Автономова Н.С. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках. –М.: Наука, 1977. –271 с.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

СТРУКТУРАЛИЗМ И ДИАЛЕКТИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ

 

ПРОБЛЕМА ЯЗЫКА И ПРОБЛЕМА ОБОСНОВАНИЯ ЗНАНИЯ

Наряду с проблемой человека, две другие проблемы, с которыми имеют дело структуралистские концепции,— это проблема языка и проблема обоснования знания. Собственно говоря, всякое подобное вычленение пробле­матики структурализма в некотором роде условно. Ско­рее, структуралисты имеют дело с общим комплексом проблем, которые оборачиваются в этих концепциях той или иной своей стороной в зависимости от ракурса их рассмотрения. Так, проблема человека, как мы стреми­лись показать, наиболее непосредственно вписывает весь структуралистский проект исследования в совокупность «внешних» идеологических обстоятельств; но, с другой стороны, эта проблема не стоит в центре структурали­стского теоретизирования, она как бы выходит на его периферию и потому становится почвой размежевания или соизмерения в спорах с другими собственно фи­лософскими направлениями, с которыми структурализм не имеет непосредственных имманентных точек сопри­косновения.

Напротив, проблема обоснования знания в связи с проблемой языка (в широком ее понимании) схватывает собственную философскую суть имманентных теорети­ческих устремлений французского структурализма. В предыдущем разделе речь шла о том, каким образом проблема человека одновременно и отрицается и по­стоянно воспроизводится (в тех или иных ее аспектах) в качестве некоей идейно-мировоззренческой предпосыл­ки, значимой и для собственно теоретических исследо­ваний. Теперь речь пойдет о том, как, на каких уровнях и какими теоретическими средствами структуралисты исследуют те самые дорефлексивные (доиндивидуальные) и сверхрефлексивные (сверхиндивидуальные) уров­ни человеческого бытия, к анализу которых подводит их отношение к проблеме человека.

Говоря о проблематике обоснования в гуманитар­ном знании, невозможно безоговорочно пользоваться теми приемами, которыми пользуется философский рационализм при обсуждении проблемы обоснования есте­ственнонаучного знания. Первая сложность здесь свя­зана со спецификой гуманитарного знания в системе наук и прежде всего в его соотношении с естественно­научным знанием. Наука о природе оформила свои ка­ноны и критерии научности много ранее, уже несколько столетий назад, впоследствии лишь подвергая их уточ­нению и переосмыслению, но оставляя при этом незыб­лемыми самые фундаментальные установки научного знания: поиск объективной истины о «мире как он есть», т. е., иначе говоря, стремление к знанию, истинному «во всех возможных мирах». По отношению к гуманитарно­му знанию такое определение его целей и задач оказы­вается заведомо проблематичным: науки гуманитарные, науки о человеке и обществе требуют разработки кри­териев истинности и объективности, не тождественных этим критериям в естественнонаучном знании и не сво­димых к ним. В области социального познания практи­чески нет «фактов», истинных «во всех возможных ми­рах». Именно поэтому, например, в критике предшест­вующих концепций политической экономии Маркс не столько пересматривает те факты, на которых основы­вались, строя свои экономические теории, А. Смит, В. Петти или Д. Рикардо, но прежде всего исследует те предпосылки в реальной действительности и общест­венном сознании, которые заставили их выбрать именно те, а не иные факты, представить одни факты как со­ответствующие «истинной природе» происходящих в капиталистическом обществе процессов и отвергнуть другие как несоответствующие этой природе. Эти пред­посылки определяются не некоей абстрактной истинно­стью или ложностью самих этих фактов, но определя­ются той или иной мировоззренческой установкой иссле­дователя в подходе к их анализу^[1]. Если объект есте­ственной науки (такой, например, как геология или астрономия) может представиться некоторой относи­тельно устойчивой величиной, в известных пределах не­зависимой от состояния научного знания о нем (хотя это и здесь было бы заблуждением), то в социально-гума­нитарном знании невозможна даже такая видимость; здесь, пожалуй, в более очевидной форме, чем в есте­ственнонаучном знании, сами предпосылки превращения того или иного явления в объект научного исследования включены в этот объект, выступая одновременно и как объект, и как предпосылки познания, и как его условия (хотя, повторяем, эта включенность предпосылок по­знания в сам объект познания характерна и для есте­ствознания на современном этапе его развития). В самом деле, объект гуманитарного знания вне динамики исто­рического становления невозможно представить себе даже тогда, когда речь идет об относительно устойчи­вых исследовательских установках науки в ту или иную эпоху. Конечно, и в естественнонаучном знании крите­рии отбора, анализа, оценки научных фактов никогда не носят вневременного, абсолютного, универсального, неизменного характера, однако в социально-гуманитар­ном познании субъектно-объектное взаимодействие ока­зывается, по-видимому, еще более интенсивным и, кроме того, здесь оно имеет некоторые специфические зако­номерности своего осуществления. Те или иные состоя­
ния объекта всегда выступают для познающего созна­ния лишь как этап или стадия его исторического ста­новления, в котором анализ вычленяет определенные конкретно-исторические тенденции и направленность. При такой исторической спаянности объекта и субъекта гуманитарного исследования его объектом становится то, что представляется наиболее значимым для человека — как в современной, так и в предшествующей истории.

К тому же гуманитарное знание в отличие от есте­ственнонаучного знания характеризуется несравнимо большей ролью мировоззренческого фактора и идеоло­гических предпосылок. Нельзя, конечно, отрицать опре­деленной роли общих мировоззренческих предпосылок в познании природы «самой по себе»: ведь даже переход к опытному, экспериментальному естествознанию в на­чале нового времени стал возможен лишь тогда, когда изменились общемировоззренческие установки во взгля­дах на природу, когда она начала рассматриваться уже не как нечто вторичное, как символическое воплощение божества, но, как нечто самостоятельное, само по себе достойное внимания, заключающее в себе ценность, га­рантии и условия истинности. Однако вполне очевидно, что роль мировоззренческих факторов в самом познании человека и общества пронизана «субъективной» заинте­ресованностью, носит еще более ощутимый и непосред­ственный характер, чем в естественных науках.

Сам ход производимого ученым отбора и обобщения фактов зависит от той или иной классовой и мировоз­зренческой позиции, установки которой он реализует в своем исследовании. Невозможно понять имманентные сложности в развитии той или иной науки, если не проанализировать при этом объективные реальные свя­зи между концептуальным строем данной науки и вдох­новляющими исследователя мировоззренческими уста­новками. Так, в «Теориях прибавочной стоимости» Маркс показывает, как методологические принципы эм­пиризма, сформулированные Локком и ставшие основ­ным методологическим принципом современной ему науки, были своеобразным выражением правовых пред­ставлений буржуазного общества, а локковские пред­ставления об истинной и вечной природе человека яви­лись на самом деле отражением буржуазно-индивидуа­листических представлений, основанных на принципах частной собственности. Роль мировоззренческих устано­вок оказалась столь же значимой и для Д. Рикардо, впервые в истории политэкономической мысли обосно­вавшего трудовую теорию стоимости. Вслед за своими предшественниками Рикардо исходит из товарно-капи­талистической системы производства как из естественной и вечной, развивающейся внеисторически. Именно поэто­му стоимость у Рикардо не выделяется в самостоятель­ную категорию, но выступает как нечто рядоположное с прибылью, капиталом, рентой, заработной платой, день­гами, как абстрактное от них отвлечение. Преодоление внешних очевидностей и видимостей буржуазного со­знания было связано у Маркса с тем новым конкретно- историческим подходом к изучаемому объекту, при котором концентрирующий в себе стоимость капитал выступает как результат неоплаченного труда наемных рабочих, а судьба развития капиталистического произ­водства оказывается неразрывно связанной с судьбой «могильщика» капитализма — рабочего класса.

Таким образом, диалектика субъекта и объекта в социальном и гуманитарном знании еще более сложна, чем в знании естественнонаучном: субъект познания не может быть представлен в роли незаинтересованного наблюдателя, а исследуемый объект не может стать объектом, не сосредоточивая в себе некоторые тенден­ции и явления, обладающие для субъекта познания зна­чимостью, привлекающие его интерес. Получается, что субъект и объект, наблюдатель и наблюдаемое ъ гума­нитарном знании выступают как ракурсы, грани некото­рого единства. Не удивительно, что в связи с этим и вопрос о методе — проблема, стоящая перед всяким научным знанием, независимо от его спецификаций,— ставится и решается в гуманитарном знании своеобраз­но, ибо достижение объективности предполагает, в ча­стности, и объективацию содержаний собственного созна­ния, а также объективацию отношений субъекта с дру­гими субъектами.

В спорах сторонников и противников точного (или хотя бы ориентированного на точность) гуманитарного знания нередко отчетливо вырисовываются две антино­мически заостренные мировоззренческие позиции по отношению к науке, к ее роли в контексте культуры. «Сциентисты» утверждают принципиальную возможность для гуманитарного знания освободиться от предрассуд­ков гуманистического субъективизма и стать строгой наукой, способной поспорить на равных, если и не с математикой, то хотя бы с биологией. «Антисциентисты», напротив, уверены, что в силу уникальной неповтори­мости объекта гуманитарного знания выдвижение ло­зунга естественнонаучной объективности здесь неправо­мерно, ибо это нарушило бы первую заповедь всякого научного познания: тезис о соответствии объекта и ме­тода его исследования. Конечно, в такой постановке оба эти лозунга грешат односторонностью. Истинная объ­ективность и мировоззренческий характер науки не противоречат друг другу и не исключают друг друга.

Многие направления гуманитарной науки пережива­ют ныне период уточнения своих методологических по­зиций, пытаются сделать более строгими каноны по­строения и критерии оценки своих теорий. Вопрос об обосновании собственного научного статуса возникает в гуманитарном знании в разных формах. В нашей философско-методологической литературе существует точка зрения о многоуровневое™ в сфере методологических исследований и взаимосвязи этих различных уровней, которая и показывает, каким образом философская про­блематика правомерно возникает в специальной науке, достигшей определенного уровня самосознания ^[2]. Фран­цузский структурализм, например, не дает никакой «но­вой философии», но он ставит и пытается решать целый ряд философских проблем, хотя подчас и не имеет для этого подлинных средств, а потому предлагает неверное или одностороннее решение.

Проблема обоснования поначалу возникает перед методологическим сознанием исследователей-структура- листов, так сказать, «по аналогии», при взгляде на другие, более теоретически осмысленные области со­циального и гуманитарного знания, причем ее постановка характеризуется отчетливым стремлением заимствовать из других дисциплин те приемы, которые оказались з них плодотворными. Как известно, на одном из первых мест среди современных гуманитарных наук по исполь­
зованию точных методов при построении своего теоре­тико-концептуального и методологического аппарата стоит лингвистика. Заимствование ряда приемов и мето­дов из структурной лингвистики оказалось вполне эф­фективным для целого ряда наук: в некоторых разделах этнологии (например, в изучении систем родства, в мень­шей степени — в исследовании мифического мышления), в некоторых разделах литературоведения (например, в фольклористике). Однако границы распространения лингвистической методологии в других областях гума­нитарного знания способом простого переноса далеко не очевидны. Кроме того, подражание всегда отстает от образца: некоторые гуманитарные науки охотно пере­нимают такие, например, методологические приемы, как разграничение языка и речи, которые уже стали заме­няться в самой лингвистике другими концептуальными моделями. А многие логико-методологические проблемы не решены еще и в самой лингвистике — и тем более опасны их поспешные экстраполяции в другие науки.

