным Богом, что всякий грех будет непременно наказан, а кара Божия неизбежно настигнет грешника либо в этой жизни, либо в иной²⁸. В этой жизни наказанием служит епитимья налагаемая вслед за покаянием, в иной — наказание назначает суд Божнй. И воистину, уж лучше какой-нибудь час помучиться покаянными муками здесь на земле, чем всю жизнь, а может, и всю вечность мучиться невыносимыми и страшными муками в аду. Ибо в аду муки наивысшие, беспредельные и всеобъемлющие.

Не мудро поступает тот, кто пренебрегает недолгой покаянной мукой на земле и идет в ад на вечные пламенные муки. А что муки ада вечны, неизбежны и нестерпимы, тому нас научают и назидания Священного Писания, и святых пророков, и многие примеры, нами слышанные и виденные. Вот назидательный пример из «Жизнеописания Отцов»: «В праведных странствиях по пустыне святой Макарий однажды набрел иа череп человека. Он ткнул его посохом и спросил, заклиная ответить, чьей головой он был. Череп ответил святому Макарию, что при жизни был головой языческого священника, а вот теперь обречен па вечную муку. «А что за наказание тебе дано?» — спросил святой Макарий. Череп ответил: «Все пространство, какое ни есть от земли и до неба, заполнено для меня одним испепеляющим огнем, и жар от него никогда ие ослабевает. Куда ни глянь — и снизу и сверху — только одни огонь. И я не один так страдаю, но все, как и я, не ведавшие всемогущего Бога. Под нами же, в еще большом огне, страждут тьмы скверных христиан. И наказание их ужаснее нашего»³⁰.

Подобное же назидание содержится и в следующем примере: «Повествуется, что в Париже жил некий учитель логики и философии по имени Серло, у которого было много учеников. Один из них, выделявшийся большой сообразительностью и умением тонко вести ученый спор, как впрочем, и непомерной гордыней и порочным образом жизни, умер. И вот однажды ночью, спустя несколько дней после смерти ученика, когда учителю Серло совсем не спалось и он даже решил подняться и сесть за занятия, ему явился образ умершего. Серло узнал его и очень испугался. Однако набрался сил и спросил, что с ним сталось после смерти. «Я осужден»,— отвечало видение. Серло снова спросил, правда ли, что тяжелы мучения в аду. Ученик ответил, что бесконечно тяжелы, гораздо тяжелее, чем думают люди, и не хватит никаких слов, чтобы описать их, но знак их тяжести он может показать. «Смотри, — он сказал, — какое на мне платье. Кажется, что оно соткаио из софизмов. Оно давит на меня так, будто я держу на своих плечах самую большую башню Парижа или самую большую в мире гору. А самое ужасное — я никогда не смогу снять с себя этот груз. Это наказание назначено мне Божественным судилищем за мое тщеславие. И по заслугам: мне всегда казалось, что я знаю больше всех, что я лучше других умею складывать тонкие софизмы, то есть аргументы для победы в споре. Наказанное мне платье все полно ими, и всегда мой позор перед моими глазами, а совесть моя постоянно тяжко смущает меня». Потом он отвернул полы плаща и проговорил: «Видишь, какой он изнутри? Пышет жаром и горит огнем. И ни минутки, чтобы дух перевес-ти1 Беспрерывно горю и жарюсь! Это наказание дано мне за то, что я бесчестно купался в подлом плотском грехе до самой смерти. И даже на смертном одре я не пожелал принести покаяние, а в сердце у меня не было даже самого слабого намерения оставить порочное житие. Я бы и желал жить еще. Но если бы и жил, то для греха, и вновь впал бы в духовное усыпление. Воистину, по заслугам меня покарал суд Божий. Я заслужил мои бесконечные и беспрерывные страдания. Бедный я человек! Только теперь я осознал, как глубоко мое падение. Только теперь я понял. что в земной жизни умел разбираться в тонкостях софистики и логики. но не понимал главного: за свои грехи человек получает на Божественном судилище бесконечные муки ада! Я не хочу, чтобы мое появление прошло для тебя без благовременного поучения, ты его получишь в благодарность за твои поучения. Дай мне руку, добрый учитель!»

Учитель Серло протянул ему руку, и с горящего пальца умершего ученика на его ладонь упала крошечная капелька пота. Насквозь она прожгла ладонь учителя! Словно остроконечная и горящая стрела, его пронзила мучительная боль. «Теперь и ты попробовал мучений ада!» — сказало видение и исчезло со скорбными криками, оставив учителя одного в ужасе и смятении. До самой смерти Серло так и не смог отыскать лекарство, чтобы залечить ужасную рану.

Для многих этот случай послужил поучительным уроком к исправлению жития. Сам учитель Серло в глубоком душевном сокрушении, вызванном видением и телесным страданием, убоявшись ужасных мучений, которые ему довелось испытать на себе, и по зрелом размышлении решил оставить свою школу и уйти от мира. На следующее утро он вошел к своим ученикам, рассказал о видении и показал прожженную руку. А на прощание произнес им два стиха, сложенные ночью в думах об оставлении мирской суеты:

Linquo coax ranis, ога corvis, vanaque vanis;

Ad loycam pergo, quae mortis поп timet ergo —

пусть лягушки квакают, а вороны каркают, пусть суета мирская останется суетным людям; я же ухожу туда, где логика не боится вывода о смерти, то есть к святой религии.

Вот так он оставил все попечения, обратился к Богу и прожил в святости до конца дней своих» ^S1.

Если же найдется такой человек, который скажет: «Я никогда в жизни не буду каяться, а покаюсь перед самой смертью и пройду муки покаяния в чистилище, — то этот человек глуп. Мы говорили уже, что не всякий человек, надеющийся на добрый конец, получает его. Многие, однако, тешут себя пустыми упованиями. Чаще всего бывает, что по жизни и смерть: как человек живет, так и умирает. Святой Григорий говорил: «Грешник, в жизни забывший Бога, на праведном суде забывает себя самого». Но предположим, что человек уверен в своем предсмертном покаянии. Как же глупо тогда желать проходить муки покаяния в чистилище! Святой Августин учил, что они страшнее любой из земных мук. Грешник, зачем не пострадаешь покаянной мукой здесь, на земле? Ведь покаяние само из твоей души вырастает, ты сам, по своей воле искупаешь свой грех, мука от такого искупления ничтожна. А на муки чистилища ты обречен по необходимости, и они безмерны. К тому же, в чистилище у тебя не будет ни места, ни времени стяжать себе прощение!

А что муки чистилища тяжелы, научают нас все святые. И в каком бы месте ни было назначено чистилище — будь то ближе к центру земли, где преисподняя и где душа будет очищаться тем же пламенем, что и грешники в аду, будь то в любом другом месте на земле, указанном праведным судом, — муки там будут очень тяжелы. Если чистилище будет в межземельном пространстве, где горит пламень ада, то нет никакого сомнения, что душе будет безмерно тяжело гореть этим пламенем. Если чистилище будет определено в других местах на земле —либо для пребывания в месте совершения греха, либо для взывания к помощи родных и близких, либо для назидания живущим, либо по другому неведомому суждению Божиему — бесспорно то, что и в этих местах муки будут очень тяжелы. Ведь суд Божий определяет наказание чистилищем для омовения от греховной скверны, исходя из числа и характера грехов.

Из множества примеров, подтверждающих эту истину, я приведу только одни, из Элианда: «Недалеко от Ниверсы жил бедный угольщик. Был он человеком богобоязненным и добрым христианином. Однажды вечером ои как обычно разжег свою угольную яму и отправился спать в сторожку, что стояла рядом. Вдруг в самую полночь раздались истошные крики. Угольщик выскочил из своей сторожки наружу и увидел страшное видение: к его яме что есть силы бежит нагая и растрепанная женщина, криком исходит. Следом на страшном коне вороном скачет рыцарь с кинжалом в руке. У копя из глаза, из ноздрей, из ушей вырываются языки яркого пламени. Женщина подбегает к самому краю ямы, видит раскаленные углн, отступает и бежит вокруг. Рыцарь настигает женщину, хватает за волосы и вонзает свой кинжал ей в грудь. Из рапы кровь рекой, женщина падает на землю. Рыцарь хватает ее за окровавленные волосы и со всего размаха бросает в яму с горящими углями. И час и больше стоит над нею. Потом вытаскивает ее, всю обугленную, взваливает на копя и, безутешно рыдая, мчится прочь — туда, откуда явился.

И на вторую и на третью ночь страшное видение повторилось. Ио угольщик уже не мог вынести таких страстей и отправился к своему господину графу Ниверсы, поскольку ему были известны доброта и набожность графа. Пришел и обо всем рассказал. Выслушав угольщика, граф воскликнул: «Я своими глазами хочу увидеть это видение!» — и поехал с ним. Вот f же вдвоем спрятались в сторожке. Время полночи наступило, и все случилось по рассказу: и женщина убегала, и рыцарь догонял, и вес остальное тоже повторилось. Граф трепетал, но ему очень хотелось понять, отчего все так происходит, и когда безжалостный рыцарь уже отправлялся в обратный путь со своей пошей на коне, граф вышел из сторожки и, заклиная рыцаря остановиться, обратился к нему с просьбой объяснить видение. Тот повернул своего коня и в горьком рыданнн поведал «Зиай, мой граф, раз уж ты захотел узнать о наших мучениях, которые Господь пожелал открыть тебе: именем я Джуффреди, я был твоим рыцарем, у твоего стола кормился. А женщина, которую я столь безжалостно мучаю — это доииа Беатриче, бывшая женой твоему славному рыцарю Берлиигьеру. Знай, что нас соблазнила низменной похотью преступная любовь, и мы впали в тяжкий плотский грех. И чтобы никто не мог мешать иам преда ваться постыдным удовольствиям, она убила своего супруга, твоего слан ного рыцаря Берлнигьера. И купались мы в своем грехе, пока не настал наш смертный час. Но на смертном одре сначала эта женщина, а потом и я поплакались перед Господом, нокаялнсь и исповедались. Всеблагой Бог принял наше предсмертное покаяпие, смилостивился и простил иам вечные муки ада и назначил временные муки чистилища. Потому знай, мои граф, мы не обречены, и во искупление нашего греха в этом месте нам наз начено чистилище. Вот что ты видел. За тяжкий грех плоти еженощно мы совершаем эту страшную погоню. А освобождены от этих ужасных мук будем, когда того пожелает Господь».

Чтобы лучше понять смысл наказания, граф снова обратился к рыцарю за разъяснением. Тот отвечал со многими слезами и воздыханиями: «Этой женщине, поднявшей руку на своего мужа из любви ко мне, дано такое наказание: еженощно принимать смерть от моей руки, от моего кинжала Суд Божий постановил еще, чтобы она, питавшая ко мне любовь блудливую, еженощно была мною кидаема в жаркие угли этой ямы. Ты это виде.! И как прежде мы смотрели друг на друга со страстным вожделением и предвкушением греховных утех, так ныне с отвращением и ненавистью преследуем друг друга. И как один был причиной воспламенения бесчест ной любви другого, так ныне один есть источник мучений другого. Ибо вся кая мука, испытуемая ею, есть и моя мука. Когда вонзаю в нее свой кип-жал, все вокруг обращается для меня в нсгаснущий огонь. Когда кидаю ее в жаркие угли, сам начинаю гореть тем же пламенем. Копь же мой —это диавол, которому мы даны для терзаний. Таковы наши суровые кары. Как мы несчастны! Граф, прошу вас, молите Господа нашего, известите о нас ему в мессах, раздайте милостыню нищим. Да облегчит Он нам эти тяжкие муки!» — проговорив это, рыцарь растаял, как вспышка молнии».

Да не убудет от нас, возлюбленные мои, претерпеть на этом свете данную нам за грехи епитимью, да избавим себя от великих мук и от горьких терзаний, которые — хотим мы того или не хотим — ожидают нас но смерти³².

Глава III, в которой говорится о том, что тщетное упование отвращает нас от покаяния

Третье препятствие покаянию есть упование на милость Бога. Человек говорит: «Велика милость Божия, Он любит нас, Он искупил наши грехн Своей драгоценной кровью, Он не даст нам заблудиться», — и не кается, и коснеет во грехе. Против таких людей сказано в Священном Писанин. Maledictus omnis qui peccat in spe» — проклят Богом грешащий в надежде. Размышляя об этих словах, святой Бернард говорил: «Кто грешит в на дежде, у того неверная вера, достойная проклятия».

Истинно названы люди достойными проклятия, потому как богохульствуют и глумятся над безграничной милостью и великой добротой Божией. Казалось бы, в милости и доброте они должны увидеть силу и величие Божественного водительства, причину и повод для противоборствования греху. Нет! Грешат! Грешат без оглядки!

О таких людях говорил святой Павел: «An ignores quod benignitas Dei ad poenitentiam te adducit» и дальше, как прежде мы говорили. Святой Павел указывал также на тяжесть подобного греха: «Irritam quis faciens legem Moysi et spiritui gratioe contumeliam fecerit»³³. В «Толковании» об этих словах так сказано: «Грешащий в надежде на милосердие Божие, дух благодатный и кровь Христову попирает и посрамляет». Человеку следует остерегаться греха прежде всего во имя милосердного Бога, ибо еще говорил святой Павел: «Господь Бог спас нас по милости Своей». Так поступает всякий, у кого сердце возвышенное н кто бежит греха не из страха, а из любви. Кто же поступает противно и согрешает, наказан будет, как сказано в Писании.

Кто по собственной воле впал в глубокую пропасть греха и уповает на милость Божию, тот попирает Бога, и милостью Божией тот будет обойден. Самое же страшное, что милость Божия оставит его в час наивысшей надобности, в смертный час. Свидетельствуют об этом многие примеры, почерпнутые из житий святых, из жизнеописаний святых Отцов, из рассказов святого Григория. Мы не станем их все пересказывать, они есть и в других книгах, да и наш трактат слишком бы удлинился.

Против тщетной и высокомерной надежды сказано в Писании: «Не скажи: велика милость Господня, Он не помянет мои грехи. Знай, столь же скор Он на гнев и на мщение, сколь и на милость». Воистину, Бог милостив, но Он не желает быть попранным в доверии. Оттого и говорил святой Григорий: «Веруя, что Бог справедлив, да не оставим без покаяния грехи наши; веруя, что Он милостив, да не впадем в отчаяние». Только жаждущий исправить свою жизнь может уповать на милость Божию, но не желающий купаться в злодеяниях!

Тщетна вера человека, который питает глупую надежду жить долго и кончить свои дни в благости. И все же многие откладывают покаяние, не проникаются словами Писания, изреченными устами премудрого Екклезиаста: «Ne tardes converti ad Dominum, et ne differas dedie in diem; subito enim veniet ira illius, et in tempore iracundiae disperdet te» —не опаздывай с обращением к Богу, не перекладывай со дня на день, чтобы не обрушился на тебя гнев Его и не потерял Он тебя в час гнева и мщения. Не обрекай себя в свой смертный час, когда судим будешь, — увещевал премудрый Екклезиаст^S4. А святой Григорий говорил: «Сразу бывает украден тот, кто долго был поддерживаем». Сразу—так скоро, что и представить невозможно, — бывает украден смертью и представлен суду Божиему тот, кого долгое время Бог поддерживал в ожидании к покаянию. Вот пример, о котором повествует Петр Дамьяни³⁵: «В городе Салер-но жил благородный, по мирскому мнению, и богатый правитель. Он долгие годы купался в преходящем благополучии здравия, богатства и плотских утех, привык к этому и любил повторять: кто имеет благо на этом свете, тот имеет его и на том свете, — понимая благо в его плотском, вещественном значении, а не так, как правильно Надо понимать. Когда он достиг, по его представлению, наивысшего мирского благополучия, какого у него еще никогда не было, случилось ему однажды утром взглянуть из своего дворца на гору Этну, на Моиджибелло, и увидеть, что необычайно велики вырывающиеся из горы искры и языки пламени. Тотчас он созвал свою семью и всех слуг и объявил им: «Скоро умрет кто-то богатый и могущественный. Я видел, как Монджибелло подавал огненный знак, он ждет очередного грешника, чтобы засосать его в пекло через свою огнедышащую пасть».

А когда Монджибелло выпускает необычайно много огия, в тех местах говорят, что вскоре должен умереть какой-нибудь богатый грешник, поэтому Монджибелло готовится принять его. Местные люди считают, что через эту гору проходит одна из дорог в преисподнюю.

Вот и князь, о котором наш рассказ, поспешил объявить о скорой смерти богатого грешника, когда увидел необычайно яркие вспышки огня. Но о том, что этот грешник он сам, и это его готовится принять подземное Ю Заказ 13267

царство через свои огнедышащие ворота, он даже и подумать не пожелал. Поэтому ночью, как обычно, самодовольно и самоуверенно он улегся в кровать с одной из своих женщин, и в самом греховном действии, которое совершал многие годы, испустил дух! Вот так тот, кто еще накануне был жив-здоров и даже ночью ие одни лег в постель, утром оказался совершенно бездыханным!»⁸⁶ <...>

Часть четвертая Глава III, в которой говорится о том, что вызывает в нас сокрушение

Перейдем теперь к третьей части нашего рассказа о сердечном сокрушении и ответим на вопросы: что вызывает в нас сокрушение, или какими путями входит в иас сокрушение? и сколько этих путей? Святые ученые мужи утверждают, что таких путей шесть.

Первый путь — это воскрешение в памяти содеянных грехов. О нем говорил пророк Исайя в обращении к Богу: «Recogitabo tibi omnes annos meos, in amaritudinc animoe meoe» — я подумаю и положу их все перед Тобой, все мои годы, в горечи души моей, то есть с горькой скорбью. Про этот путь мы уже говорили в других местах нашего трактата. Вспомните пример о знаменитой блуднице Таис; о блуднице, у которой от преиспол-иения скорбью разорвалось сердце; о рыцаре, который отрекся от Христа, ио ие отрекся от Богородицы.

