М. Шильман

НИЧЕГО УДИВИТЕЛЬНОГО

 

Пытаясь дать определение Человека и тем указать на его отличие от других живых существ, лучшие умы всех времен и народов предложили массу вариантов. Его именовали «разумным животным» и «животным политическим», «религиозным животным» и «животным смеющимся». Вполне справедливо человек может быть назван и «животным удивляющимся», – ибо эта удивительная способность присуща исключительно человеку.

 

Миф нынешний и миф минувший

Наш современник – зритель разбалованный и искушенный. Удивить его чем-либо непросто; легче вызвать определенный интерес или подогреть природное любопытство. Привычка давать всему какое-то внятное объяснение странным образом соседствует в его душе с готовностью поверить в самую фантастическую смесь откровенной чуши и неприкрытой рекламы. Возможно, в этом смысле он немногим отличается от своих исторических предшественников, которые и исследовали природу, и продолжали верить в чудеса.

            Впрочем, принципиальное отличие все же есть. Те, кто жили задолго до нас, понятия не имели о модернизирующей секуляризации, гражданском обществе потребления и всепоглощающем техническом прогрессе. Но они, несмотря на все свое кажущееся нам незнание, прекрасно знали, что поиск истины – занятие трудное, неблагодарное, но возвышенное. Они обладали чем-то тайным и неприкосновенным, что требовало безусловной веры. Они рассуждали о том, что достойно, а что не достойно их удивления. Удивительное создавало мифы, наполняющие мир смыслом, подталкивая человека и к вере, и к сомнению. Другими словами, люди рассматривали мир, удивлялись – и мыслили.

Сегодня недостатка в мифах нет, их даже чересчур много. Но их предельно технологическая природа выдает особенность современной скуки по отсутствию смысла. После того, как тайны перешли в ведение науки, эрзац истины свил гнездо в компьютере, а достоинство уступило место номиналам, люди перестали созерцать. Они стали утолять свое любопытство, чтобы иметь необходимые сведения – и не мыслить.

 

Искусство мыслить без пользы

            Разговор об удивлении неизбежно сталкивается с одой, пропетой ему в свое время несравненным Аристотелем. Именно он впервые коротко и ясно заявил, что удивление побуждает людей философствовать. Конечно, философия начинается не с того удивления, которое выдает себя простецким и громогласным «Ба!...». Это не удивление вследствие отсутствия чего-то важного, ценного или главного. Это не удивление, синонимом которому вполне может служить определенное разочарование или неудовольствие. Напротив. Тот, кто охотится за смыслом в гуще происходящего, удивляется тому, что нечто вообще есть, что мир, по всей видимости, каким-то образом упорядочен, а все существующее, как можно предположить, представляет собой некое целое. Вначале такое удивление непосредственно граничит с естественным недоумением, но овладение искусством дивиться очевидному ведет человека дальше. Отведав этого зелья и пристрастившись к нему, он становится на всю оставшуюся жизнь не просто разумным от природы, но и мыслящим самостоятельно о тех или иных природных и над-природных вещах. Одним словом, старательно взращиваемое умение удивляться «на ровном месте» в чем-то сродни тихому помешательству – оно ведет в неизведанную и плохо освещенную область бесконечных размышлений о неких «основаниях».

            Положив руку на сердце, надо признать, что подобное искусство удивляться и задумываться никакой практической пользы с собой не несет. Добавим: и не может ее принести. Кроме головной боли, сомнений, раздора с самим собой и реальной опасности закончить жизнь с окончательно съехавшей крышей – ничего. Но пытливый ум, одержимый поиском гипотетической истины, вновь и вновь рискует, ставит самое себя на кон и ведет игру, где в качестве приза подразумевается обнажение скрытых пружин бытия. Организовывая и оттачивая правила логики, мысль устраивает охоту на истину, аргументируя каждый свой шаг. Человек доказывает, определяет и пытается сказать что-то непротиворечивое о том, к чему он некоторым образом причастен и чего он никак не может достичь. Всякий раз он с удивлением обнаруживает недостаток своего знания. И продолжает эксперименты с неизведанным.

Казалось бы, для того, чтобы надежно постичь принцип построения мироздания, эффективней было бы просто принять на веру некую отправную точку. И, однозначно зафиксировав недостижимую тайну, в полной мере ощутить всю прелесть и гармонию расстилающегося вокруг нас мира. Но в таком случае мы оказались бы не столько мыслящими, сколько верящими. А причин для удивления у нас стало бы гораздо меньше.