Перенос методологии из одной науки в другую, а также из одной сферы научного знания в другую (как это имеет место в данном случае с естественным и гума­нитарным знанием)—это явление, несомненно, имеет свои прогрессивные стороны. Однако нельзя не отметить, что унификация методологического аппарата наук, на­ходящихся на разных ступенях своего концептуально- теоретического развития, таит в себе определенного рода опасности. Поскольку собственная внутренняя структура объекта во многих областях гуманитарного знания еще не окончательно сложилась, попытки формализации и математизации оказываются здесь порой преждевремен­ными. (Как известно, в области естественных наук, где уже давно применение математического аппарата стало бесспорным и органичным, он играет не только приклад­ную, но также и определенную эвристическую роль, спо­собствует становлению собственной концептуальной структуры объекта.)

Гораздо более перспективный путь обоснования гу­манитарного знания заключается в попытке обнаружить некоторые философско-методологические предельные опоры и ориентиры, некоторые более общие условия возможности науки. Специальная наука ищет такого самообоснования, которое могло бы функционировать в «теле» науки в качестве ее необходимой предпосылки и условия, выступая как бы в роли «предельного» философско-методологического обоснования знания. Обосно­вание такого типа предполагает операции двоякого ро­да: во-первых, это критико-рефлексивный анализ суще­ствующих и «работающих» в научном знании схем, испытание их в столкновении с новым материалом, до­бытым наукой; во-вторых, это попытка продумать и сформировать такие схемы практической работы созна­ния, которые подтверждали бы свою плодотворность в работе с этим новым материалом. Остановимся теперь последовательно на обеих составляющих структуралист­ского проекта обоснования знания — и на критической ^и, и на позитивной его программе.

Опорные установки традиционного классического ра­ционализма в исследовании механизмов познавательною процесса предполагали, во-первых, нахождение незыб­лемой точки отсчета в данностях сознания и, во-вторых, построение такой проекции этих данностей сознания на внешний мир, в которой внеположная сознанию струк­тура реальности выступает фактически как место вопло­щения содержаний субъективного сознания, как второе «я» сознания. (Так, вершина классического рационализ­ма — концепция Гегеля — исходит из того, что развер­тывание объективного духа есть не что иное, как его самоуяснение, и, наоборот, процесс самопознания духа предполагает его вынесенность вовне, его объектива­цию.) Объект выступает здесь как нечто вторичное, подчиненное саморазвертыванию абсолютного субъекта. Классическая схема западноевропейской буржуазной философии вообще не позволяет помыслить сознание как объект, поскольку сознание в этой схеме не объект, а условие объективирования (с этим парадоксом столк­нулся еще Кант при выяснении возможности построения психологии как науки). А коль скоро гуманитарные науки непосредственно сталкиваются с сознанием имен­но как со своим объектом и при этом исследуют неко­торые классические схемы мышления, то здесь возни­кает ряд специфических сложностей методологического и эпистемологического характера. Трансцендентальный механизм обоснования естественнонаучного знания о мире запрещает объективацию субъективности, объекти­вацию сознания потому, что в противном случае полу­чился бы регресс в бесконечность: представляя сознание, т. е. «условия возможности» объекта, как объект, мы должны были бы сделать и следующий шаг, ввести некий дополнительный механизм, удостоверяющий то, что ранее не нуждалось в обосновании, представить быв­шее обосновывающее первоусловие в роли обосновывае­мого механизма. Лишь оставаясь принципиально необъ- ективируемым, трансцендентальное сознание могло вы­ступать как условие возможности познания любых объ­ектов опыта.

Но как же в таком случае представить объект гума­нитарного знания, неотъемлемой частью которого высту­пают субъективность, сознание, человек в плоскости его индивидуального и общественного бытия? Каким обра­зом возможно сочетать в пределах одного механизма субъективность как трансцендентальный субъект и ту же субъективность как опредмеченный объект? Очевид­но, это парадокс, неразрешимый в пределах трансцен­дентальной схемы обоснования знания. И эта неразре­шимость объясняет все те подспудные или осознанные методологические усилия, который направил структура­лизм на преодоление унаследованных от буржуазного рационализма схем и разработку новых принципов обоснования знания. И поскольку те радикально новые способы анализа сознания как функции целостной со­циальной системы, которые были осуществлены в марк­систском анализе, остались в основном за пределами внимания структуралистов, они столкнулись в своем стремлении к переосмыслению классических схем бур­жуазного рационализма со многими принципиальными трудностями.

Каков должен быть исследователь этого «нового» объекта гуманитарного исследования? Вот один из от­ветов на этот вопрос, который дает К- Леви-Стросс в финале своих «Мифологик»: «На протяжении этих стра­ниц упорное авторское «мы» не было лишь «скромничаньем». Оно свидетельствовало также о более серьез­ной задаче — сделать субъекта таким, каким он должен был бы быть в подобном начинании (хотя он и не яв­ляется таким всегда и везде): несубстанциальным ме­стом, открытым для анонимной мысли, для того, чтобы она развертывалась в нем, отстраняясь от самой себя, чтобы она обнаруживала и осуществляла свои подлин­ные склонности и организовывала себя лишь под внут­ренним давлением своей собственной природы. Двадцать лет собственного опыта, посвященного изучению мифов (эти тома охватывают лишь девять последних лет), убедили пишущего эти строки в том, что самотождест­венное «я», эта главная забота всей западной филосо­фии, не способно вынести непрестанное занятие одним и тем же объектом (речь идет об этнологии, об изуче­нии мифов. — Н. А.), который к тому же заполняет его целиком и отягощает его переживанием своей ирреаль­ности. Ибо ведь та реальность, на которую «я» еще может притязать — это реальность единичности, в том ' смысле, который придают этому термину астрономы: это место в пространстве, момент времени, где прошли, проходят или пройдут события (в свою очередь соот­несенные с другими событиями — не менее реальными, но более рассредоточенными), плотность которых и поз­воляет приближенно описать «я» постольку, поскольку этот пучок прошедших, действительных или возможных событий существует не как субстрат, но лишь в той ме­ре, в какой в нем что-то происходит, хотя сами эти пересекающиеся в нем события бесконечно возникают не в нем, а в других местах, а чаще всего — и вовсе неизвестно где»¹⁵. «Таким образом,—-продолжает Леви- Стросс,— ясно, почему стирание (effacement) субъекта представляет собой, если можно так сказать, необходи­мость методологического порядка: оно подчиняется на­стойчивому стремлению объяснить все в мифе посред­ством самого же мифа и, следовательно, исключить точку ' зрения судьи, «расследующего» миф извне и потому . склонного находить для него внешние причины. Следует, напротив, проникнуться убеждением, что позади всякой

. ¹⁵ Levi-Strauss CI. Mythologiques. L'Homme nu. Paris, 1971, p. 559. 9 H. С. Автономова   211

системы мифов вырисовываются как весомые, опреде­ляющие ее факторы, другие мифические системы; это они говорят в ней и откликаются эхом друг на друга, если и не до бесконечности, то по крайней мере вплоть до того неуловимого момента, где... человечество создало свои первые мифы» ¹⁶.

Отрекаясь от того, что «нынче понимается под фило­софией», от той философии, которая «предпочитает субъ­екта без рациональности — рациональности без субъек­та» ¹⁷, философии «отягощенной мистицизмом, редко признаваемым открыто и чаще замаскированным под именем гуманизма» ^[3], Леви-Стросс считает своим долгом пояснить свои филиппики в адрес философии субъектив­ности не только в эмоциональном, но и в теоретико- концептуальном плане: «...философия слишком долго и успешно держала гуманитарные науки в порочном кругу, не позволяя сознанию заметить какой-либо другой объект для изучения, кроме самого себя. Отсюда — и практи­ческая беспомощность гуманитарных наук, и их иллю­зорный характер,— ведь сознанию свойственно самооб­манываться. Структурализм... стремится окончательно раскрыть сознанию другой объект и, противопоставив его явлениям человеческого плана, поместить его в такое положение, где, как доказали и естественные, и физи­ческие науки, познание только лишь и способно осуще­ствляться» ^1Э.

В качестве этого-то объекта и должна выступить многослойная структура отношений, не доступных непо­средственному эмпирическому наблюдению, но тем не менее обладающая определенной объективной и эври- стически-познавательной ценностью: «Изменяя уровень наблюдения и исследуя отношения, лежащие вне эмпи­рических фактов и объясняющие их, структурализм по­казывает и доказывает, что эти отношения более просты и понятны, чем те вещи, между которыми они устанав­ливаются; хотя их основополагающая природа, быть мо­жет, не будет познана до самого конца, однако, эта
их непрозрачность — временная или окончательная — уже не окажется препятствием к их интерпретации»²⁰.

Всех рассматриваемых здесь исследователей: и Фу­ко, и Барта, и Лакана, и Леви-Стросса объединяет стремление построить свой собственный объект гумани­тарного знания, «другой объект», не являющийся созна­нием в том смысле, который предполагается исходной рационалистической философской абстракцией обосно­вания знания. Конечно, идеальное представление о том, каким должен быть этот «новый» объект социально-гу­манитарного знания, сильно варьируется в зависимости от предметно-содержательного материала, привлекаемо­го в той или иной области специальных разработок, од­нако он имеет и некоторые общие черты. Этот объект должен был бы обладать, согласно реконструкции иде­ального проекта структуралистского исследования, прин­ципиально не редуцируемой многослойностью отноше­ний внутри синхронно-иерархической структуры, одно­временно с этим включая в себя некоторые импульсы развития, понимаемого как преобразование структур друг в друга. При этом структуралисты признают в той или иной мере зависимость существования и функциони­рования этого объекта от факторов социально-экономи­ческого и социально-политического плана, однако, как мы увидим далее, эти влияния и зависимости не находят в структуралистских концепциях адекватного отображе­ния. Одной из причин этой теоретической неадекватно­сти, которая, казалось бы, противоречит методологиче­ской строгости проводимых ими исследований, высту­пает неадекватность тех средств, которые применяются структуралистами для построения своего объекта.

9*

Главным средством для построения «нового» объекта в концепциях структуралистов выступают язык, речь (в той широкой трактовке этих понятий, в которой они употребляются структуралистами). Из изложенного вы­ше становится заведомо ясной та множественная на­грузка, которая возлагается структуралистами на язык. Он призван совмещать в себе сразу две, или даже три функции — объекта познания, обоснования условий воз­можности знаний и, наконец, средства познания. Фак­тически именно на язык возлагается в структуралист-

²⁰ Levi-Strauss CL Mythologiques. L'Homme nu, p. 614.