Второй путь, следующий за воскрешением в памяти грехов, — это стыд. Царь Соломон говорил в своих притчах: «Putredo in ossibus eius qui confusione res dignas gerit» — гниют кости совершающего деяния, достойные стыда и смущения. «Гниют кости» —это внутренняя скорбь, она облегчает тяжесть последствий греховных деяний, которых человеку надлежит смущаться и стыдиться. Пророк Аввакум говорил: «Ingrediatur putredo in ossibus meis» — боль проникла в кости мои, то есть в сердечные пристрастия, и они не причастны более греху, и нечего мне стыдиться.

Третий путь, вводящий в нас сокрушение, — это низость греха, ибо грех делает человека омерзительно подлым. О низости греха, обращаясь к грешной душе, говорил пророк Иеремия: «Quam vifis facta es, iterans vias tuas» — о, до чего же ты низка, когда каждый день воскрешаю в памяти пути твои! О грешниках говорил псалмопевец: «Corrupti sunt, et abominabiles facti sunt in studiis suis» — они тлеины и омерзительны в занятиях своих, то есть в скверных делах, творимых с усердием³⁷.

Четвертый путь — это страх Божиего суда и вечной муки. Об этом говорил святой Петр: «Impius et peccator ubi parebunt?» — нечестивые и грешные где предстанут (словно хотел сказать: не будет им места, где достойно предстать пред гневным судией) и смогут ли они вынести вечные невыносимые муки ада?³⁶ Вот пример: «Во Франции жил один богатый человек, любивший земные богатства и мирскую суету. Однажды он задумался, смогут ли через тысячу лет прекратиться мучения тех, кто осужден на муки ада? И сам себе ответил, что не смогут. Тогда он снова спросил сам у себя: «А через восемьсот тысяч лет?» И вновь дал неутешительный ответ. Потом он подумал: «А через тысячу тысяч лет смогут ли освободиться грешники?» И снова сказал себе: «Нет, не смогут!» «А через столько лет, сколько капель в море?» — И снова отвечал отрицательно. От таких мыслей он пришел в сильное волнение, сердце его преисполнилось скорбью и он горько заплакал в глубоком сердечном сокрушении. Поразмыслив, он решил оставить суету этого мира и сказал: «Как глупы и как ничтожны люди: ради преходящих наслаждений в этом бренном мире они обрекают себя на бесконечные муки в аду!»³⁹

Пятый путь, который вводит в нас сокрушение, — это скорбь от того, ffo теряем небесный райский град и наносим оскорбление Богу⁴⁰.Ибо надлежит его слушаться как творца, почитать как небесного отца, любить как Иодатая и Спасителя, отдавшего за нас свою драгоценную кровь. Святой Петр и святой Иоанн говорили: «Dilcxit nos, et lavavit ros a peccatis nostris In sanguine sua»— Иисус Христос возлюбил нас и омыл грехн наши кровью Своей. Размышление о том, что человек марает и пачкает срамотой своего греха очищенную и омытую кровью Христа душу, должно вводить в нас Печаль и скорбь о грехе.

Шестой путь, вводящий в нас сокрушение, — это упование на отпущение грехов, на ниспослание благодати, ради которой избираем доброе, и Йа увенчание славой, к которой нас ведет Господь. О благодати и славе говорил псалмопевец: «Gratiam et gloriam dabit Dominus» — Господь даст вам благодать и славу свою⁴¹.

Выше всех путей, вводящих в иас совершенное и истинное сокрушение, вознесена горячая и преданная молитва, ибо только молепнем Господь ниспосылает в наше сердце дар сокрушения, а без усвоения благодати и милости Божией сокрушению не быть ни совершенным, ни истинны^ Л а и самое обретение сокрушения невозможно без особой благодати Ъожией; и вот, чтобы обрести его, человек возносит преданную молитву. Посему, всякий жаждущий благодати во имя спасения, приступи к молению и живи так, чтобы моление твое было достойным исполнення, а еще проси Господа, чтобы Ои даровал тебе благодать жить в благости и усердно молиться ⁴².

Трактат о смирении Глава II, в которой рассказывается, сколько ступеней смирения существует

Теперь посмотрим, сколько видов смирения, или, правильнее сказать, сколько ступеней смирения существует и каковы они. В «Толковании» говорится о словах Иисуса, обращенных к Иоанну Крестителю: «Sic decet nos implerc omnem iustitiam, idest omnem humilitatem»⁴³ — совершенное смирение имеет три ступени. Первая ступень — это покоряться старшему и не возвышаться над равным. Вторая ступень — это покоряться равному и не возвышаться над меньшим. И третья ступень —это покоряться меньшему. Смирение первой ступени называется достаточным, ибо его достает для спасения; вторая ступень называется обильной, ибо даже превышает необходимое; третья ступень — чрезмерной, ибо не просто превышает необходимое, но и вообще означает, что большего смирения быть не может. Смирение третьей ступени явнл народу Христос, когда опустился для крещения пред Иоанном Предтечей, ибо это означало покориться меньшему; это смирение — совершенное.

По-другому смирение разделяют на четыре ступени: spernere mundum, spernere nullum; spernere sese, spernere se sperni — презирать мирское, не презирать человека, презирать самого себя, презирать презрение к себе⁴⁴.

В «Правиле» святого Бенедикта⁴⁵ выделены двенадцать ступеней смирения, противопоставленных двенадцати ступеням гордыни. По разделению святого Бенедикта, первая ступень смирения — глазами и телом про" являть кротость, а взгляд устремлять долу — противостоит первой ступени гордыни, называемой любопытством, когда человек ходит с высоко поднятой головой и проявляет излишний интерес ко всему. Вторая ступень смирения —это говорить мало, рассудительно и негромко; в противоположность второй ступени гордыни — легкомыслию, когда человек болтает изрядно и произносит надменные слова. Третья ступень смирения — про зирать громкий и беспричинный смех; в противоположность третьей ступени гордыни, — позволяющей непристойно радоваться всему. Четвертая ступень смирения — молчание, умение молчать, пока не спросят; в противоположность четвертой ступени гордыни — хвастовству, когда человек похваляется и болтает без надобности. Пятая ступень смирения — не выделяться среди других, придерживаясь общих правил жизнеповедения в монастыре; в противоположность пятой ступени гордыни — обособлению, когда человек стремится казаться лучше других и делает то, чего не делают другие. Шестая ступень смирения — постоянно помнить и говорить, что ты самый подлый человек; в противоположность шестой ступени гордыни — высокомерию, когда человек ставит себя выше других. Седьмая ступень —это говорить и верить, что ты существо бесполезное и недостойное; в противоположность седьмой ступени гордыни — самонадеянности, когда человек полагает себя приносящим пользу и достойным. Восьмая ступень смирения— это исповедание в грехах; в противоположность восьмой ступени гордыни — оправданию своих падений. Девятая ступень смирения —это в трудностях хвататься за покаяние; в противоположность девятой ступени гордыни, когда человек исповедуется в грехе не по простоте душевной и искренне, а лишь для того, чтобы избегнуть наказания, н при этом сам себя прощает. Десятая ступень — это послушание; в противоположность десятой ступени гордыни — строптивости, когда человек упорствует и не покоряется старшим. Одиннадцатая ступень смирения —это ие испытывать удовольствия от своевольного действия; в противоположность одиннадцатой ступени гордыни — свободе, когда человек желает делать всё, что заблагорассудится. Двенадцатая ступень смирения — это боязнь Бога; в противоположность двенадцатой ступени гордыни — привычке грешить, когда человек попирает Бога и его заповеди ^4в.

Трактат о тщеславии

Глава IV, в которой говорится о том, каковы причины тщеславия и чтб вводит человека в этот порок

В четвертую очередь мы должны рассказать о том, что является причиной тщеславия и вводит человека в этот порок. В «Поликрате» сказано о пороке тщеславия: «Редко кто ие имеет пристрастия к тщеславию и не желает быть славимым от людей». В порок тщеславия люди впадают по нескольким причинам: одни превозносятся добродетелью или видимостью добродетели, другие превозносятся благами от судьбы, третьи — благами от рождения. Это и есть те три источника, в которых корень всякой людской похвалы и мирской славы — душа, тело, судьба.

Душа наделена как естественными, так и приобретенными благами (приобретение благ происходит вдуновенисм благодати Святого Духа, упорным трудом либо усердным учением). Естественными благами души являются: светлый ум с тонким разумом, рассудок, свободная воля, крепкая и цепкая память н некоторые другие чувственные способности, единые для души и тела. Приобретенные блага души — это теологические и божественные добродетели, это добродетели ума и нравственности, это мудрость, наука и искусства.

Блага тела — это здоровье, сила, красота, благородство, свобода, радость; ловкость, проворность и стройность, благонравие; это миловидность, изящество, обходительность, сильные чувства; это смелость, находчивость и осторожность; это усердие в учении, старательность и склонности к самым разным делам; это знание правил хорошего тона, приветливость и любезность, ласковость, веселость, статность и хорошее сложение; это красноречие, умение вести непринужденную беседу, говорить легко и красиво, мягким и полнозвучным голосом; это скромный взгляд и степенная походка; это все другие проявления прекрасных манер. Многие из перечне-Пенных благ проистекают из добродетелей души и воплощаются в добродетелях тела, когда соприкасаются с внешним миром.

Блага судьбы — это явления внешнего мира, ни в нас, ни в нашей власти не соблюдаемые и потому против нашей воли каждодневно и внезапно теряемые. Это богатства, благополучие, положение, почести, чины, могущество, удовольствия, слава, милости, владения, друзья, поклонение, свита, богатая одежда, слуги; это изящная, честная, любящая, красивая, Древнего рода и доброго имени жена и от нее много прекрасных чад; это великолепные дворцы с богатыми покоями, бескрайние угодья и сады. Есть люди, которые превозносятся дорогими и красивыми книгами, богатыми одеждами, прекрасными статуями и великолепными картинами. Есть люди, которые превозносятся тем, что дают пышные обеды и накрывают столы драгоценными блюдами с дорогими кушаньями. Есть люди, которые превозносятся оружием и богатым выездом, лошадьми и кучерами. А есть и такие, которые превозносятся тем, что умеют свое дело хорошо начать и хорошо кончить или тем, что одержали славные победы над врагами и добились для себя мира и спокойствия. Вот так суетятся люди в низменном стремлении быть известными и славимыми за эти и за многие другие блага — все их перечислить понадобилось бы слишком много времени. <...>

Итак, мы рассказали о том, чем человеку спойсгвенно величаться. Теперь следует сказать и о том, что не подобает человеку величаться перечисленными благами.

Глава V, в которой говорится о том, что человеку не подобает величаться перечисленными благами

В пятую очередь мы должны сказать о том, что человеку не подобает величаться перечисленными благами, поскольку из них проистекает и в них осуществляется грех тщеславия. Прежде всего мы покажем общий вред этих благ, а затем рассмотрим некоторые из них в отдельности.

Человеку не подобает величаться благами души, поскольку не за наши заслуги, а по своей доброте Господь ими щедро одаряет людей. Хвалу и благодарность за милость и за щедрость возносят не тому, кто принимает, а тому, от кого они исходят. Об этом говорил святой Павел в одном нз своих посланий: «Quid habes quod поп accepisti? et si accepisti, quid gloriaris quasi non acceperis?» — о, человек, не получил ли ты то, что имеешь? а если получил, то зачем похваляешься, словно и не получал вовсе, а сам имел? Размышляя об этих словах святого Павла, святой Бернард говорил: «Богу единому честь и слава! Человек, зачем ты жаждешь славы за победу, если ты не был в сражениях? Ты бесстыден, раз жаждешь славы без побед и стремишься присвоить победы без сражений!» И еще: «Если живешь в святости, помни, что Святой Дух есть святитель и животворитель. Если имеешь благодатное свойство проповедовать святое учение, ие забывай простую истину: не ты говоришь, а Дух Святой. Если чудодействуешь, и эта добродетель — Божия». И о многих других благах подобно говорил святой Бернард. Эти блага Господь сотво-ряет в нас и для нас, ибо мы, смертные, не можем и не умеем сотворять благо, а можем и умеем только сквернить его. Святой Бернард свою мысль заключает такими словами: «Если славу или хвалу за свое благо ты принимаешь на себя, а не относишь их ко Господу, знай, что ты вор и мошенник! Дарителю благ надлежит воздавать славу и возвещать хвалу1» Вспомним еще раз слова святого Павла: « Soli Deo honor et gloria» — Богу единому честь и слава! А святой пророк Исайя говорил так: «Nunquid gloriatur sccuris adversus cum qui secat in еа?» — величается ли секира пред тем, кто рубит ею? Словно хотел сказать: «Нет, слава за добрый труд принадлежит мастеру который искусно водит секирою!» Так и человек: он лишь орудие, которым Господь изготовляет всякое сущее благо, потому и слава — целиком главному мастеру. «Exc!usa enim est gloriatio tua» — заключена снаружи твоя слава! — учил святой апостол Павел ⁴⁷.

Человеку не подобает превозноситься и естественными благами, такими как память, ум, свободная воля и всеми другими, потому что не его заслуга в том, что он их имеет; а еще потому, что сами по себе эти блага ни добры, ни злы Только находясь в добром или злом человеке, они направляются на добро или зло⁴⁸. Святой Бернард говорил: «Если человек имеет гибкий разум, светлый ум и крепкую память, он не должен ими похваляться, ибо они орудия как порока, так и добродетели».

Человеку не подобает превозноситься и благами, приобретенными постоянным упражнением или усердным занятием (а это науки, искусства и нравственные добродетели), по причинам, которые мы уже приводили или еще приведем. Святой Бернард говорил: «Бог — владыка всех наук. В нем все сокровища мудрости и науки. Он — живой источник, из которого изливается всё, что ни получает человек. Из Него изливается человеческое мастерство, праведность, добрая воля, светлый разум, красноречие, все остальные блага. Будешь верным рабом, если не оставишь на своих руках Господней славы, ибо она не исходит из тебя, а проходит через тебя, если преданно произнесешь: «Не нам, Господин наш, не нам, но Имени Твоему — славя!» ⁴⁹.

Не подобает человеку превозноситься н благами тела: здоровьем, красотой и силой. Как говорил Боэций, они так легко и так быстро могут исчезнуть. Трехдневный жар может пх все погубить или испортить. К тому же, блага тела почти всегда противоположны и даже враждебны добродетелям души ⁵⁰.

Бессмысленно превозноситься и благами судьбы, которые находятся не внутри, но вне человека (богатства, почести, мирское могущество), ибо и они не принадлежат человеку. А как же! Хочет или не хочет человек, а они могут исчезнуть или потеряться! Правильно говорил Сенека: «Никто не должен похваляться тем, что не его». О благах судьбы и о том, что они нам не принадлежат, говорил и святой Августин: «Ничего не может быть нашим, если против нашей воли может быть у нас отнято. Другому принадлежит то, чем ты плохо владеешь». И Сенека в одном из своих писем Луцилию писал, что внешние блага — не наши, и сами по себе не делают человека ни великим, ни достойным славы. Более того, Сенека называл эти блага обманом и надувательством ⁵¹.

О том, что в этом мире человеку не подобает величаться никаким благом, коротко и точно сказал пророк Исайя: «Non glorietur sapiens in sapientia sua, nec fortis in fortitudine sua, nec dives in divitiis suis» —да не хвалится мудрый мудростью своею (о благах души), да не хвалится сильный силою своею (о благах тела), да не хвалится богатый богатствами своими (о благах судьбы).

После рассказа о том, что не подобает величаться своими благами, особо следует сказать о тех благах, которыми чаще всего человек попирает Господа Бога.

Трактат о науке О второй науке, человеческой

Вторая наука — это наука человеческая. Ее можно понимать тремя способами: как науку, познающую предметы человеческие, как науку, найденную человеческим умом, как науку, благодаря которой люди знают то, что знают. И какой бы смысл мы ни вкладывали в слова «человеческая иаука», ясно одно: она безмерно ущербна и несовершенна. Даже философу Фемистию⁵² пришлось признать, что человек знает ничтожную Часть того, чего он не знает. Вся человеческая наука пронизана бесчисленными ошибками, так что, воистину, лучше не знать, чем знать! Даже Сократ⁵³, по словам святого Иеронима, сказал: «Нос unum scio, quod nescio» — я знаю одно, что ничего не знаю. Вторя ему, Лактаиций ⁵⁴ говорил: «Сократ сказал, что ие знает ничего, кроме того, что ничего не знает».

Благодаря силе и свету природного разума человеческий ум научился отыскивать мельчайшие предметы, придавать им определенный порядок и строгое правило. И все это для того, чтобы уметь говорить, уметь делать или уметь воображать. В соответствии с разнообразием предметов и с правилом, им установленным, человек дал имена наукам и искусствам. Среди этого разнообразия выделяются семь основных искусств или же семь свободных наук: грамматика, логика, риторика, арифметика, геометрия, музыка и астрология. Об этих искусствах и о людях, их открывших, можно было бы сказать еще немало хороших и добрых слов, но нам нужно еще столько рассказать о многих полезных вещах! Не следует оставлять полезное ради приятного! Поэтому, а также чтобы не удлинять безмерно нашу книгу рассуждениями о человеческой науке, мы скажем только вот что: наука человеческая несовершенна и ущербил,в ней много темных мест и неясностей. Поэтому человеку не следует величаться этой наукой. Лучше прислушаться к словам Соломона:«Qui addit scientiam, addit et dolorem» — кто умножает знания, умножает скорбь и страдание. Потому что, кто больше знает, тому больше нужно, тот больший груз на себя взваливает и больше познает такого, от чего одна только скорбь н одно страдание⁵⁵.

КОММЕНТАРИИ ¹⁶

Манетти

«О достоинстве и превосходстве человека»

¹ Аристотель. О душе, III, 8, 432 а.

² Альберт Вел и кий —Альберт фон Больштедт (1193/1207— 1280) — средневековый философ и теолог; интересовался вопросами естествознания, написал ряд трактатов по зоологии, ботанике, минералогии.

⁸ Гален (ок. 130—200) — древнеримский медик; в средние века был признанным авторитетом в медицине; Авиценна (Ибн Сина) (980— 1037) — знаменитый среднеазиатский ученый, философ, врач; изучал математику, астрономию; оставил множество сочинений по философии и медицине. Его «Канон врачебной науки», переведенный на латинский язык в XII в., в течение пяти столетий был настольной книгой медиков средневековой Европы.

