М.А. Кукарцева "Современная философия истории США"

Глава II СОВРЕМЕННАЯ АНАЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ США

Идеи, во многом определившие пути развития "подводящей теории" исторического объяснения, были изложены в работе М. Мандельбаума “Проблема исторического знания” (201). В ней прослеживаются две главные темы размышлений: философский анализ методологии познания истории и, в частности, проблема возможности верификации исторического прошлого; анализ характера исторического знания как знания о действительных зависимостях между отдельными историческими событиями и историческими явлениями. Работа Мандельбаума ясно показала, что аналитическую философию истории прежде всего привлекает исследование методологии исторической науки и, в частности, исследование двух важнейших вопросов: является ли получаемое историком знание однородным и функционально аналогичным знанию, добываемому другими науками, и являются ли процедура дедуктивного объяснения и логическая структура этого объяснения одинаковыми в естественных и общественных науках? Речь, стало быть, шла о познавательном статусе принципа объяснения в истории. Мы выборочно рассмотрим круг наиболее значительных имен и теорий этой известной (202) дискуссии, для того чтобы показать логику и суть подхода аналитической философии истории к проблемам исторического объяснения.

В зависимости от принадлежности законов науки к разным областям знания (история, этнография, литература и пр.) и от значения полученного объяснения Гемпель выделил собственные Н-объяснения, которые применяют законы истории; не-собственные Н-объяснения, которые применяют законы других наук; исторические Н-объяснения, содержащие возможность различных объяснений исторических событий; вне исторические Н-объяснения, не содержащие такой возможности. Здесь же им была сформулирована подводящая теория объяснения, известная еще как “теория охватывающего закона” (205).

;

где А - индивидуальное событие, нуждающееся в объяснении;

A1, ..., A-n - содержание события, предшествовавшего А;

Z1, ..., Z-n - охватывающие законы, которые связывают А и A1, ..., A-n.

Вторая модель реализуется как вероятностная гипотеза. В ней допущено некое значение Х - средняя вероятность. Эта вторая модель не столько объясняет, сколько допускает возможность непоявления А или подтверждает необходимость уже происшедших событий. Эта модель объяснения, по Гемпелю, реализуется на весьма небольшом множестве. Ее логическая формула:

;

где Х - средняя величина вероятности.

Очевидно, что подобные системы в истории и обществе очень редки, и поэтому прогнозировать исторические события крайне сложно. Если же все-таки осуществить прогноз в данных обстоятельствах и он не подтвердится конкретным эмпирическим случаем, то теорию следует подвергнуть переоценке. По Попперу, ее с этого же момента следует считать “фальсифицированной”, а по Лакатосу - серьезно пересмотреть. Заметим, что Л. Стоун, крупнейший американский историк, тоже считает, что научных законов истории нет в силу феномена “встроенности” случайности человеческого поведения в исторический процесс.

Гемпель, продолжая собственный ход рассуждений, подчеркивает, что отсутствие общих формулировок законов истории, а следовательно, единой теории истории объясняется не тривиальностью этих законов, а их сложностью и сложностью их познания. Поэтому на вопрос: “Могут ли научно объяснять историки?” следует ответить так: могут, но пользуются при этом не полным, а эллиптическим объяснением, эскизом объяснения. “Этот тип объяснения тоже может быть продуктивным и его логическая структура может быть расширена для того, чтобы через более полную формулировку объяснительных гипотез сделать искомый аргумент убедительным” (206).

Гемпель следует эмпирико-позитивистской традиции англосаксонской мысли, механически переносящей в философию методы математики и естествознания и стремящейся к методологическому объединению всех способов познания на уровне общих законов. "Подводящая теория" была одной из кульминационных точек этой традиции. Она реализовала в философско-историческом знании математический стандарт научности, обслуживающий технику логических исследований истории, и работала в объяснительной парадигме. Согласно этой теории, практика объяснения в истории полностью отвечает логике естественнонаучного объяснения, привлечение не поддающихся строгому определению факторов типа интуиции, вчувствования и т. п. является спорным изобретением антипозитивистски настроенных философов. Дедуктивно-номологический способ объяснения позволяет проникнуть "вглубь" явлений, их связей и отношений, но и произвести формализацию этих связей с целью их максимально четкого понимания. Когда формулируется закон, исследователь подводит ряд разнообразных явлений под одну категорию, в результате чего достигается высокий уровень общности. Однако, дедуктивно-номологический способ объяснения не исключает других способов получения и упорядочивания знания, в том числе и реализуемых в ином идеале когнитивной деятельности, т. к. абсолютизация номологической интерпретации означала бы принципиальную непостижимость и невозможность научного осмысления целого ряда иных важных фрагментов объективной реальности: истории, языка, психологии и т.д. Попытка перенесения эталонов естествознания и позитивизма на историю без поддержки иных исследовательских средств стимулировала поиск познавательных эталонов, более других способствующих историческому исследованию. Основное направление поисков пролегло через русло аналитической герменевтики и философии языка.

