Я думаю, немногие из нас сколько-нибудь серьезно сомневаются в том, что историкам иногда удается достигнуть той минимальной цели, которую я приписал им, а именно, что они иногда, а на самом деле часто и обычно приходят к истинным утверждениям о том, что является для них прошлым. Вопрос в том, имеем ли мы основание предполагать это. Конечно, постановка такого вопроса не означает выражения сомнений в компетенции или честности историков. У нас есть способы распознать некомпетентность или тенденциозность, и обычно мы вполне можем установить неправильное употребление или злоупотребление историографическими навыками. Скорее, вопрос заключается в том, позволяют ли эти навыки достичь той минимальной цели, ради которой мы овладеваем ими, и позволяют ли они нам высказать какие-то истинные утверждения о прошлом или установить, истинно или ложно утверждение, говорящее о прошлом. Вопрос имеет даже еще более общий смысл. Допустим, можно показать, что эти навыки, умелое и честное применение которых позволяет, согласно имеющимся критериям, квалифицировать кого-либо как историка, почему-то оказались совершенно недостаточными для достижения нашей минимальной цели. Трудно допустить, что такое можно доказать, но если бы это случилось, люди могли бы попытаться найти множество других приемов, лучше приспособленных для достижения этой цели. Несомненно, в истории мысли бывали случаи, когда совокупность специальных приемов, которая считалась достаточной для достижения определенного результата, например для решения определенных проблем, не достигала своей цели и заменялась более эффективными приемами. Но здесь меня не интересуют возражения против признаваемых ныне историографических навыков. Я хочу обратить внимание на возражения, направленные против нашей способности – при любом наборе специальных приемов - находить истинные утверждения о прошлом, так что любые улучшения существующих приемов оказываются бессмысленными, как, скажем, стало бессмысленным улучшать существующие циркули после доказательства того, что трисекция угла невозможна посредством линейки и циркуля. Постановка вопроса в такой общей форме означает атаку на основания исторического знания. Вот эта атака меня сейчас и интересует.

Позиция радикального скептицизма по отношению к утверждениям о прошлом встречается редко. Кто-то может сомневаться в том или ином конкретном утверждении, однако обычно для этого имеются серьезные основания, например: недоверие к лицу, высказывающему такое утверждение, или установ-

[35]
ление недостаточности данных, свидетельствующих в его пользу; если же обнаруживается противоречие между данным утверждением и каким-то другим утверждением, которое считается верным, то первое из них отбрасывается. В действительности, эти другие утверждения часто сами говорят о прошлом. Так, например, мы можем отвергнуть утверждение о том, что сэр Уолтер Рэли был атеистом, поскольку оно несовместимо с некоторыми другими утверждениями относительно сэра Уолтера, которые мы считаем истинными. В таких случаях мы всегда готовы признать естественную контрадикторную противоположность отвергаемого утверждения, т.е. высказывание о том, что сэр Уолтер не был атеистом, которое само относится к прошлому. Радикальный скептицизм здесь возможен лишь в том случае, если признание любого утверждения о прошлом вступает в противоречие с каким-то другим утверждением, которое мы склонны считать истинным, чем исключается любое утверждение о прошлом, т.е. устраняется как утверждение “Сэр Уолтер Рэли был атеистом”, так и его естественная контрадикторная противоположность. Но любое такое положение должно быть всецело общим, если оно призвано оправдать радикальный скептицизм, т.е. если из него вытекает неприемлемость как р, так и не-р, гдер является утверждением о прошлом. Под естественной контрадикторной противоположностью некоторого утверждения я понимаю контрадикторное ему суждение, сохраняющее тот же самый субъект, предикат и временную форму. Таким образом, 5 не было Р является естественной контрадикторной противоположностью S было Р.

Теперь я кратко сформулирую три разных аргумента, из которых, в случае их убедительности, вытекает невозможность высказать какое-либо истинное утверждение о прошлом и которые оправдывают радикальный скептицизм по отношению к р и не-/>, когда они высказаны в прошедшем времени. Эти аргументы являют собой критику утверждений о прошлом с трех разных точек зрения: их значения, их референции и их истинностной оценки. В действительности я не считаю ни один из этих аргументов убедительным. Кроме того, в каждом из них нетрудно заметить ошибку. Однако подробное обсуждение каждого из них философски поучительно, ибо сами аргументы не лишены философского интереса. Вдобавок оно будет содействовать раскрытию различных аспектов понятия истории, и это, я надеюсь, оправдывает ту несколько расширенную трактовку этих аргументов, которую я предлагаю в последующих главах. Сейчас я лишь сформулирую и кратко прокомментирую каждый из них.

Этот аргумент опирается на определенную теорию значения. Действительно, искушенный читатель поймет, что здесь подразумевается знаменитый вери-