⁴ Представление о человеке как малом мире (микрокосме), являющемся уменьшенной копией Вселенной (макрокосма), состоящем из тех же элементов, что и Вселенная, зародилось на древнем Востоке и получило философское развитие в античной Греции. Начиная с X в. отмечается известное распространение этой идеи и в средневековой Европе, но только в ренессаисном гуманизме она стала органической составной частью всего мировоззрения и эстетического идеала.

⁵ Ясон — герой древнегреческой мифологии; возглавил поход аргонавтов на корабле «Арго» в Колхиду за золотым руном.

⁶ Акций (ок. 170—90) — римский поэт, сын вольноотпущенника, известен стихами о сельском быте, подражаниями древнегреческим трагедиям.

⁷ Начало активного проникновения португальцев в Мавританию приходится на первые десятилетия XV в.; одновременно они совершают экспедиции в Атлантический океан. В результате были открыты Азорские острова, обозначенные на морских картах 1436 и 1439 гг.; еще раньше были открыты Канарские острова (1402—1405). Манетти, скорее всего, имеет в виду эти плавания.

"Филон из Элевсииа — архитектор IV в. до н. э., строитель арсенала в Пирее (арсенал сгорел в 86 г. до н. э. во время осады Афин римскими войсками Корнелия Суллы).

• Бытие, VI—VIII.

"Филиппо Брунеллески (1377—1446) — крупнейший флорентийский архитектор, скульптор, ювелир и изобретатель раннего Возрождения. Манетти говорит о знаменитой работе Брунеллески — огромном восьмигранном куполе собора Сайта Мария дель Фиоре во Флоренции.

¹¹ Зевкеис — древнегреческий живописец конца V — начала IV в.

яр н. э.; Е в ф а н о р — древнегреческий живописец и скульптор первой Половины IV в. до и. э.; Апеллес — знаменитый древнегреческий живописец второй половины IV в. до и. э.

¹² Джотто ди Бондоне (1266/67—1337) — итальянский живописен и архитектор, крупнейший художник Проторенессанса.

¹³Пракситель — древнегреческий скульптор IV в. до н. э.; Фидий—древнегреческий скульптор, живописец, архитектор V в. до н. э.; Поликлет — древнегреческий скульптор V в. до н. э.

¹⁴ Лоренцо Гибертн (ок. 1381—1455) — итальянский скульптор и ювелир эпохи Возрождения. Манетти называет наиболее известную его работу — бронзовые рельефы северных (1404—1424) и восточных («райских») (1425—1452) дверей флорентийского баптистерия.

¹⁵ Гомер — эпический поэт Древней Греции; Г е с и о д — древнегреческий поэт VIII—VII вв. до н. э.; Еврипид (485—406) — древнегреческий драматург; Марк П а к у в и й (219—130) — автор трагедий в Древ-Нем Риме; Публий Вергилий. Марон (70—19) — римский поэт; Тит Макций Плавт (254—184) — римский комедиограф; Квинт Гораций Флакк (65—8) — римский поэт; Луций Аиней Сенека (3 до н. э. —65) — римский философ-стоик и писатель.

¹⁶ Фукидид (470/460 — ок. 400) — древнегреческий историк; По-либий (204—122) — римский историк; Геродот (484 — ок. 426) — древнегреческий историк; Диодор Сицилийский (ок. 89—29) — древнегреческий историк; Тит Л и в и й (59 до и. э. — 17) — римский историк; Гай Сал л ю с т и й Крисп (86—35) — римский псторик; Квинт Курций Руф —римский историк I в.; Ю с т и н — римский историк II в.; Демосфен (385—322)—древнегреческий оратор; Эсхин (389—314) — древнегреческий оратор; Марк Туллий Цицерон (106—43) — римский оратор, писатель, философ, государственный деятель; Квинт Гортензий Гортал (114—50) — римский оратор и государственный деятель; Публий Муций Сцевола — римский юрист II в. до н. э.; Юлий Павел — римский юрист III в.

"Пифагор (VI в. до и. э), Платон (429—348), Аристотель (384—323), Феофраст (ок. 370—287) — древнегреческие философы; Марк Теренций В а р р о н (116—28) — римский писатель; Гай П л и и Г и Секунд Старший (22/23—79) — римский писатель, автор «Естествен» истории».

¹⁸ Фалес Милетский — древнегреческий ученый и мыслитель конца VII —начала VI в. до н. э.; предсказал солнечное затмение 28 мая 585/4 г. до н. э., некоторое время занимался торговой деятельностью.

¹⁹ Данные о сфере Архимеда, воспроизводящей круговращение небесных тел, Манетти мог почерпнуть у Цицерона (О государстве, I, 14) или у Лактанция (Божественные установления, I, 2,5).

^мСнмонид Кеосский (557—469) — древнегреческий поэт; К а р-и е а д (ок. 214—129) — древнегреческий философ; Спевсипп (395— 334) — древнегреческий философ; Фемистокл (525—461) — афинский политик и полководец; Кир Старший — персидский царь (559—529); Митридат VI Евпатор (ок. 132—63) — царь Понта; Луций Лициний Лукулл (117—56) — римский политический деятель.

²¹ Манетти говорит об искусстве развивать память — мнемотехнике, создателем которой считается Симон ид Кеосский.

^н Лукулл и Гортензий — древнеримские политические деятели (см. ком. 20, 16).

^ю Цицерон. Академики, II, 1, 2.

^и Его же. Об ораторе, I, 48, 209.

^м Такого именно определения нами в источниках не найдено. Манетти, видимо, основывается на аристотелевском определении человека как существа политического (Никомахова этика, I, 5, 10, цит. по: Этика Аристотеля. СПб., 1908; Политика, цит. по: Аристотель. Политика. СПб., 1865). Он мог опираться и на высказывания Цицерона о социальной природе человека (Цицерон. Об обязанностях, I, 50—53) и на античные представления о разумной природе человека (Цицерон. О законах, I, 22—23).

²⁹ Хотя, казалось бы, Манетти не сомневается в религиозном догмате о бессмертии души, как оказывается, его понимание этого вопроса далеко от ортодоксального. Это бессмертие, вопреки учению церкви, гуманист допускает не как загробную жизнь души (в аду или в раю), начинающуюся немедленно после ее «освобождения от телесной оболочки», но лишь после обещаемого церковью при «втором пришествии» Христа всеобщего воскресения людей во плоти. Иными словами, вне плоти Манетти бессмертия души не допускает.

²⁷ Академики — последователи Платона; различают Старую, Среднюю, Новую Академии. Поздние академики отличались скептицизмом в отношении познания.

²⁸ Лактанций. Божественные установления, II, 7, IV (цит. по: Творения Лактаиция. СПб., 1848).

²⁹ Овидий. Метаморфозы, I, 82—83; Лактанций. Божественные установления, I, 21, XI.

⁹⁰ Лактанций. Божеству, те установления, I, 1, XI; I, 2, XI.

³¹ Цицерон. О законах, Г, 22.

³² Лактанций Божественные установления, I, 2, XI.

³³ 3 е в к с и с, Апеллес, Евфанор — см. ком. 11; Ф а б и й Пик-тор- римский живописец IV в. до н. э.

³⁴ Цицерон. О природе богов, I, XXVII, 77. Далее, при описании мира, Манетти использует это и другие сочинения Цицерона, пересказывая его слова или повторяя дословно. В рассуждениях Манетти о человеке также ощущается влияние трактата «О природе богов».

⁸⁸ Цицерон. Тускуланские беседы, I, XX, 45.

⁸⁶ Океан — в представлении древних, к которым близок Манетти, река, текущая по кругу и обтекающая землю, самая большая и далекая от середины; в ней берут начало все морские течения, реки и источники.

⁸⁷ Манетти имеет в виду писателя и ритора II в. Апулея из Мадавра (римской колонии в Северной Африке), роман которого «Метаморфозы» получил позже название «Золотой осел»; главный герой этого романа юноша Люций чудесным образом превращается в осла.

⁸⁸ Лактанций, III, 10.

⁸⁹ Аристотель. Никомахова этика, IV, 7, 1141 в.

⁴⁰ Лактанций. О гневе божьем, XIII.

⁴¹ Относительно необходимости перевода слова nostri, повторяющегося у Манетти при каждом имени существительном, когда он перечисляет богатства людей в мире, мы согласны с Л. М. Баткипым н исправляем свой прежний перевод (см : Боткин Л. М. Зрелище мира у Джаноццо Манетти // Театральное пространство: Материалы научной конференции (1978). М„ 1979. С. 129—132).

⁴² Послание к Евреям, I. 14.

⁴³ Сочинения «О небесной иерархии», «О церковной иерархии», о которых говорит Манетти, входили в «Ареопагитики»; онн приписывались афинянину Дионисию Ареопагиту (I в.), ученику апостола Павла, члену суда Ареопага, упоминаемому в «Деяниях апостолов». В действительности эти сочинения появились не ранее первой половины V в.

⁴⁴ Бытие 21. 3-6

« Там же, 32, 24-29.

⁴⁶ Книга Товита, 5—12.

⁴⁷ Книга пророка Даниила, 3, 6.

⁴⁸ От Луки, f, 26-38.

⁴⁹ Там же, И, 13.

⁵⁰ От Матфея, II, 13, 19-20.

⁵¹ Цицерон. О природе богов, II, XXV.

⁵² Лактанций. Божественные установления, II, 7, XXIII.

⁵³ Овидий. Метаморфозы, I, 76—78.

⁵⁴ Платон. Тимей. 29е—ЗОав, 41 с. Манетти по-своему трактует Платона. Так, Платону приписывается мысль о создании мира исключительно на пользу людям, в то время как необходимость появления живых существ демиург в «Тимее» связывает с полным завершением строения космоса (41 с.) Гуманист стремится поставить античных мыслителей в один ряд с христианскими авторитетами.

⁵⁵ Бытие, I, 26.

⁵⁸ Там же, I, 28.

⁵⁷ I Послание к Коринфянам, III, 21 -23.

⁵⁸ Псалтирь, VIII, 5—9.

⁵⁹ К Евреям, II, 8.

⁶⁰ Там же, I, 5.

⁶¹ Маний Курий Дентат — консул 290, 275, 274 гг., победитель Пирра; Гай Фабрицнй Лусцин — консул 282 г. до н. э., победитель в войнах с италиками; Тиберий Корунканий — консул 280 г. до н. э., полководец, первый великий понтифик из плебеев; Лвл Атилий К а л а т и н — консул 258, 254 гг. до н. э., диктатор 249; Гай Д у и л и й — консул 260 г. до н. э„ победитель карфагенян в морской битве при Милах в Первой Пунической войне (264—241); Метелл Нумндийский Квинт Цецилий (ум. 91 до и. э.) — римский полководец и политический деятель, победитель нумидийского царя Югурты; Квиит Лутаций Катул — римский полководец, разбил карфагенский флот у Эгад в 241 г. до н. э.; Квинт Фа-бий Максим Кунктатор — победитель Ганнибала, пять раз был консулом во время Второй Пунической войны (218—201), измотал силы Ганнибала своей тактикой затягивания; Марк Клавдий М а р-целл — четыре раза избирался консулом, был одним из активнейших и успешнейших римских полководцев во Второй Пунической войне; Публий Кориелий Сципион Африканский Старший — победоносный полководец во Второй Пунической войне; Луцнй Эмилий Павел Македонский — римский полководец, победитель Персея, царя Македонии в 168 до и. э.; братья Семпронии Гракхи —Гай и Тиберий — народные трибуны (Гай —в 123—122, Тиберий —в 133), вожди партии популяров, погибли в борьбе с оптиматами; Марк Порций Катон Старший — консул 195, цензор 184 до и. э„ историк, оратор, писатель; Публий Корнелий Сципион Африканский Младший — победитель карфагенян в Третьей Пунической войне (149—146), разрушитель Карфагена в 146, в 133 взял Нуманцию; Гай Лелий Мудрый — римский политический деятель, оратор, правовед, консул 140 до и. э., участник Третьей Пупической войны.

⁶² Улисс (Одиссей) — царь о. Итака, герой «Илиады» и «Одиссеи»; принимал участие в походе греков против Трои, при осаде которой прославился храбростью, умом и хитростью; во всех делах ему помогала Афин а; Диомед — аргосский царь,участник Троянской войны, прославился храбростью и силой, ему тоже покровительствовала Афина; Агамемнон — аргосский царь, предводитель греков в Троянской войне; Ахилл — герой Троянской войны, прославился подвигами во время осады Трои; оружие Алиллу сковал бог Гефест по просьбе его матери, морской богини Фетиды.

⁸³ Платоновский Сократ упоминает о боге, о внутреннем голосе, предостерегавшем его с детства от предосудительных поступков (см.: Платон. Апология Сократа, 31 ad, Федр, Ь). О внутреннем голосе Сократа кроме Апулея писал Ксенофонт (Меморабилии, I, I, 2—5), Плутарх (О гении Сократа). Античные авторы писали иногда о демонах или гениях, которые в греческой мифологии считались низшими божествами, духами. Христианская традиция с самого начала это отвергала (как и всю языческую религию) или трактовала демонов как нечистую силу. Так, Лактанций пишет о демонах: «...не стражи они людей, но обманщики» (Божественные установления, I, 2, XV). Манетти, по существу, отождествляет ангелов с демонами (или даже с языческими богами, поскольку приводимые им в качестве примера гомеровские герои имели покровителями именно богов), в чем совершенно отходит от ортодоксальной традиции. Не исключено, что Манеттн своими рассуждениями об ангелах-демонах мог повлиять на Марсилио Фичино, чья демонология справедливо оценивается как часть ренессансного переосмысления христианства и как проявление гуманистического свободомыслия (см.: Черняк И. X. Полемика между Филиппом Калимахом и Марсилио Фичино: два аспекта гуманистического свободомыслия И Гуманизм и религия. Л., 1980. С. 93—106).

⁸⁴ Цицерон. О границах добра и зла, II, XIII.

⁶⁵ Аристотель. Никомахова этика, I, 16, 1097 в.

^w Диоген Лаэртский. Жизнеописания и учения знаменитых философов, II, 3, 10.

⁶⁷ Лактанций. Божественные установления. III, X; I, 3, XXVII.

⁶⁸ В этом абзаце — один из центральных моментов трактата Манетти, и, пожалуй, всей этической концепции гуманизма. Латинский глагол diligere означает «уважать», «ценить», «почитать», наконец — «любить»; значит, у первоиетоков нравственности полагается уважение, любовь человека к самому себе? На первый взгляд это может показаться проповедью себялюбия, но только на первый, поверхностный взгляд: ведь тут же Манетти отмечает обязанность человека уважать и почитать всех ближних, то есть всех людей. Однако между первым и вторым есть коренное различие: предпочтение, любовь к самому себе (хотя, по словам автора, внушены богом), коренятся в самой природе человека — речь идет о могучем инстинкте самосохранения; тогда как почитание, уважение других людей — это те нравственные требования, которые «предписаны», то есть должны быть воспитаны в человеке. Но воспринять и реализовать эти предписания человек может, только научившись глубоко уважать самого себя: тот, кто ие уважает себя, не может уважать других. Нет, это не проповедь себялюбивого, презирающего людей эгоизма, это — трезвый учет естественной реальности, пробуждение личности человека: он более не желает видеть в себе презренного червя, жалкого раба (чего требовала религия), он начал проникаться сознанием высоты своего человеческого достоинства и своего человеческого призвания. Ренессансный, социально-творческий индивидуализм начинался с отрыва от религиозно-аскетической концепции человека, и опорной точкой для него служила природа.

Обрисованную им новую этическую систему Манеттн выводит, в конечном счете, из воли бога. Но прн этом оказывается, что прежде всего бог внушает человеку то, что само по себе полностью соответствует человеческой природе. Странным образом, бог внушает человеку не любовь к богу, чего в первую очередь требует всякая религия, а «долг любви к самому себе» и, затем, к другим людям. Более того, гуманист утверждает, что загробное воздаяние зависит не от того, как человек относится к богу, а от того, как он относится к человеку: на райское блаженство могут рассчитывать только те, кто почитал и берег человека; тем же, кто хулнл, осквернял и разрушал «этот божественный храм» (т. е. человека), как наихудшим преступникам, гуманист грозит вечными муками ада. Таким образом, оболочка религии словно бы сохранена, но ее содержание полностью перевернуто.

^ь9 Лактанций. Божественные установления, I, 2, I.

⁷⁰ Лактанций. О гневе божьем, XIV.

⁷¹ Цицерон. О законах, II, V, 16.

⁷² Лактанций. Божественные установления, II, 7. В издании Лактан-ции 1848 г. эта фраза переведена так: «Тот воздает ему подобающее поклонение, кто знает цену его творений, кто почитает его зиждителем Вселенной и кто судит о величин его но той власти, какую он оказал при сотворении мира» (с. 99). Латинский текст Манетти, содержащий разные притяжательные местоимения, допускает возможность иной интерпретации: почитание бога — в человеческих трудах (в соответствии с достоинством человека— действием и познанием).

⁷⁸ Мастер «сентенций» — Петр Ломбард (ок. 1100—1160) — теолог и философ-схоласт, автор знаменитого в средние века свода католической догматики — «Четыре книги сентенций».

⁷⁴ Мысль о всеобщем спасении, которую Манетти здесь высказывает, получила распространение в гуманизме; она встречается и в XVI в. у некоторых представителей «философской ереси» (но определению А. X. Гор-функеля). Любопытен гуманистический пафос Манетти: необходимость всеобщего спасения основана у него на прсдставлеяии о высоком достоинстве человека.

⁷⁵ Аристотель. Никомахова этика, VII, 15, 1154 в.

⁷⁹ Цицерон. Тускулаиские беседы, V, 1, 3.

⁷⁷ Имеется в виду послание из ссылки римского философа-стоика Сенеки к матери Гельвии.

⁷⁸ Плиний. Естественная история, VII, 1; во взглядах на человека Плиний Старший испытал влияние стоической философии.

