ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы. Тема данного диссертационного исследования приобретает особую актуальность в неоднородном поле проблемных представлений о ритмичности истории. В пределах этого поля складывающаяся ситуация, пути разрешения которой вынуждены искать социальная философия и философия истории, может быть охарактеризована как сфера последствий многочисленных поворотов и вызовов, протянувшихся чередой сквозь последние полвека. Историческая дисциплина, пережив эффект “историографического переворота”, инициированного в русле становления структуралистской истории, подверглась постструктуралистской атаке на рациональные формы исторического мышления. Итогом этого столкновения стало контрастное размежевание основных точек зрения на проблемы, коренящиеся как в самой природе исторического знания, так и в практике его получения и передачи.
“Лингвистический поворот” в философии истории, чье начало связывается с идеями Х. Уайта, повлек за собой исследования А. Данто, Ф. Анкерсмита, Й. Рюзена и др., результатом которых стало общее принятие того факта, что история не обладает собственным языком, и следовательно, есть необходимость переключения философского интереса с вопросов истинности познания прошлого – на прагматические аспекты коммуникация с прошлым. Постмодернистская философия истории констатировала зыбкость границ между “историей” и “вымыслом”, а также заведомую “непрозрачность” репрезентирующего языка, что скомпрометировало, по ее мнению, любую спекулятивную или позитивистскую ориентацию. Анализ истории и прошлого как текста, концентрирующий внимание на способах создания исторических нарративов и на механизмах придания им эффекта реальности, стал как никогда важен в условиях наблюдающегося “перепроизводства истории”.
Другой ряд проблем, вытекающих из методологической несамостоятельности исторической науки, вышел на передний план в связи с ростом достижений естественных наук. “Археологический поворот”, последовавший вслед за появлением новых технических средств и, следовательно, новых возможностей получения, обработки и передачи информации, существенно расширил возможности исторических исследований, но вызвал изменение понятия исторического источника. Подходы Ф. Броделя и его последователей из школы “Анналов”, равно как и концепции И. Валлерстайна и др. представителей мир-системного анализа, обострили вопросы о природе исторических объектов, исторических источников и, в общем смысле, о структуре исторической реальности. Необходимость решений этих проблем в позитивном ключе с использованием потенциала междисциплинарных методик составляет оппозицию текстуально-комбинаторному подходу к истории, но не охлаждает интереса к проблемам эпистемологии, рассмотрение которых невозможно без теоретизирования, использующего сугубо философские идеи.
Понятие ритма оказывается на перекрестке проблем обоих родов. Ритм выступает как неотъемлемый элемент неклассической философии; в то же время он является полноправным элементом процессуального понимания истории. При этом конструктивный диалог между различными точками зрения на проявление ритмичности донельзя усложнен. Лингвистически ориентированная философия трактует ритм в качестве приметы художественности исторического дискурса (Р. Барт), черты поэтизации исторических данных (Х. Уайт), аспекта повествовательной формы исторического знания (Ж.-Ф. Лиотар). В то же время социально ориентированная научная мысль склонна исследовать ритм в связи с трансформацией во времени исторических структур или систем (Ф. Бродель, И. Валлерстайн) или как показатель плотности исторических источников (П. Вен, Э. Ле Руа Ладюри).
В диспозиции, где требования рациональности и результативности исторического исследования вступают в спор с проектами эстетического экспериментирования над исторической работой в целом, сфера исследования ритмов приобретает особое значение как область, интерес к которой разделяют и наука, и искусство. Совмещение в ритме черт длительности и прерывности, его принадлежность и к эстетическим, и к математическим категориям, ненормативная акцентуация образующих его оппозиционных элементов делает феномен ритмичности своеобразным посредником между различными формами исторического мышления. Именно поэтому историческая ритмика как предмет философского анализа в качестве сферы, охватывающей все разнообразие ритмических проявлений, обнаруживающихся на различных стадиях и при различных процедурах формирования исторического знания, может претендовать на статус концепта, коммутирующего различные теоретические позиции и разрешающего напряжения между ними.
Степень научной разработанности проблемы можно оценить, лишь подчеркивая поливалентный характер сопряжения понятий “история” и “ритм”. В традиционном ракурсе, доставшемся нам в наследство от метафизики истории, мысль о ритмичности Истории отсылает к схемам нормативной периодизации, базирующимся на философских позициях, согласно которым история in toto мыслится как “всемирная” или “глобальная”. В этом случае речь идет о характеризующемся ритмом исторического бытия реальном процессе, в ходе которого поступательно воплощается идея разума (И. Кант), или развертывается универсальный диалектический принцип (Г.В.Ф. Гегель).
Интеллектуальная реакция на проекты, утверждающие универсальность исторического ритма, выразилась в создании циклических и стадиальных концепций, в рамках которых осуществлялся поиск ритмичности в Истории. Циклический механизм “жизненного ритма” цивилизаций был предложен в концепции О. Шпенглера, исследование ритмики мировой социально-культурной динамики было проведено П. Сорокиным. Как ответвления спекулятивной философии истории, системы, предложенные Л. Гумилевым, Э. Даусоном, Н. Данилевским, К. Куигли, Л. Мэмфордом были сориентированы на выявление закономерности хода истории, который мог быть определен через циклические повторения унифицированных форм. В этом смысле подобные схемы неявным образом отсылали к “ритму эпох” Августина или “ритму времен” Дж. Вико. Для нашего исследования принципиальным было зафиксировать тот факт, что в моделях, появляющихся под эгидой теории цивилизации, историческая ритмика нивелировалась, упорядочиваясь в глобальном историческом ритме, который рассматривался как частный случай ритма Вселенной (А. Тойнби), или как демонстрация логики прогресса человечества (К. Маркс).
