ЛЕОН БАТТИСТА АЛЬБЕРТИ

РОК И ФОРТУНА

Философ. Я согласен с тобою в том, что души людей именно во сне абсолютно свободны и не связаны телом. Но мне страст­но хочется узнать от тебя то прекраснейшее учение о Роке и Фор­туне, которое, как ты говорил, ты сам познал во сне. Пока мы оба свободны, будь добр, поведай мне его, и я поздравлю тебя с тем, что ты о столь важном предмете во сне познал больше, чем мы все бодрствуя.

Если тебе, дорогой мой друг, так хочется, пусть будет по-твоему; услышишь вещь достопамятную. Я начинаю. Погруженный в чтение сочинений древних о Роке, я не спал до поздней ночи. Хотя многое из сказанного этими авторами мне было по душе, однако кое-что мне казалось не вполне нас удов­летворяющим и постоянно хотелось чего-то большего. Между тем я очень устал от занятий, и меня стало сильно клонить ко сну; и вот понемногу я засыпаю и вижу во сне, как я стою на вершине некоей горы, среди бесчисленных человеческих теней. Отсюда была прекрасно видна вся местность. Сама гора была со всех сторон совершенно неприступна из-за крутизны скал и обрывов, и только в одном месте к вершине вела узкая тропин­ка! Гору замкнутым кругом обтекала невероятно быстрая и бур­ная река, а в реку по этой узкой тропинке беспрерывно спуска­лись бесчисленные легионы теней. Я стоял неподвижно, пора­женный видом этой местности и бесконечной толпой теней, и был до такой степени захвачен этим зрелищем, что не обратил вни­мания на все остальное, что было вокруг реки. Мне даже не при­шло в голову подумать, откуда приходят эти толпы теней на крутую гору; у меня все время была только одна единственная забота: как можно внимательнее рассмотреть все те чудеса, ко­торые творятся в реке. А было это достойно величайшего удив­ления. Как только какая-нибудь из теней входила в реку, она сразу же принимала облик младенца, и чем дальше уносила их река, тем больше менялся их облик и возраст. Поэтому я спро­сил: “Тени! если вам ведома человечность или вы хоть немного благосклонны к людям, то, поскольку человеку свойственно стре­миться ко все большему знанию, молю, скажите, как называется эта река?” Тогда тени отвечают так: “Ты ошибаешься, человек, полагая, что мы тени; ведь мы кажемся тебе ими, потому что ты смотришь на нас телесными очами. Мы – небесные искры, как впрочем, и ты сам, и нам тоже предстоит стать людьми”.

Тогда я говорю: “О я, счастливец! Неужели я удостоюсь от всевышних богов такого счастья, что смогу узнать вас, ибо я по­нимаю, что только богам выпало на долю знать, от кого вы про­исходите и где рождены”.

Тогда тени отвечают: “Не смей, о человек, не смей пытаться проникнуть в тайны богов глубже, чем это дозволено смертным. Ты должен был бы знать, что всевышние позволили тебе и остальным душам, заключенным в телесную оболочку, лишь не находиться в полном неведении относительно того, что вы види­те вашими очами; поэтому, чтобы было удовлетворено твое лю­бопытство в каких-то вещах, а лучше, если возможно, – во всем, узнай: имя этой реки – Биос”.

Еще сильнее пораженный этими словами, я оцепенел; потом, собравшись с силами, говорю: “Молю вас, небесные боги, ска­жите это имя по-латыни, чтобы я лучше понял, потому что хотя я с радостью признаю за греками любые достоинства, какие они только пожелают, однако я не вижу ничего дурного в том, чтобы любить прежде всего свой язык”.

Тогда тени говорят: “По-латыни эта река называется Жизнь и Человеческое существование; берег ее называется Смерть, и ты видишь, что к этому берегу прибывает каждый и тотчас снова превращается в тень”.

“О чудо! – отвечаю я, – но почему же я вижу, что одни (не знаю, кто они), опираясь на надутые мехи, высоко поднимаются над водой, а другие, наоборот, влекомые со страшной силой рекою, захлебываются в волнах, бьются о камни и едва могут глотнуть немного воздуха. Почему же, великие боги, такая не­справедливость?”