⁷⁹ И о в — библейский праведник, главный персонаж «Книги Иова», где он выведен терпеливым страдальцем, хотя временами и допускающим упреки в адрес бога за наличие зла в мире. Создание «Книги Иова» большинство исследователей относит к V—IV вв. до и. э.

⁸⁰ Иннокентий III — римский папа (1198—1216); будучи кардиналом, написал сочинение «О презрении к миру, или о ничтожестве человеческого состояния» (см. перевод первой книги трактата в Приложениях), пронизанное крайне аскетическим взглядом на человека. Эти противочело-веческие идеи не сошли со сцены и в XV в. Примечательно, что от XIII в. до нас дошло 96 рукописей трактата Иннокентия III, от XIV в. — 161, а от XV в. — 204 (см.: Constable G. The popularity of twelfth century spiritual writers in late Middle aqes. — In: Renaissance studies in honor of Hans Baron / Ed. by A. Molho and J. Tedeschi. Firenze, 1971). По всей видимости, усиление церковью пропаганды аскетизма в XIV и XV вв. отражало ее стремление противодействовать распространению идеологии гуманизма, так что полемика Манетти была весьма злободневной.

⁸¹ Innocentius III. De contemptu mundi, I, cap, 5, col. 704.

^M Ibid, I, 2.

⁸³ Манетти полемизирует с древнегреческими натурфилософами VII— IV вв. Фалесом, Анаксимандром, Анакснменом, Анаксагором, Левкиппом, Демокритом, Гераклитом, Эмпедоклом, склонявшимися к материалистической трактовке мира, и их учениками — Диогеном Апнолонийским, Зеионом Элейским, Архелаем;

Гиппий (V в. до и. э.)—софист; считался знатоком естественных наук, астрономии, геометрии, музыки, арифметики; Аристоксен (из

Тарента, IV в. до н. э.) — музыкант, ученик Аристотеля, испытал влияние пифагорейцев; Марк Теренций В а р р о н (116—28) — римский писатель, автор исторических, историко-литературных, философских, экономических работ.

⁸⁴ Дике а рх (IV в. до н. э.) — древнегреческий философ, историк н географ, ученик Аристотеля. О его понимании души см.: Цицерон. Туску-ланские беседы, I, X, 21; Лактанций. Божественные установления, VII, 13.

⁸³ Ex traduce означает происхождение души ребенка от души родителей по аналогии с телами (о разных направлениях в теологии относительно зарождения души см.: Нидхэм Дж. История эмбриологии / Пер. с англ. М„ 1947. С. 110—111).

⁸⁶ Цицерон. Тускуланские беседы, IV, VII. 16.

⁸⁷ Пифагор Самосский (вторая пол. VI в. до н. э.) — древнегреческий философ, с именем которого связывают учение о метемпсихозе, т. е. о переселении души нз одного живого существа в другое (одна из форм учения о бессмертии души).

⁸³ Цицерон. Тускуланские беседы, I, XVI, 38.

⁸⁹ Вергилий. Энеида, VI, 329.

⁹⁰ Гегесий — философ-киренаик IV—III вв. до н. э.

⁹¹ Цицерон. Тускуланские беседы, XXXIV, 83.

⁹² Крантор (335—275) — древнегреческий философ, один из представителей Древней Академии.

⁹³ Цицерон. Тускуланские беседы, I, XL VIII, 115.

⁹⁴ Там же, 116.

⁹⁵ Очевидно, имеется в виду «Утешение», написанное Цицероном в скорби по поводу смерти единственной дочери Туллии (ум. в 45 до н. э.)

⁹⁶ Цицерон. Тускуланские беседы, 1, XXXI, 76.

⁹⁷ Плиний. Естественная история, V, 1.

⁹⁸ Геродот. История, I, 31.

"Трофоний и Агамед — в древнегреческой мифологии сыновья орхоменского царя Эргина, с которыми одна из легенд связывает постройку храма Аполлона в Дельфах и быструю смерть после просьб у Аполлона о награде за работу.

¹⁹⁰ Как рассказывает древнегреческая мифология, фригийский царь Мидас поймал демона Силена, наставника и воспитателя Диониса (бога растительности, покровителя виноградарства), но по просьбе Диониса, обещавшего исполнить любое желание Мидаса, отпустил его.

¹⁰¹ Цицерон. Тускуланские беседы, I, X, VII—X, VIII, 113—115.

¹⁰² Клеомброт Амбрахиот упоминается в диалоге Платона «Федон» (59 е.). По преданию, прочитав этот диалог, Клеомброт бросился в море (см. эпиграмму Каллимаха: Греческая эпиграмма. М., 1960. С. 98), а также: Цицерон. Тускуланские беседы, I, XXXIV, 83.

¹⁰³ Сократ (469—399) — древнегреческий философ. Обвиненный афинянами в непризнании отечественных богов и во введении новых, в развращении молодежи «в новом духе», был приговорен к смерти и принял яд цикуты (см.: Платон. Апология Сократа, Федон, 115—118). Представление о том, что Сократ предпочел смерть жизни, основано, видимо, на диалоге Платона «Критон», как бы продолжающем «Апологию Сократа». В нем говорится, что друзья хотели устроить бегство Сократа, но тот отказался уйти из тюрьмы, заявив, что не желает идти против законов своей родины.

¹⁰⁴ Марк Порций Катон Утический Младший — римский политический деятель, плебейский трибун 62 до н. э.; после победы Цезаря в 46 до и. э. над помпеянцами покончил с собой в Утике, чтобы не сдаваться Цезарю.

¹⁰⁵ Цицерон. Тускуланские беседы, I, XXX, 74.

¹⁰⁸ Соломон — царь Израильско-иудейского государства (965—928), Кудрец Ветхого Завета, которому иудейская и христианская традиция ршибочпо приписывала авторство «Книги Екклезиаста», «Притчей Соломоновых», «Песни песней». Научная критика Библии показала, что эти про Взведения сложились в более позднюю эпоху — в VIII, III и II вв. до н.э.

¹⁰⁷ Книга Екклезиаста, II, 17.

¹⁰⁸ Там же, III, 19—21.

¹⁰⁹ Там же, IV, 2—3.

^1.0 Там же, VII, 1.

^1.1 Книга Иова. XIV, 1-2.

¹¹² Там же, VII, 1.

^1,3 Там же, VIII, 9.

^,м Там же, IX, 25—26.

¹¹⁵ Там же, X, 18-19.

^1,8 Амвросий Медиоланский (ок. 333—397) — христианский писатель, один из отцов западной церкви, епископ Милана с 374 г. Манетти, очевидно, имеет в виду его сочинение «О вере в воскресение» (De fide resurrectionis),rAe прославляется и восхваляется смерть, а в доказательство приводятся выдержки из «Книги Екклезиаста» и «Книги Иова».

^1.7 Innocentius 111. De contemptu mundi, I, 7, col. 705 b.

^1.8 В качестве доказательства совершенства телесной природы человека Манетти обращается к спорному богословскому тезису о телесном бессмертии первого человека, которое, согласно учению церкви, было утрачено в результате грехопадения. Манетти, однако, подчеркивает, что смерть как наказание человека не исказила его природы и последняя не утратила своих изначальных превосходных качеств. У гуманистов, оправдывавших человека как природное существо, встречается подобный взгляд, расходящийся с католической ортодоксией (см., например, рассуждения Лоренцо Валлы о неискаженпости телесной природы человека в трактате «О свободной воле»).

^1.9 О взглядах античных н средневековых ученых па развитие зародышей см. в названной выше (ком. 85) книге Дж. Нидхэма (с. 42—100).

¹²⁰ Цицерон. Тускуланскнс беседы, I, XXVII, 66.

¹²¹ Там же, I, X, 22.

¹²² Там же, 1, XXII, 50-51.

¹²³ Аврелий Августин Блаженный (354—430) — христианский писатель, один из крупнейших «отцов» западной церкви, автор «Исповеди», программного сочинения «О Граде божьем» и множества других; оказал очень сильное влияние на формирование всего средневекового мировоззрения. Но, хорошо образованный и смолоду увлекавшийся античной культурой, Августин и позднее, сделавшись ревностным христианином, не только сохранил красоту литературного стиля, но и не смог полностью преодолеть уважение к «языческой» учености. Гуманисты, чье мировоззрение складывалось в полемике с установками средневековой церкви, нередко обращались к раннехристианской литературе и искали в ней (и, в частности, у Августина) высокой оценки античной культуры, аргументов для борьбы со средневековой схоластикой, а порой и с некоторыми неприемлемыми для них античными идеями.

¹²⁴ Фнрмнан Лактанций (ок. 250—325) — христианский писатель, автор сочинения «Божественные установления», «О гневе божьем» и др.; с позиций раннехристианского антропоцентризма полемизировал, в частности, с теми античными мыслителями, кто принижал человека как природное существо. Средневековой церковью была предана забвению эт.) тенденция раннехристианской литературы (Минуций Феликс, Немезий Емес-ский). Гуманисты же, воспринимая некоторые аргументы Лактанция, обращали нх против идеологии аскетизма. (О находке сочинений Лактанция гуманистами Поджо и Чинчо Романо и о восприятии идей Лактанция Чинчо, который увидел их противоположность установкам тех, «кто кричит, что положение человеческого рода ниже и безнадежнее, чем положение животных», см.: The Renaissance book hunters. The letters of Poggius Braccolini to Nicolaus de Niccolis / By Ph. Walter Goodhart Gordan. N—J.; London, 1974. P. 89, 188). Лактанций оказал на Манетти сильное влияние: гуманист часто цитирует его сочинения, нснользует их (хотя и не всегда ссылается прямо) в своем трактате, особенно — в третьей книге.

¹²⁵ Лактанций. Божественные установления, III, 18—19.

¹²⁶ Платон. Апология Сократа, 40 с. (у Манетти — свободный пересказ речи трактата).

¹²⁷ Августин. О Граде божьем, 1, 22.

¹²⁸ К а т о и — см. ком. 104.

¹²⁹ Августин. О Граде божьем, I, 23.

¹³⁰ Книга Екклезиаста, XII, 5—7.

^,3» Там же, IV, 2—3; VII, 1.

¹³² Там же, IX, 4.

¹³³ Там же, IX, 7.

¹³⁴ Там же, XII, 14.

¹³⁵ Критическое отношение Манетти к текстам Библии, его полемика с христианскими авторитетами, с папой Иннокентием III вызывали осуждение его работы н занесение ее в «Индекс запрещенных книг» (см.: Re-usch F. Н. Der Index verbotenen Bucher. Bonn, 1883. Bd. I. S. 496).

¹³⁹ Innocentius III. De contemptu mundi, 1, cap. 7, col.705b.

«7 Данте. Божественная комедия. Ад, XIX, 100—101.

¹³³ Бытие, II, 20.

¹³⁹ Евсевий Софроний И ер он им (ок. 340—420) — христианский писатель, замечательный эрудит и стилист, осуществил перевод Ветхого завета с древнееврейского на латинский язык, отредактировал перевод Нового Завета. Гуманисты очень высоко ценили Иеронима за образованность н стиль.

¹⁴⁰ Бытие, III, 20.

¹⁴¹ Иосиф Флавий. Иудейские древности, I, 1, 2. Иосиф Флавий (37—95) — грекоязычный римский историк, уроженец Иерусалима, автор работ об Иудейской войне и по истории Иудеи.

¹⁴² Innocentius III. De contemptu mundi, I cap. 8, col. 705.

¹⁴³ Эти сведения Манетти мог почерпнуть у Цельса в его трактате «О медицине» (VII, 29). Корнелий Цельс (ок. 25 до и. э. — 50 н. э.) — древнеримский ученый-энциклопедист. Названный трактат был руководством по практической медицине, самым значительным среди работ древне-классической медицинской литературы; его открытие в эпоху Возрождения явилось важным событием для медиков (см. о сочинении Цельса: Мейер-Штейнер Т., Зудгоф К. История медицины. Пер. с нем. М., 1925. С. 105— 106, 256, 263).

¹⁴⁴ Innocentius III. De contemptu mundi, I, cap. 9, col. 705—706.

¹⁴⁵ Деяния апостолов, XXVII, 34.

¹⁴⁶ Иосиф Флавий. Иудейские древности, I, 3, 9; I, 6, 5.

¹⁴⁷ Аристотель. Никомахова этика, X, 4, 1174в— 1175а.

¹⁴³ В дальнейшем изложении, чтобы подкрепить свои доводы в пользу высокого совершенства тела человека и всей его природы, чтобы подтвердить право человека и возможность для него наслаждаться всеми радостями земной жнзнн, Манетти пробует прибегнуть к помощи некоторых религиозных представлений — прежде всего к христианской идее всеобщего воскресения людей после ожидаемого второго пришествия Христа. Но при tfroii он истолковывает данную идею весьма вольно: главным оказывается |оскресение плоти — в абсолютном эдоровии и крепости, в еще большей Вфасотс н совершенстве. Он пытается обрисовать несказанное блаженство воскресших в раю, по при этом словно забывает общеизвестное христианское представление о даровании душам праведников райского спасения сразу после смерти, — у Манетти торжество блаженных начинается только с всеобщего воскресения плоти. Манетти то и дело ссылается на священные тексты, но его отсылки порою несут в себе произвольное толкование, а то и Просто неверны. Он пытается живописать даже «небесный Иерусалим», но сквозь его жемчуга и ясписы просвечивает гуманистический рай людей крепких и прекрасных своею плотью. По всей видимости, автор н сям достаточно сознавал неортодоксальность нарисованной им картины. Не потому ли он хочет «избежать излишних длиннот, тем более, что само де-яо столь очевидно (!), относительно него не может быть никаких сомнений и неясностей»? Не потому ли в этой заключительной части своего трактата гуманист так усердно ссылается на Священное писание и даже #а схоластов — «католических докторов» (правда, в подозрительно восторженных выражениях), а завершает весь эпилог увещеванием читателей «соблюдать божественные предписания», что здесь может быть поня-ю в духе католического правоверия, хотя в тексте трактата эти предписания многократно истолковываются чисто гуманистически — как постоянный долг человека познавать, действовать и руководить миром.

¹⁴⁹ Псалтирь, 102, 2—3. Манетти вырывает фразу из контекста. Л далее в псалме, в -полном противоречии с тем, что доказывает в своем трактате гуманист, говорится, что люди — персть, то есть пыль, и что бог дарует свою милость только тем, кто боится его.

¹⁵⁰ Послание к Ефесянам, IV, 13.

ⁿⁱ Послание к Римлянам, VIII, 29

^ш Матфей, XIII, 43.

¹⁵³ Откровение Иоанна, VII, 17; XXI, 4.

¹⁵⁴ Первое послание к Коринфянам, XIII, 12.

¹⁵⁵ Первое послание Иоанна, III, 2.

^,5в Матфей, V, 8.

¹⁵⁷ Здесь ссылка Маиетти на Исайю ошибочна, на самом деле приведена цитата из Евангелия от Матфея (XIII, 43).

¹⁵⁸ Там же, XVII, 2.

¹⁵⁹ Откровение Иоанна, XXI, 18—21.

¹⁶⁰ Как отмечалось во вступительных замечаниях, работа Манетти посвящена неаполитанскому королю Альфонсу Арагонскому (1443—1458); ему адресовано обращение во введении и в заключении трактата.

Верджерио

О благородных нравах и свободных науках

¹ Франциск I Старший — дед Убертино да Каррара Фраическо да Каррара Старший, правитель Падуи в 1355—1388 гг.

² Цицерон. О старости. III, 8; Плутарх. Фемистокл, XVIII. 5.

³ В правлении Убертино предшествовали: Фраическо 1 Старший, Джа-копино, Джакопо II, Марсильетто, Убертино.

⁴ Верджерио написал свой трактат пк 1402 г.. когда Убертино было 12 лет {ои ридилш В 1390 Р. и умер в 1407 г.). В рем ре^ идет о детях подросткового возраста, которых автор трактата называет, как "нрапплог hrvCTies, afluli^JswMiltfS"TB63pacT оТ"М—~лет)треже — pueri (от 7 до J^JgfT также — impubeies; Поэтому мь1 прбдпбЧнлн исноль5овать~В

, 11 Заказ 13257 переводе слово «юноши». Следует учесть к тому же, что дети в то время рано взрослели и мужали, включаясь в самостоятельную жизнь (Убертино, например, уже участвовал в сражении), так что Верджерио имел основания использовать термин iuvenes. С другой стороны, надо иметь в виду, что возрастные особенности детей и периоды их развития были еще плохо осмыслены гуманистами, отсюда и неточность терминологии (это наблюдается и у других гуманистов, например, у Всджо).

⁵ Слово ingenium переводится нами по-разному в зависимости от контекста: в первой части трактата речь идет о природных свойствах, натуре, характере, нраве; позже этим словом Верджерио обозначает природные качества ума, умственные способности.

⁶ Цицерон. Об обязанностях, I, 5, 15.

⁷ Аристотель. О душе, II, 9, 26.

⁸ Верджерио имеет в виду искусство физиогномики, основанное на представлении о связи и взаимовлиянии души и тела и об отражении на лице душевных качеств. В эпоху Возрождения получил широкое распрост-

?аиение трактат «Физиогномика», который приписывали Аристотелю большие фрагменты из трактата и его оценку см.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика. М., 1975. С. 329—354).

• Плутарх. Пиршественные беседы, 25.

¹⁰ Саллюстий. Югуртинская война, 4.

¹¹ Светоний. Жизнь двенадцати Цезарей. Юлий Цезарь, 7.

¹² В дальнейших рассуждениях о возрастной психологии юношей Верджерио испытывает влияние «Риторики» Аристотеля, где во второй книге, излагающей учение о страстях и нравах, содержится описание нравов людей, находящихся в разных возрастных периодах (юность, старость, зрелый возраст) и имеющих разное общественное положение. Верджерио интересуют особенности возрастной психологии юношей, которые определяются у него особенностями их физиологии и недостаточным жизненным опытом. До Верджерио эти материалы «Риторики» использовались передовым средневековым ученым Эгидием Римским (1243/47—1316) в трактате «De regimine principum», получившем широкое распространение. Не исключено, что Верджерио мог использовать и Эгидия, у которого все эти вопросы изложены пространнее.

¹³ Гораций. Поэтическое искусство, 163.

