МАРСИЛИО ФИЧИНО

[О МОРАЛЬНЫХ ДОБРОДЕТЕЛЯХ]

МАРСИЛИО ФИЧИНО ПРИВЕТСТВУЕТ АНТОНИО КАНИДЖАНИ ¹

 

Поскольку ты меня часто просил составить какое-нибудь короткое сочинение о моральных добродетелях, в особенности же в похвалу великолепия (magnificentia), я подумал, что мне будет удобнее это сделать, начав, как предписывал философам Платон, с определения. Итак, как у Платона в “Горгии” утверждает Сократ, добродетель есть особенный строй (ornatus) души, который позволяет сохранить достоинство в отношении себя и других². От Платона и Сократа пошли философы, то есть академики, перипатетики, стоики, киники, давшие толкование этому определению в том смысле, что добродетель есть соответствующее природе свойство, в силу которого человек выполняет обязанности и по отношению к себе и по отношению к другим. Пойми, что в этих двух определениях говорится одно и то же. И в самом деле, присущий душе строй, с помощью которого она сохраняется постоянной и неизменной, правильно воспринимается как свойство. И он не был бы ей свойствен, если бы не был постоянным. То же, что неизменно, так как существует долго и воистину, перипатетиками зовется свойством и определяется таким образом: свойство есть качество, или форма, либо приобретенная долгой привычкой, либо вообще внутренне присущая. Из этого видно, что у Платона присущий душе строй обозначает то же самое, что у других свойство. Если этот строй присущ душе, кто не признает, что он соответствует природе души? Ведь нечто присуще тому, чему оно по природе родственно. Что же родственно, то, естественно, должно быть похоже и по этой причине согласовываться и соответствовать тому, чему родственно и подобно. Итак, когда Платон говорил о присущем, а другие философы — о соответствующем, скорее всего они имели в виду одно и то же. Разве у перипатетиков и стоиков обязанность обозначает не то же самое, что у Платона называется достоинством? Ведь, как полагают стоики, существует два рода обязанностей: один — обыкновенный (medium), другой же — совершенный. Действительно, из всех дел человеческих одни называются постыдными, другие — благородными. Некоторые же занимают среднее положение (medium), не принося ни чести, ни стыда. Постыдными называют поступки противоположные обязанностям, а благородными — абсолютные и совершенные в исполнении обязанностей. Средние же делятся на два типа.