243
ских концепциях невыполнимое требование: обоснова­ние знания с помощью языка вместо принятой в тради­ционной буржуазной философии схемы обоснования знания через сознание. Уровень языкового функциони­рования должен, по мысли структуралистов, предшест­вовать тем субъектно-объектным разграничениям, кото­рые уже вторично возникают внутри дискурсивного поля, определяясь его «смещениями», «сгущениями», «узлами» и «сочленениями». Именно на основе этого функциони­рования лингвистических механизмов, выступающего в роли необъективируемого условия познания, «субъект», «человек», «сознание» могут быть представлены как объект гуманитарного знания. Именно через язык (в широком смысле) структуралисты и стремятся «пере­обосновать» гуманитарное знание (в отличие от тра­диционных для буржуазной философии схем обосно­вания знания, основанных на «сознании», а не на «язы­ке») .

Основания, по которым на роль объективирующего условия и одновременно объективируемого объекта по­знания был избран именно язык, речь^[4], можно счи­тать достаточно серьезными. Ведь язык выступает в пространстве познания человека и общества как наи­более общий, может быть, даже как всеобщий модус. С одной стороны, в языке заключаются условия возмож­ности функционирования любой системы культуры. С другой стороны, именно язык является средством формирования и фиксации любого продукта культуры, совокупность которых выступает в конечном счете пред­метом социально-гуманитарной науки. Поскольку любые образования общественной практики человека опосре­дованы языком, языковая деятельность и ее продукты оказываются неизменными спутниками любой другой социальной деятельности и неотторгаемой частью любо­го продукта этой деятельности. Названные обстоятель­
ства отчасти объясняют особую роль языка как объекта социально-гуманитарного познания.

Ясны кроме того и те причины (вне зависимости от того, насколько четко они осознавались самими струк­туралистами), по которым функционирование языка и обоснование знания через язык фактически заняло в концепциях французских структуралистов место схемы трансцендентальной субъективности и обоснования зна­ния через сознание. Именно язык, по замыслу структу­ралистов, должен воссоединить в единстве своего функ­ционирования разобщенные полюса трансцендентальной схемы: с одной стороны, — необъективированное и прин­ципиально необъективируемое условие возможности объ­ективирования, а с другой — тот объект или те объекты, которые могут быть помыслены в качестве таковых лишь благодаря первому названному условию — существова­нию полюса объективирующей, но не объективируемой субъективности. Воссоединение обоих полюсов транс­цендентальной схемы внутри плоскости языкового функ­ционирования должно принципиально изменить отно­шение между этими полюсами: обосновываемый объект лишается своего антропоморфного характера, перестает быть проекцией субъективности на лежащий вне ее материал; вместе с тем обосновывающая субъективность лишается своего характера некоего предельного абсо­люта, независимого от тех предметов-продуктов, появле­ние которых обусловливается в конечном счете его объ­ективирующей деятельностью. Этот «новый» объект, для которого сознание уже не является «центром», должен был бы существовать как некое многомерное и много­уровневое целое, а не как антропоморфный центр собст­венного функционирования. По мысли структуралистов, новая клетка обоснования знания, построенная на язы­ковой дискурсии, должна, в отличие от «формального» характера трансцендентального обоснования, иметь ха­рактер «реальности».

Эти изменения в соотношении двух полюсов транс­цендентальной схемы предполагают одновременно вы­членение еще одной функции, которая в трансценден­тальной схеме не находит обособленного воплощения, функции опосредования, соизмеряющей оба эти полю­са — обосновываемое и обосновывающее. В ходе даль­нейшего рассмотрения мы постараемся проследить на конкретном материале все эти основные составляющие структуралистского проекта обоснования знания, пред­полагающего опору на язык как средство выявления содержаний сознания.

Итак, первая роль языкового и речевого функциони­рования в концепции структуралистов — это роль неко­торого предельного обоснования, первичного по отно­шению к позициям субъективности, «задаваемым» лишь вторично, на основе речевой дискурсии.

Мы помним, как Леви-Стросс писал об «анонимной речи», или же об «анонимной мысли», которые служат тем местом пересечения многообразных событий, сгу­щения которых и придают реальность конструкциям ти­па «я». Вполне понятно, продолжает Леви-Стросс, что «я» как место переплетения и расторжения событий, возникших где-то в другом месте, уже не может пре­тендовать на роль самотождественного основополагаю­щего субстрата этих событий, оно лишь служит как бы их «вместилищем». Именно функционирование этой «анонимной речи», или бессознательного, актуализирует ту индивидуальную подсознательную «лексику», которой обладает каждый индивид, превращает ее в речь и тем самым придает ей значение и смысл. Так и в концеп­ции Лакана «символическое» функционирование речи выступает как первичное и основополагающее по отно­шению к субъекту «реальному», и к субъекту «вообра­жаемому». Лишь символическое действие механизмов языка и культуры способно определить подлинный смысл тех иллюзорных конструкций, которые измышляет «я» воображающее, и тех потребностей, к удовлетворе­нию которых стремится «я» реальное. Так и у Фуко главное теоретико-концептуальное построение — это кон­струкция «эпистемы», которую он обосновывает и раз­вивает на специальном материале из области трех на­учных дисциплин, соответствующих современной фило­логии, биологии и политической экономии; она также тесно связана с упорядоченным функционированием дискурсивных практик. Фактически эпистема у Фуко и есть не что иное, как бессубъективное и бессознатель­ное условие возможности конструирования объектов речи же! Барт также ставит проблему сходным образом: его интересует, каким образом поле речевых стилисти­ческих средств художественного творчества или, иначе говоря, «письмо», закономерности «словесности» того или иного историко-литературного периода преломляются в индивидуальном творчестве; какая совокупность приемов и средств обеспечивает условия возможности литера­туры и ее познания, т. е., литературного творчества, литературной критики и литературоведения как науки. Всем этим конструкциям можно найти определенное соответствие и в концепции «проблематики» Г. Баш­ляра.

По мысли структуралистов, построенные ими концеп­туальные модели условий возможности функционирова­ния духовного производства в данный историко-куль­турный период («эпистема» Фуко, «проблематика» Баш- .ляра, «письмо» Барта, «анонимная речь» Леви-Стросса, «поле, где говорит оно» Лакана) должны обосновывать возможность объективного познания соответствующей предметной области. Они противостоят, по мнению струк­туралистов, «идеологическому» пониманию познаватель­ного процесса, так или иначе сводившемуся к представ­лению о суверенном индивиде, реализующем в постепен­ном кумулятивном движении науки безграничные возможности рационального познания. Познавательный процесс для структуралистов — это процесс производства научного знания, включающий определенные предпосыл­ки, средства, условия, орудия и механизмы, с помощью которых исходная первоматерия познавательного дейст­вия преобразуется в новый продукт с другой структурой и другими свойствами.

Представляя язык как условие возможности позна­ния, структуралисты трактуют его отнюдь не в лингви­стическом плане. Для объяснения этого понятия им при­ходится пользоваться иносказательными выражениями — «противоречь», «нечто, находящееся на границе речи» и т. д. Как мы уже видели, Фуко тщательно предупреж­дает, что речь в его концепции — это не система линг­вистических знаков и не совокупность психологических или логических разграничений, — напротив, это они яв­ляются вторичными по отношению к первичным законо­мерностям речевой практики, к способам ее собственного развертывания и функционирования. Выступая как ус­ловие возможности речевой и познавательной деятель­ности, речевая практика в исходном смысле находится На дознаковом, допонятийном, долингвисгическом, допсихологическом уровне. Предупреждая о том, что это не объект, а условие объективирования, Фуко и обозна­чает ее не как предмет, но как функцию, не как объект, но как модальность, — модальность существования зна­ков. Разделяя таким образом с трансцендентальной субъективностью это модальное, функциональное, но не предметное существование, речь, понимаемая здесь как условие последующих накладывающихся на нее типов дискурсивности, как модальность существования знаков, имеет одно принципиальное отличие: она призвана функ­ционировать не только в пространстве познания и вы­ступать как условие его возможности, но в пространстве «реальности высказываний» выступать именно как мо­дальность их существования. Этот акцент на сфере ре­альности, на сфере бытия, отличный от чисто гносеоло­гической ориентации трансцендентальной субъективно­сти, весьма характерен для теоретических построений французских структуралистов.

Другая сторона тех явлений, которые были здесь суммированы в понятии «речь», — это вопрос об объекте социально-гуманитарного знания в его структуралист­ской постановке. Вся сложность рассмотрения этой про­блематики в том, что здесь мы фактически сталкива­емся с тем же, что и выше рассматривалось как условие возможности знания, но только в ином плане. В самом деле, все исходные, основополагающие понятия в ана­лизируемых концепциях несут по меньшей мере двой­ственную нагрузку. Так, эпистема, или дискурсивная формация у Фуко означает совокупность условий воз­можности речи об объектах и совокупность самих объ­ектов, возможность которых подлежит выяснению. Так, у Лакана символический уровень означающего, или «по­ле, где говорит «оно», — это одновременно и условие возможности возникновения и обоснования всех других речевых образований, и тот материал, над которым бу­дет работать психоаналитик, исследующий непроработанные, неосмысленные связи в потоке речи больного. В несколько иных формах подобные явления могут быть обнаружены в концепциях Барта и Леви-Стросса.

Помимо этих двух ролей — обосновывающего и обос­новываемого— язык в концепциях структуралистов, как мы уже говорили, выступает в третьей роли, понимается как посредник, обусловливающий возможность объек­тивного познания. Однако, как выясняется в итоге на­шего исследования, даже при той расширенной трак­товке, которой он подвергается в этих концепциях, язык не выдерживает и не может выдержать этой тройствен­ной нагрузки. Так, функция трансцендентальной субъек­тивности (точнее, обосновывающая функция), структу­ралистский пересмотр которой заключается в снятии ее формального характера, в установлении связи между всеобщим условием возможности и индивидуальным его воплощением в виде тех или иных продуктов культуры, реализуется в конечном счете таким образом, что равно обоснованным, возможным и допустимым оказывается фактически любой продукт культуры и сознания. Осу­ществление промежуточной, посреднической функции языка приводит в итоге к тому, что исследовательское сознание, погружаясь в анализ языка как посредника, как бы «забывает» о том, что сам статус посредничест­ва, по определению, предполагает продолжение движе­ния, переход к тому, что являлось в познании в своем опосредованном качестве. Пожалуй, наиболее сконцен- ; трированно эти сложности сосредоточиваются в проблеме объекта. Каж мы уже говорили, именно невозможность помыслить сознание как обычный объект естественно­научного плана заставила структуралистов искать иную конструкцию обоснования знания. В известной мере их поиск вполне оправдан. Однако тот объект, который возникает в итоге структуралистских исследований и соз­дается в основном именно средствами языка и при усло­виях возможности, определяемых в конечном счете тоже языком, не имеет тех свойств, которые должны были бы быть ему присущи по замыслу самих исследова­телей.