Георг фон Вригт подробно проанализировал позицию Поппера - Гемпеля и пришел к выводу, что позитивистская дедуктивно-номологическая модель подводящей теории, объясняя, предсказывает, тогда как история нуждается в объяснении другого типа. Вригт выделил две традиции объяснения в истории науки: аристотелевскую, где реализуется телеологическое (финалистское) объяснение, и галилеевскую, где реализуется каузальное (механическое) объяснение. Аристотелевская традиция действует в поле гуманитарного знания, а галилеевская - в естествознании. Следовательно, научное объяснение - это объяснение каузальное, т. е. подведение индивидуальных случаев под гипотетические общие законы, а телеологическое объяснение есть объяснение в терминах намерений и целей. Дедуктивно-номологическая модель Гемпеля, хотя явно и не использует понятия причины и следствия, но чрезвычайно широкое поле ее самореализации имплицитно включает в себя каузальное объяснение. "Подводящая" модель, по существу, есть модель каузального объяснения в естественных науках, и там она и должна реализовываться. Фон Вригту более комплиментарна идея У. Дрея, согласно которой историки научно не объясняют (или мало это делают) потому, что вообще не опираются на общие законы, а не потому, что не должны объяснять вообще (207). Дрей предлагает новую модель объяснения, находящуюся на стыке собственно ЛП-парадигмы, аналитической парадигмы и европейской парадигмы наук о духе (Дильтей - Хайдеггер). С У. Дрея, а точнее, с Р. Коллингвуда начинает свой отсчет англосаксонская аналитическая герменевтика (208).

Сегодня термин "герменевтика" полисемантичен, он обнаруживает совершенно различные трактовки. Основные из них таковы: герменевтика есть искусство интерпретации текстов; искусство постижения смысла, т. е. теория понимания (В. Дильтей, Г. Шпет); искусство постижения чужой индивидуальности или психологическая герменевтика (Ф. Шлейермахер); учение о принципах гуманитарных наук и о принципах человеческого бытия (Э. Гуссерль, М. Хайдеггер, Х.-Г. Гадамер). Специфицируя собственную сущность, аналитическая герменевтика противопоставляет себя "немецкой герменевтике". По мнению аналитиков, немецкая герменевтика в основном интерпретирует тексты (прошлое) и рассматривает их как нечто данное, застывшее, что понуждает исследователя сделать шаг назад, чтобы открыть важность текста. Немецкая герменевтика выбирает преимущественную точку зрения вне текста прошлого, она синтетична и в целом безразлична к так называемому mens auctoris. Англосаксонская аналитическая герменевтика, напротив, истолковывает не текст, а интенциональное действие человека и движется, понимая, не прочь от прошлого, а внутрь этого прошлого, настаивает на открытии в нем все новых и новых исторических фактов. Эти факты аналитическая герменевтика ищет в интенциях, опережающих и формирующих действие, и в самом действии. Этот тип герменевтики не безразличен к mens auctoris, а реконструирует его и в своей сущности не синтетичен, а аналитичен.

В аналитической философии теория действия (праксиология, теория решения, теория рационального выбора и предпочтения и др.) разрабатывалась в русле традиции, заложенной Пирсом, Дьюи, Джемсом и продолженной Куайном, Селларсом, Поппером, Данто, Патнэмом, Рорти.

Если следовать Уинчу, действия человека есть продолжающееся отражение той логики, которая руководит нашими лингвистическими и концептуальными категориями, и историки и социологи должны положить этот тезис в начало любой своей исследовательской работы. История становится концептуальным анализом. Заметим, что после Уинча большое внимание исследованию понятия “следование правилу” уделял Сол Крипке (212).