[36]
фикационный критерий значения, который в одной из его многочисленных формулировок гласит, что неаналитическое суждение осмыслено только тогда, когда оно может быть верифицировано посредством опытом. Иногда отсюда выводят, что мы должны иметь возможность пережить в опыте то, о чем говорят эти суждения. Однако мы не можем пережить в опыте то, о чем говорят утверждения о прошлом, поэтому мы не можем их верифицировать, следовательно, согласно этому критерию, они бессмысленны. Немногие оказываются такими пуританами или героями, чтобы отстаивать столь крайнюю точку зрения, и в наименьшей мере – сами создатели верификационного критерия, цель которых, в конце концов, состояла не в уничтожении, а в экспликации эмпирической науки. Однако даже умеренный вариант, гласящий, что значением эмпирического предложения является способ его верификации, приводит к следствиям, которые кажутся почти парадоксальными. Среди способов верификации исторических утверждений едва ли можно найти переживание в опыте того, о чем они говорят. Мы не способны на это. Вместо этого мы заняты поисками свидетельств, подтверждающих их, а это предполагает, что значение исторического утверждения есть процесс нахождения исторических свидетельств и что исторические утверждения, таким образом, можно интерпретировать как предсказания результатов историографических процедур. Но все эти процедуры осуществляются лишь после произнесения тех исторических утверждений, значением которых они являются, т.е. они осуществляются в будущем историка. А поскольку значение суждения есть то, о чем это суждение говорит, постольку оказывается, что осмысленные исторические суждения говорят о будущем. Мы вновь оказываемся неспособными высказать осмысленное утверждение о прошлом. И мы опять возвращаемся на ту же самую героическую позицию. Заметим, что, приняв даже наиболее продвинутую точку зрения относительно значения, например ту, которая отождествляет значение предложения с его употреблением, мы приходим приблизительно к тем же самым следствиям. Предсказания употребляются для высказывания утверждений о будущем, и поэтому мы сразу же лишаемся возможности использовать исторические утверждения для того, чтобы высказываться о прошлом. Тезис о том, что утверждения историка являются (скрытыми) предсказаниями, разными способами поддерживался такими прагматистами, как Пирс, Дьюи и Льюис, а также позитивистами, в частности А. Айером *.

По сравнению с (1) немногие люди принимали этот аргумент всерьез, за исключением Бертрана Рассела, который его сформулировал и тут же сказал, что никто не смог бы утверждать его всерьез. Тем не менее этот аргу-

[38]
мент порождает драматические вопросы относительно времени, референции и знания и заслуживает поэтому тщательного анализа.

На первый взгляд, этот аргумент легко заподозрить в бессмысленности. Что значит, например, сказать, что все объекты в мире искривлены? Об искривленных вещах можно говорить только в сравнении их с прямыми вещами, а если таковые отсутствуют, то мы не можем осмысленно употреблять выражение “искривленный”. Этот термин логически предполагает свою противоположность. Но точно так же обстоит дело с искажениями. Если у нас нет идеи о том, каким должно быть неискаженное утверждение о прошлом, то какой смысл мы можем вложить в выражение “неискаженное утверждение”? Но если у нас есть такая идея, то в принципе мы способны высказать неискаженные утверждения, и аргумент рушится. Таким образом, отсюда следует, что либо этот аргумент лишен смысла, либо он ошибочен. Однако этот вывод не является неизбежным, и защитники аргумента (3) легко могут обойти его, что они обычно и делают. В сущности, они ведь и не утверждают что-то вроде “Всякая вещь искривлена”, они говорят лишь, что искривлены вещи определенного класса. В этом случае может существовать класс прямых вещей, что и сделает осмысленным данное утверждение. Опять-таки они не говорят, что каждое утверждение является искажением, а только что такими искажениями являются исторические утверждения. Класс исторических утверждений как целое противопоставляется другому классу утверждений, предположительно не являющихся искажениями, – классу научных утверждений. То, что Маргарет Макдональд говорит о критике в следующем отрывке, достаточно легко применить к истории:

[39]
“Критическое рассмотрение какой-то работы есть ее истолкование некоторым лицом в конкретное время и в определенных социальных условиях. Поэтому критика не обладает и не может обладать безличным характером, присущим строгим правилам, применяемым независимо от времени и места и свойственным науке и математике” ⁴.

Аргумент (3) в той или иной форме защищали многие мыслители, в остальном придерживающиеся разных взглядов. Например, Ницше воспользовался им в известном афоризме, который впоследствии цитировал Фрейд. Он гласит: “"Я это сделал", – говорит моя память. "Я не мог этого сделать", – говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает” ⁵. Здесь гордость искажает память, и то, во что я хочу верить из прошлого, искажает истину. Логически возможно, конечно, что каждое мое воспоминание деформировано гордостью и вообще все события искажены моими желаниями, чувствами или пристрастиями. Поэтому “при всем том, что мне известно” каждое воспоминание может оказаться искажением. У меня нет способа установить, правильно мое воспоминание или нет. Даже если оно правильно, у меня нет способа узнать, что это так. Можно возразить, что у меня, несомненно, есть такие способы. Я могу обратиться к независимым свидетельствам. Но если эти независимые свидетельства заключаются в обращении к воспоминаниям других людей, то на каком основании я могу предполагать, что их воспоминания не искажены в такой же степени, как мои собственные? Существуют, правда, свидетельства другого рода, например дневниковые записи, вырезки из газет и тому подобное. Но как раз тут следует общий релятивистский аргумент (3) и опять оказывается, что моя оценка свидетельства испытывает влияние личностных факторов. В конце концов, аргумент Ницше не ограничивается только памятью. В своем дневнике я могу написать, что сделал то-то. Я неодобрительно отношусь к этому поступку, и мое доверие к дневнику подорвано: я говорю себе, что это написал кто-то другой или что я написал это, чтобы стать умнее.

Этот аргумент представляется мне наиболее интересным из приведенных трех, несмотря на то, что главными защитниками этого аргумента – Бирдом,

[40]
Беккером, Кроче – его формулировка была искажена вследствие их конкретных позиций, предубеждений и пристрастий. Он требует тщательной логической обработки, однако в нем содержится нечто верное и важное, поэтому в дальнейшем я изменю свою минимальную характеристику истории с учетом именно этого аргумента. По сути дела, я уже согласился с той позицией, к которой он подталкивает, когда сказал, что историческое значение зависит от внеисторического значения, а последнее в значительной мере определяется конкретными установками и интересами историка. Отсюда следует, что наш способ организации прошлого каузально связан с нашими конкретными интересами.

Однако теперь я буду рассматривать все эти аргументы в том порядке, в котором они были изложены, и посвящу отдельную главу каждому из них.