_; В идеальном проекте новый объект ссциально-гуманитарного знания должен был бы обладать многослойностью и многоуровневостью, не сводимыми к представ­лению о плоском, линейном, кумулятивно развертываю­щемся объекте. Однако, речь, понимаемая как дозна- ковая, доконцептуальная, обусловливающая возможность Познания и говорения, не дает возможности помыслить объект как многоуровневое, многослойное, сложно орга­низованное целое. Язык оказывается неадекватным средством для такого конструирования. Конечную же причину всех этих негативных моментов структуралист­ского теоретизирования следует, по-видимому, искать в том, что для решения проблемы обоснования знания — в конечном счете проблемы философской—используются в данном случае средства специально-научного знания. Таким образом, если поначалу сама идея многоуровне­вое™ философско-методологической проблематики поз­волила нам утверждать «права» специальных наук на постановку философских вопросов и, в частности, в прин­ципе философской проблемы обоснования знания, то теперь, в итоге анализа, сама эта исходная идея много­уровневое™ оборачивается другой своей стороной: мож­но ли считать правомерной проблему, поднимаемую наукой (в данном случае, подчеркиваем, именно спе­циальной наукой), если она не обладает всей полнотой средств для разрешения этой проблемы? Этот вопрос приводит к новым затруднениям, наглядно свидетель­ствующим о том, что специальная наука не есть неко­торое в себе замкнутое целое, продуцирующее свои проблемы исключительно внутри самой себя и, стало быть, с непреложностью обеспечивающее решение этих проблем собственными средствами. Развитие проблема­тики в любой области социально-гуманитарного позна­ния осуществляется не только за счет внутренних ресур­сов ее «саморазвивающегося» объекта, но прежде всего за счет ее «открытости» некоторому общему проблем­ному полю, в социально-культурном контексте которого она находит в конечном счете свое укоренение. Именно эта открытость и «узаконивает» обнаруженное здесь несоответствие между усвоением (достаточно глубоким и ведущим к разветвленным теоретическим разработ­кам) проблем, средства оптимального решения которых находятся вне компетенции самой специальной науки и относятся к области собственно философского исследо­вания.

Проблематика, связанная с выявлением роли языка в функционировании механизмов духовной культуры и познания имеет в марксизме определенную традицию постановки. Основания марксистского подхода к этой проблеме были определены еще в «Немецкой идеологии», где язык рассматривается как неотъемлемое материаль­ное воплощение «духа», как «практическое, существую­щее и для других людей и лишь тем самым существую­щее также и для меня самого, действительное сознаиие...»^[5] Таким образом, язык в его марксистской интерпретации — это не пустая оболочка, в которой за­печатлевается уже готовая мысль, это не только орудие и средство коммуникации, но также предпосылка и ус­ловие формирования человеческого сознания и познания, накладывающая свой отпечаток на все стороны духов­ной и материальной практики человека, независимо от того, протекает ли она непосредственно в языковой форме, включает ли она артикулированный язык как один из своих компонентов или же никак непосредст­венно не связана с языком, хотя и предполагает его в качестве фактора, опосредующего любую форму соци­альной деятельности человека.

Будучи обязательным и неотторгаемым условием порождения и функционирования любых продуктов культурного развития человека, язык тем самым вклю­чается в систему объективных превращений внутри социального организма — превращений, которые замас­кировывают собственный порядок влияний и взаимо­действий различных факторов, моментов, подсистем внутри социальной системы. Классики марксизма ана­лизировали, в частности, превращенность в системе фи­лософского языка с его видимостью обособленной и независимой силы: «Для философов одна из наиболее трудных задач — спуститься из мира мысли в действи­тельный мир. Язык есть непосредственная действитель­ность мысли. Так же, как философы обособили мышле­ние в самостоятельную силу, так должны были они обособить и язык в некое самостоятельное, особое цар­ство. В этом тайна философского языка, в котором мыс­ли, в форме слов, обладают своим собственным содер­жанием. Задача спуститься из мира мыслей в действи­тельный мир превращается в задачу спуститься с высот языка к жизни»^[6]. Перевертывание порядка отношений означающего и означаемого, видимость смысловой на­сыщенности каждого отдельно взятого элемента в от­рыве от объемлющей его системы — все это феномены «знакового фетишизма» (аналогичного товарному фе­тишизму — т. е. овеществлению товара и обезличиванию
производителя в системе товарно-капиталистического производства).

В предшествующих разделах подробнее рассматри­валась превращенность в функционировании сознания непосредственного участника материального производст­ва в социально-экономической системе. Формы проявле­ния превращенное™ в сфере духовного производства, более опосредованно связанного с экономическим бази­сом, еще сложнее. Реальная сложность этой проблемы объясняет значимость тех усилий, которые посвятили французские структуралисты анализу знаковой функции, механизмов ее осуществления в различных системах и подсистемах культуры. Однако исследование феномена «знакового фетишизма» не освободило самих структу­ралистов, как явствует из проведенного в данной главе разбора, от абсолютизации языково-символического ас­пекта культуры, поскольку они, как мы имели возмож­ность убедиться, возлагают на язык задачи, заведомо превышающие силу реального влияния лингвистических механизмов на функционирование механизмов общест­венного сознания. Абсолютизация роли языка в позна­нии вытекает в концепциях структуралистов из своеоб­разной абсолютизации их собственной специально-науч- ной исследовательской позиции, их места в общественной системе разделения труда, из отрыва этой позиции от более широкого контекста теоретического философского исследования.

Преодоление этой абсолютизации лежит за предела­ми исследования феномена «знакового фетишизма» и даже за пределами исследования отдельных надстроеч­ных образований—оно упирается в проблему исследо­вания всей социально-экономической формации как еди­ной и взаимообусловленной во всех своих элементах целостной системы. Лишь в контексте этой более общей теоретической перспективы проблема языка, его роли в функционировании общественного сознания и в позна­нии этого функционирования занимают подобающее им место.

заключение

Проведенная в настоящей работе реконструкция философско-методологической проблематики структу­рализма выявляет те серьезные, принципиальные труд­ности, с которыми столкнулся структурализм при осуще­ствлении своей исследовательской программы. Конкрет­ный ход исследования показывает, что структурализм не создал и не мог создать некую «новую» философию, но, однако, он подошел к необходимости постановки и решения ряда проблем философско-методологического плана, связанных прежде всего с критикой классиче­ского рационализма в его картезианско-кантианской традиции, и поныне имеющей большой вес в идейной жизни Франции. Настоящее решение этих проблем не­возможно в рамках структуралистских концепций и тре­бует последовательного диалектико-материалистическо- го анализа.

Весьма существенно при этом, что структурализм занимает свое особое место среди других, широко рас­пространенных ныне на Западе, логико-методологиче­ских тенденций, направленных против традиционной классической философской антиномии рационализма и эмпиризма. В противовес концепции традиционного по­зитивизма, гипостазировавшего эмпирию за счет тео­рии, для структурализма характерно не только сбли­жение эмпирического и теоретического, но и стремление ввести теорию, научно-теоретическое знание, в контекст конкретно-исторических и социальных взаимодействий. В противовес концепции традиционного рационализма, исходившего из представления о науке как о чистом вневременном познании, основанном на априорных фор­мальных предпосылках, структурализм интересуется и содержательными аспектами знания, обусловленного историей и культурой. Это предполагает сближение соб­ственно логико-методологической проблематики с фило­софскими и историко-научными исследованиями, а кроме того объясняет переход от анализа стабилизировавше­гося готового знания и его языковых структур (что ха­рактерно для позитивизма) или же от анализа языка в плане построения всеобщих рациональных грамматик, тождественным образом воплощающих структуру мысли (что характерно для рационализма), к исследованию тех более глубоких первоначальных детерминаций, ко­торые, по мнению структуралистов, обусловливают саму возможность языка и познания.

Таким образом исследование языкового аспекта в различных явлениях социальной и культурной действи­тельности имеет для французского структурализма по крайней мере двоякий смысл. Наряду с анализом языка в узком и собственном смысле слова, все большее значе­ние приобретает здесь лингвистическая проблематика в широком смысле, направленная на поиск — за устойчи­выми логическими, лингвистическими формами — их скрытой основы, первоначального структурирования со­держаний сознания и культуры. Попытка выявления этой основы представляет собой рациональный момент структуралистских концепций, взятых как целое. Соот­ветственно язык в широком смысле выступает здесь как условное, символическое обозначение некоего общего структурирующего механизма, своеобразной лаборато­рии ресурсов сознания и культуры. Исследование этой проблематики фактически служит в структурализме средством такого «неантропоморфного», несубъективист­ского «прочтения» культуры, которое бы не замыкало человека рамками языка и мышления данного истори­ческого периода, но открывало ему и другие возможно­сти познания.

Логико-методологическим коррелятом этой «лингви­стической» (в широком смысле слова) проблематики выступает анализ специфической реальности «знания», зафиксированного в текстах. «Знание» выступает для структуралистов как первоначальная сфера практики рационализирования, как почва условий возможности науки, — самостоятельная по отношению к науке и не сводимая к ней. Именно на уровне дискурсии, на почве знания, структуралисты стремятся выявить обоснован­ность познания. Здесь они наталкиваются на реальную проблематику, вскрывающуюся при осуществлении обще­ственного процесса познания, связанную с тем, что в этом процессе обоснование «культуры» (а не только факта научно-теоретического знания) сочетается с обос­нованием «культурой» (а не только познавательными схемами¹!.

Методологическая собранность, стремление к кропот­ливому анализу конкретного социально-культурного ма­териала, рационалистическая направленность,—-все это позволяет признать в рассматриваемых концепциях продолжение рационалистических традиций европейской буржуазной культуры. Однако чем дальше мы отходим от конкретных процедур непосредственного разбора ма­териала, тем отчетливее выявляется ограниченность это­го совокупного усилия исследователей, стремящихся опереться на чистоту и строгость специально-научного метода.

В силу ряда субъективных и объективных причин подлинная направленность марксистской мысли с ее ра­дикально новыми возможностями научного постижения и практического преобразования окружающего мира осталась недоступной для французских структуралистов. Одновременно с этим остались неосмысленными и те новые способы постижения реальности, те новые спо­собы концептуализации, на построение которых наце­ливает марксистский метод: это, в частности, учет усложнившегося взаимодействия между субъектом и объектом, подход к общественному целому как к слож­но организованной системе, включающей сознание уча­стника в механизм своего функционирования и тем са­мым делающей возможным объективное исследование закономерностей этого сознания.

Вследствие этого структурализм лишился той теоре­тической основы, на которой единственно только и могла быть выполнена его культурная «сверхзадача», связан­ная не столько с локальной «революцией» внутри от­дельной науки или даже группы наук, но с необходи­мостью осмысления глобальных перемен в стиле мышления, с радикальным расширением сферы позна­ваемых наукой явлений.

