Автономова Н.С. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках. –М.: Наука, 1977. –271 с.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

СТРУКТУРАЛИЗМ И ДИАЛЕКТИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ

 

ОБЩАЯ ПРОБЛЕМАТИКА ФРАНЦУЗСКОГО СТРУКТУРАЛИЗМА

В предыдущих главах мы рассмотрели некоторые ос­новные теоретические определения структурализма, показали его концептуальные параллели с другими те­чениями современной буржуазной мысли, а в ходе кон­кретного анализа концепций отдельных представителей французского структурализма более детально проследи­ли те влияния, которым подвергся структурализм, и от­метили основные тенденции его развития в различных областях гуманитарного знания: литературоведении, пси­хологии, истории науки, этнологии; показали концеп­туальные сдвиги в становлении и развитии этих концеп­ций. Теперь мы вычленим и суммируем в определенном аспекте ту философскую проблематику, которая — осо­знанно или спонтанно — возникает в структуралистских концепциях и связывается по преимуществу с отноше­нием структурализма к классическому буржуазному ра­ционализму, представленному в современной Франции прежде всего картезианско-кантианской традицией со всеми ее различными модификациями и видоизмене­ниями.

Во введении ко второй главе речь уже шла о про­тиворечивом отношении структурализма (в его философ­ском аспекте) к классическому рационализму. Отмеча­лось, что структурализм подвергает критике основные абстракции классического рационализма (например, та­кие, как абстракция суверенного субъекта, автономного сознания и самосознания, способного быть опорной точкой для объяснения историко-культурного процесса, и др.) и в то же время заимствует, переосмысляет и продолжает традиции рационалистического мышления, философские аспекты структурализма тесно связаны с определенными неорационалистическими тенденциями с задачей рационалистического обоснования познания, с отказом от всех форм субъективизма и иррациона­лизма, принесшего немало вреда практике научного познания.

Здесь мы и рассмотрим ту линию философской про­блематики структурализма, которая связана с критикой, усвоением и преобразованием традиций рационалисти­ческого мышления. В основе этого переосмысления лежит представление о сложном опосредованном характере субъектно-объектного взаимодействия, которое является результатом функционирования сложных систем со­циальных норм, критериев, ценностей, установок.

Мы выделим в отношении структурализма к класси­ческому буржуазному рационализму две различные тен­денции, которые должны быть подвергнуты дифферен­цированной оценке. С одной стороны, перед нами вполне плодотворные специально-научные исследования, кото­рые конкретизируют и видоизменяют основные абстрак­ции классического рационализма в соответствии с но­выми данными социального опыта, и те философско-ме- тодологические обобщения, которые правомерно при этом возникают. С другой стороны, перед нами гипер­болизация роли знаково-символических систем культу­ры, отождествление их со всей социальной реальностью в целом, трактовка субъекта как их безличного носи­теля. Здесь уже правомерные научные абстракции пере­растают в неправомерные философские абстолютизации, которые не дают необходимого философского осмысле­ния реальных процессов научной практики и тормозят Qe развитие. Дальнейший анализ покажет нам, каким образом в структурализме осуществляются обе эти тен­денции.

Теоретический разбор проблематики, поднимаемой в рассматриваемых концепциях, естественнее всего про-

193

¹ Определение структурализма как специфической формы рацио­нализма, как «неорационализма», содержится, например, в ра­ботах: Киссель М. А. Судьба старой дилеммы (рационализм и эмпиризм в буржуазной философии XX века). М., 1974; Саха­рова Т. А. От философии существования к структурализму. М., 1974.

7 Н. С. Автопомова

водить в три этапа. Сначала мы уточним ряд понятий, которые явно или неявно используются структурали­стами и с помощью которых можно охарактеризовать духовную почву, породившую их концепции, выразить их основные идеи, представить их в целостном систе­матическом виде, выделить позитивные и подвергнуть критике слабые стороны. Это понятия децентрации, пре­рывности, преломленности, опосредованности. Затем, рассматривая взаимодействие обозначенных этими по­нятиями явлений, мы вычленим возникающие, по мне­нию структуралистов, как бы на «пересечении» этих по­нятий философские проблемы — это проблема обосно­вания знания, проблема языка и проблема человека. Наконец, поставленные структуралистами проблемы мы попытаемся осмыслить в плане марксистского анализа соответствующих проблемных полей и прежде всего в плане марксистской проблематики превращенных форм сознания и деятельности; здесь эти проблемы находят четкое выражение и путь для своего адекватного тео­ретического разрешения.

Не предвосхищая в полной мере результатов про­водимого далее анализа, отметим, однако, что струк­туралистам не удалось ни вполне четко зафиксировать исходные понятийные содержания, ни разрешить те ре­альные проблемы, которые объективно запечатлелись в их мыслительном поиске. Как уже отмечалось, одна из важнейших причин этой неудачи — гиперболизация роли знаково-символического посредника в функциони­ровании всего общественного организма и отдельного человека. Именно это обстоятельство усиливает, напри­мер, нигилистические тенденции в структуралистской трактовке проблемы человека, несмотря на всю оправ­данность ее антисубъективистской постановки.

И само разграничение ступеней исследования, как оно здесь намечено и проведено, и понятийная конкре­тизация каждой из них, и те общие схемы взаимосо­членения и взаимодействия выделенных понятий, ко­торые мы предлагаем в настоящей главе, содержатся в самом рассматриваемом материале в виде намеков, тен­денций, поисков, далеко не всегда достигающих отчет­ливой формы выражения, и приобретают большую си­стематичность лишь в ходе анализа этих концепций. Дело в том, что концептуальная система структурализма очень неоднородна и включает также элементы мысли­тельной стилистики субъективистских философских на­правлений, равно как и понятия специально-научных дисциплин. Поэтому стремление структуралистов к объ­ективной строгости их построений практически осуще­ствляется далеко не всегда, а контуры намечаемых ими понятий нередко остаются расплывчатыми. Эта «недо- определенность» в известной мере соответствует нераз­работанности и относительной новизне тех мыслительных содержаний, которыми они оперируют, и потому она отчасти, но неизбежно, воспроизводится и на начальных ступенях анализа рассматриваемого материала.

Кроме того, приходится иметь в виду, что многие понятия, с помощью которых характеризуются струк­туралистские концепции (например, понятие «децентрации субъекта»), обладают отчетливой полемической за­остренностью. Все они скорее «негативны», нежели по­зитивны в своем содержании; все они направлены прежде всего на критику традиционных представлений о субъекте — трансцендентальном или эмпирическом. При этом концептуальные формы позитивного содержа­ния, противопоставляемого этой критике, остаются ме­нее четкими и труднее поддаются объективному опи­санию.

Итак, рассмотрим те исходные понятия, которые по­могают охарактеризовать и реконструировать пробле­матику и основные идеи структурализма.

7*

Децентрация субъекта. Понятие децентрации харак­теризует совокупность представлений структуралистов о том, что индивидуальное сознание не может быть точ­кой отсчета и критерием ни для самопознания субъекта, ни для постижения культурно-исторической действи­тельности. (Напротив, модель сознания в классическом рационализме, подвергаемая структуралистами критике, строилась, по их представлению, как раз на том, что сознание прозрачно для самого себя и служит мерой постижения внеположной реальности.) В человеческом сознании обнаруживаются различные слои и уровни, в том числе бессознательные, не подвластные господству рациональной рефлексии, по отношению к которым реф­лексивное самосознание уже не способно быть «цент­ром». Ни человеческое сознание, ни культурно-истори­ческая действительность не сводятся к рациональным

195

конструкциям индивидуального субъекта и не могут быть поняты как проекция его самосознания. Эта про­блематика запечатлевается в концепциях французских структуралистов в различных формах. У Фуко это мысль о возможном «стирании облика человека» в современ­ной культуре; у Леви-Стросса — перспектива растворе­ния человека в совокупности безличных физико-химиче­ских взаимодействий; у Лакана — это эксцентрация субъ­екта, противопоставляемая самодостаточности языкового функционирования. Таковы лишь наиболее показатель­ные примеры, в которых запечатлевается совокупность явлений, обозначаемых понятием децентрации.

Прерывность объекта. Это понятие фиксирует сово­купность представлений структуралистов об объекте их исследования. Оно тесно связано с понятием децентра­ции субъекта. Перед сложно структурированным субъ­ектом, лишенным самозамкнутости и предельного осно­вания внутри самого себя, мир предстает не линейным и не непрерывным, как это было бы для абсолютно суверенного субъекта, беспрепятственно развертываю­щего все свои определения подобно гегелевскому абсо­лютному духу. Объект, соотносимый с децентрирован- ным субъектом, с одной стороны, включает в себя, по мнению структуралистов, многие измерения, он как бы «многоцентричен», а, с другой стороны, его разверты­вание предполагает качественно различные этапы или стадии, которые несводимы к какой-то одной, главней­шей.

Эта проблематика предстает в структуралистских концепциях, как правило, в форме абсолютизации «раз­рывов» и «прерывностей» различного типа. Материал исследования у К- Леви-Стросса и Ж- Лакана концент­рируется вокруг прерывности между природой и куль­турой; у М. Фуко — вокруг «эпистем», систематически организованных предпосылок познания, меняющихся со­ответственно различным историко-культурным перио­дам; у Р. Барта — вокруг тех особенностей культурной почвы (в разные периоды различных), которые опре­деляют условия «возможности» литературы и литера­туроведения.

Опосредованность и преломленность. Эти понятия также тесно связаны между собой. Оба они относятся к сфере, промежуточной между децентрированным субъ­_ектом и прерывным объектом исследования. Понятие Лреломленности выделяет тот аспект, который связан _с характеристиками и свойствами субъекта; понятие опосредованное™, напротив, выделяет аспект, который связан с характеристиками и свойствами объекта.

