М. Шильман

КОЧЕВНИК ПРОПИСАН В ИСТОРИИ

 

Кому не известна речь Иисуса о тех, кто "не сеют, не жнут; нет у них ни хранилищ, ни житниц, и Бог питает их"? Страстная апология бродяги направлялась против живущих неподвижно и не видящих ничего за пределами своего дома. Для восстановления справедливости.

 

Непричастные оралу

Одна и та же идиллическая история повторяется на разные лады в мифах народов, издавна занимавшихся земледелием. В ней некий добрый бог учит людей обрабатывать землю, и дает им семена съедобных растений. Именно благодаря этому щедрому жесту у людей отпадает необходимость в перемене мест для поисков пищи, и они отказываются от своего темного кочевого прошлого. Согласно простой логике с этого момента они стали жить не только лучше, но и правильнее. Понятие же правильности неизбежно приводило к мнению, которое еще относительно недавно широко бытовало в среде историков. Считалось, что оседлые народы стоят на более высокой ступени развития и практически все достижения древних культур принадлежат земледельцам и ремесленникам. Кочевники же по обыкновению казались варварами, захватчиками и разрушителями, – силой, расшатывающей и уничтожающей цивилизации.

Весь фокус в том, что подобную точку зрения историки исподволь унаследовали как раз от тех "высоких" культур, которые преимущественно изучали. Действительно, в древней Месопотамии или Египте на кочевников смотрели как на тех, кто пренебрег божьим даром, презрел директивы свыше и, следовательно, отказывается признавать над собой какую-либо верховную власть. Там, где признаком цивилизации была структурированная система взаимоотношений правителей, богов и граждан, кочевники воспринимались как потенциальные бунтари. Они уклонялись от уплаты налогов и каких-либо повинностей, не жили в городах, вольно обращались с силами небесными… В глазах законопослушных граждан кочевники выглядели подозрительными "лицами без определенного места жительства". Это не означало, что всяческие контакты с ними исключались. Но от них, как от непредсказуемых бомжей, всегда ожидали антиобщественного поведения и провокаций.

 

Блеск и нищета маргиналов

                Такая, откровенно "милицейская" точка зрения, была в значительной степени оправдана. Группы кочевников курсировали вместе со своими стадами не только по необжитым территориям, но и подходили вплотную к населенным пунктам. Сам образ их жизни мог провоцировать очередную волну недовольства и беспорядков среди городского населения. Кочевники показывали пример того, как можно не покупать относительной безопасности своей жизни ценой подчинения местным правителям. Они олицетворяли ту свободу, которой были практически лишены поданные короны. И поэтому их лагеря служили потенциальным политическим убежищем для всех обиженных.

Время от времени преступники, злостные должники, оппозиционеры и неудавшиеся пророки бежали из городов. Оскудение земель, засухи и восстания против чрезмерных поборов становились причиной того, что немалая часть деревенского населения была вынуждена покидать свои насиженные места. Весь этот вольный люд составлял самую неустойчивую часть населения, которой приходилось вести непривычный полукочевой образ жизни вне закона. Число кочевников возрастало за счет подобных перебежчиков, и при малейшем расстройстве в механизмах власти грозило превысить суммарное население городов. Тогда – при худшем стечении обстоятельств – города оказывались в осаде, их разрушали или завоевывали.

Нередко кочевники выступали в роли завоевателей, которые возводили на престол своих лидеров и основывали новые династии. Чаще их набеги заканчивались повальными грабежами. Чтобы не допустить таких вторжений, оседлые народы строили заградительные валы, возводили многокилометровые стены и укрепляли города. Пример Великой китайской стены показывает, что проблема защиты от кочевников стояла слишком остро. Однако желание оградить себя от буйных соседей никоим образом не означало желания исключить с ними всяческие контакты. Напротив – эти контакты были жизненно необходимы для обеих сторон.

 

Противоборство или симбиоз?

                Взаимные отношения оседлого и кочевого элементов во многом определяет идеологию и культуру любой цивилизации. С ними напрямую связана ее политическая и экономическая история, отношение к войне, торговле, городской жизни и власти. До нынешнего дня степень открытости общества оценивается по его реакции на всякого рода free people. То есть по тому, насколько недоверчиво смотрят друг на друга обитатель жилища и бродяга.

