II.II. "Аналитическая философия языка в философии истории США 2-й пол. ХХ в."

М.А. Кукарцева "Современная философия истории США"

Глава II СОВРЕМЕННАЯ АНАЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ США

§2. Аналитическая философия языка в философии истории США второй половины ХХ века

Аналитическая философия истории, как считает один из ее главных теоретиков Артур Данто, "не просто связана с философией. Это есть философия, приложимая к особым концептуальным проблемам, которые возникают как из всей практики истории, так и из практики философии истории" (237). Последняя, по мнению Данто, имеет дело только с анализом прошлого и настоящего истории. Однако наше познание прошлого ограничено нашим игнорированием возможностей познания будущего. Идентификация этого ограничения и есть, по Данто, задача аналитической философии истории.

Аналитическая философия истории конца 60 - 70-х годов поставила в центр своих исследований проблему нарратива, соединив традиционную тему философско-исторических исследований с современным логическим аппаратом исследования проблем. В соответствии с пониманием собственной сущности как концептуальной и аналитической деятельности, аналитическая философия истории, исследуя нарратив, анализировала дискурс истории как научной дисциплины. Логическое исследование структуры нарратива вообще и нарративных предложений в частности, по замыслу аналитической философии истории, было тождественно логическому исследованию структуры языка, используемого в исторической науке. Интерес аналитической философии истории 70-х годов к нарративу стимулировался несколькими обстоятельствами: пониманием философии ее аналитической парадигмой как формы философии языка; непрекращающейся дискуссией вокруг подводящей теории Поппера - Гемпеля и сопровождающим ее стремительным процессом математизации и формализации гуманитарного, и в особенности исторического знания (238); появлением деконструктивистских и постструктуралистских версий философии истории.

Наиболее полно и четко сформулировал базисные положения аналитической философии истории этого времени А. Данто, выпустив в 1965 году книгу “Аналитическая философия истории”. Ф. Анкерсмит сравнил ее по значению в истории англосаксонских дебатов по философии истории с "Суммами" Ф. Аквинского. "Как Аквинат, Данто сумел подвести итог всему, что уже было сделано в этой области; сумел "схватить" дух времени и убедительно решить еще остающиеся проблемы. Если Аквинат открыл окно в будущее, создав свою концепцию причинности, то Данто своим интересом к историческому нарративу дал современной философии истории, пока она была сконцентрирована на исследовании подводящей теории, необходимое время, позволившее ей удержать выпадавшую из рук нарративную фантазию" (239). Именно Данто окончательно оформил аналитический нарративизм как теорию индивидуального исторического текста.

В своей работе Данто доказал, что структура исторического объяснения и структура нарративных предложений совпадают (240). Он проанализировал логическую структуру нарративных предложений и логическую структуру нарратива вообще и пришел к выводу, что основной формой исторического производства являются нарративные предложения. Следуя общей логико-методологической традиции аналитической философии, Данто выделил атомарный и молекулярный нарратив. Атомарный нарратив имеет следующую структуру:

начало - i F@

конец - iii G@

середина - iiy

FG соединяет не обязательно общий закон, но некий причинный эпизод - у, ведущий от F к G. Все изменения в нарративе происходят в @, а движение - в i:

Молекулярный нарратив отличается от атомарного тем, что здесь историк заинтересован не только в начале F и конце G, но в переходе от F к G, т. е. в движении нарратива. Каждая ячейка (unit) объединяется неким общим законом, но не любым законом науки, а строго адекватным для описываемых нарративом событий. Следовательно, для того чтобы объяснить изменения в нарративе, нет императивной нужды в наличии некоего закона науки, как считает подводящая теория.

Заметим, что атомарный нарратив, с точки зрения системного подхода, есть элементарная клетка знания, или минимальное описание, которое задается движением от вещи (реистическая клетка: "История развивается") или от свойства (атрибутивная клетка: "Развитие присуще истории"). Здесь мы исходим из того, что существует три типа создания картины мира: реистический - от вещи, атрибутивный - от свойства и реляционный - от отношения. Молекулярный нарратив есть собственно перечисление, и здесь возможно появление рассуждения, анализа, в ходе которого осуществляется движение от элементарных синтетических когнитивных операций к аналитическим процедурам.