Понятия преломленности и опосредованности схва­тывают нечто общее в концепциях структуралистов, хо­тя они подходят к обозначаемым этими понятиями явлениям по-разному и выделяют в них различные ас­пекты. В буржуазной критике нередко можно встретить мнение о том, что структурализм — это и есть наука о преломляющем посреднике, наука о знаково-символи- ческих системах. Эта характеристика, на наш взгляд, явно не достаточна, однако, она не случайна. М. Фуко исследует преломляющий характер «эпистем», опреде­ляющих, по его мнению, возможность познавательного и любого другого социально-культурного действия че­ловека; Р. Барт, Ж. Лакан — проблематику «письма», «словесности»; К.. Леви-Стросс, в частности, — пробле­матику языка как первоматериала, орудия, результата и даже условия «возможности» культуры.

Сами по себе все эти содержания таких понятий, как децентрация, прерывность, преломленность и опо- средованность, существующих в виде определенных идеологических или социально-психологических пред­ставлений, вполне доступны объективному научному анализу. Однако в концепциях структуралистов, как правило, не находится адекватных концептуальных средств и форм их исследования. Достаточно назвать хотя бы определенную тенденцию к абсолютизации роли посредника в процессе познания (в частности, знако- во-символических систем); или тезис о «смерти чело­века»; или же недиалектическое понимание прерывно­сти объекта, выражающееся в том, что либо одна, либо Другая сторона единства прерывности и непрерывности объекта неправомерно абсолютизируется.

Невозможно отрицать, что структуралистские кон­цепции с той или иной степенью адекватности и глуби­ны фиксируют вполне реальную проблематику: они от­нюдь не упраздняют главные эпистемологические Категории и прежде всего — фундаментальное гносеоло­гическое субъект-объектное отношение. Они лишь пы­таются — подчас неумело, не будучи в состоянии осмыс­лить опыт марксистских традиций в этой области-— исследовать процессы усложнения субъект-объектного взаимодействия, расширение и углубление содержания познавательного отношения человека к миру.

Обозначенные введенными выше понятиями аспекты структуралистских концепций находятся в тесной связи друг с другом. Так, децентрация субъекта соотносится в концепциях структуралистов с преломленностыо по­знавательного и экзистенциального отношения этого субъекта к миру. В ходе анализа этого соотношения в структуралистских концепциях намечаются контуры фи­лософской проблематики человека. Но это не антропо­логическая проблематика в традиционном смысле слова, ибо, как уже было показано, само понятие субъекта (и трансцендентального, и человеческого) подверглось у структуралистов определенному переосмыслению. Это вопрос об изменившихся и усложнившихся отношениях к миру «конечного» человека, окруженного не им соз­данными структурами (экономическими, социальными, языковыми и др.) его бытия, смысл которых находится вне его осознания.

Исследование соотношения явлений, обозначаемых понятиями преломленности и опосредованности, задает в концепциях структуралистов параметры проблемы язы­ка в широком смысле и прежде всего — его роли в процессе познания. Процесс познания не линеен: формы познания, его механизмы, орудия и средства являются независимыми от контроля и осознания индивида достоя­нием и как бы живут самостоятельной жизнью. Как по­казывают исследования структуралистов в различных специально-научных областях, реальный познавательный процесс оказывается зависимым от факторов, которые не только преломляют и опосредуют познавательное отношение человека к миру, но даже как бы препятст­вуют самому процессу познания. Возникающая в этой связи проблема языка не является чисто лингвистиче­ской проблемой. Она возникает в процессе осознания роли языка как материала любой исследовательской работы, как основного средства фиксации ее процесса и ее результатов. Проблема языка связана с самым ши­роким научным интересом к предпосылочности позна­ния, к его многогранному опосредованному характеру.

Взаимодействие таких аспектов структуралистских концепций, как опосредованность и прерывность, при­водит к постановке следующей проблемы — проблемы обоснования знания. Далее мы будем более подробно рассматривать те переосмысления, которым подверглась эта проблематика в концепциях структуралистов. Здесь же обратим внимание лишь на несколько важных мо­ментов. Возникновение проблемы обоснования знания закономерно связывается с «объектной» группой поня­тий, характеризующих структурализм, — прерывностью и опосредованностью: для всех рассматриваемых кон­цепций характерно стремление соотнести обоснованно знания не с центрирующей, синтезирующей субъектив­ностью (как это делалось в концепциях классического немецкого идеализма и прежде всего у Канта), а со знаковыми системами, через призму которых дается объект.

В целом совокупность основных для структурализма проблем можно схематически представить как возни­кающую в узлах пересечения указанных понятийных координат. Если взять прямоугольник, стороны которо­го условно представляют четыре указанных выше по­нятия, тогда на пересечении его сторон можно условно представить те проблемы, которые являются основными в структуралистских концепциях.

Предпосылочность познания	Децентрация	Проблема человека
Прерывность	«Неевклидово» социально- культурное пространство	Преломленность
Проблема обоснования знания	Опосредованность	Проблема языка

Как видим, на пересечении децентрации с преломленностью возникает философская проблематика чело­века, его субъективности (децентрированной), его по­знавательного и экзистенциального отношения к миру (преломленного). На пересечении преломленности и опосредованное™ кристаллизуется проблематика языка в широком смысле, раскрывающаяся как «преломлен­ное™» субъективного взгляда и «опосредованность» объекта. Сочленение опосредованное™ и прерывности выступает как место кристаллизации в структуралист­ских концепциях проблематики обоснования знания. Наконец, пересечение прерывности с децентрацией вы­ступает в этих концепциях как предпосылочность по­знания, или, шире, предпосылочность субъектно-объект- ного отношения.

По сути структуралистам не удалось ни эксплициро­вать в развертывании своих концепций взаимосвязь всех этих проблем, ни поставить каждую из них с той глу­биной и полнотой, которых требует реальный смысл поднимаемых структуралистами вопросов. Характерен в этом отношении фактически проповедуемый ими тезис о своеобразной взаимоисключенности проблемы языка и проблемы человека, а также проблемы обоснования знания и проблемы человека, который проявляет себя самым различным образом. Так, например, аргументация М. Фуко основывается на онтологических посылках. Он объясняет взаимоисключенность проблемы языка и про­блемы человека выявлением в современной культуре самостоятельной роли бытия языка, освобожденного от того непосредственного замыкания на мышление, кото­рое было характерно для эпохи классического рациона­лизма. У Ж. Лакана эти аргументы исходят из очевид- ностей повседневной терапевтической практики, связан­ной с болезненными, но «неслучайными» нарушениями психической целостности человека. У К. Леви-Стросса, напротив, они обусловлены общим требованием «под­линной научности», которая в пределе своего осущест­вления предполагает, по его мнению, «растворение» че­ловека в природе (в совокупности физико-химических взаимодействий).

Таким образом, ни в одной из рассматриваемых кон­цепций мы не находим адекватного представления о взаимосвязи всех этих проблем. Это вполне вписывается в традицию европейской буржуазной философии: клас­сическая проблематика обоснования знания действи­тельно ставилась в истории западной философии в от­рыве от двух других проблем и прежде всего — в отрыве от проблематики человека. Так, для Декарта проблема человека в том смысле, в каком она обсуждается в современной буржуазной философии, естественно вооб­ще не существовала, для Канта проблема человека су­ществовала лишь как отрицательно-ограничивающая инстанция: сфера человеческой свободы и морального долженствования кладет предел механической законо- образности природы, с которой имеют дело естественные науки, подчиняющиеся требованиям объективной все­общности и необходимости.

Как известно, эту взаимосвязь познавательной и гу­манистической проблематики теоретически и методоло­гически впервые выявил и концептуально представил марксизм. Марксистская методология требует выявления единства «гуманизма» и «науки», их неразрывной орга­нической связи. Возрастающее могущество научного знания, постоянно углубляющего свои основания, делает крайне актуальным теоретическое осмысление диалекти­ческой взаимосвязи проблематики обоснования знания и проблемы человека, жизнедеятельность которого вы­ступает для гуманитарного знания и как источник, и как объект. В такой ситуации отрыв проблематики обос­нования знания от проблемы человека, который факти­чески предлагает структуралистская «метанаука», нель­зя признать адекватным решением того «уравнения», пе­ред которым стоит современная наука. По сути дела та­кая постановка вопроса возвращает нас к домарксовым временам, когда спонтанно действующий субъект и не­проницаемо-пассивный объект оказывались полярно- противоположными друг другу.

Неадекватность структуралистской трактовки указан­ных проблем может быть выявлена по меньшей мере дважды: сначала там, где обнаруживаются некоторые предельные, скрытые условия и предпосылки структу­ралистского обоснования знания, а затем—-на уровне некоторых явных и осознанных процедур обоснования знания. Руководствуясь этим, мы прежде всего сделаем попытку вычленить исходную понятийную «клетку», ко­торая бы раскрывала имплицитно содержащиеся в кон­цепциях структуралистов представления об условиях возможности познания и его обоснования. Чтобы удов­летворять этим требованиям, понятийная «клетка» долж­на заключать в себе два основополагающих для струк­турализма момента: условно говоря, онтологическую составляющую, т. е. своеобразно понимаемую «матери­альность», укорененность в бытии, и гносеологическую составляющую, т. е. момент дискурсивности, предрас­положенности к последующему рационализирующему упорядочиванию. Затем, после разбора этой «предель­ной» абстракции, мы критически рассмотрим уже не скрытые интенции, но собственно структуралистские концепции с точки зрения содержащихся в них моментов и аспектов проблематики обоснования знания.