                Древние цивилизации – не исключение; однако, для них важнее был не уровень демократии, а степень живучести. Земледельцы и скотоводы не могли полноценно существовать без взаимного обмена продуктов и без негласного взаимодействия в деле освоения жизненного пространства. Первые строили дороги и переправы через реки, возводили оросительные системы и города. Вторые находили новые тропы и разведывали броды, обживали пустоши и прокладывали торговые пути. С точки зрения тех, кто тяготел к постоянному месту жительства, стиль жизни кочевника справедливо казался экстремальным. В первую очередь потому, что кочевники преодолевали расстояния, которые оказывались препятствием даже для вышколенных армий.

Эта их способность использовалась с блеском в торговле. Купцы, проникающие в самые отдаленные уголки ойкумены, были той разновидностью кочевника, который имел свой дом, но жизнь вел преимущественно в пути. Неслучайно в XIII-XIV веках с расширением территорий, попавших под контроль кочевников-монголов, была небывало высока интенсивность караванной торговли, а в степи, на торговых магистралях как грибы после дождя росли города.

Итак, кочевники служили, образно говоря, дальнему сообщению древних культур. Да и круговорот населения осуществлялся в те времена за счет того, что одни его группы оседали на новых землях, а другие отправлялись в путь, становясь колонистами или солдатами.

Но что же послужило причиной тому, что впоследствии симбиоз кочевников и земледельцев стал все чаще представляться как некий мезальянс?

 

Эдипов комплекс домоседов

Почему в каком-то гипотетическом "центре" историки склонны располагать земледельческие государства и подчеркивать, что на заре цивилизации они жили в окружении варварской "периферии"? Учитывая процентное соотношение оседлых народов и номадов, правильнее было бы сказать, что как раз земледелец в те времена был чем-то редким и "ненормальным". Не будет ли правильнее признать, что централизованная власть – как редкое исключение – была способна укрепиться лишь в отдельных плодородных районах? В III-II тыс. до н.э. островки оседлой жизни терялись в безбрежном море скотоводческих просторов. Народы, живущие дарами земли, отстранялись от кочевников, в то время как кочевники исследовали, проверяя на крепость, такие know how как города и поселки.

Для классической истории Запада роковую роль сыграла ветхозаветная традиция. Ее негативное отношение к кочевому образу жизни достигает своей кульминации в знаменитом сюжете о сорокалетнем скитании евреев по пустыне. Вышедших из Египта и направляющихся в Землю Обетованную переселенцев бог делает бездомными кочевниками в наказание за их ослушание. Как и в упомянутых нами выше примерах из мифологии, здесь само существо кочевника связывается с неподчинением верховной власти. Излишне напоминать, что в продолжение этой истории все евреи, за исключением нескольких человек, находят свою смерть в пути.

То, что даже избранный народ не избежал кочевой судьбы, со временем отошло на второй план. Но в культурной памяти европейцев осталась прочная смысловая связь между небесным наказанием за непослушание и его воплощением – кочевым уделом. Неслучайно Аттилу называли "бичом Божьим", в кочевых народах видели исчадий ада, а вольные дружины, пираты или контрабандисты объявлялись еретиками и богохульниками. Всякий кочующий в европейском сознании превращался в одно из двух: либо в святого подвижника, богомольца и странника, либо в бездомного отщепенца и преступника.

Как показывает жизнь, сия традиция сильна и сегодня. В обществе, где основой благосостояния служит собственный дом, наличие прописки, постоянной работы и фиксированного социального статуса, кочевать не принято. Малейшие отклонения от нормы – будь то неорганизованные туристы, хиппи или просто праздношатающиеся граждане – рискуют подпасть под заботливо предусмотренную на этот случай статью закона. Не столь важно, что это будет за закон – запрещающий бродяжничество, карающий за тунеядство или борющийся с "уголовно-бродячим элементом". В любом случае за ним стоит страх тени кочевого прошлого.

«События», июнь 2006