Генетическую связь с вышеназванными теориями сохранили современные модели глобальной истории, в которых продолжается поиск общего для всех цивилизаций ритма изменений (Ю. Яковец), ритма глобально-формационного развития (Ю. Семенов), ритма исторического процесса как выражения системной эволюции (В. Пантин). В то же время, реставрация циклической точки зрения на исторический процесс свидетельствует о своеобразии очередной ре-актуализации античного философского наследия. Доминантой последнего выступает понятие изначальной ритмичности универсума, открывающейся посредством числа в различных сферах искусства и социальной жизни. Анализируя возникновение понятия ритма единого исторического целого, есть смысл пересмотреть древнегреческие концепции, придающие ритму фундаментальный онтологический статус. К таковым следует отнести понимание ритмичности как характерной формы выражения мировой закономерности (Парменид), диалектики противоборствующих начал (Эмпедокл), механизма взаимоотношений изменяющихся вещей и субстанций, или ритма Логоса (Гераклит). В философии Платона синтез представлений предшественников обусловил вывод о ритмическом характере действительности и ведущей роли ритма в мусической деятельности. Аристотель, анализируя отличительные особенности искусств как подражательных действий, распространил на них общую практику использования ритма и метра, подчеркнув творческий характер последних.
Кризис позитивистской историографии и девальвация представлений о приоритете единого целого истории выразился в критике историзма и интересе к структуралистской истории. Наиболее значимыми для исследования исторической ритмики следует считать развернутые концепции Ф. Броделя о полиритмии социальной реальности, а также исследования других представителей школы “Анналов”. Среди них необходимо отметить касающиеся квантификации истории идеи Э. Ле Руа Ладюри, количественную (сериальную) историю П. Шоню, анализ рядов количественных данных Ф. Фюре. Действенность методов статистического анализа длинных временных рядов обращают наше внимание на ряд направлений в исследовании экономических, демографических, политических показателей исторических процессов. На стыке неомарксистского и структуралистского подхода к истории не вызывает сомнения продуктивность мир-системного анализа, в основу которого легли мысли И. Валлерстайна о ритмичном характере функционирования исторических систем.
Свидетельствами практической ценности статистических методов анализа служат выявляемые циклы политической гегемонии (Дж. Модельский, Дж. Голдстайн), ритмы миграционных процессов (М. Гимбутас, Е. Черных, Дж. Томсон), демографические показатели исторических систем К. Чейз-Дана. Кроме того, имеется практически бесконечный ряд работ, посвященных выявлению природных ритмов, влияющих на ритмику социальных процессов. Среди них исследования исторической динамики с точки зрения биологии (П. Турчин), климатических изменений (В. Клименко, Х. Вейс, М
. Блох, Б. Пейсер), вулканической и тектонической активности (А. Нур) и др.В русле постмодернистской философии, анализирующей процессы создания письменной истории и оперирующей лингвистическими и общими эстетическими категориями, особый интерес вызывают понимание ритма “в тексте” как одного из дифференциальных элементов эстетического сообщения (У. Эко) с подчеркиванием его роли в историческом дискурсе (Р. Барт, М. Фуко). На этом фоне анализа дискурсивных практик оправдано пристальное внимание, которое уделяется в диссертационном исследовании концептуальным подходам к историческому знанию, разрабатываемым Ф. Анкерсмитом с позиций как нарративной философии истории, так и неклассической эстетики. Одним из опорных пунктов сопряжения текстологического и эмпирического подходов можно также считать выводы П. Вена о низкой эффективности понятий в практической истории, прочитываемые сквозь идеи Ж. Деррида о роли непонятийного в современной философии и, в связи с этим, об исключительной роли ритма. Не обходя стороной идеи, индуцированные тропологической теорией Х. Уайта, наше исследование использует возможность рассмотрения акта поэтической префигурации исторического поля с точки зрения музыкальной и поэтической ритмики. Это, в свой черед, является причиной привлечения ряда специальных работ по античной метрике (Ю. Холопов), метрическим моделям стиха (Р. Якобсон), музыкальному ритму (М. Харлап) и др.
Цель и задачи исследования. Целью диссертационного исследования является философский анализ ритма как средства коммуникации с прошлым, динамической формы упорядочивания исторического знания и элемента репрезентации прошлого в исторических текстах. Анализ направлен на утверждение методологической роли исторической ритмики в плане историографии и эпистемологии, а также на доказательство значимости сводных представлений о ритмичности для количественной обработки исторических данных и практики создания исторических текстов.
Для достижения поставленной цели в работе ставятся и решаются следующие задачи:
Объект исследования – феномен ритма в истории.
Предмет исследования – историческая ритмика как структурное измерение исторической реальности преимущественно в методологическом аспекте формирования знаний о прошлом.
Методологические основы исследования соответствуют преследуемой в нем цели и путям ее реализации в спектре поставленных задач. К ним относятся сравнительно-исторический метод, использующий в том числе междисциплинарные подходы; формально-аналитический метод с применением элементарных математических понятий; текстологический метод, учитывающий достижения философской нарратологии. Весомую роль для нашего исследования играют достижения структуралистской методологии в приложении к теории истории и методики количественного анализа в исторических исследованиях.