В соответствии с этим и критика структуралистского представления о взаимосвязи выделенных выше про­блем должна быть двоякой. Предвосхищая ее резуль­таты, можно уже сейчас отметить, что в первом случае — в «предельной» степени абстрагирования — взаимоисклю- ченность проблематики обоснования знания и пробле­матики языка, с одной стороны, и проблематики чело­века— с другой, выявляет свою несостоятельность, по­скольку эти проблемы оказываются разноуровневыми, а потому здесь нельзя говорить о взаимоисключенности, которая возможна лишь в однопорядковых явлениях. Во втором случае — в «непредельной» степени абстра­гирования — «взаимоисключенность» опровергается уже не разноуровневостыо этих проблем, но реальным или потенциальным взаимодействием явлений, находящих в них свое выражение.

Выявляя «предельный» уровень обоснования знания в структуралистских концепциях, мы проследим два возможных здесь пути к нему, обратив внимание на те тенденции структурализма, которые на первый взгляд могут показаться противоречивыми по отношению к са­мой проблематике обоснования знания.

Во-первых, это путь от «знания» к «до-знанию», к стиранию привычных дискурсивных разграничений. В самом деле, в анализируемых концепциях по­рой оказываются незначимыми даже разграниче­ния между отдельными науками: так, М. Фуко и Ж. Лакан в своем понятии «языка», «речи», «дискур­сии», а Леви-Стросс — в вычленении бессознательных духовных структур стремятся найти такую область, ко­торая была бы свободна от логических, психологических и лингвистических различий и по отношению к которой эти разграничения выступали бы как вторичные^[1]. Не значимыми для них оказываются и разграничения меж­ду естественным и гуманитарным типами знания: фран­
цузские структуралисты ищут именно тот уровень, на котором можно было бы обосновать возможность вся­кого знания, не зависящую от каких-либо предметно- содержательных разграничений, в том числе от разгра­ничения между естественнонаучным и гуманитарным -знанием. Если К. Леви-Стросс еще разделяет науки естественные, социальные и гуманитарные, хотя и тре­бует при этом от гуманитарных наук ориентировки на критерии естественнонаучной точности, то М. Фуко сни­мает и это расчленение: его понятие «эпистемы» при­звано показать общие условия возможности и филологии (гуманитарные науки в левистроссовском смысле), и по­литической экономии (социальные науки в левистроссов­ском смысле), и биологии (естественные науки в леви­строссовском смысле). Р. Барт полагает, что «структу­ральная деятельность» принципиально тождественна и для ученого, и для художника, и для техника-конструк тора; она не связана рамками исходного материала деятельности, но определяется лишь спецификой «раз- борочно-сборочных» операций, ведущих к построению нового объекта на основе другого, первоначально дан­ного объекта. Это снятие, казалось бы, самоподразу- меваемых различий, однако, вовсе не вводит нас в об­ласть метафизических объектов, непроницаемых для познания. Если бы это было и в самом деле так, то получаемое в итоге «обоснование» ни в коей мере не могло бы выступать в роли обоснования знания: ведь для этого последнего необходимое, хотя и недостаточное условие — показать, каким образом «гносеологический», «рациональный» момент наслаивается на исходную «онтологическую» материальность.

Во-вторых, это путь от «языка» (в самом широком смысле) к «до-языку». Следуя по этому пути, мы попы­таемся выявить вторую составляющую «предельной» абстракции, которая, по представлениям структурали­стов, должна вносить в онтологическую плоскость дис­курсивную расчлененность. Дело в том, что проблема­тика языка, занимающая столь важное место в кон­цепциях структуралистов, выявляется у них не только в постановке вопроса о роли естественного языка для формирования других языков или кодов культуры (ибо это скорее дело специальных семиотических дисциплин) и не только в рассмотрении возможностей и критериев переноса лингвистической методологии на другие обла­сти гуманитарного исследования (ибо это скорее дело «логики науки»). Важнейший аспект этой лингвистиче­ской проблематики в широком смысле слова связан для структуралистов прежде всего с выходом к «до-языку», со стремлением выявить тот первоначальный слой дискурсивности, на основе которого далее раскрывается богатство смысловых возможностей человеческой куль­туры. Вот этот-то язык, выступающий уже не как «продукт» и не как «код», но как исходное условие возможности последующей рационализации и упорядо­чения, и дает в структуралистских концепциях вторую составляющую искомого ими уровня обоснования зна­ния. На этом уровне предварительной рационализации еще нет и не может быть дифференциации означаемого и означающего (ибо здесь полагается лишь возможность знаков, представляющих собой единство этих двух сто­рон), наблюдаемого и наблюдателя.

На уровне «дознания» и «доязыка» единство про­блем обоснования знания и языка выявляется, как счи­тают структуралисты, в полной мере, в то время как проблема человека оказывается исключенной целиком и полностью. Думается, что это вполне оправданно. В самом деле, на досемиотическом уровне говорить о человеке как о целостной творческой субъективности просто невозможно — это задача последующих уровней анализа и рефлексии. Однако такую ситуацию не сле­дует абсолютизировать. Есть уровни, на которых про­блема человека ставится вполне правомерно. Это поз­воляет зафиксировать первый итог нашего анализа: проблема человека не исключает проблему обоснования знания просто потому, что она должна ставиться вовсе не на том же уровне, на котором вычленяется предель­ная «клетка» обоснования знания.

Перейдем теперь к другому, «непредельному» уров­ню, на котором собственно и развертываются исследуе­мые здесь концепции (между тем как вычленение пер­вого уровня абстракции намечается в них лишь в виде неразвернутых тенденций). И снова мы обратим главное внимание на соотношение трех философских проблем— проблемы обоснования знания, проблемы языка и про­блемы человека.

Первое направление конкретизации исходного уровня представлено работами М. Фуко и Р. Барта и развер­тывается на материале культурно-исторического содер­жания. Здесь все сосредоточено на поиске исторически сменяющихся, но вместе с тем относительно постоянных Конфигураций «эпистемологического поля», которые оп­ределяют условия возможности познания и любого дру­гого социально-культурного действия в применении к определенному срезу социально-культурной почвы. Пра­вомерен, однако, вопрос: что объединяет «эпистемы» М- Фуко, типы «словесности» Р. Барта или, скажем, «проблематики» Г. Башляра, выявляющие соответствен­но условия возможности науки, литературы, философии, с тем предельным уровнем обоснования знания, который был рассмотрен нами выше? Дело в том, что их общий знаменатель можно было бы определить как представ­ление о социально-культурно-детерминированном «бы­тии порядка». Это последнее выражение принадлежит М. Фуко и обосновывается им в предисловии к книге «Слова и вещи». Акцент на «бытие» напоминает здесь о своеобразной онтологичности выделенного уровня, в то время как акцент на «порядок» напоминает о его дискурсивной расчлененности.

Другое направление конкретизации исходного уров­ня представляют собой концепции К. Леви-Стросса и Ж. Лакана. Эти исследователи выходят не только за рамки отдельных типов и состояний культуры, но и за рамки культуры как таковой; их задача — исследовать тот разрыв, который отделяет культуру от «не-культу- ры», от природы, выявить и описать механизм перехода между ними. Если в первой группе концепций роль онтологической составляющей обоснования принадлежит социально-культурному бытию, то во второй группе кон­цепций в этой роли выступает материальное, биологи­ческое, природное бытие, подлежащее последующим разграничениям и упорядочиваниям. Соответственно ме­няется и роль второй, «дискурсивной» составляющей: в первом случае она выступает как расчленяющее функ­ционирование «до-языковых» социальных практик (это наиболее четко выражено в «Археологии знания» Фуко); во втором — дискурсивный момент налагается на свое­образную материальность природно-биологических зако­номерностей в виде закона символического (запрещаю­щего инцест) — этого якобы первого культурного закона, ограничивающего абсолютную всеобщность биологиче­ского естества. Далее между Лаканом и Леви-Строссом происходит своеобразное разделение ролей. Леви- Стросс подвергает рассмотрению и анализу филогене­тический аспект этого перехода, задаваясь вопросом о том, каким образом во всеобщности действующих за­конов природы возникает первое формирующее упоря­дочение и культурное ограничение: закон запрещения инцеста. Лакан, со своей стороны, анализирует онтоге­нетический аспект становления культуры, рассматривая, каким образом социально-исторический переход природ­ного в культурное вновь воспроизводится, переживается и изживается в индивидуальной истории человека; Ла­кан рассматривает возможность преобразования биоло­гического (в его терминологии — «реальное») в культур­ное (в его терминологии — «символическое») на приме­ре детской психики.

Между обеими формами концепций, связанными со­ответственно с представлениями о прерывности внутри культуры и о прерывности между природным и куль­турным, нетрудно заметить отношение определенной взаимодоиолнительности. Это подчеркивается тем фак­том, что исследование исторического материала евро­пейской культуры связывается с необходимостью выхо­да за пределы истории, к конструированию синхронных срезов культурной почвы, а «экзотический» материал в свою очередь служит основой для логико-генетического подхода, для вычленения той исходной «клетки», кото­рая содержала бы в себе необходимые и достаточные условия, а также динамический импульс всего дальней­шего развертывания. Кстати, это одно из объективных доказательств той диалектической взаимосвязанности «синхронии и диахронии», «истории и структуры», кото­рая фактически игнорируется философско-методологи- ческим сознанием структуралистов.

