М. Шильман

ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ КАК ОДА ЖЕНЩИНЕ

Никто не поставил памятника Ксантиппе. Не дошли руки современников до того, чтобы в галерее величайших умов высвободить ниши для слабого пола, столь сильного духом. Не всюду сложилась традиция уступать место женщине. Истину сделали женщиной, побоявшись, что женщина займет место истины. Точно также поступили со Справедливостью, Добродетелью, Правосудием. Женщин определили к музам и понятиям, сокрыв их, хрупких и ранимых, от беспощадного поля мыслительной деятельности. Или – удалив с поля за пререкания с арбитром.

В свое время Умберто Эко опубликовал заметку, завершающуюся печальным заключением: "…дело не в том, что за всю нашу Историю не было женщин, размышлявших о бытие и мироздании. Просто мужчины-философы предпочли их забыть, прежде, возможно, приписав себе все их философские изыскания". Мы не договаривались с Эко, но и – как чаще всего бывает, – не разошлись во мнениях. Поэтому я позволю себе усугубить его предположение до тезиса.

История всей европейской философии это не история забвения бытия, а история сокрытия женщин. И – чтобы оттенить категоричность заявления – словами Мандельштама: "…если б не Елена / Что Троя вам, ахейские мужи?"

Ситуация, впрочем, понятна. Женщину выудили из кости напоследок, и она нашла способ высвободить мужчину из скуки вечного рая навсегда. Она подарила ему мир с острыми углами в мягком переплете. Первый человек, задумавшись о происках Создателя в объятиях женщины, зачал философское мышление, задумавшись о перипетиях этого мира. И эта Каинова печать проштемпелевала десятки и сотни возвышенных душ, мятущихся в бренных телах. И ясно, что имеет в виду Делез, когда говорит, что в мире есть что-то, заставляющее мыслить: это женщина.

Взгляд профана не обнаружит в истории философии натоптанного женского следа, но пытливый ум следит не за чехардой имен, а за предательством стилей. Достаточно внимательно перечитать Платона, чтобы понять раз и навсегда – он был женщиной. Только женщина, любовь которой противоречит здравому смыслу, раз за разом будет стремиться туда, где ее предадут очередной раз. Ходят слухи, что у Платона был сын, но ничто не говорит о его жене. У Сократа была жена, но история не акцентирует вопросы о его детях. Почти уверен: Платон писал Сократа, Сократ был мужем Платона; чем еще можно объяснить эту неистовую страсть афинского аристократа к неотесанному гоплиту? Конечно, в Сократа вдохнула жизнь женщина. Кстати, женщина же погубила и Аристотеля.

Подумайте о той трагедии, когда женщина, жена Сенеки оказалась вынужденной ответить своей жизнью за результаты философии своего мужа!

Или когда жена Руссо испытывала на себе все тяготы беспощадного общественного договора, в котором ее муж проявлял интерес исключительно к плодовитости женщин!

Как можно не заметить сложившейся традиции, в ходе которой нравственные письма адресовали мужчинам, а бытовые претензии – женщинам. Когда умножение "Капитала" не сулило финансовой стабильности семье философа.

Вы можете сказать, что большинство философов игнорировали женщин. Тогда я вас спрошу, – а чем они подменяли страсти к прекрасному полу? На чем строилось столь необходимое замещение? На чем-то совершенно нелепом по сравнению с их философией. Беркли писал сонеты дегтярной настойке, Гоббс изливался в любви к финикийской мифологии, Спиноза в упоении шлифовал эротические округлости линз.

Их можно понять, хотя им очень трудно воспоследовать. Но ведь женщина, – особенно философствующая – это немалая опасность.

Женщина сжила со свету отставного офицера Декарта. Бедняга был уверен, что наука подобна женщине: пока она принадлежит только своему мужу, – ее уважают. Будучи доступной всем, она становится дешевой.

Женщина своими злодействами перепугала до смерти лукавого Вольтера.

Женщина столкнула с философского хайвэя Шлегеля, отдав предпочтение – как третьему мужу – Шеллингу.

Женщина оказалась способна реанимировать библейские страдания и довести провинциального пастора до претензий к Господу Богу.

Задумывались ли вы о том, почему Августина с завистью называли Блаженным? Потому что блажен, кто посетил сей мир, да еще и в те времена, когда страстные женщины средиземноморья, сами еще того не зная, лелеяли зерцало европейской мысли на своей горячей груди. Насколько же легче было Августину возлюбить всею душой Бога, когда навыки его в любви могли сравниться только с навыками в письме.

Пожалуй, надо сказать так: "Пишу, – значит, ищите женщину". Искусство письма – это искусство передавать возбуждение без касания, без приближения во взгляде. И доказывать миру продуктивность чувств через размножение этого похотливого письма. Первая по-настоящему любимая женщина Гегеля подарила миру – через его горячечное упоение – "Феноменологию духа". Чуть позже любимая жена – "Науку логики". Тридцать печатных листов в первый семестр семейной жизни – сетует и торжествует он. Тридцать листов как памятник молодой жене и способ утереть нос всем на века вперед. Так очередная Мария дарит миру очередного Спасителя.

Женщина отвергла Ницше, – и Ницше воинственно отверг все и вся. Весь мир. Он считал мудрость женщиной, которая любит только воина. Он полагал, что идеи – это женщины, которые не отдаются злокачественным мужчинам. Устами Заратустры он определит женщину в разряд самых опасных игрушек.

Женщина сделала из начинающего теолога философа, – и мы услышали Хайдеггера, который впредь никогда и ничего не сказал о женщинах. В этом он наследовал талант Гуссерля не говорить о женщинах. Они оба были женатыми, семейными, "немецкими" философами и предпочитали не распространяться на бытовые темы.

Женщины, вдоволь насладившись Шопенгауэром, оставили его в пожизненном одиночестве, – и мир стал беспросветным представлением. В этом мире женщины сыпались кубарем с лестниц, и вслед им неслась ленивая мелодия для флейты.

Женщины не смогли отвлечь Канта от глубин его мысли, – и он удвоил этот мир. Правда, в этом мире, как он опрометчиво полагал, женщины – наряду со священниками и евреями – обычно не напиваются до неприличия. Все мы свидетели того, как жизнь опровергла Канта. Затруднюсь определить, кому именно принадлежит сегодня пальма первенства, но готов, нисколько не покривив душой, всецело уступить ее именно женщинам.

2500 лет этой истории поставили сегодня вопрос ребром. Оказалось, что философы бывают женатыми и неженатыми. Ряд возвышенных умов и вовсе избрал срединный путь деконструкции этой извечной оппозиции полов. Самое время оглянуться и осмотреться с нескрываемым любопытством.

Мы сегодня так проницательны не только потому, что стоим на плечах гигантов. Важней бывает то, с кем мы стоим плечом к плечу; с женщинами – и это, как-то исподволь, уже преимущество. Что кривить душой, – без женщин Фрейду пришлось бы переквалифицироваться в терапевта. Тяжело сказать в какой степени философия есть сокрытие любви к жизни, в которой существуют не только принципы и методы, но и женщины, которые способны опровергнуть методичность и дискредитировать любой принцип. Быть может, – и это звучит романтичней, – философия есть как раз сокрытие жизни в любви. Как ни прискорбно для радикалов, но Метафизика – в первую очередь женщина, а потому она, уходя, не уходит, а возвращаясь – создает эффект первого пришествия. Она не может не обращать на себя любовный взор. Как всякая женщина.