Критический анализ показывает нам, что исходные социальные предпосылки и социально-психологические содержания, связанные, как уже говорилось, с кризисом иррационалистических и субъективистских представле­ний о человеке, долго господствовавших в экзистенциа­листских концепциях, — все эти содержания, которые были зафиксированы и ассимилированы концепциями французского структурализма, не были, однако, удер­жаны и достаточно последовательно развернуты в них; таким образом, критицизм, характеризующий отношение рассматриваемых концепций к «очевидностям» буржуаз­ного сознания, оказался противоречивым и половинча­тым. Прослеженная нами объективная логика развер­тывания концепций структурного анализа заставляет признать, что лишь в контексте теоретической системы марксизма возможно решение тех проблем критического и позитивно-конструктивного плана, с которыми столк­нулся структурализм.

Результаты структурного анализа в гуманитарном знании оказываются весьма поучительными и с мето­дологической точки зрения; прежде всего применительно к одной из важнейших проблем современного позна­ния— проблеме соотношения между философией и спе­циальными науками, между общефилософским и специ­ально-научными методами. В современном познании в связи с возникновением ряда специально-научных дис­циплин, исследующих познание, а также в связи с за­острением проблемы метода научного познания соотно­шение между методологией философии и методологией специальной науки усложнилось. Однако из этого вовсе не следует, что наука становится сама себе философией: напротив, углубление логико-методологического само­рефлексивного анализа с неизбежностью приводит к постановке собственно философских вопросов. Ведь именно философия способствует определению масшта­бов, параметров, границ и критериев применимости спе­циально-научных методов, поскольку она вскрывает место науки в системе человеческих взаимоотношений с миром и тем самым осознанно препятствует свойствен­ной специальным наукам тенденции к абсолютизации их собственных теоретических положений.

В этом плане марксистская методология преодоле­вает принципиальную односторонность буржуазной нау­ки в ее трактовке отношений специального научного знания с философией. Первый подход (характерный для концепций позитивистской ориентации, а также в известной мере и для структурализма) в тех или иных формах принижает роль философского знания как яко­бы обязательно лишенного, в сравнении с научным зна­нием, собственных строгих критериев «научности» и объективности и преувеличивает самостоятельность ме­тодологического сознания науки. Второй подход (харак­терный для концепции экзистенциалистской ориентации), напротив, столь же искусственно преувеличивает роль философии за счет науки, опираясь при этом преимуще­ственно на морально-этические, «гуманистические» сто­роны философии. Оба эти подхода вычленяют в филосо­фии лишь те ее аспекты, которые отличают ее от науки (специальной науки), а не связывают ее с наукой. Лишь марксистская философская наука сочетает в себе оба эти аспекта философского знания о мире и человеке, поскольку философско-методологический аспект не ис- _t ключает здесь идеологического и мировоззренческого ^? аспекта. Именно это и позволяет марксистской фило­софии выступать одновременно и как метод, и как ми­ровоззрение. Вводя человека в контекст самых разно­образных социальных взаимодействий, марксистская философия тем самым выполняет и свою мировоззрен­ческую роль: она вскрывает предельные познаватель­ные и ценностные ориентиры человеческого бытия в мире, вписывает индивидуальную деятельность конкрет­но-исторического человека в естественноисторический ^! процесс социального развития человечества.

литература

Маркс К Экономическо-философские рукописи 1844 года.— Маркс К- и Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956.

Маркс К. Тезисы о Фейербахе.— Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 3.

Маркс К-, Энгельс Ф. Немецкая идеология.—Соч., т. 3.

Маркс К. Нищета философии.— Маркс К и Энгельс Ф. Соч., т. 3.

Маркс К. К критике политической экономии.— Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 13.

Маркс К. Капитал. Критика политической экономии, т. III.

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, 24, 25, ч. I, II.

Маркс К. Теории прибавочной стоимости (IV том «Капитала»).

Маркс К и Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. I—III.

Маркс К. Экономические рукописи 1857—1859 годов. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 46 ч. I—II.

Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой фило­софии.— Маркс К- и Энгельс Ф. Соч., т. 21.

Энгельс Ф. Анти-Дюринг.— Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 20.

Ленин В. И. Империализм как высшая стадия капитализма.— Поли, собр. соч., т. 27.

Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм.— Поли. собр. соч., т. 18.

Ленин В. И. Философские тетради.— Полн. собр. соч., т. 29.

Материалы XXV съезда КПСС. М., 1976.

Постановление ЦК КПСС о мерах по дальнейшему развитию об­щественных наук и повышению их роли в коммунистическом строительстве.— «Коммунист», 1967, № 13.

Программа коммунистической партии Советского Союза.

Абульханова К. А. О субъекте психической деятельности.— В кн.: Методологические проблемы психологии. М., 1973.

Автономова Н. С. Концепция «археологического знания» М. Фуко.— «Вопросы философии», 1972, № 10.

Автономова Н. С. Неокантианство и структурализм.— В кн.: Из исто­рии философии (Сб. работ аспирантов Института философии АН СССР). М„ 1972.

Автономова Н. С. Психоаналитическая концепция Жака Лакана,— «Вопросы философии», 1973, № 11.

Апресян Ю. Д. Идеи и методы современной лингвистики. М., 1966.

Балашов Н. И. К критике новейших тенденций в литературоведче­ском структурализме.— В кн.: Контекст. Литературно-критиче­ские исследования. М., 1974.

Бассин Ф. В. Проблема «бессознательного». (О неосознанных фор­мах высшей нервной деятельности.) М., 1968.

Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.

Бесс Г. Роль марксистско-ленинской философии в идеологической борьбе.— «Коммунист», 1968, № 8.

Блауберг И. В., Садовский В. Н., Юдин Э. Г. Системный подход: предпосылки, проблемы, трудности. М., 1969.

Блауберг И. В., Юдин Э. Г. Философские проблемы исследования систем и структур.— «Вопросы философии», 1970.

Блауберг И. В., Юдин Э. Г. Становление и сущность системного подхода. М., 1973.

Богомолов А. С. Идея развития в буржуазной философии XIX—XX веков. М., 1962.

Борее В. Структурализм: история, теория, практика.— В кн.: Исто­рико-философский сборник. Материалы теорет. конференции ас­пирантов филос. фак. М., 1974.

Бородай Ю. М. Воображение и теория познания (критический очерк кантовского учения о продуктивной способности воображения). М„ 1963.

Ветров А. А. Семиотика и ее основные проблемы. М., 1968.

Гайденко П. П. Экзистенциализм и проблема культуры (критика философии М. Хайдеггера). М., 1963.

Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа.— Соч., т. 4. М., 1959.

Грецкий М. Н. Французский структурализм. М., 1971.

Грецкий М. Н. Структура структурализма.— «Философские науки», 1973, № 1.

Грецкий М. Н. Человек и природа в концепциях структурализма.— «Природа», 1974, № 7-8.

Григорьян Б. Т. Философия о сущности человека. М., 1973.

Гуссерль Э. Логические исследования. Пролегомены к чистой логике. СПб., 1909.

Гуссерль Э. Философия как строгая наука.— «Логос», 1911, № 1.

Долгов К. М. Эстетика Дюфренна.— «Вопросы философии», 1972, № 4 .

Ерасов Б. С. Концепция «культурной самобытности» в странах «третьего мира».— «Вопросы философии», 1971, № 1.

Замошкин Ю. А. Кризис буржуазного индивидуализма и личность. М., 1966.

Замошкин Ю. А., Мотрошилова Н. В. «Новые левые» — их мысли и настроения.— «Вопросы философии», 1971, № 11.

Звегинцев В. А. Язык и лингвистическая теория. М., 1973.

Иванов В. В., Топоров В. Н. Славянские языковые семиотические моделирующие системы. М., 1965 .

Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в «Капита­ле» Маркса. М., 1961.

Каган М. С. Человеческая деятельность (опыт системного анализа). М., 1974.

Какабадзе 3. М. Проблема «экзистенциального кризиса» и транс­цендентальная феноменология Э. Гуссерля. Тбилиси, 1966.

Какабадзе 3. М. Человек как философская проблема. Тбилиси, 1970.

Кант И. Критика чистого разума. Соч. в 6-ти томах, т. 3. М., 1964.

Карнап Р. Эмпиризм, семантика, онтология.— В кн.: Значение и необходимость. М., 1959.

Кассирер Э. Познание и действительность. СПб., 1913.

Кецан О. Гуманизм и трудности, обусловленные теоретической неоднозначностью этого понятия.—-«Вопросы философии», 1971, № И.

Кешелава В. В. Марксизм и гуманизм.— «Вопросы философии», 1971, № 5.

Киссель М. А. Судьба старой дилеммы (рационализм и эмпиризм в буржуазной философии XX века). М., 1974.

Б.-Клеман К-, Брюно П., Сэв Л. Марксистская критика психоанали­за. М„ 1976.

Козлова М. С. Философия и язык. М., 1972.

Козловский В. Е. Структурализм и диалектический материализм.— «Философские науки», 1970, № 1.

Кон И. С. Социология личности. М., 1967.

Константинов Ф. В. Современные проблемы марксистско-ленинской философии и задачи философской общественности.— «Вопросы философии», 1972, № 1.

Концепции науки в буржуазной философии и социологии. М., 1973.

Копнин П. В. Логические основы науки. Киев, 1968.

Крымский Б. С. Научное знание и принципы его трансформации. Киев, 1974.

Кузнецов В. Н. Жан-Поль Сартр и экзистенциализм. М., 1969.

Кузнецов В. Н. Французская буржуазная философия XX века. М., 1970.

Курсанов Г. А. Ленинизм и кризис буржуазной философской мыс­ли. М„ 1971.

Курсанов Г. А. Современный структурализм: рационализм и диа­лектика в концепции знания Ноэля Мулуда.— В кн.: Мулуд Н. Современный структурализм. М., 1973.

Курсанов Г. А. Современный структурализм — философия и методо­логия.— «Природа», 1974, № 7.

Лазарев В. В. Антиномии современного буржуазного сознания и их истоки.— «Вопросы философии», 1971, № 8.

Леви-Стросс К. Структура мифов.— «Вопросы философии», 1970, № 7.

Леви-Стросс К. Колдун и его магия.— «Природа», 1974, № 7.

Левин А. Е. Принципы семиологического анализа.— «Вопросы фило­софии», 1974, № 9.

Лекторский В. А. Проблема субъекта и объекта в классической и современной буржуазной философии. М., 1965.

Лекторский В. А., Швырев В. С. Актуальные философско-методо- логические проблемы системного подхода.— «Вопросы филосо­фии», 1971, № 1.

Лотман Ю. М. Лекции по структуральной поэтике, вып. 1. Тарту, 1964.

Лотман Ю. М. Статьи по типологии культуры. Тарту, 1970.

Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М., 1970.

Медникова А. А. Критический анализ идей и методов К. Леви-Строс­са.— «Вопросы философии», 1971, № 11.