Как Витгенштейн в "Логико-философском Трактате", выделив атомарные и сложные предложения, стремился вывести общую форму предложения для того чтобы показать, что свойственно всем предложениям вообще, т. е. вывести логическую форму, так и Данто предложил логический "скелет" нарратива вообще, т. е. "скелет" любых описаний - от анекдотов и поучений до исторического и литературного нарратива. /*/*/*/*/.....*/, т. е. SA ® SB® SC, где ключевое слово есть "следование". Словами этот "скелет" следует описывать так:

Действие H в момент времени t2 привело к появлению действия S (которое в момент времени t1 было действием A), трансформировавшись в момент времени t3 в действие B.

Действие J в момент времени t4 привело к появлению действия F (которое в момент времени t3 было действием B), трансформировавшись в момент времени t5 в действие C и т. д.

Этот скелет нарратива, или его логическая форма - понятие, заимствованное у Витгенштейна и понимаемое как своего рода всеобщее условие, позволяющее увидеть общность факта и образа, т. е. форма действительности. В логической форме (нарратива) образы и их элементы способны конфигурировать друг с другом в соответствии с конфигурацией фактов.

Почти одновременно с Данто нарратив как вид исторического объяснения логически исследовал Мортон Уайт. Как и Данто, Уайт рассмотрел логическую структуру нарратива:

т. к. А является истиной в отношении S во время t1,

то B является истиной в отношении S во время t2,

а С является истиной в отношении S во время t3,

и D является истиной в отношении S во время t4 и т. д.241

Ключевое слово в концепции Уайта в отличие от концепции Данто - "причинность". Идея Уайта более проста, но теория Данто более соответствует семантике нарративных описаний, где категория причинности не является необходимым логическим элементом. Объединило Данто и Уайта предположение о том, что нарратив является вообще центральной проблемой философии истории. "Нарратив используется в истории для того, чтобы объяснить изменения, и более всего широкомасштабные изменения, иногда большие, чем одна человеческая жизнь. Дело историка - вскрыть и показать нам эти изменения, организовать прошлое во временные целостности. И когда историк это делает, он определяет перспективы лингвистического отражения истории в нарративных предложениях"242.

Эту идею поддержал У. Гэлли, издав в 1964 году книгу “Философия и историческое понимание” (243). В отличие от Данто и Уайта Гэлли утверждал, что объяснение есть только вспомогательное средство нарратива. Исторический нарратив, по Гэлли, функционально почти полностью подобен нарративу литературному, разница между ними лишь в том, что исторический нарратив может быть в принципе верифицируем. На стороне Уайта, Гэлли и Данто выступило много философов. Они по-разному интерпретировали позитив нарратива в историческом познании. Л. Минк понимал его как особый когнитивный элемент исторического исследования; Д. Халл - как общую форму гуманитарного знания вообще; Х. Фейн видел ценность нарратива в дескрипции генетических связей истории в противовес дескрипции причинных связей в теории Гемпеля, а У. Уолш увидел в нарративе мировоззренческое начало как средство воспитания в людях гуманитарных идеалов, хотя очевидно, что нарратив не имеет абсолютного права на трансляцию исключительно гуманитарных и гуманных идеалов.

Л. Ноэл-Смит показал, что нарратив есть только часть исторического объяснения и может быть изложен разными способами. В нарративе могут быть отобраны разные факты и этот выбор детерминируется общей задачей исторического объяснения. Например:

где P1 и P2 - общий план,

A, B, C, D - описание отдельных событий,

A1, A2 - альтернативные события.

Однако и против идеи нарратива как вида исторического объяснения было выдвинуто немало возражений. Строго говоря, вообще критика нарратива началась еще во времена Вольтера и стала классической у Мишле. Нарратив критиковали за излишнюю политизированность, за отрицание им необходимости научной гипотезы в исторической науке. Например, с точки зрения современной философии науки, нарратив всегда недостаточен, т. к. никогда не выходит за пределы языка истории и не входит в рамки философского дискурса. В этом ключе в 80-е годы блистательную критику нарратива дал один из основателей школы “Анналов” Л. Февр.