Особую значимость для диссертации в теоретическом плане приобретают:
а также теоретические обобщения, основывающиеся на анализе приемов специальных исторических исследований: выводы П. Вена о специфической роли понятий в истории, заключения о полиритмии и составном характере социальной реальности Ф. Броделя, мысли о структуре исторических интерпретаций Р. Беркхофера и др.
Научная новизна результатов диссертационного исследования
заключается в разработке и обосновании авторской концепции исторической ритмики, позволяющей охватить наиболее репрезентативные интерпретации ритма, фигурирующие в философии истории.К числу наиболее существенных результатов относится следующее:
Практическое значение полученных результатов. Концепт исторической ритмики служит обоснованию методологического поля, в котором различные теоретические предпочтения и философские позиции, выступающие источниками утверждения истории как единого целого или как результата комбинаторики, обнаруживают общность в приемах производства своего конечного продукта. Ряд выводов из проведенного исследования расширяют возможности философского подхода к исследованиям феноменов цикличности в социально-культурных процессах и подчеркивают необходимость поиска новых методов формализации исторических данных. Результаты диссертации могут быть использованы при анализе приемов квантитативной истории, мир-системного анализа, а также при исследовании структуры исторического дискурса. На основе сделанных в ходе исследования выводов и полученных результатов может быть подготовлен спецкурс по исторической ритмике, а также выделена и разработана отдельная тема в курсе философии истории.
Апробация результатов. Основные положения диссертационного исследования были опробованы на научном семинаре кафедры теоретической и практической философии Харьковского национального университета им. В.Н. Каразина, а также представлены в форме тезисов и статей, отражающих выступления на следующих конференциях: “Мир-системная теория и современные глобальные трансформации” (ХНУ, 2000 г.), III Международная конференция “Циклы” (СевКавГТУ, 2001 г.), X Международные Сковородиновские чтения (ХНУ, 2003 г.), XI Международная научная конференция студентов, аспирантов и молодых ученых “Ломоносов” (МГУ, 2004 г.),
III Международная конференция “Hierarchy and Power in the History of Civilizations” (Москва, 2004 г.), IV Российский философский конгресс “Философия и будущее цивилизации” (Москва, 2005 г.).Публикации. Идеи диссертации отражены в 6 статьях, опубликованных в специализированных научных изданиях.
Структура диссертации. Работа состоит из введения, трех разделов, выводов к каждому разделу, выводов к работе в целом, приложения и списка использованной литературы из 206 наименований. Общий объем работы составляет 227 страниц; из них 182 страницы занимает основной текст и 26 страниц – приложение.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ
Во введении обосновывается актуальность темы диссертационного исследования, оценивается степень разработанностью самой темы, формулируются цель исследования и ряд задач, решаемых для ее достижения, указываются методологические основы исследования, а также раскрывается научная новизна и практическое значение полученных результатов.
В первом разделе Коннотации понятия ритмичности истории показано, что достижением метафизики истории стало понятие ритма как диалектического единства содержательных моментов исторического бытия. Утверждением процессуальной целостности единого ритма истории его действие отождествляется с циклическим воспроизведением или регулярным повторением ограниченного числа универсальных форм, исчерпывающегося по ходу всемирно-исторического движения. Тем самым становится очевидным, что созерцание единого целого, предшествующего понятию истории, лишает последнюю своеобразия составляющих ее эмпирическое содержание элементарных процессов, каждый из которых демонстрирует свои динамические характеристики. Исходя из этого, делается вывод о необходимости отказа от свода представлений о “ритме исторического процесса” и решения проблемы в терминах множественности, позволяющих вести речь о ритмах, процессах, историях, т.е. о сфере “исторической ритмики”.
В первом подразделе Ритм исторического бытия в метафизике истории анализируется понятие ритма, использующегося в качестве формального миметического носителя (И. Кант), как категории, гарантирующей связь единства с множеством (Ф.В.Й. Шеллинг), как единства различия сущностных моментов в идее, тождественного чистой “жизни духа”, и представляющего природу научного метода (Г.В.Ф. Гегель). Отмечается, что понятие ритма, учреждаемое в гегелевской системе, обрекает любые различия на упорядочивание в форме регулярного повторения, ритмический модуль которого представляет собой цикл, составленный диалектической триадой. Критика подобной схемы, в рамках которой история мыслится как проблема логики, была предпринята Ф. Ницше и К. Марксом, помещающими в фокус своего внимание реальные человеческие действия и реальные формы исторического процесса. Несообразности циклического строения всемирной истории, воспроизводящей форму идеального бытия в ритмах социальной действительности, выступили свидетельствами в пользу самодостаточности исторических форм, которые иллюзорны в метафизической перспективе, но не редуцируемы, поскольку выражаются своим строем, стилем и ритмом.
Во втором подразделе Рекогносцировка понятия ритма истории рассматривается интеллектуальная критика гегельянства, в русле которой продуцирование фундаментальных схем всемирной истории было заражено ницшеанским недоверием к диктату Единого. Показывается, что в построениях К. Маркса, О. Шпенглера и А. Тойнби ритм производства конкретных исторических форм низводится до процесса повторения универсальных общественных состояний, мыслящихся в качестве фаз глобального исторического процесса. Тем самым представление об истории как о результате интерференции ее закономерностей и случайных человеческих действий не изменило точки зрения на исторический ритм, отождествляющийся с метром, вследствие чего принципом включения ритма во временные структуры оставалась повторяемость.