Чуть раньше книги Уинча вышла работа Э. Энскомб “Интенции” (213), где акцент в обсуждаемой проблеме был сделан уже не на действиях и их рациональности, а на собственно интенциональности человеческого действия. Одна из проблем, анализируемых Энскомб в ее книге, - проблема практического силлогизма, и именно эта проблема, как полагает фон Вригт, “является моделью телеологического объяснения в истории и социальных науках, которая так долго отсутствовала в методологии наук о человеке и которая является подлинной альтернативой модели объяснения через закон” (214). Практический силлогизм имеет следующий вид:

А намеревается осуществить р

А считает, что он не может осуществить р, если он не совершит а

----------------------------

Следовательно, А принимается за осуществление а.

Большая посылка - о цели действия или о намерениях. Малая посылка - о связи действия с чем-то, как необходимом условии его осуществления. Заключение - описание (указание) средств для достижения цели. Посылки и заключение в практическом силлогизме зависят друг от друга. После заключения возможен следующий практический вывод, т. к. изменившаяся ситуация провоцирует серию новых выводов. Отстаивая высказанное мнение, фон Вригт подробно анализирует каузальное (215) и телеологическое объяснения и этот анализ имеет важное значение для понимания сути расхождений между подводящей теорией и аналитической герменевтикой в трактовке ими эпистемологических проблем философии истории.

Приступая к анализу “каузализма”, Вригт предлагает свою трактовку детерминизма в истории. Основной принцип его подхода - разграничение причинности в природе и в истории, т. к. последняя есть поле интенциональных действий людей, т. е. поле действия практического силлогизма. В области наук о человеке Вригт выделяет два типа детерминизма: преддетерминация (идея предсказуемости) и постдетерминация (идея осмысленности) исторического и социального процесса. “Осмысленность истории есть детерминизм ex post facto (после событий. - М. К.)” (216). При этом говорить о детерминизме в истории можно преимущественно на макроуровне, где действует закон больших чисел, согласовывающий индетерминизм индивидуальных действий с детерминизмом действий коллективных. В связи с этим Вригт различает каузальный анализ и каузальное объяснение.

Анализ всегда предполагает наличие системы как фрагментов истории мира. В ней производится каузальный анализ ее состояния в отношении прошлого или будущего. В этой связи Вригт вводит динамическое понятие истории. Здесь под историей он понимает а) последовательность полных состояний мира, б) описание этих состояний по типу конъюнкция - дизъюнкция. Исходя из элементарного, родового (217) положения дел выводятся полные состояния мира или возможный мир (комбинации элементарных положений дел). Множество положений дел есть “пространство состояний”. Отвлекаясь сейчас от анализа сущности временной логики Вригта (218), на оcнове которой строится его динамическое понятие истории, приведем только формулу, которой описывается в этой логике история: , где di - описание возможного мира, T - оператор.

Причиной изменения мира (изменения комбинации положения дел) могут быть как каузальные воздействия внешних сил (природы, технологии), так и телеологические “внутренние” изменения (изменения мотивации, когнитивных установок людей). В конце концов, даже технологические изменения имеют мотивационную основу. Следовательно, разные факторы могут вмешиваться в формирование последовательности полных состояний мира, и человек может изменить ход его истории.

В отличие от каузального анализа каузальное объяснение образует такую систему, в которой может быть описан экспланандум - результат объяснения. Каузальное объяснение разделяется на два вида: 1) объяснение в терминах достаточных условий. Это объяснение отвечает на вопросы “почему?”, “необходимо?”, “почему необходимо?” и используется для предсказания. Дедуктивно-номологическая модель общей теории объяснения Гемпеля - Нагеля как раз есть объяснение этого типа; 2) объяснение в терминах необходимых условий. Это объяснение отвечает на вопросы “как?”, “возможно?”, “как возможно?” и используется для ретроспекции. Каузальное отношение первого типа только косвенно соотносится с историческим объяснением и играет роль только связи неюмовских причин эксплананса с неюмовскими следствиями экспланандума. Например:

соперничество

двух городов

почему?