¹⁴ Первое послание к коринфянам, 15, 33.

¹⁵ Теренций. Девушка с Аидроса, I, 1.

¹⁶ В отличие от других гуманистов, писавших после него на темы воспитания (например, Веджо, Альберти, Пикколомини) и имевших в виду домашнее воспитание или частную школу, Верджерио, возможно не без влияния Аристотеля, проводит мысль об общественном воспитании, считая его полезным для государства и благом для самих юношей.

¹⁷ Так как наш перевод сделан по весьма несовершенному изданию трактата Верджерио начала XVII в., то в отдельных случаях мы пользуемся итальянским переводом Э. Гарэна, который выполнен по современному изданию, недоступному нам. Так, кенец фразы о специфике возраста дан по этому переводу. Перевод текста, использованного нами, выглядел бы иначе: «...старость истощают жадность и алчность не потому, что у всех есть богатства, но оттого...».

¹⁸ Возможно, использован Плутарх. Жизнь Ликурга.

¹⁹ Валерий Максим. О достопамятных речах и делах, II, 1,9.

⁵⁰ Платон. Горгий, 526 а / Пер. С. П. Маркиша.

²¹ Вергилий. Георгики, III, 165.

²² Цицерон. О старости, VIII, 26.

²³ Очевидно, в зависимости от обстоятельств.

²⁴ Аристотель. Проблемы, XXX, 1.

³⁵ Верджерио, по всей видимости, был первым среди итальянских гуманистов, кто выдвинул требование различных методов педагогического Воздействия на учеников в зависимости от их характеров. У последующих гуманистов-педагогов, прежде всего у Веджо, эти представления получают дальнейшее развитие.

^ж Этот вопрос был поставлен еще в трактате Псевдо-Плутарха «О Воспитании детей», влияние которого на Верджерио несомненно. Однако решение вопроса различно. Псевдо-Плутарх писал: «Но кто, испытывая нуж-Ду, будет не в состоянии воспользоваться моими наставлениями, тс пусть винят в этом нужду, а не того, кто хочет помочь им советом. Однако бедные также должны, по силе возможности, стараться давать своим детям наилучшее воспитание, если же это не удается, то следует пользоваться возможным» (Цит. по: Жураковский Г. Е. Очерки по истории античной педагогики. М., 1963. С. 431). Верджерио же решает вопрос по-иному, в духе гуманизма, возлагая надежды на самого человека, который способен преодолеть все препятствия.

²⁷ Вергилий. Энеида, VI, 129—131.

²⁸ Вынужденная оговорка. Церковь, требуя безусловной веры в ветхозаветную и новозаветную мифологию, отвергала античные мифы как «языческие басни». И Верджерио, то и дело обращаясь к античному культурному наследию, принужден с этим считаться.

²⁹ Примечательная оговорка гуманиста. Чтобы не дать повода читателю усмотреть в рассказе о Геракле к^кой-либо намек на проповедь аскетического пустынножительства, Верджерио спешит дать в скобках психологическое объяснение поступка своего героя.

³⁰ Образ Геракла был очень популярен в обществе эпохи Возрождения, возвысившей человека и уверовавшей в его героические возможности. Са-лютати даже пишет трактат «О подвигах Геракла», где дает толкование мифов о Геракле, подчеркивая его моральный героизм, обретающий у Са-лютати общественную значимость. Верджерио, в связи с педагогическими задачами трактата, воспроизводит сюжет о Геракле П р о д и к а К е о с-ского, известного софиста V в. до н. э., чье сочинение па эту тему излагает в своих «Меморабилиях» Ксенофонт (II, I, 21—34).

³¹ Эта фраза звучит недостаточно убедительно, так как Убертино стремится подражать предкам в одном — в военной славе, ио ие в занятиях наукой. У Гарэна эта фраза с отрицательным значением («не стремишься») связывается с последующей.

³² Валерий Лициниан Лициний — римский император (308—324).

³³ Платон. Государство, V, 473 с.

³⁴ Тибернй Клавдий Друз Германик — римский император (41 — 64) (см.: Светоний. Клавдий (о его учености — III, XLI. XLII); Клавдий Тиберий Нерон — римский император (54—68) говорил о своем нежелании быть образованным, подписывая смертный приговор (см.: Светоний. Нерон. X).

Наш перевод расходится с переводом Гарэна, в латинском тексте которого вместо dementia — безумие стоит, возможно, dementia — милосердие.

³⁵ Яков Каррара Младший — правитель Падуи (1345—1350), покровительствовал Петрарке, который в 1348 г. прибыл по его приглашению в Падую, где оставался до смерти Каррары; Петрарка пишет о нем с похвалой в «Письме к потомкам».

³⁶ Тит Флавий Домициан — римский император (81—96) (см.: Светоний. Домициан, 3).

⁸⁷ Цицерон. Об обязанностях, III, 1, 1.

⁸⁸ Валерий Максим. О достопамятных речах и делах, VIII, 7, 2.

³⁸ Верджерио развивает мысли Петрарки о книгах и передаче культурных традиций, высказанные, в частности, в трактате «Об уединенной жизни».

⁴⁰ Видимо, Верджерио имеет в виду преподавание греческого языка, начатое во Флоренции греком Мануилом Хризолором, приглашенным с этой целью в город. У Хризолора обучались Леонардо Бруни, Пал л а Строцци, Поджо Браччолиии, сам Верджерио и др.

⁴¹ Моральная философия, история, риторика, выделяемые Верджерио в качестве воспитывающих, формирующих человека как члена общества дисциплин (недаром он называет их в целом гражданской наукой),составляют основу гуманистической системы образования sludia humanitatis; к ним часто добавляют еще поэзию.

⁴² Аристотель. Политика, VII, 2, 2—3, 6.

⁴³ Его же, VIII, 3, 2.

⁴⁴ Следует отметит», отнтингиг Агрджг^мю к грамматике и диалектике («учению о ведении спора») как к инструментальным ДИСДиплиШШ," trmro^ jmyraivttfrnvтu-гуьДОП^ другими мартами; никаких- СХОЛЭ-стйческой диалектики на первенство среди других дисциплин он не признает.

^Красцоречие как ораторское искусство в средние века^дА-СУ'щтхву утратиЗВОше. значение* риторика преподавалась в школах* как наука составления писем. Верджерио говорит далее ^rpp,fl красноречия, Которое выделяли античные теоретики: торжественное, совещательное (политическое), судебное.

⁴⁶ Верджерио употребляет здесь слово «диалектика» в одном из средневековых пониманий — как искусство ведения спора.

⁴⁷ Верджерио, высоко ценя поэзию, еще не подчеркивает ее воспитательной роли; позже, в сочинениях Бруни, Веджо, Пикколомини и др., будет всячески обосновываться ее воспитательная задача и роль как одной из главных дисциплин studia humanitatis.

⁴⁸ .Признание воспитательного значения музыки отличает программу Верджерио от программ средневековой школы, где дозыка преподавалась Kair^eegeTi^ ли?ю_сугубо практически —_jtajt-церковное пение.

⁴⁹ Высокая оценка естествознания характеризует Верджерио как выученика Падуанского университета, где эта область знания всегда особо ценилась, но также и как выдающегося гуманиста, который едва ли не первым среди них понял, высоко оценил значение естествознания и не только твердо заявил о познаваемости природы, но и впервые дал краткий, но смелый набросок задач ее изучения.

⁵⁰ Аристотель. О душе. X. Аристотель говорит об уме созерцающем и уме, размышляющем о цели, то есть направленном на деятельность.

⁵¹ Аристотель. Политика, VIII, 2, 2.

⁵² Тимофей — музыкант из Милета IV в. до н. э.

⁵³ Цицерон. О старости, XI, 38.

⁵⁴ Плутарх. Александр, 8, 2. Светоний. Юлий Цезарь, 56; его же. Ок-тавиан, 84.

⁵⁵ Гомер. Илиада, III, 179.

⁶⁶ М иное—легендарный царь Кносса на Крите; традиция приписывает ему введение законодательства, создание могущественной морской державы; мифы о Ми носе относят к истории Крита 17—15 вв. до и. э.; Л и-к у р г — древнейший законодатель Спарты, его деятельность относят к

9-8 вв. до н. э.; традицией ему приписывается создание почти всех и нети-*утов спартанского общества, в частности с ним связывают спартанскую дастему воспитания детей (см.: Плутарх. Жизнь Ликурга).

⁵⁷ Верджерио говорит о Франческо Но вел л о — правителе Падуи в 1390-1405 гг.

^м Публий Корнелий Сципион Африканский Старший {235—183) — римский политический и военный деятель, консул 205 и 194; иежду 211 и 207 завоевал всю Испанию у карфагенян; в 202 разбил Ганнибала в Африке, при Заме, чем завершил Вторую Пуническую войну, после чего и был удостоен титула «Африканский». Битва, о которой пишет Верджерио, произошла на берегах р. Тицина (соврем. — Тичино) в Север-Нои Италии в 218 году, когда Сципиону было 17 лет.

⁶⁰ По-видимому, речь идет о Марке Эмилии Лепнде (ум. в 152 ДО н. э.), консуле 187 и 175, который отличился в войне против Антиоха Сирийского и проложил Эмилиеву дорогу.

⁹⁰ Верджерио говорит о битве под Брешией 24 октября 1401 г., где Каррара выступали иа стороне императора.

^в| Плутарх. Жизнь Ликурга.

® Видимо, восточноримский император Феодосий II (408—450), создавший высшую школу в Константинополе (425 гЛ и издавший свод римских законов — так называемый кодекс Феодосия (438 г).

⁶³ Гай Марий (ок. 157—86) — римский политический деятель, полководец, семь раз избиравшийся консулом; победитель Югурты, кимров и тевтонов (см.: Плутарх. Марий, 425).

⁸⁴ Публи^ Рутнлнй Руф — консул 105 до н. э., оратор, юрист; по воззрениям — стоик (см.: Валерий Максим. О достопамятных речах и делах, II, 3, 2).

⁸⁵ Светоний. Октавиан, 64. Октавиан Август — римский император (30 до и. э. — 14 и. э).

⁸⁸ Публий Корнелий Эмилиаи Сципион Африканский Младший (185—129) — консул 147; во время Третьей Пунической войны в 146 взял приступом и разрушил Карфаген; участник диалога Цицерона «О государстве»; Гай Лелий (за свое увлечение философией прозванный Мудрым) — консул 140, участник Третьей Пунической войны, друг Сципиона, юрист; его зять Квиит Муций Сцевола (Авгур) — трибун 123, консул 117, юрист. Оба — участники диалога Цицерона «О государстве» (см.: Валерий Максим. О достопамятных речах и делах, XIII, 8, 1—2).

⁸⁷ Гораций. Сатиры, II, 2, 12.

⁶⁸ Э. Гарэн переводит это выражение как — стрельба по мишени.

⁸⁹ Светоний. Жизнь двенадцати Цезарей. Клавдий, 33.

Боккаччо

0 жизни и нравах господина Франческо Петрарки из Флоренции

¹ Папа Бенедикт XII был на престоле с 1335 по 1342 гг.

² Боккаччо неточно называет дату рождения Петрарки: он родился 20 июля 1304 г., а в 1307 г. — его брат Герардо.

³ Отец Петрарки был вынужден бежать из Флоренции в 1302 г., в один род со своим другом Данте, так как в городе к власти пришла политическая партия «черных» гвельфов, противником которой он был.

⁴ Этот переезд произошел в 1312 г.

⁸ Петрарка приехал в Болопыо в 1320.

⁸ Аполлон — в древнегреческой мифологии бог света, прорицания, знания, поэзии, покровитель иаук и искусств; одни из наиболее почитаемых древними греками богов; Пиериды — Музы (в древнегреческой мнфо-логии девять богинь-покровительниц искусств и наук, а Аполлон предводительствовал ими).

⁷ Парнас — гора в Греции; в древнегреческой мифологии она считалась местом обитания Аполлона и Муз, у подножья Парнаса находился город Дельфы со знаменитым храмом Аполлона.

⁸ Л а р — дух-хранитель домашнего очага у древних.

⁹ Мсонид — Гомер, самый знаменитый поэт древней Греции; мысль отца Петрарки проста: если великий поэт не нажил богатства, то что говорить о прочих. Слова, вложенные в уста отца Петрарки, произнес отец Овидия, не одобрявший занятия поэзией (Овидий. Скорбные элегии, IV, 10, 21—22).

¹⁰ «Пророк из Смирны» — Боккаччо вновь имеет в виду Гомера. Смирна (в Малой Азии) в числе семи других городов оспаривала право называться родиной легендарного эпического поэта; плектр — палочка, которой ударяли по струнам кифары, так могли называть и кифару; Улисс — Одиссей, легендарный царь Итаки, главный герой поэмы Гомера «Одиссея».

¹¹ Теренций (ок. 195—159) — римский драматург, до иас дошло шесть его пьес; Талия — муза комедии.

¹² М а р о и — Публий Вергилий Марон (70—19) — знаменитый римский поэт. Боккаччо перечисляет основные темы поэтических сочинений Вергилия: игры пастухов он воспел в «Буколиках» (Пастушеских песнях), сельские работы — в поэме «Георгики» (поэме о земледелии), поражение Трои — в «Энеиде» (поэме о войнах и странствиях троянца Энея).

Пенаты — боги-хранители домашнего очага.

Элизий — по античным представлениям, обитель блаженных в царстве мертвых.

¹³ Флакк — Квинт Гораций Флакк (65—8) — римский поэт; создал две книги сатир (бесед) и четыре книги лирических стихов (од).

¹⁴ Назон — Публий О в н д и й Назон (43 до и. э. — 18 н. э.) — римский поэт, прославившийся как автор любовной лирики — «Метаморфоз», «Скорбных элегий», «Понтийских посланий» («Посланий с Понта»).

¹⁵ Марк Анпей Л у к а н (39—65) — римский эпический поэт, автор поэмы «Фарсалия, или О гражданской войне», описывающей войну между Цезарем и Помпеем в 49—47 гг. до н. э.; Каллиопа — муза эпической поэзии; Статий (45—96) — римский поэт времени Домициана, автор поэм «Фиваида», сборника стихов «Сильва»; Децим Юний Ю в е и а л (ок. 60 — ок. 127) — римский поэт-сатирик, написавший 16 сатир в пяти книгах.

¹⁸ Самосский философ — Пифагор (ок. 570 — ок. 500), греческий математик и философ, развивавший идеи о переселении душ.

¹⁷ Марк Туллий Цицерон (106—43) — римский оратор, юрист, писатель, философ, политик; его главные философские сочинения: «Тускуланские беседы», «О пределах добра и зла», «О природе богов»; Луций Анней Сенека (ок. 4—65) — римский политический деятель, философ-стоик; автор таких сочинений, как «О спокойствии души», «О твердости мудреца» и др.

¹³ Боккаччо говорит о Воклюзе, местечке километрах в двадцати пяти от Авиньона, где Петрарка купил себе скромный домик и подолгу жил там до той поры, пока не вернулся совсем в Италию.

¹⁹ Дионисий дель Б о р г о да Сан Сеполькро — профессор парижского университета в 40-е гг. XIV в., астроном, богослов, ученый комментатор Овидия, Вергилия, Сенеки, Аристотеля; долгие годы состоял в дружеской переписке с Петраркой, подарил ему «Исповедь» Августина.

²⁰ Великий Африканец — Сципион Африканский Старший (234—183), римский полководец. В период Второй Пунической войны про-

Славился своими победами над карфагенскими войсками в Африке, что и Принесло ему титул «Африканский». Один из любимых древнеримских героев Петрарки, ему и посвящена поэма «Африка». Она была начата в 1338—1339 гг., писалась до 1343 г., оставшись не вполне завершенной. «Африка» была опубликована гуманистом Пьетро-Паоло Верджерио в 1396 г.

⁸¹ Кардинал Пьетро Колонна — представитель старинного римского феодально-аристократического рода, друг и покровитель Петрарки; Роберт Сицилийский (1309—1343) — король Неаполитанского государства, в состав которого входила Южная Италия; Аццо да Корред-Жо (ум. в 1363) — один из правителей Пармы в 1341—1345 гг., друг Петрарки, постоянный спутник в его поездках и путешествиях.

Приезд Петрарки в Неаполь падает на начало 1341 г.

³² Экзамен был задуман как испытание поэта, которому пришло приглашение прибыть в Рим для увенчания лавровым венком в знак признания литературных заслуг.

²³ Увенчание произошло 8 апреля 1341 г. Орсо дельи Орсини закончил речь перечислением званий и прав, которые получал Петрарка. Он был признан «величайшим поэтом и историком», приобретал звание магистра и профессора поэтических искусств н истории; все права и привилегии, которыми пользовались профессора свободных н благородных искусств, а также право представлять к поэтической короиацнн других и, наконец, римское гражданство.

На Коронации Петрарка произнес речь, содержание которой было тщательно продумано. Он прославлял поэзию, защищая ее от средневекового пренебрежения и нападок, отстаивая ее право на самостоятельное почетное место среди других искусств (научных дисциплин). Петрарка говорил о благородном характере и законности славы, которая стяжается поэтическим творчеством. Речь была пересыпана цитатами из классиков, особенно из Вергилия. Коронация Петрарки была плодотворной попыткой утверждения великой культурной ценности поэзии и литературы вообще (см. перевод «Слова, читанного знаменитым поэтом Франциском Петраркой Флорентийским в Риме на Капитолии во время его увенчания лавровым венком» в кн.: Франческо Петрарка. Эстетические фрагменты /Пер , вступ. статья, прим. В. В. Бнбихина. М„ 1982. С. 38—46).

²⁴ Боккаччо неточен: Петрарке в это время было уже 37 лет.

²⁸ Стати й — см. прим. 15.

* Сатурн — древнеиталийский бог посевов и плодородия, время властвования которого считалось «золотым веком»; в память о нем справлялись Сатурналии — веселый и буйный праздник, длившийся несколько Дней.

²⁷ Джованни Б а рил л и —один из приближенных неаполитанского короля Роберта; представлял Петрарку в Риме от имени короля во время Коронации лавровым венком.