Отметив, что всемирно-исторические схемы
XIX-XX вв., онтологизирующие исторический ритм, имеют намеренное сходство с античными образцами, мы анализируем понятие ритма, которое сопрягается с онтологической размеренностью. В платоновской схеме ритм выполняет функцию соотношения между идеями и вещами, согласно которому вещь производится согласно идеальной структуре, определенной метрикой идеи, и согласно которому любой креативный процесс понимается как выполнение ритмического соответствия мере. Позиция Аристотеля по вопросу о реальном различии вещей подкрепляет вывод о том, что понятие ритмичности (rithmos), входящее наряду с eidos и morphe в группу онтологических терминов, подразумевает соответствие всякого сущего действующей метроритмической фигуре. Это означает, что rithmos есть среда мира как творения; размерность, метрика, счет и упорядоченность ритмичны и эта погруженность во множество ритмов, имеющих меру, есть закон природы.В таком случае история – как разновидность мусической деятельности – должна подчиняться неизменному ритму. Это обуславливает идеальную ритмику античной философии истории и, по мнению А. Лосева, прообразом истории для античных мыслителей служит природное круговращение, в котором отсутствует генерация новых форм. Однако Ж. Делез обращает внимание на то, что отождествление циклов подобия и вечного возвращения неправомерно, поскольку всякий цикл представляет собой некое объединенное множество. В платоновской схеме ко всякому множеству применимо понятие правильного ритма, соответствующего истинной мере. На этом базируется, как отмечает Ф. Ницше, метафизическая вера в то, что характеристики действительности, наблюдаемой в настоящем времени, могут быть не только познаны, но и исправлены. Залогом правильности в данном случае выступает “полный цикл” (Ж. Делез) Хроноса, задающий меру, от которой и отклоняется ритм всякого реального бытия, нарушающего меру на отдельном участке настоящего. Исправление неистинного ритма возможно только в случае максимального расширения границ настоящего, что демонстрируется античной историографией, которой не свойственна осознанная ориентация на прошлое, отделенное от настоящего. Анализируя взгляды Аристотеля, мы приходим к выводу о том, что для древнегреческих мыслителей прошлое выступает как вид настоящего или, точнее, как менее интенсивное настоящее. Прошлое оказывается в той или иной степени настоящим, а следовательно, – в той или иной степени самостоятельным по отношению к настоящему. Воспользовавшись возможностью “перевернуть” платоновскую схему, стоики акцентировали внимание на прошлом, трактуя настоящее как результат прошлого, чем положили начало собственно историческому взгляду на мир.
В третьем подразделе Историческая ритмика в терминах “множественности” констатируется, что именно “перевернутая” платоновская схема оказывается в центре внимания современной философии. Это обуславливает интерес последней к ритму как к механизму и инструменту, служащему многообразному “собиранию” оппозиций, при котором всякое получаемое в результате ритмическое единство оказывается не единством тождества, а единством различия. Обращение к непонятийной “природе” ритма с акцентом на его несубстанциальности в контексте современной философии истории, ориентированной на структуралистский, эстетический и прагматический подход к исследованию прошлого, позволяет переосмысление исторических концепций, структур и схем периодизации как вариативных моделей ритмических единств.
Одной из отправных точек философии истории, стоящей в оппозиции к спекулятивному мышлению, становится понятие множества, в основе которого лежит различие составляющих его элементов. В терминах множественности утверждаемая мера исторического бытия становится действительной лишь при условии субъективно накладываемых на определенное множество тех или иных специфических условий единства. В таком случае мы вынуждены признать, что всегда существует множество историй, а не единственная история, и что любой постулируемый ритм исторического процесса есть форма выражения одного из мыслимых единств, прилагаемых к множеству свободных ритмов исторических источников. Утверждая вслед за Ж. Делезом и Ф. Гваттари, что сам познаваемый предмет – это множественность, мы приходим к выводу о том, что в качестве этого предмета выступает любой исторический объект, а необходимое для исторической дисциплины “прошлое само по себе” многообразно. Прошлое в своем гипотетическом единстве есть лишь идея; такая идея, по нашему мнению, должна оказаться неким идеальным единством, налагаемым на некоторое эмпирическое множество.
Во втором разделе Актуализация “идеи прошлого” как исторического поля прослеживается процесс установления оперативного и конкретного исторического прошлого, обуславливающего фактическое структурирование исторических описаний.