Если на «предельном» уровне обоснования знания «обоснованность» и «лингвистичность» не связывались и не могли связываться с «человечностью», то в данном случае соотношение между этими проблемами иное. При рассмотрении перехода природного в культурное (К. Леви-Стросс и Ж. Лакан) сама динамическая воз­можность человека и проблемы человека вырисовыва­ется со все большей необходимостью, а в анализе различных пластов внутрикультурнон почвы (М. Фуко, Р. Барт) эта необходимость становится прямо-таки не­устранимой, ибо лишь обращение к динамике культур­ного человеческого действования позволяет осмыслить не только прерывность, но и взаимопереходящую преем­ственность между различными качественно своеобраз­ными состояниями общественной и культурной жизни человеческого коллектива. В результате тенденции к исключению проблематики человека из теоретического рассмотрения общим знаменателем структуральных концепций оказывается пренебрежение историей, своеоб­разный внеисторизм; Р. Барт по-экзистенциалистски «вчитывает» в Расина вневременные смыслы человече­ского существования; К- Леви-Стросс и Ж- Лакан также сталкиваются со значительными, почти непреодолимыми сложностями при объяснении динамики социально-културных структур. Эту сложность не смогли возместить ни математические трансформации структур, предлагае­мые К. Леви-Строссом, пи осуществление дискурсивно- расчленяющего закона символического в концепции Ж- Лакана: «предрасположенность» докультурной осно­вы сознания к расчленению и переходу в культуру еще не обеспечивала динамического импульса к осуществле­нию этого перехода. Но, пожалуй, особенно показатель­ны здесь затруднения, с которыми столкнулся М. Фуко, ибо именно этот исследователь наиболее последователь­но стремился изгнать из своей концепции все «антропо­логические» предрассудки. Именно М. Фуко, который систематически и кропотливо опровергал все толкования своей концепции, опиравшиеся на представления об «архетипах», «коллективном бессознательном», «глубин­ных пластах народной души» и любые другие понятия, связанные, по его мнению, с опорой на трансценденталь­ную субъективность, оказался не в состоянии концеп­туализировать переходы между различными эпистемами внутри исторически развивающейся культуры. Как иро­нически заметил Сартр, смена зпистемических конфигу­раций у Фуко напоминает скорее чередование картинок в волшебном фонаре, чем настоящее кино.

Существенно, что познавательное пространство, в котором реализуются и концептуализируются структура­листские намерения, во многом отличается от того «классического» познавательного пространства, в кото­ром развертывается классическая буржуазная филосо­фия. Многочисленные частные различия между схемами классической буржуазной философии и современного структурализма складываются в общую картину, груп­пируясь вокруг центральной проблемы — проблемы обос­нования знания. Поскольку в структуралистских концеп­циях не содержатся ни сама эта проблема в четком эксплицитном виде, ни тем более переосмысление ее постановки, то не удивительно, что соответствующие рас­суждения структуралистов носят характер скорее оттал­кивания от традиционных для буржуазной философии постановок этой проблемы, чем ее позитивного решения. Поэтому и позитивный подход структурализма к про­блеме обоснования знания как бы просматривается сквозь его негативное изображение. Подытоживая те переосмысления традиционной рационалистической про­блематики обоснования знания, которые нашли свое выражение в концепциях структуралистов, мы сгруппи­руем их в несколько пунктов.

Тип обоснования. Как известно, «классическое» для буржуазной философии обоснование знания предпола­гает некоторое непосредственное (вне учета преломляю­щего воздействия социально-культурных факторов) взаимодействие обосновываемой науки и обосновываю­щей философии. Так, в кантовской схеме наука постав­ляет философии наглядное доказательство всеобщего и необходимого знания; одновременно с этим философия осуществляет обоснование науки, выявляя те антропо­логически всеобщие вневременные механизмы и струк­туры сознания, которые делают возможным достижение этого универсального истинного знания. В структура­листских концепциях существенно усложняется пред­ставление об этом отношении: и наука, и философия, — как и любые другие факторы духовно-практического бытия человека,— не замкнуты друг на друга непосред­ственно, их опосредует общая структура социального целого.

Уровень обоснования. Осознание роли социально- культурного целого, опосредующего и преломляющего все типы и формы человеческой деятельности, влечет за собой в структуралистских концепциях своеобразное понижение уровня абстракции, на котором развертыва­ется обоснование знания. Если для Канта и Декарта исходным понятием было антропологически всеобщее человеческое сознание, то для структуралистов таковым становится вся толща социально-культурного бытия в его конкретной исторической обусловленности. Если Кант говорил о формальных априорных механизмах чувственности и рассудка, обеспечивающих достижение универсально истинного знания, то Фуко говорит уже не о формальных, но об исторических априори и поме­щает их не в рефлексивно-прозрачные структуры созна­ния абстрактного гносеологического субъекта, а в плот­ные слои социально-культурной «археологической» почвы.

Критерии обоснования. Буржуазные мыслители клас­сического периода исходили из представления о вневре­менной и бесконечной способности человека к познанию, а телесно-аффективные и социально-культурные аспекты его существования выступали для них лишь как досад­ное ограничение этой бесконечной мыслительной спо­собности. Напротив, самая первая очевидность для структуралистского мышления — это реальное бытие сознания во всех его сложных опосредованиях. Именно это бытие сознания определяет то, что доступно осозна­нию и познанию. Прежде чем приобрести устойчивые отточенные формы рационального мышления, содержа­ния сознания, как считают структуралисты, существуют в виде «домысли»,— того, что не является собственно мыслью; возможность удержать эти содержания, а за­тем переработать их с помощью форм теоретического мышления как раз и стремится обосновать «критическая» проблематика в ее структуралистской интерпретации. Здесь-то и выступают в качестве обоснования те два момента, о которых уже шла речь: своеобразная эпи- стемическая, или археологическая укорененность знания («донаучные» слои опыта) и его своеобразная дискур- сивность (тот слой первоначального структурирования и упорядочивания, над которым далее надстраивается наука, заново обосновывая, в формах теоретического сознания, исходные модальности первоначального опы­та).

Направленность обоснования. В отличие от принятого в классической буржуазной философии обоснования есте­ственных паук, предсказывающего наперед и во веки веков критерии достижения всеобщего и необходимого знания, структуралистское обоснование гуманитарного знания' выявляет явные черты ретроспективности. Не случайно М. Фуко говорит об исторических априоризмах, а, например, А. Дюпрон — французский историк соци­ально-психологического направления, близкий к струк­туралистам в ряде положений своей программы, — об «апостериорной необходимости». Если в одном случае речь идет о чистом мышлении, беспрепятственно при­водящем в движение антропологически всеобщий кар­кас познавательных возможностей индивида, то во вто­ром— о мышлении в бытии и о бытии мышления; о тех специфических закономерностях, которым подчиняется развертывание того и другого в различных областях социальной и культурной жизни.

Эта обширная и серьезная программа преобразова­ния современного гуманитарного знания, принимаемая структуралистами, требует выхода за пределы теории и метода структурализма, поскольку ее осуществление с очевидностью выявляет фундаментальную зависимость характера знания от структур бытия. Признание этой зависимости, а также необходимости практического пре­образования социального бытия как предпосылки преоб­разования знания об обществе и человеке остается для структурализма в значительной мере словесным. Ведь принципиальное требование «чистой» научности, отказ от «идеологического» субъективизма — это главные ин­тенции структурализма. Между тем решение проблемы обоснования и преобразования знания невозможно без принятия «пристрастной», социально-классовой, идеоло­гически заостренной позиции. Иначе немыслимым ста­новится и научное представление об объекте структу­рализма, т. е. о том сложном социальном целом, в ко­тором функционирует человеческая деятельность и в которой осуществляется жизнь сознания.

Принципиальная новизна Марксова подхода к изуче­нию проблематики познания в первую очередь заклю­чается в том, что К- Маркс исследует социально-классо­вые детерминации сущности сознания и познания, вскрывает воздействие на них механизмов функциони­рования общественного производства, решительно отме­жевываясь от психологических и антропологических интерпретаций познавательного процесса. Выявив непо­средственную несоизмеримость общественного бытия и общественного сознания, Маркс обнаруживает в них многомерные и многоуровневые взаимосвязи, посред­ством которых сознание дает не зеркально-мертвое, но определенным образом превращенное отображение дей­ствительности. Превращенность не есть ложное отобра­жение общественного явления в сознании людей; это свой­ство самой действительности в ее объективных качествах и определениях, это косвенное выражение внутренних отношений сложной системы. Превращенность тех форм, той системы отношений, в которую включены участники капиталистического производства, порождается различ­ными обстоятельствами, в частности тем, что сложные социальные системы, во-первых, не воспроизводят всех элементов своего генезиса и развития и, во-вторых, под­чиняются диалектической закономерности «оборачива­ния» основания и следствия: «Всякая предпосылка об­щественного процесса производства есть вместе с тем и его результат, а всякий его результат выступает вместе с тем и как предпосылка. Поэтому все те производст­венные отношения, в которых движется процесс произ- : водства, суть в одинаковой мере и его продукты, и его условия. Чем больше мы рассматриваем этот процесс в его действительном внешнем проявлении, тем боль­ше его облик закрепляется в форме условий, так что эти условия кажутся чем-то определяющим его не­зависимо от него самого, а собственные отноше­ния участников процесса представляются участникам процесса как вещные условия, как вещные силы, как определенности вещей, тем более, что в капитали­стическом процессе всякий, даже наиболее простой элемент, например товар, уже есть некоторое извраще­ние и уже заставляет отношения между лицами высту­пать как свойства вещей и как отношения лиц к со­циальным свойствам этих вещей»^[2]. Существенно, что при выключении того или иного элемента из системы общественного целого происходит иной, противонаправ­ленный процесс: «исчезновение» социальной связи ком­пенсируется видимостью естественной и самоподразуме­ваемой, плотной, природной, вещной связи. «Следова­тельно, таинственность товарной формы состоит просто в том, что она является зеркалом, которое отражает
людям общественный характер их собственного труда как вещный характер самих продуктов труда, как общест­венные свойства данных вещей, присущие им от природы; поэтому и общественное отношение производителей к совокупному труду представляется им находящимся вне их общественным отношением вещей»^[3]. Вследствие этой фетишизации общественных отношений образования со­знания, вырастающие на твердой материальной соци­альной почве, приобретают объективную видимость са­мопричинности и первопричинности: в непосредственных очевидностях сознания своего непосредственного произ­водителя социально-экономическая система как бы ком­пенсирует собственную непонятность.