изменения экономической жизни региона

(эксплананс)

(связь)

(экспланандум)

Второй тип каузального объяснения более, согласно фон Вригту, релевантен историографии. Здесь экспланандум понимается как результат коллективных или индивидуальных действий и дает ответ на вопрос, как эти действия оказались возможными, а не почему они осуществились.

Каузальным объяснениям часто сопутствуют квазикаузальные, которые не зависят от справедливости номической связи и преобладают в гуманитарных науках. Фон Вригт считает, что квазикаузальные объяснения помогают понять, что именно имеет место и по какой причине нечто происходит. Это типично традиционные задачи исторического объяснения, и на философском уровне они должны решаться как исследование связи между экспланансом и экспланандумом. Исследуя экспланандум, например возникновение 1-й мировой войны, и эксплананс - выстрел в Сараево, фон Вригт видит между ними “промежуточные связи, которые носят типичный характер мотивации дальнейших действий” (220), что и послужило основой последующего “практического вывода” австрийского правительства (ультиматум Сербии). Следовательно, эксплананс и экспланандум связывает “не совокупность общих законов, а совокупность сингулярных высказываний, которые образуют посылки практических выводов”, (221) - таково заключение, вытекающее из принципов подхода аналитической философии к объекту исследования. Это объяснение не является каузальным, т. к. модель объяснения через закон здесь не работает, но оно и не телеологическое, хотя телеология существенным образом сюда включена (намерения и цели как основа такого объяснения). Это объяснение - квазикаузально.

В целом, каузальному объяснению соответствует свое понимание экспланандума, которое можно определить ключевым словом “похожесть”. Здесь экспланандум интерпретируется как некая вещь, тело, объект. Телеологическому же объяснению соответствует понимание экспланандума в семантике “означает”. Здесь экспланандум есть некое интенционально окрашенное действие человека. В гуманитарных и социальных науках в 90 % случаев реализуется, убежден Вригт, телеологическое объяснение в его наиболее распространенной модели - нормативном давлении. Последнее есть различные способы принуждения субъекта к действию: шантаж, закон, авторитет, деньги, Бог и пр. Мотивационной силой здесь выступают цель, во имя которой оказывается принуждение, страх перед наказанием, следование обычаю и т. д. Вригт подчеркивает, что “механизм принуждения является действенным именно в силу своей телеологической основы” (222). В разных случаях эта основа может быть ослаблена в силу незначительности нормы или потери ее императивности. Но приобрести исключительно номический (каузальный) характер этот механизм вряд ли может.

Телеологическим объяснениям, так же как каузальным часто сопутствуют квазителеологические. Они выполняют описательные функции, связанные с категорией цели. В социальных науках такие объяснения возможны, но редки. Между экспланансом и экспланандумом в истории, например, существует связь в виде мотивационного механизма, действие которого можно реконструировать как серию практических выводов. На основе этого механизма можно понять, почему и как действия одного человека или одной группы людей делают возможным или необходимым историческое событие. Разумеется, не все и не всегда поведение людей интенционально и его можно объяснить телеологически, как результат практического вывода. Но примеры поведения этого типа для истории и социальных наук даже не интересны, его “можно было бы совсем исключить из рассмотрения в этих областях” (223).

Итак, по фон Вригту, в истории, как правило, реализуется телеологическое объяснение в модели практического силлогизма. Дедуктивно-номологическая (каузальная) объяснительная модель Гемпеля - Нагеля в истории, считает Вригт, непродуктивна и реализуется чрезвычайно мало. Хотя, безусловно, можно говорить о детерминизме телеологического объяснения, фон Вригт называет это рациональным детерминизмом. Его крайней формой было бы утверждение, что все действия телеологически объяснимы.

Развитие идей Уинча, Дрея, Энскомб, Вригта способствовало эволюции в аналитической герменевтике “теории действия”. Дрей и Вригт разрабатывали теорию действия как интенциональную теорию, а Д. Дэвидсон предложил "единую теорию значения и действия" (“a unified theory of meaning and actions”), которую еще называют “теорией рационального деятеля”. Сегодня ее рассматривают как важное методологическое средство в историческом познании (224). В конце 60-х - начале 70-х годов англо-американская аналитическая философия сделала эту теорию одним из центральных пунктов своей философской рефлексии о человеке и истории (225).