В первом подразделе Понятие идеи прошлого как параметризованного множества на основании предложенной Ж. Делезом трактовки Идеи как непрерывного множества с практически неограниченным числом параметров делается заключение о том, что таким образом можно и должно мыслить идею
прошлого. Элементы идеи прошлого как множества с определенной метрикой различаются на начальном уровне их индивидуации, а следовательно, их собрание и диспозиция есть расстояние на множестве. Таким образом, идея прошлого, с одной стороны, “в чем-то сродни пространству” (Ж. Делез). С другой стороны она есть архив, который отличен от актуального настоящего (М. Фуко), но участвует в создании исторического мира, формально законодательствуя в процессе генерации высказываний о прошлом, которые служат единственной возможностью “доступа” к прошлому. Учитывая проблематическое существование идеи прошлого по отношению к настоящему, мы, вслед за Ж. Делезом, полагаем ее как виртуальную, т.е. лишенную актуальности и нуждающуюся в актуализации. Мы заключаем относительно идеи прошлого, что она есть “чистая историчность” (К. Леви-Стросс), принадлежит области несущностного и обладает эмпирическими признаками и топологическими качествами, которые свойственны всякому множеству как элементарному математическому понятию. В таком случае сообщение с прошлым представляется нам как работа с областью разрешения идеи прошлого, для получения которой сама идея должна быть поставлена как проблема, обуславливающая спектр задач по ее разрешению, а также активирована как архив посредством “темпоральной инъекции” (В. Подорога), т.е. за счет введения времени наблюдения. Актуализация осуществляется творческими актами субъекта, применяющего к элементам идеи прошлого ту или иную типологию, соответствующую тому или иному измерению идеи. В результате каждый ряд элементов одного типа образует одну из линий или “ритмов актуализации” (Ж. Делез), бесконечная сумма которых образует актуальное прошлое, параметры которого обусловлены метрикой идеи прошлого.Во втором подразделе Историческая реальность актуального прошлого мы выясняем, каким образом историчность актуализируемой идеи прошлого трансформируется в то прошлое, которое есть и область разрешения идеи, и та действительность, которая представляет собой множество следов вариативного прошлого, наличествующих в настоящем. Как показывает анализ, в качестве действительного служит актуальное прошлое, которое является результатом осуществления виртуальной реальности идеи прошлого и выступает в качестве исторического
поля, использующегося впоследствии описательным историческим знанием. В связи с этим освещается вопрос о конституции исторического поля.Элементы идеи прошлого, т.е. высказывания о прошлом, интегрируются в рядах, которые представляют “развертку” во времени структуры идеи прошлого. Следовательно, текстура исторического поля создается по аналогии со структурой идеи прошлого и механизмом этого аналогического “переноса” служит ритм. Историк имеет дело с историческим полем как с областью действительного и подвергает описанию то, что наблюдает в этой действительности. При этом упорядоченные элементы исторического поля могут пониматься в позитивном духе, т.е. как исчисляемые, измеряемые факты. Однако ряды высказываний, согласно мнению М. Фуко, нефункциональны; они служат лишь “материалом” формирования той действительности, которая, описывается историком как “действительное положение вещей”.
“Подготовительный” этап конституирования исторического поля заключается в применении типологии к множеству единичных высказываний и интеграции этих высказываний в ряды. Соответствие типологии равнозначно вписыванию в ряд (П. Вен); выстраивание в ряд означает повторение, которому соответствует свой ритм (У. Эко). Исходя из этого, мы считаем, что ряды выступают в качестве различных повторений идеи прошлого, и само рядоположение данных есть первичное упорядочение, в результате которого происходит переход от множества рассеянных высказываний о прошлом – к множеству рядов, в которых эти высказывания интегрированы согласно типу. Произведение множества рядов представляет собой некое единство без вещей или до-концептуальное поле (М. Фуко), поддерживающее симметрию с метрикой идеи прошлого как множества. Другими словами, мы хотим сказать, что топологии идеи прошлого адекватна топология рядов, а следовательно, ей же адекватна и топология до-концептуального поля как формального условия и “материала” поля исторического в целом
.Таким образом, на самом “нижнем” уровне исторического поля мы сталкиваемся с его “материальной подкладкой” или, по словам М. Фуко, “телом”. Она определяется как множество резонирующих рядов (Ж. Делез), совокупность хроникальных линий (Х. Уайт), система перекликающихся дискурсов, ведущих “простую запись” (М. Фуко). Мы делаем вывод о том, что это есть уровень становления прошлого, которое впоследствии в соответствии с той или иной концептуальной стратегией претворяется в положение вещей, которые могут иметь историю.
В третьем подразделе Становление как (пред/до)история прослеживается каким образом в ходе актуализации идея прошлого как ансамбль гетерогенных элементов становится гомогенным множеством, описание которого и представляет историю. Это значит, что вскрывается механизм “наращивания” доисторического (до-концептуального) поля, задаваемого рядами нефункциональных высказываний о прошлом, до исторического поля, задаваемого событийными рядами.
Прошлое как беспредельная виртуальная вещь представляет собой стихию становления, т.е. поверхность скоординированных не-вещей, лабиринт временных ритмов, с которым всякая пишущаяся история вступает в отношения. Эмпирическое “содержание” идеи прошлого “переводится” в множество серий разрешения этой идеи, образующих во взаимном наложении и сплетении бесконечный лабиринт поверхности становления. Каждая серия, участвующая в создании этого лабиринта, есть ритмическая фигура, выражающая один из ритмов актуализации идеи прошлого. Поскольку интерес для исторической науки представляет конкретное прошлое, таковое может быть отграничено, т.е. актуализировано в настоящем в виде фрагмента. При этом единство, достигаемое выделением фрагмента прошлого, есть некая общность элементов, а всякий концепт, который может быть к ней применен, выполняет функцию “оператора общности” (Ж. Деррида). Значит линия концепта, претендующая на статус “нити Ариадны” в лабиринте свободных ритмов актуализации идеи прошлого, оказывается линией среди линий и ритмом среди ритмов.