Ряд представителей современной аналитической философии, не отрицая ценности нарратива в целом, подчеркивают, что любой нарратив все-таки ограничен пространством и временем и поэтому имеет вид “ограниченного обобщения”. М. Скрайвен указывает на имманентную нарративу некую сумму трюизмов, что ослабляет его объяснительную ценность (244). Развивая эту мысль, М. Мандельбаум увидел главную проблему нарратива в его подобии doxa – доксографии (245).

В нарративе, по Мандельбауму, мы часто находим субъективную упорядоченность фактов в зависимости от того, что именно данный историк считает важным и определяющим для исследуемой им исторической ситуации, события. Более того, историк вообще может вставлять в нарратив выдуманные истории или просто ложь, что объясняется не только издержками самого исторического исходного материала, но и необходимостью эмоционально-психологического наполнения исторического повествования. В принципе, в этом нет ничего плохого, Гегель называл это (прагматической историей(, которая тоже имеет право на существование.

Нарратив вообще обеспечивает исторической летописи эффект присутствия, убеждает последовательностью повествования, последовательностью сплетения текстов повествовательного поля. “Историческому объяснению подлежит то, что не может быть объяснено ни логикой поведения, ни законами функционирования системы, а также не выводится из каузальных или статистических причинно-следственных связей. Историческое объяснение в этом смысле идет путем обращения к разуму действующих лиц и не через законы логики. То, что оно объясняет, оно объясняет, рассказывая историю” (246). Никакое использование иных общенаучных средств объяснения, предлагаемых теорией единства науки (например, подводящей теорией) не может адекватно выполнить одну из основных задач историографии: наполнить знание об исторических событиях и об исторических закономерностях живой изобразительностью.

Человек, как существо не только мыслящее, но и эмоциональное, не может обойтись без нарратива, реконструируя историю. Но многие нарративисты видят в нем еще одну задачу - задачу тотального охвата предмета и его тотального исчерпывающего объяснения, и это вряд ли правильно. Тезис об исключительности нарративной стратегии в философско-исторических конструкциях неизбежно ведет к нарушению объективности научного исследования, к чисто внешнему соединению имеющихся фактов и к неадекватному вводу в строящееся исследование фактов воображаемых. В результате вся объективная проблематика в сфере взаимосвязи исторических фактов и языка оказывается сложной инверсией формально-логических операций мышления. Становится очевидным существенный методологический порок аналитической теории философско-исторического нарративизма, особенно явственно обнаруживаемый в постулируемой нами амбивалентности философии истории: пропасть между действительной исторической реальностью (объективной системой) и ее логической интерпретацией. На теоретическом уровне этот порок скрыт за рядом оговорок, но на эмпирическом уровне философско-исторических исследований заметен. Витгенштейнианский постулат, санкционирующий необходимость наличия логической формы во всем, приводит аналитическую философию истории к односторонности в релевантных исследованиях.

К середине 70-х годов дискуссия о методологической роли нарратива в исторических исследованиях приобрела как бы два направления: вопрос о структуре и нарратива вообще и структуре нарративных предложений в частности и вопрос о функциях нарратива в философии истории и о ценности нарратологии вообще. Здесь к аналитической парадигме философско-исторических исследований присоединяются постструктуралистские подходы к анализу релевантных проблем - это будет рассмотрено в следующей главе.

Аналитическая философия истории в 50 - 60-х годах была представлена дискуссиями между Гемпелем, Поппером, Нагелем и другими сторонниками подводящей теории объяснения и Дреем, Гардинером, Уинчем и др. - с другой стороны. К концу 60-х - началу 70-х годов в аналитической философии истории возникла новая дискуссия, спровоцированная работами Данто, Уолша, Гэлли, Мандельбаума, - о нарративе как возможной теории исторического объяснения. В конце 70-х - еще одна дискуссия (фон Вригт, Дэвидсон, Куайн, Рорти и др.) о теории действия как альтернативе подводящей теории Гемпеля - Поппера. Все это время, пожалуй, единственной темой теоретической дискуссии была проблема объяснения в социальных (и прежде всего исторической) науках. По сути дела, эта тема остается предметом спора и сегодня, становясь чем-то неизбывным для аналитической философии истории. Хронологически и концептуально рамки указанной дискуссии условны. Рождаясь в пределах одной теории, релевантные идеи, развиваясь и трансформируясь, обретая новые предикаты и формы существования, становились источниками новых теорий или новых прочтений старых теорий в новых изменившихся социальных и познавательных ситуациях.