Дэвидсон - сторонник антиномологического взгляда на теорию действия. Суть его позиции в этом вопросе такова: рационально объяснить действие, а на его основе исторические и социальные события, можно только тогда, когда рациональность (рассудок) является и объявляется причиной этих действий. Объяснение возможно только в том случае, если антицеденты (предшествующие действия-события - эксплананс) описаны в полном соответствии с языком событийной причинности. Под последней имеется в виду реконструируемая эмпирической наукой регулярность чего-то, принципиально не равная онтологической причинности. Поэтому споры вокруг теории действия сегодня ведутся в связи с выяснением ее отношения к обыденной психологии и конкретно - принципу психологической причинности.

Интерпретационная парадигма изначально была связана с психологическим анализом, т. к. в самом общем виде объектами гуманитарных наук являются либо действия людей, либо результаты этих действий. Психология специально исследует пропозициональные установки (мотивы, желания, убеждения), понимаемые как детерминанты действия. Однако чрезмерное увлечение психологическими категориями, характеризующими внутреннее состояние субъекта действия, приводило теорию действия к фиксации некой суммы эмпирически замеренных ориентаций субъекта, неспособной описать искомую историческую, социальную, культурную систему как самостоятельный результат исследования. Вся теория действия сводится к чисто психологическому анализу, оставляя открытым вопрос о теоретической и эвристической ценности концептуальной схемы собственно теории действия. Поэтому сегодня "основной компонент" действия - формирующие его намерения, мотивы, установки - очень немногие готовы трактовать в узких психологических терминах.

Влияние антипсихологизма на понимание деятельностного начала усиливается. Но чтобы избежать психологического крена, необходимо все-таки найти какое-то релевантное решение вопроса о связи действия и детерминирующего его фактора. Одна из интересных попыток такого рода - статья Альфреда Меля “Акратическое действие и практическая роль наилучшего решения” (226) в одном из ежеквартальников аналитической школы, издаваемых университетом в Беркли. В этой статье Мель привлекает к исследованию теории действия психологический материал, в целом решая вопрос в духе Вригта и Дэвидсона. Он считает, что акразия (непроизвольность, неожиданность действий) может означать непроизвольные интенциональные акты, противоположные сознательно принятым решениям, т. е. действия допускают минимальные пропозициональные структуры сознания.

Существование акратических действий порождает сложные вопросы о связи между мыслью и действием, имеющие первостепенное значение для теории интенционального поведения. Цель рассуждения Меля – “разрушить тезис о том, что существует особый вид взвешенного решения (best jugment), т. е. интенционально принятого, основанного на акразии, и показать, что отказ от этого тезиса еще раз подтверждает правоту того положения, согласно которому любое взвешенное решение человека (результат действия. -М. К.) имеет в своей основе соответствующую интенцию и действие” (227). Он считает, что наиболее адекватную логическую форму проблеме акразии (неожиданной интенции) придал Д. Дэвидсон. Она имеет следующий вид:

P1. Если некто S стремится осуществить действие X более, чем действие Z, и полагает себя одинаково свободным совершить Z или X, то он будет намереваться осуществить все-таки X.

P3. Z будет немотивированное акратическое действие.

В этом плане все наилучшие решения имеют мотивационное измерение и рационально подводят человека к действию, а “акратические действия иррациональны”, следовательно, нет наилучших решений, основанных на акразии, но может случиться и так, что трансляция мысли от первичной интенции и наоборот нарушается. Это происходит в тех случаях, когда сила желаний субъекта, его мотивация выпадает из сферы ценностных рациональных суждений: например, человек принял наилучшее решение бросить курить и намеревается придерживаться этого решения. Но сплошь и рядом бывает другое - побеждает сила прежней привычки и человек берется за сигарету. Акразия это или нет? Нет, считает Мель, это сила ценностных рациональных суждений, т. к., согласно Дэвидсону, оценка наших действий как рациональных исходит только из собственного понятия рациональности. Между действием и его результатом должно существовать отношение, подобное классическому соответствию истине (truthcorrespondence). Значит, если рационально снова начать курить, надо это сделать. Основная дилемма: “наилучшее (осмысленное) решение – акразия” приобретает вид: “рефлексия - привычное действие”.