Одни поступки предприняты без какой-либо цели, как если бы кто-нибудь играл и пел для себя, когда свободен, и не замечал, что делает. Такого рода поступки не считаются исполнением обязанностей, но и не противоречат им. Есть же такие поступки, которые, строго говоря, не должны называться благородными, но вместе с тем можно найти вероятную причину, почему они предприняты, как, например, телесные упражнения и употребление пищи и питья. Ведь они и не противоречат обязанностям и не заслуживают похвалы в благородстве, не достойны сами по себе славы. Однако совершающий их может указать достоверную причину тому, кто спрашивает, почему он их совершает. Например, сказать, что ест и пьет ради жизни и упражняет тело ради здоровья. Деяния, берущие начало в разуме и ближайшие к природе добродетели, именуются обязанностями. Что же находится между благородным и постыдным — называют обыкновенными обязанностями. Таким образом, чему можно дать верное объяснение, почему оно происходит, есть обыкновенная обязанность. Что же обладает совершенным видом благородства, то называют совершенной обязанностью, которая проявляется в успокоении волнений души, почитании бога, принятии смерти за отечество. Так как существует два рода обязанностей, тот род, что имеется в виду в определении добродетели, рассматривается как совершенный. Ведь обыкновенные обязанности исполняют и те, кто лишен добродетели, совершенные же — только те, кто обладает ею. Поэтому добродетели свойственны не обыкновенные обязанности, но совершенные. Итак, обязанность, подразумеваемая добродетелью, должна пониматься как совершенная. Вместе с тем считают, что совершенная обязанность и благородство — одно и то же. Благородство же и достоинство души суть одно и то же. Ведь в платоновском определении достоинство значит то же, что у стоиков обязанность. Из этого явствует, что в определении добродетели они все сходятся. Кроме того, перипатетики и стоики, проницательные толкователи Платона, учили, основываясь на словах самого Платона, что существует два рода моральных добродетелей, из которых одни управляют чувствами и собственными деяниями человека, остальные направлены на то, чтобы поступать наилучшим образом в отношении тех, с кем имеем дело в нашей жизни. Платоники первый род называли умеренностью, второй же — скромностью. Они считают, что в понятие умеренности входят воздержание, постоянство, сдержанность, терпение, упорство, храбрость, великодушие. Под другим родом добродетели понимают верность, невинность, справедливость, дружбу, благодеяние, щедрость, великолепие. Если бы кто-нибудь захотел сравнить эти два рода добродетелей, ему следовало бы помнить о том, что Аристотель говорит во второй и пятой книгах “Этики”. Ибо во второй книге он утверждает, что добродетель проявляется в трудностях ³, в пятой же книге он утверждает, что труднее вести себя добродетельно по отношению к другим, чем по отношению к себе⁴. Поэтому те добродетели, которые относятся к общественной жизни, достойны большей похвалы, чем те, которые, как мы говорили выше, относятся к частной нравственности. Недаром Аристотель в той же пятой книге говорит: худший не тот, кто порочен по отношению к себе, но тот, кто порочен по отношению к другим, лучший же не тот, кто добродетелен по отношению к себе, но по отношению к другим⁵.