Концепт как принудительно задаваемый ритм, оперирующий объединенным множеством свободных ритмов, модулирует эти ритмы по праву метра для достижения в пределах их множества системной целостности. Будучи субъективным практическим действием, концепт объективирует прошлое, реально овеществляя стихию становления и фокусируя единство, которое предшествует концептуальному построению. Цель практики состоит в том, чтобы определить прошлое в конкретных границах, подвергнуть концептуализации и, в итоге, получить фрагмент прошлого как конкретную реальность, используемую в качестве объекта исследования. Субъективность концептуализации подразумевает подведение ритмов становления не под единственную линию понятий, а всякий раз под одну из возможных; поэтому число концептов – как “прорывов из хаоса” (С. Неретина) или проходов в лабиринте – не ограничено ничем, кроме изобретательности историка.
В третьем разделе Репрезентация прошлого языком истории анализируется роль языка, использующегося историком для конституирования, осмысления и описания исторической реальности. Факт непрозрачности репрезентирующего прошлое языка обуславливает внимание к способам его использования историческим дискурсом, а также к анализу художественного и количественного аспектов последнего. В случае преобладания художественного
аспекта исторический дискурс представляет собой рассказ, который не следует за реальностью, но продуцирует цельную историю, смысл которой раскрывается в ритме развития его сюжета. По достижении количественного баланса история, не имеющая значения, предстает как полиритмия хроникальных записей, комбинирование которых выполняет условие создания полноценной истории как мыслимого целого.В первом подразделе Нарративное использование языка как освоение текстуальной реальности прошлого проводится анализ поэтического измерения историографии. Выбор языка и стиля исторического исследования определяет способ представления прошлого в исторических нарративах наравне с объемом фактических данных. Поскольку в истории язык обретает собственную субстанциальность (Ф. Анкерсмит), и любому историческому тексту присущ эффект литературности, необходим анализу формальных компонентов исторических текстов. Согласно идеям Х. Уайта исходной точкой для “осюжетивания” истории следует считать префигурацию исторического поля, состоящую в формировании исследователем представления о буквальной хронике и стратегии перевода ее в повествование. В этом случае матрица фигурального языка накладывается на не-нарративную структуру исторического поля, задаваемого ритмикой исторических источников. Предпринимаемый историком активный синтез при помощи “механизма сюжета” (Р. Барт), обладающего своим ритмическим строем, погружает исторические события в идеальную форму повествовательного времени, т.е. предлагает историю как произведение, исполняемое в определенном размере. В конфликте между “ритмом источников” (П. Вен) и ритмом сюжета, приводящем к деформации и первого, и второго ритмов, происходит модуляция рядов исторических фактов и подчинения их повествовательной форме, служащей “синтезом метра” (Ж.-Ф. Лиотар).
Выяснив, что в основе тропологической теории лежит принцип подчинения ритмики исторического поля – метрике формы исторического повествования, мы заключаем, что применение доминантного тропа к “исторической прозе” (Х. Уайт) есть применение определенной ритмической фигуры к фактическому материалу. Отметив непонятийную природу тропа (Г.В.Ф. Гегель), его роль в качестве схемы для построения чего-либо (Секст Эмпирик), эквивалентность тропа и музыкального метра (Х. Уайт), категорический характер тропа (Ф. Анкерсмит) и соответствие тропу как конкретной поэтической форме определенного ритма, мы делаем обобщающее заключение о том, что “подведение под троп” есть способ достижения ритмической цельности истории. Таким образом, ритмика “простой записи” исторического поля подводится под ритмические категории, которыми оперирует метафорическое мышление, в результате чего историческое поле становится интеллигибельным.
Строящий “нарративную вселенную” (Х. Уайт) историк стремится получить одну из возможных версий закономерного мира, имеющего начало и конец, траекторию и внутреннюю логику трансформаций. При этом, как отмечает У. Эко, этот мир как текст может присваивать ритм той реальности, вместе с которой он воспроизводится и которую он переосмысливает, но – как генератор смыслов – не обязан подчиняться ритму источников. Ритм исторического бытия, постулируемый нарративным миром прошлого, обусловлен в большей мере ритмом сюжетной линии, не конфликтующим критическим образом с распределением фактических данных. Следовательно, историк стоит перед задачей найти компромисс между ритмическими параметрами текстуальной реальности, которую он конструирует, и ритмическими параметрами исторического поля, с которым он вынужден считаться.
Во втором подразделе Не-лингвистически ориентированная практика истории акцентируется тот факт, что предпочтением, отдаваемым метафорическому языку, санкционируется появление среди исторических текстов образцов т.н. “мифистории” (В. Макнил). Исследование текстуального измерения истории, равно как и утверждения о языковой реальности объектов, описываемых историческим текстом, должны учитывать тот до-языковой уровень дискурсивной практики, который выступает в качестве неустранимого повода для появления объектов такого рода. Работа в языковом поле преследует умножение смыслов, однако при этом не следует игнорировать то предваряющее его (не/вне)языковое поле, на которое любой язык указывает. На неметафорическом языке невозможно охватить мир понятийной системой, т.е. сообщить ему идеальную форму; но такого языка вполне достаточно, чтобы очертить распределение его фактических элементов. Это означает, как указывает Ф. Бродель, положить в основу конструируемого исторического мира не столько художественный, сколько количественный баланс высказываний о прошлом.
