М. ШИЛЬМАН
СВОБОДА ИЛИ ИСТОРИЯОчевидно, что история, видимая как История,
das Geschichte, не резервирует места для безусловной человеческой свободы; ее постоянное действие как экзогенного фактора ставит человека в зависимость от положенного "хода истории", от истории как ниспосланной судьбы и суда. История, имеющая назначение и выносящая на этом основании суждения о долженствовании, превращается в обязывающий объект познания; как специфическая форма мышления она воспроизводит "правила игры", подкладывающие свободу под груз необходимых отношений. В результате ответственность человека за происходящее выводится из его генетической связи с прошедшим, которое в гегелевском определении "не исчезло, не есть только прошедшее" [1], не оставленным и не оставляющим человека в просторе "сейчас". История как кладезь премудрости, гальванизируемый памятью, принуждает к связи с собой сущей – к со-хранению истории и со-ответствия ей; субстанциальная однородность человека и его исторического багажа превращает процесс следования во времени в интенсификацию их со-причастности: багаж подчиняет себе пассажира.В ходе "структуралистского переворота" фокус исследовательского внимания сместился на вопросы онтологии истории, эффекты дискретности и на неоднозначность корреспонденций между историей и познающим ее человеком. Отслеживание разрывов, индикаторов прерывности, становится условием получения знания, отличного от наблюдения беспрерывного дления. Зазоры между компонентами, позволяющие структурирование и изучение структур, дезавуировали склонность к свидетельствованию происходящего и происходившего "по существу" в любой момент истории. Однако исключение довлеющей и обязывающей цели и "сущности истории" не освобождает человека от обуславливающего действия отношений, конституирующих исторические структуры в их системной цельности. И, так как указываемые отношения подразумевают наличие со-относящихся вещей как непременных агентов, следует задуматься о "происхождении" последних.
Последовательный пересмотр субстанциалистской онтологии требует обращения пристального внимания на статус наличных элементов, имеющих шанс стать операциональными как следствия выбора и организации, т.е. в качестве приобщенных к делу, возбужденному исследовательским интересом. Другими словами, необходимо проанализировать исторический факт "сам по себе"
– до его сепарации полем конкретных задач, до его форматирования средствами дискурсивных практик, до его включения в типичные серии или смысловые ряды. Прежде всего, следует выяснить вопрос о содержании факта, т.е. о коммуникации означивания, при условии выполнения которой и может "возникнуть" со-держание.Факт становится вещью так же, как и артефакт
– историческим источником, – в осмыслении, как подлежащее мысли. Учитывая хайдеггеровский взгляд на вещь важно отметить следующее понимание: вещь – это то, что участвует в разрешении проблемы, то, что мыслится касательно непосредственного дела, "то, что тем или иным образом касается, задевает человека, о чем собственно идет речь" [2]. Именно в деле вещь способна выступать как кажущая себя и фигурировать как дающая показания по возбужденному делу, по существу иска вопрошания. Тем самым становится ясным, что до инициации дела, направленного на то, чтобы, рассуждая над проблемой, рассудить по вопросу, факт как вещь не существует. Тем не менее, он - есть; вне касания его делом и как не касающийся дела, он – не-вещь и не-сущее.Может ли вообще факт сообщить что-либо существенное об искомом событии? Погружение его в проблемное поле или форматирование в дискурсе преследует цель извлечения информации об имевшем место в прошлом "порядке дел" по имеющемуся в наличии порядку вещей. Таковое возможно лишь в случае репрезентации фактом события, при их сущностной связи. При условии причастности факта бывшему действию
– событийному длению, не-обходимого наследования фактом сути события есть надежда реконструкции события "как было" по тому, что "есть". Но факт – как индикатор уже свершившегося, оконченного и переставшего быть не при-сут(ь)ствует событию; напротив – он означает завершение дела и представляет собой лишь оставленный навсегда след, не будучи представителем самого события.Если событие и "его" факт лежат в разных пространствах
– бытия и небытия соответственно – то налицо зазор между искомым и наличным, прерывность, порождающая непредсказуемость форм познания, а значит – совершенно иной уровень свободы. В специфике "сообщения" через такой разрыв гибнет система устойчивых отношений: " то, что происходит в таком случае, то, что передано, сообщено, не является феноменом смысла или означивания" [3]. Свобода интерпретаций, недостаточная ввиду использования связей и отношений для тестирования достоверности экспансивных смыслов может быть "дополнена" за счет сведения вопроса о достоверности моделируемой действительности к свободе выбора действительности.Возможно, свобода от истории того, кто погружен в историю без изъятья,
– в реализации своей возможности вступать или не вступать в права наследования той или иной исторической действительности. Человек волен участвовать в том процессе, который понимается им как свое внутреннее дело и уже согласно этому делу порождать на базе фактической данности свидетелей – вещи, осмысление положения которых не исключает бесчисленности вариантов их полагания. Тогда история не осуществляется, но вторит существу, выходящему в пространство личного опыта без универсальных оснований. В этом пространстве любую структуру, в том числе структуру личности, отличает мерцающий характер; констелляции, возникающие и разрушающиеся мгновенно в потоке нестабильных элементов, способны только констатировать моменты смыслов эффектов событий. В неопределенном поле сингулярностей, сигнализирующих о том, что некие события имели место и время быть, можно судить об интенсивности сигналов и о координации их размежевания, но быть свободным в привнесении смыслов в нами же продуцированные конструкции.Речь идет о свободе выбора действительности: мы в ответе за ту действительность, которую приняли или породили; но если будущее выбирается действием, то прошлое
– вероятно – недеянием, отказом от обязывающего воспроизводства генеалогической преемственности, безусловного наследования во имя родства. Свобода – это и стирание личной истории, и право стирания большой "И" в слове "история".