Межуев В. М. Наука в современной культуре.— «Вопросы филосо­фии», 1972, № 1.

Мамардашвили М. К. Анализ сознания в работах Маркса.— «Воп­росы философии», 1968, № 6.

Мамардашвили М. К Формы и содержание мышления. (К критике гегелевского учения о формах мышления.) М., 1968.

Мамардашвили М. К- Форма превращенная.— «Философская эн­циклопедия», т. 5. М., 1970.

Мамардашвили М. К., Соловьев Э. Ю., Швырев В. С. Классическая и современная буржуазная философия.— «Вопросы философии», 1970, №-12; 1971, № 1.

Маркарян Э. С. Вопросы системного исследования общества. М., 1972.

Мелетинский Е. М. Клод Леви-Стросс и структурная типология мифа.— «Вопросы философии», 1970, № 7.

Мелетинский Е. М. Клод Леви-Стросс: только этнология? — «Воп­росы литературы», 1971, № 4.

Мелетинский Е. М. Мифологические теории XX века на Западе.— «Вопросы философии», 1971, № 7.

Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1976.

Методологические вопросы общественных наук, вып. 2. В кн.: Ме­тодологические аспекты структурно-функционального анализа в обществознании. М., 1971.

Методологические вопросы системно-структурного исследования.— Тезисы докладов к теоретической конференции. М., 1967.

Мотрошилова П. В. Принципы и противоречия феноменологической философии. М., 1968.

Мотрошилова Н. В. Познание и общество. М., 1969.

Мулуд Н. Современный структурализм. Размышления о методе и философии точных наук. М., 1973.

Мысливченко А. Г. Человек как предмет философского познания. М„ 1972.

Мяло К Г. Социальная динамика майского движения. (Франция, 1968 г.).— «Вопросы философии», 1969, № 6.

Мяло К. Г. Проблема «третьего мира» в левоэкстремистском соз­нании.— «Вопросы философии», 1972, № 1.

Нарский И. С. Критика концепций науки в буржуазной филосо­фии. М., 1969.

Николова М. Основные философские проблемы французского струк­турализма. М., 1975.

Новое в лингвистике, вып. 1—6. М., 1960—1972.

Ойзерман Т. И. Проблемы историко-философской науки. М., 1969.

Ойзерман Т. И. К критике феноменологической концепции филосо­фии.— «Вопросы философии», 1975, № 12.

Основные направления структурализма. М., 1964.

Петросян М. И. Гуманизм. Опыт философско-этического и социоло­гического исследования проблемы. М., 1965.

Пиаже Ж. Избранные психологические труды. М., 1969.

Полторацкий А. Ф. и Швырев В. С. Знак и деятельность. М., 1970.

Проблема человека в современной философии. М., 1969.

Проблемы гуманизма в марксистско-ленинской философии. М., 1975,

Проблемы личности. М., 1969, т. 1; 1970, т. 2.

Проблемы методологии системного исследования. М., 1970.

Ржевская Н. Неоформалистические тенденции в современной фран­цузской критике (группа «Тель кель»).— В кн.: Неоавангарди­стские течения в зарубежной литературе 1950—1960 гг. М., 1973.

Садовский В. Н. Основания общей теории систем. Логико-методо­логический анализ. М., 1974.

Сахарова Т. А. От философии существования к структурализму. Критические очерки современных направлений буржуазной фран­цузской философии. М., 1974.

Семиотика и искусствометрия. М., 1972.

Сенокосов Ю. П. Дискуссия о структурализме во Франции— «Воп­росы философии», 1968, № 6.

Системные исследования. Ежегодник. М., 1969—1974.

Соловьев Э. Ю. Экзистенциализм и научное познание. М., 1966.

Соловьев Э. Ю. Экзистенциализм.— «Вопросы философии», 1966, № 12; 1967, № 1.

Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. М., 1933.

Спиркин А. Г. Происхождение сознания. М., 1960.

Степанов Ю. С. Семиотика. М., 1971.

Структурализм: «за» и «против». Сборник статей. М., 1975.

Структурная типология языков. М., 1966.

Структурно-типологические исследования. М., 1962.

Сэв Л. О структурализме. Заметки об одной из сторон идеологи­ческой жизни Франции.— «Проблемы мира и социализма», 1971, № 5, 6.

Сэв Л. Марксизм и теория личности. М., 1972.

Тавризян Г. М. Феноменология Э. Гуссерля и французский экзи­стенциализм.— «Вопросы философии», 1968, № 1.

Труды по знаковым системам.— «Ученые записки ТГУ», т. 1—7, Тарту, 1964—1975.

Тюхтин В. С. Отражение, системы, кибернетика. М., 1972.

Федосеев П. Н. Марксизм в XX веке. Маркс, Энгельс и современ­ность. М., 1972.

Филиппов Л. И. Структурализм (философские аспекты).— В кн.: Буржуазная философия XX века. М., 1974.

Филиппов Л. И. Структурный психоанализ Ж. Лакана и субъект творчества в структурном литературоведении.— В кн.: Теории, школы, концепции (критические анализы). Художественный об­раз и структура. М., 1975.

Филиппов Л. И. Структурализм и фрейдизм.— «Вопросы философии», 1976, № 3.

Философия марксизма и неопозитивизм. М., 1963.

Философия марксизма и экзистенциализм. М., 1971.

Философия. Методология. Наука. М., 1972.

Философские проблемы исторической науки. М., 1969.

Флейвелл Д. X. Генетическая психология Жана Пиаже. М., 1967.

Хилл Т. Современные теории познания. М., 1965.

Черняк В. С. Структурализм и математизация знания.— «Философ­ские науки», 1969, № 5.

Угринович Д. М. Марксизм: структурализм, функционализм. (О не­которых методологических проблемах современного общество- знания.)— «Вестник МГУ». Сер. «Философия», 1970, № 3.

Швырев В. С. Неопозитивизм и проблемы эмпирического обосно­вания науки. М., 1966.

Швырев В. С., Юдин Э. Г. О так называемом сциентизме в фило­софии.— «Вопросы философии», 1969, № 8.

Barth.es R. Le degree zero de l'ecriture. Paris, 1953.

Barthes R. Mythologies. Paris, 1953.

Barthes R. A propos de deux ouvrages recentes de CI. Levi-Strauss: Sociologie et socio-logique — «Information sur les sciences so- ciales», 1962, v. 1, N 4.

Barthes R. Sur Racine. Paris, 1963.

Barthes R. Essais critiques. Paris, 1964.

Barthes R. Critique et verite. Paris, 1966.

Barthes R. Le discours de l'histoire.— «Information sur les sciences sociales», aout. 1967.

Barthes R. Systeme de la mode. Paris, 1967.

Barthes R. Le degree zero de l'ecriture, suivi des elements de semio- logie. Paris, 1970.

Barthes R. S/Z. Essais. Paris, 1970.

Barthes R. L'empire des signes. Geneve, 1970.

Barthes R. Sade, Fourier, Loyola. Paris, 1972.

Barthes R. Le plaisir du texte. Paris, 1973.

Foucault M. Maladie mentale et personnalite. Paris, 1954.

Foucault M. Folie et deraison. Histoire de la folie a l'age classique, Paris, 1961.

Foucault M. Naissance de la clinique. Paris, 1963.

Foucault M. Raymond Roussel. Paris, 1963.

Foucault M. Distance, aspect, origine.— «Critique», nov. 1963.

Foucault M. Les mots et les choses. Paris, 1966.

Foucault M. La pensee du dehors.— «Critique», juin. 1966.

Foucault M. Reponse au cercle d'epistemologie.— «Les Lettres fran- Qaises», 1968, N 1240.

Foucault M. Reponse a une question.— «Esprit», 1968, no 371.

Foucault M. L'archeologie du savoir. Paris, 1969.

Foucault M. Qu'est ce qu'un auteur? — «Bulletin de la societe frangai- se de philosophie», juill.-sept. 1969.

Foucault M. Theatrum philosophicum.— «Critique», nov. 1970.

Foucault M. Nietzsche, la genealogie, l'histoire.— In: «Hommage a J. Hyppolite». Paris, 1971.

Foucault M. L'ordre du discours. Paris, 1971.

Foucault M. Surveiller et punir. Naissance de la prison. Paris, 1975.

Foucault M. Les jeux du pouvoir (entretien).— In: Politiques de phi­losophie. Paris, 1976.

Foucault M. L'Occident et la verite du sexe.— «Le Monde», 4—10 nov. 1976.

Lacati J. Ecrits. Paris, 1966.

Levi-Strauss CI. Introduction a l'oeuvre de Marcel Mauss.— In: Mar­cel Mauss. Sociologie et anthropologie. Paris, 1950.

Levi-Strauss CI. Le totemisme aujourd'hui. Paris, 1955.

Levi-Strauss CI. Tristes tropiques. Paris, 1955.

Levi-Strauss CI. Anthropologie structurale. Paris, 1958.

Levi-Strauss CI. Race et histoire. Paris, 1961.

Levi-Strauss CI. La pensee sauvage. Paris, 1962.

Levi-Strauss CI. Reponses a quelques questions.— «Esprit», 1963, N 322.

Levi-Strauss CI. Criteria of science in the social and human discip­line.— «International Social sciences journal», 1964, v. 16, N 4.

Levi-Strauss CI. Mythologiques. Paris, 1964—1971.

Levi-Strauss CI. Les structures elementaires de parente. Paris — La Haye, 1967.

Levi-Strauss CI. Vingt ans apres.— «Temps modernes», 1967, N 256.

Levi-Strauss CI. A contre-courant.— «Le nouvel observateur», 1967, N 115.

Levi-Strauss CI. Race and culture.— «International social sciences Journal», 1971, v. 23, N 4.

Amery J. Wider den Strukturalismus (das Beispiel des Michel Fou- cault).— «Merkur», 1973, H. 4/5.

Amiot M. Le relativisme culturaliste de Michel Foucault.— «Temps modernes», 1967, N 248.

Anthropology today. An encyclopedic inventory. Prep, by A. L. Kroe- ber. Chicago, 1957.

Aubenque P. Sprache, Structuren, Gesellschaft. Kritische Bemerkungen zum franzosischen Strukturalismus.— «Philosophische Perspekti- ven», 1970, Bd. 2.

Auzias I. M. Les clefs pour le structuralisme. Paris, 1967.

Auzias J. M., Botigelli E., Bresson F. Structuralisme et marxisme. Paris, 1970.

Auzias J.-M. Le structuralisme, phenomene de civilisation ou phenome- ne de pensee?— In: La science de l'homme, espoir du XXI-e siec- le. Paris, 1969.

Bachelard G. La formation de l'esprit scientifique. Paris, 1957.

Bachelard G. Le materialisme rationnel. Paris, 1963.

Bachelard G. La philosophie du non. Paris, 1962.

Bachelard G. Le rationalisme applique. Paris, 1962.

BackSs C. Du miel au cendrcs.— «Arc», 1966, N 26.