В психо-философском плане акразию можно понимать прежде всего как одно из проявлений фиксированных установок (термин Д. Узнадзе). Установка в психике человека выполняет двуединую функцию: неосознаваемой переработки поступающей извне информации и бессознательной регуляции психической деятельности, то есть она реализуется как связь информационно-отражательного и алгоритмического аспектов. В то же время она опосредует взаимодействие “предвосхищающего” и “следового” отражений. Иначе говоря, она связывает, скрепляет, согласует память с “моделью потребного будущего” (в конечном счете, динамику и статику бессознательной психики). Она же является важнейшим организатором потока постоянно поступающих извне неосознаваемых субъектом, но обнаруживающихся в отдельных опытах ощущений и восприятий. Наконец, она же является основой не контролируемых сознанием этапов в работе абстрактного мышления (например, при построении понятий и общих представлений).

Овладевая информацией, постоянно изменяясь в зависимости от того, какие стимуляционные образы, видения, замечания вносят в установку осуществленные на ее основе акты поведения, все же она сохраняет свой основной каркас, фиксирующий только главную структуру ситуации (речь идет об изменчивости установки, а не о смене одной установки другой). Фиксированная установка, являясь системой готовых блоков репродуктивного действия, импульсивно реализуется в привычных ситуациях. Становясь абстрактно-несоответствующими в непредсказуемых, проблемных ситуациях, фиксированные установки снижают эффективность деятельности, неизбежно разрушаются и заменяются новыми. Таким образом, установка (и первичная и фиксированная) играет роль психической подсистемы, организующей и мобилизующей деятельность человека в конкретных обстоятельствах. Мы предполагаем, что в ряде случаев акразия может пониматься как фиксированная установка. “Жадность” и “транжирство”, по Аристотелю например, есть фиксированный комплекс алчности и расточительства. Механизмом последнего как раз и является фиксированная установка. Для Меля, действие есть взвешенное решение на основе первоначального практически-ценностного полагания (интенции). Нетрудно заметить здесь своего рода комбинацию позиции телеологизма, отстаиваемой фон Вригтом, и, одновременно, взглядов Дэвидсона на проблему рационального объяснения действия.

Куайн, например, подчеркивал, что интенциональный контекст, даже при включении в него понятия действия, недостаточен для объяснения. Речь о том, что в объяснительную практику интенциональной теории действий не вписывается внешний план действия, объясняющий как и почему происходят события. Интенциалистские теории в отличие от каузалистских отказываются от причинного анализа, необходимого для исторического исследования. Каузальный анализ для них равен анализу психологическому, а поэтому невозможен. Из этого сложного положения попытался выйти Поппер, введя в общественные науки понятия и методы ситуативной логики (231).

Суть этой логики в следующем: рациональные действия человека следует моделировать как приспособление к ситуации (как “формулировку проблемы” у Дьюи) или как логически выводимое ответное действие, где обязательно учитывается его внешний план. Но если рациональное действие целиком задается ситуацией, оно скорее подпадает под понятие (поведение(, а не действия. Р. Рорти склонен думать, что интенция действий полифункциональна и слишком нуждается для обретения действиями объяснительных характеристик в опоре на внешнюю ситуацию. Рорти полагает, что любое событие с одинаковым успехом может быть описано в интенциональных и неинтенциональных терминах, т. е. события могут быть описаны и как действия и как поведение, поскольку действие содержит некое конституирующее начало подлинной деятельности, чего объективно лишено поведение.

Вообще, аналитическая теория действий заявляет, что исследование внешнего плана действий в объяснительной практике совершенно неадекватно воспринимается как необходимое условие истинности объяснения. Но это заявление так и остается декларацией и не снимает всех проблем. По замыслу аналитической герменевтики применение аналитической теории действия к историческим исследованиям показывает, что только исследование интенционально окрашенного действия является единственной парадигмой, предоставляющей наилучшие возможности для познания (понимания и объяснения) истории и любых связанных с ней проблем.

В этой связи весьма иллюстративна концепция А. Данто, в которой он осуществляет связь теории действия с теорией знания. Данто построил схему, коррелирующую взаимодействие объяснительной теории в терминах интенционального поведения и объяснительной теории в терминах гносеологии.

S - субъект, m - действие,

а - событие.