²⁸ Петрарка жил в Парме несколько месяцев в 1342 г. и потом — в 1344-1345 гг.

" Эклога — маленькое стихотворение, у Вергилия — пастушеская песня. Петрарка написал на латинском языке 12 эклог, объединив их в сборник «Пастушеских песен». В них под пастораль замаскированы действительные события и личности: так, под Аргусом подразумевается король Роберт. Четыре первые эклоги (в том числе «Аргус») Петрарка написал в 1346 г.; Соливадо (лат. — Sollvadus) — «одиноко бродящий», Сильвио (от sllva) — «любящий лес».

^м Слова Боккаччо о «монашеском образе жизни» Петрарки не следует понимать буквально. Гуманист никогда не отказывался от своих светских литературных занятий, поэзии, любви к Лауре, широко и горячо интересовался политическими делами Италии, проявляя себя гражданином и патриотом. Но он вынужден был избрать поприще клирика (в 1330 г.), так как не имел никакой профессии в руках, кроме незаконченного юридического образования. К юридической практике, судя по его словам, он испытывал отвращение, а средств для существования не было. Духовный сан стал для Петрарки лишь скромным источником материального достатка, дал возможность всерьез обратиться к любимым литературным и научным занятиям.

³¹ Папа Клемент VI предлагал Петрарке в 1346 и 1347 гг. место ученого секретаря (папского секретаря); позже ему еще трижды предлагали эту почетную и доходную должность, но гуманист ие захотел терять независимость.

Прелаты — высшие церковные служители: епископы, архиепископы, кардиналы; Сцилла и Харибда — в древнегреческой мифологии чудовища, обитавшие по обеим сторонам узкого морского пролива между Италией и Сицилией и губившие проплывавших мимо мореплавателей. Сцилла, обладавшая шестью головами, хватала с проходящих мимо кораблей гребцов, а Харибда, всасывая воду на огромном расстоянии, поглощала вместе с ней корабль. Отсюда выражение «находиться между Сциллой и Харибдой» — значит подвергаться опасности с обеих сторон.

"Сирены — в древнегреческой мифологии полуптицы-полуженщи-иы; согласно «Одиссее» Гомера, Сирены своим волшебным пением завлекали мореходов к прибрежным скалам, о которые разбивались корабли.

³³ Платон (427—347) — древнегреческий мыслитель, любимый ученик Сократа, основатель философской школы (Старой академии); Амвросий Медиоланский (ок. 340—397) — епископ Милана, проповедник, богослов, один из отцов католической церкви; сочинял церковные гимны, установив основы ритуального пения.

³⁴ Киренейский тимьян — очень душистая трава, на запах которой со всех сторон летят пчелы; губы, намазанные тимьяном, должны были, по поэтическому выражению Боккаччо, произносить особенно сладкозвучные речи.

³⁵ Лаура — женщина, которую Петрарка любил всю жизнь. Он встретил ее впервые в Авиньоне 6 апреля 1327 г. в церкви св. Клары. Долго она оставалась незнакомкой, никогда не ответила взаимностью на любовь поэта, но «благословенный день, месяц, лето, час и миг» этой встречи стал для поэта судьбой. Два больших цикла стихов «На жизнь мадонны Лауры» и «На смерть мадонны Лауры» составили бессмертную славу Петрарке и его возлюбленной.

Друзья поэта много раз высказывали сомнения относительно реальности Лауры. Но он всегда отвечал, что его возлюбленная вовсе не символ, она — реальная и прекрасная земная женщина. Любовь к ней — тоже вполне реальное, возвышенное и одновременно мучительное чувство.

⁸⁸ Боккаччо скорее всего имеет в виду трактат «Моя тайна», который именно в это время начал писать Петрарка.

«Туллий спрятал в Арпине» — гуманистам XIV в. было известно, что многие сочинения Цицерона (Туллия) уничтожены или утеряны в средние века. Среди иих и такие, как «Брут», найденный в XV в. Возможно, этот диалог и имеет в виду Боккаччо.

⁸⁷ Феокрит (310—245) — древнегреческий поэт, родом из Сиракуз, основоположник жаира идиллии; создал образ влюбленного пастуха. Вместе с тем Феокрит проявлял интерес к повседневной жизни простолюдинов, отразившийся в его сочинениях.

⁸⁸ Эта комедия Петрарки до нас не дошла.

Иннокентий 111

О презрении к миру

¹ «Мать родила в грехе» — Иннокентий III повторяет известную со §ремеи ранних отцов церкви формулу о том, что всякий человек рождается «в грехе» как потомок Адама, совершившего первый, «первородный» Грех. Адам не только был сам наказан богом: его грех «испортил» весь Человеческий род, «перешел» на всех его потомков.

² «Созданный из земли» — по Библии, бог слепил человека из глины II вдул в его тело душу.

• «Станет ои пищей для огня» — речь идет об адских мучениях. По Христианским представлениям, душа грешного человека после смерти попадает в ад, где пылает вечный огонь, терзающий грешные души.

⁴ «Человек рожден для трудов» — церковь рассматривает труд как ОДНО из наказаний, выпавших па долю Адаму и его потомкам за грех «первочеловека», нарушившего божий запрет есть яблоки с дерева познания добра и зла.

⁵ «Он делает дурное» — в церкви, со времен Августина, утвердилось мнение, что после адамова греха, его своеволия, ослушания, воля людей стала склонной только к злым, греховным мыслям и поступкам.

⁸ Иннокентий III много раз напоминает в своей книге в соответствии С церковным учением о «первородном грехе»: грех первых людей («чужой») переходит на всех потомков, делая человека грешным если не во чреве матери, то от самого рождения.

⁷ С точки зрения христианского аскетизма, «повреждение нлотн» состоит В том, что человек испытывает естественные, «плотские» желания и чувства. Тем самым аскетизм объявляет безнравственными самые чувства человека, его естество.

⁸ Религиозная идея изначальной и всеобщей греховности людей независимо от их личных качеств и поведения позволяла церкви обосновывать неизбежность постоянных бедствий и страданий, ио, по сути дела, снимала проблему личной ответственности, личной нравственности человека.

⁹ Все эти рассуждения — средневековые вымыслы. Вернее всего, Иннокентий III использует их намеренно, чтобы при помощи еще одного «аргумента» очернить человеческую природу.

¹⁰ Думается, именно эта глава вызвала наиболее резкую критику Петрарки. Первый гуманист не принял ни ее общего пессимистического тона, ни вывода о том, что люди с рождения — ниже животных. В диалоге 93 второй книги трактата «О средствах против всякой судьбы» Петрарка с гордостью говорит, что человек неизмеримо выше вссх других живых существ: он одарен разумом, свободой воли, достоинством, добродетелью, речью и пр. (см. перевод этого диалога в первой части сборника текстов «Итальянский гуманизм эпохи Возрождения»).

Всю систему «доказательств» ничтожества человека, его «ниюстн» даже по сравнению с животными решительно опровергает Маиеттн п своем сочинении «О достоинстве и превосходстве человека», которым открывается эта, вторая часть сборника сочинений гуманистов.

¹¹ Этот «аргумент» названные гуманисты также подвергли критике.

¹² Петрарка и Манетти убедительно доказали, что и этот «аргумент» не является доказательством несчастия человека.

¹³ Идею о бесполезности человека впервые открыто опроверг и высмеял Манетти в названном выше трактате.

¹⁴ Петрарка в диалоге 93 отреагировал и на эти рассуждения. Он с большим почтением говорит о мудрости старцев и полезности их советов для молодых.

¹⁵ Развенчание христианско-аскетического отношения к труду как к наказанию за грех, развитие представления о труде как об источнике и опоре добродетели, высокой нравственности было начато Петраркой и продолжено последующими гуманистами (Манетти, Альберти, Леонардо да Винчи).

¹⁸ Этот нигилистический подход к науке, знанию вполне отвечал общей позиции церкви в данном вопросе (папа Григорий I утверждал, что «невежество есть мать истинного благочестия»), но гуманисты развили противоположное воззрение на познание как на первейшую обязанность человека, были уверены в великой силе и пользе науки, искусства, поэзии, во всемогуществе человеческого разума и опыта и бесконечности процесса познания.

¹⁷ Данная глава показывает, что Иннокентий III уже учитывал бурное развитие средневековых городов, ремесел, торговли, расширение начальных естественнонаучных, в том числе географических, познаний горожан, что делало их любознательными, сметливыми, активными, предприимчивыми. Но граф-кардинал все это однозначно отметает, исходя из аскетической идеи никчемности и бесполезности всего земного.

¹⁸ Глава 17 показывает, что аскетизм стремился социальные противоречия заслонить «натянутым» выводом, что и господа, и рабы равно несчастны и греховны.

¹⁹ Глава 18 обнаруживает противоречивость хрнстианско-церковной этики, по которой равно обречены испытывать страдания и грешники, и праведники, поскольку все они — потомки Адама и все в неисповедимой воле божьей. Значит, несправедливость, царящая в мире, необъяснима и неустранима. Бог по своему усмотрению (по незаслуженной благодати, как писал Августин) одних казнит, других милует. Но разве в таком случае не теряет смысла праведное поведение, аскетические подвиги? Апологеты религии, и Иннокентий III в их числе, старались убедить, что — нет, поскольку праведникам, за их муки па земле, обещается рай на небесах, а нечестивцам за прегрешения — ад в преисподней. На земле же участь праведников может оказаться самой жалкой. А отсюда делается вывод, что человек, даже самый праведный, должен «распять себя», во имя бога попрать в себе человека. Именно против этого попрания личности и восстал ренсссансиый гуманизм.

⁵⁰ Иннокентий III снова и снова нагромождает ужасы, чтобы запугать человека жизнью и сделать его покорным рабом. Но примечательно, что главного врага человека он усматривает в плоти и чувствах, т. е. в самом естестве человека.

²¹ По Библии, эти слова бога обращены к Адаму: из-за него-де проклята и земля. Христианский аскетизм несомненно вырос также и на почве ветхозаветного аскетизма, в той или иной форме аскетизм присущ всякой религии.

²² В этой главе дословно повторяется Августин, защищавший главную аскетическую идею о противоположности души и тела.

²³ По пессимистическому тону эта и предыдущая главы перекликаются с главой 6: земная жизнь объявлена ареной мучений и страданий. Именно такие воззрения решительно отвергали гуманисты (Петрарка, Манетти, Валла).

²⁴ В этих словах всего сильнее выражено аскетическое жизнеотрица-ние, все перевернуто с ног на голову.

²⁸ В такой позиции обнаруживается аскетический эгоизм, лежащий в основе идеи спасения души. Человек, как писал еще Августин, должен заботиться о спасении только своей души, а на страдания других взирать Как стоящий на берегу — на крушение чужой лодкн.

²⁶ Иннокентию 111 оказалось недостаточно библсйской идеи испорченности человека первородным грехом. Он старается обосновать вывод о Продолжающемся дальнейшем ухудшении человеческой природы. Это вывод, который обрекал человека па пессимизм, страх бессилия перед жизнью. Судьбой, богом. Не удивительно, что Иннокентий III, подобно всем нспо-редиикам пессимизма и человеческого бессилия, спешит с заключением об «ослаблении природы», старости, дряхлости мира. Эти идеи характерны и ДЛЯ раннего христианства, и для Августина, н для последующих столетий средневековья, когда счету не было пророчествам и ожиданиям «конца света».

²⁷ Как и в других случаях, бедствия и страдания людей от войн и Жестокостей вызывают у Иннокентия III не возмущение и не сострадание, N0 только аскстнчески равнодушный вывод о бессмысленности самого рождения человека.

²⁸ Иосиф Флавий (37—100) — древнееврейский историк. Речь идет о его «Иудейской войне», где рассказывается о войне римлян с Иудеей (66—73), об осаде и завоевании Иерусалима. Рассказ историка Иннокентий III привел, очевидно, для того, чтобы показать, до какой чудовищной пропасти безумия может довести человека голод, потребности его плотской природы — и тем самым вызвать парализующий волю ужас.

²⁹ Глава 31 перекликается с 19: Иннокентий III, вновь повторяя Августина, старается доказать непостижимость милости божьей, невозможность справедливости на земле, подводя людей к мысли о неизбежной греховности, готовности смириться н в страхе ждать предуготованпой участи. На даже Иннокентий III не может скрыть, что в его время аскетические Идеи теряют популярность н люди больше пекутся о благах мирских, чем О потустороннем спасении души.

Екатерина Сиенская

Письма

¹ Письмо адресовано даме благородного происхождения нз Фолниьо, • связи с трагической смертью ее мужа, напнеано не рапсе 1367 г.

² «...Ничтожнейшая из рабов божинх». Все верующие в христианстве Назывались рабами божьими, поскольку от них требовались беспрекословное, рабское подчинение церкви и властям, смирение, покорность, уничижение. В средние века римские папы, присвоившие себе высшую власть в Католической церкви, светскую власть в Церковной области (Средняя Италия) и даже претендовавшие па мнродержавне, стали именовать себя Демагогически-уничижительным титулом «ничтожнейший раб божий». Этим Титулом пользовались и другие духовные лица — могущественные прелаты. Фанатичная Екатерина этой формулировкой старалась подчеркнуть Свое самоуничижение, рабскую покорность богу. i

«...Сбросившей со свосго сердца мирскне одежды чувств, н себя самое». Екатерина Сиенская аскетически порицает все человеческие чувства, требует отказа человека от себя самого, то есть полного самопопрапия личности. Именно против этого решительно восстал итальянский гумашим, оправдывая человеческие чувства, восхищаясь способностью человека к HHM, считая их высшим даром природы, противопоставляя идее попрания Личности идею высокого достоинства человека.

³ «Между миром и богом пет ничего общего». Религиозная идея противоположности бога и мира была в центре аскетической этики Екатерины. Осуждая мир, земное естество человека, она доводила христианский дуализм между земным и небесным до абсолютного их противопоставления, что, впрочем, присуще всей идеологии монашества. В результате земная жизнь оказывалась ненужной человеку, обессмысленной, брошенной под ноги богу.

«Беспорядочное чувство любви» (desordinata ашоге). Так Екатерина называет в своих письмах любовь к миру, к земному, к человеку. Это определение восходит к Августину, который ввел в христианскую этику понятие «порядок в любви». На первом плане в этом «порядке» ставилась любовь к богу н этому должны были быть подчинены все остальные чувства. Те же идеи развивали средневековые теологи. В XII в. аббат Сугерий писал: «Любовь есть презрение к миру и любовь к Богу. Любовь к Богу удаляет человека от мира, а любовь к миру — от Бога». Любовь к потустороннему, вымышленному богу неизбежно перечеркивала реального человека.

⁴ Екатерина Сиенская постоянно ополчается против земных благ и богатства, противопоставляя им и восхваляя бедность и нищету. Настойчивость Екатерины не случайна. В XIV в. итальянское пополанство и ранняя буржуазия (в том числе и в Сиене) реально владели многими богатствами и отнюдь не желали с ними расставаться. Городское богатство делало их независимыми от феодалов, привязывало их к мирским интересам, питало их уверенность в себе. Выпады Екатерины носят антибуржуазный, антипополанский характер как реакция на решительное наступление светских мироутверждающих начал, порожденных глубокими экономическими сдвигами в жнзнн итальянских городов.

В восхвалении бедности у Екатерины пет того протеста против богатства и эксплуатации, который в XII — начале XIII вв. вдохновлял ерети-ков-вальденсов. Там был вызов вопиющей роскоши феодалов и церкви. Создав «нищенствующие» ордена, церковь сумела перехватить и поставить себе на службу проповедь «угодной богу» нищеты. Она превратилась в проповедь покорности народа своему несчастному жребию, его смирения перед богом, церковью и власть имущими. Церковная проповедь бедности в эту пору все больше направлена против нового городского богатства, отвлекавшего горожан от «небесного» и привлекавшего их к земному.

Стремлению к богатству и наслаждению земными радостями Екатерина противопоставляет аскетическую жажду страдания, мистической жертвы, восхищаясь крестными муками Христа как назидательным образцом смирения.

⁵ «Мир ищет удовольствия в творениях», — то есть в природе, в земной жизии, в человеке. Екатерина требует отвернуться от природы и искать наслаждения в «божественном».

* Призыв Екатерины «не раздваиваться» показывает, что аскетизм в своем последовательном развитии привел к полному, почти манихейскому отвержению всего земного: только небесное, только то, что «во славу божию», имеет право иа место в душе; все человеческое отринуто и затоптано.

⁷ «Не ведаем в сердце страха». Требование страха — одно из главных в религиозной этике. Страх — источник веры.

⁸ «В нем всегда идет война между душой и телом». Но Екатерина не ищет гармонии души и тела, она требует полного попрания всего телесного, естественного во имя «любви к богу».

⁹ «Сбросить груз земных одежд и облачиться в одежды Христа». Этот призыв к уходу от мира — лейтмотив всех аскетических поучений Екатерины Сиенской.

¹⁰ Под «вечной смертью» Екатерина подразумевает муки, уготованные для грешников. Устрашение адскими муками — один из главных аргументов аскетической проповеди.

¹¹ В этом письме Екатерина обращается к братии доминиканского монастыря, которая, очевидно, взбунтовалась против настоятеля и устава ордена, и, быть может, даже покинула обитель.

¹² Может показаться, что Екатерина признает правомерность пользования земными пещами, но ее вывод противоположен: человек должен забыть о земном н служить только богу, поскольку он, раб божий, создан ради своего творца.

¹³ «Извращенная воля». Так со времен Августина в теологической литературе определяется характер воли человека: она свободна и блага, если человек покорен богу, т. е. церкви, кается, исповедуется, совершает «добрые дела» на благо церкви; если же пет — это несвободная, «извращенная Воля».

¹⁴ Требование Екатерины отказаться от собственной поли, «утопить ее» — это призыв к растоптанню человеческой личности. Напротив, гуманизм исходил из свободы поли человека: именно в воле — его сила, главное оружие в борьбе с судьбой.

¹⁵ «Он надеется на своего Создателя, а не на себя». Сщс одно свидетельство полного недоверия к человеку, отрицания его собственных сил. В Гуманизме исходной точкой становится как раз противоположное: вера в человека, призыв к нему искать силы в себе, воспитывать мужество, одолевать фортуну и пр.