Точно так же и в духовном производстве его про­дукты, в которых сняты следы предшествующей дея­тельности, имеют вид цельных, самопричинных образо­ваний. Так, видимость «самоподразумеваемости» приоб­ретают знаково-символические системы культуры: знаки кажутся вещами, предметами, а их связь, со значения­ми, их способность передавать смысл остается для че­ловека, реально использующего эти знаковые системы (например, говорящего на языке), неосознанной; эта связь остается объективно скрытой, невыявленной и в функционировании самой системы знаков.

Такая фетишизация знаков не случайна. Она происте­кает из описанных выше причин: из стремления исто­рически преходящей социальной системы «натурализо­ваться», представить себя как естественную и единст­венно возможную. Такая «натурализация» и погружение в привычную исключительность собственных представ­лений свидетельствует о том, что человек, вовлеченный в исторически обусловленную социальную систему, как бы «забывает» о производстве, т. е. о производности и произведенное™ этих представлений. Лишь восстановле­ние производящего их механизма способно одновремен­но и оживить их привычность, и снять их исключи­тельность.

Марксистский подход к изучению сложных объектов человеческой культуры ставит достижение научной объ­ективности в зависимость от определенного способа ис­следования сознания и порождаемых им продуктов, а
именно от изучения сознания как атрибута целостной социально-экономической системы, как одной из наи­более существенных функций этой системы, как актив­ного и необходимого звена в функционировании социаль­ных структур, а не как простого отображения объекта в восприятии субъекта.

Именно введением социального и социально-классо­вого измерения в анализ сознания и познания (изме­рения, которое отсутствует в классической буржуазной философии самосознания) марксизм обосновывает воз­можность научности в познании явлений человеческого плана. Опора на социальное измерение в анализе со­знания предполагает, что между объектом и человече­ской субъективностью простирается не область дейст­вия механической причинности и механических законо­мерностей, в которой индивид мог бы уловить, осознать и воссоздать свое положение внутри социальной систе­мы в каждом данном случае и в каждый данный мо­мент времени, но, напротив, область действия систем­ной причинности, что предполагает тем самым различ­ного рода сложные превращения, которым подвергаются все действующие элементы системы. Такими превраще­ниями являются, например, смещения элементов отно­сительно друг друга; «сгущения» элементов и цепочек элементов, когда в одной точке социального простран­ства пересекаются целые вереницы зависимостей раз­личного рода, дающие определенный совокупный эф­фект, в котором эти различные детерминанты могут быть вычленены лишь с большим трудом; наконец, это различного рода инверсии причин и следствий, обычные при функционировании сложных систем связей, когда причина и следствие как бы меняются местами: систе­ма не воспроизводит в ходе своего функционирования всех моментов своего генетического возникновения и становления, и таким образом вторичные производные процессы и явления приобретают объективную види­мость первопричинных и первоначальных. Поэтому для анализа социальной действительности необходимы осо­бые, специальные средства и инструменты, какими не располагал классический буржуазный европейский ра­ционализм. В самом деле, мы видим, что содержания сознания обнаруживаются в другом месте и в другой форме, нежели это предполагалось классической бур­жуазной философией самосознания, фактически остав­шейся в пределах понимания научного познания и на­учного мышления как проявления (наивысшего прояв­ления) имманентных свойств человеческой сущности. Как показал Маркс в анализе предметной области политической экономии не имманентное устройство че­ловеческого интеллекта, но исторически меняющиеся системы общественного производства — как материаль­ного, так и духовного — создают в объекте условия и предпосылки знания о нем. Именно выработанные об­ществом системы средств производства, включающие определенные совокупности орудий, материалов, прие­мов, и методов работы с предметами, являются в марк- совой концепции исходной точкой отсчета при анализе социально-экономических и духовно-идеологических про­цессов современной ему буржуазной действительности. Сложные опосредованные и превращенные детермина­ции в системе социальных связей требуют такого рода инструментов познания, которые позволяли бы выяв­лять и эксплицировать косвенные объективации содер­жаний сознания, недоступные прямому анализу. В ана­лизе социально-экономических закономерностей Маркс осуществляет именно своеобразную «децентрацию» со­знания, анализ сознания в обход через посредство не­которых косвенных объектов, которые собственно созна­нием в узком смысле слова не являются и, на первый взгляд, никак с ним не связаны. Лишь понимание сознания как объективной функции социальной систе­мы дает Марксу возможность выработать новую систе­му инструментов познания в области экономических структур и функционирования сознания непосредствен­ного экономического производителя.

Таким образом, реконструкция «идеального» проек­та структурного исследования недвусмысленно показы­вает его направленность в сторону исследования того феномена социальной жизни, который в марксизме фи­гурирует как проблематика превращенных форм. В са­мом деле, всем без исключения рассматриваемым про­граммам структурного анализа свойственно стремление пробиться сквозь объективную видимость естественно­сти и «самоподразумеваемости» «общих мест» буржу­азного сознания, исследовать механизмы производства социально-культурных продуктов. Интерес к проблеме духовного производства объединяет всех структурали­стов: и тех, которые открыто ее формулируют (пред­ставители группы «Тель кель», Р. Барт), и тех, которые подразумевают ее как скрытую предпосылку своих ис­следований.

Наиболее плодотворным в структурализме выступа­ет анализ механизмов функционирования знаковых си­стем культуры. Так, исследовательская позиция, зафик­сированная в рассматриваемых концепциях, исключает самоподразумеваемость связи знака и значения. Тем самым исключается и такой поверхностный подход к исследованию знаковых систем, когда производится анализ (уже не на уровне отдельного знака, а на уровне текста) плана означающих или плана означаемых, под­крепляемый введением математических моделей и даже получением известных результатов — ведь такой под­ход затушевывает и «натурализует» исходную фунда­ментальную связку: саму возможность связи знака и значения, субстанциального и дискурсивного. Француз­ский структурализм вскрывает проблематичность этой связки и ставит вопрос о ее возможности. Он стремит­ся прежде всего выявить саму возможность знака и знаковых систем, эксплицировать модальности их су­ществования и критерии их смысла. Как мы видели, опускаемая обычно связка означаемого с означающим, конституирующая знак, восстанавливается здесь через целостную систему социально детерминированных дис­курсивных и недискурсивных практик, а бытие знака или даже модальности знака оказываются не менее значимыми, чем вторичные и производные операции их рациональной переработки.

Напротив, наиболее уязвима в структурализме ин­терпретация проблемы человека. На первый взгляд, структурализм эту проблему решительно отвергает.

Так, Лакан заявляет, что слово «гуманитарный» звучит для него «призывом к рабству», а Фуко попро­сту исключает то, что он называет «гуманитарными науками», из конструируемого им эпистемического про­странства: они, по его мнению, стремятся угнездиться в толще познавательного пространства лишь «за счет» Других наук. Они тянутся к математической формали­зации, охотно заимствуют модели и понятия из линг­вистики, политической экономии, биологии, с удоволь­ствием «философствуют» на своем эмпирическом уров­не, заражая при этом «полноденные» эмпирические нау­ки «психологизмом», «социологизмом», «историзмом» и прочими проявлениями назойливой «антропологистич- ности». Объект гуманитарных наук (иначе говоря, тот человек, который представляет себе свою жизнь, труд, язык) оказывается у Фуко в том самом пространстве представления, которое, по его же собственным словам, было разрушено на исходе эпохи классического рацио­нализма.

Человеческая сущность в ее научном понимании, раскрытом марксистской мыслью, неразрывно связана с социальной природой человека. Человек — это не абст­рактная «внутренняя, немая всеобщность, связующая множество индивидов только природными узами», а совокупность общественных отношений, которыми он определяется и в которых он раскрывается ^[4]. Маркси­стский анализ проблемы человека не ограничивается критикой традиционных метафизических идей, разру­шением веры в иллюзорную абстрактную сущность ин­дивида; он обнаруживает параметры того теоретическо­го пространства, в котором конкретно-историческая природа человека раскрывается в совокупности обще­ственных отношений. Лишь марксизм смог стать под­линной наукой о человеке-—наукой о реальном истори­ческом развитии индивидов, вовлеченных в процесс производства и воспроизводства общественных отно­шений.

На этом фоне становятся особенно очевидны все не­достатки структурализма, объективно нацеленного в сторону проблематики «превращенных» форм, но не на­шедшего того теоретического пространства, в котором можно было бы осуществить эту задачу. Все это ска­зывается и на рассмотрении других проблем на других уровнях. Раскрытие содержаний, лежащих за понятия­ми децентрации, преломленности, опосредованности, пре­рывности, и последующий анализ проблем обоснования знания, языка и человека, а в конечном счете иссле­дование и превращенных форм духовного производства, возможны лишь при наличии целостного, теоретически

последовательного взгляда на тот сложный объект, ко­торым является социальное целое, на механизмы его функционирования и на общественные противоречия как движущую силу его развития. Структурализм в этом смысле как бы оказывается недостаточно структурным и системным: он обнаруживает явную тенденцию к аб­солютизации и «натурализации» собственного исследо­вательского места, с которого, как мы имели возмож­ность убедиться, видны далеко не все ориентиры теоре­тического познания общества и человека.

