Фигура Странника, оказавшись на виду или взятая во внимание, разваливается на две неравные доли по образу и подобию соответствующей словарной статьи современного словаря русского языка. В свою очередь тот, кому предстоит выбрать из двух предлагающихся значений, и сам оказывается на распутье. Он может видеть в Страннике того, кто постоянно находится в пути, перемещается, передвигается, а может присягнуть на верность культурной традиции, удерживающей образ паломника, пилигрима, идущего пешком на богомолье. Выбор каждого зависит и от его степени религиозности, и от местоположения черты его оседлости. Но в данном случае предпочтительней довериться словарю и, отстраняясь от религиозного контекста, отказаться от второго значения, помеченного как "устаревшее". А для пущей академичности прибегнуть к помощи Ницше.

Странник осуществляет движение, и это надо понимать дословно. Движение есть его существо. Потому движение странника не подчинено конкретной цели, но самоценно как подвижничество, (по)движение, по-двиг. Образно говоря, странничество сопряжено с драйвом – это движ, движняк. Движение призвано (ото)двигать все статичное и стабильное на второй план. Собственно, движение странника (с)двигает сами планы, позволяя смотреть на обыденное со стороны и оценивать его извне. Под занавес "Веселой науки" Ницше указывает на то "что делает странник, желающий узнать, насколько высоки городские башни: для этого он покидает город". Чтобы взглянуть на привычное взглядом постороннего, необходимы подвижки стереотипов и привычек. Для этого нужна некоторая дистанция, достигаемая за счет движения – намеренного отстранения, раз-двигающего про-странство и организующего тот зазор, отдаление, где селится взгляд. Одним словом, странник – это тот, кто вносит элемент подвижности в неподвижную среду воззрений. Не глаз Фихте, созерцающий самое себя, но снующий зрачок, который от-страняется, чтобы "приблизить во взгляде".

Для странника движение важно лишь как возможность за-двинуть привычную жизнь в угол, забросить за спину. В отличие от путника он не держит путь, не стоит на пути, не ищет путей. Странник вообще не сторонник чего-либо определенного – направления или маршрута. Напротив, он идет (сразу) "на все четыре стороны", не отдавая предпочтения какой-либо из них. Движение странника происходит не в терминах физической географии и не имеет аналогии с движением тела в пространстве Ньютона. Странствовать можно и в тексте, в бесконечном комментарии, как это демонстрирует, например, талмудическая практика. Ведь странник не столько осваивает пространство (освоение грозит отчуждением), сколько задает его, определяет его топологию. Он не ставит задачи обустройства в данном (ему) мире, не ищет в нем "свое место", но уместен, будучи в центре того, что строит(ся) вокруг.

Странствующий "живет неправильно", странно, его жизнь без направления вызывает удивление. Впрочем, эта бесконечно необжитое местонахождение странно только для домоседа, ведущего сидячий образ жизни; но вряд ли странник удивит кочевника. В чем-то они сродни – как номады, обитатели простора, ведущие свою жизнь, а не какой-либо определенный образ жизни. Тот, кто направлен сразу во все стороны, старается быть (всегда) в стороне. Он уходит от полноты (на/за)езженного бытия, у-страняя эту полноту, опустошает его, оставляет его в стороне. Охота за простором дает страннику простоту бродячей жизни, не отягощенной никакими общественными иерархиями или социальными структурами. С этой точки зрения в странничестве просматривается стратегия (у/о)прощения жизни. В тяге к пустоши странник выдает намерение опростать свою жизнь. Выпростать бытие. Опорожнить его, освободить от матриц нормативного поведения и культурного оптимума, и тем открыть его для наполнения новым "содержанием". Чтобы не значилось "домом бытия", странник покидает этот дом – он просто, молча и бесцельно движется, сторонясь дома. И в сторону (от) дома.

В этом-то и состоит его сверхзадача – устранение неустранимого. Шагом наружу странник отстраняется от жилища, об-наруживается; каждый следующий шаг (в сторону) может приблизить его к "дому". Отказ от себя, само(у/от)странение готовит почву для отстранения от отстраненного. Вознамерившись уходить (от) себя, странник уходит и от ушедшего. Поэтому странничество – как непрекращающийся уход от себя по своей же воле – это, в некотором смысле, от-себятина. Странник простирается, размножается, он наполняет пространство пучком ипостасей. Извечное "познай себя" реализуется им через "простри себя". Странник размыкает субъекта, он расщепляет замкнутую на себя и инкрустированную вещами "самость". Он – самодвижущееся нивелирование привычки мыслить "Я" в категориях стабильности и единства. Именно поэтому странник в какой-то мере мыкается. В стороне от привычных вещей, вытворяя нечто странное, несусветное.

Творящее (про)странствие есть опространствливание, рас-пространение "вовне" субъективности без свойств и поиск свойственного ей – на практике. Соответственно, движение странника не вызывается никакой "внешней силой"; оно есть (само)развертывание изнутри, выворачивание нутра, действие шиворот-навыворот. Его пространство – это и странствие, и рана; это влекущая странность и отвлекающая прострация. Единственной "действующей причиной" здесь можно считать лишь то внутреннее напряжение, которое разряжается странствованием. Странничество – как намерение распространить себя за пределы себя – жаждет простора, войти в который равнозначно тому же, что и очутиться в (ином) пространстве. Совершать в нем пространный экскурс. В этом смысле странник со-верш(ае/и)т себя с собой, олицетворяя скольжение по изнанке привычного бытия. Странник вершит(ся) на вершине, опуская очи долу, озирая долину. "Я, странник и скиталец по горам…", – представляется Заратустра, вдыхающий острый воздух и понимающий, что странствие – это и разряжение (разрядка, но не отдых), и разрежение (уменьшение плотности, но не растворение) в пространстве.

Странствие – это и разрешение (от бремени) бытия. Странник парит (над) бытием: он находится над "всем" и испаряется как "все". Он – в паре с самим собой – смотрит сверху вниз и снизу вверх – с вершины в пропасть и из долины на горы. Странник – это пара; пара-человек и пара-бог, – тот, кто находится вне-и-возле и человека, и бога. В стороне и от того, и от другого – в страннике – "вершина и пропасть – слились теперь воедино!". Перелицовка бытия показывает, что и его лицевая часть, и изнанка служат подкладками друг друга, равноценными масками, вкупе составляющими апогей странничества и экстаз странника. И власть над бытием.