'« Екатерина много рассуждает о добродетели (virtu). Она проявляется, по ее мнению, в покорности богу, недоверни к себе и к другим, в самоуничижении человека. Добродетель-доблесть будет центральной этической категорией и в гуманистической этике, но она наполнится принципиально иным, человеческим мироутверждающим содержанием.

¹⁷ «Истинное познание самого себя» у Екатерины вовсе не означает призыва к действительному познанию человека, его свойств, возможностей, способностей, а напротив, означает лишь понимание себя ничтожным рабом, безвольным орудием в руках божьих.

Эта часть рассуждений Екатерины особенно ярко показывает ее преклонение перед монашеством как «самой священной» формой человеческого существования. Но уже в это время гуманист Боккаччо убедительно показал, чего стоило в действительности jto «священство».

¹⁸ Здесь ясно слышится призыв к примирению с судьбой, со злом, царящим в мире, да и оправдание зла, ибо все происходит «по велению божию».

¹⁹ Вся символика Екатерины пропитана кровью: она постоянно при-Зывает помнить о крови распятого Христа, умываться сю, укрываться в его ранах (I). Все словно залито кровью. Постоянное страдальческое восприятие мира и человека и, вместе с тем, какое-то болезненное наслаждение от рассуждений о крови Христа — все это отразило душевный надлом самой Екатерины, превратившей себя в жертву разрушительного, противоестественного аскетизма.

²⁰ Екатерина Снснская всем строем своих рассуждений и призывов подводила читателя к той же нппокентиевской идее презрения к миру. В сущности, в этом — пафос всех ее лихорадочно-экзальтированных писаний. Это делает сочинения сиенской визионерки одним из наиболее ярких воплощений (в ту же эпоху) того аскетического мировоззрения (вернее было бы сказать — мироотрнцания), которому ренессанснын гуманизм противопоставил свое новое, высокое воззрение на мир и человека.

Пассаваити

Зерцало истинного покаяния

¹ Иероиим (ок. 340—419) — церковный писатель, автор латинского перевода Библии (так называемой Вульгаты); перевел Евсевия, чем способствовал распространению на Западе провиденционализма, то есть богословского истолкования истории. Фигура противоречивая. Его не раз упрекали в цицеронианстве, т. е. в увлечении светской философией античности. Но он каялся, даже удалялся в пустыню, где предавался аскетизму; потом вновь возвращался к активной церковной деятельности, много писал. Принимал обет не читать светских книг; но не смог его выполнить. В поздние годы жизни вновь испытал мучительные приступы покаяния, более 30 лет провел в монашеской общине. Католической церковью причислен к лику святых. К Иерониму широко обращались средневековые авторы, нередко обращались к нему и гуманисты: они восхищались его познаниями в античной культуре, славили его слог.

Для Пассаваити Иероиим — только церковно-хрестоматийное воплощение покаяния.

² Для Пассаваити, так же как для Иннокентия III, несомненно, что сама плоть греховна. Тем самым осуждается естество, природа человека; греховно и все, что связано с мирской жизнью. Таким образом, праведность оказывается вне естества: по Пассаваити она доступна только богу, богочеловеку Христу. Только Христос мог оставаться невредимым в житейском море, никто из людей на это рассчитывать не может. На всяком — «груз первородного греха и греха нынешнего».

Идея первородного греха — едва ли ие самая антигуманная в христианской догматике. Едва появившись, слепленный богом из глины, первоче-ловек согрешил и был проклят сразу и навеки. А вместе с иим весь человеческий род. Потом бог сжалился, послал па помощь людям Христа, который должен был снять с них грехи. Согласно церковной догматике, Христос искупил грех Адама, снял его с людей. Но получается, что его муки оказались напрасны: церковные писатели (как видим, и Пассаваити) не уставали утверждать, что первородный грех продолжает лежать на людях, грехи по-прежнему существуют и множатся.

Пытаясь разрешить это явное противоречие, церковь учила, что человек освобождается от первородного греха обрядом крещения («первая доска» спасения по терминологии Иеронима). Но оказывается, что и это не спасает: ведь и крещеные грешат. И церковь предлагает верующим только постоянное покаяние как «вторую доску», как последнее средство спасения в бурном море жизни.

³ «..Иисусу Христу было дано легко пересечь это море...» Жизнь Христа, полная по рассказам Евангелий лишений, тревог, унижений, закончившаяся столь рано и так трагически, названа «легкой». Значит, все земиые тяготы не должны приниматься во внимание, важно лишь загробное «спасение души». Так обесценивалась реальная земная жизнь, которая должна быть, по мнению Пассаваити, лишь беспрерывным покаянием.

«...благодать Божия». Со времен Августина в церковной литературе утверждается мнение, что человек сам по себе бессилен и слаб, исполнен греха и немощен, неспособен к достойной жизни; он может обрести добродетель и надеяться на спасение души только с помощью благодати, — особой божественной силы, ниспосылаемой человеку богом через посредство церкви. Но церковные авторы, в том числе и Пассаваити, говорят о благодати, так сказать, по выбору: далеко ие ко всем нисходит десница божия — избранные спасаются, прочие тонут в волнах житейского моря, зла, греха. Это стоит в явном противоречии с утверждением о всеспасающей и всеблагой силе бога. Данное противоречие — одно из многих; христианство, как и все другие религии, изначально противоречиво. Из сочинения Пассаванти мы увидим, как часто у него одно не сходится с другим.

⁴ Вот следующий пример: «чёлн Христа». Пассаванти объясняет, что он символизирует «невинность во крещении». Иными словами, крещение вроде бы устраняет самую возможность грешить. Ведь сами богословы так истолковывают таинство крещения: «человек при его свершении умирает для жизни плотской, греховной и возрождается для жизни духовной, святой».

Но Пассаванти тут же спешит пояснить, что в «этом едином и крепком чёлне» остались невинными только Христос, дева Мария и немногие святые, а вовсе не каждый, как сказано у него выше. Получается, что в отношении люден божественная воля не властна и священный чёлн им не подмога. От чего же зависит спасение каждого? Оказывается, — от самого человека, от того, как он будет вести чёлн. Итак, спасение души не в воле бога, а в воле человека? Но тогда в чем же спасительность божественной благодати? Или бог не хочет уберечь всех от греха? Тогда где же его неизреченная милость? На эти вопросы религия никогда не могла дать ответа; не дает его и Пассаванти.

^s «Нареченные невинными»... Кто же, по Пассаванти, невинен, безгрешен? Только младенцы! Те, кто еще не способен отличить добро от зла. Так за что же «без малейшей помехи» бог их карает смертью? Зачем нестерпимую муку он обрушивает иа их родителей, родственников? Невероятно, но проповедник считает эту жестокую смерть едва родившихся младенцев «благовременной». И даже ставит ее в заслугу всеблагому богу. Так зачем же он допустил их рождение? — напрасно у Пассаванти искать ответа иа этот вопрос.

Той писаний Пассаванти иной, чем у Иннокентия III, но смысл тот же: прославление смерти, отрицание ценности жизни. И еще — насаждение в душах людей страха и безропотной покорности перед немотивированным «неисповедимым» произволом бога.

Но, как ни странно, вывод о «благоврсмеппости» смерти младенцев находит у Пассаванти «логическое» обоснование: младенцы «еще не научились различать доброе и злое п не впали в губительное зло греха». Подразумевается: научившись различать добро и зло (а ведь это —начало всякой нравственности!), человек вероятнее всего вступит на путь греха. Церковь всегда утверждала, что только религия несет людям нравственность, морально их воспитывает. Но, как явствует из Пассаванти, она не доверяет человеку, не пробуждает в нем совести, то есть внутреннего нравственного сознания, внутренней ответственности за свои поступки. Боясь самостоятельного нравственного выбора человека, она предпочитает внешние императивные предписания, угрозы, кары на этом и на «том» свете и требование беспрерывного покаяния — этой главной «добродетели» верующего.

Гуманизм, отбросив это нравственное унижение человека, развил свое, новое понимание добродетели как высокого достоинства человека, его требовательности к себе, доблести, совести и чести.

«...к нему (греху) гораздо больше, нежели к творению добрых дел, склоняется человек но порочной природе своей». Это убеждение в порочности человека, в его неспособности к добру — одии из коренных устоев религиозного мировоззрения, свидетельство глубокого пессимизма но отношению к человеку.

Отвергая неверие в человека, гуманисты исходили из противоположной посылки: человек по природе склонен к добру.

⁶ «Иногда (и настолько, насколько простираются возможности свободной воли) небесный господин препоручает человеку... ведение этого чёлна». Из рассуждения следует, что Пассаваити признает свободу воли человека. Но сразу же обнаруживается недоверие к этой свободе: человеку нельзя на все время доверить управление чёлном своей жизни, лишь некоторым и лишь на какой-то отрезок жизненного пути. Из дальнейших объяснений становится понятно, что в большинстве случаев люди «гоняют прекрасный чёлн благодати божьей» «без удержу» по всему морю жизни и в результате гибнут. Тогда зачем же бог даровал людям свободу воли, если она неизбежно ведет их к погибели? И если ведение «челна» зависит от человека, какова же роль бога, его спасительная миссия? Снова — неразрешимое противоречие.

Следует заметить, что соотношение свободы воли (т. е. способности человека делать сознательный выбор в своих действиях) и божественного провидения — один из важнейших камней преткновения для всего богословия. Здесь ломали копья и Августии, и Бернар Клервоский, и Фома Ак-винский, и Лютер, и Кальвин. Но идея всемогущества бога и его «предопределения» никак не согласуется с идеей о свободе воли чет ловека. Если человек обладает ею, то бог не всемогущ; если же свободы воли нет, если «и волос с головы человека не упадет без воли божьей», то человек не может отвечать за свои поступки; но тогда осталось бы признать, что зло исходит от самого бога.

⁷ Вновь в вииу человеку ставится стремление к радостям жизни; более того, погибельными объявлены «самонадеянность», то есть уверенность человека в своих силах, в своих возможностях, и «дерзновенные помыслы», т. е. нарушение рабской покорности, желание совершить нечто героическое, доселе считавшееся невозможным, познать неведомое.

Напротив, уже Данте считал величайшей славой человека как раз эти качества; гуманисты горячо верили в собственные силы и творческие возможности человека.

«И чёлн невинности безвозвратно гибнет...» Жизнь рисуется как мрачная пучина, где человека подстерегают одни ужасы и страдания. Нагнетание страха — исходный пункт покаяния.

⁸ «Корни пороков и грехов» снова и снова отыскиваются в свободе человеческой воли. Но ведь, как утверждают богословы, свободную волю человеку даровал сам бог; что же он сделал се столь несовершенной? Или, если уж свобода воли так плоха, почему же бог не лишит человека этого дара? и не возьмет на себя водительство людей по «бурному морю» жизни? Или почему не выведет человеческую волю па правый путь, чуждый пороков н грехов? Подобные совершенно естественные вопросы проповедник старательно обходит.

«...неоткуда ждать помощи». Опять возникает вопрос о милосердии бога: почему же он не может помочь? Получается, что грехи человеческие сильнее благодати божьей. Где же, спросим еще раз, всемогущество божье, где спасительная сила религии? Она ие может удержать человека от греха.

⁹ Одно «спасительное прибежище» предлагает бог людям — неустанное покаяние. Только кающийся человек будет услышан богом, только вечно сокрушающийся может надеяться на прощение всевышнего и всемогущего. Бог требует безусловного самоуничижения человека. И такого бога проповедник называет «человеколюбивым и милосердным», «Он не желает человеку погибели»! Очевидно, его всемогущества и милосердия не хватает на то, чтобы не допустить унизительного падения человека. Он гораздо больше похож па грозного земного деспота, милующего только тех, кто выражает рабскую покорность.

Только гуманисты поверили в добрые начала человека, в хорошие за-

Датки его природы. Они пробуждали в человеке веру в себя, сознание собственного достоинства, волю к мысли и славным деяниям.

¹⁰ «Братья-проповедники» — доминиканцы, члены монашеского ордена, созданного в Тулузе в 1215 г. специально для борьбы с ересями. Доминиканцы называли себя «псами господними» — domini canes (их эмблема — собака с зажженным факелом в зубах); с 1232 г. именно они возглавили инквизицию. Доминиканцы требовали предоставления им строжайшего надзора над образованием. Орден выступал как нищенствующий (давали обет бедности, воздержания, послушания, отказа от употребления мяса), но в действительности обладал большими богатствами. Из недр ордена вышло немало известных инквизиторов, богословов, в том числе Фома Аквинский.

Доминиканцы имели значительное влияние во Флоренции, где проповедовал Пассаванти. В XV в. его сменил Доминичи, ярый противник гуманизма, а позднее — Савонарола, который страстно звал к покаянию.

¹¹ Отметим дату: 1354 г. Уже Петрарка создал многие сонеты «На жизнь и смерть мадонны Лауры», знаменитую «Исповедь», трактаты о прославленных мужах античности, о гуманистическом понимании уединения, написал сотни писем. Именно в этом году он начал самый обширный трактат «О средствах против всякой судьбы» (и начал — с диалога о достоинстве человека). Его младший современник флорентиец Боккаччо уже написал «Амето», «Фьяметту» и бессмертный «Декамерон»; уже прославился Джотто — родоначальник реалистического искусства Возрождения.

И в той же Флоренции Пассаванти продолжает читать проповеди о покаянии, пишутся средневеково-аскетические трактаты. Новое мировоззрение складывалось в идейной борьбе.

«...на нашем народном флорентийском наречии». По-виднмому, необходимость писать на народном языке диктовалась пониманием новой ситуации: расцвет городской жизни, бурная торгово-предпринимательская деятельность, новые духовные запросы горожан, их горячая приверженность к земным радостям — все это вынуждало приспосабливаться, чтобы удержать власть над сознанием горожан. Надо было обладать красноречием, говорить доходчиво и образно, на понятном языке.

Трактат на латыни до нас не дошел. Некоторые исследователи считают, что он вообще не был написан, хотя по отдельным высказываниям Пассаванти можно понять, что он писался, возможно, параллельно с текстом на вольгаре.

¹² «...мессер святой Домепик» — речь идет об испанском монахе из знатного рода Доминике Гусмаие (1170— 1221), основателе ордена доминиканцев.

¹³ В опущенной части текста Пассаванти выводит этимологию слова кпокаяпие». В традиции средневековых сочинений как правило, этимологии кподтягивали» под нужный смысл, и Пассаванти не избежал соблазна. В нескольких местах трактата он обращается к лингвистическим изысканиям. Слово «penitenza» (покаяние) он производит от poenac tcntio (кары держание), считая, что «penitenza» — это почти «punitenza», то есть наказание, кара, страдание.

¹⁴ Св. Амвросий (340—397) — один из ранних «отцов церкви», проповедовал в Милане; Св. Г р и г о р и й — папа Григорий I (590—604), С правления которого начинаются притязания папства на мировое господство. Он враждебно относился к светскому образованию, приказал уничтожить многие античные литературные памятники, убежденно насаждал невежество. Это ему принадлежат слова «невежество есть мать истинного благочестия». В одном из писем он выговаривал какому-то епископу за то, что тот кого-то обучал грамматике. Он выдумывал страшные росскаши, J 2 Заказ 13257 которыми в проповедях запугивал прихожан. Пассаваити приводит некоторые из них в трактате; Св. Фома — Фома Аквинский (1225—1274), крупнейший богослов католической церкви, причисленный к лику святых в 1323 г. Главное его сочинение — «Сумма теологии», «Сумма против язычников». Путем теологического перетолкования Аристотеля пытался философски обосновать догматы религии. Учение Фомы стало главной философской доктриной католицизма.

¹⁵ «Декрет». Речь идет о так называемом «Декрете Грациаиа» (ок. 1140 г.). Это была компиляция церковных постановлений (сочинений «отцов церкви», папских декретов, выдержек из римского и германского права, решений соборов), которая (вместе с позднейшими добавлениями) составила главное содержание Корпуса канонического права — свода законов католической церкви. Назван по имени бенедектинского монаха Гра-циана, жившего в Италии в середине XII в. Во второй части этого декрета помещен трактат о покаянии, состоящий из 7 глав.

Св. Августин — Аврелий Августин (354—430) — один из крупнейших «отцов церкви», столп католического богословия, автор огромного числа теологических сочинений, главное из которых «О Граде божьем»; в нем систематизирована вся христианская догматика, принявшая под пером Августина жесткие и окончательные формы. Страстно боролся с ересями.

«Магистр сентенций» — так называли знаменитого богослова XII в. Петра Ломбардского, оставившего четыре тома «Определений» (Сентенций), в которых схоластически систематизировал католическое вероучение. «Сентенции» широко изучались в школах второй половины средневековья.

Св. Исидор (ок. 560—636) — испанский епископ, автор знаменитых «Этимологий». Здесь, вероятнее всего, под его именем имеются в виду «Лжеисидоровы декреталии» — полуфальсифицированный сборник церковного права, составленный в среде франкских епископов в середине IX века. Римская церковь до XVII в. считала их подлинными.

Как видим, Пассаваити не мог не признать, что относительно покаяния споры в богословской литературе идут сотни лет.

^1в Цитата из латинского перевода Евангелия: «Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? До семи ли раз? — Не говорю тебе «до семи», но до седмижды семидесяти раз» (Мф., 18, 20, 21). Пассаваити словно ие замечает, как мало с этим требованием всепрощения вяжутся приводимые им страшные угрозы и примеры безжалостных наказаний грешников богом.

¹⁷ Св. Петр — один из 12 апостолов, учеников Христа, из числа наиболее - почитаемых церковью мучеников, святых. По евангельскому преданию его самого не раз прощал Христос, предсказавший, что во время допросов и издевательств Петр трижды отречется от учителя. Затем ои раскаялся, стал будто бы первым епископом римских христиан, основателем римской церкви; числится первым в официальном списке римских пап (до 67 г.). В действительности епископат в христианской церкви возник вообще только во II в., а в Риме епископская кафедра была учреждена не ранее середины этого века.

¹⁸ Церковь требует покаяния как постоянного состояния человека, который всю жизнь оказывается обремененным чувством собственной не-достойиости и вины перед богом.