Для аналитической философии социальных наук едва ли не главным достижением этого времени стало сомнение в исключительной правильности методологии логического позитивизма и лингвистического анализа. Как заметил фон Вригт, на мышление философов-аналитиков в это время большое влияние оказал поздний Витгенштейн, феноменологические и герменевтические идеи, развиваемые континентальной философией. Аналитическая философия истории постепенно отказывалась от принципа верификации как идеологии логического позитивизма и переставала рассматривать своей главной задачей установление аналитических истин в историческом знании, касающихся логических отношений между понятиями нашего языка. Аналитическая философия, под влиянием деятельности Куайна, отказавшегося от дистинкции (аналитическое - синтетическое(, критики Витгенштейном программы “поиска оснований”, исследований Куна в области философии науки и ряда других событий в философии (247), пришла к выводу, что мир и дисциплины, его изучающие, существуют независимо от него и его концептуализаций и обладают набором собственных независимых характеристик.

Аналитическая философия в 60-х - начале 80-х годов предположила, что способна открыть абстрактные законы инвариантных свойств мира, а аналитическая философия истории на основе знания этих законов пыталась интерпретировать историю как теоретически объяснимую (в терминах подводящей теории, теории действия или нарратологии) последовательность событий. Попытаемся выделить те особенности аналитической философии истории, которые сегодня являются, на наш взгляд, существенными.

Во-первых, аналитическая философия 80 - 90-х годов предлагает дополнить открываемые ею абстрактные законы универсума и его сегментов (истории в том числе) разного рода моделями, описаниями, аналогиями процессов, лежащих в основе этих законов. В связи с этим Джонатан Тернер, делая общий обзор сущности аналитического теоретизирования, описал его различные стратегии. Тернер выделил 4 основные стратегии аналитического теоретизирования сегодня:

1) метаисторические схемы, или собственно философия и история идей;

2) аналитические схемы, строящиеся из категорий, предположительно обозначающих ключевые свойства объекта исследования;

3) пропозициональные схемы, состоящие из суждений, связывающих переменные свойства мира друг с другом;

4) моделирующие схемы включают понятия, обозначающие некоторые общие черты мира, располагают эти понятия в наглядной форме, включают символы, характеризующие природу связей между понятиями.

Метатеоретизирование, строго говоря, не является теорией, т. к. слишком философично и не верифицируемо и его принципы трудно использовать в аналитическом теоретизировании. Данное утверждение полностью соответствует пониманию аналитической философии как, прежде всего, концептуальной деятельности. Аналитические схемы подразделяются на натуралистические, в которых упорядоченность понятий есть “аналитическое преувеличение” упорядоченности мира, и сенсибилизирующие, в которых система понятий временна и чувствительна к непрерывным изменениям мира. Натуралистический вариант аналитической схемы работает в парадигме подводящей теории объяснения, т. к. требует создания первоначального закона-схемы, упорядочивающего на аналитическом уровне свойства мира, и рассматривает этот закон как основу дальнейшего теоретизирования. Сенсибилизирующие схемы отвергают универсальные законы в силу изменчивости мира и сложности познания законов его функционирования. Пропозициональные схемы делятся на аксиоматические, осуществляющие дедукцию от абстрактных аксиом к эмпирическому событию, и формальные, где производится объяснение эмпирического события как случая абстрактного закона. Аксиоматические пропозициональные схемы практически бесполезны в гуманитарных науках, где невозможно провести полное верифицирование полученных данных. Формальные и эмпирические пропозициональные схемы тоже не слишком продуктивны, т. к. первые есть конкретизация аксиоматических схем, а вторые вообще не есть теория.