Подчеркивая роль сингулярных высказываний о прошлом как знаков прошлой реальности, мы отмечаем, что индексирование реальности не совпадает с рассказом о ней, поскольку рассказ нуждается в метафорах, а для утверждения того, что “это было” достаточно констатирующего дискурса. Опираясь на анализ исторического дискурса, проведенный Р. Бартом, мы делаем вывод о том, что именно в русле структуралистской истории наблюдаются осознанные попытки акцентировать внимание на рядах записей, каждый из которых выражает ритм “отдельной” исторической реальности. Ориентация школы “Анналов” на не-нарративные формы и воздержание от причинных объяснений исторических перипетий инициировали практику доступа к прошлому при помощи фактических констатаций, говорящих односложным языком дат, цифр, количеств, степеней интенсивностей и т.п. Таким способом анналисты, оставаясь в русле модернистской исторической науки, представили количественные концепты единства, называемого историей, и утвердили представление, согласно которому историческая реальность является “пучком переменных величин” (Ф. Бродель).
Подчеркивая отличие тотальной истории от истории глобальной, заключающееся в отсутствии единого центра и в том, что первая представляет собой множество "пригнанных друг к другу" (М. Фуко), но независимых историй, мы проясняем вопрос об истории как едином целом. Слоистая и “глубоко эшелонированная” (Ф. Бродель
) историческая реальность, каждый слой демонстрирует свой ритм изменений, может быть представлена как единый поток истории мира лишь в мышлении историка, исследующего взаимодействия отдельных потоков. Такой истории как мыслимому целому сообщается ритм, который является одним из возможных результатов сочетания в масштабе большой длительности ритмики длинных временных рядов.В выводах к работе
кратко подводятся ее итоги, очерчиваются области развития и углубления данной темы, намечаются перспективы анализа исторической ритмики.Отмечается, что социально-философская проблема осмысления истории получает новые пути разрешения с привлечением выдвинутой в исследовании концепции исторической ритмики, согласно которой в сферу анализа вовлекается область непонятийного, что дает возможность исследовать не только процессуальную специфику истории, мыслимой как единое целое, но и ритмы тех до-когнитивных единств, которые предшествуют понятию истории. В этом случае динамические характеристики функционирования определенных исторических общностей оказываются опосредованными ритмическими механизмами актуализации идеи прошлого и конституирования исторического поля, а выделение и утверждение самих этих общностей зависит от специфики концептуализации массива фактических данных, относящихся к актуальному прошлому. В результате какая-либо историческая периодизация, метрическая структура истории или ритм исторического процесса представляется одной из возможных форм репрезентации истории как единого целого, обусловленной достижением количественного и/или художественного балансов между ритмами исторических источников и ритмами стандартных сюжетов повествования.
В приложении экспонируется авторская версия представления истории в глобальном масштабе как ритмического целого, получаемого в результате нахождения количественного баланса в рамках множества привлекаемых для этой цели статистических данных.
Список научных работ, опубликованных по теме диссертации:
АННОТАЦИИ
Шильман М.Є. Історична ритміка: філософсько-методологічний аспект. – Рукопис.
Дисертація на здобуття наукового ступеня кандидата філософських наук за спеціальністю 09.00.03 – соціальна філософія та філософія історії. – Харківський національний університет ім. В.Н. Каразіна, Харків, 2005.
Дисертація пропонує аналіз ритмічних проявів, які фіксуються у процедурах отримання та формування історичного знання. Висунутий в ній концепт історичної ритміки демонструє можливість дослідження не тільки процесуальної специфіки історії, але й ритмів тих до-когнітивних єдностей, що передують поняттю історії. Цей підхід сприяє вирішенню питань ритмічності й історії як процесу і як тексту.
Ритмічними виявляються механізми актуалізації ідеї минулого, яка визначається як параметризована безліч і є фундаментом історичного мислення. Ритм бере участь у конституюванні історичного поля, а потрібна для писаної історії префігурація історичного поля полягає в узгодженні ритмів історичних джерел з ритмами відомих сюжетів. Однак текстуальний вимір історії враховує той до-мовний рівень дискурсивної практики, що є привід для появи будь-яких “історичних об'єктів”. Структуралістський підхід пропонує концепт тотальної історії, яка – на відмінність від історії глобальної – являє собою безліч незалежних історій, кожна з яких розгортається в ритмі змін “окремого” шару історичної реальності. Таким чином тотальна історія є однією з ймовірних форм репрезентації минулого, яка характеризується власним “ритмом історичного процесу” і набуває існування як єдине ціле в уявлення історика, який досліджує взаємодії реальностей і узгоджує ритміку обумовлюючих їх довгих часових рядів.
Ключові слова: історія, ритм, історіографія, текстуалізація, наратив, історична ритміка, ідея минулого, репрезентація, історичний дискурс, префігурація.
Шильман М.Е. Историческая ритмика: философско-методологический аспект. – Рукопись.
Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук по специальности 09.00.03. – социальная философия и философия истории. – Харьковский национальный университет им. В.Н. Каразина, Харьков, 2005.
В диссертации анализируется историческая ритмика как структурная составляющая исторической реальности, для чего фокусируется особое внимание на всех тех проявлениях ритмичности, которые обнаруживаются в процессах коммуникации с историческим прошлым, в процедурах получения и упорядочивания исторического знания, а также при репрезентации прошлого в исторических текстах.
Заявленная в работе концепция позволяет охватить наиболее репрезентативные понятия ритма, фигурирующие в философии истории, и сосредоточить усилия на осмыслении области непонятийного для выявления возможности исследовать не столько процессуальную специфику истории, сколько ритмы тех до-когнитивных единств, которые, по мысли автора, предшествуют всякому понятию истории.