Backes C. Reflections sur Levi-Strauss.— «Le nouvel observateur»,

1969,              N 24.

Backes C. CI. Levi-Strauss. Paris, 1970.

Balandier G. Le XX-e siecle ne se connait pas.— «Le nouvel observa­teur», 1967.

Benveniste E. Problemes de linguistique generale. Paris, 1966.

Blanche R. Structures intellectuelles. Paris, 1966.

Blanquart P. Der Strukturalismus.—«Dokumente», 1967, N 5.

Bertherat Y. Freud avec Jacques Lacan ou la science avec le psycha- nalyse.—«Esprit», 1967, no 366.

Bertherat Y. La pensee folle.—«Esprit» 1967, N 360.

Besse G. Le marxisme et les hommes.— «Humanite», 4—5 juin, 1969.

Le Bon S. Un positiviste desespere: Michel Foucault.— «Temps mo­dernes», 1967, N 248.

Boon J. A. From symbolism to structuralism. Levi-Strauss in a lite­rary tradition. Oxford, 1972.

Boudon R. A quoi sert la notion de structure? Paris, 1968.

Boudon R. Pour une philosophie des sciences sociales.— «Rev. philo- sophique», 1969, N 3-4.

Bourdieu P., Passeron J. C. Sociology and philosophy in France sin­ce 1945,—«Social Research», 1967, v. 34, N 1.

Bourdieu P. Champ intellectuel et projet createur.— «Temps moder­nes», 1966, N 246.

Burgelin P. L'archeologie du savoir.— «Esprit», 1967, N 360.

Canguilhem G. Le mort de l'homme ou epuisement du cogito.— «Cri­tique», 1967, N 242.

Canguilhem G. Qu'est-ce qu'une ideologie scientifique? — «Organon», N 7.

Cassirer E. An essay on man. An introduction to a philosophy of human culture. Garden City — New York, 1956.

Cassirer E. Language and myth. New York — London, 1946.

Cassirer E. The logic of the humanities. New Haven — London, 1966.

Cassirer E. The philosophy of symbolic forms, t. 1—3. New Haven — London, 1965—1970.

Castel R. Methode structurale et ideologie structuraliste.-— «Critique», nov. 1964, v. 20.

Caws P. What is structuralism? — «Partisan Review», 1968, v. 35, N 1.

Charbonnier G. Entretiens avec Claude Levi-Strauss. Paris, 1969.

Charles D. Ouverture et indetermination.— «Pensee», 1967, N 135.

Chatelet F. Rendez-vous dans deux ans.— «Nouvel observateur», 11 janv., 1967.

Chomsky N. Syntactic structures. Hague, 1957.

Chomsky N. Aspects of the theory of syntax. Cambridge Mass., 1965.

Chomsky N. Cartesian linguistics. New York — London, 1966.

Chomsky N. Current issues in linguistic theory. London, 1964.

Claude Levi-Strauss. The anthropologist as hero. (ed. by E. N. Hayes and T. Hayes). Cambridge (Mass.) — London, 1970.

Cohen M. Quelques notations historiques et critiques autour du struc- turalisme en linguistique.— «Pensee», 1967, N 135.

Colombel J. Les mots de Foucault et les choses.— «La nouvelle criti­que», 1967, N 4.

Corvez M. Le structuralisme de Jacques Lacan.— «Revue philosophique de Lovain», 1968, v. 66, N 90.

Corvez M. Les structuralistes. Paris, 1969.

Corvez M. Les nouveaux structuralistes.--«Revue philosophique de Lovain», 1969, v. 67, N 96.

Cressant P. Levi-Strauss. Paris, 1970.

Cuisenier J. Formes de la parente et formes de la pensee.— «Esprit», 1963, N 322.

Cuisenier J. Le structuralisme du mot; d'idee et des outils.— «Esp­rit», 1967, N 360.

Dagognet F. Archeologie ou histoire de la medecine.— «Critique», mai 1965.

Daix P. Structuralisme et revolution culturelle. Tournai, 1972.

Danielou J. La revolte des jeunes.— «Le monde», 26 nov., 1968.

Deleuze G. Un nouvel archiviste.— «Critique», 1970, no 274.

Deleuze G., Guattari F. Capitalisme et schizophrenie. Paris, 1972.

Derrida J. Traduction et introduction.— In: E. Husserl. L'origine de la geometrie. Paris, 1962.

Derrida J. Ecriture et difference. Paris, 1967.

Derrida J. De la grammatologie. Paris, 1967.

Derrida I. La voix et le phenomene. Paris, 1967.

Derrida J. La forme et le vouloir-dire.— «Revue international de philo­sophies, 1967, N 3.

Derrida J. La linguistique de Rousseau.— «Revue international de la philosophie», 1967, N 4.

Derrida J. La difference.— In: «Theorie d'ensemble», Paris, 1968.

Derrida J. La pharmacie de Platon.— «Tel quel», 1968, N 32-33.

Derrida J. Semiologie et grammatologie.— «Information sur les scien­ces sociales», 1968, v. VII, N 3.

Deuxieme revolution linguistique? — «La nouvelle critique», 1968, N 12.

Domcnach J. M. Le systeme et la personne.— «Esprit», 1967, N 360.

Domenach J.-M. Le structuralisme est-il l'ideologie de la technocratie contemporaine? — «Temoignage chretien», 1968, no 1238.

Domenach J.-M. Le requiem structuraliste.— «Esprit», 1973, no 422.

Dorflcs G. Pour ou contre une esthetique structuraliste? — «Revue in­ternational de philosophie», 1965, N 73-74.

Dubois J. Structuralisme et linguistique.— «Pensee», 1967, N 135.

Ducrot O. Le structuralisme en linguistique.— «Qu'est-ce que le struc­turalisme?» Paris, 1968.

Dufrenne M. La philosophie du neo-positivisme.— «Esprit», 1967, N 360.

Dufrenne M. Pour l'homme. Paris, 1968.

Ecarts. Quatre essais a propos de Jacques Derrida. Paris, 1973.

Echanges et communications. Melanges offerts a Claude Levi-Strauss, t. 1—2. Haague —Paris, 1970.

Eco U. Looking for a logic culture.— «Times Literary Supplement», Oct. 5, 1973.

M. Edmond. L'anthropologie structuraliste et l'histoire.— «Pensee», 1965, N 123.

Entretien avec Jacques Lacan.— «Lettres fran^aises», 1—7 dec., 1966.

Entretiens sur Michel Foucault —«Pensee», 1968, N 137, 139.

Epistemon. Ces idees qu'ont ebranle la France. Paris, 1969.

«Esprit», 1967, N 360 (Numero special).

«L'Express» va plus loin avec Roland Barthes.— «Express», 1970, N 985.

Fages J. B. Le structuralisme en proces. Toulouse, 1968.

Fages J. B. Comprendre le structuralisme. Toulouse, 1967.

Fages J. B. Comprendre Jacques Lacan. Toulouse, 1971.

Fialkowski A. Structuralisme et hermeneutique.— «Esprit», 1966, N 351.

Furet F. The french left. From marxism to structuralism.— «Survey», 1967, N 62.

Gaboriau M. Anthropologic structurale et l'histoire.— «Esprit», 1963, N 322.

Genette G. Structuralisme et critique litteraire.— «Arc», 1965, N 26.

Gerber R. J. Structuralism in France.— «Modern Schoolman», 1969, v. 46, N 4.

Guiraud P. La semantique. 6 ed. Paris, 1969.

Glucksmann A. Un structuralisme ventriloque.— «Temps modernes», 1967, N 250.

Glucksmann M. Structuralist analysis in contemporary social thought. London — Boston, 1974.

Le Goff J., Casanova A. Les methodes de l'histoire et les sciences hu- maines.— «La nouvelle critique», 1967, N 7.

Goldmann L. Structuralisme, marxisme, existentialisme.— «L'homme et la societe», 1966, N 2.

Granel G. Jacques Derrida et la nature de l'origine.— «Critique», 1967, N 246.

Greimas A. I. Structure et histoire.— «Temps modernes», 1966, N 246.

Greimas A. J. Semantique structurale. Paris, 1966.

Greimas A. J. Du sens. Essais semiotiques. Paris, 1970.

Gritti J. et Toinet P. Le structuralisme: science et ideologie. Paris, 1968.

Guedez A. Foucault. Paris, 1972.

Guggenberger B. Strukturalismus und Voluntarismus — der doppelte Angriff auf die Qeschichte.—«Zeitschrift fur Politik», 1973, Jg. 20, H. 1.

Hadecke W. Strukturalismus — Ideologic des Status quo? — «Neue Rundschau», 1971, Jg. 82, H. 1.

Heusch L. de. Situations et positions de l'anthropologie structurale.— «Arc», 1965, N 26.

L'Homme devant la science. (Rencontres internationales de Geneve). Neuchatel, 1952.

Hund W. D. Geistige Arbeit und Gesellschafts-formation. Zur Kritik der strukturalistischen Ideologie. Frankfurt a. M., 1973.

Husserl E. Cartesian meditations. An introduction to phenomenology. Hague, 1960.

Husserl E. Husserliana, Bd. 6. Die Krisis der europaischen Wissenschaf- ten und die transzendentale Phanomenologie. Haag, 1963.

Jacob A. Sur le structuralisme.— «Etudes philosophiques», 1962, N 2.

Jakobson R. Essais de linguistique generale. Paris, 1963.

Jalley-Cramp M. La notion de structure mentale dans les travaux de CI. Levi-Strauss.— «Pensee», 1967, N 135.

Ipola E. Ethnologie et histoire dans l'epistemologie structuraliste.— «Cahiers internationaux de sociologie», 1970, v. 48.

Ipola E. Le structuralisme ou l'histoire en exil. These Doct. en Lettres. Nanterre, 1969.

Kremer-Marietti A. Foucault et l'archeologie du savoir. Paris, 1974.

Kristeva J. Le sens et la mode.— «Critique», 1967, N 247.

Kristeva J. La semiologie comme science des ideologies.— «Semioti- ca», 1969, N 1.

Kristeva J. Semeiotike. Recherches pour une semanalyse. Paris, 1969.

Kristeva J. (e. a.). Essays in semiotics. The Hague — Paris, 1971.

Lacroix }. Les escrits de Lacan ou retour a Freud.— «Le monde», 24 dec., 1966.

Lacroix J. La signification de la folie selon Michel Foucault.— «Pano­rama de la philosophie frangaise contemporaine». Paris, 1970.

Ladriere J. Sens et systeme.— «Esprit», 1967, N 360.

Ladriere J. Le structuralisme entre la science et la philosophie.— «Tij- dschrift voor filosophie», Leuven, 1971, N 1.

Laere F. van. Lacan ou le discours de l'inconscient.— «Syntheses», 1967, N 251-252.

Langer S. K. Feeling and form. A theory of art developed from philo­sophy in a new key. N. Y., 1953.

Langer S. K. Philosophical sketches. A study of the human mind in relation to feeling, explored through art, language and symbol. N. Y„ 1964.