Моделирующие схемы имеют три подвида: абстрактно-аналитические - наглядная форма отношений между понятиями, свободными от контекста, эмпирико-каузальные - система измеренных переменных для частного эмпирического случая, эмпирические - эмпирические обобщения (248), не теории, но ошибочно расцениваемые как “законы среднего уровня” (249). Эмпирико-каузальные моделирующие схемы подобны их пропозициональным аналогам и не достаточны для построения теории, в то время как абстрактно-аналитические моделирующие схемы могут “существенно дополнить абстрактные суждения”, помочь установить, “какие процессы и механизмы задействованы в некотором абстрактном суждении” (250).

Аналитические философы склонны использовать и фетишизировать какой-либо один подход к анализу искомого объекта, тогда как только одновременное использование всех стратегий может дать действительно продуктивный результат, обеспечить исследованию высокий научный потенциал. Мы полагаем, что для задач философско-исторического аналитического теоретизирования весьма продуктивным был бы синтез 1) метатеории, обладающей огромным собственно философским потенциалом, 2) натуралистических аналитических схем, упорядочивающих мир эмпирической истории в теоретические понятия, 3) абстрактных формальных суждений, развивающих теории элементарных законов, 4) абстрактных аналитических моделей, наглядно представляющих отношения понятий исторической теории.

Вторая особенность аналитической философии истории и особенно аналитической герменевтики, отчасти философии языка, в том, что она пытается объяснить объективный социальный мир в категориях принципиально субъективных. Историческое понимается как проявление человеческого духа в виде его мотивированного, интенционального действия. Описание исторического прошлого дается в терминах мотивации действующего лица, т. е. номиналистически. Возникающая методологическая непоследовательность провоцирует конструирование “идеальных типов” исторического прошлого, не имеющих места в действительности. Совершенно неправомерно изучать историю только через индивидуальные интенции и сознание человека, необходимо ввести хотя бы методологический постулат дополнительности (комплементарности), в соответствии с которым история объясняется не только через человеческие поступки (зависимые переменные), но и через внешнюю ситуацию (независимые переменные). Речь должна идти об изучении двунаправленного процесса: внутренних механизмов человеческих действий (установок, ценностных и мотивационных ориентаций) и динамики наличной внешней (физической, социальной, социокультурной) ситуации. Иначе возникает механистически-упрощенная модель, к самой герменевтике имеющая лишь косвенное отношение.

Третья особенность аналитической философии истории в том, что она реализует свои задачи через аппарат формальной, пропозициональной логики и через витгенштейнианский понятийный каркас. Аналитические и лингвистические составляющие сформулировали в аналитической философии истории особую философскую технику, обеспечивающую высокую логическую строгость теоретизирования.

Правомерность проведения логических действий над категориями гуманитарных и социальных наук -вопрос, в современной философии до сих пор до конца не решенный, хотя “наиболее характерной чертой философии XX века было возрождение логики и та будоражащая роль, которую оно сыграло в общем развитии философии” (251). Например, один из представителей современной французской школы историографии А. Берр предлагает свою концепцию “исторического синтеза”, цель которой - изменить и улучшить современный взгляд на философию истории. Берр считает, что не только общие законы, с помощью которых люди унифицируют общество, но и логические принципы как онто-гносеологические образования, носитель которых человек, выполняют ту же функцию. Поэтому “исторический синтез” должен состоять из трех аспектов научного объяснения: “необходимость”, “логика”, “случайность”. Последняя, в свою очередь, может быть исторической, необходимой и логической, что определяется степенью сложности конкретных исторических условий.

Вообще, “XX век в лице наиболее серьезных своих представителей ищет логику в истории, сферы логического и исторического уже не выступают как антиподы, - напротив, задача состоит в обнаружении их связи и соотношения” (252). Аналитическую философию историческая наука и ее методология стали привлекать в силу возможности формализации исторического знания. Другое дело, что формализуя исторические категории вне зависимости в парадигме ли логического позитивизма, допускающей только однозначный контекст, или в парадигме аналитической концептуализации, допускающей многозначность, всегда необходимо видеть разницу между приблизительным характером исторических категорий и точностью логических понятий, в противном случае исследование может привести к ложным выводам.