Тогда тени говорят: “Вот те самые, которых ты, по-видимому, полагаешь в наибольшей безопасности благодаря этим мехам, как раз и подвергаются самой большой опасности, потому что дно всей этой реки покрыто множеством острейших камней. Ви­дишь, как эти самые мехи, столь высокомерно и горделиво на­дутые, гонимые волнами, ударяются о скалы и лопаются. А по­этому несчастны те, кто доверился этим мехам. Видишь, как тут и там, по всему течению реки, они, потеряв эту поддержку, раз­биваются о подводные скалы? Несчастные, сколь ужасен их жребий! Ведь не выброси они разорванные мехи, они бы меша­ли им еще больше, а когда они их отбрасывают, волны несут их с такою силою, что они уже никогда не показываются на по­верхности реки чуть ли не на всем ее протяжении. Поэтому луч­ше приходится тем, кто с самого начала, опираясь на собствен­ные силы, вплавь преодолевает этот свой жизненный путь; пре­красно чувствуют себя те, кто, умея хорошо плавать, то могут спокойно отдохнуть немного, следуя за кораблем или держась за доски, плывущие по реке, то, напрягши все силы, стремятся избегнуть подводных камней и со славою добраться до берега. И, чтобы уж ничто не осталось тебе неведомым, знай, что эти люди более всего приятны всем нам, да и великим богам, и мы, подчиняясь природе, жаждем как можно лучше (насколько это в наших силах) послужить их благу и славе. Вы, смертные, уважая таких людей, называете их энергичными, достойными, старательными, предусмотрительными, деятельными, честными. О тех же, которым нравятся плавательные пузыри, у нас думают иначе, и мы не считаем нужным восхищаться их богатством и знат­ностью, наоборот, мы считаем заслуживающим величайшего пре­зрения все то, из чего сделаны их пузыри: коварство, грабежи, нечестие, подлость и. тому подобные пороки”.

Тогда я говорю: “Вот и я тоже, бесконечно радуюсь, видя, как одни подплывают к кораблям, другие сидят на корме, третьи чинят корабли, потому что те, кто приносит пользу дру­гим, кто протягивает страдающим руку помощи, кто поддержи­вает честных, бесконечно достойны как людской славы и благо­дарности, так и милости божьей”.

Тогда тени говорят: “Человек! Ты мыслишь правильно, и мы хотим, чтобы ты узнал еще одно: все те, что плывут на кораб­лях, пока остаются они скромными в своих желаниях, справед­ливыми в поступках, мудрыми, честными в помыслах, стремя­щимися лишь к великому, до тех пор пользуются благосклонностью всех богов; ибо ни один из тех, кто находится в этой реке, не любезен бессмертным богам более тех, кто блюдет на кораблях честность, простоту и добродетель, и главнейшая забо­та богов состоит в том, чтобы благоприятствовать капитанам кораблей, выдающимся своими нравами и добродетелями. И это, помимо многих других причин, прежде всего потому, что они охраняют отдых и покой людей. Ведь корабли, которые ты видишь, у смертных называются державами, и хотя они немало помогают успешно преодолеть путь по реке, но совершенно не способны прочно и надежно защитить от страшных подводных камней на дне этой реки. Когда вода мощным потоком обруши­вается на корабли, оказывается, что чем они больше, тем боль­шей опасности подвергаются, и гонимые волнами, наталкиваясь на подводные камни, они чаще всего переворачиваются, и даже опытные и умелые моряки с трудом могут проплыть среди об­ломков и множества людей, терпящих бедствие. Маленькие же корабли быстро тонут, когда за них хватаются те, кто плывет за ними. Может быть, они все же счастливее, потому что спо­собны значительно легче, чем эти большие корабли, проплывать между скалами. Но больше всего помогают кораблям избежать крушения те, что, заняв свое место на корабле, всеми силами стараются помочь в несчастье, без устали, честно и самоотвер­женно выполняют свой долг, готовые ради общего блага добро­вольно пойти навстречу трудностям и опасностям; Но знай, что из всего рода человеческого никто не находится в большей безопасности среди волн, чем те (а их очень мало), что всей грудью, как ты видишь, навалившись на доски, без всякого страха плавают по всей реке, свободно глядя во все стороны; доски эти называются у смертных полезными искусствами”.

Так сказали тени. Тогда я говорю: “Как же так? Разве по­лучше, взяв себе в спутники добродетель, расположившись, как должно, на корабле, идти навстречу всем опасностям, вместо того чтобы проплыть по этой жизни, держась за единственную щепку?”

Тогда тени говорят: “Всякий великий духом скорее станет стремиться хотя бы к самому маленькому кораблю, чем к ка­кой-то крохотной дощечке; но спокойный и свободный ум с пол­ным правом всеми силами будет бежать этих неимоверных тягот, этих огромных и непрерывных забот, которые связаны с кораблями. Не забудь и о том, что довольствующимся частными де­лами в высшей степени тягостны глупость толпы и всяческие" треволнения, и к тому же, конечно, очень тяжело и трудно сохранять справедливость, порядок, приличие, покой и сладостный досуг, оставаясь среди ленивой черни. А если всего этого не бу­дет, то трудно сказать, не погибнут ли тогда и правители, и мо­ряки, и, наконец, весь корабль. Поэтому от тех, кто стоит у кор­мила, прежде всего требуется внимательнейшая забота о том, чтобы по собственной ли, своих ли людей нерадивости или невнимательности не натолкнуться вдруг на подводные камни или на берег, (чтобы сам корабль не оказался бы отягощенным ненужным грузом; и долг опытного кормчего требует для облегчения веса корабля, если к тому будет необходимость, высаживать на берег не только экипаж, но и самому покинуть корабль. Большинство считает это жестоким, и, поскольку эти⁷ заботы совершенно не отвечают спокойному и мирному образу жизни, они полностью отвергаются людьми скромными и простыми. Кроме того, необходимо также тщательнейшим образом позаботиться о том, чтобы та бесчисленная толпа, которая следует за кормой, не ввергла в опасность корабль или не перевернула его; а эти наглецы причиняют кораблю беспокойства не меньше, чем страшные подводные камни. Они бесцеремонно хватают руль, забираются на скамьи гребцов, путают порядок весел, и, если этих наглецов и бандитов не прогнать силой, а взять на борт, они будут представлять немалую угрозу и опасность для корабля, ибо эти лодыри, никчемные и дерзкие, пальцем не пошевелят в опасности, в спокойное время бездельничают, в работе ленивы и строптивы; одним словом–корабль, который примет их на борт, погибнет от этого опасного груза”.