¹⁹ «По порочной природе своей...». Много раз Пассаваити напоминает о несокрушимых последствиях «первородного греха». И получается, что человек остается и после крещения таким же, каким был до прихода Христа, — закоренелым грешником.

²⁰ Рассуждая о покаянии, Пассаваити говорит, что его началом служит «сокрушение сердца». Может показаться, что он взывает к человеческой совести. Но далее главным аргументом в пользу покаяния объявляется суд божий и страх этого суда. Значит, человек должен осуждать свои дурные поступки не потому, что они идут во зло другим людям и, следовательно, безнравственны, а просто потому, что в противном случае ему будет хуже. Конечным основанием религиозной нравственности оказывается страх божий, страх перед вечными муками ада. В этом свете раскрывается и главный смысл покаяния: нищета духа, уничижение, смирение. Социальная задаиность этих требований ясна.

Гуманисты выдвинули принципиально иную, более высокую нравственность. В их понимании добродетель — это доблесть человека мыслящего и деятельного, исполненного высокого достоинства и потому высоко требовательного к себе. К добродетели, по словам Петрарки, нужно стремиться ради нее самой, хотя бы и отнята была всякая надежда иа награду; истинная добродетель — сама себе стимул, сама себе награда, сама себе путь и цель. Таким должен быть человек, чтобы иметь право считаться добродетельным.

²¹ Пример показывает, что не приверженность к аскетическом идеалам, а именно страх заставляет юношу вступить в монастырь. Отсюда же вытекает идея неизбежности страданий на земле, примирения с ними — культ страдания.

²² Устрашение — главное орудие покаяния и вообще воздействия на паству. Это прекрасно сознавал папа Григорий I (св. Григорий), который в целях устрашения не брезговал никаким вымыслом, с участием бесов, чертей и самого дьявола. Пассаванти широко пользуется измышлениями святого папы. При этом его ие смущает каверзность дилеммы бог — дьявол (Если бог всемогущ, откуда дьявол? И почему он сильнее бога?). Ведь и сам «аигелический доктор» Фома Аквинат вынужден был «выяснять» роль дьявола, утверждая, что вера в него столь же свята, как и во все, чему учит церковь.

²³ Св. Арсений — египетский моиах, прожил 55 лет в уединении. Когда его спросили, отчего он не хочет беседовать с людьми, он ответил, что любит людей, но «невозможно быть и с богом, и с людьми».

²⁴ Пророк Давид — царь Израильско-Иудейского государства Давид (конец XI—ок. 950 г.). Религиозная традиция называет его автором Псалмов — религиозно-нравственных песнопений, текст которых вошел в Библию. Современная наука отвергает это авторство.

²⁵ Пророк И о и л ь — один из двенадцати «малых пророков» Ветхого завета.

^>в Св. И о а и н — по евангельской традиции, один из двенадцати учеников Христа, которому приписывается авторство одного из Евангелий, Апокалипсиса и трех посланий, вошедших в Новый завет.

²⁷ Пассаванти не устает осуждать земные радости и естественные побуждения человека. Наслаждение жизнью — непотребство, собственный разум человека — беззаконие. Разум осуждается как проявление своеволия и даже злодейства.

²⁸ Снова и снова проповедник грозит непослушным неустранимыми карами всевидящего бога. Примечательно, что он даже не ставит вопроса о совести — о той силе внутреннего убеждения человека, которая может отвратить от зла. Оговорка же о возможности наказания либо в этой, либо в «потусторонней» жизии, помимо устрашения всегда служила церковникам для оправдания всяческой несправедливости на земле и пресечения проистекающих отсюда сомнений в справедливости божественного провидения: если злодеи и угнетатели благоденствуют на земле, верьте, что бог накажет их «на том свете».

²⁹ Епитимья — церковное наказание за грехи: пост, сухоядение, молитвы, поклоны, милостыня.

³⁰ «Жития святых отцов» составлялись много раз. Один из первых авторов — Иероиим.

Св. Макарий (300—390) — христианский аскет. 60 лет прожил в египетской пустыне. Кму приписывают более 50 нравоучительных бесед, составленных в форме диалогов; с его именем связаны также вымышленные истории, похожие на приведенную.

«...скверные христиане» (в другом издании «ложные христиане») — очевидно, еретики.

Относительно сюжета рассказа заметим, что уже Данте выразил протест против христианской нетерпимости к язычникам и инаковсрующим; он считал, что несправедливо помещать за это в ад. Пассаваити, верный церковной традиции, считает совершенно правильным вечное наказание жреца, не знавшего христианства, тогда еще и не существовавшего.

³¹ Рассказ об учителе Серло и его ученике — один из самых показательных среди «примеров» Пассаваити. В нем, как видим, осуждается наука, занятия логикой и философией. Муками ада наказуются знание, ученость, проницательность ученика. И учителю-то все привиделось потому, что он среди иочи сел за ученые занятия.

Ученик наказан божественным судилищем за то, что он «лучше всех умел складывать тонкие софизмы, то есть аргументы для победы в споре». Таким образом, проповедник-домиииканец выступает даже против схоластической философии, значение которой (под ферулой веры!), казалось бы, так высоко поднял доминиканец Фома Аквинский. Примечательно, что повествуемое происходит будто бы в Париже, который был центром схоластической учености, где в свое время и учился и преподавал Аквинат. Такое отступление не было случайным. Очевидно, во Флоренции XIV в. проповедник покаяния сталкивался со слишком серьезным сопротивлением таких сил, как сомнение в прописных истинах религии, как тяга к знаниям, логическому мышлению, рациональному доказательству.

Для Пассаваити же логика, философия — это всего лишь кваканье лягушек и карканье ворон. Попытка осмеять знание, противопоставить ему темное благочестие свидетельствует одновременно и об остроте трудностей, которые воздвигло перед церковниками новое умонастроение горожан, особенно — флорентийцев, и об упорстве католических идеологов в сопротивлении тяге к познанию, к свободному мышлению, связанным с распространением гуманизма.

Еще Данте писал, что «познание есть высшее совершенство нашей души, и в нем заключено наше высшее блаженство». Пассаваити же видел в знании корень смертного греха гордыни.

³² Для назидательных целей Пассаваити использует самые дикие выдумки — антиэстетичные, отвратительные, варварские. Изуверское наказание любовники получают по воле бога, помогает же ему в этом деле не кто иной, как дьявол. А ведь дьявол, согласно учению церкви, нечистый дух, властелин зла, толкающий человека ко греху, — первейший враг бога. Но в религиозном мышлении напрасно искать последовательности.

Заключение рассказа призвано еще раз напомнить правоверным, что смерть не даст человеку избавления от мук и тягот, она — лишь врата к новым, более ужасным. Чтобы побудить человека к нравственности, добродетели, церковь не пыталась воспитать его, убедить, просветить, но только — застращать.

³³ Цитата из латинского перевода одного из посланий апостола Павла: «Или ты не знаешь, что милость бога к покаянию тебя побуждает?»

Св. Павел — один из апостолов христианства. Вначале жестокий гонитель христиан, после «видения» Павел покаялся и сделался ревностным христианином и проповедником. В Новый завет вошли Послания апостола Павла, главной идеей которых является призыв к духовному «спасению» через покаяние. Заметим, какую скромную роль отводит Павел милости бога: она лишь побуждает человека к покаянию.

^мЕкклезиаст — один из самых широко цитируемых библейских авторов; в Ветхий завет включена его «Книга Екклезиаста или Проповедника», проникнутая идеями аскетизма н презрения к миру. Пассаванти близка идея гневного, мстительного, беспощадного бога. Это как нельзя лучше помогает вызвать страх, безволие, покорность.

³⁹ Петр Да ми а ни (1007—1072) — монах-отшельник, затем епископ и кардинал католической церкви; ближайший сподвижник папы Григория VII и горячий поборник его теократической политики. Боролся против обмирщения церкви, осуждал светские удовольствия и пр.

³⁸ Рассказ служит поводом для осуждения мирских радостей, наслаждения земной жизнью, которые сами по себе оказываются греховными и ведущими в ад. Ригоризм Пассаванти — явная реакция на расцветающую флорентийскую жизнь, быстрое накопление пополанством земных благ и богатств, которые давали возможность радоваться жизни и меньше помышлять о потустороннем спасении души. Проповедник XIV в., как и монах XI в., старается убедить людей в бренности человеческой жизни. Пример свидетельствует также и о невежестве монахов, которые верили, что через Этну идет дорога в ад, или, во всяком случае, эксплуатировали подобные предрассудки для насаждения аскетического трепета.

³⁷ По Пассаванти получается, что грешны, омерзительны, подлы все люди. В глазах церкви человек ничтожен и отвратителен. В соответствии с этим взглядом подбираются подходящие места в Библии: их немало у ветхозаветного пророка Иеремии, у Иова и др.

В глазах гуманистов человек прекрасен. Манетти в XV в. будет уверен в этом настолько, что не убоится вступить в полемику с библейскими авторитетами.

³⁸ О чем бы ни говорил проповедник, он все время сбивается на тему страха вечной муки.

⁸⁹ Пример продолжает тему осуждения мирских радостей и земных благ. Церковь уже не могла отрицать «преходящие наслаждения на земле», ио осуждала их и призывала к отказу от них ради «вечных наслаждений» на небе.

За что осуждается богатый человек в данном рассказе? Ни об одном его грехе не упомянуто. Значит, только за то, что он жил в достатке и любил мирские радости. Проповедь грозит осуждением не за преступление, ие за зло, а за радость жизни, за то, что человеку хорошо на земле. Страх перед бесконечной карой, столь жестокой со стороны «милосердного бога», должен был побудить человека отказаться от земных радостей и бежать от мира. Пассаванти изобретателен на метафоры и нагнетание чувства тревоги. А между тем теологические ответы и аскетические выводы «задумавшегося» человека не более убедительны, чем выдвигаемые им вопросы.

⁴⁰ Прямое продолжение предыдущего: богу плохо, он оскорблен, если человеку хорошо в земном граде.

⁴¹ Обратим внимание: человек избирает доброе не из любви к добру, а за благодать, которую посылает ему бог. Нет ни слова о том, что творить добро — радость для человека, наполняющая смыслом его жизнь. Все доброе и благое отдано богу. И только из страха перед ним н в обмен на его милость человек должен совершать добрые дела.

⁴¹ Проповеднику недостаточно сокрушения сердца человека, его сердечного раскаяния: ему нужна молитва, униженное вымаливание у бога его милости — благодати.

⁴³ Цитата из латинского перевода Библии: «Итак, он учит, чтобы мы достигли совершенной праведности, то есть совершенного смирения».

Иоанн Креститель — один из главных персонажей Нового завета. Согласно евангельскому рассказу, возвестил пришествие мессии (Христа) и призывал народ покаяться. Внешним знаком покаяния ои выбрал крещение — омовение в воде.

⁴⁴ В полном соответствии с вероучением церкви Пассаваити превозносит смирение, самоотречение, саморастоптание личности. Как и Иннокентий III, он призывает человека презирать мнр и самого себя.

^4Л Св. Бенедикт — Бенедикт Нурсийский, основатель старейшего иа Западе (ок. 530 г.) монастыря и монашеского ордена в Монтекасснно. «Правило» — устав ордена.

⁴⁶ «Двенадцать ступеней смирения» св. Бенедикта — это монашеский катехизис отрицания мира и достоинства человека. На первой ступени осуждается «любопытство», то есть любознательность, интерес к окружающему миру, столь естественный для человека и высоко ценимый уже Данте; на третьей — запрещается даже просто радоваться жизни, смеяться: радость объявляется непристойным чувством. Из остальных «ступеней» следует, что человек должен подавлять в себе чувство гордости, самоуважения, не должен чувствовать в себе личности, а лишь проникаться мыслью о своей подлости и никчемности, бесполезности и недостойности. Осуждается всякая самостоятельность мысли и действия, строптивость. Главными добродетелями объявляются безусловное послушание, исповедь и покаяние. И вновь все завершается требованием бояться бога.

Обратим внимание: все эти 12 ступеней аскетического умаления человеческой личности горячо поддерживал и логически обосновывал главный философ католицизма — Томас Аквинат, на авторитет которого ссылается Пассаваити.

⁴⁷ Пассаваити все же вынужден признать, что в человеке есть и добрые качества, и способности. Но он спешит подчеркнуть, что они — от бога; сам же человек не способен творить добро и может только сквернить его. Религия, таким образом, отнимает у человека присущую ему духовность и отдает ее богу, а человека оставляет опустошенным от своих достоинств, то есть от самого себя. Более того, даже приписав блага человеческой души и тела милости бога, проповедник аскетизма спешит уверить, что они вредны и рождают в человеке грех тщеславия. Выходит, что человек настолько скверен, что даже божьи дары ведут его только ко злу.

Напротив, гуманисты начали «возвращать» человека самому себе, учить его опираться на самого себя. Они показывали, что человек духовно бесконечно богат, способен к добру и творчеству на пользу людям.

Св. Бернард — Бериар Клервоский (1090—1153) — французский теолог-мистик, глава монашеского цистерциаиского ордена, проповедник аскетизма и папской теократии; яростный преследователь передовых мыслителей своего времени — Абеляра, Арнольда Брешианского, Жильберта Поррета некого.

⁴⁸ Пассаваити не может ие признать ум, память, волю человека как естественные блага (хотя его «Зерцало» и «Трактаты» доказывают противоположное). Но, признавая, ои тут же подчеркивает, что все это — от бога. И получается, что бог карает человека за им же дарованные ум, свободу воли, память о земных радостях.

⁴* Вслед за Бернаром Клервоским, Пассаваити, ничтоже сумияшеся, и науку отдает богу, украв у человека и это его достижение. Человек

должен печься только об одном — быть верным рабом бога.

⁸⁰ В полном соответствии с принципами средневекового аскетизма Пассаванти утверждает, что «блага тела почти всегда противоположны н далее враждебны добродетелям души». Но ведь, казалось бы, согласно религии, и телесные блага даруются человеку богом, а не дьяволом. Так почему же они враждебны душевным добродетелям? Или — зачем бог сделал их таковыми? На эти вопросы богословие никогда не могло дать сколько-нибудь убедительных ответов.

Великая заслуга гуманизма состояла в том, что он вернул все блага человеку и природе и внушил людям веру в необходимость и возможность гармонии тела и духа.

⁸¹ Эта глава, как и некоторые другие, показывает, что светская городская культура и зарождавшийся гуманизм заставляли и духовенство менять, расширять арсенал аргументов, заглядывать в произведения античных авторов, пытаться найти опору в некоторых положениях древней философии.

"Фемистий Пафлагонский (ок. 317—388) — византийский философ. Будучи христианином, продолжал серьезное изучение «языческих» мыслителей, особенно Аристотеля; оставил ценное изложение и комментарии к целому ряду сочинений Стагирита, что оказало влияние на средневековых арабских, греческих и латинских авторов.

^м Сократ (470/469—399) — знаменитый древнегреческий философ.

⁸⁴ Лактанций, Луций Целий Фирмиан (ок. 250 — после 325) — христианский писатель-апологет; в своих сочинениях стремился опровергнуть античную («языческую») философию.

⁶⁶ Пассаванти отводит светской науке второстепенную роль. Первая, конечно же, принадлежит теологии, божественной науке. Это очевидный выпад против гуманизма, выдвинувшего лозунг studla humanitatis — изучения человеческих наук (в чем скрыто отрицание значимости studia divina — «божественных наук», то есть теологии, господствовавшей на протяжении средневековья).

Ничего дельного по существу человеческих наук Пассаванти сказать не может — он их просто не знает: даже известнейшие слова Сократа известны ему только из церковных писателей Иеронима и Лактанция.

Пассаванти не может умолчать о семи свободных искусствах: его бы просто высмеяли, если бы он вздумал их отрицать: во Флоренции XIV в. многие сотни детей обоего пола в коммунальных школах учились грамоте, арифметике, геометрии, основам географии. Но хвалить светские науки Пассаванти не хочет, он тотчас же под вымышленным предлогом останавливает себя. А по сути дела пытается отвратить людей от занятий светскими науками, голословно объявляя их ущербными и несовершенными. И не случайно проповедник аскетизма заключает свои рассуждения излюбленными у церковников словами Екклезиаста, провозглашавшими тщетность всякого знания.

¹ См.: Сочинения итальянских i ум.ппп mn ними Ноэрождмкя (5fV век) / Под ред. Л. М. БрагипоП М. 1«Ж!> < Мм но (HepttOA одВбй из речей Манетти выполнен О Ф Кудриши ним)

² О творчестве Манетти см.: Ревякина Н. В. Учение о человеками лль-янского гуманиста Джаноццо Манетти // Из истории культуры сргдинх веков и Возрождения. М., 1976.

³ Имеются в виду Цицерон и Лактанций.

⁴ Перевод дан по кн.: Полонская К. П., Поняева Л. П Хрптом.пин

⁵по ранней римской литературе. М., 1984. С. 67.

⁶ Вергилий. Энеида, VI, 726—727.

⁷ Цицерон. Тускуланские беседы, I, XXVIII, 68—69 /Пер. М. Л. Гаспа-рова.

⁸ Адам но-древнееврейски означает «человек».

⁹ Цицерон. Тускуланские беседы, I, XL VIII, 115 /Пер. М Гаспарова.

¹⁰ Антономасия — замена собственного нмеии эпитетом.

¹¹ Муж, мужчина по-латннски vir.

¹² См.: Голенищев-Кутузов И. Н. Итальянское Возрождение и славянские литературы XV—XVI вв. М., 1963. С. 129.

¹³ В данном случае отсылка Иннокентия III к соответствующим главам книги Иова неточна. Встречается еще несколько таких неточных отсылок; мы оставляем в таких случаях только название библейской книги, на которую ссылается автор трактата.

¹⁴ Овидий. Скорбные элегии, 1, 9, 3 /Пер. Н. Вольпина.

¹⁵ В цитатах на латинском языке сохранена орфография оригинала.

¹⁶ В составлении комментария к сочинениям Маиетти, Верджерио, Иннокентия III, Пассаванти значительное участие принимал С. М. Стам.