Ретроспективный анализ понятий ритма, доминирующих в метафизике истории, показывает, что в том случае, когда ритм понимается как выражение имеющей смысл процессуальной целостности, его действие отождествляется с циклическим воспроизведением или регулярным повторением универсальных структур, а следовательно, исключает саму возможность исследования специфики исторических форм. При этом попытки выявить логическое и смысловое единство исторического процесса непременно отсылают к тем идеям истории, согласно которым историческое прошлое полагается фиксированным, единственным и неизменным.
Признание вариативного характера прошлого означает “переворачивание” платоновской схемы, базирующейся на понятии единства, и вызывает необходимость использования в философии истории понятия множественности, в терминах которой констатируется отсутствие единственного языка, излагающего универсальную историю, обладающую единым ритмом. Оказывается, что есть множество различных историй, и адресуемые им ритмические фигуры обусловлены спецификой актуализации “идеи прошлого”.
Актуализация идеи прошлого мыслится как погружение в стихию становления прошлого, выход из которой возможен лишь путем созидающего утверждения значимости определенного фрагмента прошлого с последующей его концептуализацией. Концепт, организующий прошлое и в определенных границах, и в определенном ключе, превращает его фрагмент в историческое поле. Соответственно, упорядоченная в рядах диспозиция высказываний о прошлом, представляющая до-концептуальную “подкладку” исторического поля, в субординации, задаваемой введенным концептом, играют роль исторических источников. Таким образом, в фокусе исследовательского внимания оказываются то, с помощью чего историк получает доступ к прошлому: распределения высказываний о прошлом, в качестве которых выступают структуры хроник, ритмы количественных рядов, фактуры исторических текстов. Задание исторического поля посредством множества рядов, каждый из которых представляет собой один из “ритмов актуализации” идеи прошлого и выражает один из аспектов ее разрешения, формирует ту историческую реальность, которая описывается языком исторического дискурса.
При нарративном использовании языка прошлое репрезентируется в тексте, где гетерогенные временные порядки рядов упорядочиваются при помощи синтаксических структур и сюжетных схем в одно интеллигибельное целое. В связи с этим доказывается, что историческое поле форматируется с применением историческим дискурсом метафор, тропов и сюжетных линий, имеющих свою ритмическую “природу”. Тем самым нарратив подчиняет ритмы исторических источников ритму выбранного стандартного сюжета и, окончательно осваивая конституированное историческое поле, создает “нарративную вселенную”, т.е. предлагает свою версию единого мира исторического прошлого с имманентным ему “ритмом исторического процесса”.
Констатирующий дискурс, который не ориентирован на достижение литературной цельности, избегает повествовательной формы и старается отмежеваться от каких-либо объяснительных стратегий, производит регистрацию структурных уровней или слоев исторической реальности, взаимозависимых и сосуществующих в непостоянных ансамблях. Характерное для структуралистской истории достижение количественного баланса взамен баланса художественного использует буквалистский язык дат, опираясь на как можно более широкое использование различных статистических данных. В этом случае имеющий “тотальную” историю мир как тема исторической дисциплины представляет собой доступную операциям вариативную фиксацию прошлого, для которой применяемые концепты играют роль операторов общности, обуславливающих сходимость фактических рядов, а история в целом выступает как мыслимое единство исторического процесса, укладывающегося в схему периодизации и демонстрирующего свойственный ему ритм.
Ключевые слова: история, ритм, историография, текстуализация, нарратив, историческая ритмика, идея прошлого, репрезентация, исторический дискурс, префигурация.
Shilman M. Historical rhythmics: philosophical-methodological aspect. – Manuscript.
Thesis for Candidate’s Degree in Philosophy, speciality 09.00.03 – Social Philosophy and Philosophy of History. – Kharkiv V.N. Karazin National University, Kharkiv, 2005.
The dissertation offers the philosophical analysis of historical rhythmics as structural component of a historical reality. The rhythm is understood as means of the communications with the past, the form of ordering of historical knowledge and an element of representation of the past in the historical texts. The methodological role of historical rhythmics for a historiography and epistemology is affirmed, and the importance of summary views on rhythm for quantitative processing of the historical data and for practice of producing of historical texts is proved in the research .
Application of author's concept allows to give the problem interpretation of “the idea of the past” and to discover the rhythmic character of its actualization providing an establishment and conceptualization of the historical past. The rhythmic constitutions of a historical field is shown, and features of its structural formatting in practice of historical descriptions are cleared up, and also the role of rhythmic components in metaphorical and in pure languages of a historical discourse is analyzed in the research.
The author puts forward the thesis that the constitution of a historical field is caused by topology of a non-conceptual field of becoming of the past which is set by rhythms of actualization of the idea of the past and is a complex rhythmic pulsation. Concepts applied to the rhythmic schema of the virtual past establish the metrics of the factual basis of a historical field. The final act of constituting of a historical field – poetizing of the historical data – is a subordination of rhythms of historical sources to a rhythmic figure of the trope as a category. Thus it is affirmed that creation of a metaphorical historical discourse consists in submission of a structure of a historical field which is similar to the structure of the idea of the past to a rhythm of the normative plot causing an acceptability of created narrative history.
Alternative to a narration is the opportunity of transferring of a rhythm of set of statements about the past by an ascertaining historical discourse without giving to this set the art unity.
Key-words: history, rhythm, historiography, narrative, representation, historical discourse, prefiguration, idea of the past.