Langer S. K. Philosophy in a new key. A study of symbolism of rea­son, rite and art. Cambridge, Mass., 1951.

Lanteri-Laura G. Histoire et structure dans la connaissance de 1'hom- me.— «Annaies», 1967, N 4.

Leach E. Claude Levi-Strauss. N. Y„ 1970.

Lecourt D. Pour une critique de l'epistemologie. Paris, 1972.

Lefebvre H. Au-dela du structuralisme. Paris, 1971.

The linguistique form. Recent essays in philosophical method. Intro­duction by R. Rorty (Ed.). Chicago — London, 1967.

Macherey P. L'analyse litteraire, tombeau des structures.— «Temps mo- dernes», 1966, N 246.

Makarius R. et Makarius L. Structuralisme ou ethnologie. Pour une critique radicale de l'anthropologie de Levi-Strauss. Paris. 1973.

Margolin J. C. L'homme de Michel Foucault.— «Revue des sciences humaines», 1967, N 128.

Mayenowa M. R. Semiotics today: Reflexions on the Second Inter­national Conference on Semiotics.— «Information sur les sciences sociales», avr.-juin. 1967.

Merleau-Ponty M. Les sciences de l'homme et la phenomenologie. Pa­ris, 1954.

Merleau-Ponty M. Signes. Paris, 1962.

Merleau-Ponty M. Sens et non-sens. Paris, 1966.

Milet A. Pour ou contre le structuralisme. Tournai, 1968.

Milhau J. Le marxisme en mouvement. Paris, 1975.

Millet L., Varin d'Ainville M. Le structuralisme. Paris, 1970.

Mouloud N. Sur la methode et la philosophie des sciences exactes. Pa­ris, 1968.

Mouloud N. Langages et structures. Essais de logique et de semiolo- gie. Paris, 1969.

Mouloud N. Les formes dans la science et la formalisme.— «Pensee», 1970, N 150.

Mounin G. Linguistique, structuralisme et marxisme.— «La nouvelle critique», 1967, N 7.

Mounin G. Introduction a la semiologie. Paris, 1970.

Nemo Ph. D'une prison a l'autre.— «Le nouvel observateur», 10 janv., 1972.

Notion de structure et structure de la connaissance. Paris, 1957.

Nutini H. G. Some considerations on the nature of social structure and model building: a critique of Levi-Strauss and E. Leach.— «Ame­rican Anthropologist», 1965, v. 67, N 3.

Le Ny J. F. Une autre science psychologique? — «Pensee», 1967, N 135.

Palmier J.-M. Une introduction a la lecture de Lacan. Paris, 1970.

Pap A. The apriori in physical theory. N. Y„ 1946.

Parain Ch. Structuralisme et histoire.— «Pensee», 1967, N 135.

Parain-Vial J. Analyses structurales et ideologies structuralistes. Tou­louse, 1969.

Patzig G. Der Structuralismus und seine Grenzen.— «Neue deutsche Hefte», 1975, Jg. 22, H. 2.

Pelorson J.-M. Michel Foucault et l'Espagne.— «Pensee», 1968, no 139.

«Pensee». Structuralisme et marxisme (numero special). 1967, no 135.

Pettit Ph. The concept of structuralism: a critical analysis. Dublin, 1975.

Philosophy and History. A symposium. S. Hook (Ed.). New York, 1963.

Piaget J. L'epistemologie genetique. Paris, 1970.

Piaget J. Logique et connaissance scientifique. Paris, 1967.

Piaget J. Epistemologie des sciences de l'homme. Paris, 1970.

Piaget J. Le structuralisme. Paris, 1968.

Pingaud B. Comment on devient structuraliste. Claude Levi-Strauss. «Temps modernes».— «Arc», 1965, N 26.

Pos H.-J. Phenomenologie et linguistique.— «Revue international de philosophie», 1939, N 2.

Pottier B. Au-dela du structuralisme en linguistique,— «Critique», 1967, t. 23.

Pouillion J. L'oeuvre de Claude Levi-Strauss.— «Temps modernes», 1956, N 126.

Pouillon J. Sartre et Levi-Strauss.—«Arc», 1965, N 26.

Pouilloti J. Presentation: une essais de definition.— «Temps modernes», 1966, N 246.

Quine W. V. Two dogmas of empiricism.— «From a logical point of view». Cambridge, Mass., 1953.

Ravis G. L'anthropologie et l'histoire (Reflexions sur Levi-Strauss, II).—«Nouvelle critique», 1969, N 25.

Ricoeur P. Structure et hermeneutique.— «Esprit», 1963, N 322.

Ricoeur P. La structure, le mot, l'evenement.— «Esprit», 1967, N 360.

Rifflet-Lemaire A. Jacques Lacan. Bruxelles, 1970.

Robinet A. Lacan Roi.—«Nouvelles litteraires», 9 fevr., 1967.

Rochet W. Le marxisme et les chemins de l'avenir. Paris, 1966.

Rosen S. The absence of structure.— «Kant — Studien», 1973, Jg. 64, H. 2.

Runciman W. G. What is structuralism? — «British Journal of Socio­logy», 1969, v. 20, N 3.

Ruwet N. Linguistique et science de l'homme.— «Esprit», 1963, N 322.

Safouan M. De la structure en psychanalyse. Contribution a une theo- rie du manque.— In: Qu'est-ce que le structuralisme? Paris, 1968.

Sartre I.-P. L'etre et le neant. Paris, 1943.

Sartre J.-P. L'existentialisme est humanisme. Paris, 1946.

Sartre I.-P. Critique de la raison dialectique. Paris, 1960.

J.-P. Sartre repond.— «Arc», 1966, N 30.

Sauer E. F. Axio-logie (Wertlehre). Mit einer Kritik des Strukturalis- mus. Qottingen, 1973.

Schiwy G. Der franzosische Strukturalismus. Mode. Methode. Ideolo­gic. Hamburg, 1969.

Le seminaire de Jacques Lacan, t. 1 (Les quatres concepts fondamen- taux de la psychanalyse). Paris, 1973.

Sens et usages du terms «structure». Hague, 1962.

Seve L. Marxisme et sciences de l'homme.— «Nouvelle critique», mars 1967, N 2.

Seve L. Methode structurale et methode dialectique.— «Pensee», 1967, N 135.

Simonis Y. Claude Levi-Strauss ou la «Passion de 1'inceste». Introduc­tion au structuralisme. Paris, 1968.

Sellers Ph. L'dcriture, fonction de transformation sociale.— «Nouvelle critique», 1968, N 12.

Sperber D. Le structuralisme en anthropologie.— In: Qu'est-ce que le structuralisme? Paris, 1968.

Spiegelberg H. The phenomenological movement, t. 1—2. Hague, 1960.

Structuralisme et marxisme.— «La Pensee», 1967, N 135, numero spe­cial.

Structuralism. A reader. Introd. by M. Lane (ed.). London, 1970.

Structurelle Textanalyse. Koch W. A. (Ed.). Hildesheim — New York, 1972.

Structuralism: an introduction. Robey D. (Ed.). Oxford, 1973.

Suret-Canale G. Structuralisme et anthropologie economique.— «Pen- see», 1967, N 135.

«Tel quel», 1971, N 47 (Numero special).

Problemes du structuralisme.— «Temps modernes», 1966, N 246.

Theorie d'ensemble (Foucault, Derrida e. a.). Paris, 1968.

Todorov T. Poetique.— In: Qu'est-ce que le structuralisme? Paris 1968.

Todorov T. La linguistique, science de l'homme.— «Critique», 1966 N 231-233.

Viet J. Les methodes structuralistes dans les sciences humanes. Pa­ris — La Haye, 1969.

Vilar P. Les mots et les choses dans la pensee economique.— «Nou­velle critique», 1967, N 5.

Wahl F. La philosophie entre l'avant et I'apres du structuralisme.— In: Qu'est-ce que le structuralisme? Paris, 1968.

Watte R. Reperages du structuralisme.— «Revue nouvelle», 1969, N 11.

Wellek R. The literary theory and aesthetics of the Prague school. Ann Arbor, 1969.

White H. Foucault decoded: notes from underground.— «History and theory», 1973, vol. XII, no 1.

«Yale French Studies», Structuralisme.— 1966, N 36-37.

⁶ «Поразительна связь между подъемом структурализма и спадом экзистенциализма. Пятнадцать — двадцать лет назад экзистенциа­лизм, особенно сартровский, был в зените славы. Различные слои молодой интеллигенции искали в экзистенциалистской ант­ропологии ответа на свои вопросы...

Теперь многие молодые интеллигенты видят в структура­

¹⁰ Не случайно одним из первых в «списке» революционных деяний оказалось словесное оскорбление, нанесенное анархистским лидером движения Кон-Бендитом одному из крупных админи­стративных чинов, а наиболее четко оформленным выражением майских событий остались знаменитые граффити — надписи, ис­пещрившие стены зданий в Париже и Нантерре н подразделяв­шиеся в своей тематике, как установили позднейшие исследова­тели этого студенческого фольклора, на эротические, политиче­ские или же просто эпатирующие буржуазные вкусы неожидан­ностью сопоставлений и образов.

¹⁴ См.: Ельмслев JI. Пролегомены к теории языка.— В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 1. М., 1960.

¹⁴ Barth.es R. Le degre zero de l'ecriture. Paris, 1953, p. 24.

³⁶ «Бессознательное перестает быть последним убежищем индиви­дуальных особенностей, хранилищем уникальной истории, превра­щающим каждого из нас в незаменимое существо. Оно сводится к термину, которым мы обозначаем функцию: это символическая функция, несомненно, специфически человеческая, причем во всех людях она осуществляется по тождественным законам; бессозна­тельное фактически сводится к ансамблю этих законов» (Levi- Strauss CI. Anthropologie structurale, p. 224). Бессознательное n этом смысле отлично от подсознательного, как «пустая», формаль­ная, структура отлична от резервуара образов индивидуальной истории. Таким образом, подсознание выступает в роли индиви­дуальной лексики, символического словаря личной жизни чело­века, который, однако, способен приобретать некоторое общее значение, быть понятным не только для нас самих, но и для дру. гих людей, благодаря тому, что бессознательное организует его в соответствии со своими собственными законами и превращает

⁷   Бесс Га. Роль марксистско-ленинской философии в современной | идеологической борьбе.— «Коммунист», 1968, № 8, с. 25.

¹⁴ Необходимо иметь в виду, что в критической части структурали­стской программы далеко не всегда четко расчленены различные уровни возникающей здесь проблематики. Порой критика «субъ­екта» или «принципа субъективности» в познании смешивается с критикой «гуманизма», точнее, антропологических предрассуд­ков. По сути же здесь мы сталкиваемся с явлениями разных уровней: абстрактное понятие трансцендентальной субъективно­сти — это понятие собственно философского плана, в то время как понятие гуманизм, например, выступает уже как его кон­кретизация.

¹⁹ Ibid., p. 653.