Подлинное самосознание и широта творческого го­ризонта любой современной науки зависит от того, на­сколько она оказывается способной включить в этот целостный горизонт собственного самоопределения дру­гие уровни анализа и другие возможные исследователь­ские позиции, на которых ставятся и решаются пробле­мы, быть может, и недоступные данной конкретной науке. В конечном счете это вопрос об отношении спе­циальных наук и философии: имманентная «философич­ность» науки, особенно в критические периоды ее раз­вития, оказывается недостаточной. Аналогично кризису в философских основаниях физики на рубеже веков переломный период переживает ныне и социально-гума­нитарное знание (появление структурализма в извест­ной мере является симптомом этого кризиса). В этот период оно особенно остро ощущает необходимость в ,методологической и мировоззренческой поддержке фи­лософии. Только диалектико-материалистическая фило­софия, принципом которой является органическое един­ство мировоззренческих и методологических функций, способна «поместить» специально-научное знание в та­кой теоретический контекст, в котором единственно оно может обрести свой подлинный смысл и значение, избег­нув абсолютизации своих открытий и своих заблуждений.

 

ПРОБЛЕМА ЧЕЛОВЕКА

Далее мы рассмотрим те проблемы философского плана, которые были выделены в предшествующей гла­ве как характерные для структурализма — это проблема языка, проблема человека и проблема обоснования зна- _ч ния. Начнем с проблемы человека во французском структурализме. Сложность анализа этой проблемы н косвенности, неявности, «замаскированности» ее струк­туралистской постановки. Однако, хотя из самих струк­туралистских концепций порой следует, что проблема человека, с одной стороны, и проблема языка и обосно­вания знания — с другой, взаимоисключаются, на самом деле такого взаимоисключения нет: наоборот, в изве­стной мере они взаимоопосредуют и взаимопроникают друг друга.

На первый взгляд кажется, что сама постановка во­проса о гуманистической проблематике в структурали­стских исследованиях лишена всякого основания. Ведь структурализм пытается изучать целостные, сложные системные объекты духовной культуры, условия их по­рождения и функционирования, существующие и вос­производящиеся как бы независимо от индивидуального субъективного человеческого сознания. На место субъ­ективистского интроспекционизма, долго владевшего умами западных исследователей-гуманитариев, структу­рализм предлагает иные методы и иные объекты: иссле­довательская любознательность должна сосредоточи­ваться не на индивидуальном творчестве и не на инди­видуальном восприятии продуктов культуры, но на все­общих инвариантных объективных и безличностных структурах социально-культурной целостности, опреде­ляющих в тот или иной историко-культурный период любой акт индивидуального творчества и индивидуаль­ного восприятия.

В самом деле, можно ли вести речь о гуманистиче­ской проблематике в концепциях, притязающих на рез­кое размежевание с антропоцентристскими схемами, ко­торые были отработаны и в известной мере исчерпаны в философиях субъективности (например, экзистенциа­лизме, сосредоточившем свои усилия именно на пробле­ме человека и человеческой субъективности)? Можно ли говорить о гуманистической проблематике примени­тельно к концепциям, утверждающим примат структуры в некогда ожесточенных и до сих пор еще не утихаю­щих во Франции спорах вокруг понятийных альтерна­тив: «структура или субъект»? «структура или исто­рия»? — спорах, поднятых экзистенциалистами, феноме­нологами, персоналистами, которые не устают приписы­вать структуралистам лозунг «смерти человека»?

Постановка гуманистической проблематики во фран­цузском структурализме сама по себе далеко не оче­видна. Это объясняется несколькими причинами. Во- первых, дело в том, что она возникает в неявных, косвенных формах, как правило, — при обсуждении дру­гих проблем, на первый взгляд вовсе не связанных с проблемой человека (например, проблемы обоснования знания или же проблемы языка). Во-вторых, дело в том, что структурализм, пытаясь отмежеваться от традици­онного буржуазного гуманизма (антропоцентризма, пси­хологизма, субъективизма) иначе задает свой объект, пользуется при рассмотрении проблем человека другим языком, другой системой понятий.

Специфика структуралистской постановки проблемы человека была во многом обусловлена вполне опреде­ленным «запросом» социально-культурной действитель­ности современного буржуазного Запада. Этот «запрос» был связан прежде всего с кризисом субъективистских схем экзистенциалистского мышления, не только осозна­ваемых философами-профессионалами, но и переживае­мым в обыденном сознании индивидов; с выявившейся не только на уровне философского, но и на уровне обы­денного сознания необходимостью вскрыть и проана­лизировать объективные, от воли и сознания индивиду­ального человека не зависящие параметры его социаль­ного бытия.

Воспринимая этот «запрос», структурализм дает на него ответ, специфика которого обусловлена неоднознач­ностью его места внутри той главной духовно-идеологической антиномии, которую не в силах преодолеть буржуазное сознание и на уровне теоретического мышле­ния, и на уровне обыденного сознания. Эти две наиболее отчетливые реакции буржуазного сознания на разложе­ние традиционных форм духовного производства и со­ответствующей ему структуры самосознания можно условно назвать «гуманистской» и «сциентистской». «Гуманистский» тип ответа представлен прежде всего кон­цепциями экзистенциализма, персонализма, феномено­логии и психоанализа. Он опирается на спонтанную «неподсудность» внутреннего мира человека, неподвла­стного произвольному вмешательству извне и отвечаю­щего на него как целостное, относительно устойчивое, независимое от рефлексивного осознания, структурно развитое и организованное образование. Напротив, вто­рой, «сциентистский» ответ находит опору в науке, пре­вратившейся в отчужденную от человека безличную си­лу, не контролируемую сознанием отдельного произво­дителя ни на уровне порождения знания, ни на уровне функционирования языковых знаковых форм его выра­жения и существования. Этот параллелизм двух проти­воборствующих тенденций — очищения человеческой субъективности и очищения объективных основ науки — характерен для современной буржуазной культуры За­пада. В противоборстве этих тенденций оказалось рас­торгнутым диалектическое единство субъекта и объекта духовного производства: на одном полюсе мыслитель­ного и реального пространства сосредоточиваются субъ­ективные человеческие потенции, а на другом — объек­тивированные и обезличенные предпосылки и результа­ты духовного производства, составной частью которого является наука.

Структурализм стремится избежать как той, так и другой крайности. Как концепция, ориентированная на объективное знание, он несомненно ближе к сциентизму, однако как направление собственно гуманитарного зна­ния он неизбежно устремляется и к собственно гумани­стическим ценностям. В отличие от сциентистов струк­туралисты видят проблему не в том, чтобы эмпирически верифицировать абстрактные структуры теоретически развитого знания, как это делает, например, неопози­тивизм, но в том, чтобы освободиться от слишком еще очевидного в гуманитарном знании антропоморфизма,

В отличие же от этико-гуманистического подхода структурализм критически относится к «исконным» оче- видностям человеческой природы и стремится привести их в соответствии с новейшими данными гуманитарных наук: социологии, психологии, лингвистики, этнологии. Туда, куда экзистенциализм считал возможным проник­нуть лишь в экстатическом порыве, структурализм пы­тается войти рациональными средствами. Структура­лизм, несмотря на кажущуюся абсолютную противопо­ложность экзистенциализму, совсем не чужд направлен­ности экзистенциалистского поиска дорефлексивных слоев сознания, однако в отличие от экзистенциализма, структурализм стремится рационализировать «дорефлексию», переводя ее в план языка.

Таким образом, мы неизбежно приходим к выводу, что перед нами некоторое «гибридное» образование, являющееся «критико-рефлексивным» по своей основной формальной интенции и в то же время «этико-гумани- стическим» по ряду своих философских предпосылок. Морально-этическому стоицизму экзистенциалистов про­тивостоит здесь стоицизм интеллектуальный, экзистен­циалистской этике «неучастия» в действиях — «неуча­стие» в мыслительных клише, мелкобуржуазный протест против проторенных ходов обыденного сознания, обле­кающего нынешние ценности буржуазного общества ви­димостью вечности, незыблемости, самоподразумевае- мости.

Если морально-этическая проблематика экзистенциа­лизма, согласно довольно распространенному мнению критики, выступает определенной типологической па­раллелью доктринам стоицизма и раннего христианства, то структуралистский пафос очистки гуманитарного со­знания в чем-то созвучен раннерационалистическому па­фосу буржуазной новоевропейской философии, призывав­шей в бэконовском «восстановлении наук» разделаться с многоликими идолами, стоящими на пути объективного познания⁶.

Собственную программу структуралистской поста­новки вопроса о человеке можно выразить следующим парадоксальным образом: «наука о человеке» отказы­вается от человека ради науки, причем понятие человека выступает здесь как вариант в ряду других понятий, смежных с ним и определяющих его, например, таких, как «трансцендентальная субъективность», «эмпириче­ская субъективность», «сознание», «субъект», порой даже «свобода», «история». Таким образом, критическому со­мнению здесь подвергается целая сетка взаимосоотне- сенных понятий и представлений.

Несмотря на очевидные идеологические коннотации лозунга «растворения человека», лозунг этот имеет опре­деленный, правда, ограниченный гуманистический смысл в рамках мелкобуржуазного сознания.

Относясь с критической настороженностью к тради­ционным представлениям об объекте гуманитарного знания, структуралисты утверждают, что этим объектом является уже не «человек» и не «сознание», но нечто другое, отличное от них, лежащее в другом месте и существующее в другом облике. Сознание — не объект социального и гуманитарного знания, как его понимают структуралисты, и объект социально-гуманитарного зна­ния— не сознание. Этот объект может обозначаться и трактоваться по-разному, будь то «эпистемы» у Фуко, «проблематики» у Башляра, «типы словесности» у Р. Барта, «анонимное поле, где говорит «оно» у Ж. Ла­кана, или «область, открытая для безымянной мысли» у К- Леви-Стросса. Этим полноправным, с точки зрения структуралистов, объектом социально-гуманитарного по­знания выступают уже не очевидности субъективного сознания, которые вторичны по отношению к другим основообразующим механизмам, но такие формы, типы и способы духовно-практического бытия человека, по которым можно объективно восстановить и действи­тельные параметры его сознания.