 

Изумление как приправа к вере

            Надо сказать, что состоянию позитивного удивления не находится соответствующего места в места ни в Ветхом Завете, ни, например, в Коране. Проверить этот упрямый факт может с легкостью любой желающий – достаточно лишь проанализировать указанные сочинения. Прямо или косвенно, но доктринальные тексты упорно связывают «удивление» с опасным «недоверием» и с той монотонной полемикой, которую вечно ведут неуверенно верящие с верующими беззаветно. Причина подобного положения вещей очевидна: религия опирается на таинственное, которое и влечет, и страшит, и вызывает чувство благоговения. В ее исходном пункте высшая тайна принимается без всяких сомнений, а молитвенное удивление больше напоминает смиренное восхищение. Им приправляется просмотр учебных роликов, демонстрирующих дьявольскую изобретательность и бесконечное могущество высших сил, чудесным образом заявляющих о своем славном присутствии в конкретной точке пространства и времени.  

            Того удивления, которое идет руку об руку с сомнением и заставляет бесстрашно пользоваться собственным умом, здесь нет. Чудеса – как нечто, находящееся за пределами человеческих способностей раскусить божественные фокусы – по всем правилам должны вызывать чувство осознанной несоразмерности человека и Бога. Но так как эта несоразмерность уже изначально задана, ничего особо удивительного в ней увидеть нельзя. Собственно, так же, как и нет никакой возможности обнаружить в сотворенном свыше и прописанном вплоть до малейшего элемента мире нечто поистине случайное. Раз все продумано Творцом, то, значит, все в корне целесообразно. И – нельзя не добавить – раз все Им продумано, то и задумываться, в общем-то, следует лишь затем, чтоб как можно более досконально обозревать Его воплощающийся проект.

На фоне Божественного Разума свободное мышление, – для которого принятые правила игры, т.е. принудительные преграды и пределы, неприемлемы – отдыхает. А естественное недоумение, толкающее мысль на все четыре стороны, уступает место нормативному изумлению, которое бесстрашно и безмятежно глядит «вперед». Философскому состоянию недоумения от чего-то неведомого оппонирует и противостоит религиозное чувство изумления перед чем-то или кем-то неведомым.

Эта дилемма «состояние» – «чувство» решается давно, но вплотную ее принялся решать XX век. И остался, в конце концов, как без первого, так и без второго.

 

Конец удивительной эпохи

            Отдавать все лавры нашему времени было бы несправедливо. Вопрос о том, что же является воистину удивительным, в истории европейской мысли был поставлен ребром несколько раз. Средневековье переусердствовало в вере, дивясь Творению, – и весь смысл жизни определяла Богом. Ренессанс в стремлении увернуться от сугубо христианского формата ценностей обратил внимание всего прогрессивного человечества на Человека. Последний – как чудо и венец природы, лучшее творение Бога – понимался как тот, кто создан по образу и подобию божьему, а значит, достоин наивысшего удивления. В эпоху Просвещения безусловное удивление вызывали человеческий разум, искусства, язык и душевная организация. Достойным удивления и восхищения люди сочли также свое социальное устройство, научные достижения и круговерть исторических перипетий. Но вскоре выяснилось, что все достижения homo sapiens’a – усиливающаяся власть над природой, ускоряющийся технический прогресс, умножающиеся культурные практики – убивают ту природную наивность и непосредственность, которая делает человека человеком.

            В двадцатый век мир вступил под лозунгом Ницше: «Бог мертв». Это означало, что единственный смысл, который диктовался безликим Разумом, отныне переставал властвовать безраздельно над чередой умов и поколений. Нарастающий кризис веры лишил человека желания изумляться, а усложняющиеся технические приспособления приучили его смотреть на природу как на материал, который можно использовать в своих целях. Без всякого удивления или благоговения. Наконец, после того, как мировые войны покончили с удивительным миром раз и навсегда, в нем поселились ужас и разочарование. А все чудеса безвозвратно остались в прошлом, – их место заняли «чудеса техники».

            Среднестатистическое умонастроение, которое можно наблюдать сегодня, отличается завидным прагматизмом. Той удивительной жизни, где наблюдение было органически связано с непониманием, а следовательно – с познанием в чистом виде, не найти. Та вера, что готовила праведнику изумительную жизнь и спасение в будущем, завяла. Признаться в собственном непонимании чего-либо не желает никто, да и понимания, собственно никакого ни от кого не требуется. Нужна всеобщая осведомленность – для этого существует масс-медиа. Нужна информация – милости просим осваивать всемирную паутину. Владение приемами жизни превращает саму жизнь из загадки и тайны в технологию. Современному человеку уже важнее не задумываться о своей смертности, а быть в курсе последних методов радикального продления его жизненных функций. Он интересуется тем, что способно его увлечь и развлечь, – веселить, но не погружать в раздумья.  

Сходным образом потеря веры множит верования во что угодно, исключающие осмысление имеющегося. Общим промыслом становится измышление и изобретение разнообразных аксессуаров жизни, продающихся под маркой «духовных ценностей». В нынешней вере преуспевают. Ею утоляют любопытство. Она возбуждает интерес. Человек не верит более Богу, но верит в Бога – как в эффективное средство решения текущих задач. Так же точно он верит в гарантированные фирмой-производителем целительные свойства антибиотиков или в патентованную полезность биологических добавок. Налицо чистый расчет. Что, в общем, неудивительно.