Ф. Анкерсмит утверждает, что логики никогда не были способны работать совместно с историками, т. к. эти две дисциплины слишком далеко лежат друг от друга. "Траги-комическая история с "подводящей" теорией исторического объяснения тестировала неспособность логиков сказать что-нибудь стоящее об истории, а априорные исторические спекуляции Канта и Гегеля научили историков не ждать полезных идей от логики" (253). Тем не менее бесспорно, что сегодня “историография нуждается (выделено мной. - М. К.) в логическом инструментарии, который не сводился бы к формальной логике и был бы ориентирован на решение задач собственно исторической науки” (254), и “единственным разделом логики, адекватно применимым для анализа истории, должна стать импликационная логика” (если а, то.... в). Импликационная логика применяет аппарат традиционной логики к сфере приблизительных понятий, т. е. обладающих нестабильными, инновационными признаками. Фон Вригт, исследуя возможности приложения логики к гуманитарным наукам, разработал деонтическую логику (логику норм и нормативных понятий), в основе которой лежит исчисление действий, а не пропозиций, событий (255).

Поппер предлагал ситуационную логику для исследования истории. Сродни попперовской ситуационной логике коллингвудовская логика вопросов и ответов. Коллингвуд считал, что аристотелевская модель дедуктивных рассуждений как основа современной формальной логики ошибочна и отвлекается от реального процесса научного исследования. А реальный процесс таков, что в нем постоянно возникают конкретные проблемы, поэтому проблема является, по Коллингвуду, основной единицей логического анализа. Согласно историческому подходу, существо любых проблем не вечно, а меняется в зависимости от обстоятельств дела. Поэтому существует не одна проблема, а серия проблем. В соответствии с этим существует не единая для всех случаев логика, а логика вопросов и ответов, продиктованная конкретными историческими изменяющимися проблемными обстоятельствами. В необходимости реализации именно такой логики видит Коллингвуд специфику философско-исторического и исторического знания.

Практически так же рассуждал С. Тулмин, предлагая субстантивную логику определенного предмета и эпохи. Современный уровень развития философии и логики позволяет оперативно и доказательно найти релевантную форму логических исчислений для исторических категорий, и аналитическая философия история сумела это доказать. Главная ее задача в том, чтобы отойти от тотальной редукции всех своих новых идей исключительно в область методологии, так, что эта методология осталась бы едва ли не единственным содержанием философской рефлексии; от бесконечного обсуждения релевантных интеллектуальных артефактов континентальной философии. “Многие концепции аналитической философии истории можно изложить на странице или даже на половине страницы машинописного текста. Все остальное – аргументация” (256).

Почти полное пренебрежение исследованием онтологической, событийной стороны, а следовательно, принципом амбивалентности философии истории приводит аналитическую философию истории к методологическому солипсизму и интеллектуальному вакууму, нередко топтанию на одном месте. Поэтому интенсивно осуществляющийся сегодня поворот аналитической философии в сторону герменевтики, феноменологии, структурализма и постструктурализма, переход от анализа слов и предложений к анализу текста, закономерен и продуктивен для философско-исторических исследований. В ходе этого сближения восстанавливаются и развиваются связи между объяснительной и интерпретационной парадигмами в гуманитарных исследованиях, стираются оппозиции между реализацией двух стандартов научности.

Аналитические версии философии истории мы считаем возможным специфицировать как эпистемологическую подсистему в ее позитивистской субсистеме, имеющей своим концептом познание принципов логико-математического анализа истории, герменевтической субсистеме, имеющей своим концептом познание смысла исторического прошлого на основе методологии деятельностного подхода, лингво-аналитической субсистеме, имеющей своим концептом познание принципов построения системы истории на основе принципов логики. Структура этих субсистем - гносеологическое отношение, субстрат - познавательное "качествование" тотальности исторического в виде вновь сформированного знания: подводящая теория, атомарный, молекулярный нарратив, практический силлогизм, общественное поведение, мотивация поведения и т. д.