Когда тени сказали все это, я погрузился в молчание, дивясь про себя и тому, что услышал, и тому, что видел собственными, глазами. А потом, глядя на реку, я спросил: “О, боги! Кто это такие, мучительно барахтающиеся в волнах, держащиеся за со­лому, едва высовывая голову из воды; пожалуйста, расскажите, мне о том, что я вижу”.

Тогда тени говорят: “Это самый скверный род смертных–они называются у вас подозрительными, хитрецами, завистника­ми; они коварны и испорчены, не желая плавать, они получают удовольствие от того, что своей соломой мешают плавать всем прочим. Очень похожи на них другие, которых ты там видишь: одной рукой они время от времени воровски и коварно выхваты­вают у других плавательный пузырь или доску, другая же их рука находится под водой и вязнет в тине и водорослях, а на реке не бывает ничего более опасного. Дело в том, что, если од­нажды рука завязнет в тине, эти люди остаются там навечно, мешая другим; вы называете таких людей жадными и алчными. А те, кого ты видишь рядом с ними возлежащими на стеклян­ных пузырях, – это бессовестные и наглые льстецы. Наконец, те, чьи пятки можешь ты видеть, подобно бесполезным бревнам болтающиеся на волнах, сами показывают, кто они. А вот те, о которых философы говорят, что они отличаются лишь своими речами и мыслями, а не нравами и образом жизни. Они сласто­любивы, прожорливы, погрязли в наслаждениях, развращены бездельем. Ну, а теперь ты должен воздать величайшую хвалу и почести вон тем, кого ты видишь там, в стороне от остальной толпы”.

Тогда я, оглядываясь по сторонам, говорю: “Я не вижу нико­го, кто бы стоял в стороне от этой толпы”.

“Как же так, – говорят тени, – а разве не видишь ты вон тех, с крыльями, в крылатых сандалиях, легко и свободно сколь­зящих над волнами?”

“По-моему, я не вижу ни одного, если не ошибаюсь, – отве­чаю я. – Но почему должен я почитать их? Чем они это заслу­жили?”

Тогда тени говорят: “А как ты думаешь, разве не заслужили уважения те, которых человечество за их бесхитростную и поистине беспорочную жизнь причислило к богам? Ибо крылья, которыми наделены они, есть истина и простота, а крылатые сандалии – презрение к вещам бренным. Так это нужно истолко­вывать. Поэтому за эти божественные достоинства, а также за то, что они первыми соорудили в великую помощь пловцам эти доски, которые ты видишь на реке, и на каждой из них запечатлели название какого-нибудь искусства, они заслуженно считаются богами. Другие же, очень похожие на них, но не всем телом поднимающиеся над водой, и с крыльями и сандалиями лишь наполовину целыми, – это полубоги, почти так же, как и боги, достойные почестей и поклонения. Они заслужили это тем, что увеличили эти доски, прибавив к ним куски других, а также тем, что для них самым прекрасным делом является собирать среди утесов и на дальних берегах эти доски, строить новые по их подобию, отдавать все силы на помощь остальным пловцам. Воздай же поэтому, человек, почести им и возблагодари их по праву за то, что этими досками они оказали самую большую по­мощь тем, кому предстоит проделать весь этот тягостный путь жизни”.

И вот так во сне мне показалось, что я увидел и услышал все, о чем рассказал, и мне удивительно захотелось любым путем оказаться среди этих крылатых богов. Но мне вдруг привиделось, что я упал с вершины в реку и что нигде не было ни досок, ни пузырей, ни вообще какого-нибудь приспособления для плавания. Я сразу просыпаюсь и, вспоминая всю эту увиденную во сне историю, воздаю благодарность сну за то, что я смог увидеть столь прекрасное изображение Рока и Фортуны, если я только правильно истолковал все это. Я понял, что Рок есть не что иное, как движение человеческой жизни, идущей своим чередом. Что же касается Фортуны, то я заметил, что она благосклоннее к тем, кто попал в реку, когда рядом были или цельные доски, или, быть может, даже какой-нибудь корабль. Наоборот, как я понял, Фортуна сурова к нам, бросившемся в реку, когда приходится в непрерывных усилиях вплавь преодолевать волны. Более всего в делах человеческих значат мудрость и трудолюбие. Будем же об этом помнить.