Таким образом, структуралистский тезис «смерти человека» предполагает прежде всего «смерть» индиви­дуалистически понимаемого человека: это попытка за­дать человека в проекции на широкий фон биологи­ческих, социальных и культурных факторов, понять ин­дивидуальное человеческое сознание в контексте доиндивидуальных и надиндивидуальных детерминаций человеческого существования. Это стремление освобо­диться от «антропологистического сна» позволило струк­туралистскому «а-гуманизму» прозвучать в мелкобур­жуазном духовном мире современной Франции, в об­становке разочарования и пессимизма, как попытка высвобождения новых, более глубоких уровней челове­ческого бытия, как защита человека — при всей, повто­ряем, его ограниченности.

Рассмотренные здесь примеры показали, что струк­туралистская постановка гуманистической проблематики фактически предполагает два этапа решения. Первый этап заключается в полном сведении индивидуального к вне- или надиндивидуальному (особенно четко — у Фуко) или доиндивидуальному (особенно четко — у Ла­кана), понимаемым как социальное и одновременно как бессознательное. Второй этап, это сведение таким об­разом понимаемого социального — внеиндивидуального и доиндивидуального — к лингвистической дискурсии.

Само наличие дискурсии, обозначающее структури­рованность психической и социальной материи, социаль­но-культурную опосредованность бессознательного, должно, по мнению структуралистов, подключать инди­видуальные психические механизмы к социальным ме­ханизмам языка и культуры человеческого коллектива, соотносить разноуровневые механизмы и продукты че­ловеческой деятельности.

Таким образом, в структуралистских концепциях речь идет не об исследовании языковых каркасов, выра­жающих и закрепляющих готовые продукты деятельно­сти мышления, как в концепциях неопозитивизма, и не об исследовании этимологических возможностей обы­денного языка, как у Хайдеггера. Речь идет о принципе дискурсивности, «письма», «графии» как о формооб­разующих и смыслообразующих механизмах, опосредую­щих индивидуально-психическое и социально-культур­ное, о пространстве, в котором сочленяются механизмы духовного и соматического, в котором жесты мысли оказываются онтологически укорененными в бытии, а жизнь тела — одухотворенной первоначальным структу­рированием. Дискурсивные лингвистические механизмы опосредуют любую человеческую деятельность и участ­вуют в ней, а тексты, фиксирующие дискурсивные прак­тики, согласно структурализму, выступают как исход­ный материал и конечный продукт любой человеческой деятельности. Именно на дискурсивном уровне структу­ралисты усматривают социальную укорененность, «бы­тие» знания—не как абстрактный постулат философско­го мышления, но как пропитывание всякой человеческой деятельности языком, в котором они видят основу со­циальных детерминаций в сфере духовного производ­ства.

Однако попытка структурализма решить проблему человека, исследовать механизмы его подключения к социальным структурам под углом зрения одной един­ственной проблемы языка, хотя бы и понимаемой в достаточно широком смысле, обречена на иеосуществимость. Дело в том, что комплекс социальной символики не сводится к языковым символикам, даже и широко понимаемым. Область социальных явлений, в которой могли бы плодотворно работать лингвистические ана­логии, достаточно ограниченна. Это доказывается «от противного» при любой попытке представить язык как основу социальной жизни, поскольку это приводило бы фактически к замыканию языка на самом себе. Иначе говоря, либо дискурсивная сфера оказывается причиной самой себя, либо она обнаруживает зависимость от факторов другого порядка, собственную сферу которых в концептуальных рамках структурализма определить невозможно.

Вместе с тем следует заметить, что провозглашаемый структурализмом «теоретический антигуманизм» не вы­зывает в структуралистских концепциях отрицания про­блемы человека в философском, идеологическом, социо­логическом, морально-этическом плане. Для структура­листов смысл этой проблемы не столь прост и прямо­линеен. Так, в концепции «раннего» Барта утверждается проблематика «новой антропологии», нового гуманизма в социально-философском плане: по его представлению, освобождение человека, уже более не скованного узки­ми предметными рамками своей деятельности, возможно лишь в будущем обществе. Концепция Фуко также поз­воляет сделать вывод о том, что знаменитое его выска­зывание об «антропологическом сне» современного мышления свидетельствует не о нигилистическом равно­душии автора к описанной им ситуации «апокалипти­ческого катастрофизма», но о стремлении проследить как ставилась проблема человека в различные истори­ческие эпохи.

И едва ли не наиболее напряженный смысл приоб­ретает морально-этическая сторона проблемы человека в концепциях К. Леви-Стросса и Ж. Лакана. Вероятно, одна из причин этой остроты в том, что деятельность обоих исследователей развертывается между тезисами структуралистской программы, утверждающими «де- центрированность» субъекта и «прерывность» объекта, и теми положениями структурализма, которые как бы остаются в стороне от собственно теоретического ядра этих концепций, но, однако, при этом воспроизводятся в качестве их необходимых предпосылок. В роли этих предпосылок и выступают морально-этические и идеоло­гические соображения и представления, противоречащие ряду теоретических принципов структурализма. Леви- Стросс, доказывая самоценность жизни и сознания пер­вобытного человека при всем их отличии от европейских идеалов и критериев, одновременно подразумевает в качестве предпосылки своего исследования и даже пря­мо обосновывает (в новом издании «Структурной ан­тропологии») так или иначе реализующееся единство человеческого рода. Лакан, эмпирически констатируя и теоретически конструируя безысходную «дисперсию» сознания, свидетельствующую о «ниспровержении» субъ­екта, одновременно стремится восстановить эту самую утерянную человеческую целостность. Фуко, явно зани­маясь построением не сводимых друг к другу и друг из друга не выводимых эпистем, негласно исходит из некоего представления о единстве историко-культурного процесса, внутри которого только и возможно устанав­ливать какие бы то ни было разграничения. При этом концепции Леви-Стросса и Лакана предполагают обще­ние «живых с живыми», непосредственное столкновение ;С человеческим «материалом», в то время как другие iструктуралисты имеют дело с памятниками прошлого, КС овеществленным материалом человеческой культуры. Так, в практике Лакана, связанной с болезненно распа­дающейся человеческой личностью, казалось бы, лишен­ной каких-либо других определений, кроме как своего бытия в качестве точки возврата вопрошающей речи врача, вот эта-то самая целостность, подлежащая ожив­лению и сочленению, и витает как некая регулятивная идея, направляющая исследовательскую мысль по избо­рожденному «прерывностями» и «порогами» полю ре­чевых нарушений больного. То же характерно и для .Леви Стросса, который считает «гуманистическое» со­бирательное понятие человечества, цивилизации синте­зом всех гипотетически мыслимых общественных струк­тур, специфически реализующихся в каждом отдельном случае и в рамках конкретных обстоятельств.

225

Однако попытки перехода от научного исследования внеиндивидуальных детерминаций человеческого бытия к его морально-этическому и философскому обоснова­нию влекут за собой в структуралистских концепциях многие сложности и противоречия. И, быть может, главное среди них, — это противоречие между претензией на «научность», с одной стороны, и некоторыми «этико-гу- манистическими» предпосылками структуралистского проекта — с другой. Сюда же можно отнести и еще одно в высшей степени существенное обстоятельство — про­тиворечие между некоторой конечной целью структура­листских исследований и принципиальной невозможно­стью осуществления этой цели. Конечный проект струк­турализма можно собирательно охарактеризовать как тенденцию к построению целостного знания о человеке, которое бы в новом синтезе «задавало» человека на ос­нове новых данных гуманитарных наук (хотя пока струк­турализм развертывается в основном на уровне анали­тического расчленения своего объекта). Как показал поучительный опыт позитивистской философии и в ее ранних и в ее поздних, неопозитивистских вариантах, построение такого рода целостности не есть дело одних лишь специальных наук, даже и во всей их совокупно­сти. Вне широкого философско-мировоззренческого кон­текста, в рамках одних специальных наук, расчлененных позиционно и предметно, даже при всем их стремлении к методологическому единству, этот проект заведомо не осуществим.

Другая заметная сложность, с которой пришлось столкнуться исследователям-структуралистам, связана уже не с объективным, но с субъективно-методологиче­ским моментом. Исследовательские процедуры структу­ралистского теоретизирования не должны быть, по определению, ни модернизирующей ретроспекцией, ни самозабвенным погружением в изучаемый исторический или этнологический материал. Стало быть, согласно структуралистским требованиям, остается одна напря­женная и трудно выполнимая задача: построить свое теоретическое знание об объекте таким образом, чтобы оно не было ни модернизацией, ни архаизацией, но со­ответствовало бы некоторой иной, «третьей», позиции объективного наблюдения. На практике, однако, те или иные формы «модернизации» все-таки имеют место, хотя уже, конечно, не самозабвенные, а с «комплексом вины» перед изучаемым объектом человеческой культуры.

Оба эти последние затруднения — стремление к не­достижимому синтезу в субъекте и объекте исследова­ния — соотнесены уже не столько с двойственностью структуралистской позиции, сколько со сложностями исторического порядка. Так, призыв к единой позиции теоретико-методологического синтеза (не модернизи­рующей и не архаизирующей) фактически и юридически противоречит развиваемому самими структуралистами представлению о «неклассическом» децентрированном субъекте, лишенном единой точки сочленения и синтези­рования содержаний сознания. Так, стремление синтези­ровать в целостность объект гуманитарных наук столь же мало соответствует структуралистскому «неклассиче­скому» идеалу прерывного объекта, который единственно мог бы быть под стать децентрированному субъекту. Переосмысление рациональности старого типа как бы останавливается на полдороге: не случайно, например, что книга Фуко «Слова и вещи» так легко интерпретиро­валась в рамках весьма традиционных представлений о «культурных тотальностях» духа, стиля, мироощущения и т. д., что Фуко пришлось специально пояснять свой за­мысел и настаивать, что главное для него — это не це­лостность неких духовных образований, а объективно верифицируемые речевые факты.