Итак, никто, мысля здраво, не усомнится в том, что добродетели второго рода лучше остальных. Однако могут спросить, какая именно из добродетелей второго рода лучше? Со своей стороны, я считаю, что лучше других великолепие. Чтобы это было ясно, следует привести определения добродетелей. Ведь, по мнению Платона, основа правильного суждения заключена в самой вещи, из которой и выводится ее определение. Итак, говоря по порядку, невинность есть чистота души, постоянная и простая, никому не приносящая вреда ни по собственному, ни по внешнему побуждению. Это определение дано Сократом. Перипатетики же, с которыми, как очевидно, соглашается в этом и Цицерон, определяют невинность как постоянное стремление никому не вредить, разве только за содеянную несправедливость ⁶. Невинность порождает справедливость, некую склонность человеческой воли, как говорят стоики, воздавать каждому должное. Ведь уже тем, что мы не хотим никому вредить, мы и воздаем каждому. Основа же справедливости — верность, то есть постоянство и истинность в словах и делах. Ведь никто никому не может воздать должное, если он не исполняет обещанное, а это достигается с помощью верности. Последняя же вместе со справедливостью проистекает из невинности. За справедливостью следуют щедрость и великолепие. Ведь когда та склонность ума, к действию которой мы отнесли справедливость, возрастает и дает людям не только то, что предписывают законы, но также то, что предписывает чувство человечности, тогда из этого источника проистекают благодеяние, щедрость, великолепие. Эти добродетели между собой различаются тем, что первая помогает советом, участием, словом, делом, способностями; другие же две больше связаны с денежными делами. И разница между щедростью и великолепием в том, что щедрость есть добродетель, все же сохраняющая умеренность в обычных частных тратах, а великолепие, о чем говорит само имя, проявляется в больших общественных расходах. Дружба есть присущая уму склонность выказывать любовь к другим из-за добродетели. Она проистекает из всех добродетелей, и главным образом из тех, которые направлены на других. Из всех добродетелей самая важная — великолепие; поэтому надлежит ее рассматривать первой, так как, если другие касаются только незначительных дел, хотя и не исключаются дела более крупные, великолепие заключается или в общественных, или в выдающихся, или даже в божественных делах. Кроме того, если добродетелям свойственно сохранять общность человеческого рода, конечно, важнейшей из них будет великолепие, заботящееся не только о частном, но даже и много больше об общественном благополучии. Ведь оно проявляется в общественных расходах и таким образом помогает и государствам и народам. Если мы согласимся с утверждением Аристотеля в первой книге “Этики”, что чем больше благо, тем оно и божественнее ⁷, ни у кого не должно быть сомнений в том, что великолепие, которое касается общественных и божественных дел, больше всего выделяется среди всех добродетелей. Те добродетели, которые наиболее соответствуют природе, и являются главными. Поскольку рассматриваемая добродетель такого рода, конечно же, она будет превосходнейшая. А ее полное соответствие природе очевидно по двум признакам: с одной стороны, нет ничего более подходящего для благополучия множества людей и общего блага, чем то, что по своей природе активно радеет о других; с другой стороны, именно оно из всех человеческих дел доставляет высшие почести, бессмертие и славу. Истинная же слава есть то, к чему от природы стремятся прежде всего остального. Кроме того, если добродетели свойственно делать нас подобными богу, то великолепие, которому удается это лучше всех моральных добродетелей, разумеется, совершеннее и божественнее остальных. Вдумавшись в природу добродетели и бога, мы легко поймем, что делаемся подобными богу благодаря этой добродетели. Воздержание и умеренность укрощают, обуздывают страсти. Постоянство, терпение, упорство, смелость преодолевают опасности, побеждают страхи, утешают в печали. Поскольку природе бога, утверждает Платон в письме к Дионисию, чужды наслаждение и тяготы, разве ему нужны те добродетели, которыми умеряются такого рода волнения души? Нужна ли невинность богу, который не может никому вредить? Или верность и справедливость тому, у кого с нами нет никакого соглашения или договора? Разве не так? Ведь не будет у бога для людей дружбы, не лишенной привязанности, каковая существует между равными, между теми, кто знает друг друга и питает друг к другу сердечные чувства. Бог же лишен всякого чувства. Между ним и людьми неизмеримое расстояние. Бога никто не знает, никто не разговаривал с ним, не общался. Ведь ни один бог, по словам Платона, не соприкасается с людьми ⁸. И пусть никто не говорит, что богу свойственна щедрость. Она присуща малым вещам. Итак, что остается кроме великолепия, что могло бы соответствовать богу? Ведь бог, что входит и в обязанности этой добродетели, наделяет каждого из нас по достоинству широчайшими общественными и божественными милостями и не терпит, если кто-нибудь лишен своего. Так как из всех добродетелей только эта соответствует божественной природе, кто будет отрицать, что великолепие делает нас подобными богу, и по этой причине она — наиболее выдающаяся из всех остальных добродетелей, о которых мы сообщили выше? Цицерон в книге “Об ораторском искусстве” в следующих словах описал ее обязанности: “Что так царственно, благородно, великодушно, как подавать помощь прибегающим, ободрять сокрушенных, спасать от гибели, избавлять от опасностей, удерживать людей в среде их сограждан?”

Скольких похвал, по его мнению, оно достойно, видно из его речи в защиту Квинта Лигария против Цезаря. “Люди, — он восклицает, — более всего приближаются к богам именно тогда, когда даруют людям спасение. Самое великое в твоей судьбе то, что ты можешь спасти возможно большее число людей, а самое лучшее в твоем характере то, что ты этого хочешь” ¹⁰. Но довольно этого. Я, возможно, произнес слишком длинную речь, и к тому же о том, что ты прекрасно знал и что известно не столько из слов, сколько из дел. Однако, поскольку в похвалу великолепию, которое действительно представляет собой важный предмет, мне надлежало произнести проповедь, то показалось необходимым сочинить более длинную речь для более полного выражения его значения и достоинства. Будь здоров и помни, что природа предоставила тебе все, чтобы ты был человеком; гуманитарные науки — все, чтобы ты был красноречивым; философия же, если ты будешь продолжать с увлечением предаваться ее изучению, — чтобы ты сделался богом. Конец.