S - субъект, m - действие,

с - знание о событии,

а - событие.

“Самим по себе всем действиям предопределено быть недостаточными и ненужными. Только возможность выбора действий сообщает нам знание об их истинности, но не делает действия действительно правильными. Поэтому именно интенции подразумевают такой взгляд на историю, в соответствии с которым, не все, что в истории будет истинным, уже истинно, но при этом некто должен уметь быть продуктивным в придании историческим событиям формы, соответствующей его представлениям о ней” (232). Заметим, что в “Аналитической философии действия” Данто описал логическую архитектонику действия и сформулировал проблему “basic action” - “базового действия” как основу и провокацию всего спектра действий человека.

Поздний Гуссерль предложил новое видение задач и метода рефлексии о природе наук. Это новое видение объединяло понятия жизненного мира, редукции и очевидности. Он описал тип рефлексии, который не прослеживает фактические связи внешней истории, но который может найти истинное видение, действительно формирующее традицию. Это истинное видение может остаться и незамеченным, и тогда по необходимости включается программа поиска или реактивации. Эта программа, по мысли Гуссерля, может быть распространена на любые области культуры, в том числе и на историю.

Каждое историческое исследование как реконструкция прошлого так долго оставляет в тени собственный смысл истории как эволюции человеческого общества и как научной дисциплины, пока не будет предложена идеализация, истинное видение традиции - пре-исторического бытия человека. Постоянное применение программы реактивации, считает Гуссерль, в конце концов должно пролить свет на структурное априори поля исторического исследования и определить историческую реальность как "живое движение сообществ", позволяющее жизненному миру появиться как история.

Следуя этому тезису, осуществляет своего рода синтез лингвистического подхода англо-американской философии и методологических средств европейской философской традиции (например, немецкой “понимающей” социологии) А. Шутц. Исследуя вслед за Гуссерлем понятие “жизненного мира” и его структуры, Шутц предложил теорию релевантностей, которая, по его мнению, “фундаментально важна для теоретического обоснования социальных наук”, а их задачей, в свою очередь, является “исследование того, в каких пределах различаемые системы релевантны... социально и культурно детерминируемы. Задачей философской социологии является изучение тех модификаций, которым системы релевантностей, присущие партнерам и межперсональной коммуникации, подвергаются в процессе интерпретации мира предшественников и предвосхищения мира наших последователей и потомков” (235).

Шутц выделил 3 системы релевантностей: мотивационную (релевантный элемент самоочевиден); тематическую (релевантный элемент превращается в тему - проблему); интерпретационную (релевантный элемент типизируется). Эти релевантности обеспечивают жизнедеятельность, поведение и коммуникацию людей в (жизненном мире(. Они определены естественной установкой людей, через которую человек выбирает себе способ отношения к объектам социума, истории и культуры. Очевиден параллелизм некоторых идей Шутца и Уинча. Он в том, что оба исследователя считают, что, для того чтобы адекватно понять социо-историко-культурную среду, потенциальному агенту анализа необходимо проникнуть в контекст пространственно-временного и когнитивного поля общения, мышления, деятельности объекта анализа, т. е. исследовать структуры его жизненного мира во всех многообразных проявлениях этого мира. В феноменологии предполагается соотнесенность действия человека с действием Другого, т. е. своего рода интерсубъективность действия. Осуществляемый феноменологией анализ истории через внутренний опыт человека есть познание внешнего, характеристика некоего действия есть одновременно и характеристика некоторой ситуации, сложившейся в результате действия. аналитическая теория действия, настолько, насколько это вообще возможно, соединила указанные методологические подходы, но использовала понятийный аппарат формальной логики и витгенштейнианство для обоснования интенционального исследования истории.

Хотя сегодня отношения между сторонниками подводящей теории Гемпеля - Поппера и аналитической герменевтикой продолжают оставаться натянутыми, их скорее можно назвать поисками мирного сосуществования, чем открытой войной. Более того, в этих двух позициях можно найти столько же различия, сколько и сходства (236). Во-первых, те и другие смотрят на философско-историческую практику с точки зрения, почти ничего общего с последней не имеющей. Подводящая теория напоминает лекцию по вопросам формальной логики и математики, а аналитическая герменевтика - главу из книги по современной философии и психологии.