Таковы некоторые методологические сложности структуралистского размышления о человеке, вытекаю­щие из своеобразной двойственности и одновременно «переходности» историко-культурного состояния струк­турализма.

8*

Таким образом, структуралисты правы в своей кри­тике традиционных антропоцентристских схем человече­ской сущности и плодотворны в тех своих исследова­ниях, которые служат логическим продолжением этой критики. Французские марксисты положительно оценили и структуралистскую критику спекулятивного антропо­логизма, и научные исследования, предпринятые на этой основе. Так, член Политбюро ФКП Ги Бесс, в ча­стности, пишет (нижеследующее высказывание относит­ся непосредственно к «Словам и вещам» Фуко, но в то Же время характеризует французский структурализм, взя­тый как целое) о том, что концепции структуралистов «заставляют по-новому взглянуть на некоторые корен­ные проблемы, еще раз задуматься о положении гума­нитарных наук, слишком часто засоренных субъективи­стскими концепциями, которые принимаются учеными На веру. Устав, как и мы, от рассуждений о «субъекте»,

227

который, сам не зная, о ком и о чем говорит, наивно принимает себя за меру всех вещей, Фуко рассматри­вает понятия «человек» и «гуманизм» как пережиток такого «знания», которое не отвечает требованиям на­стоящего и тем более будущего»¹. Ги Бесс говорит да­лее о позитивной возможности вывести такие понятия, как «гуманизм» или «человек», из круга антропоцент- ристских ассоциаций, наполнить их новым философским содержанием. «Мы полагаем, что эти понятия имеют право на существование, если удастся освободить их от морализма и «фразы» и толковать их в контексте рево­люционного преобразовния общественной практики, а также с учетом исследования социальных условий бы­тия человечества»^[5].

Однако именно эта позитивно-конструктивная зада­ча — уже не на уровне выявления дорефлексивных опре­делений человеческого существования, но на уровне анализа человека как субъекта творческого действия — оказывается слабым местом структуралистских концеп­ций. Вследствие этого «наука» и «гуманизм» для них становятся либо разобщенными (из-за тенденции к аб­солютизации специально-научного уровня), либо нечетко расчлененными. Поэтому, как мы уже имели возмож­ность убедиться, морально-этические предпосылки или философские размышления о некоей вечной природе человека порой противоречат собственным задачам спе­циально-научного анализа, а трезвый критический ана­лиз «децентрированного» индивида буржуазного обще­ства восполняется в их концепциях романтической рус­соистской тоской по первозданной полноте человеческого бытия^[6].

Марксистская точка зрения на проблему человека утверждает научный гуманизм и гуманистическую нау­ку. хотя при этом она вполне учитывает всю сложность разработки гуманистической проблематики и, в частно­сти, сложности разработки категориального аппарата для такого исследования¹⁰. Марксистский анализ не ограничивается лишь фиксацией этой непреодолимой в рамках буржуазного сознания антиномии «сциентизма» и «гуманизма», он подвергает критике реальные соци­альные основания, породившие эту антитезу буржуазного сознания и конкретно указывает пути их практического преобразования.

Проблема человека ставится в марксистской фило­софии не в абстрактных внеисторических категориях метафизического мышления, но в концептуальной систе­ме конкретного историзма, который предполагает анализ взаимодействия человека и общества в зависимости от той или иной исторически ограниченной системы обще­ственного разделения труда. Противоречивый характер капиталистического производства порождает одновре­менно и все большее разнообразие форм деятельности Индивида, и все более ограниченный характер его со­циальных функций. В социально-экономической системе капитализма устанавливаются уже не просто отношения, во отношения второго порядка: не столько отношения между людьми, сколько отношения между социальны­ми функциями. Обезличивание социальных отношений порождает весьма специфический для буржуазного об­щества эффект — явление товарно-денежного фетишиз­ма, двусторонне замкнутое между персонификацией ве-

смешно верить в необходимость остановиться на нынешней пол­ной опустошенности. Выше противоположности по отношению к этому романтическому взгляду буржуазный взгляд никогда не поднимался, и потому этот романтический взгляд, как правомер- '* ная противоположность, будет сопровождать буржуазный взгляд вплоть до самой его блаженной кончины» (Маркс К■ и Энгельс Ф. . Соч., т. 46, ч. I, с. 105—106).

Ср. в этой связи: Кешелава В. В. Марксизм и гуманизм.— «Во- . просы философии», 1971, № 5; Кецан Октавиан. Гуманизм и труд­ности, обусловленные теоретической неоднозначностью этого по­нятия.— «Вопросы философии», 1971, № 11; Сэв Люсьен. Марк­сизм и теория личности. М., 1972; Мысливченко А. Г. Человек как предмет философского познания. М., 1972; Григорьян Б. Т. Философия о сущности человека. М., 1973.

щей, с одной стороны, и обезличиванием человека — с другой.

Вследствие этого и разрыв «науки» и «гуманизма» как мировоззренческая доминанта и методологический принцип современного буржуазного сознания (избежать этого разрыва, как мы видели, не удалось и структура­лизму)— это не субъективная иллюзия, а отображение конкретной социально-экономической ситуации, которая определяется отчуждением сущностных сил человека, «вещным», превращенным характером социальных отно­шений в условиях товарно-денежного фетишизма. Со­гласно марксову определению, «вещное отношение зави­симости— это не что иное, как общественные отноше­ния, самостоятельно противостоящие по видимости не­зависимым индивидам, т. е. их производственные отно­шения друг с другом, ставшие самостоятельными по отношению к ним самим»^[7]. Это господство «вещных» связей над людьми Маркс отказывается рассматривать как имманентную и неизбежную черту социальной жиз­ни, как проявление самой природы социального. Это — этап, причем этап неизбежный и закономерный, разви­тия социальной действительности. «Вещные» связи меж­ду индивидами являются результатом исторического развития социальных отношений, которым соответствует и определенная стадия развития самих индивидов. Кро­ме того, «вещные» отношения людей в социуме не есть лишь отрицательное условие социальной жизни: «всеоб­щее отчуждение» — это, по Марксу, предпосылка соз­дания подлинно всеобщих и всесторонних социальных связей индивидов и, следовательно, предпосылка всесто­роннего развития возможностей и способностей самого индивида.

Таким образом, в отличие от разнообразных форм буржуазной критики социальной действительности, ко­торая либо отвергает ее с позиций некоего абстрактного идеала, выдаваемого за универсальный (всякое антаго­нистическое общество стремится представить реальную проблематику общественного развития на языке вневре­менных общественных идеалов), либо видит в этой наличной действительности роковую, фатальную неиз­бежность, марксистская концепция человека выявляет
конкретно-исторические причины дегуманизации общест­ва и человека.

Социальные объекты — это не вневременные абсо­люты, они развиваются в соответствии с теми или иными тенденциями и перспективами. Причем перспективы это­го развития выявляются не отдельными науками, ко­торые замкнуты на своем материале, ограниченном дан­ной стадией развития исследуемого объекта, но общим контекстом социальной теории, которая вводит изучае­мый объект в диалектику его временного становления, определяя и его исторический генезис, и перспективы его будущего развития. Так и в трактовке человека марксизм исходит не из абсолютизации именно данных общественных отношений, но из «ансамбля» социальных отношений, «открытых» как по отношению к прошлому (человек данной исторической эпохи наследует и те ресурсы материальной и духовной культуры, которые были выработаны предшествующими человеческими по­колениями), так и по отношению к будущему (человек «включает в себя» не только социальное и культурное наследие предков, но и целую совокупность еще не реа­лизовавшихся тенденций, способностей, возможностей). Структурализм же либо вообще отвлекается от процес­са развития личности (а исследует лишь аспект обуслов­ленности индивида различными системами внеиндивиду- альных детерминаций), либо (как, например, в струк­турном психоанализе Жака Лакана) трактует этот процесс исключительно в плане приобщения индивида к знаково-символическим системам культуры, т. е. в пла­не научения, а не формирования личности.

Марксистская диалектико-материалистическая трак­товка проблемы человека, проблемы «науки» и «гума­низма» основывается на научном понимании перспектив создания новой социальной системы и нового целостного человека. Идеалы, направляющие социальную практи­ку, вместе с тем сами конкретизируются социальной практикой в процессе их осуществления. Научное позна­ние человека как целостной личности невозможно вне связи с той социальной действительностью, в которой индивид реально становится целостной личностью. А это в свою очередь возможно лишь в условиях того обще­ственного строя, при котором целостность человеческой личности и полнота его саморазвития выступают как необходимые предпосылки всего общественного разви­тия. Борьба за осуществление этого общественного идеала предполагает создание условий для всесторон­него развития личности, для гармонического сочетания социального и индивидуального, преодоления разрыва между естественнонаучной и гуманитарной культурой.

Таким образом, лишь внутри теоретической системы марксистской философии, которая формулирует опреде­ленный общественный идеал и разрабатывает средства для его достижения, позитивное исследование конкрет­ных вопросов, связанных с человеческим бытием в мире и в социуме, и их философско-методологическое обосно­вание, или, иначе, «наука» и «гуманизм», не противо­поставляются и не исключают друг друга. Напротив, здесь они взаимодополняют друг друга и выступают единой основой для решения проблем человека, предо­ставляя специальным наукам философски ориентирован­ную и осмысленную программу действия и в то же время обосновывая сам ход философского рассуждения прак­тикой специально-научной работы.